Звезды над мокрой травой

Текст до редакции


***

Время жизни бежало быстро – но не сказать, чтобы незаметно, так как приносило несметное количество самых разных событий. И все-таки в день рождения светло-рыжая красотка Яна каждый раз удивлялась: а когда успел пройти еще целый год? Ведь вот, ей вроде еще только исполнялось четырнадцать. И она писала стихотворение:
Были звёзды над мокрой травой.
Было темное небо над лесом.
И, подобный сказочной песне,
Тихо стлался туман голубой.

И всё так же не было Друга,
Но мой Смысл в сознании был.
Он манил, и счастливил, и жил,
Увлекая по вечному кругу…

Не с кем счастие было делить,
И мечты мчались в дали шальные,
Где господствуют вихри ночные…
Ее мироощущение осталось тем же. Предчувствие кого-то… кто точно должен быть в мире, но в ее реальности пока почему-то не появляется.
В ее жизни побывало много так называемых возлюбленных и даже мужей, но тот самый истинный Друг – то есть, настоящая, в ее понимании, любовь, – с кем можно в полной мере ощутить и разделить счастье, до 41 года так и не появился. Она давно уже начала считать его мифом, детской фантазией.
Детей у Яны тоже пока не родилось, сколько ни молились о внуках совсем, как ни странно, не знавшие дочку родители.
Яна ничего не предпринимала против зачатия, и несколько раз оказывалась беременной, но всякий раз с ней происходило что-то дурное… словно судьба отводила ее от того, чтобы стать матерью. Пережить такие истории, дикую боль, – душевную и физическую, – было неимоверно сложно, но оказывавшиеся рядом женщины утешали: «Ничего страшного, детка, это случается,  никто из нас не застрахован. То был плод, а вовсе не человек. Не плачь. Всё придёт в своё время. А не придёт – так, не надо. Не твоя, значит, миссия».
Впрочем, материнским инстинктом Яна не обладала вовсе, не чувствуя никакой нужды в детях. Когда кто-нибудь укорял ее в этом, она отвечала: «Признайтесь, многие ли из вас сделали детей нарочно и по своему плану? Нет. У большинства они выходят неожиданно и случайно. А потом вы обставляете это по-деловому, с размахом, и корчите героическое лицо. Так? Так. Вот и помалкивайте».
Иногда Яне нравились чьи-то дети, но она знала: понятных и близких ей чудиков всегда рожает и подспудно воспитывает кто-то другой (часто не близкий ей вовсе). А у самой кто получится, неизвестно. Нельзя создать, кого хочешь, и чтобы он думал так, как ты хочешь, и занимался лишь тем, чем ты хочешь. Ведь даже деревянный Буратино был своевольным. А Яна сама с собою едва справлялась.
Она говорила родителям:
«Как часто люди просят чего-то, не понимая, что из этого выйдет, и что для них же лучше не получить просимое!» – и для примера рассказывала о церкви в селе Коломенское  – бывшей царской вотчине под Москвой. Церковь, утопающая теперь в дивном яблоневом саду, была выстроена по обету, в благодарность за вымоленного наследника – будущего Ивана Грозного.
«Как вы думаете, стали бы предки Ванюши настаивать на наследнике, если бы знали, кого вымаливают?» – грустно улыбалась Яна.
Ее молодые еще родители с привычным осуждением вздыхали, пытаясь высказаться на тему «не в коня корм», но Яна уверенно возражала: «Предъявлять своим детям претензии бесполезно: они – результат (часто – вывернутый) вашего же собственного воспитания, внимания или невнимания, собственной родительской философии и образа жизни, собственных комплексов, страхов и навязчивых идей. Незнание того, как извернется в ребенке то или иное ваше влияние, не освобождает вас от ответственности – перед самими собой, да-да, – ведь это вас самих не устроил результат! Вас. Не меня. Поэтому нельзя кричать «неблагодарные сволочи!» Необоснованно это и неразумно. Я – то, что вы создали, хотели вы или нет. Понимали вы, что делаете, или нет. Не я себя родила, и заложить сама себе психику была не способна».

***

Словом, всё в жизни Яны осталось почти таким же, как лет двадцать (о, Боже!!!) назад – даже кожа и форма тела. Добавились только научные знания, и знания тайные. Много. – Огромный золоченый сундук.
Всё осталось тем же к 41 году… Кроме (ух!!!) давно открытого, свободного мира, когда никто над ней не довлел!
Все учебные заведения и рабочие конторы со строгим расписанием, воспринимавшиеся ею как тюрьма, остались позади. Не приживалась там Яна. Через неделю ходьбы «по одной и той же дорожке» впадала она в глубокую тоску, отчего вскоре начинала не на шутку болеть. Став взрослой и осознав, что сущность ломать не стоит, Яна приняла эту данность и после длинной череды конфликтов с окружающими, мучений и испытаний начала учиться свободе.
«Отмотала свой срок, и хватит, – шутила она. – Каждый должен отсидеть. Но у кого-то – пожизненное, начиная с детсада, заканчивая кладбищенским участком, а кто-то способен выйти».
 Теперь в любой момент она могла погнать всё и всех хорошо известным коротким путем. И заниматься чем угодно. И отправиться в любую точку планеты… при разумном выборе тактики.
Яну мучила жажда глобальной перемены мест. Нет, это не было обычным человеческим  желанием развлекаться или лежать возле теплых волн. Это было глубинным зовом вечного странника. Как бедуин следует через пески – лишь потому, что иначе не может… Так и Яну звал в путь голос крови. Расширять горизонт. Видеть всё, что есть на свете, собственными глазами. Вдыхать воздух разных земель и водных просторов. Ощущать несхожие тонкие запахи. Сравнивать оттенки морей.
Всё это было для Яны главной ценностью жизни. Вопрос «зачем?» ставил ее в тупик.
«А зачем тебе пища? – отвечала девушка. – Ведь она все равно переварится. Зачем тебе новый ремонт в доме? Ведь все равно всё испортится. А я жить хочу! Жить так, чтобы чувствовать каждый миг! Жить так, чтобы не жалеть об упущенном времени! Так, чтобы знать: да, я жила! И живу!»
Ее гнала вперед непонятная ей самой ненасытность, жадность до событий, желание подстегнуть жизнь, заставить ее быть насыщеннее и ярче.
«Путешествие – подмена истинного действия», – сказал Модильяни в разговоре с Ахматовой (с ее слов).
«Так и есть, – соглашалась с ним Яна. – Действия жизни, которую большинство людей считает нормальной, для меня – безысходная рутина. В них нет ничего, что ощущалось бы истинным. (Это равно бессмыслице и смерти). А путешествие – безотказный способ чувствовать себя живой!
Ведь мир бесконечно разнообразен, а о богатстве его истории и говорить не приходится. Расширяя и углубляя освоенное пространство и знания, ты внутренне растешь, налаживаешь  крепкую связь со Вселенной и самим собой.
Всё это, в итоге, способствует путешествию в собственный внутренний мир.  Потому что, куда бы ты ни попал, ты продолжаешь искать свою душу, своё духовное жилище. Свою истину. И, быть может, однажды тебе повезет».

***

Понятно, что своих денег неисправимой страннице хватить не может, но всегда находится кто-то, жаждущий купить  билеты красивой девушке. – Конечно же (о, смешные!) с целью любить ее долго и страстно у теплого океана, в высоких горах, на Монмартре и любых привлекающих ее ландшафтах. Что вовсе не означает, что Яна позволит к себе прикоснуться, и не сбежит, куда сочтет нужным, выйдя из самолета. Потому что однажды открыла простую истину: «Я – девочка, так что, во-первых, имею полное право, не ломая себя, быть ветреной, – ведь сердце красавицы склонно к измене, как поётся в старинной песне. Это – закон, с которым бесполезно бороться, да и зачем? Почему бы не соответствовать своему естеству? И не впадать в маразм якобы исправления, а на самом деле – искривления и поломки?
Вот если красавица однажды превратится в Бабу Ягу, тогда будем играть по другим правилам. Но и бабка Ёжка, знаете ли, еще всем красоткам даст фору в умении крутить мозги. А сейчас – о чем размышлять? Вперед, к мечтам! Пользуйся чарами, когда есть возможность. Бери, что тебе нужно. Хочешь посмотреть Полинезию? Или острова субантарктики – Хердс и Макдональд? И легендарный Баренцбург? Ну, не говорим уже о несхожих друг с другом уголках огромной Испании! Так что ж тянуть?
Просто кто-то создан цветком, кто-то – камнем, кто-то – рекой или березой. Во всех есть свои прелести и достоинства, и каждый зачем-то нужен на свете таким, какой есть».
Камни, цветки и березы тоже хотят в Полинезию, в крайнем случае – на Бали, но им редко удается добиться этого от кого-то. Всё почему? – Приземленные. Это модно. Но, для их целей, недальновидно. Нет в них сумасшедшей глубины и остроты, способной прищемить даже скользкую, отвратную душонку. Сделать так, чтоб душонка эта совершила всё, что от нее требуется».
Между тем, парадокс: эмоционально не слишком требовательные березы, цветы и камни вполне могли бы составить слизнякам удачные пары… Но Яну всё это не касается. Её дело, шутя, поставить их на путь способствования ее стремлениям, и тихо исчезнуть.
Самоуверенных мужланов Яна не жалела. Легкомысленно закрывая глаза на ее странности, отметая в сторону ее чувства – те, что сочтут лишними для себя (а лишние обычно все, кроме физической страсти)… на самом деле они… подсознательно… попадаются только на это. Внешность  – обманная декорация. Как и темперамент, который может проявиться огненной вспышкой, а после скрыться от них навсегда. Но остаются душевные «зацепки», которые не исчезают и мучают «слизняков», превращаясь для Яны в механизм управления.
***

