Северные дневники Глава 13 Перегон

      Я приехал в Нижнеянск с назначением на «Баскунчак» в должности механика. На самоходке мне довелось проработать недолго, сходил пару рейсов и опять оказался на берегу: меня назначили механиком-наставником пароходства. Престижная должность по названию, если учесть, что тебе двадцать три года. Но желания работать в плавсоставе я не терял, и когда узнал, что с Лены в наше пароходство передаётся буксир «Баскунчак» финской постройки, стал вновь настойчиво допекать добрейшего Ивана Васильевича Ковалёва – главного инженера КИРПа. Он не выдержал и подписал приказ. Для приёмки судна надо было ехать на Яну.
      Знакомство с капитаном “Баскунчака” произошло довольно буднично. Вахтенный показал мне пальцем на берег, где среди бочек прохаживался невысокий плотный человек, одетый в тёплый спортивный костюм.
      - А, механик, - сказал мне этот  человек, - я давно тебя жду... Никитичем меня зовут. Пойдём, покажу корабль.
      Унылое впечатление оставляет Нижнеянск. Вокруг ровная тундра, ни деревца, портальные краны видны за многие километры. Всё здесь на сваях: дома, тротуары, дороги и туалеты. Раньше флот базировался в Янске, который расположен выше по течению Яны. Там есть лес, есть горы, закрывающие посёлок от полярных ветров. Но кому-то из вышестоящих начальников показалось, что Нижнеянск более выгоден, так как находится на берегу океана, и базу перевели сюда. Теперь люди живут на семи ветрах.
      «Баскунчак» мне понравился. Корпус у него сварен из шведской стали, главные дизели - немецкие, дизель-генераторы - советские, котёл - финский с английской автоматикой. Судно имеет разряд «М», то есть может эксплуатироваться в море, но осадка у него всего полтора метра, и это позволяет использовать его в речных условиях. На морских судах нет совмещения профессий, и каюты «Баскунчака» рассчитаны на двадцать человек. Нас сейчас семеро: капитан, механик, два рулевых-мотористов, один из которых прекрасно работает на рации, и кокша с двумя детьми - старшему сыну около пятнадцати, а дочке всего четыре. Кокша меняла место жительства и согласилась с нами идти только при условии, что мы возьмём детей. Было на судне ещё одно живое существо - старый пёс Пират.

                *      *      *

      Капитан, Тихон Никитич Андреев, родом из Новосибирска, мой земляк. Он приезжает капитанить на Индигирку каждую навигацию, а потом берёт межнавигационный отпуск и возвращается на зиму к семье. Когда кончаются отпускные деньги, Никитич, ожидая лета, подрабатывает на тепловой станции. И в таком ритме он живёт уже лет десять.
      Образование у него небольшое - школа комсостава. Он хороший лоцман, читает реку “с листа”, что дано далеко не каждому, я так и не научился этому. Никитич - матершинник, каких свет не видел, поэтому люди, хорошо знавшие его, были крайне удивлены, когда даже в самых экстремальных ситуациях он обращался ко мне так:
      - Борис Андриянович, запустите, пожалуйста, левую машину... А теперь, будьте добры, правую...

