Грех

Вопрос прозвучал неожиданно.

- А Вы, Татьяна Васильевна, совершали когда-нибудь такие поступки, за которые Вам стыдно всю свою жизнь?

Ах, эта Галя, хорошая и отзывчивая соседка. Двадцать лет ей всего, а вот пришло же ей в голову задать свой вопрос вот именно в этот день, вот именно при всех, и именно в такую минуту, когда уже битый час все внушали Татьяне Васильевне, что она - хороший человек.

Юбиляров ведь не принято ругать! Их принято хвалить. Вот и хвалили.

- Дорогая сестричка! Как я рада тому, что ты дожила до семидесяти лет. Ты так болела в детстве, что все вокруг говорили, что ты не доживешь и до тридцати лет. А ты уже до семидесяти дожила. С чем я тебя и поздравляю.

Татьяна Васильевна занервничала. Выходит, что план по количеству прожитых лет она выполнила и перевыполнила. И намного перевыполнила. И что дальше? Идти на рекорд по перевыполнению? Она так и пошутила.

- Очень рада, что мой путь на Земле оказался долгим. Надеюсь, он продлится еще на много лет вперед. За хорошую дорогу жизни. Ура!

- Вы самая лучшая учительница на свете. Лучше я не встречала. Вы моя самая любимая и дорогая.

Оля от полноты чувств подошла и расцеловала Татьяну Васильевну.

- От имени всех детей, которых Вы учили. Если бы все они пришли, они бы все Вас расцеловали.

Татьяна Васильевна испуганно подумала о том, за жизнь она выучила несколько тысяч детей. За десятки лет работы в школе. Очередь была бы длинная. Зацеловали бы.

- А я тебе, тетя Таня, желаю веселого настроения. Такого, чтобы ты, дорогая тетя Таня, непрерывно хохотала.

И опять Татьяна Васильевна подумала, что от непрерывного хохота она пока воздержится, но вслух поблагодарила племянника Сашу очень тепло.

И так хорошо все шло, и она уже сама себе стала нравиться, как прозвучал этот вопрос молодой соседки. Нужно было отшутиться, нужно было сказать, что она - непогрешимая женщина. Но вот эта учительская честность не дала уйти от вопроса.

Светило солнышко. Желанное и долгожданное. Потому что лето в этом году было дождливое очень. Теплолюбивые растения плодоносили неохотно. Помидоры, арбузы и дыни страдали от избытка влаги. Распространилась повсюду плодовая гниль. От некоторых кустиков помидор остались только стебли да два-три сморщенных плода, которые висели уныло внизу и раздумывали: краснеть им от избытка принятой от земли и солнца энергии или от стыда, за то, что они так плохо выглядят.

День был такой приятный. Летний день. Было не холодно и не жарко, не душно, а свежо. И звуки в мире были такие осторожные: едва уловимый шелест листьев в саду под окнами, шепот цветущих гладиолусов и георгинов, струящийся с тихим звоном аромат фиалки и жасмина. И только сорока, усевшаяся на конек крыши дома Татьяны Васильевны, своим стрекотом разрушала царственную гармонию звуков. Как если бы кто-то на концерте классической музыки вдруг вышел бы прямо на середину сценической площадки с русской гармошкой в руках и грянул бы частушечную мелодию:
"Ах вы сени, мои сени, сени новые мои!" 

Сорока и сама почувствовала, что она зря тут распелась, взмахнула крыльями и улетела в соседний еловый лесок. Там она будет услышана и понята правильно. Что толку стрекотать, если никто не стрекочет в ответ!

- Был один грех.

За столом все притихли, а соседка заулыбалась радостно. В предвкушении. Интересно, что она хотела услышать?

- Мы росли с братом в бедности. Семья большая была, работал один отец. Бабушка и дедушка были старенькими и работать не могли. Мама тоже не могла устроиться на работу. Для женщин её в городе было не так уж много. Мама моя была солдатом на войне и была контужена. Она плохо слышала. Продавцом она работать не могла. Не могла она работать и на фабрике или на заводе. Там тоже нужен был слух. Не могла она работать и кондуктором в автобусе. Её даже сторожем не взяли. Какой же из неё сторож, если она плохо слышит? Поэтому мы держали корову, мама продавала молоко. Мама шила и обшивала всю семью. Она вязала нам носки и свитера. Она выращивала в маленьком огороде при доме такой урожай овощей, что соленых огурцов и помидоров хватало всей семье на зиму. Мама спасала всю семью от голода. Она из ничего готовила нам еду.

Мы выращивали картофель в таких размерах, что подполье осенью засыпали до краев. Картошечка была нашей первой едой. Хлеба вдоволь мы тоже не ели. Я не знала вкуса конфет шоколадных, я не знала вкус мандаринов и апельсинов, а раз не знала - то и не мечтала ими угоститься. Но я знала вкус мороженого. У нас за углом продавали мороженое. Приезжала большая и громоздкая телега, на которой восседал возчик, рядом - продавец мороженого. На телеге вверх ножками стоял стол. Рядом помещались чашечные весы. Посередине телеги стояли огромные дубовые бочки с мороженым. Нет, мороженое не в них хранили, они были набиты колотым льдом. Говорят, что весною его специально заготавливали на Амуре, а потом хранили в подвале глубоком под слоем опилок. Мороженое хранили в длинных, гладких оцинкованных емкостях, которые почему-то называли патронами. Каждый такой патрон вмешал тридцать килограммов мороженого.
 
