Бабочки и Будда

«Однажды мне приснился сон, в котором я был бабочкой...
А теперь я проснулся и не знаю - кто я?
Человек, которому приснилось, что он был бабочкой,
или бабочка, которой снится, что она человек?»

(Притча о сне китайского философа Чжуан-цзы)


Пробуждение

Бабочек так много, что они облепили весь потолок. Мне приходится долго моргать и трясти головой, чтобы в очередной раз попытаться их разогнать. Кажется, вчера большая часть их улетала, но ненадолго.

Я не знаю, сколько проходит времени, но вскоре у меня всё получается. Бабочки наконец-то улетают, и я вижу ровный белый потолок с двумя плоскими матовыми плафонами.

Когда бабочки не мелькают перед глазами, мне легче думается. И я снова пытаюсь понять себя.

Сколько времени уже здесь отвалялся (действительно: как долго? и где именно?), тупо разглядывая потолок с бабочками, ничего не понимая и не предпринимая!

А сегодня утром, словно дверца отворилась в голове: и посыпались через неё, как школьники из класса на перемену, разные мысли. И самая главная из них оказалась самой простой и самой гениальной. Чтобы всё понять, надо задавать себе вопросы. Затем из мозаики ответов сложить законченную картину. Анализ, а потом синтез. Обычные методы научного исследования. И не забывая отмечать, кстати, по какой причине в моей голове могут появляться какие-то специфические термины.

Может быть я - философ?

Стоп! Главное – постепенность и последовательность. От простого – к сложному. Иначе снова собьюсь. У меня, кажется, так уже было: налетел вдруг шквал вопросов, ни на один из которых я не смог ответить, потом возник страх, паника и… снова ступор и бессмысленное разглядывание потолка.

Итак, по порядку. Сначала то, что я знаю наверняка.

Какая у меня фамилия?

Бондаренко. Это совершенно точно. Так обращаются ко мне врач и некоторые медицинские сёстры.

Какое у меня имя?

Здесь немного сложнее. Называют почему-то «Гриня». Что это? Украинское имя? Или уменьшительное от «Григорий»?

Ладно. Не будем пока увеличивать сущности. Отрежем лезвием Оккама лишнее и…

Стоп! Это уже слишком по-философски. Значит, я на самом деле философ?

Назад! Продолжаем начатую мысль. Отбрасываем всё лишнее и пока мне непонятное для последующего анализа. Пусть я буду Гриня, ежели ко мне так обращаются санитарки и некоторые сёстры.

Обращаются кто? Медицинские сёстры и санитарки. Ergo: я нахожусь в больнице. Или в каком-нибудь интернате.

Откуда я взял этот латинский термин «ergo»?

В сторону. Потом вернёмся.

Итак, ergo, я Гриня, Григорий Бондаренко нахожусь в лечебном учреждении.

Понятно. Уже хорошо для начала. Пошли дальше.

Сколько мне лет?

Не знаю. Можно попытаться определить хотя бы приблизительно, если осмотреть своё тело или посмотреть на себя в зеркало. А вот с этим очень большие трудности. Зеркала к моему лицу никто и никогда не подносил. Осмотреть себя мне невозможно, так как я не могу ходить. И говорить, кстати, тоже. Так что вопрос с определением возраста тоже пока отложим в сторону.

А что я могу?

Хорошо видеть. Хорошо слышать. Вот сейчас я свободно различаю как, похрапывая, по-разному дышат четыре человека, которые находятся со мной в одной палате.

Я чувствую. А теперь ещё и думаю. Вот, пожалуй, и все мои достоинства.

Проанализируем недостатки. Самостоятельно встать и пойти я не могу. Ноги в параличе. Руки двигаются не в полном объёме. Во всяком случае, нет возможности подносить их ко рту, почему меня и кормят из ложки как ребёнка.

Но поднять их могу. Вот они. Почему-то полусогнуты в локтях. Значит, тоже парализованы? Вряд ли. Пальцы двигаются вполне свободно, но локтевые суставы обездвижены. «Руки-крюки».

Откуда это? Потом, позже...

Итак, вот мои руки, но по ним трудно определить возраст. Не ребёнок и не подросток, это ясно. Вон какой волосяной покров! Но откуда в локтях анкилоз?

Ого! Откуда я знаю этот термин? Может быть я – врач, а не философ?..

Потом, позже…

Итак, руки у меня не сгибаются, осмотреть себя я не могу, так как для этого надо было бы присесть в кровати или поднять голову. Голова свободно вертится в обе стороны, но на этом её свобода заканчивается. Что-то произошло с позвоночником? Перелом? Травма?

Тоже – потом, позже...

Но вопрос с возрастом, кстати, частично решаем. Когда будет баня, тогда смогу осмотреть себя. Вот только: когда она будет?

Теперь проанализируем вопрос времени. Как долго я нахожусь в этой больнице?

Существует чёткий ряд повторяющихся событий, которые позволяют мне хронологически структурировать своё существование.

Вот так загнул! Откуда эта терминология? Из философии или из физики?

А может быть я – физик? Закончил физико-математический факультет и работал каким-нибудь «секретным физиком», как говорил Хазанов. Потом на меня совершили покушение и вот я…

Стоп, стоп, стоп! Откуда такая чушь в голову полезла? Настоящий детектив.

Спокойно. Всё с начала и по порядку.

Первое. Физик? Может быть, но пока это не важно, и откладываем предположение в сторону.

Закончил физмат? Тоже неизвестно. Важнее, что я знаю, что существует такой факультет. Есть, например, в Московском Государственном университете.

Так. Вглубь пока не полезем. Что там ещё пронеслось в голове?

«Секретный физик»?

Да, была такая эстрадная миниатюра у Хазанова… Хазанов – это пародист. Очень смешно пародировал Брежнева. Помню.

Кто такой Брежнев?

Тоже знаю! Генеральный секретарь КПСС!

Когда он жил?

Не помню. Поставим вопрос более корректно. Когда он умер? Смешно пародировать генсека можно было только после его смерти. Причём, далеко не сразу. Умер он то ли в конце семидесятых, то ли в начале восьмидесятых годов. Кидаем ещё пяток лет на изменение политической конъюнктуры. Следовательно, это моё воспоминание относится к периоду не раньше середины восьмидесятых годов двадцатого века.

Прекрасно! Пусть приблизительно, но я уже определил своё местонахождение в пространстве и времени. Хотелось бы больше узнать о пространстве. В каком я сейчас нахожусь городе? Москва, Уфа, Владивосток?

Ну, ладно, не всё сразу. Но, между прочим, и это вполне разрешимая задача. Из коридора вечерами слышен звук работающего телевизора. Надо внимательно послушать. В новостях обязательно прозвучит что-нибудь актуальное в столь важном для меня смысле.

Так, стали просыпаться больные. Скоро будет завтрак. Мог бы разговаривать, сейчас за три минуты выяснил бы все интересующие меня вопросы.

Ладно. Без паники. Исходим из реально существующей действительности.

Возвращаемся к событиям, по которым я могу структурировать время.

Три раза в день меня кормят. Это ни о чём не говорит.

Один раз в пять дней мне делают клизму. Очень приятное ощущение облегчения, которое, правда, сопровождается матерной руганью моих соседей по палате. Я их понимаю и на них не обижаюсь.  Запах в это время действительно стоит противный. Почему не вывозят меня для этой процедуры в какой-нибудь другой кабинет? Не хотят, чтобы воняло там, у них. Тоже понятно.

Я помню, что последний раз мне ставили клизму два дня назад. Определена ещё одна временная точка.

Баня у нас бывает один раз в неделю. И в этот день нас бреют. Когда была баня, не помню. Потрогать ладонью, чтобы определить, до какой степени я не брит, не могу. Но есть язык!

Высунутым языком я ощупываю кожу вокруг рта. Да, щетина явно не однодневная. Но более точно определить не берусь.

Во время бани, впрочем, не каждый раз, стригут ногти.
Я снова поднимаю руки и смотрю на них. Ногти длинные и грязные. Значит, скоро – баня! А баня – это всегда такой кайф!

Что за слово? Это уже из другой, явно не философской лексики.

Кто же я на самом деле?

Ладно: потом, позже…

Моя память, моё представление об окружающем мире расширяются с каждым новым, услышанным на стороне словом. Но их так мало – новых слов!

Вот медсестра в коридоре напротив входа в палату жалуется другой, что не может оторвать своего сына от компьютера. И у меня сразу закручивается в голове целый клубок ассоциаций, связанных с компьютером. Я с ним работал. Представляю, что такое ноутбук, принтер, сканер.

Где и когда? Пока не могу вспомнить. Но при Брежневе их в свободной продаже не было. Учтём пародию Хазанова и снова приходим к выводу, что живу я в гораздо более позднее время. Может быть, даже в девяностых годах. Предположим, что сейчас 1995 год.

Уже достижение в своей ориентации во времени!

А вот и посуда застучала. Сейчас с тарелкой в руке подойдёт ко мне санитарка и скажет:

- Ну-ка, Гриня, открывай рот! Сейчас кушать будем…



Банный день.

Сегодня баня. Впрочем, это не баня в буквальном смысле, а душевая в нашем же отделении. Причём лично для меня душ «односторонний». Сажают в кресло-каталку, закатывают в ванную комнату и ставят под душевую головку, из которой хлещет вода.
Я сижу в кресле как привязанный. Только и могу, что головой повертеть, да руками помахать. Спина и заднее место не моются.
Кстати, любопытный факт. Комфортнее всего я чувствую себя в кресле-коляске. У меня и ноги застыли в полусогнутом положении. Как раз под сидячую позу. Такое ощущение, что когда-то посадили в кресло и заморозили. Я и застыл в такой позе. Мне даже сидеть удобнее, чем лежать с полусогнутыми ногами.

На коляску сажают довольно бесцеремонно, но ловко и быстро. Санитар просовывает руки мне подмышки, санитарка берёт за согнутые ноги – и через пару секунд я в кресле.

Я, видимо, не тяжёлый, и вряд ли мой вес превышает килограмм пятьдесят. Кажется высокий, но очень худой. Впрочем, мой рост в таком состоянии точно никто не способен измерить.

Но и это не важно. Потом, позже…

Отчего меня так скрючило? Заглянуть бы в свою историю болезни. Сложная задача. Для меня практически невыполнимая. Но нет ничего невозможного. Доказал же Перельман теорему Пуанкаре!

Стоп! А это у меня откуда?

Может быть я математик, а не философ?

Ладно, не будем без нужды умножать сущности. Потом, позже…

Меня везут из палаты в душевую. Эта поездка, разумеется, далеко не первая, но только сегодня я вижу всё вокруг себя разумными и понимающими глазами. 

Выкатывают в коридор и поворачивают направо. Слева остаётся большой холл со столами и телевизором в углу. Столовая для больных, в которой я ни разу не был. Проезжаем мимо одной двери, потом второй. Это – палаты для больных.

Едем по коридору дальше. Слева пустой дверной проём – вход в туалет. А почему в нём нет дверей?

И сразу справа – дверь в ванную комнату. Здесь уже тепло и влажно. Одно из немногих моих преимуществ: мыться самым последним в уже тёплом помещении. Меня же из палаты везут совершенно голым, только бросили на колени полотенце.

Из одного душевого рожка уже хлещет вода. Надеюсь, что подходящей температуры. Мою коляску, забрав с ног полотенце, сразу ставят под душ.

Вода заливает лицо, течёт приятными струйками по телу, приходится зажмуриться. Надо будет выбрать момент и повнимательнее рассмотреть своё тело.

Кресло выкатывают из-под душа, и раздаётся голос санитарки:

- Гринь, давай глаза закрывай, а то щипать будет.

Она плещет мне на голову шампунем, и пару раз проводит по волосам рукой в резиновой перчатке. Обращается к санитару:

- Посмотри, чтобы опять не свалился. Я пойду Шикина приготовлю.

Санитар снова задвигает моё кресло под сильные водяные струйки.

Надо дождаться, чтобы стекла с головы мыльная пена, а потом открыть глаза. Хорошо-то как! Целый час бы так сидел!

Открываю глаза. Санитар стоит и курит в дверях.

Ну, как можно определить мой возраст? По волосам на ногах? По члену?

Кожа бледная, но нигде не провисает, как у старика, дряблыми кусками мышц. Получается, что я мужчина среднего возраста. От двадцати пяти – до пятидесяти. Точнее – не скажу.

На коленных чашечках несколько старых рубцов странной звёздообразной формы. Была, видимо, какая-то операция, вот теперь коленные суставы и не работают. На голенях тоже такие шрамы. Ранения от взрыва?

Поднимаю руки, чтобы хоть немного воды попало на бока, на рёбра… Эх, спину бы кто сейчас потёр!

Санитар, словно услышав мои мысли, бросает окурок в урну, поворачивается ко мне:

- Ну, что, Гриня, подмоемся?

Берёт присоединённый к крану шланг. Не помню, чтобы он раньше был здесь. Включает воду, секунду-другую щупает её рукой, а потом направляет струю мне в пах. Слишком холодновата, но ничего.

Сейчас даже хорошо.

Провёл струёй по ногам, потом заходит сбоку и направляет её между спинкой кресла и моей спиной.

Вот оно счастье! Боже, как приятно!