Если Яна создана инструментом душевных пыток для мужчин – не ее в том вина. А, может быть, даже их собственная. Она ведь – не пустышка, не игрушка какая-то, а умный, образованный человек, глубокая личность… Но, ха, кому это нужно?! Они просто хотят ее. А потом незаметно подтягивается их душевная боль. Они пишут песни, стихи, готовы на жертвы, а когда она и это не принимает, доходят до личных подвигов.
Жестоко, да. Но кто сказал, что все это плохо? Если смотреть с высоты неба, то как еще можно усовершенствовать мужской пол? Научить чему-то полезному, чего в них не оказалось ко времени встречи с Яной?  Есть ли иные способы? Не зря же в мире бытует мудрость, что все не случайно, и даже если тебе не дано понять смысл происходящего – еще не значит, что его нет.
Кто-то здесь – беспечная, везучая поварешка или кастрюля, кто-то –  спокойный и четкий рычаг трамвая, а Яну Вселенная создала мятущимся, игривым, непредсказуемым инструментом для пыток. Ну, и о чем еще размышлять?
Кто-то разливает суп, кто-то проектирует здания, кто-то – перенастраивает людские души. А вместе с ними – порой и тела. Ведь душа и тело едины. Вопреки сказкам о строгой духовности, одно без другого непременно умрет либо придет в негодность. (Яна проверила).

***

Одним словом, свобода действий окрылила Яну. Внезапное осознание своего странного призвания успокоило ее совесть и придало ей сил. Никаких тебе обязательств, никакого давящего страха нависающих наказаний либо покушений!
Прежде с ней случалось множество неприятностей, но к чему вспоминать их теперь?
В кои веки! Она ощутила в себе способность не убегать от опасности, а давать отпор – словесный или хитрый физический…
Особенно сладкой оказалась затяжная психологическая месть, во время… и в результате которой обидчик, что называется, извивался ужом на сковородке.
«В раба! мужчину обращает красота, – повторяла Яна себе время от времени. – Именно. В раба. Что обращает? – Да. Красота. (Не забывай же следить за ней!)
Красота. Показанная неожиданно, в рассчитанной дозировке. Порой, для начала, в невинном обличии. Они глупые, хотят меня, ни о чем не задумываясь, не чуя, сколь гиблое оружие – своеобразная рыжая красота – в сочетании с моим изощренным, познавшим всяко-разно умом, – который никому из них не хочется замечать. (Ну, ведь надо же беречь своё самолюбие).
Каждый думает, – он умней и значимее уже потому, что родился мужчиной. Даже если он образован в три раза меньше меня, да и в жизненном опыте заметно отстал. Ха! Что ж, стройте свои иллюзии, глупыши! Мне от этого – лишь веселье и польза.
Когда-то вы могли безнаказанно использовать и забыть бедную глупую девочку, не заботясь о причиненной ей боли… Но вам не удастся сделать то же самое с девочкой, обретшей внутренний стержень, обширные знания и глядящей на вас с философической точки зрения. Она лишь выглядит по-прежнему глупой… Но теперь вас ожидает в ней медвежий капкан».

***

Нет, конечно, в чем-то Яна привирала себе. Она не была по натуре ни подлой, ни лживой, ни вероломной, и никому не желала зла. Она до сих пор верила в мужскую порядочность, мечтала о честности и доверительных отношениях… когда откроешься человеку навсегда… и не будешь ждать уколов и ран. Будешь, в полном счастье, беречь его и быть оберегаемой. С тем самым истинным Другом – Настоящей Любовью, которая бывает лишь раз.
Но жизнь распоряжалась по-своему, преподнося иной опыт и иные сюжеты. Вот и развились у Яны язвительные привычки.
Ее доброе, чуткое, совсем не испорченное сердце всё-таки  страдало от причинения боли другим людям. Порой Яне приходилось не сладко, в стремлении заставить его молчать и не сочувствовать страдающим жертвам. Пусть они сами виноваты и сами себе устроили испытания с ее участием – все равно. Ведь она знала не понаслышке, что такое душевная боль…

***

Да. Время не проходило бесследно, оставляя-таки на ней мелкие следы, шрамы, болячки и травмы… но кого это волновало? Тело со временем даже улучшилось, на ее взгляд – выросла упругая грудь, накачались мышцы пресса, особенно заметные на фотографиях.
От многих людей Яна слышала в свой адрес недобрые замечания про изощренную современную косметологию и даже про пластическую хирургию. Мол, невозможно в 41 год выглядеть, как она, естественным способом. В такие моменты Яна начинала бояться самой себя: что с ней не так?
А собеседников спрашивала: «Разве сорок лет – такая уж древность, что всем без исключения нужны радикальные меры?»
«Да ты посмотри – в тридцать лет уже ходят с морщинами, а то и в 25», – с удивлением отвечали ей те, как человеку с Луны.
После дня рождения Яна пошла к косметологу.
«Я родилась 300 лет тому назад, – доверительно сообщила она. – Сделайте со мной что-нибудь, хотя бы для профилактики!»
«Нет, – ответили ей, – у вас красивая молодая кожа, и эти еще очаровательные юношеские веснушки! Такая детская нежность и свежесть исходит от вас! Ничего вам пока не нужно!»
«Да вы хоть гляньте на мой год рождения!»
«А нечего туда глядеть, – рассмеялась русоволосая красавица-косметолог – младше Яны, но уже с выраженными, довольно глубокими морщинками, и красная из-за только что проведенного зверского пиллинга. – Не скрою, я чуть озадачена. Может быть, вы не меняетесь из-за эмоций? Вы очень добры, неконфликтны? Вас любят?» – Яна кивнула.
«Вокруг вас мало агрессии и скандалов?»
«Скорее, я не в силах их выносить, и потому избегаю, – потупилась Яна. – И стараюсь никогда не идти  против души».
«Ну, и радуйтесь жизни. Приходите когда-нибудь позже!»
Так вот, кажется – почти все в ней было, как раньше – не считая менявшихся причесок и стилей,  привычек и профессий. Даже так называемые женихи встречались того же самого возраста – от двадцати двух до двадцати восьми лет.  Порой она по-прежнему играла и с теми, кому за… И даже за шестьдесят: «Ведь все мужчины от мала до стара имеют одинаковые наклонности… и нуждаются в воспитании… и могут помочь милому созданию женского пола изучить мир. Обвести их всех вокруг пальца «инструмент для пыток» может одинаково легко».
Но «своими» Яна считала всё же так называемых «малолеток». Вовсе не из-за бархатных полупрозрачных ушей и сосков, которые позднее становятся матовыми… Нет. – Просто они более близки ей по духу, яснее и ярче видят мир, еще не обросли стереотипами, как большинство людей после (примерно) двадцати семи...
 Только поняла вдруг Яна, что все чаще прячет свой паспорт и врет о возрасте, чтобы не пугать окружающих своим странным несоответствием ему. Чтобы не заставлять их растерянно умолкать на полуслове, не вынуждать стесняться и ожидать от нее подвохов.
Яна следила за собой, но без фанатизма – не больше, чем остальные девушки, и никаких манипуляций с внешностью не производила. То ли сама природа сыграла с ней шутку, то ли, – как говорили случайные люди, – во внешнем облике отразился внутренний свет… 
(«Хотя, ах, откуда взяться свету внутри такой гадины?! Как странно устроен мир!»)
Как бы то ни было, Яна сильно отстала от ровесников и в мировосприятии, и с виду, и в поведении, и в жизненной ситуации. Темы их разговоров были теперь невыносимо скучны для нее, проблемы и заботы казались странными и смешными.
Тридцатисемилетние уже виделись ей стариками. Кто-то, особенно продвинутый в отрочестве, уже умудрился стать бабушкой, дедушкой. Более старшие – что говорить! И трава для них не так зеленела, и небо было не столь голубым, и бремя лет давило на плечи – вместо того, чтоб превратиться в широкие крылья... Непонятный народ! Что это за жизнь?
Конечно же, Яне встречались восхитительные исключения любого возраста, но до обидного редко.

