Города, где я бывал глава 4-1

ПЛАВСК
Итак, в начале февраля 1958 года я был призван и направлен в город Плавск Тульской области в сержантскую школу, которая готовила младший командный состав для радиолокационных войск ПВО (противовоздушной обороны). Школа работала с ноября и призывники уже адаптировались к армейской жизни, а мне приходилось садиться в идущий поезд. В учёбе у меня проблем не было: моё неоконченное, но высшее образование давало мне преимущество перед слушателями, имеющими, в лучшем случае, среднетехническое. А вот со спортивной формой были явные проблемы. Я потерял её в Москве в постоянных страданиях и выпивках.
         Но сначала – общие моменты.
Располагались мы в хорошей двухэтажной каменной казарме. Правда, туалет был на улице. От казармы до столовой – метров 150. Для принятия пищи мы выходили на улицу, строились и с песней направлялись в столовую. Перед построением на обед мы должны были прыгнуть через гимнастического коня, стоявшего перед самым выходом. Совершивший прыжок выходил на улицу, не совершивший возвращался для повтора. Школа тех лет была спартанской. Трёхкилометровый кросс – каждый день, а с полной выкладкой – раз в неделю обязательно. Гимнастика: турник, брусья, конь и отжимание от пола – вещи повседневные. А ночные тревоги? Кадры, которые должны были решать всё, ковались основательно.
                В школе было четыре роты. В каждой роте – три взвода. Командиром нашей роты был Герой Советского Союза гвардии майор Бартун, прошедший войну не в тылу, а на передовой, бок о бок с рядовыми. А таковыми в то время были не безусые юнцы, а обстрелянные опытные мужики. И когда Бартун проходил мимо нас, сидевших на скамейке,то под нос себе бурчал: «Интеллигентские рожи». Тем не менее, к солдатам он был справедлив, хотя и строг. Командиров взводов – лейтенантов, недавно окончивших военные училища, гонял нещадно. Командиром нашего взвода бы лейтенант Гласнов. Он запомнился тем, что когда ему говорили: «Товарищ лейтенант, вы же обещали», он говорил: «Я обещал и обещать буду». Экзамены по матчасти в школе проходили весной. И Гласнов обещал, что отличники поедут в десятидневный отпуск домой. Мы старались, и я матчасть сдал на отлично. Но когда настало время получить обещанное, оказалось, что число отпускников ограниченно, и я в него не попал. Но Гласнов под моим лёгким давлением сказал, что я могу отлучиться на 10 дней, а он этого не заметит. Короче, два дурака договорились.
              Узнав в Плавске расписание поезда, проходящего через Серпухов, вечером я двинулся на вокзал. Выход из расположения школы был известен и доступен – под колючей проволокой в глубине двора. Выходил я так, чтобы время пребывания на вокзале было минимальным. Патрули, блин. Как только прибыл поезд, я загрузился в вагон и забрался сразу на третью полку. По приезде в Серпухов, так же втихаря я заявился на Нижнюю Серпейку. Узнав, каким образом я оказался здесь, отец промолчал. А на следующий день, переодевшись в гражданку, я уехал в Москву, чтобы повидать своего друга Юру Ячменёва. Он в то время проживал где-то в районе ЦТСА(Театр советской армии) в тесной комнате своей жены. Время было позднее и, выпив слегка, мы легли спать. На меня такая доза не повлияла никак. А Юра был в отключке. Мы легли с ним на одну кровать – как говорится, «в тесноте, да не в обиде». А жена приткнулась на диванчике. Проснувшись, мой дружбан начал выяснять – зачем я вставал ночью. Он обнаружил где-то окурок, а это бросало тень на честность его жены. Он, конечно же, окончательно спился. Я сказал ему, что он – дурак, и уехал в Серпухов, а потом и в школу. Поверх формы надел плащ. Отец перед уходом просветил меня. – Ты понимаешь, что ты дезертировал из части? А за это полагается штрафная рота. И добавил – если такое повторится, он лично сдаст меня в комендатуру.
