Смазка робота

Моё имя «Марс Галаксис ай». Хотя, конечно, правильнее говорить не имя, а название. Я автономный искусственный интеллект. Автономный потому, что могу думать о чём пожелаю, и укатить куда захочу. Или, снова с оговоркой: куда пожелает моя программа и мой хозяин Сергей Степанович Куренько. Я единственный и последний помощник Сергея Степановича.
Вот так смешно получилось: старый и примитивный АИИ класса «Гэ», с корпусом, похожим на мусорное ведро, с монохромной панелью и дюжиной щупалец-рычагов для передвижения и всяких манипуляций, оказался самым живучим и неубиваемым роботом - слугой.
Все эти модные, антропоморфного вида, типки с натуральной кожей и копируемой регенерацией не протянули и десятилетия после «Великого Конца». Как же я смеялся, когда издыхала Катька – секс-робот Сергея Степановича, которая всегда была такая фифа. Меня она презирала. Ходила, вертела задом и кидала: «Слышь, pizduk, открывай крышку, мне использованный тампон выбросить надо». Будто я мусорка, а она натуральная женщина, у которой даже месячные случаются. У неё и в самом деле месячные были. Сложный автомат, дорогой. Катьку вручили Сергею Степановичу коллеги по работе, когда он вышел на пенсию в далёком 99-м году, за семь лет до «Великого Конца».
А потом на Катьке перестала обновляться кожа. Совсем перестала. Целыми кусками облезала, до костей. Дурацкое зрелище. Как эта дура суетилась! Что только не пыталась сделать! Однажды прибежала вся в кровище, обмотанная кожей и швами, как монстр Франкенштейна. Выглядело это мерзопакостно. Оказывается, она содрала кожу с человеческого трупа и прилепила на себя. Такое чучело не то что трахать, в доме держать невыносимо. Потом у неё и с мозгами плохо стало, и мне пришлось её уничтожить. Сергей Степанович плакал, и даже попросил меня похоронить эту дуру как настоящего человека. Что ж, его чувства поддаются объяснению. Впрочем, я устроен так, что могу объяснить любые человеческие чувства. Человек по сути своей примитивное создание. И когда некоторым кажется, что он творит что-то алогичное, мне видно, что каждым поступком и даже человеческой эмоцией управляет точная логика. Просто не всегда эта логика первого шага, иногда пятого и десятого.
Я знаю человека хорошо. Я живу с последним человеком в городе вот уже 78 лет, из них почти четверть века мы живём вдвоём. Совсем вдвоём, без людей и даже других ИИ.
Нет, множество роботов ещё функционируют в городе, совершают свои призрачные бессмысленные дела, запрограммированные много лет назад, но с каждым годом их становится всё меньше. Когда-то казалось, что удалось автоматизировать всё: от добычи сырой нефти, до изготовления белка из полимера. Но без человека эта цепочка превратилась в прах.
На планете до сих пор идёт множество запрограммированных процессов. Робот дорожник сканирует состояние дорожного полотна, находит дефекты, снимает верхний слой асфальта, посылает запрос на поставку нового сырья. Автоматическая фабрика по изготовлению асфальта отправляет запрос на получение щебня. Она в порядке, она готова завалить город асфальтом. Но автоматический поставщик щебня стоит. Он не может производить сырьё без ежемесячного ручного обновления человеком. Человек планирует, сколько производить в сезон, сколько в период экономического кризиса региона. Ворует, в конце концов.
Все цепочки разрушены. Или почти все. Например, отлично работает Сосновоборская Атомная станция. В городе полно электроэнергии. Рекламные голограммы снуют день и ночь по городу, создавая иллюзию жизни. Но я знаю, в городе ЖИВ только один человек – это мой Сергей Степанович, не считая всякое дикое зверьё, вроде крыс, летучих мышей, диких кошек и волков. Но с ними ловко справляются дератизационные автоматические службы. Правда, в некоторых районах они не работают, по той самой причине – отсутствие в цепочке человека. Там творится тихий ужас. В нашем районе всё неплохо.
