Завещание

Два месяца назад семья Лялиных получила письмо от Кузьмы Ивановича, в котором он предложил забыть старые обиды и приехать к нему в гости в деревню. Он писал, что в силу возраста и болезней не может управляться по хозяйству, и просил помощи, за которую обещал составить завещание в их пользу. А завещать у него было что: капитальный дом в два этажа, большая летняя кухня, пасека, разнообразная живность (корова, две козы, гуси, утки и куры). Да и сам участок, на котором всё это располагалось, был не маленький.  Кроме того, дом был забит под завязку мебелью, посудой и другими вещами.

Лялины считали Кузьму Ивановича скупым, ведь даже вещи покойной жены он не раздал, как это положено, после её смерти, а аккуратно сложил и припрятал на верхней полке шкафа. Такое же мнение о нём сложилось и у односельчан, которые судачили, что Кузьма Иванович в буквальном смысле этого слова спит на деньгах и золоте (кто-то пустил слух, что он запрятал сберегательные книжки и золотые украшения жены в свою перину).

Семейство Лялиных сразу засобиралось в гости к Кузьме Ивановичу. Накупили гостинцев и в пятницу вечером выехали в деревню в полном составе: дед, бабка (родная сестра Кузьмы), их сын Иван Петрович, невестка Райка, внуки Гриша и Коля.
Каково же было их удивление, когда в доме Кузьмы они встретили его внучатого племянника Геннадия, который приехал со своей новой женой Генриеттой («Где он только баб с такими мудреными именами находит?» — подумала бабка). Геннадия в семье Лялиных не любили и считали пройдохой.

Когда Лялины вошли в дом, Геннадий уже сидел за столом с Кузьмой, обнимал его одной рукой, а в другой держал стопку с самогоном. Увидев вновь прибывших, он громко сказал:

— Ты, дед, не волнуйся! Мы с женой тебя досмотрим. Я работаю, поэтому только по пятницам смогу приезжать, а Генриетту оставлю здесь, чтобы помогала тебе по хозяйству.

В это время своей жене, которая сверлила его злобным взглядом, под столом показывал кулак — молчи, мол, дура. Такая Генкина активность очень не понравилась Лялиным, поэтому бабка решила немедленно перехватить инициативу.

— Кузенька, родненький братишка, — запричитала она, — что у тебя случилось, чем ты заболел?

Кузьма Иванович, который вышел из-за стола, чтобы поприветствовать вновь прибывших родственников, ответил бабке довольно грубо:

— Успокойся, Марья, нечего голосить! Умирать я пока не собираюсь. Присаживайтесь, дорогие гости за стол, — обратился он к остальным, — Генриетта сейчас для вас накроет.

Молодая жена Геннадия с раздражением взглянула на рассаживающихся за столом Лялиных, которые, в свою очередь, недобро смотрели на своего неожиданного конкурента в борьбе за наследство.

Но пришло время поволноваться и Геннадию.
— Жена твоя, Гена, мне не помощница. Она городская, к деревенскому труду не привычная. Только напортит мне тут всё. На вас вся надежда, - обратился Кузьма Иванович к Лялиным. — Прежде всего на тебя, Иван. Да и ты, Раиса, деревенская, по хозяйству сможешь ловко управляться. Знаю, знаю, что работаете и своё хозяйство есть. Но и я вам немало предлагаю. Сами видите — за жизнь свою я много чего насобирал. Всё ваше будет. Я …

— Рано вы нас с Генриеттой списали со счетов! — волнуясь, перебил его Геннадий. – Мы, дяденька, бездетные, а потому тебе всю свою жизнь можем посвятить. Я, если нужно, на другую работу уйду — посменную. Буду с вами, так сказать, безвылазно.

— Сиди уже, Генка! — шикнула на него бабка. — Родственничек называется — седьмая вода на киселе. Сами Кузьму досмотрим! Наши Колька с Гришкой всё равно безработные. Пусть у деда двоюродного поживут, подсобят с хозяйством, да и присмотрят за ним, ежели чего.

— Не нужны мне твои бандиты! — возмутился Кузьма Иванович. — Буду по ночам бояться, что это хулиганьё прибьёт меня, да ещё и спалит тут всё! Пусть Ванька с Райкой здесь остаются, а иначе ничего не получат. Такое моё слово!