           На каждом этаже располагались две роты, а у входа возле тумбочки стоял дневальный. Наш Бартун был шутник, однако. Когда в роте появлялся командир, дневальный давал команду:
– Рота, смирно!
И докладывал об обстановке:
– Товарищ майор, за время моего дежурства происшествий не случилось. Рота натягивает кабеля.
Имелись в виду кабели РЛС. На что майор спросил:
– Какого? Белого или чёрного?
В каждой роте был старшина и по два сержанта на взвод. Сержанты назначались из курсантов, окончивших школу. Фамилии одного сержанта нашего взвода я не помню, но вот фамилия сержанта Пронькина вписана в мою память навечно.
           Февраль – месяц зимний, и кроссы с полной выкладкой мы бегали раз в неделю. Полная выкладка составляла: гружёный вещмешок, противогаз и карабин СКС (самозарядный карабин Симонова). Первому месту презентовались шахматы или шашки, поэтому борьба между взводами велась бескомпромиссная. Всё руководство школы располагалось на финише – на деревянной сколоченной трибуне, и с высоты наблюдало конечный отрезок. А поскольку формы я ещё не обрёл, для меня это было суровым испытанием. Но шахматы... Вначале я держался с взводом, но потом начинал стабильно отставать: не работала дыхалка, карабин бил по ногам. Курсанты взвода не могли допустить моего отставания: зачёт проводился по последнему. Поэтому мне помогали: бегущий впереди равнялся со мной, забирал карабин и убегал вперёд. Некоторое время я придерживался общего темпа, но снова отставал. Тогда ко мне подбегал другой помощник и забирал вещмешок. Следующий забрал противогаз. А последний снял с меня шинель. И тут случилось чудо – у меня открылось второе дыхание, и я рванул. Я обогнал всех в своём взводе и летел к финишу первым. Руководство школы опешило: голый, без выкладки, несётся впереди всех. Такого никто никогда не видел.
             А тревоги? Они делались обычно на рассвете. Школа поднималась, заводились машины радиолокационных станций, и начиналось движение. Машины шли по шоссе. Впереди и сзади двигались головной и тыловой дозоры, а слева и справа по целине – боковые. Почему-то нашему взводу всегда доставался боковой правый дозор. Мы должны были идти по целине, по колено в снегу, и при этом не отставать от машин, идущих по шоссе. Иногда не хватало сил. Как-то я остановился. Подбежал Пронькин:
– Вперёд!
– Хоть стреляй, не могу.
Но добежал.
          Очень часто у нас проводились тактические учения. Однажды, тоже ещё зимой, мы «брали высоту», занятую воображаемым противником. Не бежать, а карабкаться с криком «ура» по заснеженному склону с карабинами наперевес и с примкнутыми штыками, да ещё под присмотром сержанта Пронькина – это кое-что. Но в этот раз Пронькин бежал чуть впереди меня. И меня одолевало желание умышленно споткнуться и пырнуть штыком ненавистного сержанта. Но, слава Богу, соблазн я преодолел ценой неимоверных усилий.
      У меня был хронический тонзиллит, в просторечии –ангина. Температура постоянно держалась около 37,4, и я пользовался этим. В зимнее время, когда намечалась тревога, я шёл в медсанчасть (МСЧ), замерял температуру, и меня оставляли там. Но однажды я облажался. Железно должен был состояться кросс. Я замерил температуру 36.6. Подышал в открытую форточку – 36.6. Вышел раздетым на улицу – 36.6. Одел в сапоги мокрые портянки – 36.6. Закалился боец, значит. Кросс пробежал хорошо.
                По части шахмат. Был у нас в роте Миша, парень величины непомерной и хороший игрок в шахматы – всех обыгрывал. Однажды я предложил ему сыграть на интерес. И тут Миша поплыл. Мы сыграли с ним несколько партий. Заведомо я знал, что он сильней меня. Но ответственность парализовывала Мишу: он продулся вдрызг и больше со мной играть не садился. Психология, блин.
