Повесть о талисмане любви

   
 
 
**   **   **   **   **   **   **   **   **   **   **   **   **   **   **   **
_____________________________________________________

 Эта повесть не для подражания, а для размышления. Возможно, читатель с чем-то не согласится, но так уж получается в жизни, она без ошибок не бывает, это нереально. У читателя есть возможность любую ситуацию из повести примерять на себя, своих близких или друзей, в прошлом, настоящем или будущем. Что не понравится - отбрасывайте, что понравится - испытайте на себе, но без дикого энтузиазма, это может иметь последствия. Повесть ранее задумывалась, как размышления над неудачами и удачами, но получилось то, что получилось. Что-то менять или приукрашивать не стал. Но и исповедью повесть считать не надо, это только штрихи из жизни, часто придуманные мною или в моей интерпретации. Тем более, не обращайте на фамилии и имена, их я брал из своего ближайшего окружения.

   Особо впечатлительным читать не рекомендуется.


           Обращение к читателю

   Уважаемый Читатель! Если Вам не нравятся длинные и замысловатые размышления Автора, то в конце повести, специально для Вас, размещён минивариант повести, где каждая глава излагается в форме аннотации, несколькими предложениями. Там Вы можете выбрать и отметить отдельные главы, которые Вас заинтересовали больше других, а позже можете читать повесть в полном варианте.   


              Предисловие


   Человеку не дано знать, что с ним будет через минуту, час, день и так далее, на более долгий период. Но человек должен и может знать, что с ним вообще может произойти и как на это реагировать.

   Человек должен уметь прогнозировать последствия своих действий, чтобы не навредить себе, своим близким и окружающим его людям. Если человек не хочет работать над прогнозированием последствий своих поступков, то он и не должен обижаться на кого-то, что эти события произошли и влияют на него.

   Эта повесть о том, как человек делает ошибки, часть из которых осознаёт, а часть из них даже не замечает.

   Повесть о том, как человек из-за своей стеснительности и застенчивости может недооценить или переоценить свои качества, очень долго раздумывает о том, что надо сделать сразу ибо потом это сделать будет очень трудно и даже невозможно.

   Эта повесть о том, как человеку могут помочь близкие, друзья и вообще его окружение, если человек об этом попросит без стеснения и ложных предубеждений.

   Повесть также о том, как может человеку навредить зазнайство, самоуверенность и пренебрежение мнением других людей. 

   Ещё в далёком детстве, когда жил в селе, я слышал миф (или легенду) о «талисмане любви»*) или «талисмане первой любви», точно уже и не помню. Зимними вечерами молодёжь обычно собиралась на посиделки. Договаривались с хатой, где жила одна старушка, собирали в складчину разные продукты, чтобы отблагодарить хозяйку, приносили дрова для печки и с нас малышей, кто хотел поприсутствовать, полагался кулёчек махорки или стакан семечек. На посиделках пели частушки, танцевали, играла балалайка, так как за гармошку надо было дорого платить и рассказывали разные страшные случаи, в том числе и про «талисман любви», о котором я больше никогда не слышал. Да и был я тогда семилетним мальчишкой, ничего не ведающим о любви. Но вот слова одной частушки запомнил:
   
                Нам не надо лейтенантов,
                Нам не надо кубарей,
                А нам надо город Шахты
                И по сумке сухарей.

И смысл одной легенды запомнил хорошо и навсегда. Он был таков.

   Когда расстаются двое любящих людей, они должны расстаться без злобы друг на друга, в противном случае новая любовь будет несчастливой. В знак расположения друг к другу, они должны друг другу подарить «талисман любви», чтобы любовь в дальнейшем не отторгала влюблённых. "Талисман любви" притягивает хорошую, счастливую, любовь и оберегает от плохой, несчастной, любви.

   В качестве талисмана можно дарить любые вещи (книги, зажигалки, ручки и другие), обычно длительного пользования и их надо беречь. Подарки должны быть взаимными и от них нельзя отказываться. Тот, кто получает «талисман любви» не должен держать никакого зла на преподносящего, тогда следующая любовь будет счастливее предыдущей. И ещё, дарящий «талисман любви» не должен отягощать свой подарок надеждой, что, если он подарит дорогой «талисман», то принимающий изменит своё решение и не уйдёт к новой любви или вернётся обратно. И на «талисмане» должен быть знак, значение которого известно только двоим. Тогда расставаться можно спокойно и ни у одного не будет проблем, во всяком случае, в любви. При вручении подарка надо предупреждать, подарок это или талисман, особенно, если это знаковые или дорогие подарки. Знаковыми подарками точно являются подарки с гравировкой или дарственной надписью.

   Как следствие этой легенды, следует запомнить, что никогда не присваивайте себе вещей с гравировкой, принадлежащих другому лицу, даже родственнику, так как они могут быть именными Талисманами и иметь какую-то Историю, которая перейдёт на Вас, и не в лучшем виде, как на похитителя. Раньше, да и сейчас, я не очень-то в это верю, но стараюсь Это соблюдать ..., а вдруг. Так что лучше подальше от греха. Легенда всё-таки, а легенды просто так не появляются.

   А ещё мне запомнилась часть фразы, которую я никак не мог ни объяснить, ни понять: - Будь самим собой и никогда не спорь с судьбой.

   Эта притча меня настолько впечатлила, что я реально поверил в существование такого «талисмана» и, когда стал более взрослым, считал возможным его влияние на мои действия, чтобы не переходить моральные «красные линии» в реальной жизни. Как это получилось, читатель поймёт и оценит сам, здесь я подсказывать не буду, хотя другую сторону оценивать тоже не стану. Мне показалось, что другая сторона, при недооценке роли «синдрома талисмана», не зная и не чувствуя его эффекта, очень много теряла на том, что шла по жизни наугад. Это, как идти по жизни без настоящей любви: к человеку, к работе, к природе и даже к самому себе. А что, себя тоже надо уважать и любить, без этого жить никак нельзя.


   Отражение в талисмане любви

Леонид Хандурин

   Нам нет от судьбы никаких оправданий,
   Мы ждём, изнывая от скуки, свиданий.
   И сколько во сне ты рыдая, судьбу* ни зови,
   Мы сами лишаем себя талисмана любви.

   Не помним мы наших, с тобой, обещаний,
   А, значит, не будет ненужных страданий,
   Не думай о прошлом, спокойно живи,
   Ты скоро увидишь себя в талисмане любви.


                *) Эти строки явились, как бы предвестником, "Повести о
                талисмане любви", которую я начал создавать значительно позже
                (см. на проза.ру). События, изложенные в стихах и повести,
                были предопределены судьбой, известными заранее, но ими
                невозможно было управлять, так как участники этих событий всё
                делали так и никак иначе, в силу своего видения
                обстоятельств.


   КНИГА ПЕРВАЯ. ВСЁ, ЧТО БЫЛО ДО ЭТОГО.


   
   Глава 1. Семья Зюкиных.

   Семья Федоса Зюкина была не то чтобы богатой, но многие её считали зажиточной. Федос Зюкин, некоторые из односельчан называли его Федотом, старался, чтобы его семья ни в чём не нуждалась и привлекал к работе всю семью, от мала до велика.

   Ещё в самом начале ХХ века, прослышал он, что где-то в далёкой Сибири можно самому занять землю и обрабатывать сколько тебе захочется. Якобы каждый мог получить "отруб", участок общинной земли, во время "столыпинской реформы" в единоличную крестьянскую собственность.

   Федос поверил этому и из села Весёлого, что сегодня в Сумской области, в 1910 году подался с семьёй в далёкую Сибирь. А семья к этому времени была не такая уж и малая: он с женой и пятеро детей-помощников, три парня и две несовершеннолетние девицы. Путь в Сибирь в те времена был очень тяжёлым, но и там удача от Федоса отвернулась. Промыкавшись пару лет, семья решила возвращаться назад, в своё село Весёлое. А тут ещё жена по дороге заболела и Федос вернулся в своё село вдовцом с пятью детьми-подростками.

   Надо было как-то обустраиваться снова в селе с детьми. Федосу посоветовали сосватать молодую женщину из села Казацкого, которое в Сумской области. Эта женщина, Мария, не испугалась такой большой семьи и переехала в село Весёлое, взвалив всю заботу на уже состоявшуюся семью, а в 1923 году родилась ещё одна девочка, которую назвали Надеждой.

   По приезду из Сибири Федос, уже с сыновьями, дважды перестраивается в разных концах села, пока не обосновывается на хуторе Майском, который был на краю села и примыкал почти вплотную к лесу. Место оказалось хорошим на небольшом бугре, где с одной стороны было поле, а с другой - болото, которое обеспечивало землю влагой, что никакая засуха не могла помешать хорошему урожаю, что для крестьянина было самым главным.

   Всё шло хорошо, семья постепенно выходила на уровень семей, которых не называли "бедными", да и гражданскую войну на Украине пережили хотя и не спокойно, но особенно не нуждались. А тут и ребята постепенно начали уходить из дома, пора было служить в армии. Все трое, один за одним, уехали служить в Петроград, как тогда ещё называли Ленинград.

   Когда Надежде исполнилось 15 лет, в семье случилась трагедия. У Федоса летом в жару вскочил на спине фурункул и Федос в такую жару не выдержал и решил искупаться в своей "копанке", небольшом прудике в саду, где была холодная, почти артезианская вода. Фурункул при купании "прорвался", произошло заражение и купание закончилось трагически, глава семьи умер.

   К этому времени, 1937 году семья состояла из самого Федоса, его жены Марии Тимофеевны и дочки Надежы. Остальные дети разъехались. Одни записались в Красную Армию, другие вышли замуж и Федос оказался с женой и дочкой, которые могли только поддерживать хозяйство. А после смерти Федоса, Надежде пришлось бросить школу, хорошо, что она окончила к этому времени семь классов, хотя для девушки из деревни это было приличное образование по тому времени. Хата оказалась недостроенной. Из четырёх комнат удалось "довести до ума" только две комнаты, а в остальных двух, пристроенных к хате, пришлось оборудовать хлев для коровы.

   Так большая семья к 1939-40 годам  оказалась из двух человек, что для ведения сельского хозяйства, чтобы прокормить семью, было трагедией. Более того, остальные дети для Марии Тимофеевны были не родные и не стремились возвратиться в село, из которого уехали. Парни к этому времени записались в Красную армию и служили в Петрограде, как тогда по-прежнему называли бывший Петербург или в последующем - Ленинград.  Они иногда наведывались в село со своими семьями, но подолгу не задерживались, разве что их дети гостили летом в дедушкином доме.

   Теперь принимать их приходилось Марии Тимофеевне, новой жене Федоса Семёновича, будущей моей бабушке. В дальнейшем бабушка любили мне рассказывать, как её приёмные дети и внуки приезжали в село Весёлое в гости. А поскольку моя бабушка была родом из украинского села Козацкое, то она не совсем правильно выговаривала слова, которые приезжие родственники говорили в селе, приезжая из тогдашнего Петрограда. Особенно она любила рассказывать, как мальчик одного из дедушкиных сыновей писал письмо в Петроград о том, как ему живётся в селе в дедушкином доме. Он писал, что: "... сегодня я кушАл обед из трёх блюд: борщ, кашу и на третье - простоквашу. Было очень вкусно." Для тогдашнего петроградца это было очень впечатлительно, ведь в Петрограде тогда жилось не очень сытно и семьи привозили тогда детей в украинские сёла, чтобы те, хотя бы летом питались хорошо и вдоволь. А семья дедушки тогда могла это обеспечить, хорошее питание для ребёнка.

   Когда я подрос, бабушка мне много рассказывала о тех событиях 20-х - 30-х годов на Украине, где шла жестокая борьба за выживание каждой семьи. Тогда нельзя было быть бедным, так как можно было умереть с голоду и не только самому главе семьи, но и всей семьи. Но нельзя было быть или выглядеть зажиточным, так как приезжали множество команд за разными налогами и могли "выгребать" все продуктовые запасы, которые в селе создавались, чтобы пережить зиму, да ещё прокормить какую-нибудь скотину, так как в деревне без собственного молока и мяса не очень-то наработаешь на одной картошке и овощах.

   Поэтому, даже зажиточные хозяева старались как можно больше продуктов спрятать, чтобы "дотянуть" до нового урожая. Тем более, что у каждого хозяина можно было просчитать, сколько у него имеется продуктов. Надо было только пройтись по его приусадебному участку и тем участкам, которые он засевал в поле, чтобы определить только "на глаз", сколько чего он собрал из урожая за этот год. На поле было видно, где и сколько каких сельскохозяйственных культур хозяин выращивал и куда они делись.

   Но поскольку сыновья моего дедушки уже служили в Красной Армии, то ему делались какие-то поблажки, но всё равно, если находили излишки продуктов, то "выгребали подчистую" и то, что предназначалось для питания, "за укрывательство от советской власти". Поэтому, всегда очень трудно было прожить до нового урожая. Трудные и жестокие были времена в эту первую четверть начала ХХ века.

   
    Глава 2. Нашей семье никто не поможет.

