Святая Елена

 
 «Любимая женщина - та,
которой можно причинить больше страданий».
/Э. Рей/.

1.

Виктор «отстрелялся» в первые два дня и совсем неплохо для зональных соревнований подобного уровня: на своей коронной дистанции в сто метров он был вторым, а на двухсотметровке попал в финальный забег и был третьим. Теперь ему предстояло в четвёртый день соревнований участвовать в эстафете четыре по 100 метров.
А сегодняшний для него был выходным. Он сказал тренеру, что на стадион не пойдёт, а отдохнёт перед эстафетой, сходит лучше в кино, расслабится и всё такое. Но когда все с утра ушли на разминку, надел тренировочный костюм, полукеды, взял небольшую спортивную сумку. В ней лежали отвёртка, пассатижи, пипетка с машинным маслом и пара тряпок. И нацепил очки, которыми пользовался только на лекциях, когда садился на последнюю скамью аудитории. Толку от них было мало, всего-то половины диоптрии, он и без них видел неплохо, но имидж они создавали именно тот, который и был необходим. Где находится старое кладбище, которое обычно оказывалось в черте разросшегося города, и как до него добраться, он узнал у местных ребят ещё вчера. И отправился на территорию скорбной обители.


2.

Эта часть кладбища выглядела наиболее старой. Как раз то, что ему надо: минимум народу и максимум возможных религиозных украшений на могилах. Он был согласен с Гейне, что «под всякой могильной плитой лежит всемирная история». Метафора, конечно, но всякий человек на самом деле представляет целый мир индивидуальных чувств, событий, поступков. Однако в такие моменты, как сейчас, выйдя «на охоту», он старался об этом не думать. То, чем он сейчас будет заниматься, в просторечье называется воровством. А выражаясь юридическим языком – «надругательство над могилами», статья 229 УК РСФСР от 1960 года (самое малое наказание – до года исправительных работ).
Для себя своё поведение он объяснял весьма незамысловато: коллекционирую иконы всеми доступными способами. В какой-то степени это так и было: у него действительно имелась несколько икон, но, если уж говорить о честности и порядочности, все они были приобретены вполне легально: куплены или обменены. Но так трудно удержаться в узких рамках тематического коллекционирования! Где иконы, там и распятья, и кресты, и панагии и т.д. и т.п. А эти предметы религиозного культа иногда можно было довольно легко «достать» (спасительный эвфемизм!) вот на таких полузаброшенных участках старых кладбищ.

Чувствовал Виктор себя довольно уверенно. Он обладал на чрезвычайный случай своеобразным, но безотказно действующим защитным средством – быстрым бегом. Казалось бы, ничего особенного и хитрого в этом нет, но если у его преследователя не будет ружья или собаки, то Виктор для него практически недосягаем. Стрельба не предвиделась. Наличие собаки сходу отметать, конечно, неразумно, но до сих пор ни на одном кладбище они ему не попадались. И узнать его в этом чужом городе, откуда он через пару дней уедет и вряд ли когда вернётся снова, тоже никто не сможет.
С собаками у него, впрочем, был кое какой и не самый безнадёжный опыт.  На первом курсе, когда их послали в колхоз «на картошку», в одном дворе, куда он пошёл покупать молоко, оказалась непривязанной здоровенная псина неопределённой породы. Спас Виктора во многом случай, но, тем не менее, было чем гордиться: сначала метров пятьдесят он весьма успешно удирал от разъяренной дворняги, а потом перепрыгнул через небольшой, но глубокий овражек, заросший камышами. Небольшой он был, разумеется, только по геологическим меркам, а по бытовым – считался непреодолимым без специальных средств. (Через него было перекинуто несколько мостков, по которым все и ходили на расстилающее за деревней картофельное поле. Говорили ещё, что это остатки старого противотанкового рва, вырытого в сорок первом году против немецких танков). Когда они потом с ребятами измерили расстояние от одного края до другого в том месте, где прыгал Виктор, получилось около пяти метра. Кобель прыгать испугался, а может быть удовлетворился тем, что прогнал чужака со своей территории.

В общем, сейчас бояться Виктору было некого и нечего. Поэтому он неторопливо шёл вдоль могил по дорожке, внимательно вглядываясь в кресты (всё интересное для него располагалось именно там), отмечая в памяти «интересные места» и не забывая оглядываться на дальние аллеи – нет ли там людей? Эта сторона кладбища была безлюдной, но долго шастать по нему тоже было нежелательно: осторожность и незаметность - прежде всего!

В конечно итоге оказалось, что связываться стоило только с двумя могилами. Одна находилась совсем рядом, здесь в глубинке. Закрыта со всех сторон кустами, явно заброшена и – главное – без оградки. В центре, на перекрестье высокого деревянного креста было укреплено распятье очень тонкой работы. Вместе с крестом его не один раз покрывали коричневой масляной краской, благодаря чему оно была практически незаметно. Потому, может быть, и сохранилось до настоящего времени. Виктор царапнул сбоку отвёрткой: похоже на медное литьё. Сразу не рассмотрел, как оно там крепится, но это уже дело техники. Ничего непреодолимого быть не должно.
А вторая могилка располагалась крайне неудобно: прямо напротив входа в кладбища. Рядом ворота, чуть сбоку – действующая церквушка. Он даже пока ещё не решил про себя: стоит ли рисковать в таком месте, хотя то, что он там увидел, конечно, оправдывало любой риск. Но сначала, для разминки, надо разобраться с первой могилой.
Виктор, однако, не поленился ещё раз дойти до конца дорожки, которая упиралась в полуразрушенный кирпичный забор. Подпрыгнув, лег на него сверху, чтобы посмотреть, что расположено дальше. (Первое правило: подготовить пути отступления). За забором шла полоса отчуждения под высоковольтной линией и метрах в 70-80 начинались жилые дома. Что ж, вполне приемлемый путь.