        Нас готовили для работы на радиолокационных станциях (РЛС). Сейчас те станции – такая древность, что никто о них и понятия не имеет. РЛС того времени – восьмёрка и десятка – состояли каждая из силовой и аппаратной машин. Силовая машина обеспечивала электропитание аппаратной машины. В аппаратной размещалась аппаратура, обеспечивающая обзор воздушного пространства. Обстановка фиксировалась оператором на индикаторе кругового обзора. После окончания школы мы обретали военную специальность – оператор РЛС. Учёба нарабатывала у нас умение и навыки развёртывания и свёртывания станций. Аппаратура состояла из блоков, каждый из которых выполнял определённую функцию. Мы изучали матчасть по блок-схемам. Главное было в том, чтобы мы могли определить неисправный блок и быстро заменить его, обеспечив непрерывную работу станции. Мы развёртывали антенны, прокладывали кабели от антенны к аппаратной, включали силовую, прогревали и включали аппаратную машину, садились в аппаратной и вели работу. То есть работали по полному циклу. Так что, наша служба, сдобренная физическими тренировками, не казалась нам мёдом. Я сейчас вспоминаю то время, и оно мне кажется насыщенным, молодым и счастливым.
             Устраивали у нас и культурные мероприятия. Плавск находится недалеко от Ясной Поляны. Нас организованно возили туда с экскурсией. Впечатления у нас были богатыми.
   И ещё одно – посещение школы родственниками. К курсантам приезжали со всех концов страны. Приезжали отцы, матери, сёстры, братья. По этому поводу курсанту давалось увольнение на несколько часов. Родные с чадом устраивались в гостинице. Там ребята отъедались, миловались, а родные, когда курсант уходил в часть, нагружали его снедью. Надо сказать, что и мы ждали его возращения.
             Летом мы селились в лагерях – разбивали палатки и перебирались в них из казармы. Во время установки палатки я как бы стихийно стал руководителем: были среди курсантов и неумехи – палатку видели в первый раз. Таким без мата что-нибудь объяснить было невозможно. Ну, я и объяснял от души. А мимо за палатками проходил Бартун. Я заметил его, но поздно. Через некоторое время дневальный объявил:
– Курсант Троицкий, в кабинет командира роты.
Я понял всё.
– Курсант Троицкий, вы человек интеллигентный (так он сказал, будучи осведомлён о моём незаконченном высшем) и задание будет вам интеллигентное.
Он ждал, что я спрошу – какое?
А я спросил:
– Туалет?
– Так точно. Проверю лично.
Мне показалось, что ему понравилась моя смекалка, и я обрёл его доверие, в чём мне пришлось убедиться позже.  Лично – после моего доклада – он ничего не проверял.
                В это лагерное время я заболел и лёг в МСЧ. Проводить время в нормальных условиях, предоставленным самому себе, лёжа на нормальной кровати читать хорошую книгу (как сейчас помню – «Кукла» Болеслава Пруса) – это ли не блаженство? В помещении МСЧ находилась аптека, которой ведал офицер медицинской службы. Уходя, он запирал аптеку на контрольный замок, в который вкладывал бумажку со своей росписью. Лежу, наслаждаюсь. Вдруг ко мне прибегают соседи по койке и возбуждённо начинают объяснять, что в аптеке – спирт, и это видно в щёлку у двери. Почему ко мне? Какую репутацию я у них заслужил? Но – раз пришли, надо помочь. Действительно, дверь приоткрывалась настолько, насколько допускал контрольный замок, и через щель была видна двадцатилитровая бутыль, заполненная до половины. В пилотке солдата всегда есть иголка с ниткой. Иголкой я аккуратно сдвинул контрольную бумажку к краю и за высунувшийся кончик вытащил её. Открыть сам замок гвоздём не составило труда. В неопечатанной бутыли оказался не спирт, а денатурат. А вот бутыль со спиртом была опечатана и недоступна. Денатурат. Вспоминаю о нём с содроганием. Жидкость голубоватого цвета, резко пахнущая керосином, но всё-таки спирт. О его употреблении я был не в курсе, а вот мои соседи по МСЧ, прошедшие школу жизни в рабочих слоях, были более образованны. Набрав солдатский котелок зелья и добыв в столовой закуси, мы приступили к пьянке. А время-то было уже за полночь. Удовлетворив свои низменные потребности, мы вспомнили о наших братьях, стоявших дневальными у палаток всех четырёх рот, и позвонили им. Все они не замедлили явиться, «принять» и возвратиться нести службу. К утру все наряды эту службу несли обнимая столбы, возле которых стояли. Но что интересно, старшины рот, которые приходили раньше офицеров, заменили своих пьяных дневальных, отправили их отсыпаться и никакого расследования не последовало. Аптеку мы закрыли, вложив на своё место контрольную бумажку с росписью офицера. Больше я в жизни никогда суррогатов не употреблял: мерзкая вещь, доложу я вам.