   С тех пор, как окончилась гражданская война на территории России, дети моего дедушки Федоса, мои дядья по дедушке все собирались уехать из села в какой-нибудь город. Но поскольку, тогда "на слуху" был Петроград, а не Москва, то они решили ехать туда и там как-то обосноваться. Сыновья: Сергей, Григорий и Филипп подались самостоятельно  в Петроград, а уже Филипп вступил в Красную Армию и успел повоевать в Финскую войну 1940 года на Карельском перешейке.

   Дочери: Катя и Вера тоже к этому времени вышли замуж. Ближе всего жила Катя, в районном центре Шалыгино, она вышла замуж за Илью Усова и вскоре у неё родились дети: сын Петя и дочь Нина.

   К лету 1937 года в семье оставалась только малолетняя дочь Надежда, это будущая моя мама, а остальные разъехались, оставив отчий дом. Федос сожалел, что он строил напрасно такую большую хату о четырёх комнат и надеялся, что сыновья будут жить с ним и заниматься сельским хозяйством. Но дети после армии остались служить и возвращаться домой не пожелали. Так и обезлюдела семья Федоса. Сыновья женились в Петрограде и на лето только присылали в село Весёлое свои семьи отдохнуть и откормиться, так как в городе было жить не очень сытно. После голодного 1933 года Россия восстанавливалась с питанием очень медленно. В селе было всё-таки посытнее. Да и детям было раздолье.

   А летом 1938 года в семье Зюкиных случилось нечастье. У главы семьи Федоса Зюкина летом образовался на спине большой чирий и поднялась температура. Было очень жарко и Федос Семёнович решил искупаться в так называемой "копанке", самодельном прудике, выкопанном в саду. Во время купания чирий "прорвался" и произошло заражение крови, в результате чего глава семьи умер.

   После смерти главы семьи, жена Мария темофеевна и дочь Надежда, которой не исполнилось и пятнадцати лет, еле-еле сводили концы с концами, хотя хозяйство было достаточное, чтобы жить безбедно, но рабочих рук не хватало. Надежде прижлось бросить школу и помогать матери с хозяйством. Дети Федоса Семёновича от первой жены сразу забыли "дорогу к отчему дому". Иногда дочери из близ лежащих сёл заходили проведать, а помощи ждать ни от кого и ни откуда ждать не приходилось. В это время двор приходил в упадок, хозяйство сокращалось, а в недостроенной двухкомнатной пристройке к хате Мария Тимофеевна решила сделать хлев для коровы, всё равно помещение было недостроено и пустовало, а сарай достраивать было дороже. Материалы хотя и были заготовлены Федосом, но нанять работников для строительства было не за что и так сами перебивались случайными заработками.

   Вот тут и появился жених для Надежды, теперь уже единственной наследницы хозяйства рачительного Федоса Семёновича. Марии Тимофеевне делать было нечего и ей пришлось соглашаться на такого зятя, которого предлагали три его сестры живших неподалёку. У зятя не было никакого хозяйства и он "мыкался" по свету, даже со своими родственницами не всегда общался.

   Сыграли скромную свадьбу и зятя, Николая Хандурина, будущего моего отца, призвали на военные сборы в город Глухов, откуда он иногда приезжал на побывку к молодой жене, в село Весёлое.

   А хозяйством попрежнему занимались Мария Тимофеевна с Надеждой и кое-как сводили концы с концами. Сыновья Федоса Семёновича теперь не приезжали даже на лето, а чтобы как-то помочь семье отца, об этом не было и речи, хотя Мария Тимофеевна, моя бабушка до конца жизни считала детей Федоса Семёновича от первого брака, членами единой семьи Зюкиных и периодически ходила в церковь и молилась там за всех Зюкиных. В семье даже остался этот молитвенник.

   Шло время и в семье Федоса Зюкина родился ещё один внук, это я, как раз накануне войны 1941-45 г.г., 2 февраля 1941 года.

   Теперь я был на попечении бабушки, а мама работала в колхозе, который назывался "Червоный партизан", это ещё в память о партизанах гражданской войны.

   Хозяйство наше, хотя и не было таким крепким, как при дедушке Федосе, но была корова, немного овец, куры, гуси и ещё разная живность, типа кабанчика, которого откармливали каждый год и "закалывали" его под Рождество, к Новому году.

   Теперь уже в доме хозяйничали мама с бабушкой. Они решили не достраивать сарай, который уже почти ивозвёл под крышу дедушка Федос, а обустроить хлев для коровы, во второй половине хаты. Теперь не надо было столько много комнат в доме, а хлев для коровы нужнее и под крышей хаты корове с телёнком будет теплее. Это хотя и было не совсем удобно, но зато практично, особенно, когда телилась корова, не надо было бегать в сарай через весь двор, как это делали другие хозяева.

   Вот таким я и запомнил наше хозяйство с тех пор, когда уже осознанно, после войны начал бегать во дворе.

   Мама уже работала бригадиром в колхозе, так как у неё было семь классов образования, а у большинства в её бригаде девушки были с четырёх классным образованием. А моя бабушка была из многодетной семьи и у неё вообще не было никакого образования. И вот, когда я был в 5-6 классах, то уговорил бабушку научиться рассписываться и за полгода она вместе со мной выучила все буквы и научилась писать свою фамилию: "Зюкина". Могла даже написать слова "Зюкина Мария". Это всё, что мы с ней достигли и она сказала мне, что этого ей достаточно. Считать она могла свободно до 100 и с деньгами оперировала свободно.


    Глава 3. Наш хутор Майский.

    Когда мне было 5-6 лет (1946-47 годы) я осознал, что я живу в селе Весёлое или, как местные жители его называли "Весёлово". Это было село, которое раскинулось на протяжении около трёх километров. Километра два с половиной было само село и полкилометра был хутор Майский (или улица Майская), который был отделён от села пространством в метров 150-200. Второй конец хутора упирался в лес. Параллельно основной улице села, через небольшой ручей была ещё одна улица, которая называлась "Жабинка". Ближе к болоту было продолжение "Жабинки", это была улица "Луговая".

   Я, конечно, бывал во всех концах села, тем более, что в его центре, рядом с "кооперацией", так называли сельчане сельский магазин, находилась и школа, в которую я ходил в первый и третий классы. При этом, в третий класс я ходил условно, так как лежал с раненой ногой дома и только делал уроки, задания на которые мне приносили ребята и я их выполнял. Во втором классе я учился в городе Шостка, а в четвёртый класс я пошёл в посёлке Эсхар, Харьковской области. Вот такой я был "путешественник" с детства.

   От центральной улицы села, вблизи "кооперации", шла дорога через мостик и между улицами Жабинкой и Луговой, в сторону села Погаричи, село Будищи и далее на городок (или тоже село) Баничи, где был огромный карьер по добыче гранита и откуда до нашего села доносились взрывы. Это рвали камень бут (гранит) для шоссейных дорог и большие глыбы которого шли на другие нужды.

   На Жабинке я был всего несколько раз и даже не запомнил всего, что там построено, просто сельская улица, как все.

   На улице Луговой я бывал чаще, меня туда посылала бабушка, чтобы я узнал, не пришло ли нам письмо от моих родителей. "Почтарька", так у нас называли почтальона, письма не разносила по селу, а передавала через соседей, чтобы получатели пришли за письмом, если оно не было какое-нибудь "заказное". Тогда она приносила письмо сама.

   Но остальное село меня интересовало мало, так как мы жили на хуторе Майском и основное время я проводил там, особенно, когда ещё не ходил в школу.

   Хутор наш был самый разрушенный из всего села, так как во время войны, зимой 1942 года, в селе был бой партизан отряда С. А. Ковпака с немцами и мадьярами (венграми) и в нашем хуторе сгорели несколько хат из 25 и несколько семей жили в землянках до 49 - 50 годов. Даже, когда я уезжал из села в 1951 году, две семьи на нашем хуторе ещё жили в землянках. Правда, после нашего отъезда семья Привальцевых переселилась в нашу хату, это была семья сестры моего отца. Как дальше всёбыло, я этого не знаю.

   Да и те хаты, которые остались целыми, были сильно повреждены снарядами или пострадали хозяйственные постройки.

   Жизнь хутора была как бы обособленной от села, хотя все жители работали в колхозе "Черврный партизан", как и остальные жители села. Но хозяйственно жители хутора были привязаны больше к природе, чем к селу. Вся жизнь жителей хутора зависела от того, чем они будут обогреваться зимой и на чём будут готовить пищу летом. Вот и заготавливали хуторяне дрова: сухостой в лесу (иногда подворовывали) или рубили кусты ольхи на болоте.

   Для животных корм заготавливали тоже в лесу и на лугах, которые примыкали к болоту. Очень много заготавливали сена на вырубках в лесу, где высаживали молодой лес. Каждый мог взять себе несколько полос высаженных молодых саженцев дуба или сосны и между ними косить траву, которая росла не менее быстро, чем на лугу, так как лес примыкал к лугу и там было очень сыро.

   До войны вырубки леса были небольшими и все косили сено на лугах, так как колхозное стадо было небольшое и сена хватало всем. А вот после войны колхозу увеличили план по молоку и птице и колхоз резко увеличил покосы на лугах и колхозникам стало не хватать кормов для скота, который был в личном хозяйстве, вот и пришлось жителям села заниматься покосами трав в лесу, заключая договоры с лесничеством.

   Летом я с родителями тоже ходил на покосы. Мне нравилось наблюдать, как мама, бабушка и отец косили траву, а я бегал за перепёлками и другими птицами, которые улетали из своих гнёзд, когда их обкашивали или косили рядом с гнёздами. Родители старались обкашивать гнездо, чтобы его не разорять и птица снова прилетала на это место.

   Мнне также нравились обеды на покосах, когда располагались в тени, на свежем воздухе, доставали всё, что брали с собой на обед и чинно, тихо обедали, иногда переговариваясь о выполненной работе или сколько надо будет ещё выкосить сегодня.

   Мне нравилось также, когда через какое-то время надо было переворачивать (ворошить) скошенную траву, чтобы она быстрее подсохла и её можно было складывать в копны. Ещё больше мне нравилось, когда копны грузили на воз и перевозили домой. Тогда на одну, самую маленькую копну, которую везли на телеге можно было залезть и мне и ехать через весь хутор и наблюдать, как в это время мне завидуют другие мальчишки и девчёнки, родители которых будут возить сено завтра. А завтра уже завидовать им буду я.

   
   Глава 4. Жизнь без новостей.

    В предвоенное время (до июня 1941 года) село Весёлое жило, как в "вакууме". Никто ничего не знал, а передавали только те вести, которые узнавали "по секрету" от соседей, которые были посмелее. Газеты читали редко, да и где их, газеты-то, возьмёшь?! Разве что, председатель колхоза или председатель сельсовета иногда из района кусок газеты привезут с каким-то сообщением и тот через два-три дня изведут на самокрутки.

   Что касается, делиться новостями, то этого люди боялись. Мало ли чего, не так поймут или не так расскажешь. Вон в прошлый год учителя в соседнем селе за распространение "вредных слухов" забрали и, говорят, засудили, как "врага народа". А человек был тихий, никого не обижал, а, поди ж ты, взяли и засудили. Говорят, пять лет дали. И в какой-то лагерь увезли. Так что люди общались тихо, только между соседскими и то чего-то не договаривали, а ссылались на какую-то бабушку или какую-то тётку, которая что-то рассказывала на базаре в райцентре. И то, говорили, что она какая-то ненормальная, помешанная, всё ходит и детей пугает, всё ходит и детей пугает.

   Колхозное начальство тоже было неразговорчивое на политические темы, всё про поголовье скота, сенокос и уборку хлебов вели разговоры. А мужики, котолрые были на каких-то армейских сборах всё пересказывали кино, какое им показывали. Говорили, что в городах живут они ладно и рассказывали, как в кино им показывали: "Весёлые ребята", "Чапаев", "Юность Максима" и другие фильмы. Рассказывали, что кто-то рассказывал про новые самолёты, новые танки, которые могут прямо на ходу стрелять и, что их столько у СССР, что когда был где-то парад, то они целый день шли непрерывно. Когда люди засомневались, то мужик сразу поправился: 

   - Ну может не целый день, но до обеда, точно, - и люди верили всему, что пересказывали очевидцы.

   И про танки, и про самолёты, и про целые армии кавалерии. Много чего интересного рассказывали мужики, которые где-то побывали и повидали "белый свет".

   В это время мой отец тоже был на военных сборах в городе Глухове, в 25 км от села Весёлого. Он тоже иногда приезжал в село и рассказывал, какие политинформации у них проводят в военных лагерях подготовки. Но это было в общих чертах и ещё больше запутывало народ. С одной стороны газеты писали, что Сталин и Гитлер, как главы государств о чём-то договариваются, а с другой стороны все чувствовали, что немцы "нацелились" на Советский Союз и от своего намерения отступать не намерены.Тем более, что местные руководители по своим каналам получали распоряжения "укреплять местную оборону" и выполняли эти распоряжения, как могли: рыли противотанковые рвы в 50-100 метрах от хат, рыли окопы, чтобы задержать противника, если он будет наступать. И ничего местных руководителей не смущало. Даже не смущал тот факт, что с запада село окружало непроходимое болото, через которое не могли пройти не только танки, но и люди. Тогда местные руководители решили рыть противотанковый ров с восточной стороны села, точнее, нашего хутора. Хорошо, что дальше, вдоль села был лог (это огромный овраг) и там не понадобилось рыть противотанковые препятствия. Так что противотанковым рвом с востока защитили только наш хутор, перекопав наши личные огороды и часть поля, а также "прогон", дорогу по которой гоняли на пастбища скот всего села, чтобы стадо не шло по главной улице. Вот так пытались подготовиться к войне на местном уровне. Но никто не обратил в то время внимания, что это происходило не где-то у границы, а в Сумской области, на восточной границе Украины. Это говорит о том, что уже в 1940 году местные власти допускали, что Германия, если нападёт на Советский Союз, то её войска дойдут до Сумской области и заранее было указание рыть там противотанковые рвы, как элемент оборонительных укреплений.