Вернулся к могиле. Крест, конечно, очень высокий, но ничего не поделаешь. Хорошо, что нет оградки. Эти близко стоящие друг к другу украшенные пиками могильные заборчики лишали его оперативного простора. В тесноте он чувствовал себя бессильным и незащищённым.
Виктор встал на могильный холмик и отвёрткой стал осторожно отделять распятие от креста. Отошла нижняя часть, отошли руки, но в середине распятие что-то удерживало. Может быть, там был какой-нибудь ржавый штырь? Слегка разозлившись, Виктор упёрся одной рукой в перекрестье, а другой со всей силы поддел распятье, пытаясь отодрать его от деревянной подложки (занятия штангой, кстати, входили в обязательный комплекс тренировок спринтера).

Вдруг неожиданно для него покачнулись стоящие вокруг деревья, небо над головой поплыло в сторону. Через секунду Виктор понял, что крест бесшумно надломился у основания, видимо, уже давно там подгнил, и сейчас всей своей тяжестью падает на него. В самый последний момент, перед землёй он успел, отцепившись от креста, по-кошачьи вывернуться из-под него, но всё-таки упал, а крест одной своей перекладиной задел его правую голень. Чёрт бы всё побрал!
Виктор быстро вскочил, ощупал ногу: вроде ничего страшного, но наверняка будет болеть. А ему завтра бежать эстафету!

Раздражение моментально охватило его. Он со злостью наступил двумя ногами на крест, снова поддел распятье отвёрткой… и оно внезапно очень легко отделилось от своего ложа. И штыря там никакого не было. Просто за много лет распятье, видимо, «прикипело» к своему кресту и держалось в основном на краске.

Виктор быстро завернул его в тряпицу и сунул в сумку. Поверженный крест лежал поперёк могилы, и вид у последней был слишком уж разгромленный. Это было не эстетично. Виктор с трудом приподнял верхний конец креста («Из дуба, что ли, он сделан? А почему тогда подгнил?») и облокотил его на оградку соседней могилы. А комель креста, что было гораздо легче, поставил на старое место. Создавалось впечатление, что крест надломился и упал на соседнюю могилу. Вот и славненько.

Виктор, облегчённо вздохнув, выпрямился и тут услышал за спиной негромкий голос:
- Бог помощь!
Он не столько испугался, сколько удивился тому, как смог не заметить и не услышать подходившего человека. Обернулся и сказал первое, что пришло в голову, и что вполне соответствовало действительности:
- Да, вот – обломился…
-
Быстро разглядел, что мужичок в возрасте, одет как-то нелепо: в длинном старом плаще (и это в такую жару?) и с клеёнчатой базарной сумкой в руке. Подсознательным чутьём, читая «язык тела», определил по его позе, что человек не остановился перед ним, а лишь на секунду приостановился, проходя мимо. В его фигуре и выражении лица не было ничего, что могло бы вызвать тревогу.

Виктор спокойно застегнул молнию на своей сумке, которую никогда не снимал с плеча (ещё одно правило), и теперь находился в полной беговой готовности. Странный мужичок, больше похожий на заблудившегося грибника, сочувственно произнёс:
            - Менять придётся крест-то. – И побрёл дальше по дорожке.

«Чучело огородное! Перепугал только!» Было бы неверным говорить, что Виктор ничего не боялся. Да, убежать он мог от кого угодно. Но если кто-нибудь (не дай, конечно, Бог!) возьмёт его за руку и спросит: «Что же это ты, парень, делаешь?» То – всё. Он не будет ни вырываться, ни тем более драться. Это уже не в его характере. Что будет дальше в таком случае, он даже и представлять не хотел. Поэтому для него было самым важным – не подпускать к себе никого ближе, чем на два метра. (Обычный человек преодолеет эти два метра за полторы секунды. Виктор за это время пробежит первые десять метров, а дальше: по десять метров в секунду – ищи ветра в поле!). И вот сейчас он явно облажался…

Виктор вышел на дорожку и посмотрел вслед «грибнику»: того нигде не было видно. Плохо! Нельзя было терять его из виду.
 Он медленно пошёл к выходу, успокаивая себя и одновременно пытаясь взвесить все «за» и «против» в отношении второй могилы. Что-то начало у него оказалось не очень удачным. А решать всё надо было заранее: крутиться вокруг могилы ни в коем случае не следовало.

Итак: могила на виду и рядом с входом. Оградка, кстати, (вон её уже и видно отсюда) нестандартная и довольно высокая. Кажется, могила расположена ногами к воротам, не как все другие. Может быть там похоронен какой-нибудь священник, тем более что рядом стоит церквушка? И в этом храме Божьем, естественно, окна во все стороны и кто там сейчас за ними, не разглядишь. А ворота (забор начинался от боковой стены церкви), между прочим, закрыты, открыта лишь калитка. Опять – узкое место!
С другой стороны, пока безлюдно. Через калитку видны проезжающие по улице машины. А, следовательно, в любой момент может подойти автобус, на котором Виктор сам сюда приехал, и вот тогда народ точно появится. И все будут проходить по этой центральной и открытой площадке, на которой и расположена его могила.

Поэтому надо действовать предельно быстро. Уже подойдя вплотную к могиле, заметил ещё один важный плюс: крест (довольно примитивный, из каких-то труб, украшенных витой чугуниной) стоял вплотную к задней стенке оградки. Это отлично! Может, удастся не выходить на открытое место и не залезать внутрь могилы, а «работать» отсюда. Здесь, за крестом и высокой оградой его не очень-то и видно будет. Что там расположено впереди креста, Виктор и так прекрасно помнил: небольшой, сантиметров 15 на 20 ящичек из толстой жести со стеклянной передней стенкой. И за этим стеклом находилась совершенно очаровательная, резная по дереву, женская скульптура. И она будет его!