           Шло время, и в трудах шла учёба, а она, как и всё, тоже имеет свой конец. Подошёл срок сдачи выпускных экзаменов. Принимать экзамены приезжала комиссия из Москвы, и до её приезда образовалось окно. 7 ноября нам дали увольнения в город. Меня пригласила в гости наша библиотекарша – молодая симпатичная девушка. И не меня одного. Был накрыт стол, на содержание которого и мы внесли свою посильную лепту. Поскольку девушке оказывали внимание все, а мне она предпочтения не отдавала, я набрался прилично и, огорчённый, подался в школу. При подходе к КПП (контрольно пропускной пункт) меня настиг Бартун и, составив представление о моём состоянии, приказал
– Иди за мной.
При входе на КПП надлежало доложить дежурному по части:
- Курсант Троицкий из увольнения прибыл. За время увольнения замечаний не имел. 
Как же, доложил бы я. Командир роты лёг на окно, загородил меня от дежурного и протолкнул за своей спиной, а дежурному сказал:
– Это мой, всё нормально.
Я прошёл и отсыпался в казарме: режим там был уже свободен.
                После праздников прибыла комиссия. В основном, это был строевой смотр. Погода выдалась сумрачная, а на асфальте плаца стояли лужи. Проверяющий вызывал по фамилии курсанта, давал несколько команд и возвращал его в строй. Я прошёл эту процедуру, и вдруг из-за проверяющих вышел Бартун и попросил разрешения позаниматься со мной.
      Ему разрешили. И тут началось: «На-право, на-лево, ша-гом марш!» Но венцом этого издевательства было, когда он командами подводил к луже и командовал: «Ложись!», что было делать? Я ложился. Погоняв меня минут пятнадцать перед удивлёнными проверяющими, он скомандовал:
– Курсант Троицкий, ко мне.
Я подошёл и, не дав мне доложить, что по его приказу я прибыл, спросил меня:
– Ясно?
– Так точно.
А что же тут неясного? – Аукалось 7 ноября…
                После экзаменов за нами должны были приехать «покупатели». Перед этим нас опрашивали, кто где хотел бы продолжать службу. Отличники имели приоритет. А так как я был таковым, подумав, я решил ехать в Закарпатье, где похоронена моя мать. Оставаясь в казарме, мы уже были ничьи. И тут началось. Драки, ругань. Чтобы не погружаться в это добро, я слёг в родную мне МСЧ. Начали приезжать «покупатели». И вдруг меня подзывают к телефону. У телефона – Бартун:
– Троицкий, долго ты будешь валяться в санчасти? Если ты через 10 минут не будешь у меня, поедешь на Крайний Север.
У командира находились покупатели из Одессы. Так гвардии майор, герой Советского Союза решил одним ударом мою судьбу. Царствие ему небесное – добрый был человек.