***

Классические «старички», – те, кому было глубоко «за», – они тоже – как раньше хотели «покрутить любовь с молоденькой», так и продолжали благополучно заблуждаться на счет Яночки. Баловали ее и давали всё, что ей было надо. После чего она убегала. Не факт, что, заглянув в ее паспорт, они испугались бы – ведь в любом случае были значительно старше ее.  Но Яна считала, что совсем юная женщина может позволить себе куда больше идиотских, – с мужской точки зрения, – выходок. Ей легче простится всё, что она сотворит…
Кроме того, в ненавистных разговорах о политике, которые обожали взрослые мужчины, можно было особенно не напрягаться, ограничиваясь фразами: «Оооо, ведь это произошло при царе Горохе! Ты что, я не застала таких событий! Знаю только по книжкам. А там написано…»
Собеседники начинали увлеченно ее просвещать, доказывая, что в книгах написана ерунда, и даже самая ближайшая история нагло перевирается. Яна же спокойно переключалась на свои мысли или ставила в наушниках музыку, с облегчением отпускала нить разговора, лишь время от времени изображала искреннее восхищение, преданно заглядывая в глаза говоруна: «Вот это да! Никогда б не подумала! Расскажи еще, ты такой умный!»
И, конечно, не возникало ранящих Яну вопросов о карьере. Ведь, не смотря на многие образования и аспирантуру, наша героиня работала вольным редактором и переводчиком. Это оказалось идеальным для ее картины мира, но никак не вписывалось в представления общества о современном успехе. Окружающие полагали, что нужно непременно строить карьеру хоть в какой-то структуре, и производить все сопутствующие тоскливые действия.
Яна считала, что ей безразлично чье бы то ни было мнение, ведь главное – ее гармония с собой, однако разговоры о профессиях, трудовой книжке, рабочем расписании выводили ее из себя и  заставляли плакать.
«Хочу – работаю круглыми сутками месяцы подряд, не хочу – вообще не буду работать! Улечу, например, в Индию (давно туда зовут), – думалось ей. – Вам-то что?
Я – девочка! Мое дело – гармония с миром! Пусть мужчины строят карьеру и занимаются материальной частью! Я не нахожу себя в этом, не вижу там своего места, хоть убейся».
Зато совсем юная женщина могла учиться, сколько влезет, ничего никому не объясняя.
Хотя учеба – тоже подмена реального действия, как путешествие. Когда человек не знает, что делать со своей жизнью, он вновь и вновь поступает учиться. Именно потому умники с пятью и более образованиями часто оказываются в психушках – не из-за перегруженности извилин, а из-за того, что не смогли обнаружить сами себя.
Так вот. Юная особа вызывает иллюзию, что непременно пойдет по проторенному, общепризнанному пути, сделает «приличную» скучную карьеру, а значит, она понятна «старичкам», и помогать ей им кажется правильным. Она может бесконечно вешать лапшу о своих честолюбивых планах и требовать к себе отцовского, а то и дедовского отношения. Плату за образование и за всё, что понадобится. Это всех устраивало. Для «старичков» было главным, чтобы Яна не захотела от них семьи и детей… потому что уже не было сил и возможностей, как они выражались. А ей это было не надо («как собаке – пятая»).

***

«Малолеткам» (так она называла всех, кто оказывался значительно младше) Яна чаще всего говорила, что ей тридцать – тридцать два. Это было многовато и немного смущало парней, приписывавших ей при знакомстве двадцать четыре – двадцать восемь, однако никому из них не казалось катастрофой. Вместе с тем, так легче было объяснить, почему у них разные воспоминания детства, почему они смотрели разные мультики и играли в разные игры. Подделать эти воспоминания, даже изучив все обстоятельства, не получалось: детство – слишком ясный и тонкий период жизни, и при слишком большой разнице в возрасте фальшь очевидна, как ни старайся ее скрыть.
Кроме того, в тридцать уже позволительны излишняя серьезность или пренебрежение к актуальным для «малолеток» вещам. И Яна ощущала себя более расслабленной.
«Ведь при долгом общении их глупости сильно надоедают», – с улыбкой рассказывала она посвященным.
В какой-то момент Яна подозревала, что двадцатилетние «малыши» льнут к ней из какого-либо расчета – как это часто бывает с другими (взглянуть хотя бы на собственных соседей). Ведь от старших, казалось бы, обычно ждут денег, продвижения в работе, хороших жилищных условий. Но – нет. Она ничем не могла им помочь, напротив – сама часто нуждалась в помощи более сильного существа.  И «малыши» начинали ощущать себя рядом с ней сильными мужчинами, старались заботиться, баловать и стать настоящей опорой. Другое дело, что с последним они плохо справлялись, ведь для Яны был важен материальный вопрос. На этой почве выходило множество драм. И все-таки их порывы быть «каменной стеной» казались Яне похвальными. Здесь тоже сказывалась воспитательная роль «пыточного инструмента».
Яна мягко покидала их навсегда, стараясь поменьше изранить.

***

Однажды, валяясь на кровати с влюбленным в нее двадцатидвухлетним Матвеем… на вопрос о возрасте, она ответила: «Не лишай меня удовольствия вначале узнать, что ты думал».
Его пылающий страстью взор не отрывался от Яны: «Сейчас, без одежды, ты выглядишь на двадцать три. А когда познакомились, ты была одета в серьезное серое платье, и я подумал, что тебе двадцать пять – двадцать восемь».
«Ооооо, кошмааар, – расстроено протянула Яна, внутренне заливаясь смехом. – Выходит, что одежда старит меня? Значит, с этого дня ты будешь выбирать мне наряды».
Тот обрадовано воскликнул: «О, с радостью! Буду наряжать тебя, моя куколка!»
Он уже грезил о совместном будущем и видел Яну своей женой.
По обыкновению, Яна молчала, не спеша разочаровать мечтателя и ожидая благовидного предлога для расставания. Понимая, что этот мужчина – не ее, и пристанища в ее душе никогда не обретет, Яна тянула время из-за его романтичности и необычных ласк.
Серьёзный и заботливый, Матвей внезапно  открыл, как интересно устроены ее ноги – раньше Яна не обращала внимания на их чувствительность, подбирая себе красивую, но часто неудобную обувь. Между тем, ее длинные гибкие пальцы работали почти так же, как пальцы рук – могли что-то брать… ласкать… или гладить волосы, или таскать за уши. Это сводило Матвея с ума. Нежные ступни тонко ощущали все, к чему прикасались – где-то, еще острее, чем руки: массируя или кусая их, Матвей неожиданно доставлял Яне оргазм…
Он писал о ней песни. Дарил сентиментальные открытки с нежными любовными словами и подписью «Твой Матвей». 
В то же время – по-богатырски высокий, сильный – он не стеснялся съездить обидчикам «в табло». Это тоже «заводило» ее низменные инстинкты.
То, что Матвей облизывал пальчики ног и их накрашенные персиковым лаком ноготки, как конфеты, поначалу смущало Яну, но она быстро привыкла. Потому что нежность всегда приятна.
В детстве ее почти не ласкали, и теперь ей всегда было мало ласки. Не столь важен был секс, сколько нескончаемая нежность.
Матвей же постоянно стремился держать ее в объятиях, никогда не отворачиваясь. Она ощущала себя защищенной от всех бед на свете – хотя, несомненно, это было не так.
 «А ты чувствуешь себя взрослым?» – как-то спросила она.
«Конечно, да, – удивился он. – К чему такой вопрос? Может быть, ты сама видишь во мне ребенка и планируешь надо мной посмеяться?»
 По спине Яны пробежал холодок: «пыточный инструмент» начал приходить в действие... Но она не хотела причинять боль этому восприимчивому мальчику.
«Я чувствую: ты не такая».
«Но что же, однако, с ним делать дальше? Ради каких качеств воспитывать? Открыть ему, что ли, правду, что я замужем и мне 41?»
Но Матвей говорил, что уйдет из жизни, если не сможет быть рядом с Яной. Это пугало ее. Она знала: хмурый Матвей – не шутник, и не любитель театрального действа.