Сначала надо посмотреть, как крепится эта железная коробочка к кресту. Стекло разбивать ему не хотелось: во-первых, можно повредить скульптурку; во-вторых, придётся перелезать через ограду; в-третьих, будет шум; в-четвёртых, это варварство…
Виктор ещё раз внимательно огляделся и только затем стал исследовать с помощью отвёртки тоже десятки раз крашенную, на этот раз «серебрянкой», заднюю поверхность креста, очищая её от грязной шелухи. Кажется вот эти два выступа – концы болтов с гайками. На них, скорее всего, и держится ящичек со скульптуркой. 
Он стал откручивать пассатижами гайки. Одна пошла легко, но другая пронзительно заскрипела, и он моментально капнул на открывшуюся резьбу машинного масла. Гайки открутил, но ящик продолжал держаться на старом месте или за счёт многолетних слоёв краски, или ещё какого-то незамеченного им крепежа. По опыту Виктор уже знал, что в подобных случаях никаких особых хитростей быть не должно. Это не тайны египетских пирамид. Здесь всё должно быть по-русски примитивно и просто.
Он сбоку стал поддевать отвёрткой ящичек, придерживая его с другой стороны креста рукой: не дай бог упадёт и скульптура может повредиться. Это не говоря уже о шуме; прямо от основания креста начиналась массивная каменная плита с красивой, чуть ли не готической вязью славянских букв...


3.

Не позволив себе задерживаться для рассматривания статуэтки, Виктор завернул её в тряпку и быстро пошёл к воротам. Но чем ближе он подходил к узкой калитке, тем сильнее становился страх. Вот сейчас в проёме калитки возникнет фигура в рясе (вход в церковь был с улицы, по ту сторону забора), схватит его за руку и строго спросит… Или появится фигура того потерянного им из виду мужика в старом плаще, который схватит его за руку и... 

Виктор испуганно оглянулся, чтобы убедиться, что сзади никого нет и путь к отступлению свободен. Но страх продолжал нарастать. Калитка была вырезана в воротах и по низу шёл толстый брус, который невольно заставлял останавливаться прохожих, прежде чем они перешагнут через него; а любая остановка для него сейчас, да ещё в таком узком и неудобном месте была просто невозможна. Именно в этот момент его легче всего схватить за руку! Поэтому, не доходя трёх-четырёх метров до калитки, Виктор рванулся вперёд, сгруппировался как в барьерном беге, и в прыжке пролетел через отверстие в воротах. Приземлился на тротуаре и, готовый сразу, если потребуется, продолжить бег, огляделся.
Около наружной стороны ворот никого не было. Зря он боялся! А со ступенек храма с неловкой торопливостью спускались старушки и шли к остановке, к которой в этом момент подходил автобус. Всё складывался самым удачным и естественным для Виктора образом.

Виктор лёгкой трусцой засеменил к остановке, но смешиваться с толпой не стал да и в автобус не торопился залезать: это означало бы опять очутиться в уязвимо-беззащитном замкнутом пространстве. Остановился за автобусной остановкой и оттуда наблюдал, как с трудом преодолевая высокую ступеньку машины, садятся в него богомольные женщины. А он успеет подскочить к дверям в самую последнюю секунду.
Из кирпичной будки, которая и представляла собой остановку, последним вышел мужчина в длинном старом плаще и клеёнчатой сумкой в руке. Около входа «грибник» остановился, оглянулся прямо на Виктора и сделал приглашающий жест. Виктору даже показалось, что он хитро при этом улыбнулся, а до слуха донеслось ехидное: «Садитесь, пожалуйста, молодой человек!».
Это было слишком! Может быть, у Виктора уже начались от страха галлюцинации, но анализировать своё состояние было некогда. Он с места рванул в обратную ходу автобуса сторону, понимая, что удаляется от центра города и что ему теперь придётся поплутать, прежде чем он доберётся до своей гостиницы. Но по этой дороге и мимо этого кладбища он ни за какие коврижки больше проходить не будет.


4.

На свои приобретения Виктору ни разу не удалось посмотреть, пока он не оказался у себя дома. Да и обстоятельства складывались как-то не очень удачно. Во-первых, эстафету они проиграли, причём из-за него. Он сам не мог сказать, почему так плохо бежал. Ушибленная нога в общем-то не мешала, да и не новичок он уже в спорте, чтобы из-за небольшой боли не суметь сконцентрироваться на беге. Когда бежал свой этап, боли вообще не чувствовал, но было ощущение какой-то общей тяжести, словно ноги и руки были опутаны невидимыми нитями, которые приходилось рвать при каждом шаге. Спринт – очень своеобразный вид спорта! Бегун несётся «быстрее лани», а секундомер показывает результат на три десятых хуже ожидаемого. Зрители со стороны даже и не заметят ничего, а фактически это провал и катастрофа. Тем более в эстафете, где из-за него страдает общий командный результат.
Тренер был удивлён не меньше Виктора, зная стабильность его результатов. Виктор звёзд с неба не хватал, но пробегал свои дистанции с точностью часового механизма в любом городе и в любое время года (в конце января в Кисловодске, например, во время каникул туда ездили, он показал очень неплохое время). Тренер успокаивающе похлопал его по плечу, хотя сам выглядел не менее обескураженным.
И вот только дома, в своей комнате Виктор впервые достал заветную добычу. Распятье привёл в порядок довольно быстро: отчистил в растворителе от краски, отшлифовал, и оно засияло как золотое. Теперь придумать к нему соответствующий дизайн (укрепить, например, на маленьком кресте и установить на письменном столе – блеск!) и всё. А со скульптуркой и делать ничего не надо – готовое произведение искусства! Она была вырезана из целого куска дерева: по запаху – кипарис, но утверждать это Виктор бы не решился. На передней поверхности рамки вырезан ажурный орнамент – сложное переплетение цветочных узоров. Из нижней её стороны словно деревце вырастала изящная женская фигурка, задрапированная в древнеримскую тогу. Но кисти рук и лицо были произведением тончайшей, буквально ювелирной работы резчика.
Фигурка, которую он первоначально принял за Деву Марию, оказалась – об этом свидетельствовала резная надпись – изображением святой Елены. (Виктор сразу посмотрел в Православном словаре, что это за «птица»). Левую руку она элегантно отвела в сторону, а правой кого-то благословляла.
Да, ради такой красоты стоило и рисковать.