ПЛАВСК
Итак, в начале февраля 1958 года я был призван и направлен в город Плавск Тульской области в сержантскую школу, которая готовила младший командный состав для радиолокационных войск ПВО (противовоздушной обороны). Школа работала с ноября и призывники уже адаптировались к армейской жизни, а мне приходилось садиться в идущий поезд. В учёбе у меня проблем не было: моё неоконченное, но высшее образование давало мне преимущество перед слушателями, имеющими, в лучшем случае, среднетехническое. А вот со спортивной формой были явные проблемы. Я потерял её в Москве в постоянных страданиях и выпивках.
         Но сначала – общие моменты.
Располагались мы в хорошей двухэтажной каменной казарме. Правда, туалет был на улице. От казармы до столовой – метров 150. Для принятия пищи мы выходили на улицу, строились и с песней направлялись в столовую. Перед построением на обед мы должны были прыгнуть через гимнастического коня, стоявшего перед самым выходом. Совершивший прыжок выходил на улицу, не совершивший возвращался для повтора. Школа тех лет была спартанской. Трёхкилометровый кросс – каждый день, а с полной выкладкой – раз в неделю обязательно. Гимнастика: турник, брусья, конь и отжимание от пола – вещи повседневные. А ночные тревоги? Кадры, которые должны были решать всё, ковались основательно.
                В школе было четыре роты. В каждой роте – три взвода. Командиром нашей роты был Герой Советского Союза гвардии майор Бартун, прошедший войну не в тылу, а на передовой, бок о бок с рядовыми. А таковыми в то время были не безусые юнцы, а обстрелянные опытные мужики. И когда Бартун проходил мимо нас, сидевших на скамейке,то под нос себе бурчал: «Интеллигентские рожи». Тем не менее, к солдатам он был справедлив, хотя и строг. Командиров взводов – лейтенантов, недавно окончивших военные училища, гонял нещадно. Командиром нашего взвода бы лейтенант Гласнов. Он запомнился тем, что когда ему говорили: «Товарищ лейтенант, вы же обещали», он говорил: «Я обещал и обещать буду». Экзамены по матчасти в школе проходили весной. И Гласнов обещал, что отличники поедут в десятидневный отпуск домой. Мы старались, и я матчасть сдал на отлично. Но когда настало время получить обещанное, оказалось, что число отпускников ограниченно, и я в него не попал. Но Гласнов под моим лёгким давлением сказал, что я могу отлучиться на 10 дней, а он этого не заметит. Короче, два дурака договорились.
              Узнав в Плавске расписание поезда, проходящего через Серпухов, вечером я двинулся на вокзал. Выход из расположения школы был известен и доступен – под колючей проволокой в глубине двора. Выходил я так, чтобы время пребывания на вокзале было минимальным. Патрули, блин. Как только прибыл поезд, я загрузился в вагон и забрался сразу на третью полку. По приезде в Серпухов, так же втихаря я заявился на Нижнюю Серпейку. Узнав, каким образом я оказался здесь, отец промолчал. А на следующий день, переодевшись в гражданку, я уехал в Москву, чтобы повидать своего друга Юру Ячменёва. Он в то время проживал где-то в районе ЦТСА(Театр советской армии) в тесной комнате своей жены. Время было позднее и, выпив слегка, мы легли спать. На меня такая доза не повлияла никак. А Юра был в отключке. Мы легли с ним на одну кровать – как говорится, «в тесноте, да не в обиде». А жена приткнулась на диванчике. Проснувшись, мой дружбан начал выяснять – зачем я вставал ночью. Он обнаружил где-то окурок, а это бросало тень на честность его жены. Он, конечно же, окончательно спился. Я сказал ему, что он – дурак, и уехал в Серпухов, а потом и в школу. Поверх формы надел плащ. Отец перед уходом просветил меня. – Ты понимаешь, что ты дезертировал из части? А за это полагается штрафная рота. И добавил – если такое повторится, он лично сдаст меня в комендатуру.