- Руками крепче держись, дурилка! Смотри не свались!

Вода гуляет по моему телу, оживляя его и наполняя бодростью. Это же настоящий душ Шарко получается. Кажется, меня раньше так не обливали. Или я забыл?

И, кстати, кто такой Шарко?..

В дверях появляется санитарка:

- Давай его сюда. Хватит полоскаться.

Небрежно протирает мне голову полотенцем, снова бросает его на колени:

- В кровати досохнешь, Гриня. Нам ещё одного такого же мыть. А тебе бриться пора…

Больных бреет не санитар, а специально приходящий в отделение после каждой второй «бани» парикмахер Коля: маленький и юркий старичок. Сам он всегда выбрит идеально, и пахнет от него всякий раз смесью какого-то цветочного одеколона и водки. Коля быстро и ловко проводит мыльным помазком по щекам, верхней губе и подбородку – четыре выверенных и отточенных многолетней практикой движения. Намыливает он отлично. Но вот сам процесс бритья…

Бреет всех подряд одним и тем же одноразовым лезвием на пластмассовой ручке, которое неимоверно тупое, оставляет ссадины и царапины. После бритья протирает лицо полотенцем и переходит к другому клиенту. Вытирает, разумеется, небрежно, оставляя возле ушей и на шее следы мыльной пены. Эти места ещё долго саднят и чешутся. А почесать или погладить их я никак не мог! Только головой потереться о подушку, как трётся о ствол дерева корова, когда её покусают оводы в тех местах, где она не может согнать их своим хвостом.

А это деревенское воспоминание у меня откуда? Вдруг я не философ и даже не «секретный физик», а простой колхозник?

Стоп! Это – потом, позже…

Возвращаемся к парикмахеру. Есть у него с собой зеркало или нет? По идее должен носить в своей сумке. Всё-таки парикмахер, наверняка один на всю больницу, потому редко и приходит. Определённо должны встречаться такие больные, которые хотят посмотреть на себя в зеркало.

Нашу палату Коля «обривает» по часовой стрелке.

Разве можно так говорить: «обривать палату»? Это неологизм.

Что такое неологизм?

Лингвинистический термин. И в данном случае, скорее, относящийся к просторечию. Одно дело неологизмы Хармса или Хлебникова, и совсем другое…

Стоп, стоп, стоп!

Кто такие Хармс и Хлебников, физик я или лингвист уточним позже. Сейчас главное – не уйти в сторону и не потерять нить логического размышления!

Итак, во время бритья я оказываюсь третьим по счёту. Сегодня с особенным вниманием слежу за каждым движением парикмахера, пытаясь догадаться или заметить: есть у него с собой зеркальце или нет. И втайне надеясь, что он сменит передо мной своё «многоразовое» лезвие.

Вдруг сосед справа, тот самый, который больше всех возмущается, когда мне ставят очистительные клизмы, произносит:

- Коль, дай-ка зеркальце. Хочу посмотреть, что у меня там на губе выскочило.

Парикмахер достаёт из небольшой спортивной сумки, в которой носит все свои профессиональные принадлежности, круглое зеркальце в стальной оправе с торчащей сзади ножкой.

- Не вопрос. На, смотри. Это у тебя, наверное, герпес. Скажи медсестре, пусть помажет, чем полагается. Я тебя там даже брить не стал, чтобы не задеть ненароком. Да и заразный он…

И через минуту уже сидит на краю моей кровати.

Всё, как всегда. Умелые взмахи помазком, быстрые скребущие движения лезвием. Сейчас протрёт щёки полотенцем и поминай, как звали.

А я вместо просьбы могу только промычать. Вроде той коровы…

И вот, в ту самую секунду, когда Коля, бросив в торчавший из сумки целлофановый мешок бритвенный станок, тянется за моим полотенцем, я как можно более выразительно мычу и кручу головой.

Не представляю, как всё это выглядит со стороны, но догадываюсь, что не очень привлекательно. Коля, явно не ожидавший от меня такой реакции, оторопело спрашивает:

- Ты что? Ну, порезал там немного. Через минуту всё заживёт. Хочешь, одеколоном брызну для дезинфекции?

Я отрицательно трясу головой, снова мычу, стараясь придать звуку смысл. И одновременно изображаю рукой круговые движения.

- Да, чего тебе надо-то?!

Он продолжает с недоумением смотреть то на меня, то на мою руку. Сгибалась бы рука, я бы мог мимически довольно просто изобразить, как смотрятся в зеркало. Но мне остаётся лишь мычать как можно более просительно и жалобно и изображать рукой круг.

Ну, не ужели так трудно догадаться, о чём я тебя прошу? Алкаш ты старый! У тебя же только сейчас зеркальце просили!

И Коля догадывается.

- Ты, может, посмотреть на себя хочешь?

Я утвердительно киваю головой.

- Ишь ты! – С неожиданным удовольствием произносит Коля. – Видать, ты на поправку пошёл. Пижоном хочешь выглядеть? На, смотри.

Он протягивает к моему лицу зеркало. Но при этом, понимая, что я теперь могу объективно оценить его работу, начинает аккуратно стирать со щёк и шеи следы мыльной пены. Зеркальце в его руке дёргается, и я не могу сосредоточиться на своём отражении. Но основное вижу: бледное худое лицо, короткие чёрные волосы, клочками торчащие в разные стороны, большие карие глаза и острый, почти крючковатый нос.

Я снова, теперь уже благодарно трясу головой и улыбаюсь.

- Ну, вот, сам видишь. Нормально тебя побрил. Мастерство не пропьёшь, понял? Ну, давай.

Парикмахер переходит к следующему пациенту.

А я вспоминаю только что увиденное в зеркале лицо. Знакомо оно мне или нет?

Скорее, нет, чем да. Преобладает ощущение, что «этого человека» я вижу впервые в жизни.

А почему у меня крючковатый нос? Может быть, я – грузин? Ну, в смысле – лицо кавказкой национальности. А что? Может быть и так.

С другой стороны, я не знаю ни одного слова по-грузински. Впрочем, знаю, что «генацвале» - это товарищ. И ещё пришло в голову слово «гамарджоба». Только что оно обозначает? Приветствие? Ну, такие слова любой может знать. А из головы уже по инерции летят: Джугашвили, Гаприндашвили…

Стоп. Потом, позже…

Вряд ли человек с грузинской внешностью может называться Григорием Бондаренко. Скорее всего, я – брюнет украинской национальности. А что? Вполне возможный вариант…


Укулеле

Успешное общение с парикмахером Колей, когда я добился желаемого, не произнеся ни одного слова, служит мне хорошим уроком и придаёт уверенности. Из глубин памяти явно детского периода всплывает нравоучительная фраза: «Когда читаешь, не шепчи слова и не двигай языком. Быстрее получится».

Или это воспоминание более поздних времён обучения быстрому чтению?

Не важно!

Главное – надо попробовать читать и шевелить языком. Возможно, его движения создадут нужную артикуляцию, и я смогу произносить слова.

Я научился думать. Теперь пора учиться говорить.

Начать можно с любого слова. Просто, чтобы оно было полегче для произношения.

Я смотрю в потолок и представляю, как на нём большой малярной кистью пишется слово – «у-ку-ле-ле».

Господи! Это ещё что такое?

Впрочем, я знаю. Укулеле – это четырёхструнная гавайская гитара. И почему-то даже кажется, что я могу на ней играть. Или учился играть…

Дурак! Слово должно быть простое и не отвлекающее внимания. Как в букваре для первоклассника.

Я представляю написанное на потолке слово «мама». И пытаюсь его произнести. Губы двигаются, но язык неподвижно «безмолвствует».

Не то слово. Нужно придумать с другими согласными. Хотя бы то же самое укулеле.

У-ку-ле-ле.

Язык явно совершает все необходимые движения.

Тогда я уже с открытым ртом и на выдохе повторяю: укулеле.

Получается что-то вроде «у-уле-ле».

Но получается!

Отлично! Я даже начинаю тихо смеяться. Кстати, и звук моего смеха, на мой, разумеется, взгляд, воспринимается как вполне нормальным.

Продолжу лучше по букварю. Там было что-то вроде «Мама мыла раму».

У меня получается (как приятно слышать свою собственную речь!): «мама мыла ааму».
Перебираю ещё несколько фраз. И даже расстраиваюсь из-за своей бестолковости. Ну, кто мне сказал, что я не могу говорить?! Откуда я взял, что я – немой?!

Да, буква «р» явно у меня не проговаривается, но объясняться я могу совершенно свободно. Поймут и без «р». Ленина с его ротацизмом понимали миллионы людей...

Стоп! Назад. Это – потом, позже…

Сейчас тренироваться в произношении.

Все возникающие в памяти слова, которые я произношу уже вслух, автоматически сопровождаются его семантической расшифровкой.

Из коридора доносятся звяканье посуды и разговоры. Сейчас будет завтрак. Как жаль, что «доброе утро» и «здравствуйте» содержат букву «р»! Хочется приятно удивить проснувшихся соседей. Но ничего кроме бесцеремонного «Хэлоу, коллеги по несчастью», в голову не приходит. Зато произношу эту фразу я на пять с плюсом: громко и вполне отчётливо.

И – никакой ответной реакции у окружающих. Впрочем, они всегда больше молчали. Только сосед справа, который с герпесом на губе, подходит к моей кровати и внимательно смотрит на меня. Но на его лице появляется не радостное удивление, а напряжённое ожидание. Почему?

- К тебе вернулась речь, да? – спрашивает он у меня. – Ну-ка, скажи ещё что-нибудь.

«Вернулась» я ему не скажу, так как в нём буква «р», но составить аналогичную по смыслу фразу не составляет для меня большого труда.

- Да. Сейчас я могу общаться с помощью языка.

Во как! Чётко, вполне понятно и с правильно выраженным смыслом. Ай, да, Пушкин! Ай, да, сукин сын! Молодец я!

Сосед наконец-то удивлённо вздёргивает на лоб брови и быстро выходит из палаты.

А теперь поразим своей речью санитарку или кто там меня будет сегодня кормить. Как жаль, что не могу пожелать доброго утра. Можно, конечно, сказать «гуд моонин!», но она не поймёт.

Поев с необычным для себя аппетитом, я, стараясь, чтобы мои слова прозвучали как само собой разумеющаяся благодарность (не без основания Коля меня «пижоном» назвал), спокойно произношу:

- Спасибо за кашу и чай, тётя Клава.
- Ой! – санитарка чуть не выронила кружку. Все пили чай из стаканов, но меня, разумеется, удобнее было поить из кружки. – Гриня! Да ты никак заговорил! Ну, ты у нас и орёл! У тебя, может и руки зашевелились, а ты нарочно хочешь, чтобы тебя из ложки кормили.
- Шевелятся, но к лицу их подносить не могу. Не сгибаются.
- Ну, ты даёшь, Гриня! Что теперь будет!..

А что будет?

Ну, заговорил больной. Должны быть довольны. Значит, правильно лечили. Впрочем, мне никаких лекарств не давали, и я не помню, чтобы делали какие-то уколы. Но доктор во время обхода теперь уж точно ко мне подойдёт. Кажется, его зовут Валерий Павлович. Плохо, что в имени есть «р». Уже не тот эффект будет.

Я с радостным чувством жду обхода и продолжаю негромко произносить отдельные фразы и слова, в которых нет «р», чтобы не портить себе без необходимости настроения.

Доктор появляется неожиданно быстро и даже без халата. Кстати, в очень неплохом костюме. Судя по идеальной длине рукава, из-под которого торчат манжеты сорочки с золотыми запонками, пошит на заказ. Красный в полоску галстук я бы к такому костюму не надел, но это уже дело вкуса. Во всяком случае, галстук повязан идеально: доходит точно до пряжки ремня.

А я, случаем, не портной? Но это сейчас неважно. Потом, позже… Что же он молчит? И что-то радости у него на лице я тоже не замечаю. Разглядывает меня в упор уже больше минуты. Наконец медленно произносит:

- Доброго утра, Бондаренко.

Ну, не ответишь же своему врачу «Хэлоу, док!»? Это уже неприлично. Без чёртовых «р» никак не обойтись. Весь эффект окажется потерянным. Ну, что же теперь сделаешь?..

- Здааствуйте, Валеий Павлович.
- Так. Неплохо, неплохо…

И он, не сказав больше ни слова, неожиданно поворачивается и, позвав за собой медсестру, которая пришла вместе с ним, быстро выходит из палаты.

А я-то думал, что он со мной хоть немного поговорит, оценит состояние, что-нибудь посоветует. Мне вообще теперь надо больше общаться, чтобы речь быстрее восстановилась. А с кем? Тоже мне! Врачи хреновы!

Настроение портится окончательно, но последующие события быстро сглаживают появившееся чувство разочарования.


VIP - пациент

Вернувшаяся тётя Клава мокрым полотенцем протирает мне лицо, чего раньше никогда не делала.

- Ой, Гриня. Да тебя брить пора!
- Только два дня назад Коля уже… - Чёрт возьми! Ну, как обходиться без этой проклятой буквы? Проще сказать «ай эм шейвд». Но ведь она наверняка не поймёт английский!