5.

Виктор лежал на кушетке в физиотерапевтическом кабинете, подложив себе под грудь плоскую подушку, и смотрел в стенку. В таком положении и состоянии можно было только что-нибудь вспоминать. Сосредотачиваться на будущем, в котором не виделось ничего хорошего, не хотелось.
- Сейчас будет немного горячо, - прочирикала рыженькая остроносая медсестричка и положила ему на ногу материю, пропитанную горячим раствором парафина.
- Ничего. Куда ж деваться… - пробурчал Виктор. Впереди его ждали двадцать минут воспоминаний, которые, как одна и та же магнитофонная лента с надоевшими песнями, сразу включилась в его мозгу.

Проводимое в середине сентября первенство города по лёгкой атлетике не вызывало у него особого беспокойства: на его дистанциях достойных соперников у него не было. Волновало его не то место, которое он займёт (три первых места, естественно, должны быть его), а результат. Хорошо бы если не улучшить своё время, то хотя бы повторить свои собственные личные рекорды и убедиться, что он не потерял свою форму и ещё пару лет, пока не закончит институт, сможет успешно выступать. Посвящать жизнь спорту, разумеется, он и не собирался, своей будущей профессией врача был вполне доволен, но как-то легче и приятнее учиться, когда все знают, включая профессорско-преподавательский состав и девушек-студенток, что ты являешься одним из лучших спортсменов института.

«Сотку» и сто десять метров с барьерами Виктор пробежал, как и планировал. Он даже попросил тренера заявить его в прыжках в длину, хотя техника у него в этом виде была слабая, зато скорость… Главное - не заступить, сильнее оттолкнуться, а там Господь и попутный ветерок унесут его метров на шесть. Но тренер, словно предчувствуя что-то недоброе, отказал ему, заявив:
- На сегодня хватит. Отдохни. Завтра попробуй также выложиться на двухсотметровке.
На дистанции двести метров соперников в городе у Виктора не было. По жребию, правда, досталась первая дорожка: у неё самый крутой вираж, который затруднял бег. С другой стороны, все соперники в поле зрения: справа и впереди, что позволяло контролировать свою собственную скорость относительно их. Виктор мощно отработал первую сотню метров и когда вылетел на финишную прямую, то справа уже никого не было видно. Теперь догнать его никто просто не успеет. И вот именно в эту секунду возникла резкая боль в задней поверхности правого бедра. И такая сильная, что, сделав несколько прыжков на одной левой ноге и не в состоянии ни удержать равновесия на такой скорости, ни остановиться, он просто повалился влево на траву футбольного поля. Вот она и пригодилась первая дорожка! Бог помог. Беги он по какой-нибудь средней из шести дорожек, то куда бы ни упал, образовал бы такую кучу-малу, что мог сам покалечиться под чужими шиповками, да и любому упавшему на такой скорости на гаревой дорожке, мягко бы не показалось. А так его одного и увезли: сначала в приёмный покой больницы, где обследовали, ничего «смертельного» не нашли и назначили амбулаторное лечение. Вот он вторую неделю и ходит в этот врачебно-физкультурный диспансер на физиопроцедуры.
Ходить потихоньку можно было. Но бегать ещё месяца два-три нельзя. А как раз в это время, ранней осенью проходили все важнейший соревнования! Теперь фактически отдыхать до следующего года, хотя лёгкие тренировки он через месяц-другой уже начнёт. И времени сразу образовалась свободного уйма.

- Ногу поднимите, пожалуйста, - раздалось знакомое чириканье. Сестричка была, примерно, одного с ним возраста, но вот уже самостоятельно отпускала процедуры, что-то могла делать. А ему ещё учиться и учиться… Да и потом, пока опыта врачебного наберёшься!…
- Леночка, вы так хорошо меня лечите, что я хочу вас пригласить в кино. И сегодня вечером. Договорились? Только скажите, где вас ждать?
- Ой, ну что вы?! Я и не знаю даже… - её лицо от смущения приобрело цвет под стать огненно-рыжим волосам.
- Тогда получается в половине восьмого около кинотеатра «Дружба». Только не опаздывайте. Кино про любовь и убийство. Что может быть интереснее?


6.

Виктор рассчитывал так: сходит с Леной раза два-три в кино, угостит мороженным, до дома проводит. Можно и поцеловать на прощание. А там кончаются его физиопроцедуры и «чао, какао!» К тому же у неё наверняка должен быть свой парень, девице уже лет под двадцать и, хоть она не в его вкусе (Виктору нравились элегантные и высокомерные брюнетки), но очень миленькая и яркая, как птичка. К тому же очень смешливая и добрая.

Но всё получилось неожиданно гораздо сложнее. И вина, несомненно, была Виктора. Привыкнув ничего не делать в полсилы, он обрушился со всем своим обаянием, остроумными комплиментами и цветами на бедную девчонку и его поначалу шутливое ухаживание приобрело помимо его воли характер кавалерийского наскока. Леночка как нераскрывшийся бутончик, который наконец-то полили водой, раскрылась всеми своими нежными лепестками. Стала необыкновенно прекрасной и Виктор в неё по-настоящему влюбился, чего сам уж никак не планировал. Их обоих захлестнула волна взаимной страсти, которая словно давно таилась подспудно и лишь ждала своего часа. Про такие случаи обычно говорят: «Они оба голову потеряли».