           На каждом этаже располагались две роты, а у входа возле тумбочки стоял дневальный. Наш Бартун был шутник, однако. Когда в роте появлялся командир, дневальный давал команду:
– Рота, смирно!
И докладывал об обстановке:
– Товарищ майор, за время моего дежурства происшествий не случилось. Рота натягивает кабеля.
Имелись в виду кабели РЛС. На что майор спросил:
– Какого? Белого или чёрного?
В каждой роте был старшина и по два сержанта на взвод. Сержанты назначались из курсантов, окончивших школу. Фамилии одного сержанта нашего взвода я не помню, но вот фамилия сержанта Пронькина вписана в мою память навечно.
           Февраль – месяц зимний, и кроссы с полной выкладкой мы бегали раз в неделю. Полная выкладка составляла: гружёный вещмешок, противогаз и карабин СКС (самозарядный карабин Симонова). Первому месту презентовались шахматы или шашки, поэтому борьба между взводами велась бескомпромиссная. Всё руководство школы располагалось на финише – на деревянной сколоченной трибуне, и с высоты наблюдало конечный отрезок. А поскольку формы я ещё не обрёл, для меня это было суровым испытанием. Но шахматы... Вначале я держался с взводом, но потом начинал стабильно отставать: не работала дыхалка, карабин бил по ногам. Курсанты взвода не могли допустить моего отставания: зачёт проводился по последнему. Поэтому мне помогали: бегущий впереди равнялся со мной, забирал карабин и убегал вперёд. Некоторое время я придерживался общего темпа, но снова отставал. Тогда ко мне подбегал другой помощник и забирал вещмешок. Следующий забрал противогаз. А последний снял с меня шинель. И тут случилось чудо – у меня открылось второе дыхание, и я рванул. Я обогнал всех в своём взводе и летел к финишу первым. Руководство школы опешило: голый, без выкладки, несётся впереди всех. Такого никто никогда не видел.
             А тревоги? Они делались обычно на рассвете. Школа поднималась, заводились машины радиолокационных станций, и начиналось движение. Машины шли по шоссе. Впереди и сзади двигались головной и тыловой дозоры, а слева и справа по целине – боковые. Почему-то нашему взводу всегда доставался боковой правый дозор. Мы должны были идти по целине, по колено в снегу, и при этом не отставать от машин, идущих по шоссе. Иногда не хватало сил. Как-то я остановился. Подбежал Пронькин:
– Вперёд!
– Хоть стреляй, не могу.
Но добежал.
          Очень часто у нас проводились тактические учения. Однажды, тоже ещё зимой, мы «брали высоту», занятую воображаемым противником. Не бежать, а карабкаться с криком «ура» по заснеженному склону с карабинами наперевес и с примкнутыми штыками, да ещё под присмотром сержанта Пронькина – это кое-что. Но в этот раз Пронькин бежал чуть впереди меня. И меня одолевало желание умышленно споткнуться и пырнуть штыком ненавистного сержанта. Но, слава Богу, соблазн я преодолел ценой неимоверных усилий.
      У меня был хронический тонзиллит, в просторечии –ангина. Температура постоянно держалась около 37,4, и я пользовался этим. В зимнее время, когда намечалась тревога, я шёл в медсанчасть (МСЧ), замерял температуру, и меня оставляли там. Но однажды я облажался. Железно должен был состояться кросс. Я замерил температуру 36.6. Подышал в открытую форточку – 36.6. Вышел раздетым на улицу – 36.6. Одел в сапоги мокрые портянки – 36.6. Закалился боец, значит. Кросс пробежал хорошо.
                По части шахмат. Был у нас в роте Миша, парень величины непомерной и хороший игрок в шахматы – всех обыгрывал. Однажды я предложил ему сыграть на интерес. И тут Миша поплыл. Мы сыграли с ним несколько партий. Заведомо я знал, что он сильней меня. Но ответственность парализовывала Мишу: он продулся вдрызг и больше со мной играть не садился. Психология, блин.