Для переживаний мне сегодня время явно решили не оставлять. Не проходит десяти-пятнадцати минут, как прибегает с каменным лицом и трясущимися руками парикмахер Коля. И начинает брить меня одного из всей палаты жиллеттовской бритвой «Мак 3» с вибрирующей головкой! Затем протирает лицо приятно пахнущим лосьоном, одновременно делая массаж. И всё это не говоря ни слова и с самой недовольной миной. Вопреки возникшим опасениям, я чувствую, что сейчас, несмотря на сильный тремор рук, ни одного пореза он не допустил. Да, действительно, мастерство не пропьёшь. Когда оно есть.

- Спасибо, Коля. А почему именно сегодня? И почему меня одного?
- Много будешь знать, быстро состаришься... Нормально побрил?
- Отлично. Большое спасибо!
- Ну, давай. Будь здоров!

И уходит.

А чудеса продолжаются.

Появляется заступивший с утра на смену санитар Михаил. Хорошо, что зовут его не Игорь, не Андрей и не Серёжа. Можно будет по-человечески обратиться. На пару с санитаркой пересаживают меня в кресло-коляску и укрывают со всех сторон одеялом.

- Миша, сегодня опять душ будет?

Вместо него отвечает словоохотливая санитарка:

- Ты, милок, теперь душ будешь принимать в другом месте. Пожил у нас и будет…
- Заткнись, тебе сказано! – прорычал Миша.

Мне не совсем понятна неадекватная реакция окружающих на появление у меня способности говорить. Настроение счастливой приподнятости постепенно сменяется недоумением. А потом неизвестно почему появляется подозрительность. Не поторопился ли я продемонстрировать всем свои вновь обретённые способности? Что-то здесь не так. И пока я не разберусь во вновь возникшей ситуации, придётся не то чтобы помалкивать, но два раза подумать, прежде чем ответить. Чувствую, что могу сказать нечто лишнее, что мне очень сильно может повредить.

Выкатывают из палаты и поворачивают коляску налево, в сторону столовой. Едем по довольно длинному коридору. В конце его – дверь. И я понимаю, что меня не в другую палату переводят, а куда-то в другое место. Вот тебе и заговорил! До чего мудрым был человек, придумавшим поговорку: «Слово - серебро, а молчание – золото». Но не молчать же мне было здесь до конца жизни!

Ничего! Мы ещё посмотрим, что к чему. Пока, во всяком случае, не бьют, а бреют новым лезвием. Это неплохой признак.

Но почему во всём такая спешка и срочность?

Ладно. Потом. Позже разберёмся.

На лестничной площадке прохладно. Ещё бы! Вчера в новостях объявили на сегодня плюс один градус. И число сегодня – второе ноября 2007 года. А я-то, сколько мучился и гадал! За последние вечера внимательного прослушивания телевизионных передач, которые доносились из столовой, я узнал не только дату, но и какие события происходят в стране: взрыв автобуса в Тольятти; какие - в дальнем зарубежье: катастрофическое наводнение на юге Мексики. И какие - в ближнем зарубежье: беспорядки и митинги в Грузии.

Услышав фамилию какого-нибудь государственного деятеля, я сразу вытаскиваю из памяти целый блок информации, связанный с ним и его страной. Сказали вчера про Саакашвили и я сразу вспомнил все российско-грузинские перипетии последнего времени. Десяток знакомых грузинских фамилий и не очень. Вернее - не очень понятно, откуда мне так хорошо известных. Например, Бадри Патаркацишвили. Он что, мне лучший друг? Да я его фамилию и выговорить не смогу! И почему опять Грузия? Неужели я всё-таки грузин? Смешно: начал с философа и «секретного физика». Как бы мне не закончить преступным авторитетом грузинской национальности.

- Позови кого покрепче из мужиков, - сказал Миша санитарке. – Лучше Витьку. И побыстрее. А то холодно здесь. Сразу надо было его с собой взять…

Вдвоём с подошедшим больным они, ухватившись с боков за кресло, понесли его вместе со мной на второй этаж. А потом на третий.

- А он лёгкий, дядя Миша, правда? Как пёрышко. Мы его…
- Заткнись. Понял?
- Понял. Чего не понять? Несём и несём.

Почему они все такие тревожные? Словно перепугались, что я заговорил. Да, здесь явно что-то не так… Ergo: надо больше думать и не спешить с ответами! Хорошо, что избегание ротацизма меня будет невольно сдерживать. А пока можно сделать вывод: везут не в лес убивать, а, скорее всего, в другое отделение.

На третьем этаже располагалось примерно такое же по планировке помещение. Только коридор гораздо короче и больных не видно. Тревожный, но не самый страшный вариант. Проезжаем до конца коридора. По обе стороны закрытые двери. Чисто. Открывают последнюю слева дверь и вкатывают в палату. Первое, что бросается в глаза, - стоящая у окна фигура Валерия Павловича. Но эта комната не может быть его кабинетом. Это палата для больных. Вернее – для одного больного. Просторная, с претензией на не очень нужную в больничных условиях роскошь. Главное – есть телевизор. Уже не оторвут меня снова от мира. А дальше – разберёмся. Сейчас, как я понимаю, предстоит очередная беседа с лечащим врачом, но в более изысканной обстановке.

- Спасибо, ребята. Михаил, позови Андрея Максимовича. И дверь за собой прикройте.

Он довольно пренебрежительно машет рукой: мол, ступайте отсюда. Крутой дядя.

Подходит ко мне, разворачивает коляску передом к стоящему в стороне креслу, а сам усаживается в него и закидывает ногу на ногу.

- Сейчас, Григорий Маркелович, Вас переложат в постель. Потерпите ещё немного, пожалуйста. Не замёрзли?

Оказывается у меня и отчество существует! Только какое-то не очень распространённое, скажем так. Во всяком случае, я теперь уже не «Гриня».

- Нет. Могу пока и посидеть.
- Ого! Прекрасно говорите. И когда у Вас, позвольте спросить, восстановилась речь?
- Сегодня.
- А память когда восстановилась?
- Ещё не восстановилась. Помню только события последних дней.

В этом я ему не очень-то и соврал.

- Интересно, интересно, Григорий Маркелович… Я, разумеется, очень рад улучшению Вашего здоровья. А какое у нас сегодня число, месяц представляете?
- Да. Или весна, или осень. Я в окно вижу.
- Так, хорошо. Просто отлично! Жаль, что я поторопился назвать Вас по имени отчеству. Его Вы могли теперь и запомнить. А вот - как Ваша фамилия, помните?
- Да. – Наградил же Бог фамилией с буквой «р». – Бондаенко.
- Отлично, отлично. А букву «р» Вы не выговариваете. Но в этом ничего страшного нет. У Вас так и было. Не комплексуйтесь по такому поводу. Я понятно выражаюсь?
- Да, вполне.
- Ну, Вы – просто молодец! А родителей своих помните? Супругу?
- Нет. А я женат? Где жена? И что со мной было, скажите, пожалуйста? – От этих вопросов разве я мог удержаться? На них по телевизору ответы не услышишь.
- Не так быстро, не так быстро, Григорий Маркелович. Вы ещё очень ослаблены. Не только соматически, понимаете? У Вас сильная церебрастения, головной мозг истощён. Его нельзя перенапрягать. Всё постепенно узнаете. И, скорее всего, не от меня. Вас теперь будут посещать. Всё узнаете и вспомните… Пока могу только сказать, что Вы перенесли очень тяжёлую травму и психическое потрясение. И очень прошу Вас, не торопитесь всё узнать сразу.

Раздаётся стук в дверь, она открывается и входит громадных размеров человек в чёрном костюме, белой рубашке и чёрном галстуке. А лицо заспанное. Недавно разбудили? Надеюсь, что он не водитель катафалка, а заурядный охранник… А ведь я его знаю. Он кажется, медбрат… Как-то был у нас в палате, подходил и что-то спрашивал. Но в смену не работал, как все…

- Здравствуйте. Вы меня звали?
- Да, Андрюша. Переложи, пожалуйста, Григория Маркеловича на кровать.

Бугай, не торопясь, сначала подходит к кровати, откидывает покрывало, поправляет подушки и только потом идёт ко мне. Осматривает, распахивает на мне одеяло, легко поднимает и как ребёнка укладывает в постель.

- Вам так удобно, Григорий Маркелович?
- Да, спасибо.
- Ну, на сегодня, я думаю, - снова подаёт голос доктор, -  Вам вполне хватит уже испытанных ощущений. Отдыхайте. Видите кнопку? До звонка Вы легко дотянетесь. Через секунду Андрей будет у Вас. Часы висят напротив Вас. Вы видите хорошо?
- Да.
- Отлично, отлично. Обед будет в час. Вам всё принесут в палату и покормят. А сейчас лучше отдохнуть. Не думаю, что в той палате Вам было очень комфортно. Что-нибудь хотите спросить?
- Мне бы последние газеты и пульт от… телека.
- Григорий Маркелович, не стесняйтесь произносить все слова, даже с буквой «р». И если Андрея назовёте «Андей», поверьте мне, он нисколько не обидится. Правда, Андрюша?
- Без проблем, Григорий Маркелович. Простите, конечно, но меня ребята часто называют «Максимычем». Если Вам будет так удобнее, то – ради Бога. 
- Ладно. Пусть будет так, Максимыч.
- А с прессой, Григорий Маркелович, давайте пока немного подождём. Ваше… улучшение произошло так внезапно, что боюсь, как бы не причинить Вам невольно вреда. Не скрою, что хочу посоветоваться с коллегами. Уверен, что и телевизор, если не сегодня вечером, то завтра Вы уже будете смотреть. Поймите меня правильно. Договорились?
- Ладно. Спасибо за всё.

И я остаюсь один.

Да, есть о чём подумать… Интересно, с какими коллегами он сейчас начнёт советоваться. Уверен, что не с теми, которые носят белые халаты.


VIP – палата

Теперь я могу более внимательно осмотреть свою палату. Интересно, какой вид из окна? Может быть, по нему я бы смог определить город? Хотя сомневаюсь в такой возможности.

Но это потом, позже…

Итак, чем я располагаю на сегодняшний день вместо старой койки в пятиместной палате? Если смотреть по часовой стрелке от входной двери, то в дальнем левом углу стоит большой холодильник. Никак «Электролюкс»! Дальше у стены напротив меня – тоже не маленьких размеров диван и над ним часы. В правом углу – шкаф для одежды.

Кстати, а где моя одежда? Я же гол как сокол! Или её доставят клиенту по заказу?

Ну, ладно, увидим… Затем в цвет шкафу стоит тумбочка с телевизором. На нём статуэтка Будды. Он-то здесь к чему? А вдруг я – буддист. Далай-лама? Вряд ли. Уж какую-нибудь иконку лучше бы повесили. Святого Пантелеймона, например, которая якобы больным помогает... Впрочем, дареному коню в зубы не смотрят.

В центре правой стены расположено очень широкое нестандартных размеров окно. У нас в отделении таких нет. И перед ним кресло, в котором и сидел Валерий Павлович. Потом, уже ближе к моей кровати, стоит единственная медицинская принадлежность, которая никак не вписывается в будуарный интерьер, – пустой процедурный столик белого цвета. В углу справа от меня, рукой можно дотянуться, если подвинуться к краю кровати, тумбочка. На подносе две бутылки минеральной воды и стаканы. Интересно, а что в ящичках? Библия? Позже посмотрю. Над тумбочкой лицом ко мне висит небольшая картина, изображающая бабочку. Узнаю, это - махаон. Затем стоит моя кровать, прижатая изголовьем к стене. Прямо надо мной какая-то картина в богатой рамке. Остаётся надеяться, что она не свалится на меня ненароком. Слева в углу - дверь. Наверняка в санузел. Хорошо, что так близко.

Уж, не снится ли мне вся эта роскошь? В таком случае, не хотел бы я неожиданно проснуться…

Дальше – кресло, журнальный столик и ещё одно кресло. Круг замыкается на входной двери. Послужит ли она для меня выходом?.. Да и третий этаж – не первый. С него не выпрыгнешь…

А на середине просторной комнаты-палаты танцевать можно.

Смотрю на процедурный столик. Не начнут ли именно теперь меня лечить?..

Всякое может быть. Посмотрим…

При всей моей пока ничем не обоснованной антипатии к Валерию Павловичу в одном он оказался совершенно прав. В отношении моей церебрастении. Потому что стоило мне пяток минут полежать в мягкой кровати и отдельной практически звукоизолированной комнате, как после всех этих неожиданных метаморфоз меня неудержимо потянуло в сон.

Я смотрю на часы. Ещё нет десяти утра! Только день начинается, а как много всего произошло за это время!

Можно и вздремнуть. Рождается совершенно бредовая мысль: вдруг меня опоили каким-то сонным зельем? Глупость, конечно. Во-первых, после завтрака в своём отделении я ничего больше не пил и не ел. И даже до их воды ещё не дотрагивался. А во-вторых, при моей беспомощности бояться, что меня отравят? Идиотизм! Им это два раза плюнуть! Захотят, отравят во время первого же обеда. Не говоря уже о том, что есть масса способов избавиться от такого инвалида как я максимально безопасным образом. Так что думать на эту тему - только бесполезно увеличивать оккамовские сущности…

Интересно другое: кто у меня жена? Красивая? Почему не навещает?.. А я ведь импотент. Не припомню что-то, чтобы появлялась эрекция…

А дети у нас есть?..