   Надо заметить, что какой-то специальной техники в селе  для рытья противотанковых рвов не было, всё это делали люди своими руками, "вооружёнными" лопатами.

   Более того, никаких специалистов в селе по фортификационным сооружениям не было, всё это было чистой самодеятельностью.

   А если учесть, что люди создавали и для себя укрытия, семейного типа в 50 метрах от этого противотанкового рва и часть жителей села этими укрытиями воспользовались, хотя до некоторых из них добирались вражеские солдаты, немцы и мадьяры (венгры) и бросали в эти укрытия гранаты, в результате чего несколько жителей нашего хутора погибли.

   Все эти нелепости по "обороне" села хотя и имели отрицательное влияние на защиту жителей села в военное время, но частично позволило жителям, которые серъёзно это восприняли, остаться в живых. Но заранее никто не предполагал и даже не допускал, что в нашем селе может состояться жестокий бой партизанского отряда С. А. Ковпака с регулярными германскими и венгерскими частями.

   
    Глава 5. Село увидело настоящих партизан.

   Село Весёлое уже длительное время жило словно в вакууме информации. Все пользовались слухами. Немцы, как бы и пришли, но мало кто их видел, настоящих немцев. Даже в нашем селе Весёлом был назначен староста и в его подчинении несколько польцаев, довольно молодых мужиков, которые дезертировали из армии и прятались в лесу и пару таких, которые неожиданно появились в селе. Никто их не знал, то ли они были из "окруженцев", то ли откуда-то пришли и "застряли" в селе, как в тихом месте, где ещё не появлялись немцы. Село было окружено болотами и удалено от дорог между большими городами.

   У сестры отца, моей тётки Доньки, мужа которой забрали на войну, тоже прятался бывший красноармеец, а теперь "окруженец". По национальности он был узбек и его фамилии и имени никто не знал, называли просто "Узбек".

   Среди людей ходили слухи, что немцы то ли окружили Москву, то ли захватили Москву, но всех это повергло почти в шок. Люди уже смирились, что будут "жить под немцем", так как понимали, что маленькими силами немцы с 22 июня не могли за пять-шесть месяцев дойти до Москвы.

   И вот к концу 1941 года по селу поползли слухи, что и немцев, как бы разгромили под Москвой и не дали им, как Наполеону, захватить Москву и отбросили немцев от Москвы.

   В это же время появились слухи, что где-то в лесах, якобы под Путивлем, организовался большой партизанский отряд, который громит немцев в нашей, Сумской области, и все его боятся, даже наши сельские полицаи стали посговорчивей, не тащат из хат всё подряд, а в наш хутор Майский вообще боятся показываться. Хотя и партизан у нас никто не видел. Правда, бабушка с мамой обсуждали, что к нам в окно, под Рождество, кто-то ьстучался, но они побоялись открывать. Если бы это были местные полицаи, то они тихо не стучали бы, а так, кто его знает, что за люди. Боялись всех. А утром снег позаметал следы так, что не было и видно о приходе "гостей". Мама и бабушка об этом ни с кем не стали делиться, так всё это и прошло.

   Но сразу после Нового года в двери постучали очень сильно и требовательно. Бабушка думала, что это кто-то из местных и ей пришлось открывать. В хату ввалились человек пять, все с оружием и в хороших полушубках, это бабушка заметила даже при тусклом свете "каганца".

   Один из них спросил бабушку:

   - Мать, немцы в селе есть?

   Бабушка сказала, что на нашем хуторе немцы никогда на ночь не останавливаются, да и полицаев из хуторских нету, все из села.

   Тут я на печке проснулся и заплакал. Бабушка поставила ближе к печке "каганец" и пришедшие увидели меня, который был привязан верёвкой на печке, чтобы сонный не свалился на пол.

   Их старший подошёл к печке, достал из-за пояса большой нож, как бабушка говорит, кинжал, перерезал верёвки и взял меня на руки. Толи от испуга, то ли со сна, но я не заплакал, хотя был, как говорила мама, ужасным "плаксой". Тогда этот партизан, а это были они, сказал:

   - Если бы я знал, что меня мать так привязывала меня на печке, то я бы ей и куска хлеба не дал.

   Эти слова запомнила бабушка, мама тогда испугалась, и пересказывала это мне часто, когда я был уже взрослым. Она часто вспоминала этот эпизод встречи с партизанами в нашем селе Весёлое.

   А дальше пошли разговоры о немцах и полицаях. Через полчаса, попрощавшись, партизаны ушли.

   После их ухода, с печки слезла и мама, она пряталась там всегда, когда приходили незванные гости, прикрывшись в уголке покрывалом. Тогда боялись всех. После прихода партизан и мама, и бабушка были перепуганы тем, что к нам заходили партизаны.

   Но с утра всё было тихо и на хуторе, и в селе. Бабушка вышла во двор, следов почти не было видно, что к нам приходили люди, всё замело снегом. А где чуть-чуть просматривались следы, бабушка сама походила и оставила свои следы от лаптей, в которых она ходила.

   Это были первые партизаны отряда С. А. Ковпака, которых видела наша семья. Это была их разведка в село Весёлое. Приходили партизаны к кому-то в село или они случайно зашли к нам, бабушка с мамой так и не узнали, да и не до этого было. Они боялись, что кто-нибудь видел, что партизаны заходили в нашу хату.

   Но после этого всё в селе было тихо и в нашей семье уже не вспоминали об этом случае, хотя мама и бабушка перестали привязывать меня верёвкой на печке. Мне уже был почти год и я привык, что надо доползатьтолько до края печки и дальше уже боялся.

   Да и все в селе привыкли, что где-то есть немцы, а в наше село они заглядывали редко, только пограбить, что плохо лежит или, что не спрятано, надеялись, что местные полицаи управятся и без них.

   В селе, окружённом болотами и лесами, немцам было не очень "уютно", да и дороги к нам были такие, что в хорошую погоду немцы ехали в более цивилизованные места, а в плохую погоду (дожди, снегопады) им в голову не приходило приехать в "богом забытое место", где с двух сторон болота, с третьей стороны - густой вековой лес, а с четвёртой - со стороны районного центра Шалыгино, огромные овраги или, как мы называли, лог, где водилисьволки и зимой люди боялись ходить в ту сторону.

       
   Глава 6. Перед тем, как к нам пришла война.

   Даже в нашем селе Весёлом, затерянном среди лесов и болот, чувствовалось, что приближается что-то страшное и опасное для людей. Со всех сторон ползли слухи, что скоро будет война и многие люди не смогут выжить. В селе кого-то забирали в армию, кто-то уезжал на работы в другие районы.

   Наш хутор Майский, который примыкал к селу Весёлому, а многие его считали одной из улиц села, огородили со всех сторон, пытаясь защитить, то ли от кого-то, то ли от чего-то. С одной стороны был лес, с другой стороны было труднопрохотимое болото на несколько километров. Со стороны поля, где был хороший подход из районного центра Шалыгино, решили вырыть противотанковый ров шириной 5-7 метров и глубиной около двух метров, который сразу же заполнился водой, которая никуда не уходила, так как почва в этих местах была глинистой и воду она не впитывала. Там, где теперь был противотанковый ров, раньше был наш огород, его часть. Но после того, как дедушка умер, бабушка не могла обрабатывать одна весь огород и сад, который тоже был на нашем приусадебном участке. Последний год перед войной бабушка засеяла половину огорода и считала, что этого хватит, чтобы пережить зиму, в том числе прокормить корову и другую домашнюю живность. К этому времени все дети разъехались по разным городам. Дедушкины сыновья так и остались жить, теперь уже в Ленинграде, а старшая дочка дедушки, Катя, вышла замуж и перехала жить в районный цент Шалыгино, где у неё родился сын Петя и дочка Нина. С моей будущей бабушкой осталась только её дочка Надя, которой исполнилось в 1940 году семнадцать лет и которая год назад вышла замуж. А в феврале 1941 года родился я.

   Моего отца, которому в это время было 25 лет, забрали на военные сборы, проходившие в 25 км от села, в городе Глухове. И поскольку я был маленький, то мама и бабушка работали в колхозе по очереди, так как кому-то надо было няньчится со мной.

   Так было до начала войны. А когда объявили, что началась война, то со мной дома оставалась бабушка, а мама в колхозе работала звеньевой и её звено  возило на телегах брёвна из лесоразработок на железнодорожную станцию в районный цент Шалыгино, где брёвнаи распиливали  и отправляли на фронт для строительства оборонительных укреплений. Мама в этих поездках была со своим звеном неделями и даже домой заходила очень редко, так как им давались специальные наряды, на целые обозы и как-то заехать домой не было возможности. Но через месяц их сменил другой колхоз и только тогда мама приехала домой. Но в это время, июль-август, война шла на территориях Украины и Белоруссии и мой отец тоже был в действующей армии, хотя в те времена на территории Украины трудно было определить, где эта действующая армия, так как немецкая авиация уже бомбила крупные города Украины, такие как Киев, Полтаву, Харьков и даже были налёты на Сумы.

   В нашем селе распускали слухи, что немцы вот-вот придут и все жители села, которые не эвакуировались, не знали, что им делать, так как колхозное имущество было отправлено в эвакуацию, весь колхозный скот угонялся в тыл и колхозникак нечего было делать. Поэтому, все начали заниматься тем, что обустраивали для себя тайные укрытия в виде землянок, даже втайне от соседей и приходилось работать по ночам. Многие прятали продукты и наиболее ценные вещи, а иногда это просто зарывали на огородах в ямы.

   Мама с бабушкой тоже вырыли две таких ямы: в огороде в 50 метрах от дома и в саду, под старой яблоней, там у нас уже была яма, там наша семья хранила зимой картошку, чтобы хватило до нового урожая.
   
   Колхозное руководство тоже что-то пыталось делать для защиты села, но это были попытки, чтобы как-то ьотчитаться и к защите села эти работы прямого отношения не имели. Пытались выкопать противотанковый ров через всё село на расстоянии 100-150 метров от сельских строений, непосредственно за частными огородами. Если бы на село наступали танки, то с этого расстояния, не преодолевая ров, они бы расстреляли все дома и нашего хутора и всего села, не подъезжая к домам. А за домами, в 50 метрах, начиналось непроходимое болото, куда танкам вообще незачем было соваться. Вот такие в нашем селе в то время были "стратеги".

   Когда в нашем селе строили разные укрепления, то германские войска уже были за Смоленском и рвались к Москве. Но фронты, которые были сформированы на территории Украины ещё держались, так как на территории Восточной Украины, а в Сумской области особенно, было много мелких рек и болот и если мосты на грунтовых дорогах были взорваны, то объездных дорог не было и здесь, в болотистых и труднопроходимых местах германские войска с тяжёлой техникой не появлялись. Но в этой зоне оказалось много венгерских частей, которые использовались, как вспомогательные тыловые войска и войска для борьбы с партизанскими отрядами, которые были оставлены здесь местными советскими властями, для борьбы с наступающим врагом в тылу германской армии.

   Костяк партизанского движения Восточной Украины формировался в густых лесах Сумской и Черниговской областей, среди этих самых болот, где тяжёлой германской технике не только нельзя было воевать, но нельзя было и развернуться на этой болотисто-лесистой местности. За любым кустом их могли поджидать партизаны. Именно здесь начало формироваться мощное партизанское соединение Сидора Артемьевича Ковпака. Отдельные отряды, сформированные на базе жителей Путивльского, Конотопского, Глуховского, Шалыгинского и других районов Сумской области, а также из бойцов-окруженцев Красной Армии, начали создаваться ещё летом 1941 года и в начале 1942 года уже объединились в партизанское соединение, которое всё больше и больше набирало силу. И когда в наше село Весёлое пришла война, то менее чем через четверть года, к нам в село пришли и партизаны отряда С.А. Ковпака. Здесь, в нашем селе Весёлом молодой отряд С.А. Ковпака дал первый настоящий бой регулярным войскам захватчиков, после которого об отряде С.А.Ковпака заговорили в германских штабах серьёзно и надолго.

   
   Глава 7. Наша маленькая семья.

   Война пошла в обратную сторону. Наше село Весёлое освободила Красная Армия, но много солдат через наше село так и не проходило. И машины не проезжали. Ближе всего состоялся бой между Шалыгино и нашим селом, даже ближе к Шалыгино. На поле сошлись несколько наших танков и немецкие артиллеристы. Артиллерию подавили, но один наш танк укрылся за скирдой соломы и немцы подожгли скирду. Танк загорелся вместе со скирдой и экипажу пришлось покинуть танк. Этот сгоревший танк с боекомплектом стоял там несколько лет, пока его в 1947 году не эвакуировали.