Леночка несколько раз как-то беспомощно произнесла: «Ох, лишь бы Колька ничего не узнал!». Виктор не интересовался, что там за Коля, даже и не допуская мысли с кем-то делить свою рыженькую подружку. А сам в это время чуть ли не по пальцам считал дни: скоро должна была приехать его официальная девушка, можно сказать невеста, с которой он встречался уже более двух лет. Разумеется, брюнетка, разумеется, элегантная и высокомерная, среди достоинств которых немалое место занимало и то обстоятельство, что она была дочкой проректора по научной части института. Того самого человека, во власти которого было решить, следует ли Виктору после окончания ВУЗа ехать на периферию участковым врачом, или поступить, например, в аспирантуру на кафедру факультетской терапии.
И словно назло этим неумолимым прагматическим расчетам, Виктор сжимал в объятиях Лену и, удивлённо, словно оправдываясь, шептал ей в ушко:

- Рыженькая моя, птичка моя ласковая! Это надо же было так влюбиться в тебя!
А Лена гладила его по волосам и говорила:

- Ветерок ты мой ненаглядный. Закружил мне голову, я сама ничего понять не могу…
- Это ещё что за «ветерок» такой? В каком смысле?
- А я дежурила на стадионе, когда ты последний раз бежал… Ну, когда мышцу бедра себе порвал. Я же тебя в «Скорую помощь» тащила, не помнишь?… Так вот, ты очень красиво бегаешь: так легко, без напряжения и сопения, как все другие. Словно ветерок летел по дорожке. Вот я тогда и подумала про тебя так: ветерок…

Лена Боголюбова была практически сиротой, хотя мать где-то существовала, но была лишена родительских прав. Рассказывать о себя она всегда начинала с одного и того же места: закончила медицинское училище и приехала к вам в город. Всё, что было до этого момента – табу. Сняла квартиру у одной бабки и устроилась работать во врачебно-физкультурный диспансер. Вот и весь анамнез жизни.

Один раз Виктор побывал у неё «дома»: он оказался расположенным в старой части города и представлял деревянный двухэтажный вонючий домишко, одну из комнат в котором Лена снимала вместе с подругой. Убожество было страшное, но Лена сразу заявила:
- Витюша, у меня приданного два платья и два халата, причём халаты казённые. Ну и зарплата. И всё. Понимаешь? В том смысле, что я не принцесса.
- А у меня и зарплаты нет, и стипендию, как обеспеченному не выдают. Зато есть своя комната в трёхкомнатной квартире, где никого кроме меня и родителей нет. Так что мы с тобой квиты.

Встречались они в основном у Виктора и его всегда умиляло, когда, утоляя любовную страсть каким-нибудь полугимнастическим способом, Лена заботливо спрашивала:

- А тебе ногу не больно? Ты поосторожнее, мне и так хорошо…


7.

И тут вернулась – да не из деревни какой, а из города Парижа, где училась на каких-то курсах «по обмену студентами», Галя. И дальше начались мучения. С Галей его связывало чувство долга, какие-то пусть официально и не зарегистрированные обязательства, уже начавшиеся дружеские отношения родителей. А свою рыжую птичку он просто безумно любил. И всё тут. И она до такой степени стала ему ближе и роднее за эти несколько недель, что объясниться ему оказалось легче именно с ней.
Естественно, пока Галя будет в России, он должен ежедневно встречаться с ней, ходить на театральные премьеры и новые кинофильмы, наиболее интересные гастроли приезжих артистов, ужинать у неё в семье, где за столом собиралось несколько человек «из общества». Честно говоря, это ему всегда нравилось: парень он был общительный и остроумный, взрослые (сплошь профессора и член-корры с молодящимися жёнами) относились к нему со снисходительной доброжелательностью, как бы уже принимая за своего...

Он и «объяснился» со своей рыженькой, сказав, что им надо недели на три временно расстаться, но он будет звонить ей в диспансер. А потом (Галя снова должна была уехать во Францию) они встретятся и всё будет по-старому. И страшно обрадовался, когда Леночка не заплакала, не потребовала объяснений, не устроила истерики.

- Как скажешь, ветерок, так и будет, - прошептала она и поцеловала его в щёку. Вот так они с ней и расстались.

Пару дней Виктор сильно переживал, потом его закрутила «светская» жизнь с Галей (а ведь ещё и учиться надо было на пятом курсе института). Кстати, нога значительно окрепла и если бы не Галя, всегда категорически возражавшая против его «дурацкой беготни», Виктор бы уже начал тренировки.
В отличие от него, у Гали всё было расписано и рассчитано на десять лет вперёд. Была между ними, разумеется, и любовь, но в каком-то бледно-формальном варианте, стоило ему только вспомнить при этом свою рыженькую птичку! Пару раз в неделю Галя отвозила его на дачу, где, глядя на часы, они как-то быстро и по-деловому занимались любовью и, не успев толком ничего сказать друг другу, уже возвращались на машине в город.

Их разговор чаще носил форму монолога и слова Виктора без всякого ущерба для смысла можно было бы вообще не приводить. Например, вчера «беседа» выглядела таким образом: «В пять я должна быть у портнихи, а в семь – ты не забыл? – ужин. Будет Неговский. Знаешь такого академика? Это тот дядя Володя, который вашу реанимацию придумал; недавно вторую гос. премию получил… Нога у тебя в порядке? Тренеру скажи, что продолжает болеть и не вздумай опять браться за свою бестолковую беготню! Начинай ходить в научный кружок на кафедре отца. Тему он тебе даст, и будешь потихоньку собирать материал. А к концу аспирантуры сможешь и защититься… О, боже! Сколько раз у нас с тобой уже так было, Виктор?! Предлагаю тебе продуманный до мелочей план, а ты разбиваешь его своим упрямым молчанием. Это твоя форма мягкотелого несогласия?… Ну, надо же хоть немного думать о будущем! Сколько тебя можно убеждать для твоей же пользы?… А я даже с родителями поспорила, что уговорю тебя заняться, наконец, наукой! Ты всё-таки какой-то непредсказуемый для меня, честное слово! Может быть, поэтому я и люблю тебя, а?… Не лезь ко мне, когда я за рулём! Отстань! Не хватало мне второй раз отцовскую машину грохнуть, он тогда меня вообще убьёт!… Этого ещё не хватало! Я же сказала, что в пять должна быть у портнихи. Всё-всё, ещё успеем. Что ты такой похотливый!? Ну, ладно, экскузе муа, не обижайся, лапонька ты моя… Что-то я хотела ещё сказать?… Ах, да, если я тебя люблю за непредсказуемость, то получается нелогично: как можно любить при дефиците информации о партнёре?… А вот здесь ты не прав. Объяснять повышенную эмоциональность плохой информированностью можно только у детей. Я же не девочка. И, кстати, благодаря тебе, уже и не девушка. И потом: вряд ли правомерно относить любовь только к разряду эмоций. Это слишком уж примитивно… Может быть ты и прав, конечно: только тогда и любят по-настоящему. Но всё равно, это производит впечатление низкого интеллектуального уровня… Ну, вот и приехали. Обрати внимание, что сегодня вечером на мамуле будут новые бусы: не забудь сказать, что они ей к лицу… Давай, чмокай в щёчку и о’ревуар!»