И кто я вообще? Теперь уже ясно, что не простой колхозник. Но что-то не очень мне нравится мой предположительный социальный статус. Большие деньги всегда попахивают смертью. А я можно сказать только что заново родился. Хотелось бы ещё немного пожить…

И под эти мысли засыпаю.

Открываю глаза – двенадцать часов! Почувствовал, что захотелось в туалет.

Интересно, а как здесь они думают решать со мной эту проблему? И к кому мне теперь обращаться по столь низменным поводам? К врачу или Андрею? Будет ли у меня здесь медицинская сестра или санитарка?

И почему, кстати говоря, утащили мою коляску? Как я смогу передвигаться?

То, что туалет рядом, конечно, здорово, но до него ещё надо добраться!

Ладно, скоро всё узнаю. Но пописать не помешало бы уже сейчас. В такую роскошную постель обмочиться – грех. И стеклянной утки, которая всегда стояла рядом в старой палате, нет. Там всё было рассчитано на длину моих полусогнутых рук: помочиться без посторонней помощи не составляло мне никакого труда.

А здесь?!

Не порядок, Валерий Павлович! То ли Вы не всё продумали, то ли, что вероятнее, не успели ещё всего продумать. Видимо, очень неожиданно для всех вас я заговорил. Но пусть теперь это будут ваши трудности. Мне свои решать надо. И физиологические пока стоят на первом месте.

Я протягиваю руку и с силой нажимаю на кнопку звонка.

Опять не обманул доктор! Если не через секунду, то уж через три-четыре – точно, дверь открывается, входит Андрей и произносит:

- А Вас слушаю, Григорий Маркелович.
- Подойди поближе, Максимыч, чтобы мне не шуметь.
- Простите, Григорий Маркелович.

Андрей подходит и останавливается у изножья кровати.

- По поводу посещения санузла, Максимыч. Кто мне будет помогать, ты?

Почему я так упорно не хочу произносить слова с буквой «р»?! Из-за этого и речь получается корявая. Сказал же мне доктор: не комплексовать по этому поводу. Тем более перед Андреем. Почему никак не могу себя пересилить?

- Так точно, Григорий Максимович.
- Служил?
На его лице проскользнула тень смущения:

- Верно заметили. Служил. – И сразу: - Вас в туалет перенести? По этому вопросу не стесняйтесь. Я специально для этого к Вам и приставлен. А по медицинской части придётся подождать до завтра. Приедет медсестричка.

Так и думал! И ты здесь приставлен не только, чтобы меня в толчок носить, и медсестричка, сердце моё чует, сразу начнёт мне уколы делать. Интересно, какие?.. Впрочем, всё равно никто не скажет… И на самые интересующие меня вопросы ты, служивый, тоже вряд ли ответишь. Но я их пока задавать и не собираюсь.
- Максимыч, ты и служил, да и мальчиком уже не выглядишь. Помозгуй, пожалуйста, как мне меньше тебя беспокоить по туалетной части… И почему коляску мою увезли? Мне очень удобно в ней сидеть.
- Та-а-а-к. – Андрей задумался. – С коляской проще. Сегодня вечером или завтра утром у Вас будет своё кресло на колёсиках. Удобнее прежнего, можете поверить. И все продукты, кстати, тоже. – Он кивнул головой в сторону холодильника. - А с туалетом… - Андрей открыл дверь в санузел, взглянул внутрь, потом на мою кровать. – У вас руки сильные?
- Нет. Откуда?
- Простите. Вам надо руки накачивать. Ваше кресло так сконструировано, чтобы на него было удобно переползать с кровати, ну а потом и на унитаз пересаживаться. И там вся сантехника под Вас приспособлена. Но… Руки нужны.
- Спасибо. Понял… Вот мои клешни, видишь? Сможешь что-нибудь для таких сочинить в плане силовой гимнастики?
- Можно сообразить, Григорий Маркелович. Но, сами понимаете, если разрешит Валерий Павлович. А подходящий для такого дела тренажёр я бы подыскал.
- И на этом спасибо, Максимыч. Ну, а сейчас давай готовиться к обеду…

И когда же, хотелось бы мне знать, вы под меня кресло по спецзаказу изготовили? И всю эту сантехнику? Ну, ладно, сначала посмотрим, попользуемся и оценим её функциональные возможности…

Ровно в час Андрей приносит мне на двух подносах обед. Один ставит на тумбочку, другой на процедурный столик. Повязывает на шею мне салфетку и довольно умело начинает кормить. Не ожидал от него такой ловкости и нежной заботливости.

Но ещё больше поражён открытием, что еда может быть такой разнообразной и неимоверно вкусной! Я и не знал. Да ещё с бокалом красного вина, наполненным, правда, на одну треть. Да пусть в него хоть цианистый калий подмешан!

- Не будем торопиться, Григорий Маркелович, - говорит доктор. – Есть Вам надо, разумеется, побольше, но постарайтесь не очень торопиться во время еды, хорошо? Дольше прожёвывайте пищу.

В его глазах я, наверное, выгляжу изголодавшимся троглодитом.

Настроение мне портит только одна мысль: в туалет теперь меня Андрею придётся носить по десять раз в день. Почему-то клизм в своём отделении я не стеснялся, а здесь никак не могу перебороть чувство смущения. И даже счёл за счастье (это надо же, в чём может заключаться ощущение счастья!), что мои руки-крюки позволяют мне самому подтереться туалетной бумагой.

Пообедал и снова спать.

Перед ужином просыпаюсь от негромкого шума. Андрей из двух больших спортивных сумок перекладывает в открытый холодильник банки, бутылки, свёртки, пакеты, коробки.

- Еду доставили, Максимыч? 
- Простите, если разбудил, Григорий Маркелович. Но надо обязательно сразу всё в холодильник убрать.
- Ничего, ничего. Сколько спать можно? Ты уж извини меня, Максимыч, но как освободишься, в туалет меня опять отнеси, пожалуйста.
- Без проблем, Григорий Маркелович. Две минуты пождёте?
- Конечно. А где коляска?
- Везут. Из Питера пока…

И замолк.

Ага! Значит мы где-то под Питером. Не в Хабаровске и не в Тбилиси, во всяком случае.

- Дорога скользкая, Григорий Маркелович, – продолжает Андрей, раскладывая продукты по полкам. - Наледь. Снег идёт, видите? Мне нравится, когда всё в снегу. А то грязь, слякоть… Зимы какие-то пошли тёплые… Могу к окну поднести, посмотреть, хотите?

Ишь ты, разговорился как! Значит, лишнее брякнул служивый, а теперь другими словами замазывает информацию.

- Спасибо, успеется. Я сам с коляски погляжу. Удачно, что подоконник здесь низкий.
- Так он специально и сделан под высоту Вашей коляски.

Тоже интересную деталь ты мне сообщил, Андрей! Позже над её обдумать. А сейчас быстрее бы ты там с этой жратвой разбирался. Уже терпеть невмоготу…

;

Wife или не wife?

После ужина, смотря на выключенный экран телевизора, я задремал. Проснулся от шума. Насколько помню, до сих пор из коридора ни разу не доносилось никаких звуков. Как правило, тихо открывалась дверь, и появлялся или Андрей (разумеется, чаще), или Валерий Павлович. Последний заходил два раза в день: утром и незадолго до ужина, видимо, перед своим отъездом домой. Не мог же он сам жить в больнице!?

И вдруг: громкий цокот каблуков (в этом коридоре не линолеум, а какое-то твёрдое покрытие) и чуть ли не крики с руганью.

Жена?

С пугающим стуком распахнувшаяся дверь бьётся об угол холодильника и вошедшая женщина сразу быстрым и решительным шагом направляется ко мне. Андрей убеждается, что холодильник не пострадал, недовольно качает головой и тихо закрывает за собой дверь.

По горящему взгляду, по тому, что женщина останавливается вплотную у моей постели, становится окончательно ясно – жена… Не девочка. Уже, наверное, за тридцать. Следовательно, и мне под сорок.

Не помню я её. Ну, не помню! Это же как долго и как сильно надо было меня лупить по башке, чтобы выбить из неё образ такой темпераментной красавицы! А внешне она мне нравится. Из всех других я бы выбрал именно такую. Значит, действительно моя жена…

Я молчу, так как говорить «Здаавствуйте» или «Добый вече» не хочу. Надоело дураком выглядеть!

Она тоже молчит и внимательно смотрит мне в лицо. И, видимо, догадывается, что я её не узнал. Не отрывая от меня взгляда, кидает сумочку в кресло, снимает пальто. Оно летит вслед за сумочкой. Потом смешно, как-то по-собачьи трясёт головой, стряхивая с волос уже растаявшие снежинки. Несколько капель попадает мне на лицо.

Садится на кровать, берёт мою руку в свои, закрывает глаза и выдыхает:

- Ну, здравствуй, милый. - Голос тихий, глубокий, мягкий… Знакомый? Не знаю. - Как ты?
- Сейчас лучше.
- Слава богу! На самом деле заговорил. Я знала… Я верила, что когда-нибудь всё равно… Меня не узнаёшь?
- Извини. – Я отрицательно мотнул головой. – Но, судя по тому шуму, с каким ты влетела в палату, моя жена.
- Да-да, разумеется... Это всё потом, позже. Ещё узнаешь. Главное – ты наконец-то начал поправляться…

Вот от кого у меня эта фраза «потом, позже». Или у неё от меня? Да, лучшее доказательство того, что с этой женщиной я прожил ни один год. Но почему я её не помню? Лицо Саакашвили помню, а родной жены – нет!

- Извини. Тебя как зовут?
- Что? Тебе не сказали?
- Мне вообще ничего и ни о чём не сказали.
- Это было моё условие, милый… Хотя они, конечно, сволочи. Но это всё потом, позже… Меня зовут Наташа.

Какое счастье, что не Рая, не Ирина и не Роза!

- Наташа, у нас есть дети?

- Ещё бы! Димка. Так и учится в Глазго. Ты сам так хотел. Он у нас молодец! Сейчас в третьем классе «грэммэр скул». Это как наш седьмой... Я как узнала про тебя, сразу сюда рванула, но там за ним присмотрят, не беспокойся. Я к тебе сразу из аэропорта. Ты уж извини, я без цветов и подарков. Ни о чём таком думать не могла. Но у тебя здесь всё должно быть. Всё есть?
- Всё есть. А Димке сколько лет? У тебя его фото с собой?
- Четырнадцать. А фотографию сейчас покажу. – Она потянулась к сумочке и достала небольшой цветной портретик. Лицо симпатичного, почему-то строгого, но совсем незнакомого мне мальчика. - Давай сначала о тебе. Как себя чувствуешь? Как ноги? Ты ужасно худой. Как аппетит? Ну, не молчи же! Говори, говори, говори! Или тебе ещё трудно разговаривать?
- Нет, не тяжело.
- Тебе лучше стало, да?
- Я не помню, как было. Вот, могу общаться. А ноги не ходят. Ну и... видишь? Полусогнутые. А так вообще…

Наташа перебивает меня. Огонь, а не женщина! Неужели моя жена?

- Ты так и продолжаешь избегать слов с буквой «р»?
- У меня это и раньше было?
- Разумеется! Ты на мне потому и женился, не помнишь? Из-за своего редуцированного «р».
- Не понимаю. Почему из-за него?
- Я же логопед, милый. - Наташа впервые улыбается. И становится ещё красивее. Глаза у неё, конечно, бесподобные! Лучатся светом! – Но в отношении тебя я оказалась бездарным педагогом, и помочь не смогла. Ты ещё сказал: даром, что ли деньги тебе платил? Выходи за меня тогда замуж, ежели не справилась. Будешь по-другому их отрабатывать. Не помнишь?
- Нет, извини.
- Почему ты всё время извиняешься? Эти сволочи… Ладно, это всё потом, позже. А тебе руки так и не разработали? Они у тебя были не очень сильно повреждены. Мне обещали…
- Подожди, Наташенька, пока не забыл. А то ты налетела как шквал и я боюсь, что так же улетишь. Скажи Максимычу…
- Кто такой?
- Ну, тот… у входа.
- А! Андрей?
- Да. Он кому подчиняется?
- Формально это всё, - она обводит головой палату, - и они все – мои! Вернее, наши. Я оплатила ремонт всего этажа с условием выделения и оборудования для тебя специальной палаты. Так что де-юре и доктор, и Андрей наши люди. Но я последние два года была здесь наскоками. Посижу с тобой час-другой и опять в Англию. Ты же раньше даже глаза не открывал. Или смотрел в потолок и молчал.
- Я здесь долго лежу, Наташа?
- Ты ничего-ничего не помнишь?
- Нет.

Она закрывает глаза, молча гладит мою кисть и глубоко дышит. Ну, что за женщина! Я даже чувствую какое-то возбуждение от её близости. Наташа произносит совершенно неожиданные для меня слова:

- И хорошо, что не помнишь.

Открывает глаза и мне на лицо капают её слёзы. Целует меня в щёки, губы, шею.