   Бабушка и мама рассказывали мне, что есть такие машины на колёсах, что в несколько раз больше телеги, но я считал, что это, как в сказке про разных ведьм и домовых, которые мне рассказывала бабушка.

   Весной 1943 года мы на огороде сеяли и садили очень мало всего. Столько, сколько можно было вскопать земли лопатой и это, в основном, были овощи: картошка, огурцы, свекла, тыква - всё то, из чего готовили пищу на каждый день. Особенно много посадили тыквы, или, как у нас говорили, гарбузов. После того, как гарбузы у нас хорошо уродили, мы часто ели гарбузовую кашу и запекали дольки гарбузов печке, на углях.

   Зима 1943-44 годов была самая тяжёлая. С предыдущего урожая к весне почти ничего не осталось, даже корову кормили соломой, которую иногда бабушка выдёргивала из крыши, которая была покрыта соломой, хотя она и была довольно старая.

   Как только появилась листва на деревьях, то мы на болоте ломали ветки с маленьких берёзок и подкармливали корову, хотя от молодых веток у коровы немного горчило молоко. Но поскольку у нашей коровы была жирность молока не ниже 4,0 единиц, то эта горечь была мало заметной, а на сметане и масле это вообще не отражалось.

   Как только сошёл снег и появилась трава, то все хуторяне начали выгонять коров на траву, хотя трава только пробивалась в росте. Коровы хотя и мало, что могли пощипать, но свежий воздух и немного свежей травы с зелёными ветками, делал своё дело , животные постепенно "оживали" прямо на глазах.

   Весной 1944 года мама могла взять в колхозе паку волов и они вместе с бабушкой вспахали половину огорода, это около 50 соток, и этого было достаточно, чтобы вырастить урожай для выживания зимой нашей маленькой теперь семьи. Даже мне, малышу, разрешили участвовать в вспашке. Мне доверили поганять волов (быков), так как они всё время останавливались, если их не поганяли. А за плугом поочерёдно ходили мама и бабушка.

   Весну 1945 года я помню хорошо, так как после этой весны уродило много чего на огороде и мне можно было лакомиться прямо с грядки: огурцы, горох, морковка, мак, ещё с неспелыми белыми зёрнышками и, затем, в середине лета молодая картошка с малосольными огурчиками, которые мне даже снились во сне.

   А дело было так. Просыпаюсь я утром и спрашиваю маму:

   - Ма! А зачем бабушка нашей соседке, бабе Горпинке давала малосольных огурцов, которые я ещё не пробовал?

   А бабушка рядом стоит и удивляется:

   - Лёня, какие малосольные огурцы, когда у нас на грядках только два маленьких огурчика выросло. Ещё не время их засаливать.

   А я расплакался и начал рассказывать, что к нам приходила соседка баба Горпинка и бабушка давала ей малосольные огурцы с молодой картошкой.

   Вот тут уже и мама, и бабушка начали хохотать, так как у нас малосольных огурцов ещё не было, а молодую картошку мы ещё не "подкапывали", так как она ещё не цвела.

   Мама и бабушка поняли, что это мне приснился такой сон. Тогда мама сказала, что я долго сплю по утрам и мне снится разная чепуха. Тогда и я понял, что это был сон. Но мы, в семье, ещё долго вспоминали, как мне приснился сон, как бы наяву.

   Чтобы всё помнить, я был ещё маленьким, но отдельные эпизоды из тмоей жизни, как цветные картинки, мне врезались в память. Да ещё мама с бабушкой постоянно вспоминали разные случаи, которые происходили со мной и я тоже это включал в свою детскую память.

   Ещё я помню, как мы питались весной, как только появлялась разная зелень. Я любил борщ или суп, смотря, как его готовить, из всежей молодой крапивы, зажаренный салом и заправленный сметаной. Это был первый зелёный борщ сезона. В то же время, я почему-то не любил борщ из лебеды, хотя он выглядел более аппетитно. Спустя две-три недели мы уже кушали борщ со щавлем, который я очень любил, как и любил сам щавель, особенно его хрупкие стебли, которые у нас в селе называли почему-то "опуциками".

   А в середине лета появлялись ягоды, а ближе к концу лета в лесу можно было нарвать груш-дичек, положить их в сено и через полторы-две недели они "улеживались" и тогда они становились вкусными, как садовые. Разные груши имели разный вкус и было очень интересно, когда на чердаке, в свежем сене мы высыпали груши с разным вкусом и тогда их ели, выбирая разные по вкусу, как конфеты.

   Поскольку в это время наша семья была из трёх человек, то всё вкусное, обычно, доставалось мне. И бабушка, и мама всегда мне приносили из леса или с работы что-то вкусное, говоря, что "это от зайчика" и я верил в это. Это были летом фрукты, ягоды или что-то другое, например, сахар-рафинад, когда мама ездила в райцентр на сахарный завод. Зимой с того же Шалыгинского сахарного завода мама привозила патоку, которая получается при переработке сахарной свеклы в сахар. Сама патока немного горчит и её много не съешь, а вот коржики, которые бабущка пекла с патокой были вкусные и я их очень любил.

   А ещё мне нравилось, когда у нас дома летом обедали пастухи, которые пасли в деревне стадо. Пастух и два подпаска, которые пасли наших коров, по очереди обедали в каждой хате. И тогда хозяева коров старались накормить пастухов и старались, кто лучше накормит. И, конечно же, разной вкуснятины в этот день доставалось и мне. В этот день в доме даже появлялся мёд и другая вкусная еда. И мы малыши ждали, когда у нас дома будут обедать пастухи

   
   Глава 8. Чудом выжившие.

   Когда мне было года четыре, то я вместе с соседскими ребятами и девочками бегал по хутору и мы играли в разные игры, которые сейчас кажутся вообще невообразимыми. Но это было, когда война ещё не окончилась, а шла где то далеко, на неизвестной нам чужой территории.

   Мы собирались ватагой, человек пять-семь и изображали всадников, скачущих на лошадях, вместо которых у нас были длинные ветки ольхи или лозы, срубленные родителями на болоте для топки печей зимой. Такие ветки у нас называли "лозинами" (от слова "лоза") и мы их вытаскивали из вороха уже заготовленных дров.

   "Верхом" на этих "лозинах" мы ватагой носились по хутору от хаты к хате и, если у кого родителей не было дома, то мы и забегали в этот двор.

   Но были такие места, которые нельзя было назвать "двором", так как хата была сожжена во время войны, а на её месте была вырыта землянка и там жила семья. В землянке всё было, как в хате, только окно было одно и очень маленькое. Таких землянок на нашем хуторе было две. Одна землянка была через две хаты от нас (Зеновых и Лабузовых), там жила девочка Нина, а вторая была на краю хутора, там жила семья Привальцевых, семья сестры моего отца. Хаты этих семей сожгли мадьяры и они жили в землянках.

   То, что люди жили в землянках, это ещё считалось - полбеды. А у некоторых хат в огородах стояли кресты. Там были похоронены люди, в тех местах, где они прятались от немцев и мадьяр (венгров). Солдаты германской армии забросали погреба, где прятались люди, гранатами и все там погибли. Тогда, зимой 1942 года никто эти погреба раскапывать не стал и они стали могилами для тех людей, которые там погибли. Просто над этими местами поставили кресты, обозначив места захоронения. И мы весной и осенью обычно ходили в школу мимо этих крестов, так как на улице были польшие лужи и мы ходили в школу огородами. Конечно, было жутковато ходить нам, детям, мимо крестов, как по кладбищу, но все уже как-то привыкли и проходили быстрым шагом или пробегали, стобы не было так страшно. Старики, обычно, проходили мимо крестов, всегда крестились, а мы, малышня, пробегали быстрее, с холодком, который пробегал в это время по спине.

   Но кресты появились уже позже, после войны. А сначала на огородах стояли какие-то столбики, которые жители нашего хутора боялись убирать. Говорили, что столбики поставили мадьяры, когда забирали убитых в бою своих солдат, они отмечали места их гибели. Но тела забрали, а столбики так и оставили. Ходили слухи, что с убитых кто-то поснимал обувь, несмотря на то, что тела, как бы были заминированы, на некоторых из них были приколоты дощечки с надписью "minen". Но жители хутора всё равно там ходили, пока приехали сапёры из немецкой команды и не проверили наличие мин. Мин там не оказалось, тела забрали, а жителей хутора собрали у кольдца, запугивали расстрелом, но тогда всех отпустили, а только сожгли хату семьи Люковых вместе со взрослыми и детьми.

   Наша семья, после того, как в огородах некоторые подвалы мадьяры забросали гранатами, больше не стала прятаться в стороне огородов, а пряталась  в саду, под яблоней. Мама там тоже вырыла небольшую землянку, где можно было спрятаться на короткое время и только одной нашей семье, из трёх человек, считая и меня. Хотя при таких случаях я чаще всего спал у мамы или у бабушки на руках.

   Так перемещаясь с одного укрытия в другое, мы всегда прятались, как только видели, что со стороны райцентра Шалыгино движутся какие-то подводы. Обычно это были полицейские, которые возили в райцентр всё, что могли отобрать у жителей нашего села. Но всё равно их боялись:

   - А вдруг опять приведут к нам немцев или мадьяр!

   Поэтому, увидев подводы за полтора-два километра со стороны поля, все люди сразу же бежали прятаться по своим укрытиям, которые даже иногда не показывали соседям.

   Вот так наша семья , можно сказать, чудом выжила. Наши укрытия, которые строила мама , ей тогда не было и 19 лет, оказались самыми надёжными, самыми незаметными и самыми защищёнными, они у нас были с двойными отсеками. Завалить и оглушить могло, а осколками , тем более немецких гранат, достать не могло. Поэтому, люди сами додумывались, как лучше сохранить себе жизнь, так как все эти карательные акции были направлены больше против населения, чтобы запугать его, а не против партизан, которых немцы и мадьяры панически боялись. Несмотря на то, что постоянно действующих партизанских отрядов вблизи нашего села не было.

   Ни немцы, ни мадьяры на ночь в нашем селе не задерживались,они его считал "глухим" местом и называли его после боя с партизанами С.А.Ковпака "мышеловкой".

   После появления партизан в наших глухих сёлах, вокруг которых леса и болота, немцы сформировали несколько бригад и периодически вырубали просеки в лесах, чтобы можно было проехать танками и бронемашинами и периодически приезжали туда , обстреливая леса из орудий и миномётов. В леса заходить они боялись, а вот попугать население и изобразить, что они воюют с партизанами, это у них было в порядке вещей.

   Даже после того, как партизанское соединение С.А.Ковпака ушло в длительный рейд "От Путивля до Карпат" по тылам германских войск, какие-то мелкие отряды приезжали в наше село и прочёсывали Кавёнский лес на присутствие там партизан. Но наши леса были не настолько дремучими, чтобы там базироваться даже небольшому партизанскому отряду. Правда, болота были огромные, но в болотах долго не просидишь и они хорошо просматривались с воздуха. Так что к нам заходили теперь только рейдовые партизанские отряды и самый значительный рейд был в начале зимы 1942 года. А после этого жители нашего села уже ждали, когда придёт Красная Армия. И это случилось в августе-сентябре 1943 года. В оккупации мы жили почти два года.


   
   Глава 9. Совсем детские игры.

   В селе Весёлом все игры в детстве у нас делились на зимние и летние. Точнее на зимние и весенние. Так как летом нам было не до игр, то время на игры приходилось со времени, когда сойдёт снег и до времени, когда начнётся лето и надо будет во всю помогать родителям.

   Были игры, где мы, мальчишки, играли без девчёнок, а были игры, де с нами играли и девочки.

   Самая распространённая игра, это была игра "в свинью", где тот, кто водит, должен занять чью-то лунку, того, кто отбивает "свинью". Это, когда по кругу делается несколько лунок в земле, по числу играющих, плюс один тот, кто водит. Каждый держит свою биту в лунке и старается отбить "свинью" , которая выполнена в виде маленькой "чушки" из дерева. Тот, кто водит, должен загнать "свинью"-чушку в одну из лунок играющих и тогда тот будет водить или занять его лунку, когда тот будет отбивать "свинью"-чушку, которая напоминает шайбу. Чтобы к тебе, в лунку, не загнали "свинью, ты должен её отбивать на центр круга, но чтобы она не вылетела за пределы круга. Это была самая простая и самая распространённая игра с началом весеннего периода, как только сойдёт снег и оттает земля и можно будет сделать лунки или использовать старые лунки.

   Обычно в "свинью" мы играли напротив нашей хаты, на бугре, где самой первой оттаивала под солнцем земля и сходил снег. На этом бугорке ранней весной всегда было сухо.

   Здесь же мы играли и в лапту или, как у нас говорили по местному "нав пука", что означало "играть в мяч" или "играть в лапту". "Пук", это по-местному - мяч. Часто у нас не было настоящего мяча, с этим сразу после войны было очень трудно. Тогда мы использовали обработанный в виде шара небольшой кусок мягкой пористой цельной резины, типа "каучука". Мяч получался хороший, но он был тяжеловат. Если им ударишь, когда ты кого-то "пятнаешь", то бывает очень больно. Поэтому старались попадать в спину или в бок.