Сидели ещё долго и только к полуночи кое-как утрясли порядок ухода за Кузьмой Ивановичем и его хозяйством.

Эти два месяца Лялины и Геннадий, соревнуясь друг с другом, обхаживали деда как могли. Помогали по хозяйству, возили лекарства, вели задушевные беседы, пока, наконец, Кузьма Иванович не сказал им, что составил завещание, в котором всё своё имущество распределил в равных долях между Лялиными и Геннадием. Но что конкретно кому отписал, не сообщил.

И теперь этот вопрос очень волновал обе семьи.

***

Получив телеграмму о кончине деда, Иван Петрович принял решение собрать всю семью, включая Геннадия с женой, и мирно, без скандала, разделить имущество.

Сначала думали пригласить их к обеду. Но бабка решила, что Генке жирно будет. Семейное чаепитие — вполне благопристойное и незатратное дело. Чай из пакетика, домашнее печенье, недорогие конфеты — самое то. Да и, в конце концов, ради важного вопроса собираются, а не просто лясы поточить.

Не будь Геннадия в завещании, Лялины, положим, без проблем меж собой это имущество поделили бы. Большую часть взял бы себе Иван Петрович с супругой. Само собой, и дом, и земельный участок. Бабке с дедом отдали бы летнюю кухню. Им достаточно. И так на сыновьей шее засиделись, да и сколько им там уже осталось.  Гришеньке, конечно, тоже что-то ценное бы выделили.  Кольке — так, ерунду какую-нибудь. Раз он ударился в йогу, то пусть и попрактикует отказ от мирского.

Но с Геннадием такой расклад разрушался до основания. Этот своего не упустит! Даже сейчас уже третью чашку чая пьёт и всё печенье из вазочки повытаскивал. Бабка вон с Генкиного рта глаз не сводит. Её так и инфаркт схватит от подобного расточительства.

Слово взяла Раиса («Эта никогда за словом в карман не лезла!» —  неодобрительно подумала о невестке бабка):

— Сами знаете, Геннадий, доля ваша маленькая, а потому должны понимать, что не можете на что-то ценное претендовать. Разве что на курицу или набор столовой посуды, да и то, кажется мне, не на весь.

Лялины одобрительно закивали головами.

— А ты крестись, Райка, когда кажется, — грубо ответил ей Геннадий и недобро усмехнулся. — Я своего не упущу. Всё возьму. Свою долю и в доме, и в кухне летней, и в земле. Хоть малая она, но моя. Везде отщипну по куску. И курицу, конечно, возьму, и гуся, и утку. И сервиза часть, которая на мою долю приходится. Не сомневайтесь, дорогие родственнички!

Бабка аж за сердце схватилась. Неужели Генка в свою долю кусок отрежет и от той клеёночки красненькой с большими жёлтыми цветами, что у Кузьмы на столе кухонном постелена была? Бабка на неё глаз положила ещё в прошлый свой приезд. Себе хотела взять, как он помрет.

В общем, Лялины с Геннадием договориться не смогли. Суда о разделе имущества между наследниками было не миновать.

***

Через два дня обе семьи сидели у нотариуса и ждали оглашения завещания.

— Чего ждём-то? — грубо спросил у нотариуса Иван Петрович.

— Ещё одного наследника ожидаем, — спокойно ответил тот.

Не успели Лялины с Геннадием удивиться как в нотариальную контору вошла женщина лет сорока с чрезмерно ярким макияжем на лице. Наследники узнали в ней соседку Кузьмы Людмилу.

— Вот теперь все в сборе и можно начинать. Но перед оглашением завещания я должен прочитать вам письмо, которое написал для вас наследодатель. Такова воля покойного, — сказал нотариус и, после всех необходимых по закону разъяснений, начал читать письмо, по мере ознакомления с которым самодовольное выражение лиц Лялиных и Геннадия постепенно сменила кислая мина.

«Знаю, дорогие мои родственники, что односельчане считали нас с женой скупыми. Только такое их мнение несправедливо. Зарабатывали мы, действительно, хорошо, потому как всегда много трудились. Только деньги распределяли с умом: на себе, конечно, не экономили, но часть отвозили в детский дом, который в соседнем селе, другую раздавали старикам, которых дети бросили. Помогали тихо, без лишнего шума. Я это не для хвастовства сейчас пишу, а чтобы вы не разрезали перину, которую моя старуха долгими зимними вечерами шила для меня. Там ничего нет. Всё детишкам отдал».