- Ты мне все мысли сбиваешь, Наташенька. Ничего не могу понять. Давай всё… in order.
- Английский не забыл?
- Отдельные слова вспоминаются.
- Слава Богу! А я…
- Подожди, Наташенька.
- Прости, милый. Правильно, давай всё по порядку. Я пока ещё как сумасшедшая, в себя не пришла. Сейчас успокоюсь. Что ты хотел спросить?
- Начнём с Максимыча.
- С Андрея?
- Да. Пусть он мне достанет… arms mechanical facility.
- Тренажёры для рук? Завтра они будут стоять здесь. Это я тебе гарантирую. Он знает, какие именно нужны?
- Знает. Только сказал, если док позволит.
- Доктор возражать не будет. Это я тоже гарантирую.
- Теперь о самом доке. Ты сказала, что он juridicaly подчиняется тебе. Так?
- Формально да, так как живёт на мои… на наши деньги. Просто я его редко вижу, а контакты по телефону – сам понимаешь… Но если он до сих пор не узнал, кто ты на самом деле, то бояться его нечего.
- А кто я такой?

Наташа пронзительно смотрит на меня. И молчит.

- Тебе говорили, что у тебя взгляд, как у дьяволицы?
- Ты мне это говорил миллион раз, милый… В общем, пока он считает, что ты Григорий Маркелович Бондаренко, мы можем жить спокойно.
- А кто я на самом деле? Как меня зовут?
- Хоть убей, но я тебе этого пока не скажу.
- Почему?
- Потому что тогда ты всё вспомнишь гораздо быстрее. И начнёшь мстить. А в одиночку и в таком состоянии ты войну проиграешь… Не обижайся на меня, но пока рано. Надо сначала всё продумать.
- А в моих документах какое имя указано?
- У Валерия Павловича лежит твой паспорт, где написано, что ты – Григорий Маркелович Бондаренко. И твоя фотография приклеена.
- А кто мне сочинил такое идиотское имя и отчество?
- Не обижай наших родных, милый. Так звали моего отца и твоего тестя. Ну, а фамилию я взяла у деда. Он у меня был скульптор. Помнишь памятник Гагарину на Ленинском проспекте в Москве?
- Вспомнил. Извини. А как моё настоящее имя?.. Ну, хотя бы только имя.

У неё на глазах снова выступают слезы, и она отрицательно мотает головой.

- Это что, действительно так опасно, Наташа?
- Поверь мне на слово, милый. Разумеется, я тебе всё расскажу, что ты не сможешь вспомнить. Но потом, позже. Надо сначала всё как следует продумать, понимаешь? А у нас всегда думал ты. Мои функции были несколько иного рода. В последнее время, правда, многое пришлось решать самой. И не всё гладко у меня получалось. Но главное – и сына, и тебя я сохранила! Не торопи меня, хорошо? Я что-нибудь обязательно соображу. Ты не думай, что я всегда такая ненормальная. Это просто сейчас…
- Ладно, Наташенька. Позже всё спокойно обдумаем и will decide… Значит, ты – моя жена, Наташенька… Такая beautiful woman! А я – калека.
- Давай-ка, дорогой, сразу договоримся, что сказки типа «Аленького цветочка» мы вспоминать больше не будем. Хорошо?
- О`кей.
- У нас с тобой для обсуждения есть вопросы посерьёзнее… Даже говорить тебе о них страшно. Но надо. Это принципиально важно для тебя. Может быть даже важнее, чем твоя настоящая фамилия.
- Что именно?
- Сейчас. Не торопи меня. Ты, смотрю, какой был торопыга, таким и остался… В общем, я тебе не жена.
- В каком смысле?
- В самом прямом. Только не перебивай, ладно… Я – твоя вдова. Ты похоронен на кладбище в Кутаиси.

Вот она Грузия и аукнулась! Не даром в голову лезла.

- А почему там?
- У нас там небольшой домик. Тебе там нравилось отдыхать. И потом: более далёкого места от Питера я просто сразу не придумала. Отвезла туда на самолёте пустой гроб, похоронила и сверху положила громадных размеров гранитную плиту. Пока вроде тихо, могилу никто не вскрывал. Значит, поверили… Но это ещё не всё. Теперь о деньгах. Всё, разумеется, унаследовали мы с Димкой. Если ты захочешь что-то предпринять самостоятельно... Ну, без меня… Ну, в общем, расстаться со мной… Треть всей наличной суммы и недвижимости, естественно, твои. Я всегда могу перевести деньги на тот счёт, который ты назовёшь.
- Давай о деньгах попозже. Скажи лучше, ты замуж не вышла?
- Нет.
- У тебя кто-то есть?
- Ну, не надо меня об этом спрашивать! Хотя бы сегодня. Я с тобой сейчас разговариваю, как с воскресшим Лазарем. А ты хочешь, чтобы я начала рассказывать тебе о своих любовниках! И обманывать тебя не хочу. Ты, наверное, этого не помнишь, но я никогда тебя и раньше не обманывала. – На глазах у Наташи вновь выступили слёзы. – Не казни меня сейчас, прошу тебя. И прости.
- Какие казни? И какой из меня палач? Ну, ладно, замяли эту тему…
- Замяли… Хотя, думаю, палач из тебя получится ужасный.
- Почему?

Вопрос остаётся без ответа, так как раздаётся стук в дверь. Входит Андрей.

- Можно? Наталья Владимировна, Ваше пальто повесить в шкаф?
- Да, пожалуйста.
- Может быть, вам вина принести или кофе сварить?
- Неплохая мысль.

Наташа встаёт с постели, берёт сумочку и достаёт из неё косметичку. Смотрится в зеркальце пудреницы, поправляет макияж и одновременно говорит Андрею:

- Только не вина, а бутылку «Лыхны». И подогрей её немного. А мне - «Мартини Бьянко». Попозже мне приготовишь капуччино из «Президента», а Григорию Маркеловичу… - Повернулась ко мне: - А тебе кофе на ночь можно?
-  Наташа, я сплю как хомяк и днём и ночью. Ничего плохого, думаю, не случится.
- А Григорию Маркеловичу большую чашку растворимого «Чибо». Надеюсь, что всё это, как мы ранее и договаривались, у тебя найдётся?

В голосе Наташи звучат стальные нотки. А она может быть жёсткой. Жизнь, видимо, приучила… Но неужели у меня такие вкусы плебейские? Растворимый кофе... Впрочем, она должна лучше знать, что мне нравилось раньше.

- Всё есть, Наталья Владимировна.
- И пирожное какое-нибудь. Всё равно.
- Простите, Наталья Владимировна. Свежих нет. Есть печенье и кексы. Не ожидали Вас...
- А причём здесь я?!

Ого! А она и кричать может.

- Ладно, Андрюша. Принесёшь кофе и два кекса.

Андрей послушно кивает и идёт к двери.

- Подожди, Максимыч, - встреваю я в разговор, пытаясь как-то сгладить напряжённую ситуацию. – А что там с моей коляской?

Тот с явным облегчением произносит:

- Привезли. Приведу её немного в порядок и сегодня же Вам принесу.

Он уходит.

- Сволочи! Представляю, сколько наших денег они тут прожрали. Добро бы с пользой для тебя, а то… Ты извини, я без тебя опять ругаться стала. Теперь буду отучаться… Ладно... Не зря такую палату тебя отгрохала? Тебе она нравится?
- Ещё бы! Yesterday, когда увидел, чуть не обалдел!
- Что значит вчера? А до этого ты где находился?
- Ты же меня навещала, Наташенька, сама всё видела.
- Да. – Она растерянно заморгала глазищами. – Ты всегда лежал на этой кровати, а я сидела рядом и разговаривала с тобой. Только ты молчал и даже глаза не открывал.
- Здесь, в этой палате?
- А где же ещё?
- Значит, я забыл. Не будем больше об этом.

Она недоверчиво смотрит на меня, потом начинает гладить щёки. Целует и потом стирает пальцами оставшийся след от губной помады. Снова целует и снова проводит по щеке пальцем. Как от неё чудесно пахнет! Как приятно её прикосновения!

Вдруг Наташа восклицает:

- Суки!
- Ты чего?

Она машет рукой:

- С этими перелётами и пересадками я всю ночь практически не спала. Очень раздражительная. Не обращай на меня внимания, милый.

Я не сдерживаю улыбки.

- Ты хоть поняла сама, что сейчас мне посоветовала? Don’t pay attention. А кого мне ещё здесь слушать?
- Прости, милый. Совсем голову потеряла.

А она меня наедине так по имени ни разу и не назвала. А чужим, видимо, называть не хочет. Раздаётся стук в дверь и входит Андрей с подносом. И снова на свою беду.

- Андрюша! – В голосе Наташи опять появляются стальные нотки. – Ты случайно не забыл об одеколоне для Григория Маркеловича?

- Виноват, Наталья Владимировна. Он есть. Сейчас побрызгать?
- Я тебя сейчас сама побрызгаю, твою мать!
- Наташа, - укоризненно произношу я.
- Прости, милый… Я что-то совсем сегодня… Андрюша, я буду ночевать здесь. Постели мне на диване… А почему Григорий Маркелович без пижамы?
- Наташа, мне туалетом удобнее пользоваться без пижамы.
- Без меня как хотите. Но сейчас, - она поворачивается к Андрею, который так и продолжает стоять в дверях, - чтобы Григорий Маркелович был в пижаме. – Затем ко мне: - А что ты говорил про тренажёры, милый?
- Максимыч, помнишь, я тебе сказал…
- Конечно, помню, Григорий Маркелович. И Валерий Павлович разрешил. Я уже узнал, где можно достать то, что как раз подойдёт для Вашей цели. Завтра же утром поеду за ними.
- Андрей, договариваемся с тобой так: если что-то из того, что у тебя попросит Григорий Маркелович, не разрешает Валерий Павлович, я через минуту должна об этом знать. Через минуту, понятно?
- Понятно, Наталья Владимировна. Но, думаю, подобных ситуаций теперь больше не возникнет. Мы, честно говоря, немного все растерялись…
- Растеряться, Андрей, могу я, женщина! А тебе, мужику, об этом даже стыдно говорить!
- Простите, Наталья Владимировна. Я Вам всё, как на духу…
- А почему здесь нет медицинской сестры?
- Это - к Валерию Павловичу.
- Ну, и порядочки! Он когда утром появляется?
- Обычно после восьми. Но если нужно…
- Не нужно! И утром не вздумайте нас будить, пока сами не проснёмся. Тогда я с ним и поговорю… Ты долго там с подносом стоять собираешься? Поставь сюда. Я сама налью... Спасибо, Андрюша. И прости меня за грубость. Я страшно вымоталось за сегодняшний день.
- Что Вы, Наталья Владимировна! О чём речь?
- Милый, я пойду душ приму.

Наташа выходит в ванную комнату, а он надевает на меня пижаму. И ловко так управляется со мной! Потом брызгает из чёрного флакона-пульверизатора мне на шею какими-то духами.

- Что за одеколон, Максимыч?
- Туалетная вода «Богарт». В общем, ничего особенного, не самый крутой, но раньше Вы всегда им душились… Я пойду, Григорий Маркелович? Вы позвоните, когда Вам надо будет в туалет. Лучше до того, как Наталья Владимировна ляжет. А то мне неудобно будет заходить.
- Замётано. А на неё не обижайся… Неужели она действительно моя жена?
- Вы ещё спрашиваете? Да кто же с такой кроме Вас справился бы?! Действующий вулкан, а не женщина!
- Откуда ты знаешь, какой я был?
- Я много чего знаю, Григорий Маркелович. Но пусть Вам об этом сама Наталья Владимировна расскажет. Я пойду?
- Конечно. Спасибо тебе.



Ночной шепот.

Наташа переодевается в домашнее платье, которое оказалось в шкафу. Выходит, у неё там заранее лежали её вещи? Теперь я могу целиком оценить всю её фигуру. Бюстгальтер сняла, оставила только трусики. Халатик заурядный, но в нём она становится ещё соблазнительней. Садится на постель со стороны тумбочки, разливает по фужерам вино.

- Тебе раньше абхазское «Лыхны» нравилось. Если захочешь, можно и другое заказать. Но пока лучше пить красное. Говорят, полезнее.

Я беру в руку бокал. Она даже не догадывается, что я сам не смогу его выпить! Или просто ещё не сообразила.

- С праздником тебя, милый!
- С каким?
- Во-первых, с нашей встречей. А во-вторых, сегодня четвёртое ноября. Его сделали каким-то днём то ли объединения, то ли примирения. К нам с тобой он любым боком подходит. Согласен?
- Согласен.

И чокнулись, как все нормальные люди. Она подносит свой мартини ко рту и замирает.

- О, господи! Прости меня, милый!

Потянулась поставить фужер на тумбочку, но я её опережаю:

- Не ставь. Плохая mark. Выпей. А потом мне поможешь.

Она судорожными глотками выпивает до дна вино. Виновато смотрит на меня:

- Я к тебе быстро привыкну, вот увидишь. Не обижайся, хорошо?

Берёт мой фужер, садится вплотную ко мне, обнимает за голову и прижимает к своей груди. Минуту мы сидим молча. Потом чуть отклоняется и подносит фужер к моему рту. Я его выпиваю в несколько глотков. Неплохое винчишко грузины производят… Опять Грузия?

- Спасибо, Натал;!

Она вздрагивает.