***

Да, главная пикантность истории состоит в том, что Яна с восемнадцати лет была замужем за милым и добрым человеком, старше ее на пять лет.
Отношения с мужем сложились необычно – совсем не так, как ей грезилось в девичьих мечтах. И не так, как внушают догматики, и не так, как воображают наивные люди, еще не вступавшие в брак, и не так, как пока еще обстоят дела у полутора процентов идеальных семей.
Всё началось с огромной и страстной, преданной и верной любви. Однако уже во время бракосочетания, держа жениха под руку и слушая долгие официальные речи, Яна, взглянув на его изящный профиль, вдруг поняла: это – не Тот. Не герой ее стихотворения. Да, обожаемый. Да, очень нужный. Да, красивый и вожделенный. Но их миры не сплелись, и не сплетутся никогда. Они не поймут друг друга, не поверят друг другу, а значит – не подтолкнут друг друга вперед и вверх.
И не летать им вместе на одних крыльях – если только это не самолет…
«Недоконтакт». «Обрывочная связь». «Несовпадение звезд».
Словно в подтверждение погасла Янина венчальная свеча, от которой муж должен был зажигать свою. Множество людей бросились на помощь, поднося им огни, но…
Яна знала, что знаки существуют: уже сама не раз убеждалась в их правдивости. Особенно во время экзаменов.
Инстинктивно знала: стоя у алтаря, она должна ощущать единение с мужем, но ничего подобного не пришло. Значит, ее душа уже при жизни обречена скитаться отдельно от тела – в ожидании своего истинного Спутника.
Да. Ну и что? Ведь Того, кто должен здесь быть – нет. Когда и в каком обличии он появится? Может, он уже умер или еще не родился? А Яна жить одна не желает: нет сил. Ей нужна защита, забота, ласка. Вот и всё. Это сейчас  – самый серьёзный повод для замужества.
Скоро после свадьбы выяснилось, что вместе с мужем они могут делать только оргазмы. Но даже это ведет к непониманию и конфликтам. Что говорить про остальные стороны жизни!
Мало того, Яна и детей никогда не хотела, лишь окружающим говорила, чтобы не приставали с лишними разговорами, – мол, да, да, хочу. И радовалась тому, что сперматозоиды в их семье оказались едва живыми и неподвижными. Муж был бы рад ребенку, но сильно не убивался, понимая, сколько трудностей предстоит в связи с этим преодолевать, и можно не справиться.
Потом несколько неудачных беременностей едва не свели Яну в могилу, и захотеть детей стало еще сложнее. Энтузиазм пропал у обоих, да и здоровье не особенно располагало к зачатию.
Окружающие галдели о том, что надо бежать в специальные клиники тратить неимоверные деньги, которых в семье не водилось…
И вот тогда Яна неожиданно поймала себя на роковой мысли: «Ни к каким врачам я больше – ни ногой. Я вам – не животное на звероферме. Другое дело, если когда-нибудь мне встретится везунчик, способный справиться с этой задачей… В идеале – мой Истинный… Тот самый Спутник… И если я захочу… То может быть. Может… Как знать».
При этом расставаться с мужем у Яны и в мыслях не было. Не смотря ни на что, они были очень друг к другу привязаны. Как родственники, или преданные животные.
С течением времени жизнь этой пары перешла в любопытный формат. Они непрестанно заботились друг о друге, тряслись друг над другом, что называется, как кура над яйцом. Созванивались на каждом шагу, если находились не дома – не отчета ради, а спокойствия для. Чтобы знать: зверек в порядке. Не в беде, не в аварии, а здоров и весел…
Иногда, по настроению, они занимались любовью – если это не вызывало дурных воспоминаний. Вместе ели, готовили, убирались, слушали и пели наиглупейшие песни – те, что смешили обоих. Потому что музыкальные вкусы сильно разнились тоже, и послушать вместе что-то серьезное не получалось. Громко хохотали, изумляя соседей: над чем можно годами смеяться – так, что стены дрожат?
Муж решал насущные материальные проблемы, жена – моральные и организационные. Им было уютно и радостно находиться в разных помещениях одной квартиры.
Они ни в чем не притесняли друг друга, давая свободу действий и передвижений, даже по другим странам – с одним лишь условием – звонить каждые часа три. В первую очередь это относилось к жене.
Да, она не была ограничена ни в чем, кроме денег. Просто потому, что ее муж оказался обычным честным человеком, и зарабатывал весьма скромно. Яна не винила его за это, ведь ей самой не удавалось достаточно зарабатывать, а он содержал их обоих и дом.
Одно только это Яна считала современным мужским героизмом, и гордилась мужем. И только одно это уже делало ее почти счастливой – ведь ему повезло, он занимался любимым делом, великодушно давая возможность и ей не ломать свой внутренний мир. Яне не приходилось ради хлеба насущного таскаться на неинтересные работы и видеть отвратительных ей людей…
Однако, если она желала чего-то еще, то должна была изворачиваться сама. Она прилежно старалась работать – насколько удавалось. Но удавалось не всё, вернее – не в тех финансовых пределах, что ей мечталось. Хоть убейся…
«Работать ради денег мне бесполезно, – поняла тогда Яна. – Мне работа нужна для души».
А жизнь, казалось, бежала мимо.
Юная (тогда еще) Яна чувствовала острую необходимость что-то придумать. Грабеж или воровство? – Нет склонности. Не получится. Даже если никого не жалеть.
Потому однажды и пришла ей идея играть с мужчинами. Те сами непрестанно наводили на подобные мысли. «А что такого? Если за одну лишь прогулку вдоль по улице рядом со мной они  готовы подарить плэйр или сумочку…»
Так и пошло потом дальше – вплоть до путешествий.

***

В семье всё было спокойно и мило. Только вот… глубокому, любопытному и темпераментному редактору-переводчику не хватало впечатлений, душевной гармонии, и, честно сказать, секса тоже. Не того, приятного и нормального, которым занимались они, и которым, надо полагать, занимаются все нормальные пары… А чего-то, пока неясного… Захватывающего сиреневым вихрем и вгоняющего в беспамятство.
Что было с этим поделать? Муж навстречу не шел. Он был доволен и считал, что все у них замечательно. Что она выдумывает проблемы.
«Но в семье нет твоих или моих проблем. Все они – наши, – пыталась возразить Яна. – Одна повлечет за собой другую, потом следующие, снежным комом. Как ты можешь быть счастлив, если я не счастлива?» Однако Леша не слушал. Он просто не знал, что делать.
Этот мудрёный «пыточный инструмент» был ему не по силам. Возможно, при грамотном подходе из него можно было вырастить что-нибудь мирное…
Но, маленький и невинный вначале, со временем этот инструмент был взращен руками драгоценного мужа – для истязания мира.

***

Игры – играми, пытки – пытками, путешествия – путешествиями, но был здесь и трагический для Яны момент.
«Что ж мне до замужества-то внушали, будто бы секс – не главное?! – думала Яна теперь, в 41 год. – Какая подстава! А оказалось, что без настоящих полетов к звездам и жить не стоит! Да, да, понятно: когда-нибудь возникнут моменты, что останется лишь душа…  Всё прочее одряхлеет и ничего не захочет… Но как жить всё остальное время? Медленно, ни за что умирать? Да ну вас всех! Эти полеты не менее важны, чем путешествия по миру!»
Для полетов было мало ласковых человеческих отношений. Яна продолжала ощущать, что где-то в мире должен находиться ее Спутник – Тот, с кем возможно единство, и с кем получится всё.
Время от времени он мерещился ей в каком-нибудь неординарном человеке, способном  очаровать. Такой иллюзионист давал Яне толчок к развитию в жизни, дарил на короткое время абсолютную гармонию, и несколько раз возносил до звезд. После чего она приходила в себя, и видела: не Тот. Опять показалось.
Вот и получилось, что так называемая «проблема Яны» перевоплотилась в проблему Лёшину – ветвистые, сверкающие рога. Но, кажется, они ему даже нравились. Он гордился, что жена вызывает восторг парней и мужчин – и только для виду, смеясь, предупреждал ее: «Смотри у меня, чтобы ни-ни!»
«О чем ты говоришь! Конечно!» – с удовольствием клялась она.
Но задавить в себе столь мощный пробел навсегда – нереально.
«Терпеть и молиться? Ради чего? Никто не оценит, а жизнь пройдет зря.
Не будет смысла ни в чем другом – да, да! Всё прочее в жизни нелепо и бессмысленно на сером фоне.
Какой смысл жить на свете, если себя уничтожить? Лучше уж сразу по-честному утопиться».
Но не хотелось Яне ни того, ни другого.

***

Поначалу изменять мужу она не собиралась – нет, нет. Тогда еще физическая верность представлялась ей  серьезным, однозначным условием брака.
Вот только однажды на работе за ней начал изысканно ухаживать кудрявый синеглазый красавец, и она влюбилась. Как будто в Спутника. Не переставая любить мужа – своей странной, не супружеской и даже не женской любовью.
Потом было долгое время сомнений, угрызений  совести, душевной боли и тяжкого чувства многократной вины. Не раз Яне хотелось даже покончить с собой, потому что невыносимым казалось жить с подобной раздвоенностью…
Однако всё это постепенно перемололось сознанием…
«И я сама, и другие люди одинаково далеки от совершенства. Все мы впадаем в ошибки, хотя и в разные.
В жизни постоянно возникают трудности, жестоко опровергающие наши иллюзии. И те, кто все-таки не кончают с собой, не теряют самообладания, не становятся равнодушными – созревают благодаря именно этим трудностям.
Именно для того, чтобы созреть, и нужно бороться…
Только вопрос: зачем созревать, если мы все равно умрем? На одинаковых основаниях, раньше или позже.
Ан нет. У каждого своя зрелость, и каждый выполняет свою миссию на земле. И не нам судить о собственных миссиях! Потому что не мы их определили».