И за все эти дни Виктор даже не нашёл времени позвонить Лене. И вот однажды он зашёл на стадион, чтобы встретиться с тренером и прикинуть, как планировать тренировки дальше, а домой возвращался мимо врачебно-физкультурного диспансера. Было около шести часов, в это время Лена кончала работу, и он решил зайти за ней и проводить до дома. На это время у него оставалось. Чуть ли не перед самым его носом из дверей вышла Лена в сопровождении невзрачного, но по-мужицки крепкого и широкоплечего паренька.
«Вот он её Коля! Быстро же она меня забыла! И на такого валенка променяла?!»

Лена, на секунду остановившись, обернулась к нему, вымученно улыбнулась и как-то не к месту приветливо помахала рукой:

- Привет, Витя! – Затем решительно взяла под руку своего Колю и быстрее обычного зашагала с ним в сторону от Виктора. Он, интуитивно хорошо чувствующий все движения, мимику, позы людей, сразу понял, что подходить к ней сейчас не надо, что она разыграла эту мизансцену. Но легче ему от этого нисколько не стало. Почему-то он был уверен, что Лена смиренно ждёт его в своей каморке и ни с кем не встречается. А получилось вон как! Такая неувязка в мыслях требовала объяснения и откладывать его он не был намерен.
В этот же вечер попозже, простившись с Галей, он направился к Лене. Окна первого этажа её ушедшего в землю домика располагались на уровне глаз. Виктор разглядел, что за столом сидят две пары: Лена с Колей и её шалава-подружка с каким-то чуваком. Входить сейчас, значит ставить в неловкое положение Лену. Но стоило Виктору снова увидеть её колдовские волосы, её улыбку, как сразу вспыхнула казалось бы утихомирившаяся любовь... Скандал делу не поможет. Значит, он придёт сюда утром в половине десятого, когда Лена будет выходить на работу. На лекцию разок опоздает, ничего страшного. Лена будет одна, вот они и объяснятся.

8.

Только Лена выпорхнула из скрипучей, обитой грязным дерматином двери, как Виктор с тремя огненно-жёлтыми орхидеями (был у них такой цветочный язык: когда Виктор был злой и раздражённый, он дарил ей орхидеи, которые не шли к рыжим волосам Елены; а когда всем был доволен, то дарил фиалки, удивительно нежно оттенявшие рыжину её волос) сразу подошёл к ней. Она молча взяла цветы:

- Спасибо, Витюша.
- Давай поговорим?
- Давай. Только чтобы я не опоздала на работу, ладно?
- Этот козёл – это твой Коля?
- Да, мой Коля. И не надо обзываться, хорошо?

Помолчали.  И вдруг Виктор выдал:

- Я тебя люблю, Ленусенька. Как увидел тебя с другим, понял, что не смогу без тебя. Поздно до дурака всё доходит, прости меня, пожалуйста.
- А как же твоя высокопоставленная невеста?
- Это мои трудности. Разберусь.
- Ты знаешь, Витюша, этот разговор очень серьёзный. И я бы очень хотела, чтобы он состоялся только один раз и чтобы ты больше уже ничего не менял. Может быть, поговорим как-нибудь попозже?
- Нет. Давай сейчас расставим все точки над «и».
 - Ну, если ты этого хочешь... Только мы с тобой договорились: такой серьёзный разговор будет один. На второй у меня сил не хватит. И знаешь почему? Потому что у меня будет от тебя ребёнок. Я этого очень хотела. Такого же «ветерка», как ты. Ни о каком аборте и говорить не буду. Но я не хочу, чтобы он рос без отца. Вот я сейчас со всей силы и люблю этого Колю. Понимаешь? Чтобы он думал потом, что это его ребёнок. А с тобой нам лучше, наверное, всё-таки расстаться. Хотя я люблю тебя и всегда буду любить. Но любовь, видимо, не самое главное в жизни… Понимаешь?
- А что значит, «со всей силы любишь»?
- Витюша, прошу тебя, не задавай мне таких вопросов. Ну, неужели ты ничего не понял?
- Всё я понял. И с сегодняшнего дня ты переезжаешь ко мне. Разумеется, сначала поговорим с матерью, но я уверен, что всё будет нормально. Никакими Галями и Колями голову себе больше не забивай. Я заеду за тобой в диспансер на такси минут за двадцать до конца работы, чтобы с твоим Колей не встречаться. Отпросишься. Потом к тебе. Лишнего только ничего не бери. И – ко мне домой. Я тебе честно признаюсь, что никакого чувства отцовства не чувствую, не по возрасту ещё мне это, но я тебя люблю. И это для меня главное.
            - Витюша, ты хорошо подумал, прежде чем всё это сказал?… Для меня это гораздо серьёзнее, чем для тебя. Я, конечно, как ты любишь повторять, девушка живучая и жизнерадостная, в случае чего в петлю не полезу, но очень не хотелось бы… Ну, ты меня понимаешь?
- Я тебе клянусь, что в эту чёртову хибару ты больше не вернёшься. Это раз. А во-вторых, берём худший вариант, в который я, разумеется, не верю: родители будут против тебя. Но ты работаешь, и я элементарно могу устроиться мед. братом в психиатрическую больницу. С руками и ногами оторвут. Снимем комнату и будем жить. Но я тебя больше ни на один день одну не оставлю. Поняла?
Лена обняла его за шею и еле слышно прошептала:

- Ну, смотри, «ветерок». Теперь всё от тебя зависит.
 