- Как ты меня назвал?
- Натал;. А что?
- Наконец-то! Сам вспомнил. Слава богу! Ты меня всегда только так и звал, милый. Значит, скоро и всё остальное вспомнишь. Плохо… И что мне тогда с тобой прикажешь делать? Увезти с собой – нельзя. Ты здесь лежишь как внучатый то ли племянник, то ли хер знает кто моего деда. И мои редкие посещения вряд ли у кого вызывают подозрение. А если я повезу тебя такого домой в Глазго… Мы вряд ли вообще долетим до Англии... Давай думать вдвоём, милый… Хотя потом, позже... А сейчас я хочу с тобой просто полежать и поболтать. Я об этом целых три года мечтала!

Она вскакивает с постели, выключает свет, возвращается и ложится под одеяло, тесно прижавшись ко мне.

Уткнулась носом мне в щёку и зашептала:

- Я всегда любила с тобой так разговаривать. Намолчусь без тебя за целый день, а потом шепчу тебе что-нибудь в ухо, пока не уснёшь. Ты и сейчас, если спать захочешь, засыпай. Мы теперь успеем наговориться… Ты помнишь, где мы с тобой сначала встречались? Ну, когда впервые сошлись.
- Нет.
- Слушай и красней от стыда. После очередного занятия с тобой ты уговорил меня поехать к тебе на яхту. Сначала, конечно, напоил беззащитную девушку шампанским, а потом гнусно соблазнил. Я, правда, не очень сопротивлялась. Втрескалась в тебя по уши с самого первого урока. Сама не знаю почему. Что-то в тебе было такое… Кстати, когда я на каблуках, ростом ты с меня, не выше. Так что особо не зазнавайся... Ты сказал, что у меня взгляд, как у дьяволицы. Знал бы ты, какой у тебя был взгляд! Гипнотический! Что хотел, то все вокруг тебя и делали ещё до того, как ты рот успевал раскрыть… Сейчас ты совсем другой: какой-то спокойный, миролюбивый. А раньше…
- Она «Зоя» называлась?
- Кто?
- Яхта. Как она называлась?
- Вот видишь, какой ты мерзавец! Зойку свою вспомнил, а меня нет!
- Какую Зойку?
- Любовницу! Ты с ней жил тогда. Поэтому меня на яхту и утаскивал. Даже корабль свой её именем назвал… Королева питерских глянцевых обложек, блин! Правда, красивая, зараза… Но она стерва была и тебе изменяла, понял?
- Сколько тебе сейчас лет, Натали?
- Ты сначала скажи, я тебе ещё нравлюсь?
- Очень.
- Только не ври.
- Я тебя когда-нибудь обманывал?
- Правильнее сказать: не всё рассказывал. О своём бизнесе вообще ничего не говорил. После того как поженились, ты мне не изменял. Ну, насколько мне это известно… Я всегда старалась сделать так, чтобы тебе меня одной хватало. Если ты это имеешь в виду… Милый, я сейчас не спрашиваю тебя о любви. Это был бы глупый вопрос. Но как женщина я тебе ещё нравлюсь?
- Когда ты сегодня влетела в палату и rushed to me, I at once подумал: пусть сейчас убьёт меня, но я хотел бы иметь такую женщину... Мне кажется, есть такая песня: «Ах, какая женщина! Мне б такую!» Есть? Это – о тебе.
- Милый мой, сладкий… Раньше ты как выпьешь лишнего, так сразу эту песню запевал. Причём знал-то всего один припев… Я тебя страшно люблю, милый!.. Меня просто заносит иногда… Характер дурной. Но я всегда такой хулиганкой была, честное слово! И когда ты меня полюбил, может быть, даже ещё хуже была… Миленький, вот если я так твою руку положу, тебе не больно будет?
- Нет.

Она сжимает тёплыми бёдрами мою ладонь.

- Хоть руку твою там почувствовать. Я иногда просто умереть готова, так хочется, чтобы ты меня поласкал!.. А тогда я совсем дурёхой была. Сама удивлялась, что ты в меня влюбился. Жила с тобой как за каменной стеной, вообще ни о чём не думала. Моё дело было Димку воспитывать, да тебя любить… Вот только последние три года уже самой приходится обо всём заботиться и решения принимать… Хорошо помню, как ты мне с самым серьёзным видом объяснял, почему решил на мне жениться. У тебя всегда шутки такие дурацкие были, что я не могла понять, серьёзно ты говоришь или смеёшься. И Димка, паразит, весь в тебя растёт. Глаза только мои… Ну, так вот: однажды засыпал всю розами, сказал, что любишь меня, а потом заявил: так как из всех женских имён ты можешь свободно выговаривать, чтобы не вызвать косноязычием смех у своей невесты, только имя «Наташа», то потому и берёшь меня в жёны. Я тогда ещё подумала: действительно, попадётся ему Роза или Рая какая-нибудь, и как же он будет её называть? Оза? Ая? Жалко тебя стало, да ещё мои логопедические упражнения тебе не помогли, и я очень из-за этого переживала. Ну, разумеется, обрадовалась и согласилась. А то, что кроме меня в Питере ещё тысяч пятьдесят  других Наташ, и не подумала даже… И почему ты именно ко мне обратился, как к логопеду, тоже дошло как до жирафихи. У меня в то время опыта было с гулькин нос. Ты мне не сказал, что уже к самым лучшим логопедам обращался. Обманщик!.. Ты меня в ресторане впервые увидел. Случайно пересеклись, я там у одного хмыря на дне рождения была. Ты меня и засёк. Андрей всё про меня узнал, ну а потом ты заявился: помогите бедному с дефектом речи, без Вас никуда…
- Мы в СПБ жили? Не в Москве?
- Это сейчас ты в Москве прописан. Как Бондаренко. На шоссе Энтузиастов в двухкомнатной квартире. Но я там сама уже сто лет не была. А вообще – мы с тобой оба питерские.
- А кто я по своему education? Физик или философ?
- Спроси, что полегче, милый. Тебя в этом отношении не поймёшь. У тебя три высших образования. Климычев тебе сто раз говорил, что надо или учиться, или деньги делать. Но ты умудрялся как-то всё это совмещать…
- Кто такой Климычев?
- Твой друг. И партнёр. Ты свой бизнес на пару с ним вёл.

Так, уже интереснее... Ну, хорошо, о Климычеве потом, попозже. Но подробно надо будет её расспросить.

- Так сколько тебе лет, Натали?
- Уже тридцать шесть.
- А мне?
- Тебе первого ноября, четыре дня назад исполнилось сорок семь.
- Так у меня был birthday?

Это что же получается? Выходит, что мой день рождения был ровно четыре дня назад, когда я начал думать!?

- Да. Только я теперь его никогда не праздную.
- Почему?
- Потому что… Потому, что всё ТО САМОЕ произошло именно первого ноября три года назад.
- Что, то самое?
- Потом, милый, позже. Не сейчас. Не хочу, пока мне так хорошо с тобой, настроение нам портить. Послушай лучше, как я отмечаю твой день рождения. Всем заранее говорю, что больна, чтобы никто не приходил, покупаю бутылку «Чивас Ригал» и запираюсь в спальне. Это твой любимый напиток после «Лыхны», а я виски терпеть не могу! Ну, вот: сижу там весь день и пью, плачу и пью. На следующее утро отблююсь и вроде ничего, легче немного становится.
- Ты сюда ко мне не похмелиться заявилась?
- На эту тему даже шутить не надо. Ты же всего не знаешь…
- Нет. Но жду, когда ты мне скажешь, что случилось в тот день?
- Давай ещё о чём-нибудь другом поговорим, постороннем. Спроси меня сам, что хочешь. Ну, спроси, милый.
- Почему на телеке Будда стоит?
- О, это целая история! Сама не знаю, почему решила его здесь поставить. У меня часто так бывает: сначала что-нибудь сделаю не подумав, а потом оказывается, что правильно поступила. Вот, скажи: правда, у тебя в палате окно классное?
- Да, очень большое.
- Я когда тут планировку сама им чертила, то подошла к окну, прикинула, где мои коленки в стену упираются и говорю: а подоконник чтобы был на такой высоте. А когда ремонт сделали, Андрей мне и заявляет: здорово, говорит, Вы всё рассчитали. Если сидеть на кресле-коляске, то в самый раз - всё будет видно! Осталось бы оно стандартным, видел бы ты только лес на холме и небо... А Будду этого Димка усмотрел в киоске аэропорта, когда мы с ним приезжали мать навестить. Давай, говорит, его купим. Можно будет в нём тайник устроить. Я и купила. А когда тебя поехала навещать, то говорю Димке: хочу его папе на могилу отвезти. А тебе, если хочешь, другого куплю. Тогда он в нём тайник сам и сделал. Чем-то там дыру снизу просверлил и записку от себя вложил.
- Какую?
- Не знаю. Не показал мне. Говорит, молитву Будде написал. А я сама уже туда твой перстень сунула. Я его тебе на тот самый день рождения подарила. Смотреть на него не могла! Пусть, думаю, лучше лежит рядом с тобой. Да и мало ли что, вдруг пригодится. А после такой мысли ещё туда пятьсот фунтов засунула. Сама не знаю зачем. Ваты напихала, чтобы перстень не стучал, а Димка какой-то хернёй, сургучом, что ли, всё и залепил. И даже бронзовой краской для маскировки закрасил. Никто на него не польстится. Пусть здесь и стоит у тебя. О Димке напоминает.
- А они сейчас в нём?
- Конечно… Ну, наверное. Ему цена-то – копейки.
- Я хочу на записку взглянуть.
- Хорошо, милый. Но давай завтра. Сейчас от тебя отрываться не хочу.
- А что случилось в тот день?

Наташа долго молчала и тёрлась носом о мою щёку.

- А знаешь, почему я тебе картину этой бабочки повесила?
- Нет.
- Ты их собирал и в детстве, и уже когда взрослым мужиком был. Потом бросил. Сказал, что всё равно Набоков из тебя не получится. А Димка теперь собирает книги о бабочках. Причём все подряд. Уже, стервец, целый шкаф, наверное, набрал, представляешь?
- Наташа, что случилось в тот день?

И её как прорвало:

- Что-что! Они нас схватили на даче. Надо мной просто издевались, а тебя убивали. Понимаешь? Не били, а убивали! Я всё орала, чего вам надо? Все деньги отдам, всё расскажу, только не убивайте! А эти суки в ответ: а нам ничего не надо. У нас заказ такой: тебя на его глазах насиловать, а его на твоих глазах убивать. Медленно и больно. Так и сказал, сволочь!.. Поклянись мне Димкой, что если вспомнишь весь тот ужас, то мне о нём ничего не скажешь!..  Будешь говорить, что не можешь вспомнить. Ладно? Я тебя очень прошу! Потому что я тогда жить больше не смогу.
- Обещаю. Они были в масках, Натали?
- Сначала в масках, но голоса я слышала. Все незнакомые. А потом, наверное, вспотели, сволочи. Нам глаза залепили скотчем, а сами, мне кажется, маски сняли...
- Мы не могли остаться на даче на ночь совсем одни.
- Правильно. На первом этаже ночевал Денис. Ну, это мой охранник был. Так его застрелили, представляешь? Но я выстрелов не слышала. Может быть с глушителем стреляли, не знаю. Самое непонятное – входную дверь не взламывали. Климычев считает, что Денис им сам дверь открыл… Я не знаю, как там всё это произошло, но над нами измывались несколько часов, представляешь?! А потом мы до следующего утра там валялись, пока Андрей не приехал. У меня руки были связаны, ты… Я была уверена, что ты мёртвый… Давай пока не будем об этом. Я ведь и сама толком больше ничего не знаю.
- А Димка где был?
- Мы его у матери оставили. Андрей за ним в Сестрорецк поехал. На следующий день должен был к нам на дачу приехать и нам надо было улетать в Англию… Он и приехал. Если бы не Андрей, я не знаю, что бы там с нами было. У тебя руки и ноги переломаны, голова разбита, весь пол в крови. Я сама сначала даже встать не могла. И холод страшный… Сотовые телефоны забрали, никому не позвонишь... Ну, я потом оклемалась. Видимо, установка у них была такая: меня особенно не калечить, просто чтобы тебе больнее сделать. А что они с тобой… Ужас!
- Что они со мной сделали?
- Милый, не помнишь и не надо. Хорошо?
- Что они сделали со мной?
- Они тебя дрелью сверлили! Сначала колени, потом спину. Причём медленно, суки! С перерывами. А ты в сознании был и так страшно... не кричал, а выл. Так страшно выл, что я даже вспоминать это не хочу. Они тебя к стулу привязали… И я как резанная визжала. И самой больно, и на тебя было ужасно смотреть… Это же понедельник был. На соседних дачах никого, и потом они на первом этаже музыкальный центр включили, там музыка гремела до самого утра… И всё это в метре друг от друга. Специально так сделали, чтобы мы всё видели… Хватит об этом! Не могу больше… Теперь понимаешь, почему я напиваюсь каждое первое ноября?.. Мне кажется, они даже этот день специально выбрали, чтобы твой день рождения испоганить… Всё! Хватит об этом, ладно?
- О`кей. Давай сменим тему. Какое у нас сейчас финансовое положение?
- А это для меня вообще тёмный лес, милый. Сейчас всё, что знаю, расскажу, а дальше сам соображай. Чтобы ты меня совсем уж дебилкой не считал, знай, что ты сам меня всегда от всех этих вопросов ограждал. Никогда мне ни в чём не отказывал, поэтому я и не интересовалась, сколько у нас денег, на каких счетах лежат, где и во что вложены, какие и откуда идут проценты. Ты ещё всегда шутил, что ждёшь, когда я тебя попрошу, чтобы ты мне остров в океане купил. А я в ответ знаешь, что отвечала?
- Нет.
- Мне даже стыдно говорить. Ты и так меня всегда вульгарной считал. В лицо не говорил, но про себя наверняка считал. Всегда учил меня, как себя вести, воспитывал… А я всё равно осталась, какой была. Хотя мне кажется, тебе моя распущенность и безалаберность в душе нравилась. Но ты никогда в этом не признавался. А если бы я тебе такой не понравилась, чего бы ты на меня запал? С другой стороны, тебе, наверное, всякие девки попадались. В общем, не знаю… А сам ты за пятнадцать лет нашей жизни… Нет, за тринадцать лет нашей совместной жизни при мне ни разу матом не выругался. Такой крутой мужик был, а вёл себя, как английский аристократ. Уж как я тебя только не подначивала! Говорила, что знаю кучу матерных слов без буквы «р» и предлагала для тебя их словарь составить…
- Так что ты мне ответила?
- Когда?
- Когда я хотел купить island для тебя?
- А я ответила, что мне нужен не остров в океане, а твой член в постели... Только извини. Сейчас я это совсем ни к месту вспомнила. Не подумала, дура! Извини меня, милый. Мне сейчас ничего больше не надо, никакого секса. Вот только лежать так с тобой и разговаривать обо всём. Я и раньше так любила делать. Ты на меня не обиделся?
- Нет, Натали. Только знаешь, я точно помню, что купил этот island. И всё ждал, когда ты его у меня ask, чтобы at once тебе его to present.
- У тебя было так много денег?
- У нас с тобой было очень много денег. А сейчас расскажи, что у нас осталось?
- Мне Климычев помог со всем нашим добром разобраться. Но сказал, что мы очень много потеряли после того наезда. Он гораздо старше тебя, всё в Лондоне отсиживался, как паук в паутине. А ты мотался по всему свету и меня с Димкой одну оставлял. Я тебя видела, хорошо, если два дня в неделю.
- Я много ездил?
- Много - не то слово! Глазго – Лондон – Питер – Тбилиси и обратно. Это твой малый круг. И ещё в разные концы Европы, какие-то филиалы там организовывал. Вот из-за этого я с тобой ругалась. Матерно, между прочим, потому что ты сам меня к этому вынуждал. Тебя только матом и можно было пронять. Потому что ты его терпеть не мог. Закатывала тебе раз в квартал истерику, но всегда с успехом и большой сексуальной отдачей с твоей стороны… А ты что там у меня своими пальцами делаешь?
- Шевелю.
- Ух, ты, извращенец! Ну, уж теперь не вздумай останавливаться… Сладкий ты мой, как же мне тебя не хватало все эти два года!..