***

Теперь Яна сочла бы предательством не измену, нет: «Слово «измена» мне не подходит.  У меня бывает священнодейство, акт высшей любви, ведь я вступаю в связь, только если по уши влюблена. Пусть это длится три дня либо месяц, потом ломаются розовые очки, иллюзия рассеивается, и очередной суррогат мифического Спутника падает с пьедестала. Ну и что?
Такое священнодейство, как магический древний обряд, лечит тело и душу, возвышает и вдохновляет меня, дает новые силы. И в топку догмы. Сочинивший их был идиотом.
А предательство – значит уйти, бросить близкого человека, забыть все прекрасное, что он для тебя сделал, прекратить заботиться. Вот где настоящее преступление. Такого я не совершу никогда – потому, что порядочная и ответственная. Вот в чем состоит моя верность.
Если кто-нибудь спросит: мол, а что, если то же самое отчебучит муж? Тебе будет приятно?
Отвечу: «Само собой, я не обрадуюсь. Первой мыслью будет: «А точно ли здорова та, кого он осчастливил?» И отправлю его на анализы. Но если для него эта история окажется, действительно, тем же, чем мои становились для меня… я пойму, прощу и успокою. Обниму – крепко, уютно, как он меня обнимал после всех моих дичайших историй – может быть, даже зная о них… (То мне неведомо… И, честно сказать, не важно…) И мы продолжим жить, как обычно. Всё перемелется.
Мы с ним – не идеальные спутники из прошлых и будущих воплощений, не родные души. Мы – просто близкие и надежные, прошедшие вместе немалый путь, которых судьба кинула в одну связку – за неимением в наличии истинных суженых.
Знаю: почти любой взрослый человек ответит мне, что про Спутников – это всё сказки. Как можно в сорок лет (да, да, и не притворяйся, что ты об этом забыла!) верить в мифического идеального спутника, которого выдумала в четырнадцать? Посмотри, мол, вокруг, как живет большинство. У многих вообще ничего пристойного нет, и не было никогда. Кое-как завели детей и кантуются по ухабам жизни. Либо обитают приемлемо, даже (порой) культурно, по общепринятым нормам, но до того тоскливо… Что, с моей точки зрения, не понятно, зачем. Вырастить потомство (опять же неясно, ради чего) и сгинуть на свалке истории? Да попутно попредаваться примитивным удовольствиям. Даже не мечтая ни о чем настоящем, а может – и не имея о нем понятия…
Ну, о чем вы говорите, уважаемые?! Молчите лучше! Мотайте смирно свой срок и внимайте той, кто сумела покинуть всеобщую тюрьму!
А я знаю, что не выдумала Его. Вот в пятнадцать готова была выть от тоски, что Его нет… А теперь чую кожей: он существует.
Я давно перестала верить во встречу с ним. Судьба, должно быть, посмеялась, забросив его в другое полушарие Земли. И все же подспудно я пытаюсь его угадать среди встречных. Все время попадаю в лапы иллюзий, а заодно и своих меркантильных нужд… но это не меняет моих представлений о Вселенной!
Кто-то из бродящих по планете любит и желает всё то же, что я…  живет тем же, чем я… Хотя, и не это главное! Он радуется и страдает, как я. Испытывает всё то же, что  я! Он более сильный и рассудительный, потому что мужчина... Но ранимый, глубокий, вредный и добрый, как я… Он чувствует меня. Живет на «моей волне»… Способен летать к звездам – как я, хотя и по-своему, по-мужски… Тот, кто, быть может, совсем иной, но увидит, почувствует всю меня и примет такой, какая я есть. Он один.
Если бы мне встретился Он – должно быть, я поняла б это сразу. Встреча с Ним не может  «перемолоться» так же, как встречи с иллюзиями Его.
Кто же ты, и где ты, моя неведомая тайна? Сколько тебе лет?
А вдруг я на самом деле встречу Его? И захочу… Не так, как всех до того (потому что они были иллюзиями) а… без границ. Без отторжения при приближении к  определенным пределам.
Вдруг наши тела и души сложатся по-настоящему  – как это было задумано Богом… (или кто там во что верит…) – в общем, так, как должно быть… Как все хотят, но почти ни у кого не бывает!
Я ведь знаю, вижу, что это возможно! Возможно именно для меня… Что тогда?!»

***

В стремлении угадать своего Идеального Спутника Яна научилась отличать подходящих в интимном плане мужчин по внешним (и, казалось бы) невинным признакам: форме и величине ушей, губ, рук, ног. Однажды прочитав об этом статью, она не смогла забыть простых и полезных каждой женщине истин… и провела целое исследование о зависимости темперамента и размера  фаллоса от внешности его обладателя. Теория подтвердилась процентов на девяносто восемь! Счастья Яне она не принесла, зато уберегла от лишних проб и ошибок.

***

Так вот, русоволосый, зеленоглазый богатырь Матвей двадцати двух лет от роду в очередной раз – на короткий весенний миг – показался Яне Тем Самым везунчиком. Понимающим, чувствующим похоже и глубоко. Устав врать, она открыла ему всю правду о себе, но он не испугался, не отступился. И продолжал называть ее «моя крошка».
Искрилась весна, и некоторое время после разочарования Яна еще продолжала увлекаться Матвеем – уже не ощущая зова вечности, – который, – она знала, – должен связать ее с нужным человеком... если судьба, конечно, когда-нибудь  соизволит столкнуть их нос к носу.
Сердце чуяло, что к чему! – Даже малейшую ноту, звучащую фальшиво, при общей безупречной картинке.
В вазах стояли подаренные Матвеем цветы, на кухонных полочках – ароматные чаи и посуда для церемоний. Сочиненные и записанные на студии песни Матвея – о ней, Яне, – она с удовольствием слушала каждый день. Происходящее умиляло и расслабляло её, вызывая улыбку, и лишь иногда – раздражение, если занимало чересчур много времени.
Долгие природоведческие рассказы Матвея, его байки о наркоманах и музыкантах Яна пропускала мимо ушей. А не прогоняла из-за ласки… И еще потому, что Матвейка сопровождал ее на рабочие публичные мероприятия, куда муж не желал ездить, объясняя тем, что ему скучно. Яне же требовалось крепкое мужское плечо. Она ценила любовь этого заботливого юного красавца. Кроме того, с виду никто не делал разницы между ними. Яна забывала, сколько ей на самом деле лет, и на душе становилось легче – словно испарялся из памяти груз прошлых ошибок, глупостей, кошмаров, да и просто ненужных картин.
Надо сказать: Яна ни за что не вернулась бы ни в один из своих прожитых лет. Заново проходить набор опыта, жизненные учения не было никакой охоты. Теперь Яне интересна была новая роль – в прежнем теле, но с проясненным годами мозгом, и в иных обстоятельствах.
Всё та же жизнь, но будто бы застрявшая во времени – в некий странный момент... как игрушечный кораблик застревает на речных порогах. Несшие его мутные воды давно сменились более холодными и прозрачными, новые ворсинки и упавшие листья задевают его борта, новые стрекозы садятся на его мачту. Его время утекло в неизвестность, а он стоит меж тех же камней и внимает солнцу, с любопытством оглядываясь вокруг.