        Нас готовили для работы на радиолокационных станциях (РЛС). Сейчас те станции – такая древность, что никто о них и понятия не имеет. РЛС того времени – восьмёрка и десятка – состояли каждая из силовой и аппаратной машин. Силовая машина обеспечивала электропитание аппаратной машины. В аппаратной размещалась аппаратура, обеспечивающая обзор воздушного пространства. Обстановка фиксировалась оператором на индикаторе кругового обзора. После окончания школы мы обретали военную специальность – оператор РЛС. Учёба нарабатывала у нас умение и навыки развёртывания и свёртывания станций. Аппаратура состояла из блоков, каждый из которых выполнял определённую функцию. Мы изучали матчасть по блок-схемам. Главное было в том, чтобы мы могли определить неисправный блок и быстро заменить его, обеспечив непрерывную работу станции. Мы развёртывали антенны, прокладывали кабели от антенны к аппаратной, включали силовую, прогревали и включали аппаратную машину, садились в аппаратной и вели работу. То есть работали по полному циклу. Так что, наша служба, сдобренная физическими тренировками, не казалась нам мёдом. Я сейчас вспоминаю то время, и оно мне кажется насыщенным, молодым и счастливым.
             Устраивали у нас и культурные мероприятия. Плавск находится недалеко от Ясной Поляны. Нас организованно возили туда с экскурсией. Впечатления у нас были богатыми.
   И ещё одно – посещение школы родственниками. К курсантам приезжали со всех концов страны. Приезжали отцы, матери, сёстры, братья. По этому поводу курсанту давалось увольнение на несколько часов. Родные с чадом устраивались в гостинице. Там ребята отъедались, миловались, а родные, когда курсант уходил в часть, нагружали его снедью. Надо сказать, что и мы ждали его возращения.
             Летом мы селились в лагерях – разбивали палатки и перебирались в них из казармы. Во время установки палатки я как бы стихийно стал руководителем: были среди курсантов и неумехи – палатку видели в первый раз. Таким без мата что-нибудь объяснить было невозможно. Ну, я и объяснял от души. А мимо за палатками проходил Бартун. Я заметил его, но поздно. Через некоторое время дневальный объявил:
– Курсант Троицкий, в кабинет командира роты.
Я понял всё.
– Курсант Троицкий, вы человек интеллигентный (так он сказал, будучи осведомлён о моём незаконченном высшем) и задание будет вам интеллигентное.
Он ждал, что я спрошу – какое?
А я спросил:
– Туалет?
– Так точно. Проверю лично.
Мне показалось, что ему понравилась моя смекалка, и я обрёл его доверие, в чём мне пришлось убедиться позже.  Лично – после моего доклада – он ничего не проверял.
                В это лагерное время я заболел и лёг в МСЧ. Проводить время в нормальных условиях, предоставленным самому себе, лёжа на нормальной кровати читать хорошую книгу (как сейчас помню – «Кукла» Болеслава Пруса) – это ли не блаженство? В помещении МСЧ находилась аптека, которой ведал офицер медицинской службы. Уходя, он запирал аптеку на контрольный замок, в который вкладывал бумажку со своей росписью. Лежу, наслаждаюсь. Вдруг ко мне прибегают соседи по койке и возбуждённо начинают объяснять, что в аптеке – спирт, и это видно в щёлку у двери. Почему ко мне? Какую репутацию я у них заслужил? Но – раз пришли, надо помочь. Действительно, дверь приоткрывалась настолько, насколько допускал контрольный замок, и через щель была видна двадцатилитровая бутыль, заполненная до половины. В пилотке солдата всегда есть иголка с ниткой. Иголкой я аккуратно сдвинул контрольную бумажку к краю и за высунувшийся кончик вытащил её. Открыть сам замок гвоздём не составило труда. В неопечатанной бутыли оказался не спирт, а денатурат. А вот бутыль со спиртом была опечатана и недоступна. Денатурат. Вспоминаю о нём с содроганием. Жидкость голубоватого цвета, резко пахнущая керосином, но всё-таки спирт. О его употреблении я был не в курсе, а вот мои соседи по МСЧ, прошедшие школу жизни в рабочих слоях, были более образованны. Набрав солдатский котелок зелья и добыв в столовой закуси, мы приступили к пьянке. А время-то было уже за полночь. Удовлетворив свои низменные потребности, мы вспомнили о наших братьях, стоявших дневальными у палаток всех четырёх рот, и позвонили им. Все они не замедлили явиться, «принять» и возвратиться нести службу. К утру все наряды эту службу несли обнимая столбы, возле которых стояли. Но что интересно, старшины рот, которые приходили раньше офицеров, заменили своих пьяных дневальных, отправили их отсыпаться и никакого расследования не последовало. Аптеку мы закрыли, вложив на своё место контрольную бумажку с росписью офицера. Больше я в жизни никогда суррогатов не употреблял: мерзкая вещь, доложу я вам.