Андрей, видимо, каким-то шестым чувством догадывается, что нам лучше не мешать. И больше не появляется. А мы с Наташей вместе засыпаем без всякого капуччино…

Будда.

Утром я просыпаюсь в одной постели с женой. Такое ощущение, что это у меня впервые в жизни. Впрочем, если считать Наташу не женой, а вдовой, то действительно – в первый раз.

Вопросов у меня накопилось воз и маленькая тележка, но я понимаю, что не со всеми из них надо торопиться. Да и самому не мешает сначала многое обдумать.

После завтрака, который приносит нам Андрей, Наташа отправляется «выяснять отношения» с Валерием Павловичем. При мне делать этого не хочет: «Нечего ещё тебе нервы трепать».

Возвращается, разумеется, раздражённая и недовольная. И начинает, как я и ожидаю, совсем с другого вопроса. Интересная она! С типично женской не всегда предсказуемой логикой. Я бы сказал, Женщина с большой буквы. Да, действительно – «Мне б такую!» Только ей, вот, зачем калека?..

- Милый, я без тебя вернулась ещё к одной дурной привычке. В своё время ты меня от неё отучил, а сейчас я опять на неё подсела. Сам не учуял?
- Опять to smoke начала?
- Да. Но у тебя в палате, разумеется, курить не буду.
- Не велика беда, Натали.
- А этому козлу я там надымила на неделю вперёд. Он тоже не курит и дым не любит. Так ему и надо!
- Почему?
- Сейчас хотела выйти с тобой погулять: Андрей бы вынес и коляску, и тебя. Подышал бы хоть ты свежим воздухом. Говорит, нельзя. Ты так ослаблен, что можешь легко подхватить пневмонию и тебе снова станет плохо. Ну, здесь я не спорю. А какого хрена тогда он не занимается укреплением твоего иммунитета или что там полагается укреплять? Где медицинская сестра, которой я плачу бешеные бабки и которая должна за тобой ухаживать, делать какие-то инъекции. Она сегодня только появится, сучка! Где консультации специалистов? Невропатологов, травматологов, кто там ещё нужен, я не знаю. Ни хера этот Валерий Павлович не делает! Нутром чувствую, что халтурит, чтобы он мне там не доказывал с самым умным видом. Только деньги берёт… И Андрей мне почему-то об этом ничего не говорил по телефону. Он же с тобой здесь постоянно, все эти два года… Ничего понять не могу… Ну, ладно. Это потом, позже разберёмся… Я вот думаю, как лучше о тебе Димке сказать? Сейчас ему звонить буду.
- Он с кем в Глазго остался?
- Со своим новым бодигардом. У меня их всего два осталось: один постоянно с Димкой, а Андрей – с тобой.
- А у тебя?
- А кому нужна, милый ты мой?! За меня никто и пенса не выложит. А вот за Димку и за тебя я последнее буду готова отдать.
- С Димкой пока не спеши. По телефону всего не объяснишь.
- Да, ты прав. Потом, позже… Я сейчас выйду минут на десять на улицу: покурю ещё, успокоюсь хоть, и ему позвоню. Давай я твою коляску к окну подвезу… Видишь палисадник с клумбой? Я там похожу, а ты со мной переглядывайся, хорошо?
- Ладно.
- Не дует из окна? Давай я тебе ноги покрывалом укрою на всякий случай.
- Натали, такое большое окно одно на этом этаже?
- Оно одно единственное такое огромное во всём этом долбанном корпусе!
- Плохо. Значит, если взглянуть on the side, легко понять, где поселился VIP-пациент.
- Я об этом и не думала, милый. Мне хотелось, чтобы у тебя здесь было светлее, и чтобы ты больше мог в него увидеть.
- Ну, ладушки. Иди, гуляй, Натали. Я буду тебя ждать.

Поцеловав меня, Наташа надевает пальто и выходит из палаты. Хорошо, что я даже полусогнутыми руками могу крутить колёса своего кресла. Подъезжаю к кровати, нажимаю кнопку звонка и возвращаюсь к окну. Вид из него подтверждает только один факт: я нахожусь где-то под Питером, который я всегда называл аббревиатурой «СПБ». Но в красивом месте. Справа за прогулочным двориком поднимается покрытый невысоким лесом холм. Прямо, где заканчивались лечебный корпус и идущий параллельно ему прогулочный двор для больных, проходит дорога. За ней хорошо был виден технический двор: больничные машины, здание гаража, а за ним высокая и узкая труба котельной. Полная автономия! И везде – сосны, сосны, сосны. С левой стороны от корпуса, по словам Наташи, должна протекать какая-то речушка. Место она выбрала целебное. Хотела, как лучше…

Входит Андрей.

- Максимыч, дай мне, пожалуйста, вон того Будду.
- Вы с ним поосторожнее, Григорий Маркелович. Он только кажется бронзовым. Уроните – и в куски.

Я осматриваю дно статуэтки. На нём заметны края замазанного отверстия.

- Максимыч, я хочу узнать, что там. Только очень… carefully… Ну, в общем…
- Я думаю, что ещё не разучился понимать Ваш английский язык, Григорий Маркелович.
- Да? Почему earlier не сказал?
- А Вы не спрашивали. И потом, согласитесь: всё эти чудеса с Вашим превращением, как снег на голову. И Натальи Владимировны давно не было. Чёрт знает, как себя вести… В общем, как я понял, надо аккуратно расковырять этого болванчика снизу, так?
- Да. Только in my presence.
- Понял. Без проблем. Сейчас приду с инструментами.

Он выходит, а я в окно машу рукой Наташе. Она быстро ходит вокруг клумбы, курит и разговаривает по мобильному телефону. С Димкой?

Вот заканчивает один разговор, достаёт другой мобильник и начинает снова кому-то звонить. Что ж, она - бизнес-вумен. За делами и деньгами приходится следить ежечасно.

Возвращается Андрей с газетой и какими-то инструментами.

- Думаю, Любка не обидится, если я расположусь на её месте. Да ничего и не заметит.
- Кто такая?
- Медсестричка. Сегодня уже появится, будет Вам капельницы ставить.

Он стелет на процедурный столик газету, берёт у меня статуэтку и шилом осторожно делает несколько проколов снизу.

- Да. Там пустота.

Затем остриём ножа со странным лезвием треугольной формы начинает делать в дне отверстие. Белые крошки гипса сыпятся на газету.

- Отверстие потом надо будет заделывать?
- Не обязательно.
- Та-а-ак… Вата здесь одна, Григорий Маркелович… Ого! Смотрите! – Андрей вытаскивает свёрнутые в узкий рулон и перевязанные ниткой пачку английских фунтов.
- Складывай всё на подоконник, Максимыч.
- Ого! Интересно, это что? Смотрите! Ваш перстень, бля буду! Ой, простите… Григорий Маркелович. Просто я его хорошо запомнил.

Андрей впервые произносит моё имя и отчество неуверенно и с небольшой запинкой. Знает, как меня зовут на самом деле. Впрочем, судя по словам Наташи, так и должно быть.

- Дай сюда.

Я надеваю его на средний палец левой руки, но он оказывается слишком большим. Если я за эти два года сильно похудел.

- Что там ещё, Максимыч?
- Да вроде больше ничего нет. Вата одна.
- Вынимай всю.
- Надо же! Это или записка, или… Это записка, Григорий Маркелович!

Я молча протягиваю к нему руку. Свёрнутая трубочкой маленькая полоска бумаги.

- Спасибо, Максимыч. Иди.
- Мусор можно выбрасывать?
- Если там больше ничего нет, то можно. А Будду поставь, где он и стоял.

Андрей выходит.

Я снова машу Наташе рукой. Она мне отвечает и продолжает свои телефонные разговоры. Я разворачиваю записку. Не очень ровный детский почерк. Я бы даже сказал – корявый.

«Дорогой Будда! Я знаю, что наш папа жив. Если ты настоящий бог, то сделай так, чтобы он вернулся к нам. Дима Козырев».

Ну, вот она и моя фамилия. Эх, Димка, Димка. Этот бог не настоящий, а гипсовый…

Наташа возвращается в корпус, засовывая в карман пальто мобильник и выбрасывая в урну, наверное, уже пятый окурок. Успеваю заметить, как она быстро кидает в рот подушечку жевательной резинки. Чтобы изо рта не пахло, когда меня целовать будет.

Заходит в палату, вешает пальто в шкаф и говорит:

- Я Андрею сказала, чтобы он тебе сегодня же купил сотовый телефон. Сам тебе его настроит, установит мои номера на быстрый набор и покажет, как пользоваться.
- Я знаю, как им пользоваться.
- Знаешь? Значит, вспомнил? А ты пальцами на кнопки сможешь нажимать?
- Мне кажется, пальцы у меня действуют неплохо. Ты могла в этом сама убедиться.

Мы оба улыбаемся. Она подходит ко мне, целует и замечает лежащие на подоконнике предметы.

- Откуда они здесь?
- Из Будды.
- Ты их достал? А это записка Димки? Он мне её так и не дал прочитать. Представляешь, какой стервец растёт! Упрямый будет, ещё хуже тебя. Я её прочитаю?
- Конечно.

Однако Наташа, последовательная в своей непоследовательности, берёт в руки сначала перстень.

- Ты его не помнишь?
- Нет.
- Тебе никогда не нравилось носить всякие цацки и брюлики. Но что я ещё могла тебе подарить? Не остров же в океане?

И только после этого Наташа берёт в руки записку, снова свернувшуюся в трубочку, и отворачивается от меня к окну. Спрашивает:

- Там ничего… такого нет?
- А ты почему боишься?
- Я всегда трусихой была, милый. Только кураж на себя напускала. Не боялась я только тебя, да когда ты рядом был… И то – до первого ноября две тысячи пятого года…

Я молчу. Что здесь ответишь? Права она. Не смог я свою жену защитить. Значит, виноват. Теперь, впрочем, я уже догадался, в чём и в ком именно я ошибся.