***

Мир казался ей беззаботным, смешным. Но, в то же время, бессмысленным, пугающим и давящим.
Именно в те дни в жизнь Яны незаметно, но настойчиво и властно вошел шестнадцатилетний школьник Артём. Как это получилось, точно было не вспомнить. Просто кому-то и ради чего-то она пообещала обсудить с мальчиком его творчество, а позднее сопроводить в нужную секцию. Они добавились в друзья в соцсети, но не спешили общаться. Однако, слово за слово… Звуковое сообщение за звуковым… И через пару месяцев Яна вдруг обнаружила, что засыпает и просыпается, слушая его голос. Видит его – еще не встреченного в реальности – во сне.
В безысходных дотоле, повторявшихся кошмарах, где она оставалась маленькой беспомощной девочкой, всегда – жертвой, вдруг появился добрый герой – грозный, сильный старшеклассник, и прекратил многолетние судороги подсознания. Удивительно: даже во сне, одна, Яна ощущала теперь радость и чувство полной безопасности.
«Я – твой непобедимый Оракул, – уверенным бархатным голосом говорил парень, и звучало это всерьёз. – Всё теперь будет хорошо».
Яна предполагала, что вечера и ночи расположили обоих к открытости. Но ведь… было бы что открывать!  Умный, развитый, во многом еще наивный мальчик с чистой доверчивой душой завладел ее вниманием и – поразительно – подсознанием. Он был необъяснимо близок – как данность. Что бы ни говорил и что бы ни делал. Их общий мир возник будто бы сам собой. Или, скорее, существовал всегда, но, познакомившись, они  словно открыли туда ворота.
Яна ненавидела виртуальные разговоры, отнимавшие уйму времени, но с Артемом не смогла не общаться. Сперва было любопытно погрузиться в жизнь непростого подростка – с его школьными, семейными и психологическими сложностями. С его творческими порывами и игрой на пианино – что она обожала с детства. А порой Яне казалось, что в беседах с ним она говорит сама с собой, шестнадцатилетней. Это поражало и захватывало, как полет на машине времени. Затем ей сделалось интересно с умным и глубоким Артёмом, словно со взрослым.
«О чем они говорят днем и ночью?» – начали переживать близкие. Но на тот момент разговоры шли, действительно, лишь о жизни, о жутких снах, об искусстве, и Яна крутила пальцем у виска: «С ума сошли? 25 лет разницы!!! Мы оба об этом помним. Просто для родственных душ возраста не существует».
Леша косился на жену с подозрением и недовольством. Раньше гурьба юных поклонников не вызывала его волнений. Тогда он видел, что Яна всего лишь играет, и любил ее озорной звонкий смех. Любил, когда она весела… Потому что это непредсказуемое существо могло по неясным ему, но определенно веским причинам горько заплакать, и несколько дней рыдать – почти без перерыва. Это рвало его обыкновенно спокойную душу. Он желал видеть ее в порядке. И считал, что если в какие-то жизненные моменты Яне для равновесия требуется путешествовать либо потешаться над влюбленными в нее бедолагами, то и пусть: «Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало».
Да, такие вот своеобразные их связывали отношения. Ради справедливости нужно сказать, что Яна отвечала мужу взаимностью: заботилась и, как могла, старалась обеспечить ему душевный и бытовой комфорт, устраивала приятные сюрпризы. А что еще нужно для долгого и славного сосуществования ни в чем не схожих людей?
Но теперь Леша обеспокоился: происходящее вышло за рамки привычных сценариев.  Родственных душ Яночка еще не встречала, и без конца ни с кем не разговаривала.
«Во-первых, посмотри в зеркало, – с напряжением внушал он жене. – 25 лет – в твоем случае вовсе не аргумент. У тебя даже психическое развитие остановилось в 15! До сих пор не отдаешь себе отчета в простейших вещах!
 Во-вторых: ты что, не знаешь, какие бывают подростки? Они сексом с 13-ти занимаются. А 16-летний парень – совсем уже не ребенок».
«Чтобы я больше не слышала ничего подобного! – сердилась Яна. – В кои веки нашелся с кем-то общий язык! Кто-то видит, понимает и принимает меня, какая я есть. Ты же вот… при всех твоих достоинствах, и при всем моем восхищении… не мог никогда… Ты просто очень сильно другой. А мне это нужно, как вода! Так лучше бы порадовался, что я счастлива! Но нет же, всё нужно отравить! Зачем?! Да мне вообще все равно, мальчик Артём или девочка».
«Плохо дело», – качали головой старшие.

***

Порой Артем бывал, конечно, по-детски диким и болтал наивные глупости, но Яна ни разу не услышала от него сопливого лепета, как от двадцатилетних несостоявшихся «женихов». Он во всем вел себя как рассудительный, сильный мужчина, не смотря на чересчур юный возраст, и вызывал ее уважение.
Взглянув однажды на парочку его фотографий, Яна внезапно подумала: «Ой, а ведь он красив… высок… Но нет, дело здесь в чем-то другом… Он просто родной. Свой.  Как кто-то… кого я всегда воображала рядом…»
Помотав головой, она пробормотала: «Чур, чур меня… Не думать о нем, как о мужчине. Не думать. Он – школьник!»

***

Между тем, Матвей завёл обычные для холостых влюбленных мужчин разговоры: мол, разводись и выходи за меня. Это, конечно, нормально и лишь сильнее доказывало его любовь. Яна расстроилась бы, если б вышло иначе. Одно дело исключать замужество у себя в голове, и совсем другое – когда не поступит предложения. А теперь всё шло должным образом. Она тихо поддакивала, ожидая удобного случая расстаться – так, чтобы нанести парню поменьше сердечных ран, и самой успеть получить удовольствие: безграничную нежность она любила, как солнце.
Время от времени она позволяла ласковому юноше любить себя физически. Но вдруг заметила, что в процессе думает об Артеме… которого в реальности даже не видела.
Матвей целовал ее тело, а ей мерещились губы Артема – словно она когда-то их уже ощущала.
Яне пришлось признать: она пытается заменить Артема Матвеем… ведь что можно хотеть от ребенка? Лучше об этом не думать.
Но почему тогда этот ребенок взрослее, умнее, интереснее, чем Матвей? Он один слышал ее, понимал, и даже научил управлять снами (что и психологам не удавалось). Почему она засыпала и просыпалась именно с ним, с его словами, песнями, музыкой? А не с Лешей или Матвеем? Или хотя бы еще с кем-то из взрослых поклонников?

***

Матвей начал издалека: «У меня богатая семья, большое хозяйство. Есть все, что пожелаешь, у отца свое предприятие. Вот только они никогда меня не баловали. Всем нужным обеспечивают, к врачам хорошим водят, но денег не дают. А просить не люблю… не хочу… с детства…
Сейчас я устроюсь на работу, дворником, чтобы у нас с тобой были средства. Какая разница, где их брать? Уже сходил на собеседование. А главное, позднее я достигну известности в музыке – я в этом уверен – и своих денег станет достаточно.
А пока тебе тоже нужно куда-нибудь пойти, чтоб была простая работа – кроме твоих переводов и редактирования. Чтоб мы с тобой могли позволить себе все, что захотим.
«Ооооо, вот и повод для расставанья созрел», – рассмеялась про себя Яна. Эта речь могла убить в ней любые трепетные чувства, даже если бы они были.
Во-первых, от своего драгоценного мужа Яна никуда не собиралась. Подумывала иногда, теоретически, – но только в связи с неизвестным мифическим Спутником. Если бы тот оказался пригодным к браку…
Только это было ее секретом.
Во-вторых…  «Простую работу»! В пару дворнику. Ха-ха-ха. Зря, что ли, она училась в университете, и вгрызалась в иностранные языки? Яна всегда работала много, и никто не смог бы наречь ее балбеской. Но финансовая сторона жизни не стала ее коньком. И ясных перспектив не имела.
Яна видела: хоть она загнется, работая, но существенно дела семьи поправить не сможет. Поэтому считала, что работа должна быть только ее желанием, ее идеей, ее решением, и обязательно ее радостью! Потому что для женщины крайне важно не растерять внутренний свет. (Без которого она –  не женщина. То есть, уже не манящая таинственная волшебница, а машина. До поры, до времени функционирующее звено).
Дело мужчины, который в данный момент предлагает Яне брак, – для начала обеспечить спокойствие, то есть – хотя бы самое необходимое: жильё и прожиточный минимум новой семьи. Без такого вот, как у Матвея, детского лепета. Иначе как его принимать всерьез? Конечно, если бы потом он, не дай Бог, заболел, например, – она бы не бросила и сделала всё, что смогла. Но старт должен  быть серьезным. Она все-таки – уже не глупая девочка, которая может доверчиво и наивно ждать у моря погоды. Ей нужна внятная и надежная конкретика. Тем более, что Яна привыкла к свободе, комфорту и отдельному проживанию от родителей. Менять все это на полудетское подчиненное положение было бы для нее глупостью.
«Если ты пытаешься увести у кого-то жену, стоит предлагать ей лучшие условия, а не худшие.  Совместная жизнь – не только плотские утехи. В ней всё меняется. Можно и утех уже не захотеть в прозе жизни… Тогда я подумаю: «Для чего вся эта канитель была затеяна?» И все кончится».
Яна говорила это, не в силах скрыть смех, – лишь в воспитательных целях, даже не применяя ситуацию к себе.
«Что ж толку-то, милый, от богатства твоей семьи и всего твоего большого хозяйства? И сада? И предприятия? Если я там не буду хозяйничать? Если ты не живешь в отдельной квартире, деньгами и машиной не обладаешь? На права даже не сдал, и тебя твой молодой папочка подвозит?
И еще… я должна подчиняться твоей маме, с которой у меня меньше разницы в годах, чем с тобой? Не смеши мои тапки! Либо уж ты сделай мощное, решительное усилие: договорись с родителями обо всем, что тебе нужно для нормальной жизни со мной, либо сам создай всё, что нужно, а потом уже проси разводиться и выходить за тебя. Это – не меркантильность, а закон самосохранения».
Яна знала: ни то, ни другое незрелый Матвейка совершить не сумеет. И обвинять его не в чем: маленький же еще… тоже… Прости, Господи! Как она сразу, при знакомстве, этого не заметила? 
Да, грустно было говорить все это доброму, наивному мальчику, с которым проводила минуты радости… Но жизнь сурова. «Инструмент для пыток» сработал, увы, в очередной раз…