   Иногда резинового мяча не было и мы использовали вырезанный мяч из сырого "трута", это такой гриб, который вырастает иногда на стволе старого дерева. Недостаток такого мяча, что он быстро разрушается и его хватает на 2-3 игры. Но, если изготовить 3-4 таких "мячиков", то можно играть в лапту нескольких дней. Разумеется, что при попадании по телу, такой "мяч" оставляет синяк даже через одежду. Но мы старались сильно не "пятнать" и бросали осторожно, только бы попасть, так как, если кого постарше сильно "запятнаешь", то можно и по шее схлопотать.

   Это такие были подвижные игры. Но были игры и более спокойные, типа "в ножичка" или "в камушки". В ножичек играли, если у кого-то был складной перочинный ножичек, которые мы выменивали у "тряпичника" или кто-то привозил такой перочинный ножик из города. В "ножичек" мы играли здесь же, на пригорке, напротив нашей хаты, в месте, где была сырая земля с травой, чтобы ножик встревал лезвием и не падал.

   В "камушки" играли тоже на земле, на ровной площадке, чтобы можно было управляться пятью камешками, захватывая их в кулак: по одному камешку, про два и так до пяти. А там уже разные манипуляции с пятью камешками. Были такие натренированные ребята, которые во время игры были похожие на фокусников. Мы всегда носили в кармане у себя пять таких камешков, хорошо обработанных, но чтобы они были не абсолютно круглыми, а немного выпуклые с тупыми углами, так как круглые камешки могли выскользнуть из руки и считались плохими камешками для игры. Находили мы эти камешки в вырытом огромном противотанковом рве, в конце огородов, у "прогона" на нашем хуторе. Да и на огородах можно было иногда отыскать такие камешки, так что недостатков в них не было. Правда, "в камушки" чаще играли девочки, так как нам, мальчишкам, приходилось играть "в камушки", когда уже других игр организовать было невозможно.

   Были и другие занятия, например, в середине весны, когда начинали цвести вербы, мы из молодых побегов вербы делали свистки. затем привязывали на палку до десяти свистков и кто мог, как бы играл на них , как на губной гармошке, только это звучало значительно громче и было очень красиво, хотя мы и не понимали ничего тогда в музыке. Но это занятие нам нравилось.

   Ребята постарше делали из липы и осины трещётки. Вырезалась такая деревянная болванка, затем на этой болванке нарезались зубья и к этим зубьям на резинке прикреплялась пластинка. Если деревянную шестерню начинаешь вращать на оси, то пластинка перескакивает из зуба на зуб шестерни и издаёт треск. Обычно такой самодельной трещёткой по вечерам и ночью сторожа у нас в селе отпугивали волков и лис от колхозных птичника и коровника. Особенно громко получается, если два человека ходят и гремят этими трещётками в разных концах хутора. Взрослые говорили, что летом волки и лисы боятся этих трещёток и близко к колхозным коровникам и птичникам не подходят.

   Мы же, мальчишки, по вечерам просто изрались этими трещётками и, когда стемнеет, то в разных концах хутора раздавался звук этих трещёток. И этим занимались не только мы, малыши, но и взрослые ребята, которые уже окончили школу. Просто, в то время не было гитар, тем более в селе, а гармошки играли только на свадьбах и на вечеринках. Вот взрослые парни, вместе с нами, малышами, крутили эти трещётки, пугая не только диких животных, которых было много в округе, но и домашних животных, которын находились в сараях.

   Надо ещё отметить, что собак ни в селе, ни у нас на хуторе не было. Ещё, как в войну немцы и мадьяры всех собак в нашем селе постреляли, то люди ещё по привычке боялись заводить собак. Даже, когда мы уезжали из села, в 1951 году, то во всём селе я не помню, чтобы у кого-то была собака. Отвыкли люди от собак. А мы мальчишки всегда знали у кого какая корова, какие овцы и у кого самый бодливый баран.


    Глава 10. С взрослыми на покосе.

   В селе каждый год одно и то же. Под Новый год все ждут Рождества. А после Рождества все в ожидании Пвсхи. Нет, есть и другие праздники, но эти запоминаются больше всего. Особенно - Рождество, когда стараются всё поставить на семейный стол. Перед этим, кто откармливал кабанчика, забивает его и в доме стоит запах жаренного сала, холодца и свеже выпеченного хлеба из печки. А с ним и запах пирогов. Запах домашних колбасок. Бабушка их делает как-то по особому, по своему старому рецепту, который она привезла из села Казацкого, что здесь же, в Сумской области, но в другом районе.

   Теперь всё сливается в один сплошной праздник: Рождество, Новый год (старый, с колядками и новый, с ёлками), Крещение, с трескучими морозами и зимним купанием в своих "копанках", а там и до Масленницы уже недалеко.

   Каждая семья, в том числе и наша, после смерти дедушки не такая богатая, всё равно старается разнообразить эти дни, пока больших сельскохозяйственных работ нет.

   Заканчиваются зимние праздники и наступает Пасха. К Пасхе готовятся все: и взрослые, и дети. Взрослые в селе готовятся, чтобы блеснуть друг перед другом куличами и крашенными яичками или даже "писанками", которые могут "творить" только те женщины, у которых есть чувство красоты и чувство меры в выражении этой красоты. Моя мама это могла.

   Поскольку у нас в семье были все верующие, как и мой дед Федос, то ко всем религиозным праздникам семья относилась с благоговением. Это передалось и мне, хотя в дальнейшем, я так это не выпячивал, но чувства всех членов семьи уважал и веру их поддерживал, тем более, что мама с бабушкой, даже против воли отца, меня крестили. И поскольку отец пожелал меня назвать Леонидом, то батюшка, который крестил, засомневался, что Леонид - это то имя, которое надо мне дать и крестил меня, как Алексея, хотя во всех мирских документах, я записан, как Леонид.

   После Пасхи, где мы по всему селу хвастались, у кого какого цвета "крашенки" и "стукались" ими, пробуя крепость каждого яйца. Затем разбитое яйцо положено было съесть, разделив его пополам: одна часть хозяину, а другая тому, кто выиграл по крепости скорлупы своего яйца.

   А затем были ещё праздники: Троица и Петров день. Троица - это был престольный праздник в Шалыгино и мы с мамой ходили в гости к маминой сестре, Усовой тёте Кати, а они к нам приходили на Петров день - это был престольный праздник в нашем селе Весёлое.

   **Ещё мне запомнились сельские праздники: Старый Новый год и Крещение. А после Крещения - Масленница, когда пекут блины разного размера и разного вкуса и разводят большой костёр и сжигают на нём Чучело. Я помню, когда в деревне мы праздновали Масленницу и вспомнил наши все деревенские праздники, когда уже будучи взрослым и служил в Германии, в ГСВГ, мы праздновали ежегодно Масленницу в гарнизоне Шперенберг.

   В какой-то год, кажется это был 1965 год, зима была малоснежная и мы возили снег в гарнизон с аэродрома к нашему Дому офицеров и там сооружали горку для детей. Собрали снег со всего аэродрома, которого там было тоже не очень много, но праздник удался на славу. Эту Масленницу я запомнил навсегда, так как мвесь гарнизон переживал:

   - А наберём ли мы снега для горки?

   И весь гарнизон участвовал в организации этого праздника. И, чем труднее его было огранизовывать, тем он дольше помнится. Особенно рады были дети, катаясь на горке. Что интересно, Политотдел тоже вписался в подготовку и празднование Масленницы, организовав вместе с женсоветом выступление самодеятельности.

   Командование в гарнизоне на одинаковом уровне готовило отмечать и 8 марта, и Масленицу. У нас старший сын, которому было тогда три года готовил стихотворения и на масленицу, и на 8 марта. И 8 марта выступал с большой сцены Дома офицеров. И когда завершил стихотворение словами: "...Жаль, что завтра не восьмое, а девятое число", то сорвал гром аплодисментов, так как зал был заполнен полностью. И с этого времени сын в гарнизоне стал узнаваемой "личностью". Гарнизонный фотограф даже сделал ему персональную подборку в виде пачки фотографий.

   Но это я отвлёкся от темы.

   В селе Весёлом всё веселье заканчивается Троицей и Петровым днём, после чего начинаются покосы, заготовка сена после Троицы и "жнивами", когда убирают хлеб (жито, пшеницу и другие злаки).

   Самым интересным для меня были покосы. Косили сено родители в трёх местах: на лугах, на болоте и в лесу, между посадками молодых саженцев, чтобы трава "не забивала" рост ещё маленьких саженцев. Там, надо было косить очень аккуратно, чтобы не повредить ещё десятисантиметровые саженцы, которые трудно было заметить и отличить от травы, даже если они и были посажены на меже, а косили между межами. Это было настоящее искусство, косить в таком маленьком пространстве. Я всегда удивлялся, как это мама не срезает ни одного маленького деревца, так она искуссно выкашивала большую траву, оставляя невредимыми саженцы дуба.

   Мне всегда было интересно сопровождать родителей на покос. Причём, у нас в семье, мама косила лучше всех, хотя она и не была такая сильная, как отец. Но у мамы все рядки от косы были ровными и трава оставалась очень низко срезанной. Мама и меня учила косить, но я по настоящему, так и не научился косить "с размахом" и не стал примерным "сельским жителем". Отец, тоже, когда жил с нами, то участвовал в покосах, но он косил не так чисто, как мама, за ним оставались островки невыкошенной травы, похожие на какие-то хвосты животных, лежащих в траве. Бабушка тоже косила, но ей редко доверяли это делать. Она больше работала с граблями, выравнивала скошенную траву, чтобы она лучше и быстрее сохла и обкашивала в трудных местах, около деревьев или в друднодоступных низинах.

   А у меня были не обязанности, а "элементы игры". Я бегал далеко впереди тех, кто косил траву и пугал птиц, которые гнездились в траве, в этих местах, чтобы их не поранили косой.

   Некоторые птицы в это время ещё сидели на гнёздах, особенно утки и куропатки, которых в наших местах было очень много и часто, если их не спугнуть из гнезда, то косой можно было отрубить птице голову, так как они не улетали сами из гнезда, если их не согнать. А маме всегда было жалко этих птиц. Вот я их и выгонял из гнёзд. Тогда мама или кто-то другой обкашивали место, где было гнездо с яичками и уходили с покосом дальше, а птицы позже опять возвращались на гнездо и продолжали высиживать птенцов. А чтобы реже приближаться к гнезду, мама втыкала в землю палку с пучком травы и мы больше туда без надобности близко не подходили. Даже я, который был самым любопытным. Даже скошенную траву переносили сушить метров за пять от гнезда. этого было достаточно, чтобы птицу снова не спугнуть с гнезда.


    Глава 11. Охота за "тряпичником" и прозвище "Дед Щукарь".

   Когда живёшь в селе, то всё, что находится вокруг, это - твоё. Если, конечно, оно уже кем-то не огорожено или на нём уже не висят чьи-то замки. А вот лес, луг, болото, овраги, это - всё, куда мы ходили, что-то собирать или просто смотреть на что-то.

   А вот поле, когда там, уже что-то растёт, это - для нас запрет. Даже после уборки урожая на полях, собирать колоски запрещалось, для этого существует "объездчик", который может и кнутом огреть не посмотрит,что ты маленький.

   "Объездчиков" у нас нелюбят, ни дети, ни взрослые. Да и сами "объездчики" выбираются из самых злых мужиков, которые могут отхлестать толстым кнутом, иногда с гайкой на конце, и ребёнка, и старуху, и беременную бабу - им никого не жалко. Вот люди и не любят их, а точнее - боятся.

   Но есть ещё одно интересное место, куда меня старшие ребята не берут, это - речка Клевень, которая протекает в трёх километрах от села. Старшие ребята говорят:

   - Вот будет у тебя удочка, тогда - возьмём. А так, что с тобой таскаться, только мешать будешь.

   А где я возьму удочку, если у меня нет рыболовного крючка. С удилищем проще - можно из орешника вырезать, его много в лесу. Вместо специальной лёски, мы тонкую нитку привязываем и, ничего, - ловится рыба. Но с лёской, конечно, лучше. А где её возмёшь, если даже у "тряпичника", который крючки продаёт за тряпки, и у того лёски не бывает. Да и один рыболовный крючок стоит один килограмм тряпок.

   Я всё время просил у бабушки каких-нибудь тряпок, да где их возьмёшь, всё в хозяйстве годится. И вот однажды мыши съели какую-то "свитку" и бабушка хотела её выбросить. Я же выпросил часть этой "свитки" и выменял у "тряпичника" за неё два рыболовных крючка.

   Ребята помогли мне сделать удочку, даже с поплавком, и обещали взять наречку "половить рыбу". Я долго упрашивал маму и бабушку отпустить меня на речку, но они мне не разрешали уходить так далеко от дома. И вот однажды, под надзором моего двоюродного брата Шурки Привальцева, меня отпустили на Клевень половить рыбу.

   Как оказалось, дорога на Клевень показалась очень длинной, а ребята говорили, что три километра. Пришли на речку, ребята показали мне, как надо ловить рыбу, насадив на крючок личинку стрекозы, которых было много на берегу и я, вместе со всеми, начал ловить рыбу.Никакого поплавка на удочке не надо было, а я видел, в прозрачной воде, как рыба начинает "клевать"  и в это время "подсекал". Если не торопился и "подсекал" удачно, то рыбёшка оказывалась на крючке и я её нанизывал на нитку, которую все называли "кукан".