           Шло время, и в трудах шла учёба, а она, как и всё, тоже имеет свой конец. Подошёл срок сдачи выпускных экзаменов. Принимать экзамены приезжала комиссия из Москвы, и до её приезда образовалось окно. 7 ноября нам дали увольнения в город. Меня пригласила в гости наша библиотекарша – молодая симпатичная девушка. И не меня одного. Был накрыт стол, на содержание которого и мы внесли свою посильную лепту. Поскольку девушке оказывали внимание все, а мне она предпочтения не отдавала, я набрался прилично и, огорчённый, подался в школу. При подходе к КПП (контрольно пропускной пункт) меня настиг Бартун и, составив представление о моём состоянии, приказал
– Иди за мной.
При входе на КПП надлежало доложить дежурному по части:
- Курсант Троицкий из увольнения прибыл. За время увольнения замечаний не имел. 
Как же, доложил бы я. Командир роты лёг на окно, загородил меня от дежурного и протолкнул за своей спиной, а дежурному сказал:
– Это мой, всё нормально.
Я прошёл и отсыпался в казарме: режим там был уже свободен.
                После праздников прибыла комиссия. В основном, это был строевой смотр. Погода выдалась сумрачная, а на асфальте плаца стояли лужи. Проверяющий вызывал по фамилии курсанта, давал несколько команд и возвращал его в строй. Я прошёл эту процедуру, и вдруг из-за проверяющих вышел Бартун и попросил разрешения позаниматься со мной.
      Ему разрешили. И тут началось: «На-право, на-лево, ша-гом марш!» Но венцом этого издевательства было, когда он командами подводил к луже и командовал: «Ложись!», что было делать? Я ложился. Погоняв меня минут пятнадцать перед удивлёнными проверяющими, он скомандовал:
– Курсант Троицкий, ко мне.
Я подошёл и, не дав мне доложить, что по его приказу я прибыл, спросил меня:
– Ясно?
– Так точно.
А что же тут неясного? – Аукалось 7 ноября…
                После экзаменов за нами должны были приехать «покупатели». Перед этим нас опрашивали, кто где хотел бы продолжать службу. Отличники имели приоритет. А так как я был таковым, подумав, я решил ехать в Закарпатье, где похоронена моя мать. Оставаясь в казарме, мы уже были ничьи. И тут началось. Драки, ругань. Чтобы не погружаться в это добро, я слёг в родную мне МСЧ. Начали приезжать «покупатели». И вдруг меня подзывают к телефону. У телефона – Бартун:
– Троицкий, долго ты будешь валяться в санчасти? Если ты через 10 минут не будешь у меня, поедешь на Крайний Север. Я понимал, что майор шутить не любит и бегом поспешил в роту.
       У командира находились покупатели из Одессы. Так гвардии майор, герой Советского Союза решил одним ударом мою судьбу. Царствие ему небесное – добрый был человек.