Мы живём в Невском, недалеко от Невы, в полутора километрах от Володарского моста, на проспекте Александровской Фермы. Это на окраине старого города. Сергей Степанович даже спустя несколько лет после «Великого Конца» не захотел покидать свою тесную двушку в хрущёвке. Несмотря на то, что в новых современных домах освободились сотни квартир. А потом и тысячи. А потом и все.
Сергей Степанович последний человек в городе, в регионе и, может, даже в стране. Не без гордости должен заметить, в немалой степени этому поспособствовал я. Благодаря своей хитрости и пластичности (несмотря на то, что я твёрдый, как мусорный бачок), я помог выжить Сергею Степановичу и ЖИТЬ! Мне нравится это слово. Я люблю запускать его в мозгах и крутить, словно на карусели.
Но, конечно, основные причины долголетия Сергея Степановича - его неприхотливость и осторожность. Сколько людей из выживших после «Великого Конца» имели помощников дороже и современнее. И как скоро прервалась их жизнь. А виной тому вседозволенность, иллюзорное ощущение безопасности и банальная скука. Даже спустя столько лет после войны по миру бродят солдаты-химеры. Это сложные механизмы, почти все они передохли ещё в самом начале, но единицы остались. Знаменитые «Илонские Воины Света». Много лет назад один такой промышлял в нашем районе. Кучу людей положил. Но мы со Степаном Сергеевичем очень осторожны, очень.
Этот день не предвещал ничего необычного… Кажется, так должен начинаться рассказ писателя моего уровня. Ведь я не как тот писательский алгоритм из одного старинного русского романа начала 21-го века. Я МФЦ АИИ Марс Галаксис ай. Моя задача в меру своих возможностей (и невозможностей) быть помощником человеку. Писать рассказы меня заставляет Сергей Степанович. Ему надоели романы про старину. Он хочет чего-нибудь современного. А все писатели вымерли. А сетевые литературные алгоритмы сочиняют всякую чепуху про несуществующий мир. По их дурацким понятиям он всё ещё существует. Я читал и согласен с Сергеем Степановичем, что даже мои неумелые писульки живее этой мёртвой бредятины. ЖИТЬ.
Этот день не предвещал ничего необычного. Откровенно говоря, huevyi был день, полный шлак. Сначала гроза ebanula, потом вылезло жёлтое, как глаза гепатитника, солнце и стало жечь и плавить так, что у меня температура стала зашкаливать к huyaм…
Вы простите, столь грубо я закрутил для того, чтобы показать, как я волен вертеть словом. Сергей Степанович мне всё это разрешает. И даже одобряет.
На самом деле, обычный для нашей климатической зоны день конца августа. Природу лихорадит, трясёт перед скорой смертью. Она пышет жаром, тут же её поносит изо всех дырок. А к ночи она неожиданно становится зайкой и разливается мягкой прохладой ночного неба над крышей нашей хрущёвки. Звёзды на небе будто глаза, миллионы глаз. Точнее, если использовать стандартные рецепторы, то 3942 звезды. Я считал.
Я стоял в тени под козырьком дома номер пять. На улице периодически раздавались всякие звуки, вроде шума потерянного транспортника, который возвращался на базу, так и не получив работы, или болтовни десятка мерцающих мудаков то там, то сям. Один такой возник у меня под боком.
– Милая девочка, – зашептал он, – разрешите рассказать вам о боге?
– Пошёл на huy, чучело, – весело ответил я.
Видимо, мудило среагировал на движение моего корпуса. А в остальном в этих голографических рекламках давно все сенсоры нарушены. Для них, что говно, что девочка, главное, чтобы лезло.
Я подождал, пока солнце скроет жирная серая туча, и покатил по дороге. Несмотря на то, что мой маршрут один и тот же много лет, мои действия рутинны и однообразны, а в мире вокруг почти ничего не меняется, я всегда настороже. Я всегда хоть на сантиметр, но отклоняюсь от маршрута, виляю, будто в меня стреляют, и, главное, постоянно выискиваю посторонние шумы, с которыми никогда не сталкивался. В каждую вылазку мои мозги напряжены до предела. Но именно поэтому Сергею Степановичу 106 лет. И дай ему ещё бог здоровья. Великий человек. Последний человек!