***

С Артемом они встретились солнечным июньским днём у Казанского собора – возле памятника Барклаю, как много лет было заведено в жизни Яны. Боже, с кем только она ни встречалась раньше на этом месте! Но с того дня при мысли о Барклай де Толли, с его неоднозначно торчащим свитком, память выдавала лишь высокий силуэт Артема в темном клетчатом пиджаке. Смущенное загорелое лицо, синие испуганные глаза.
Он был сильно взволнован, и беспокоился, что они больше никогда не увидятся. Потому, что он произведет нехорошее впечатление. Яна же, одетая в желтое лимонное платье, лишь по-доброму улыбалась. Ей самой встречи с незнакомыми людьми доставляли стресс. Но здесь… То ли сказался-таки жизненный опыт, то ли внутреннее чутье громко и четко твердило: «Да свои вы, свои, к гадалке не ходи».
Реальность явилась естественным продолжением интернета – возможно, впервые в жизни ни одна деталь не оказалась фальшивой, ни одно предчувствие – искаженным.
Ей стало спокойно и необыкновенно хорошо рядом с ним.
Поначалу Яна прилежно старалась отнестись к нему все-таки, как к ребенку. Но по умиленно улыбающимся лицам прохожих и сотрудников кафе, (где стоял рояль, и Артём собирался играть ей классику), вдруг поняла, что все окружающие воспринимают их однозначно – как… любовную пару. Да, да – не смотря на то, что никто из них двоих еще не осмелился дать волю фантазии, рукам, и даже взгляду. Они стеснялись смотреть друг другу в лицо, и речи звучали сбивчиво.
Пока не вмешалась музыка…. Музыка, вдруг открывшая Яне неведомый мир. Конечно, не столько она сама, сколько игравший её Артем – в мелодичном звучании.
Он сам не знал, – не видел, не замечал, – как его приятное волнение, нежность, глубокие чувства, сумбурные мысли проявлялись через сильные загорелые руки – в исполнении музыки.
Руки словно летали над клавишами, и Яна медленно переводила взгляд с них на серьезное лицо парня, и обратно.
Они оба были бесконечно далеки от постижения, осмысления и признания своей любви. Но музыка Артёма в первый же час реальной встречи беззастенчиво открыла Яне, что перед ней, вправду, – не какой-то забавный ребенок, которому еще расти и расти до нее,  а некто таинственный, могучий и значимый в ее жизни. Глядя на широкую, но еще не окрепшую по-взрослому спину Артема, и юношеский пушок на щеках, Яна усердно гнала эти мысли прочь.
Однако в тот первый день она узнала, как можно говорить с помощью музыки. И пожалела, что сама не умеет играть. Не в состоянии выразить что-либо в ответ. Впрочем, Артем этого и не ждал. Он лишь хотел, чтобы ей было интересно и радостно с ним, и не стыдно перед случайными людьми за его ошибки… которые здесь никто, кроме него самого, не заметил.
Напротив, Яна гордилась им. Вернее, гордилась бы, если бы, слушая его, не забыла обо всем на свете. Тонкие оттенки мелодий, в которых сквозили и восхищение, и смущение, и растерянность, и страсть, и бескрайняя неосознанная любовь, потрясали до слез.
По дороге домой они спустились в метро, и в толчее оказались очень близко друг к другу.
Артем взял ладонь Яны в свою и стал тихонько поглаживать. Какое-то время Яна еще надеялась, что ей показалось, но – нет. Он гладил ее так, как парень гладит любимую девушку…  мужчина – любимую женщину…  – чувственно и бережно. Даже не изучающе, словно знает давно!
Голова на миг закружилась, словно они вдруг переместились в параллельную реальность. Яна испытывала ласковое тепло, необычную приязнь, нежное притяжение. Но то, что последовало потом, было, – прямо сказать, – фантастично, (потому что для реальной жизни чересчур странно), и неотвратимо. Разумеется, Яна смотрела о чем-то подобном фильм, но мимоходом и с недоверием, будто сказку.
Она отчетливо ощутила, как происходит чудо.
Свершается медленно и мощно, изменяя привычный мир…
Словно через соединение их рук тянутся, увеличиваясь с каждой секундой, навстречу друг к другу сияющие ростки, льются неведомые потоки…  и сживаются намертво.
«Спутник, – стучало в мозгу. – Это – Он. Такое возможно только раз в жизни».
Попутно вспомнились слова священников, утверждавших: чтобы определить своего человека, не нужно вступать в греховную связь: достаточно взяться за руки. И сразу поймешь…
Яна никогда им не верила. И вот…
Претворение чуда в реальность длилось около десяти минут. Во время всего этого действа Яна молча, изумленно глядела в прозрачно-синие глаза Артема, а он – на нее. Ей хотелось кричать: «О чем же ты сейчас думаешь, маленький пират? Открыто ли тебе то, что вижу я?!»
Нет, она не могла. Им предстоял длинный и сложный путь освоения неготовых к такому повороту сердец. Все было ясно сразу. Но требовалось долгое время для пустых рассуждений, смешных открытий, споров, страхов и обид.
Она рассматривала его полудетские пухлые губы и думала: «А ведь они будут меня целовать…» И, казалось, сейчас упадет в обморок.
В Артеме сочетались все тайные знаки, что подсказывала природа. Размышлять было не о чем, но и принять всё это вот так, сходу, Яна оказалась не в состоянии.
Сам Артём и вовсе был еще несмышлёнышем: не понимал, что делает, и что именно чувствует. Любовь, секс и душевная дружба не совмещались пока в его голове воедино. (Яна знала эту подростковую муку – когда сознание еще не успело догнать желания и инстинкты. Меж тем, как секс, в идеале, – не аналог наркотиков и алкоголя, а выражение любви. Такое же общение с любимым человеком, как долгие разговоры или прогулки… или (в их случае) музыка… )
«Ну почему, почему он? И почему 25 лет разницы? Почему хотя бы не 10?»
Четверть века… а ее словно нет! Ни внутри, ни снаружи. Разве такое бывает? Если только в кино! Это невозможно, но с ней, Яной, почему-то произошло.

***

«Ох, Спутник, Спутник… Что ж ты так заплутал во времени?
Я перестала видеть в тебе ребенка. Но в чем-то ты не перестал им быть. Ты – большой и сильный –  вдруг обнимаешь меня, прижимаешься с мужским наслаждением, – такой ласковый и приятный, манящий… Боже… А после пугаешься возникающей у тебя дрожи. Ты серьёзно? Не разбираешься, что это?»
Случались дни, когда Яне хотелось утопиться из-за страха и неприятия реальности. Конечно же, только хотелось, но тем не менее.
«Почему? – не понимала она сама. – Что такого произошло? Ведь ничего страшного, абсолютно».
Постепенно, рассмотрев внимательнее окружающих, Яночка успокоилась. Она заметила много пар с большой разницей в возрасте – на разных этапах жизни. Люди любили друг друга, и никто, к ее удивлению, не считал это ничем из ряда вон выходящим. Больше того, старшие женщины часто находили в младших партнерах сильных и ответственных «мужчин-отцов», чего не встречали в своих ровесниках. Удивительно.
Конечно, парню, для осознанности, должен быть хотя бы двадцать один…
Ну почему они с Артёмом не встретились лет через семь? Чтобы он успел обзавестись широкими взглядами и уверенностью в себе (как Матвей), а главное – наесться всех и всего, что только возможно. Понять, что в любой встреченной девушке не хватает чего-то главного, неуловимого (если не сразу, то через год это все равно обнаружится). И, сколько б их не было, какими бы они не были, ничего не меняется. Он всё так же одинок… Уяснить, наконец, что такое Спутница, и отчаянно прочувствовать ее нехватку.
Вот тогда им обоим было б гораздо легче.
А еще лучше он осознает всё это лет в тридцать пять. О, как ей хотелось бы поменяться с ним на минуту местами!
Зато сейчас она во всем, чего ни коснись, была у Артёма первой. Это волновало и радовало, словно у нее самой всё случалось впервые.
В свои шестнадцать Яна мечтала о нем, звала его, а он, оказывается,  еще не изволил родиться.
Вот потому всё у нее шло через пень-колоду, отношения с парнями клеились не так, как хотелось, и все, кто нравился, ее быстро разочаровывали.
«Спасибо, что пришел хоть сейчас, – хотела сказать ему Яна. – Спасибо, что хоть сейчас я узнала, что такое любовь, и каково это – действительно быть счастливой.
Ты узнал это почти сразу (почти – потому что раньше у тебя все же случались платонические увлечения), и в полной мере пока вряд ли способен уразуметь.
Сразу узнать лучше, конечно – кажется, что меньше досталось страданий на веку… На самом деле, нет. Ведь жизнь длинна. Если лет через двадцать, допустим, твоя Спутница вдруг умрет (лишь потому, что старше), внутри ты навсегда останешься одиноким, сколько бы ни было у тебя наипрекраснейших и молоденьких женщин. Ты будешь жить, уже ясно осознав всё это, и безысходно мучиться, как я мучилась до сих пор.
Но у меня теплилась надежда встретить тебя, а у тебя надежды не будет.
Ты счастливо начал жизнь, а я счастливой умру. Это одинаково важно».
Конечно, Яна молчала, успокаивая себя одним: «Зато никакая «метелка» не касалась до меня в реальности его шеи, его губ, его тела. Трудно быть первой и главной, но всё существо ликует».