      Стоим в ожидании. Задачи наши таковы: сначала дойти до Тикси с каким-нибудь караваном, а затем, прицепившись к другому каравану, добираться до Индигирки. По всем правилам мы не можем идти своим ходом, потому что имеем неукомплектованный экипаж и не имеем морских дипломов.
      Сигнал о выходе в море нам дали, когда караван уже двинулся от пёстрого буя в сторону Тикси. Мы тут же отшвартовались и бросились в погоню. До пёстрого буя, символизирующего место встречи реки и моря, было километров тридцать, и пока мы топали к нему, караван ушел далеко. Где-то на горизонте виднелись верхушки мачт «Шестой пятилетки» - лидера каравана. Подогреваемый понятным нетерпением капитана, я врубил машины на полную мощность, и мы стали догонять караван.
     Прошло, наверно, часа три, когда вдруг на море опустился туман. Мгновенно всё вокруг стало белым-бело. Вначале растерянности у меня не было, можно было идти по компасу. Но два признания моего капитана заставили задуматься. Во-первых, он не знал, чем “норд “ отличается от “зюйда”, а во-вторых, и это было более существенным, капитан признался, что все компасы, включая и шлюпочные, выпиты. Дело в том, что эти приборы заправляются смесью спирта с глицерином, и эта смесь, видимо, очень понравилась нашим предшественникам - компасные корпуса были грубо изувечены, а мембраны проткнуты ножом. Вот такие пироги!
      Приятного в нашем положении было мало: караван мы упустили, а от берега ушли. Вокруг мгла, хоть глаз коли. По инерции мы ещё продолжали куда-то идти, возможно - к Северному полюсу. Весь народ собрался в рубке, включая и кокшу с детьми.
      Сколько времени мы находились в этом оцепенении, сказать не берусь. Постепенно туман рассеялся, но нам от этого легче не было. Вокруг одна вода с плавающими льдинами. Стало темнеть...
      Вдруг на траверсе мы увидели какое-то судно и тотчас повернули к нему. Капитан выгнал всю заинтересованную публику из рубки, и сам вышел на мостик. Нам встретился небольшой гидрографический корабль «Азимут». Никитич о чём-то переговорил с вахтенным «Азимута» и вернулся в рубку.
      - Идут на Святой Нос или Мыс - угрюмо сказал он.
     Спросить, как нам добраться до берега, у него не хватило мужества. Чувство гордости перебороло.
      Утопающий хватается и за соломинку. Как только гидрограф скрылся во тьме, капитан принёс огромную политическую карту Советского Cоюза, которую отыскал в каких-то рундуках, и мы стали искать на ней Святой Нос. Потом развернули
«Баскунчак» под девяносто градусов к следу «Азимута», благо, что под лунным светом на тихой воде след просматривался очень чётко, и  пошли, куда глаза глядят. Очевидно, всевышний сжалился над  нами, потому что часа через два мы увидели огни лихтера, стоящего на якоре у пёстрого буя. Пришли туда, откуда вышли.
      К следующему каравану, который шёл на Тикси через трое суток, мы прицепились так плотно, что с идущего перед нами танкера то и дело слышались в наш адрес матерки:
     - Куда вас чёрт несёт? Осадите немного, а то нам корму расхлещете...
      Откуда им было знать, что мы пережили. Нам казалось, что стоит отстать на кабельтов и повторится кошмар трёхдневной давности.
      Но на этот раз всё обошлось. Сопровождавший нас ледокол “Сунгари”, как сторожевая собака в отаре, то уходил вперёд, ломая ледовые перемычки, то возвращался в конец каравана, проверяя, все ли на месте. Часов через двадцать мы пришли в Тикси.
      Голые сопки, невыразительные постройки на берегу, бухта, где болтается десятка два судов - вот, пожалуй, и всё, что запомнилось о Тикси. Несколько разнообразят нам жизнь нерпы, которые выныривают то  тут, то там..