В пустые бочки ставили патроны с мороженым, обкладывали их колотым льдом, сверху лед закрывали опилками. Это был холодильник. Потом бочки грузили на телегу. Три или четыре бочки привозили утром на продажу. Лошадка заезжала на тротуар, покорно останавливалась. Возчик подставлял сбоку несколько крепких досок с крючками. По доскам он осторожно скатывал бочки на землю и ставил на тротуар одну возле другой. Потом снимал столик, ставил на него весы. Продавщица мороженого ставила на одну из бочек чемоданчик, в котором стопочками были уложены вафельные стаканчики. Одну стопочку она клала рядом с весами. Из чемоданчика доставались подставки под ценники. Молочное мороженое стоило девяносто пять копеек. Сливочное мороженое стоило рубль тридцать пять копеек. Молоденькая продавщица одевала белые нарукавники, куртку, поверх её - белый чистый фартук. Она открывала крышку патрона с мороженым, читала, какой сорт в этом патроне, потом открывала другую с другим сортом мороженного.

- Подходите! - говорила она ласково покупателям, - вам сто или сто пятьдесят?

Сто грамм мороженого вмещалось в стаканчик, а дополнительные пятьдесят граммов продавщица пристраивала большой и островерхой горочкой. Мороженое продавщица накладывала обыкновенной столовой ложкой. На одну чашу весов она ставила порцию мороженого, на другую - гирьки в пятьдесят и сто грамм.

Мне было семь лет, а брату моему всего шесть. Мы ходили посмотреть просто, как другие покупали и ели мороженое. Нам такое удовольствие было недоступно.
Однажды мы пришли домой в жаркий летний день, сели на крылечко и горько  заплакали.

Увидев наши слезы, дедушка выспросил у нас о причине наших страданий. Мы рассказали.

- Нечего слезы горькие лить. Заработайте себе на мороженое. Вот я вам коринку ивовую дам, в неё положу молодой картошки с огорода. А вы пойдете на базар и продадите. Вам кто-нибудь денежку даст, вот и купите мороженного своего. Нашли о чем горевать!

И дедушка нам дал маленькую и очень красивую корзиночку, которую сплел сам из прутьев ивы. У него это здорово получалось. В корзиночке были картофельные клубни. И сказал, что мы можем продать и корзинку тоже.

Мы с братом пошли на базар, где было шумно и весело всегда и встали прямо возле входных ворот. Корзиночку поставили на землю.

- Продаете? - спросила нас молодая, нарядно одетая женщина.

- Продаем.

- Почем?

- Сколько дадите, - пробормотала я.

- Вот вам рубль, забираю вместе с корзинкой.

Я была в растерянности. Дедушка говорил, что денег нам хватит на две порции мороженного. А вышло, что только на одну. Да и то - молочного. А он хрустит на зубах, как песок, и тает очень быстро. Вот купим мы порцию мороженного, а как делить будем?

Я думала, как нам быть? И придумала я совершить грех. На рынке продавщица мороженного деньги не разворачивала, а клала в карман передника скомканные рубли. Вот и разорвала я рубль пополам. Свернула. Половинку дала брату и половинку взяла себе. Встали мы в очередь. Брата я поставила впереди. Если его разоблачат, я ему вторую половинку рубля и отдам тогда. Но все прошло просто прекрасно. Брату на половинку рубля дали порцию мороженого, и мне на вторую половинку тоже отпустили целую порцию.

Мороженое мне показалось горьковатым на вкус. Мне было стыдно. До сих пор удивляюсь, как я пошла на такое мошенничество? Придумала его сама, обдурила продавщицу. И хватило же у меня совести?

Прошло уже больше шестидесяти лет с тех пор, а я все вспоминаю этот разорванный рубль. Так что вот и покаялась я перед вами.

- Не в чем каяться, - сказала подружка Светлана, - каяться нужно той женщине, которая у вас за бесценок корзинку с картошкой взяла. На ней грех. Пусть она и страдает. Нашли что вспоминать? Да вы двести раз тот грех искупили. Сколько хорошего на Земле сделали. Забудьте навсегда про эту историю.

- Да вот не забывается она. Значит, способна я переступить через свою совесть, когда соблазн велик? Сообразила, как обмануть человека.

- А переступила еще когда-нибудь?

- Нет, не переступала. Никогда и ни в чем. Мне всегда легче было отдавать, чем брать. Я больше удовольствия получаю, когда отдаю что-то. Да и профессия у меня такая. На уроке учитель отдает свою душу детям.

- Душещипательная история. Грех именинницы прощается в связи с празднованием семидесятилетия со Дня Рождения. Прощаем?

Голос Оленьки звучал так громко, что слышен был и на улице.

- Прощаем, прощаем! - загудели гости за столом.

- Вот за это и выпьем по чарочке. За здоровье юбилярши.

Под окном черёмуха колышится,
Распускает лепестки свои.
За рекой знакомый голос слышится,
Да поют всю ночку соловьи.

Это была песня, которую пели все родственники на всех праздниках.

Да пусть еще поколышится, и пусть Татьяна Васильевна еще много раз увидит её цветение!