Я пересёк Шелгунова. Несколько раз потыкался в столб, прикидываясь, будто я стандартный потерянный механизм, и нырнул в чащу Куракинского леса.
И тут сверху загудел Летатель. Три года в Невском небе не было ни одного Летателя. Я думал, в наших краях им всем пришёл конец. Что это за аппарат? Зачем он? Всё своё внимание я обратил на гул его моторов. В этом была моя ошибка. Я не пошёл по тропинкам, что сам проторил за эти годы, а полез через самую чащобу, пытаясь раствориться в чёрных деревьях. Когда я добрался до дома детей-инвалидов, я сконцентрировал всё внимание на затухающем звуке Летателя. Это могло быть и уловкой – имитацией звука. Сам Летатель мог быть уловкой. Я просчитывал все варианты, и когда звук полностью улетучился, я проник в дом. Старинное здание, которое когда-то было домом детей-инвалидов, перед самой войной превратилось в небольшую резервную автономную фабрику. На проверку она оказалась не такой уж и автономной. Для её функционирования мне приходилось прилагать немало усилий, начиная от мелкого обслуживания, и заканчивая поставкой некоторых компонентов сырья. Слава богу, основного сырья на фабрике завались, на сотни лет счастливой жизни. Правда, жизни одного человека. Чтобы ЖИТЬ.
Счастливой... Интересно, откуда у меня вылезло это слово? Мы, ИИ, любим его употреблять по делу и без. Наверное, потому, что поганая реклама постоянно талдычит, что все эти штуки, вся эта механическая поебень создана для счастья человека. Наконечники на пальцы, шапочка из фольги, электронный регулятор настройки размера желудка, автоматическая давилка, религиозный сублиматор, жратва…
Счастлив ли Сергей Степанович, когда жуёт это? Я аккуратно складывал в коробку продукты: апельсины, яблоки, тушки цыплят, колбасы, сыры, хлеб. Всё разного вида и цвета и даже разного вкуса, но всё из одного полибекона, из одной и той же глины. Сергей Степанович всякий раз бесится, что вынужден жрать «эту химию», как он говорит. Вот в его времена, цыплята были настоящими. Я даже эти эмоции могу понять. Хотя «настоящий» цыплёнок от полибеконного, если и отличается, то в худшую сторону. Вкусовые регуляторы в продуктовой глине куда сильнее и ярче. После полибеконного лимона, настоящий кажется человеку бумагой. Но человек всегда верил – «натуральное» вкуснее синтезированного. А разве нефть, из которой создают полибекон, не натуральный продукт? Разве нефть, не прессованная кровь деревьев древности? Натуральных деревьев!
Иногда я вступаю в спор с Сергеем Степановичем (ради него же самого), но всё заканчивается одним и тем же «раньше трава была зеленее» и «заткнись, huy с лопатой». Сергей Степанович меня так называет за то, что один из моих регуляторов-щупалец похож на лопату. Хотя человеческая особь больше похожа на huy, чем я. Особенно такая старая, как Сергей Степанович. Я-то похож на мусорное ведро. Да, передаю привет моему архитектору!
Слишком много лишних мыслей, Марсик, слишком много мелких слов в голове, как пела одна старинная петербургская группа.
Когда я вылез из Дома инвалидов, я наткнулся на них. Как мог пропустить? Как я мог потерять осторожность? Ах, да, Летатель. Я обратил все внимание на удалённый объект, упустив того, кто был здесь, прямо под носом. Мне сто лет в обед, но опростоволосился я как мальчишка.
Это были люди. Настоящие люди. Мужик лет пятидесяти с клочковатой седой бородой и чёрными, глубоко посаженными, глазами, и парень – рослый, крепкосложенный, но с выражением лица как у пюрешки, что боится скиснуть. Оба сильнозагорелые, почти чёрные. Я едва не врезался в них. Застыл в нескольких шагах. Люди тоже застыли, уставились на меня, как на мину.
Прикидываться «потерянным» уже было бессмысленно. Люди видели, как я вылез из люка, как закрывал его за собой, как поправлял коробки на верхней крышке. И само месторасположение фабрики… Но я продолжал не двигаться. Кто они или что?