- Как? Откуда? – Голос Наташи переходит в крик. – Как он мог догадаться, что ты жив?
- Я не знаю, Натали. Но если он смог догадаться, то…

Она не слышит мои слова. Падает на колени, прижимается лицом к покрывалу, которое лежит на моих ногах, плачет и бормочет, хлюпая носом:

- Вырастет такой же, как ты. Я это чувствую. Умный будет, стервец. Намучаюсь я с ним… Ну, как я с ним одна справлюсь, а?
- Мы вместе будем, Натали.
- Да, милый, конечно. Вместе. Теперь всё время вместе.
- Тебе не надоело меня постоянно «милым» называть?
- Ах, да! Теперь ты свою фамилию узнал и без меня. А звать тебя… Ты – Олег. Я тебе всегда называла только Олежек.
- Это я тоже вспомнил. Встань и садись в easy chair.
- Господи! Что же я делаю, дура? Сама заставляю тебя всё вспоминать. А не надо было бы этого делать!.. Но мне так хочется говорить с тобой, Олежек. Я так давно этого хочу!.. Ну, подскажи, что мне делать? Ну, как мне лучше вести себя с тобой? Ты же у меня умный! Подумай и скажи. Я всё сделаю так, как ты скажешь. Только, чтобы… всё хорошо было. Я после того дня поседела. Мне теперь волосы приходится красить два раза в месяц. А до тридцати четырёх никакой седины у себя не замечала. Потому что жила с тобой, как в раю… Я это всё к тому, Олежек, чтобы ты никаких глупостей по злости не наделал!
- Я часто делал глупости?
- Нет. Насколько мне известно, ни разу. И то, что с нами случилось, не твоя вина… Ну, может быть, частично. Потому что тебя предал кто-то из своих. Из самых близких. А если это был твой друг, значит, ты его вовремя не раскусил.
- Он не был my friend, Натали. Но сейчас это не имеет значения. Давай continue the conversation о финансах.
- Давай. Сейчас, с мыслями соберусь… В общем все твои деньги я собрать не смогла, Олежек. Этим Климычев занимался. Я ему все твои бумаги передала…
- А мои legal advisers?! Минаев, Бакалейник, Титов? Они где были?
- Все твои юристы и советники сбежали на следующий же день. Выразили соболезнование и даже от жалованья отказались. Всех так запугали, что они сбежали как крысы с корабля… Для меня это было полной неожиданностью. Климычев сказал, что такие масштабные наезды бывают раз в сто лет! Тебя и твой бизнес нужно было кому-то уничтожить. Ты перебил кому-то необыкновенно выгодную сделку. Климычев сказал, что ему пришлось выплатить сто лимонов, из наших денег, разумеется, чтобы получить гарантии моего с Димкой спокойного существования. С деньгами, в общем, я тебе толком ничего пояснить не смогу. Сам Климычеву позвонишь и расспросишь обо всём. Я только знаю о недвижимости. Да и то не всё. Сейчас, с деньгами закончу. Мы с ним договорились так: он мне дал своего юрисконсульта, с которым я всегда и советуюсь. На моём счету лежит ровно миллион фунтов. И миллион у Димке, но до его совершеннолетия. Я снимаю со счёта, сколько мне нужно, а там всё равно миллион остаётся. Но больше миллиона снять не могу.
- Как в сказке, да?
- Да, действительно, как в сказке. Но мне этого вполне хватает. И потом я всё время тебя ждала. Думала, поправишься и сам со всем этим дерьмом разберёшься. А о недвижимости я тебе всё подробно могу рассказать. Яхту я продавать отказалась и ни за что не отдам, потому что воспоминания у меня с ней связаны самые лучшие в моей жизни. Ты хоть помнишь, что она сейчас «Натали» называется? Ну, ладно… Но ей ремонт нужен. Ею я не пользовалась. Дом в Глазго у нас хороший, но… дизайнер умудрился устроить внутри старого особняка современный интерьер. А мне такие комнаты на американский манер - полупустые и просторные – не очень нравятся. Зато наша квартира здесь, в Питере – просто роскошь! На Благодатной, недалеко от метро «Электросила». Мне она так нравится, потому что там все наши вещи, картины, которые ты собирал, я там своими безделушками всё заставила. Я люблю, когда всего везде много. И Димке в ней больше нравится. Во всех пяти комнатах антикварная мебель. Мы вместе выбирали. Ты всегда любил всё старое и добротное. Мебель в ней дороже самой квартиры, но я её тоже никому не отдам. А дачу я сразу продала. Ноги моей там больше не было ни разу. Потом небольшой домик в Кутаиси. Я тебе о нём уже говорила вчера, помнишь? Обычный, но ты захотел, чтобы там у нас был свой дом. А вот в Испании у нас дом очень интересный. Тоже небольшой, на виллу не тянет, но в райском месте. Ты вообще любил всё такое небольшое и уединённое. Это севернее Барселоны. Я тебя уговаривала квартиру в самой Барселоне купить. Можно было бы, но ты хотел в сельской местности и на берегу. Побережье называется Коста Браво, вспоминаешь? Ты ещё был помешан на Сальвадоре Дали, почему мы северо-восток Испании и выбрали. Хотел, чтобы у нас своё «гнездо», так ты выражался, было ближе к его местам…
- Бланес или Тосса?
- Что? Вспомнил, да? Правильно. Мы сначала смотрели в Бланесе и Лорет де Маре. Но там было очень шумно и много туристов. А когда в Тоссу приехали, так ты сразу и обомлел. Наш домик стоит на очень высоком берегу. Вид потрясающий. Но к морю трудно спускаться. Вернее – подниматься. Вам-то с Димкой чего, а я всегда ныла. Мы с ним туда уже два раза ездили. Мне тоже там нравится. Так тихо и спокойно, как в Тосе, нам нигде больше не было. И ты там не столько купался, сколько играл.
- На чём?
- Ну, на чём может играть человек, который не любит слова с буквой «р», но обожает гитару?
- На гавайской укулеле?
- Вот ты всё и вспомнил, Олежек. И я теперь сама не знаю, хорошо это или плохо… Да, теперь получается, что есть где-то ещё наш остров. Но на него никаких бумаг Климычевский юрист не показывал. Может быть, ты что-нибудь перепутал?
- Нет. Ты какие-нибудь документы подписывала из тех, что тебе давал Климычев?
- Господи, Олежек! Я в таком состоянии была… А он хотел сделать всё так, чтобы нам лучше было. И чартер до Кутаиси он мне выбил. В эту Грузию труднее было попасть, чем в Америку. С ней отношения уже начинали портиться. И всё сделал так, чтобы никто ничего не знал. Ну, я про твои похороны, и про твоё помещение сюда.
- Слушай меня внимательно, Натали. First of all. Я думаю, что моя death is open secret. Нас не уличная шпана била, а professionals. И настоящее положение всех satisfy, если не считать нас с тобой. Меня вывели из дела, активы захватили, а ты сама ни для кого опасность не представляешь. In the second place. В плане лечения и восстановления мне лучше было бы находиться в Лондоне. Но это можно было бы сделать ещё неделю назад. Сейчас уже поздно. Во всяком случае, мне пока лучше оставаться здесь, а тебе сегодня же улететь в Глазго. Будем созваниваться и я скажу, что тебе делать. Только ничего больше без моего ведома не подписывай.
- Как скажешь, Олежек. Ну, вот! Теперь я начинаю тебя узнавать. А то…
- Thirdly. Ты доку сказала, что я что-то начал вспоминать?
- Сама не помню. Я ему там столько всего наговорила… Сейчас. Я сказала, чтобы к мужу окончательно вернулась память, его надо интенсивно лечить, а Вы ни хера тут не делаете! Вот так ему и выложила!
- Плохо.
- Прости, Олежек. Но я сама не ожидала, что у тебя голова так быстро заработает. Надо было мне с тобой посоветоваться сначала.
- Ничего, Натали. Как ты сама заявила Максимычу: женщине это извинительно. В мой сотовый не забудь внести телефоны Климычева.
- Всё сделаю, Олежек. А Климычев раньше всё спрашивал про какой-то код или шифр. У тебя в норвежском банке есть своя ячейка и там что-то, наверное, лежит. Но я ему ничего не могла сказать, сама не знала.
- И слава богу! На один никогда не уменьшающийся миллион тебе жить будет спокойнее. Но если что-то случится, на самый плохой и неожиданный случай, если тебе понадобится одномоментно много денег, чтобы отделаться от Климычева, запоминай. В ячейке миллионов на пять алмазов, документы на твой island и сто тысяч фунтов. Код лёгкий.
- Подожди, я его запишу. Я никогда цифры не запоминала.
- Не надо. Эти запомнишь. Наши years of birthday: мой, твой и Димки. Только каждый в opposite order. А ключ от ячейки у Дины Павловны…
- Год рождения в обратном порядке. Это поняла. А почему у моей матери? Где?
- Мы ей на последний birthday make of present, помнишь?
- Это ту картину? Громадную такую?
- Да. За её frame он и лежит. Найдёшь… Мы им всем отомстим, Натали! Это я тебе обещаю...
- Как решишь, Олежек. Только, ради бога, не торопись! Я так боюсь, что опять всё повторится… Я как-то под настроение то же самое сказала Димке. Папу, говорю, убили, но мы за него отомстим. И знаешь, что он мне ответил?
- Что?
- Лучший способ мести, говорит, это не отвечать злом на зло. Представляешь? Какой умный он у нас растёт!
- Да. Начитанный. Но это не его слова. Их сказал Marcus Aurelius почти две тысячи лет назад. Но Димка – молодец! А жажда мести, Натали, поможет мне faster восстановиться. А там, поживём - увидим…

После обеда появляется медицинская сестра по имени Люба. И сразу начинает готовить всё для капельницы. Наташа ревниво следит за ней, но ничего не говорит. Я говорю Наташе, чтобы она уезжала к Димке и что теперь мы будем с ней часто перезваниваться. Тогда и решим, что делать дальше…


               Бабочки.

Наташа уехала в Питер на такси сразу, как мы вместе с ней позавтракали. А я стал вспоминать телефоны тех, кому собирался позвонить в первую очередь. Климычева оставил напоследок, когда выясню для себя все детали произошедшего. Но у мобильника свои недостатки! Там не номер набираешь, а вызываешь фамилию! Их в моём новом телефоне, разумеется, не было. Спрашивать не хотел даже у Андрея. Эти мои звонки должны остаться в тайне ото всех. Несколько служебных и домашних номеров всё-таки вспомнил. Позвоню после капельницы, чтобы быть уверенным, что ко мне никто внезапно не зайдёт. А сейчас надо решить один вопрос с Андреем. Я нажал кнопку звонка.

- Максимыч, взгляни, пожалуйста, в Будде деньги остались?
- Да. Вот они.
- Там должно быть пятьсот фунтов. Их хватит, чтобы купить пистолет?
- Та-а-а-к. Сейчас фунт идёт по пятьдесят одному рублю. Это, значит, чуть больше двадцати пяти тысяч… На «Макарова» вполне хватит, но он может оказаться «запачканным». Понимаете, о чём я?.. Простите, Григорий Маркелович, я не ради любопытства спрашиваю, но у меня здесь есть свой ствол. Если Вам надо…
- Я хочу, чтобы он в моей тумбочке лежал.
- Тогда надо другой доставать. Раньше завтрашнего дня никак не получится. Вас так устроит?
- Думаю, что да. Зови Любаню, пусть ставит свою капельницу.

На этот раз я засыпаю почему-то сразу во время капельницы. А когда просыпаюсь, вокруг меня снова кружатся бабочки.

Впрочем, я, наверное, просто ещё не проснулся. А бабочки мне снятся во сне. Они усеяли весь потолок. Их так много, что они облепили даже стены. Я долго моргаю и трясу головой, пытаясь их разогнать, но они не реагируют на мои усилия.

Я смотрю на них и пытаюсь сообразить, что из приснившегося, было сном, а что могло случиться наяву. Приезжала жена или это мне приснилось? Или это было не жена? Рассказывала про сына, или это тоже померещилось во сне?

Бабочки летают перед самыми глазами, загораживают весь потолок и мешают сосредоточиться. И все совершенно разные.

Мне кажется, что я уже как-то пытался вывести себя из такого ступорозного состояния. Задавал себе простые вопросы, на которые у меня уже были определённые ответы. А затем из мозаики полученных ответов пробовал сложить законченную картину. Анализ, а потом синтез. Обычные методы исследования. И что-то у меня вроде получалось. Только я уже всё успел позабыть.

Начну ещё раз.

Какая у меня фамилия?

Бондаренко. Это совершенно точно. Так обращаются ко мне врач и некоторые медицинские сёстры.

Какое у меня имя?

Здесь немного сложнее. Называют почему-то «Гриня». Что это? Украинское имя? Или уменьшительное от «Григорий»?

Начавшиеся размышления прерывает громкий женский голос, который возвращает меня в действительность.

Или в сон? Совсем запутался.

- Гриня, я что тебе говорю?! Ну-ка сам подними свою полужопицу, клизму ставить будем. Дотянешься, дотянешься… Давай отведи её в сторону… Вот так… Хорошо? Ты это любишь… Подержи в себе немного, а когда судно подсуну под тебя, тогда всё и выпустишь…

Это она во сне мне говорит?

Или я проснулся?

Наверное, во сне я вспоминаю, как раньше лежал в том самом отделении…

Или это происходит наяву, и я снова очутился в своей палате на пять коек?

Кто я на самом деле?..

И где нахожусь?..

* * *
Ноябрь 2007 г.