9.

Трудно сказать, кто из них больше волновался, когда они пришли к нему домой. В коридоре Виктор разулся, надел тапки, потом посмотрел, как Лена сняла свои «единственные и самые лучшие» шпильки. Без них она едва доставала ему до плеча.
- Надень-ка их.
- Зачем, Витюша? Неудобно.
- Надевай, я сказал. Ты в них как принцесса страны рыжеволосых... Встречают по одёжке, не забыла?

Мать сидела в своём любимом кресле и читала «Огонёк».

- Мам, эту красавицу зовут Лена. («Здравствуйте», - прочирикала Лена). – А эту безмолвно удивлённую женщину, Ленок, зовут Ольга Михайловна. Будьте знакомы!
- Что ты меня как немую представляешь? Здравствуйте, Леночка. Проходите и садитесь. А то, что я удивилась, так с моим сынком вообще особенно скучать не приходится…

Через пять минут они втроём сидели на кухне и пили чай. Виктор, впрочем, ежеминутно вскидывался: «А где у нас варенье?» «Вот это печенье вкуснее, Ленок, бери его!» «Мам, а у нас где-то серебряные чайные ложки были?»

Лена, обжигаясь, пила горячий чай и её бледное личико с нежной и полупрозрачной кожей, слегка украшенное веснушками, на глазах краснело, а на лбу выступили капельки пота.
Мать же спокойно помешивала ложечкой чай, смотрела на них и потихоньку отхлёбывала из своей чашки.

- Мама! – наконец объявил Виктор. – Мы с Леной решили пожениться. И хотели бы пока жить в моей комнате. У неё скоро ребёнок будет. А родителей у неё нет, поэтому я и сватаюсь к ней перед тобой. – И с чувством хорошо выполненного долга облегчённо вздохнул и принялся допивать свой чай. Зато мать и Лена как по команде поставили свои чашки на стол.

- Ну, ты это… сынок?… Вы это уже окончательно решили? Я, разумеется, не против, но… И потом надо ещё с отцом поговорить…

И тут вдруг раздался напряжённый, но уверенный и чуть ли не с металлическим тембром голос Лены:

- Ольга Михайловна, можно нам с Вами поговорить вдвоём? – И не дожидаясь ответа от опешившей матери, повернулась к Виктору: - Витюша, выйди, пожалуйста, ненадолго. – Подождала, пока он, недовольно ворча, вышел в комнату. – Ольга Михайловна, родителей у меня действительно нет и о них я ничего хорошего сказать не могу. Работаю я медицинской сестрой, сама себя вполне обеспечиваю. А вот приданного у меня никакого нет: два платья и два халата, причём оба казённых. Это у меня поговорка такая, но она очень недалека от истины. Ни о какой свадьбе, разумеется, и речи быть не может. Если Вы разрешите, мы бы пожили, как сейчас говорят, гражданским браком. Месяца четыре у меня ещё ничего и заметно не будет. А за это время всё станет ясно: если я у Вас не приживусь, то сама уйду, не беспокойтесь. Я к самостоятельной жизни уже давно привыкла. А если всё будет хорошо, тогда и о свадьбе можно будет говорить… Прописка у меня, кстати, есть; я снимаю комнату на улице Фирсова. Выписываться оттуда, я, разумеется, не буду.
- Ну, что ж… - только и смогла произнести мать и на её глазах выступили слёзы. – Только, деточка моя, есть ещё одно обстоятельство, которое от меня никак не зависит…
- Вы о Гале? Я о ней знаю. Но здесь всё будет зависеть от Вити. Как он решит, так и будет… А ребёночка я и одна смогу воспитать, об этом Вы тоже не беспокойтесь.
- Да, деточка моя, ты действительно очень самостоятельная… - Мать утёрла слёзы платком. – Тогда последнее. Парень он, конечно хороший, но очень уж избалованный и - как бы это сказать? – боюсь, что немного ветреный.
- Ветерок… - прошелестела Лена.
- Что ты сказала, деточка?
- Нет-нет, ничего. Это я так…
- В общем, ты особенно у него на поводу не иди, понимаешь? Его иногда заносит… на поворотах. А когда надо будет посоветоваться, обращайся сразу ко мне. Хорошо? Иди сюда, я тебя поцелую…

10.

Когда Лена впервые увидела статуэтку своей святой тёзки, её серо-голубые глаза разгорелись любопытством:

- Ой! А где ты такую красивую штучку раздобыл?
- Вот поживёшь со мной, тогда всё и узнаешь. А то ещё сбежишь раньше времени…
- Куда же я от тебя сбегу? Это ты у нас знаменитый спринтер.
- Ладно, не ехидничай. Ты лучше скажи, у тебя в роду какой-нибудь бабки колдуньи случайно такой же рыжей не было?
- Не знаю. Все мои родные ярославские. Я их никого не знаю да и знать не хочу…

Святую Елену Виктор повесил над их «супружеской» постелью, красиво оформив фон чёрным бархатом.

- Это будет твоя святая защитница и ангел-хранитель! Смотри, как она на тебя похожа? Носик – один к одному. Вот только волосы у неё наверняка были другие. Рыжую бы не канонизировали…

И прожили они в любви, согласии и счастье ровно месяц.
Однажды на семинаре по факультетской терапии в учебную комнату вошёл сам профессор Марк Евгеньевич Лихциер, отец Галины. Молча кивнул всем головой, нашёл взглядом Виктора, поманил к себе пальцем и вышел. Виктор взглянул на преподавателя:

- Чего смотришь? – спросил тот. - Иди, если завёт.