   Когда у меня уже было поймано больше десятка рыбок, я снимая рвбку с крючка, зацепил удочкой за куст, дёрнул нитку и крючок впился в указательный палец левой руки, после того, как я снял с крючка рыбку. Я попытался крючок вытащить из пальца, но "не тут-то было", на крючке была такая острая "бородка", которая не давала крючку выйти из пальца. Подошли ребята, тоже попытались вытащить крбчок, хотя мне было очень больно. Но у них тоже ничего не получалось. Но время уже было к вечеру и надо было возвращаться домой. Я оторвал нитку от удочки и этой ниткой примотал крючок к пальцу, чтобы он не болтплся и не причинял мне боль. Так я с ребятами и пошёл домой. Но я всё-таки поймал семнадцать рыбок, которые ребята называли "пескариками". Так закончилась моя первая рыбалка.

   Придя домой, я похвастался перед мамой и бабушкой пойманной рыбой, а про крючок в пальце ничего не сказал, а обмотал палец небольшой тряпочкой. Палец начинал болеть всё сильнее и сильнее, хотя крови совсем уже не было.

   Когда все успокоились из-за моего похода "на рыбалку", то я тихонько взял ножик и пошёл в огород, чтобы "вырезать" из пальца рыболовный крючок. Попробовал резать палец ножиком, но на коде даже не появилось следа , ножик был очень тупой.

   Тогда я пошёл в комнату и у мамы в шкатулочке нашёл "чинку", так у нас называли бритвенное лезвие. "Чинка" кожу резала, но мне было больно и я не мог глубоко резать, так глубоко, как вонзился крючок.

   Изрезав "чинкой" палец и не достав крючка, я оставил это занятие и не стал больше ничего делать. На следующий день палец распух и болел, а тут и мама поинтересовалась, что у меня там на пальце под тряпкой. Когда я развязал и показал маме палец, то она заохала, запричитала, что у меня будет заражение и повела меня к "ликпомше", так у нас называли сельскую медсестру в медпункте.

   "Ликпомша" посмотрела на мой палец и сказала, что надо ехать в райцентр, в больницу, только там могут извлечь рыболовный крючок из пальца. Когда "ликпомша" сказала про "операцию", то мама ещё больше запричитала и сказала, что завтра пешком пойдём в райцентр.

   А мне как-то уже не хотелось идти пешком в райцентр, я думал, что и с крючком в пальце как-нибудь похожу. Но на следующее утро палец немного распух и сильно болел и мы с мамой пошли за восемь километров пешком в райцентр, в больницу.

   Когда мы пришли в больницу и меня осмотрел доктор, то он сказал:

   - Вот те на! Ещё один "Дед Щукарь"!

   Я ещё не знал, кто такой дед Щукарь, так как я значительно позже прочитал "Поднятую целину" Михаила Шолохова, но уже тогда я ощутил, что теперь я узнаваемый "литературный герой".

   Доктор всё делал у меня на глазах. Сделал укол и обезболил палец. Затем, прямо у меня на глазах вырезал скальпелем кусочек тела с тем самым рыболовным крючком, чем-то смазал палец и забинтовал его. Затем освободил крючок от кусочка моего тела, завернул его в маленький пакетик и отдал пакетик мне со словами:

   - Бери и больше не лови свой палец на удочку.

   После этого случая меня некоторое время звали "Дед Щукарь", но затем всё это забылось, а на указательном пальце левой руки остался навсегда только чуть заметный шрам длиной чуть меньше сантиметра.

   Но теперь мне мама запретила строго-настрого заниматься рыбалкой. Да мне уже и расхотелось рыбачить, раз это такая травмоопасная затея.

   Теперь я у "тряпичника" за тряпки выменивал мяч для лапты, которым мы пользовались целый год, а когда я уезжал из села, то отдал его ребятам.

   Ещё один случай с "тряпичником". Кто-то из ребят пустил слух, что за один килограмм крылышек майских жуков можно выменять у "тряпичника" настоящий мяч для лапты. Ребята насобирали со всего села килограмм крылышек майских жуков и пришли к "тряпичнику" за мячом, а он рассмеялся и сказал, что они такие уже третьи. Это кто-то пустил ложный слух и все начали уничтожать майских жуков, которых в то время было очень много. Но он ребятам дал, как поощрение, по глиняному свистку вместо мяча.


     Глава 12. Кавёнский лес.

   У нас, в Сумской области, каждый более или менее значимый участок леса, да и других природных "подарков": овраги, болота, луга, заброшенные участки - имеют своё название. Это зависит от того, что там раньше было или кто там раньше жил, кто владел этим местом или, что там происходило или росло.

   В нашем селе Весёлое были места: "Дубки", Лог (овраг), "Сосёнки", "Песок", "Маринка" и "Кавёнский лес".

   Старые люди говорили, что очень давно старым лесом владельцнм был некто Кавёнский, вот и прозвали лес "Кавёнским". В ближайшей округе, в Кавёнском лесу были самые толстые дубы, которые были в несколько обхватов взрослых людей, трёх и более. Чтобы пилить такие дубы надо было иметь большое искусство и хороший инструмент. Поэтому, к нам, в село Весёлое и приехали от 30 до 40 американскихъ "студобеккеров" и около двухсот человек демобилизованных, но не отпущенных домой, солдат. Они приехали прямо своей воинской частью и поселились почти во всех хатах села. У нас в хате, например, разместились тринадцать человек.

   Задача этой "демобилизованной" воинской части была пилить деревья в Кавёнском лесу и вывозить их на ближайшие железнодорожные станции, до которых было от 25 до 30 километров.

   Во время войны Кавёнский лес был местом боёв партизанского соединения С.А.Ковпака и в деревьях было много пуль и другого металла, поэтому пилить деревья какими-то автоматизированными средствами было невыгодно, металл в дереве портил инструмент. Поэтому,эти огромные дубы вначале валили топорами, а затем уже распиливали бензопилами и на "студобеккерах" вывозили на железнодорожные станции и далее на лисопильные пункты, а то и прямо на фронт, где требовалось много строительного материала для мостов, переправ и для других военных надобностей.

   Когда мой отец возвратился в село, то одно время при этом лесопильном батальоне он работал охранником и ночью охранял лесоповал, чтобы местные не воровали уже спиленные деревья. У него был кавалерийский карабин и несколько обойм патронов. Надо было защищаться не только от воров леса, но и от волков, которых было много вокруг.

   Но обычно, в Кавёнский лес мы ходили летом за грибами, там было очень много грибов. А поскольку там в большинстве был старый лес, то там росли, в основном, белые грибы, подосиновики и подберёзовики. И на полянках, конечно, росли сыроежки, как же без них обойдёшься в старом лесу. Сыроежек было столько, что их иногда и не брали, если было много других грибов.

   Поскольку Кавёнский лес для нас, мальчишек, был самый "заманчивый", так как взрослые туда редко ходили. Сначала, во время войны, там прятались дезертиры, затем там скрывались от немцев партизаны и оттуда нападали на местные гарнизоны. После того, как партизанское соединение С.А.Ковпака ушло рейдом к Карпатам, то в этом лесу немцы поставили мины и люди туда боялись ходить.

   Когда немцев погнали на запад, то в Кавёнском лесу начались лесоразработки и туда вообще нельзя было заходить. Там валили деревья, а это для собирающих грибы и ягоды, было очень опасно.

   Но я иногда с отцом и мамой туда ходил за грибами и ягодами, которых там было очень много, так как рубщикам леса было не ло грибов и ягод, они валили лес, а это очень тяжёлая работа. Мой отец тогда там работал ночным сторожем и дежурил после трёх дней на четвёртый с карабином и подсумком обойм.

   Правда, мы мальчишки через Кавёнский лес ходили ещё в одно место, в Белёво, место, где мы удили рыбу в реке Клевень. В этом месте Клевень и её приток выходит из болота и протекает около леса, так что было удобно проходить через край Кавёнского леса. Правда, это было место, где деревья вырубили, но было много деревьев, которые лежали на дороге и их не вывозили из леса. Но всё равно, мы эти места старались пробежать бегом, так как там была опасная зона и нам не разрешали там появляться.

   Кавёнский лес я ещё хорошо помню, так как через него мы с мамой ходили пешком на Глухов и там на железнодорожной станции "Глухов" садились на поезд и ехали уже по всей Украине. Из Глухова мы несколько раз уезжали в Западную Украину, во львов и Дрогобыч, а позже уезжали поближе, в город Шостку, где мы жили полтора года и я даже учился там в Мужской средней школе города Шостки.

   Я хорошо помню эту дорогу из села Весёлого в Глухов, особенно, когда мы ходили по этой дороге пешком. Мама говорила, что по этой дороге до Глухова 25 километров. Мы выходили из села рано утром, часов в шесть и шли пешком через Кавёнский лес, а тогда через сёла Чернево и Сварково, если я правильно запомнил их названиее.

   Это обычно было летом и я всегда сильно хотел пить, так как было очень жарко. Как бывает со всеми маленькими детьми, если негде напиться, то всегда очень хочется пить.

   По дороге в сёлах было 2-3 колодца, у которых мы могли попросить напиться у местных жителей, а остальное время мне приходилось терпеть. Правда, мама, зная, что я буду просить пить, брала с собой бутылку воды, но в жаркую погоду она уже на середине пути, через 10-12 километров уже заканчивалась. А дальше пить хотелось ещё сильнее и, как рассказывала мама, я начинал капризничать. Вот с того времени я запомнил, как ходить в походы и не набрать запаса воды.


     Глава 13. На карьерах торфоразработок.

   Мне было уже десять лет и я жил не так уж далеко от речек, но родители не заботились, чтобы я научился плавать.

   - Это баловство - говорили они. И не разрешали мне ходить на речку.

   Я иногда за старшими ребятами увязывался, но долго там мы не были и я даже не мочил ноги, так как боялся "большой воды".

   Но однажды, с ребятами из нашего хутора, я пошёл на торфоразработки, которые были на наших болотах, но далекуо от села, километра три-четыре.

   Это было в середине лета, когда вода в карьерах прогревалась и была очень тёплой, в отличие от воды в речке или в наших местных "копанках", выкопанных прудиках в садах. В "копанках" водав была, как в колодце, очень холодной, такой, что даже мёрзли ноги, когда их опускаешь в "копанку" сидя наи краю, у воды.

   Попав первый раз на карьеры торфоразработок, я вместе с ребятами полез в воду и почувствовал, какая она тёплая. Мы сидели в этих карьерах часа два и плескались так, что весь ил всплывал и оседал у нас на теле настолько, что мы вышли из карьера настолько ьгрязными, что даже испугались, что мы не отмоемся и дома нас будут ругать. Но по дороге домой мы нашли старый карьер, где дно заросло травой и кое-как в нём ополоснулись, смыв въевшуюся в кожу иловую грязь.

   Но всё-равно, когда я пришёл домой, то мама сразу догадалась, куда я ходил с ребятами. Правда, ругала не очень сильно, но отмывала меня от этой карьерной грязи очень долго. И взяла с меня слово, что я больше на торфоразработках купаться не буду.

   - А то, - сказала она, - после таких купаний тебя никаким мылом не отмоешь!

   - У тебя, вон, и теперь все ноги в "цыпках". Кожа потрескалась до крови. Куда это годится? - Всё приговаривала мама, смазывая мои ноги сметаной на ночь.

   А ноги у меня, действительно, были в "цыпках, в трещинах на коже, которые кровоточили и их мама периодически на ночь смазывала сметаной, но это помогало не надолго.

   После очередного обветривания "цыпки" появлялись снова и маме приходилось применять всё новые и новые методы лечения.

   Обычно, карьерами торфоразработок пользовались пожилые люди из окрестных сёл, у кого был радикулит и другие болезни, которые лечились прогреванием. У нас в селе говорили, что в этих карьерах есть ещё какая-то польза. Кроме прогрева, вода там настаивается на разных корнях трав, которые растут на наших болотах. А ещё говорили, что под наше болото заходит каменный кряж и Банич, где добывают гранит и в этих камнях тоже есть какие-то химические элементы, дающие небольшую радиацию, которая лечит разные болезни.

   Но нам, мальчишкам, было всё равно, что там говорили взрослые. Мы ходили на карьеры потому что там была тёплая вода и летом там хорошо было купаться. Да и мелкие карьеры позволяли нам, малышам, барахтаться в этой тёплой, почти гарячей, воде и изображать, что мы плаваем. Именно в этих карьерах я почувствовал, что могу держаться на воде и даже могу чуть-чуть плавать, проплывая четыре-пять метров, не касаясь дна. В "копанках" я вообще не мог плыть, так как вода там, даже "прогретая", была такой холодной, что судоргой сводило ноги. А в речке Клевень, мы тоже считали, что вода очень холодная, да и глубина в речке была такая, что мы боялись заходить в неё. И берега в речке были неудобные для купания, местами были топкие, а местами - крутые, с большой глубиной у берега.