                *      *      *

      Идём на буксире за «Амазаром». Пароход этот чуть больше нашего, да и силёнок у него ненамного больше, но это истинно морской бродяга с пятиметровой осадкой и полным навигационным оборудованием. Капитан «Амазара», сухощавый блондин лет тридцати пяти, заглянул к нам перед походом и сказал:
      - Значитца так - мне наплевать на вашу посудину, я за неё не отвечаю. Всем быть в спасательных поясах. Если ваша коробка пойдёт ко дну, но я успею вас выловить, то мне ничего не будет.
      Уже уходя, он добавил:
     - Готовься, пехота, передали штормовое предупреждение...
      И ушёл. А нам после его наставления стало не по себе, но мы были довольны и тем, что нас всё же собираются подбирать, если мы потонем.
       Первые сутки прошли без осложнений. Караван растянулся на добрый километр: за «Амазаром» на трёхсотметровых буксирах шли в кильватер два лихтера, а вслед за ними на таком же поводке двигались мы. На вторые сутки ветер усилился и стали появляться одиночные льдины. Пришлось установить постоянную вахту на руле. Когда под нос нашему кораблю ветер подгоняет приличную льдину, мы запускаем дизели и, насколько позволяет буксирный трос, пытаемся уйти от столкновения.
      Основные наши приключения начались на третьи сутки. К этому времени нас так измотала постоянная качка, что мы потеряли элементарную бдительность. Было обеденное время, и капитан на минуту спустился в кают-кампанию, чтобы отведать единственное блюдо, которое было у нас - щи по-флотски. Эти щи наша кокша сварила два дня назад и с тех пор не выходила из каюты, потому что не переносила качку. Из-за сильного волнения обедать приходилось так: сначала я держал перед капитаном тарелку, выполняя роль гироскопа, а потом это же делал он.
      Во время трапезы тарелка из капитанских рук вдруг вылетела, и мы оба оказались на полу. Сильнейший удар потряс судно. Выскочив на палубу, мы обнаружили неприятную картину: буксирный трос, заделанный в клюзы якорных цепей, перерезал подложенное для амортизации бревно и оборвался. Пока мы обедали, и «Баскунчак» двигался без руля, для встречи с ним ветер пригнал огромную льдину. Результатом встречи мы были очень огорчены, потому что двухсотметровая плеть троса ушла под воду. Хорошо ещё, что тросом не вырвало нос у корабля.
      Без объявления аврала вся команда была наверху в рубке, после такого удара в каюте не усидишь. Меня капитан откомандировал в машинное отделение, а с остальными остался на палубе. Чтобы вытащить трос, на верёвках спустили к самой воде радиста, тот привязал к вертикально болтающемуся буксирному тросу тросик потоньше и последний завели на буксирную лебёдку. Я не позавидовал радисту: пошёл снег, и болтаться у самой воды, ежесекундно рискуя окунуться с головой в холодную волну, было не особенно приятно. Но дело было сделано, и трос мы вытащили.
      Пока проходила эта операция, получилось как в известной песне - “отряд не заметил потерю бойца”: караван скрылся в снежном заряде, не подозревая о нашем бедственном положении.
       Примерно через час наш радист наконец-то докричался до “Амазара”.
      - Ну, что там у вас, пехота? - спросил капитан буксировщика.
      Мы объяснили, что с нами произошло. Он вспомнил божью матерь и ещё кого-то, а потом приказал идти по такому-то курсу. Мы ему, в свою очередь, популярно объяснили, что понятие о курсе для нас дело абстрактное из-за отсутствия компасов.
      - Идите так, чтобы ветер бил вам в левую скулу, - вышел из положения капитан каравана.
      И мы пошли. Через пару часов догнали караван. Болтало нас здорово, но мы умудрились подать буксир на последний лихтер, хотя нас поднимало до уровня его надстроек, а потом бросало  ниже его днища.
      Самое неприятное началось на подходе к бару Индигирки. Ветер стих, и пошла зыбь - гигантская качалка. Нас, пристёгнутых к каравану, то мягко несло по гребню, то вдруг бросало в какую-то бездонную яму. Этот полёт был стремительным и долгим. Таким долгим, что мы успевали увидеть оголившийся днищевой подворот собственного судна. Затем море давало нам некоторую передышку, и всё начиналось сначала: медленная раскачка, скольжение по гребню и падение вниз.
      Мы научились определять углы крена без всяких приборов. Когда с грохотом падал высокий табурет рулевого, значит, - крен больше 20 градусов, если по полке у задней стенки рубки поехал ящик с сушёной рыбой, значит, - за 40 градусов, если же начинает выть Пират, то можно не смотреть на кренометр и знать, что его стрелка перевалила за 50 градусов. А «угол заката», то есть предельный угол крена, после чего корабль оказывается вверх килем, по документам составляет 63 градуса.
      Говорят и пишут о девятом  вале, что это самая сильная и высокая волна. Утверждаю, что это заблуждение. Я много раз занимался наблюдениями, но никакой закономерности не обнаружил. Самая высокая волна была то шестой, то двенадцатой, но очень редко девятой.
       Когда кренометр стал заваливаться за 50 градусов, мы решили не испытывать судьбу, рубить буксирный трос и добираться самоходом. Но нас ждало разочарование. Это только в фильмах и книжках можно одним ударом топора разрубить трос. Может, это и верно, если канат пеньковый. Мы пытались разрубить стальной трос. После часа мучений  наши топоры были сломаны, мы надели спасательные жилеты, сунули в карманы фальшвеера, подготовили спасательный плот и собрались в рубке. Будь, что будет…
       До бара мы дошли. Усталые, злые, измотанные физически и морально, но дошли. Там, на баре Индигирки, начиналась наша основная работа.

                *      *      *

      Моя каюта внизу, рядом с машинным отделением, а у капитана на верхней палубе. Когда нас начинает сильно качать, Никитич поднимается в рубку и недовольно бурчит:
      - Век бы не видать эту морскую жизнь. Поспать спокойно нельзя - то на голову поставит, то на ноги...
      Я его понимаю. Амплитуда раскачки в его каюте намного больше, чем в моей. Приходится привыкать ко всему.
      Недавно у нас кончилась питьевая вода, и мы попросили заправки у морского судна. Или они не поняли, для чего нам вода, или подшутили, но вместо пресной нам закачали техническую опресненную морскую воду. Теперь пьём полусолёный чай и горькую пищу. Кокша не балует нас разносолами и, наверно, на всю оставшуюся жизнь я сохраню отвращение к флотским щам и рыбным котлетам.

                На фото - перед нами буксир "Шестая пятилетка"

         Продолжение следует http://www.proza.ru/2018/08/10/1104


Рецензии