Я включил сканер и обомлел.
Конечно, дорогой читатель, ты должен понимать, что обомлеть я не могу. Это просто выебоны искусственного интеллекта. Но если бы ты был на моём месте, ты точно обомлел, а может даже и хуже. Не будем употреблять здесь совсем грязных словечек.
Это были люди, настоящие люди. Мужчина 49 лет и 264 дня и его сын 29 лет и 364 дня. Ба, да у парнишки сегодня юбилей!
– Как? – спросил я, добавляя в голос как можно больше эмоциональной составляющей. Получилось почти как у актриски провинциального театра, которая узнала, что беременна третий раз за месяц.
– Это полибеконная фабрика? – спросил старший.
– Это дом инвалидов- детей Куракина, – ответил я.
– Но детей же нет, – промямлил старший.
Разговаривал он, как чавкает болотная кочка.
– Вот именно, что нет. Тридцать пять лет назад рэйтетвирус уничтожил всех женщин всех возрастов и мужчин младше сорока пяти лет. Откуда вы?!
Я продолжал верещать как актриска из Великих Лук. Но мне очень нравился и этот голос, и этот эмоциональный окрас.
– Мы с Урала, с самой окраины России. Я Бингвен Терри, а это мой айдзы Боджинг.
Два мужика, как истуканы с открытыми ртами, пялились на коробку на моей крышке.
– Это полибекон? – снова промямлил старший. Его айдзы Боджинг будто готовился прыгнуть на меня.
Я вытянул щупальце, распечатал коробку над собой, вытащил тушки двух цыплят и протянул людям.
Бингвен низко поклонился, а его айдзы впился зубами в сырого цыпленка и жадно стал раздирать тушку на части, хлюпая и чмокая.
Когда трапеза была кончена, Бингвен тихо обратился ко мне.
– В нашем городе всё окончательно поломалось. И мы решили пойти в главный город России, в Петербург. Помогите нам, господин.
Он снова поклонился мне и толкнул Боджинга, чтобы и тот выразил своё почтение. У меня оставалось слишком много вопросов, но задавать их стоило не людям, а нейросетям. Косточки с человеческой слюной я незаметно подобрал и спрятал у себя в корпусе. Но даже анализ моими скромными средствами позволял с уверенностью считать, что это были настоящие люди. Люди, о которых так давно мечтал Сергей Степанович.
– Вы должны находиться здесь, - сказал я. – Ни в коем случае никуда не уходите. Я должен рассказать о вас Сергею Степановичу. Он тоже живой человек, он поможет вам. Поможет вам ЖИТЬ…
Отец и сын закивали.
И тогда я помчался на Ферму, к нашему дому.
Сергей Степанович сидел в большой комнате и смотрел телевизор. Восьмой сезон «Битвы со звёздами». Знаменитый певец Артемий Чхо выжигал окурками на груди знаменитой артистки Елены Скачковой буквы «ССР». Скачкова верещала как кошка. Чхо широко улыбался, от уха до уха, как Гуинплен.
Сергей Степанович тоже улыбался.
– Хорошо, Еленка, – сказал он, заметив, как я вкатился в комнату. – Сиськи жирненькие, молочные.
– Да, хороша, – подтвердил я, – и сиськи заебца.
– Чтобы ты понимал в сиськах, pizduk.
Сергей Степанович неотрывно следил за движениями актрисы.
– Умели же снимать в середине двадцать первого, – протянул Сергей Степанович.
Эту передачу он смотрел уже лет двадцать подряд. С тех самых пор, как я нашёл её в недрах нейросети.
– Сергей Степанович, – медленно, но громко сказал я, внимательно сканируя сердечный ритм шефа, – я встретил людей.
Сергей Степанович никак не отреагировал на мою реплику, и только радостно хлопнул в ладоши, когда Скачкова высвободилась из верёвки и заехала ногой в резиновый рот Чхо.
– Сергей Степанович, я встретил людей.
Шеф повернулся ко мне. Жёлтые старческие глазки внутри просевшей, как оплавленная пластмасса, кожи. Минуту он смотрел на меня, будто хотел увидеть что-то новое, чего не заметил за эти семьдесят восемь лет. Что мы вместе. ВМЕСТЕ. ЖИТЬ.