   Вот мы и считали, что "на карьерах" лучше всего "плпвать", хотя это было не плавание, а передвижение по воде, отталкиваясь от дна и проплывая 4-5 метров. Но для меня и это было достижение. Это были мои первые шаги в учёбе по плаванию, когда уже сам чувствуешь, что ты не идёшь по дну, а плывёшь, не касаясь дна. Это уже была уверенность, что я учусь плавать и у меня есть успехи в этом, хотя сама вода, замутнённая перегнившими корнями разных растений становилась препятствием в хорошем плавании.

   Так постепенно на карьерах торфоразработок за два лета я научился самостоятельно плавать. Плавать, это громко сказано, я научился держаться на воде и прооплывать несколько метров, иногда - до десяти, совершенно не касаясь дна. Но на рарьеры мы ходили редко, далеко, всё-таки, да и мама не разрешала мне туда ходить.

   Но я всё равно увязывался иногда туда за взрослыми ребятами и иногда мне удавалось потренироваться плавать в этой тёплой воде.

   Дальнейшее развитие этой истории.

   Когда я приехал с родителями в посёлок Эсхар, вблизи Харькова, то первое, что мне понравилось, это речка Северский Донец, которая была рядом и вода в ней была не только чистая, но и тёплая, как на торфяных карьерах и на реке было несколько песчаных пляжей. В этом иместе в Северский Донец впадал канал с тёплой водой, которая вытекали из электростанции ГЭС-2.

   Я уже как-то и забыл, что в торфяных карьерах почти научился плавать, но навыки у меня не были утеряны. Да и вода в Северском Донце и его притоке Макарке, тоже была тёплой, как и на торфоразработках и я быстро восстановил свои навыки по плаванию.

   Уже на следующее лето, в 1952 году я с родителями ходил купаться на маленький приток Северского Донца, на речку Макарку и неожиданно для себя, вдруг понял, что я уже умею плавать и надо только тренироваться. Правда в лето 1952 года я проплывал параллельно берегу не более 20-25 метров или переплывал с трудом Макарку, но теперь я был уверен, что я умею по настоящему плавать. А это чувство уже возвышает человека, хотя и маленького, такого, как был я.


   Глава 14. Великая Отечественная. Несмышлёныши войны.

   Родился я в феврале 1941 года (за 141 день до начала войны) в «забытом Богом» селе Весёлом Сумской области. Свидетельство о рождении, мои родители оформили уже после войны. Во всяком случае позже 1947 года, так как на бланке Госзнака свидетельства о рождении стоит 1947 год. Поскольку жизнь в деревне течет медленно, а чиновники работают ещё медленнее, то и документы оформляются очень медленно.

  Когда я родился была зима, сильные морозы, дороги заметены снегом и до районного центра было просто не добраться. Когда пришла весна, то вокруг нашей улицы шумели глубокие ручьи, стекающей, с полей в болота, воды, половодье это бывает до мая и только после этого родители выбрались в районный ЗАГС за моим свидетельством о рождении. Сказали, что готово будет через месяц, но время бежало быстро и «дождались» пока началась война. А тогда уже было не до свидетельств о рождении.

   Вот и вспомнили только после войны, когда надо было идти в школу. Выдали свидетельство о рождении быстро, такое отношение сельских жителей обычное дело, но день рождения, считали родители, записали ошибочно 2 февраля, а отмечали мой день рождения 6 февраля. То ли в ЗАГСе напутали, то ли родители может что-то подзабыли, все-таки 7 лет прошло, но до 19 лет я отмечал день рождения 6 февраля, а когда в армии начали поздравлять командиры (ведь в документах стояло 2 февраля), то и я и вся моя семья остановились на этой дате: 2 февраля 1941 года.

   1941 год. О первых годах моей жизни я знаю по рассказам мамы, бабушки и по тем ощущениям, которые были связаны с  тем временем.

   О начале войны в селе узнали не сразу. Когда жители села узнали, что началась война, то сразу начали защищать каждый свою улицу или свой хутор. Притом, не больше и не меньше, как от тяжелых танков. Слух быстро докатился, что «германец прёт танкой». По аналогии с первой мировой войной у нас в селе все часто употребляли вместе со словом «немец», слово «германец», даже после войны. А моя бабушка, Мария Тимофеевна, когда говорила о событиях первой мировой войны, то употребляла слово «германец», а говоря о событиях Великой Отечественной войны, говорила – «немец», одинаково и в единственном и во множественном числе.

   Наш хутор Майский (по существу – это одна улица, в 2,5-3,0 км) расположен в четверти километра от самого села Весёлого, его отделяет «песок», место, которое весной заливается бурной водой, которая стекает через огромный овраг («лог») с полей в болото. С одной стороны хутора лес, с другой, как я упоминал, болото, а с третьей все село. Остается неприкрытой только направление со стороны полей, за которыми расположен районный центр Шалыгино (так было раньше). Вот между огородами и полем по над «прогоном» (дорога по которой прогоняют скот к лесу, на пастбище) было решено местными властями в первые дни войны вырыть двухкилометровый противотанковый ров, шириной около 5-7 метров и глубиной около 1,5 метров. Грунт там был глинистый и даже средний танк мог бы кувыркнуться с крутого бруствера. Но наступать в 1941 году на хутор Майский никто не хотел и противотанковый ров после войны служил нам хорошим местом для игр летом. Еще мы среди глины находили красивые разноцветные камешки для нашей деревенской игры «в камушки». Очень красивая игра, старшие натренированные ребята были похожие на фокусников, когда играли «в камушки».

   Вот в первые месяцы войны все занимались рытьём «окопов» у себя в селе и ездили в другие места, откуда приходила разнарядка. Не забывали и о себе. Поскольку отца в первые дни войны мобилизовали и он проходил подготовку недалеко от дома, в Глухове, то маме с бабушкой пришлось для себя убежища строить самим, да еще возиться со мной, мне тогда было полгода.

   Но мама и бабушка построили отличные укрытия, я их обследовал уже в 1945-46 годах, когда самостоятельно стал бродить по своим приусадебным владениям, а их у нас было около 90 соток огорода и более 10 соток сада. Но на огороде засевалось только 35-45 соток, остальные наша семья просто не могла обрабатывать. Для четырех-пятилетнего малыша это очень большая территория. А если учесть, что рядом с нашим приусадебным участком был еще и пустующий участок таких же размеров, то на полутора гектарах мне было где разгуляться. Иногда на этой территории я днем засыпал в копне сена или соломы, тогда в доме поднимался целый переполох, пока меня не находили. Все-таки боялись, что я куда-то мог убежать или упасть в «копанку», небольшой прудик в саду, где вымачивали лен, коноплю или холсты вытканные на домашних ткацких станках.

  Укрытие у нас было в огороде, на самом высоком месте и очень далеко расположенное от хаты и в саду, под старой яблоней, ветки которой были очень густые и свисали до самой земли, маскируя это укрытие даже зимой, когда на яблоне не было листьев.. Оба этих укрытия были прекрасно замаскированными благодаря чему наша семья и выжила. Не всем так повезло. После войны над многими такими укрытиями, от которых остались лишь холмики, на огородах и в садах я видел кресты. Эти укрытия для некоторых семей из нашего хутора стали братскими могилами.

 
   1942 год. По рассказам мамы, бабушки и по тем событиям, которые были связаны с этим годом.

   Как рассказывали мама и бабушка, зима 1941-42 годов выдалась снежной и холодной. Но запасы продовольствия еще были, топливо для печки находилось недалеко, какого-нибудь присутствия «немца» не наблюдалось, разве, что проскакивали по заметенной снегом улице или по прогону пара саней-розвальней в сторону леса. Кто лежал в санях, зарывшись в сено не было видно. Так прошел январь. А уже в феврале по ночам по хутору кто-то начал бродить и не понятно было, свои это, сельские, или кто-то чужой. Два раза даже стучались в хату, но мама с бабушкой боялись и никого не пустили. А утром даже никаких следов не было видно, снег шел каждую ночь и заметал все следы.

   Несколько раз по ночам где-то стреляли. Становилось все тревожнее и тревожнее. На улицу почти не выходили, с соседями не встречались. Жили замкнуто, хотя на хуторе было более тридцати домов. Мужчин в домах не было, разве что два-три инвалида, да несколько дряхлых стариков, которые не вставали с печки, потому что не могли отуда слезть, а помочь им тоже было трудно, так все люди были обессилевшие. Когда мама куда-то ходила, то там говорили о каких-то партизанах, о карателях и о мадьярах. Кто они такие никто толком не знал, просто боялись всех.

   В последних числах февраля в село стали часто приезжать немцы и вместе с полицаями ходить по хатам. Но к нам пока не заходили, к хате плохо было подъезжать на транспорте, а по глубокому снегу им ходить не хотелось. А 27 февраля в село вошли партизаны, отряд Сидора Артёмовича Ковпака. На хуторе они появлялись меньше, расположились в центре села, но очень много саней проехало по улице в сторону леса.

   Ночь прошла спокойно, а как только рассвело начался жестокий бой. Стреляли везде: в центре села, со стороны болота, со стороны леса, за «прогоном», несколько хат горело. Мы еще с вечера спрятались в одно из укрытий, его занесло снегом и были слышны только взрывы. Мне исполнился уже год и чтобы я не плакал, мама отваривала сахарную свеклу, натирала в ступе мак, заворачивала мак в марлечку, макала эту импровизированную соску в сладкий отвар и давала мне его сосать. Я засыпал с этой соской и это возможно спасло нам жизнь. Многие укрытия, где плакали дети, немцы или венгры (мадьяры) забрасывали гранатами и в этих укрытиях мало кто выживал, всего два малыша, которых матери прикрыли своими телами. Эти укрытия стали братскими могилами, а детей оставили в селе у родственников, ни в какой детский дом не отдали, не принято так было у нас в селе.

   Но в нашей хате была еще пристройка. Дедушка, когда был жив хотел пристроить две комнаты, но в 1938 году он умер и эту пристройку мама с бабушкой переоборудовали в стойло для коровы. А поскольку у нас сарая во дворе не было, был один навес, то все неместные думали, что у нас коровы нет и не требовали её сдавать и не забирали. И вот в самом начале боя снаряд попал в угол хаты, взорвался, разворотил пол-угла, но корову не задело, а только оглушило. Чуть контуженная она легла на настил и пролежала весь бой. Этот факт очень важен, так как наша хата была на пути траектории стрельбы ведущих бой и вся прострелена из одного угла в другой угол. Будучи уже постарше, я выковыривал из стены и оконных рам десятки застрявших там пуль, за что меня мама и бабушка очень ругали. Особенно, за то, что я выковыриваю пули из рам, ведь после этого в них образовывались сквозные отверстия, в которые дул ветер. Бабушка эти отверстия обычно замазывала тестом, когда была сухая погода. Но после дождей тесто раскисало и снова появлялись отверстия. Затем все эти отверстия, их было несколько десятков, замазали специальной замазкой, но в то время у меня уже пропал интерес к выковыриванию пуль, я знал уже, где можно отыскать настоящие патроны, с гильзой, капсюлем, порохом и пулей.

   В тот же день, когда партизаны с боем отходили в центр села и затем уходили из села, мама с бабушкой пробрались в хату, чтобы посмотреть как там корова и покормить меня. То, что они увидели, повергло их в шок. Стекла окон выбиты, рамы прострелены, в комнатах многие вещи прострелены, разбиты и разорваны, в комнату успел налететь снег и замерзла в ведрах вода. Корова Зорька стонет и не встает, хотя видимых повреждений у неё не нашли. Стойло, где она находилась, тоже все в дырках. Чтобы позатыкать все дыры понадобилось время до утра и на это ушло много вещей которые находились в доме. Окна закрывали подушками, дыры в стойле затыкали соломой и сеном, которого было много на чердаке. Уже к утру, когда в доме перестал гулять ветер, затопили печку и хата начала прогреваться. Уже рассвело, выходить из дома боялись, только с опаской выглядывали в целые окна, через которые была видна только небольшая часть улицы.

   И в это время на улице послышался шум появились люди, к нашей хате бежали полицаи и кричали, чтобы все выходили на улицу. Бабушка оделась, одела меня, мама в это время была в сенях, вбежала в комнату, схватила меня на руки, завернула во что-то, похожее на одеяло, и вместе со мной на руках, вслед за бабушкой выбежала на улицу. Я не плакал, рассказывала мама, только сопел.

   Прямо от дома нас направили к толпе, которая стояла на возвышенности, у колодца, напротив соседней хаты. Со всех хат к этому месту, по глубокому снегу, семенили по два или три человека: женщины с детьми на руках, дети и старухи. Подошли и несколько дряхлых стариков. Толпу, с одной стороны, окружили солдаты в черной и серой формах, с другой стороны был высокий плетень соседского сада и к нему толпу прижимали все плотнее и плотнее. Напротив, прямо на дороге немцы поставили пулемет и направили его на толпу.

   Главный немец в черной форме начал что-то кричать, а немец в серой шинели переводил. Но никто его не слушал. Все обратили внимание на высокий столб черного дыма, который поднимался вертикально вверх где-то около леса. Люди сразу не поняли что горит, хотя некоторые смутно догадывались, что горит чья-то хата. Затем кто-то сказал: - «Люковы!». И все ахнули. Это была семья маминой подруги. Мама часто к ней заходила.