«Дорогая моя сестра Марья, — говорилось далее в письме, — мы с тобой с рождения жили как кошка с собакой. Даже ради моего имущества ты не стала характер свой прятать».

— Как это не стала! Да я за последние два месяца слова в его присутствии не сказала! Сдерживала себя. Хоть и очень хотелось дуралею старому всё высказать, что на сердце накопилось за все эти годы! — возмутилась бабка. — Как он тебе, Ванечка, в помощи отказал, когда ты в военное училище поступать надумал! А ведь деньжата и тогда у него водились.  Из-за него ты не стал военным! А он ещё насмехался над тобой, говорил, что ты дурак, потому и не поступил. Деду вон на новый мотоцикл не дал. Говорил, знаю, мол, никогда не вернёте. А мы бы вернули! Пусть не сразу …

Нотариус попросил тишины и продолжил.
«Вот ты и сейчас, я это наперёд знаю, попрекаешь меня. А потому и завещал тебе свою злую собаку Реську. Пусть живность моя служит напоминанием о твоём дурном характере.
Тебе, Ванюша, я оставил петуха. Ты всю жизнь петушился, а так ни одного яичка в дом и не принёс. Ни карьеры не сделал, ни денег не заработал. В доме у тебя пусто, да и в голове, видать, тоже порядка нет. Я и по твоим детям об этом сужу…».

— Такое я терпеть больше не намерен!  — вскричал Иван Петрович и вскочил со стула.

— Сиди! — прошипела Раиса. — Дослушаем!

Иван Петрович послушно сел.

Нотариус продолжил чтение.
«Даже супругу хорошую найти себе не смог. Жена твоя, Райка, — женщина с дурным характером. Ей бы мою собаку злую оставить, да я другое придумал. Оставил ей закаточную машинку. Но не для того, чтобы она банки с соленьями на зиму закатывала, а чтобы закатала себе губу, которую она раскатала на моё имущество. Думала, поработает у меня два месяца и отработает все годы невнимания и грубости к старику. А работать, оказалось, она не умеет и не любит. По хозяйству справлялась спустя рукава. Уморила мою пеструшку любимую, которую ещё моя старуха из цыплёнка выращивала. Да ладно, Бог ей судья!

Гришка меня ваш удивил. Неплохой он парень, оказывается! Есть в нём задатки хорошего человека. И если он их не растеряет, добрым мужиком станет. Потому оставляю ему свой набор инструментов, чтобы руками на хлеб себе зарабатывал. Ума на другое у него не хватит, тут уж пусть не обижается.  А вот на Кольке вашем крест можно поставить. Себя он ищет, видите ли, сознание своё раскрывает, дуралей! Душу только в труде, да в заботе о других можно найти. А иным способом никак! Оставляю этому лодырю одеяло. Пусть йогу на нём делает и дедовы слова вспоминает. Глядишь, и поумнеет.

Тебе, Геннадий, оставляю зеркало, что на веранде висит. Ты не смотри, что чернеть оно стало. Для тебя оно самое то. Душу свою увидеть сможешь, так сказать, в натуральном её виде. Утром глядись и вечером глядись. Пугайся наглости своей (она ж у тебя на лице огнём горит) и злобы. Может испугаешься, да и спасёшь душу свою! Помню тебя детём малым. Светлый ты был, добрый.  Куда всё подевалось?
Пригласил я вас, единственные мои родственники, к себе в дом. Хотел посмотреть на вас, какими людьми вы являетесь. Верил, что лучше стали, но ошибся. Большего, что отказал вам, не заслуживаете!

А дом свой и землю, и деньги, да и вообще всё ценное оставил я Людмиле Александровне Поворской, соседке моей. Вы не смотрите, что внешностью она неказиста, красится, будто гулящая. Зато душа у неё большая и сердце золотое. Не знала она, что имущество откажу ей. Бескорыстно и старуху мою досмотрела, и мне каждый Божий день помогала. Так что, дорогие мои родственнички, всё по-честному!»

Бабка зарыдала, а Иван Петрович в раздражении вышел из нотариальной конторы и громко хлопнул дверью. За ним потянулись остальные.

Только Геннадий подошёл к нотариусу и ласково спросил:
— Не подскажете, любезный, как мне зеркальце моё забрать?