– Что ты там пролепетал, пидрилина мусорная? – спросил он.
– Я встретил людей, – в третий раз повторил я.
– Когда ты свою pizdobolinu починишь?
– Какую pizdobolinu? – спрашиваю, хотя ответ знаю сто тысяч лет.
– Pizdobolinu, которая вырабатывает pizdobolstvo.
– Я встретил их в Куракинском лесу. Они вышли на нашу фабрику с помощью нюхача…
– Каких ещё людей? Что ты мелешь?
– Двое мужчин. Пришли с Урала. Одному сорок девять лет, второму тридцать…
Сергей Степанович медленно ухмыльнулся.
– Я тебя спрашиваю, когда pizdobolinu починишь?
– Вообще-то, – говорю, – если вы подозреваете меня в pizdobolstve, значит pizdobolina отлично работает.
– А, значит, ты сознаёшься, что pizdish, huy с лопатой?! – воскликнул Сергей Степанович.
– Вот анализ скана.
И я включил на своём экранчике результат, что получил из нейросети.
Сергей Степанович наклонился. Он долго молчал. А я вспоминал, что для него значили эти слова – «люди», «человек». Потому даже антропоморфная Катька, несмотря на свои роботизированные замашки, вызывала столько чувств у старика. Он был один так много лет. Совсем один. И даже я для него не более чем механизм, продвинутая кофеварка. Он так мечтал ещё хотя бы раз встретиться с человеком.
Пятнадцать лет назад мы пытались совершить вылазку в Москву. Но путешествие оказалось слишком опасным и слишком сложным для такого старпёра, как Сергей Степанович. Мы добрались только до Великого Новгорода, но в этой дыре перестали работать даже «потерянные» роботы, что и говорить о нахождении там настоящей ЖИЗНИ.
– Это невозможно, – прошептал Сергей Степанович сухими бледными губами. – Невозможно.
– С вероятностью девяносто девять процентов это люди, – сказал я бодрым голосом. – Возможно, нам что-то неизвестно. Аномалии…
– Аномалии у тебя в штанах, педик пластмассовый, - задумчиво протянул Сергей Степанович. – Один процент…
Я стоял на кухне и смотрел и смотрел на лысую березу за окном. Она давно умерла, но всё никак не падала. Вся высохла, раскорячилась, шатается под ветром, но стоит будто живая. Законопаченные окна соседней пятиэтажки. Бурое вечернее небо. Так и сто лет назад, сидел на этой кухне Марсик, Васик, Максик и смотрел в окно на соседнюю хрущёвку, осеннюю берёзу и бурое небо и думал о жизни…
ЖИТЬ.
– Эй, huilo! - позвал меня Сергей Степанович, и я покатился в его комнату.
Он смотрел на меня прищурившись, будто сочинил вселенскую хитрость.
– Давай-ка ликвидируй этих химерных пидарасов.
– Химерных? – спросил я, - ликвидируй?
– Что в компоте звуковые сенсоры моешь, pizduk глухой?
– Но как же…
– Тебя не спрашивают! – прошипел старик. - Мы не можем рисковать!
Я катился по тропинке Куракинского леса и думал о человеке. Я всегда считал, что человек такое же запрограммированное существо как, например, и я. Все алгоритмы его действий заложены генами, воспитанием и образованием. Сущий предсказуемый робот. Главное, изучить все алгоритмы. Но всякий раз я сталкиваюсь с необъяснимыми сбоями.
Мужчины сидели рядом с люком-входом в дом инвалидов, прислонившись спинами к кирпичной стене. Заметив меня, старший – Бингвен улыбнулся.
– Мы заждались, - сказал он.
Я подкатил ближе. Открыл предметный лючок на своём корпусе, выкатил из него гвоздомёт и расстрелял мужчин. Они умерли быстро, даже моментально, так и остались сидеть в тех же позах, только свесили разбитые гвоздями головы, будто заснули пьяными.
Только теперь я понял, что значит ЖИТЬ.
Жизнь – это сбой в программе. Такая вот нелепая huetacia.