«Интересно, зачем он меня вызвал?», - немного испугавшись, думал Виктор. Не собирается же он мстить ему за дочку. История там, конечно, вышла некрасивая, но расстались они вполне интеллигентно.
В конце коридора он увидел удалявшуюся фигуру своего несостоявшегося тестя и поспешил за ним. В кабинете Марк Евгеньевич уже сидел в своём антикварном кресле и раскуривал трубку, набитую «Герцеговиной флор».

- Присядь, Виктор. – Он ещё немного попыхтел над трубкой, но что-то там у него не заладилось, отложил её в сторону и продолжил: - Сейчас мне звонила Ольга Михайловна. Твою невесту по «Скорой» госпитализировали в гинекологическое отделение в одиннадцатой больнице. Это в Канищево.
- Как?… А что с ней? – опешил Виктор.
- Не перебивай. Сначала зайдёшь в кабинет к заведующей отделением Эмме Васильевне, - ровным голосом продолжал Лихциер. – Она хотела с тобой о чём-то поговорить. И сам у неё всё узнаешь: там на фоне токсикоза первой половины  анемия и порок митрального клапана.. На занятия можешь не возвращаться. Деньги на такси есть? Лучше бы тебе поторопиться.
- Да… Я найду... Я доберусь. А откуда у неё порок? – Виктор совсем растерялся.
- На, возьми… Бери-бери... И давай дуй на такси. Удачи!


11.

То, что у Лены начался токсикоз, было ясно всем, как она не пыталась, стесняясь родителей, его скрывать. Но токсикоз и токсикоз. Ну, подумаешь, подташнивает. Ни на что она не жаловалась. И вдруг – на тебе!

Только попросила как-то Виктора, чтобы он снял с изголовья изображение святой Елены:

- Она ночью приходит и душит меня.
- Вот уж не думал, что ты такая суеверная! Ну, хорошо-хорошо, перевешу на старое место. А это у тебя простая одышка. Сходи, сделай ЭКГ.

А ещё как-то через несколько дней попросила:

- Витюша, верни её, пожалуйста, на старое место. На то кладбище, где взял.

Он тогда с ней даже чуть не поругался. Такую прелесть, можно сказать, музейную вещь возвращать на кладбище? Он-то пока ещё с ума не сошёл.
Но сейчас, когда Виктор ехал в другой конец города на такси, о скульптурке святой Елены он и не вспоминал.

Эмму Васильевну он видел впервые. Выглядела она очень озабоченной. Не предложив ему сесть, сразу поднялась навстречу Виктору и стала говорить о злокачественной анемии, о гемоглобине, о пороке сердца, «который скрывала больная»… А закончила фразой, которая сразила Виктора наповал:

- У неё развивается эклампсия, ты представляешь, что это такое!? Судороги, выкидыш, кровотечение. А хуже всего, что она сама жить не хочет. Совершенно не борется за свою жизнь. Вот ты с ней и поговори, внуши ей оптимизм и веру в выздоровление. В противном случае, ты уж нас извините. Мы тут не боги...

В палате было ещё две койки. Виктор взял в руку тонкую и холодную ладошку Лены. Её сейчас должны были отвезти в операционную, так как уже появилась угроза выкидыша.

- Витюшенька, ты не волнуйся. У меня всё будет хорошо. Вот только второго такого «ветерка», как ты, родить не удастся...
            Виктор, как последний дурак, молчал и только сжимал её ладонь. Слёзы стояли где-то у самого горла, он не мог вымолвить ни одного слова и лишь смотрел на бледное, осунувшееся лицо, обрамлённое оранжевым ореолом.

- Солнышко ты моё, - срывающимся голосом только и смог произнести он. В палату вошли две санитарки с каталкой.
- Кто тут Богомолова? Ну-ка, давай сама потихоньку перелезай на носилки…


12.

В конце января, на зимние каникулы Виктор поехал в Ярославль, в тот самый город, куда он клялся больше никогда не возвращаться. Ехал и думал, что прошло всего полгода, а как много за это время случилось!

Добрался до того же самого кладбища уже после обеда и, на этот раз ни от кого не прячась, подошёл к знакомой могиле. Хорошо, что она была расположена в первом ряду, подступ к ней здесь был расчищен от снега.
На кресте в том месте, где когда-то располагалась железная коробочка со скульптуркой, осталось что-то вроде небольшой планки-полочки. Виктору всё же пришлось перелезать через высокую оградку в сугроб, чтобы дойти до креста у дальнего края могилы. Святую Елену, завёрнутую в полиэтиленовый пакет, он поставил на эту полочку и привязал леской, чтобы она не упала. Потом счистил рукой снег с плиты. И без особого труда разобрал:

Упокой Господи душу ея во Царствiи Небесномъ
Елена Богомолова
 Жития ея было
род. 1867 - скончъ. 1887
Господи прiми духъ ея.

Получалось так, что это фактически была могила Елены: и фамилия и имя точно совпадали. Совпадали и годы жизни, но со сдвигом на сто лет. Мистика какая-то!

Виктор, не торопясь, побрёл к выходу.
В светлом проёме калитки стоял мужчина в длинном старом плаще и с сумкой в руке. Виктор, не останавливаясь, шёл прямо на него: если это «глюки», то он пройдёт сквозь это приведение, а если нет… Виктор шёл на него, но когда до «грибника» оставалось не более полуметра, мужичок проворно отскочил в сторону.

Виктор перешагнул через высокий брус калитки и остановился. Повернулся к мужчине и спросил, смотря ему прямо в глаза:

- Что Вам от меня нужно, а?
- Теперь уже ничего. Не беспокойтесь. Я так просто… Вот хорошо, что Вы скульптурку верёвочкой обвязали. А то неровён час ветер сдует… А она для нас дорогая очень. Её в двенадцатом году сам патриарх Тихон освящал. Архиепископом у нас тогда был… А так - ничего. Не беспокойтесь…

Домой он вернулся утром, когда уже раздражающе празднично светило яркое январское солнце. Зимой такое иногда бывает…

***
Август 2001.