***

Словом, счастливое открытие перепугало Яну. В то же время ей некуда было деться от парня – он, его свет, его влияние жили теперь в ней независимо от ее воли и настроения.
Бывало, они с Тёмой припоминали произведения, надеясь сыскать историю, как у них, но ничего похожего не находилось.
Артёму лезла на ум «Лолита». Яна с содроганием отвечала: «Во-первых, ты вышел из возраста Лолиты. Во-вторых, ты – парень, а я… Ты сам видишь, кто и какая я… Я сама тебя боюсь. В третьих, это (между нами говоря) пошлый и циничный сюжет, абсолютно посторонний».
Сама Яна припоминала кинофильм «Чтец» – о любви пятнадцатилетнего школьника и тридцативосьмилетней красавицы-кондукторши – бывшей фашистки. Но и там не нашлось никакого сходства.
«Всё это не имеет ничего общего с нами, – уныло вздохнула Яна. – Никто еще не написал правдиво о настоящей и красивой любви. Лучше уж тогда вспомнить кино «Век Адалин». Пусть это фантастика, но и мы недалеко от нее ушли. Ведь Адалин оказалась, в итоге, ровесницей отца своего избранника, а выглядела почти по-прежнему.
Эту историю можно хоть как-то нам приписать».

 ***

Их обоих ломало в душе, каждого – по-своему.
«Да, я люблю тебя как человека, – хотела сказать ему Яна. – И как мужчину – тоже. Но это еще не значит, что можно чего-то предпринимать. И тем более не значит, что ты покорил мое сердце. С сердцем все сложнее, чем ты можешь вообразить. Там сильный ветер и миллион лабиринтов. Не дай тебе бог попасть туда основательно.
В любви меня лучше не знать. Душа, тело и мозг будут размазаны по стенам. По-мелкому мне не интересно, а по-крупному теперь… жалко.  Но, я понимаю, вот это – жизнь! Мне нужно, чтобы даже камни рыдали, вешались и искренне клялись в чем-нибудь невозможном.
Я не желаю тебе такого. Потому что ценю твою жизнь, и не желаю повреждать твою психику. Не хочу быть для тебя «орудием пыток».
Впрочем, может, ты изменишь положение вещей? Ведь с тобой всё иначе!
Я не хочу, чтобы мы… такие ласковые… в итоге производили друг с другом варварские действия, к которым приводит страсть… Не хочу кричать с тобой в диком неистовстве, по-звериному… А ведь иначе не достичь пика физического блаженства.
О, может ты, все-таки, останешься моим защитником, моей весной, источником идей и мыслей, интересным собеседником, Другом из 15-летней мечты?! Которому можно доверять во всем, без  вечных игр в кошки-мышки, что происходят между мужчиной и женщиной... А они неизбежны в любви, как ни старайся наладить прочные душевные контакты с дорогим человеком.
Я так боюсь, что наша гармония пропадет, переступи мы черту! Хотя… мы и так незаметно, почти ничего не делая, давно переступили ее.
Что-то пошло не так. Хотя… Кого я обманываю? Всё пошло единственно мыслимым образом.
Я гляжу на тебя и читаю, как книгу, всё наше возможное будущее. И мне хотелось бы провалиться сквозь землю…
Но я! Я… Я внимаю и наслаждаюсь. Даже видя твоё волнение и твою растерянность, и твоё бешенство – когда ты в недоумении, что предпринять.
Если ты способен доставить минуты счастья – доставь. Я буду помнить об этом всегда.
Научи меня, наконец, любить… Как научил менять сны и не бояться метро!
Что вышло, то вышло. Размышлять уже поздно».

***

Страсти все более накалялись. И выглядевший взрослым Тёма, как дикий ребенок, бил кулаками по стенам домов, орал на прохожих, говорил Яне гадости, нес несусветную чушь…
«Душа, душа, – проворчал он. – А у меня мужские инстинкты!»
Яна плакала после каждой их встречи – и удачной, и неудачной. Уже хотелось послать этого чудика к чертям собачьим. Но все ее существо противилось: «Он – мой Спутник. Его не хватало здесь…»
Однажды силы всё же иссякли. «Я больше не вынесу этого сумасшествия, – подумала Яна. – Пусть валит восвояси».
Но чуткий Спутник тут же уловил ее настроение и резко переменился. Словно ослабилась  натянутая до предела пружина. В тот день они обнимались и ласкались доверчиво, без намерений убежать… И на белой скамейке, среди цветов, случился первый их поцелуй. Короткий, испуганно-торопливый, горячий. Вызвавший сладкие судороги внутри.
До того у Яны еще оставалась последняя маленькая, смешная надежда: вдруг не понравится? Или запах окажется «не таким», чтоб совпасть с ее звериным чутьем…  Ах, куда там. Его родной и манящий запах она знала давно. В первый же день, в метро, он влился в ее существо, как чудесная данность. Словно Артем целовал ее уже тогда.
Волосы Спутника пахли как будто сеном, кожа – свежескошенной травой  и молоком. А губы… По-детски мягкие и по-мужски страстные… запечатлелись на ее губах нестираемым волшебством.
И никого больше она не желала касаться ими. 

***

Сложившиеся души и тела. Именно так, именно их.  Издевка провидения или его подарок?
Яна знала, что прекратила быть «инструментом для пыток», наполнившись иными идеями.
«Подмена реального действия» сделалась не нужной, ведь жизнь уже не была игрой.
Отдав ей часть себя, Спутник будто вогнал в нее более прочный стержень, открыл ей себя саму.
Ощущая себя счастливой, она превратилась в спокойную и… «нормальную» Яну.

***

Артем был счастлив и говорил, что это – лучшее, что случалось в жизни, а она – самая прекрасная на свете. Однако первая близость давалась ему непросто. Волнения, наивные страхи, неискушенность мальчика им приходилось переживать вместе. Мало того, уже совершив желаемое, он всерьез полагал, что 16 лет для близости – слишком рано, и изматывал Яну полудетскими рассуждениями.
«Где он набрался всего этого? – поражалась она. – Как из средневековья вылез».
Но старалась не смеяться. Ведь, как бы то ни было, этот бешеный и вредный, подчас, мальчуган окончательно превратился в ее настоящего и почитаемого мужчину. Ее… не только потому, что бывал в ней. – Но потому, что легко и естественно, без утомительных стараний мог вознести ее к звездам. Все его тело, и губы, и пальцы излучали для нее что-то чудесно-волнующее, трогательно-возбуждающее, необъяснимую и незримую сладкую силу.
Это было божественно, заставляло забыть обо всем, и Яна с благоговейным страхом пыталась вообразить, что будет, когда они решатся на более смелые действия: «О, лучше пока не думать».
Его мутный от страсти синий взгляд сводил Яну с ума. Но самым восхитительным было все-таки целоваться – подолгу, нежно перебирая губы друг друга и языки…
Физическая близость не заслонила душевных чувств, не обнаружила подвохов и обманутых внутренних ожиданий (как это бывает с другими людьми, если внимательно прислушаться к себе после секса).
Нет, Артему и Яне она, напротив, показала неизмеримую глубину их любви. Близость была ее прекрасной, но частью. Как, например, сон является частью человеческой жизни…
Казалось, Спутник изумлен этим открытием. Яна же вновь с облегчением выдохнула: «Да».
Всё было так, как она предчувствовала.

***

Да, она стала «нормальной». Видимо, потому в ее голове зародилась понятная для нормальной женщины мысль: «А не состряпать ли с ним кого-нибудь? Пока мы для этого хоть как-то совпадаем во времени.
Разумеется, он еще не успел нарадоваться близости и толком даже не понял того чудесного мира, куда попал. И он еще учится в школе (о, ужас…)
Но ведь младенцы не у всех получаются по щелчку пальцев. Порой для зачатия нужен год непрестанных усилий, или три. А мы видимся не часто».
Это была просто мысль, сперва показавшаяся нелепой (потому что они оба не любили и не хотели детей), но она не ушла, а тихо засела на задворках сознания.
Артем был первым мужчиной, с кем Яне вдруг искренне захотелось создать своё продолжение. «Кого же в том винить? Да не винить надо, а благодарить! Особенно родителям, которые о внуках уже и мечтать устали».

***

Что ж. Кому-то, быть может, и нужно много лет для зачатия, но Яне и Артему они не потребовались.
Нет-нет, Спутники еще не собирались никого «стряпать». Даже обсудили: мол, ни за что…
Но вскоре поутру Яна осознала: почему-то она беременна.

Тёма в тот момент направлялся в школу. Счастливо улыбаясь, он проговорил в телефон:
«Не волнуйся, дорогая. Мы со всем справимся».