   И здесь с мамой случилась истерика, она начала дрожать и икать, чем обратила на себя внимание немца, который стоял ближе всех к толпе. Он подошел к ней и показывая на меня в одеяле, несколько раз что-то сказал. Но мама только поняла слово «киндер» и подумала, что он хочет меня отобрать и еще сильнее прижала меня. Но немец подошел ближе и начал дергать меня за голую ногу, которая торчала из одеяла на тридцатиградусном, как потом узнали, морозе. Мама пыталась завернуть в одеяло мои ноги, но ей плохо это удавалось, пока не подошла бабушка и не помогла ей с этим справиться.

   И в это время главному немцу надоело кричать и он подал знак пулеметчику и тот дал короткую очередь в сторону нашего сада. Толпа закричала, многие со страха упали. В то же время главный немец повернулся и пошел к розвальням на которых приехал, сел в них и укатил в сторону центра села. Охранявшие толпу солдаты тоже отошли в сторону и показывая всем направление в сторону домов повторяли «Шнель!», «Шнель!». Люди и мама со мной и бабушкой побежали от этого страшного места. Прибежав домой мама начала растирать мои ноги, но большие пальцы ног так и остались примороженными на всю жизнь. Каждую зиму через эти пальцы я чувствовал холодную и снежную зиму (хотя это был первый день весны) сорок второго года, второго года войны.

   Несколько дней мама и бабушка не выходили из хаты... А когда вышли и пошли к лесу, то увидели страшную картину. Хата Люковых, она была самой крайней на хуторе и ближе всех к лесу, полностью сгорела. Как потом выяснилось, в хате сожгли и всю семью: мать, отеца-инвалида и пять девочек, старшей – не исполнилось еще и восемнадцати, она была почти ровесницей и подругой моей мамы. Еще долго после войны этот сгоревший дом навевал на нас ужас, когда мы проходили мимо его по пути в лес.

   Уже значительно позже мы узнали, что семью Люковых сожгли за то, что перед боем партизаны выпекали хлеб в их хате для одиного из отрядов партизан С.А. Ковпака. Кто-то из местных полицаев на них донес. У немцев это называлось «экзекуция», страшное и непонятное слово, которое долгое время меня пугало после войны.


    Глава 15. Перед боем в селе Весёлом.

    В последних числах февраля в село стали часто приезжать немцы и вместе с полицаями ходить по хатам. Но к нам пока не заходили, к хате плохо было подъезжать на транспорте, а по глубокому снегу им ходить не хотелось. А 27 февраля в село вошли партизаны, отряд Сидора Артёмовича Ковпака. На хуторе они появлялись меньше, расположились в центре села, но очень много саней проехало по улице в сторону леса.

   Ночь прошла спокойно, а как только рассвело начался жестокий бой. Стреляли везде: в центре села, со стороны болота, со стороны леса, за «прогоном», несколько хат горело. Мы еще с вечера спрятались в одно из укрытий, его занесло снегом и были слышны только взрывы. Мне исполнился уже год и чтобы я не плакал, мама отваривала сахарную свеклу, натирала в ступе мак, заворачивала мак в марлечку, макала эту импровизированную соску в сладкий отвар и давала мне его сосать. Я засыпал с этой соской и это возможно спасло нам жизнь. Многие укрытия, где плакали дети, немцы или венгры (мадьяры) забрасывали гранатами и в этих укрытиях мало кто выживал, всего два малыша, которых матери прикрыли своими телами. Эти укрытия стали братскими могилами, а детей оставили в селе у родственников, ни в какой детский дом не отдали, не принято так было у нас в селе.

   Но в нашей хате была еще пристройка. Дедушка, когда был жив хотел пристроить две комнаты, но в 1938 году он умер и эту пристройку мама с бабушкой переоборудовали в стойло для коровы. А поскольку у нас сарая во дворе не было, был один навес, то все неместные думали, что у нас коровы нет и не требовали её сдавать и не забирали. И вот в самом начале боя снаряд попал в угол хаты, взорвался, разворотил пол-угла, но корову не задело, а только оглушило. Чуть контуженная она легла на настил и пролежала весь бой. Этот факт очень важен, так как наша хата была на пути траектории стрельбы ведущих бой и вся прострелена из одного угла в другой угол. Будучи уже постарше, я выковыривал из стены и оконных рам десятки застрявших там пуль, за что меня мама и бабушка очень ругали. Особенно, за то, что я выковыриваю пули из рам, ведь после этого в них образовывались сквозные отверстия, в которые дул ветер. Бабушка эти отверстия обычно замазывала тестом, когда была сухая погода. Но после дождей тесто раскисало и снова появлялись отверстия. Затем все эти отверстия, их было несколько десятков, замазали специальной замазкой, но в то время у меня уже пропал интерес к выковыриванию пуль, я знал уже, где можно отыскать настоящие патроны, с гильзой, капсюлем, порохом и пулей.

   В тот же день, когда партизаны с боем отходили в центр села и затем уходили из села, мама с бабушкой пробрались в хату, чтобы посмотреть как там корова и покормить меня. То, что они увидели, повергло их в шок. Стекла окон выбиты, рамы прострелены, в комнатах многие вещи прострелены, разбиты и разорваны, в комнату успел налететь снег и замерзла в ведрах вода. Корова Зорька стонет и не встает, хотя видимых повреждений у неё не нашли. Стойло, где она находилась, тоже все в дырках. Чтобы позатыкать все дыры понадобилось время до утра и на это ушло много вещей которые находились в доме. Окна закрывали подушками, дыры в стойле затыкали соломой и сеном, которого было много на чердаке. Уже к утру, когда в доме перестал гулять ветер, затопили печку и хата начала прогреваться. Уже рассвело, выходить из дома боялись, только с опаской выглядывали в целые окна, через которые была видна только небольшая часть улицы.

   И в это время на улице послышался шум появились люди, к нашей хате бежали полицаи и кричали, чтобы все выходили на улицу. Бабушка оделась, одела меня, мама в это время была в сенях, вбежала в комнату, схватила меня на руки, завернула во что-то, похожее на одеяло, и вместе со мной на руках, вслед за бабушкой выбежала на улицу. Я не плакал, рассказывала мама, только сопел.

   Прямо от дома нас направили к толпе, которая стояла на возвышенности, у колодца, напротив соседней хаты. Со всех хат к этому месту, по глубокому снегу, семенили по два или три человека: женщины с детьми на руках, дети и старухи. Подошли и несколько дряхлых стариков. Толпу, с одной стороны, окружили солдаты в черной и серой формах, с другой стороны был высокий плетень соседского сада и к нему толпу прижимали все плотнее и плотнее. Напротив, прямо на дороге немцы поставили пулемет и направили его на толпу.

   Главный немец в черной форме начал что-то кричать, а немец в серой шинели переводил. Но никто его не слушал. Все обратили внимание на высокий столб черного дыма, который поднимался вертикально вверх где-то около леса. Люди сразу не поняли что горит, хотя некоторые смутно догадывались, что горит чья-то хата. Затем кто-то сказал: - «Люковы!». И все ахнули. Это была семья маминой подруги. Мама часто к ней заходила.

   И здесь с мамой случилась истерика, она начала дрожать и икать, чем обратила на себя внимание немца, который стоял ближе всех к толпе. Он подошел к ней и показывая на меня в одеяле, несколько раз что-то сказал. Но мама только поняла слово «киндер» и подумала, что он хочет меня отобрать и еще сильнее прижала меня. Но немец подошел ближе и начал дергать меня за голую ногу, которая торчала из одеяла на тридцатиградусном, как потом узнали, морозе. Мама пыталась завернуть в одеяло мои ноги, но ей плохо это удавалось, пока не подошла бабушка и не помогла ей с этим справиться.

   И в это время главному немцу надоело кричать и он подал знак пулеметчику и тот дал короткую очередь в сторону нашего сада. Толпа закричала, многие со страха упали. В то же время главный немец повернулся и пошел к розвальням на которых приехал, сел в них и укатил в сторону центра села. Охранявшие толпу солдаты тоже отошли в сторону и показывая всем направление в сторону домов повторяли «Шнель!», «Шнель!». Люди и мама со мной и бабушкой побежали от этого страшного места. Прибежав домой мама начала растирать мои ноги, но большие пальцы ног так и остались примороженными на всю жизнь. Каждую зиму через эти пальцы я чувствовал холодную и снежную зиму (хотя это был первый день весны) сорок второго года, второго года войны.

   Несколько дней мама и бабушка не выходили из хаты... А когда вышли и пошли к лесу, то увидели страшную картину. Хата Люковых, она была самой крайней на хуторе и ближе всех к лесу, полностью сгорела. Как потом выяснилось, в хате сожгли и всю семью: мать, отеца-инвалида и пять девочек, старшей – не исполнилось еще и восемнадцати, она была почти ровесницей и подругой моей мамы. Еще долго после войны этот сгоревший дом навевал на нас ужас, когда мы проходили мимо его по пути в лес.

   Уже значительно позже мы узнали, что семью Люковых сожгли за то, что перед боем партизаны выпекали хлеб в их хате для одиного из отрядов партизан С.А. Ковпака. Кто-то из местных полицаев на них донес. У немцев это называлось «экзекуция», страшное и непонятное слово, которое долгое время меня пугало после войны.


      Глава 16. Наш хутор Майский под перекрёстным огнём.

   Когда шёл этот бой, мне было чуть больше года. Я родился 2 февраля 1941 года, а бой шёл 27 - 28 феврвля 1942 года. Я не только не помнил этого боя но и не понимал, что происходит. Более того, я поспал весь этот жестокий бой у мамы на руках в картофельной яме в виде погреба, где прятались несколько наших хуторских семей.

   Осознавать этот бой я стал только, когда мне исполнилось 7-8 лет. Но теперь уже по косвенным приметам и рассказам бабушки и мамы. Но было ещё два источника, которые упоминали об этом бое в подробностях и подтверждавшие, что этот бой был, а не является чьей-то выдумкой. Это книга партизанского командира Сидора Артёмовича Ковпака "От путивля до Карпат" (у меня издание 1970 года, тираж 300 тыс экземпляров) и книга партизанского генерала Вершигоры "Люди с чистой совестью". В этих книгах весь путь партизанского соединения С.А. Ковпака.

   Но все годы, пока я жимл в селе Весёлом, а это до 1951 года, не было такого дня, чтобы мне не напоминали об этом бое или, чтобы я не проходил мимо следов  этого боя, в какую бы я сторону ни шёл: в школу в село, в поле, в сторону болота или в сторону леса.

   Особенно, ранней ивесной и осенью. В это время по улице невозможно было ходить, так как вся дорога была "разбита" транспортом, особенно, когда ездили машины-лесовозы и мы ходили по тропинке, со стороны огородов. Вот на огородах и были видны кресты, установленные на могилах погибших жителей села, которые во время боя пытались спрятаться в огородах в погребах и ямах, где хранили зимой картошку. В эти погреба мадьяры (венгры) бросали гранаты, опасаясь партизан, и люди, которые там находились, почти все погибли. Перезахоранивать их не стали, да и некому было, а поставили над ними кресты и так оставили навсегда.

   Только в двух местах оказались живыми маленькие дети, которых матери прикрыли своими телами, вот они и выжили. Так они и остались в селе у родственников. Одного из них я ещё помню, это был Митя Данин, но он очень долго не разговаривал, так как был оглушён взрывом гранаты в замкнутом пространстве.

   Поскольку наш хутор Майский был отделён от села пустырём, который называли "Песок", то он был как бы отдельной частью села Весёлого. А "Песком" это место назвали, так как в весеннее время по этому месту протекала вода с поля и многокилометрового оврага ("лога") в болото и этот бурный водяной поток шириной 250-300 метров в отдельных местах, полностью отделял на полторы-две недели хутор от села. Эта вода с полей, когда там таял снег, накапливалась в "логу" и через "Песок" впадала в болото, которое простиралось на десятки километров до реки Клевень и было её правым берегом, где периодически добывали торф. А после половодья на этом месте "Песка" оставались наносы песка, который только к середине лета заростал пробивавшейся через него травой. Вот этому месту и дали название "Песок".

   Уже после войны, в торфяные карьеры мы летом ходили купаться, а старики летом там лечились от ревматизма и радикулита, окунаясь на часы в почти горячую, нагретую солнцем, стоячую воду в торфяных карьерах.

   Но кроме нашего хутора были ещё отдельные части, наподобие улиц и они, как наш хутор имели такие же названия и считались отдельными улицами. Я помню, что были ещё "Луговая" и "Жабинка". Были и другие, но они как-то не приживались, во всяком случае я их не помню. Возможно и по той причине, что я туда не ходил.

   Зимой всё пространство вокруг хутора Майского: поля, болото, луга - покрывалось снегом и кое-где видны были копны сена на лугах и скирды соломы на полях.

   Вот в тот снежный февраль 1942 года со стороны полей на наше село Весёлое наступали мадьярские (венгерские) подразделения, а в селе находились партизаны, которые оказались, как в ловушке, ими самими и спровоцированной. Партизаны заняли оборону не непосредственно в хатах, а немного дальше, в садах, чтобы вражеская артиллерия не могла достать их, да и от стрелкового окужия они были защищены складками местности. Мадьяры наступали со стороны полей и были на протяжении 500-1000 метров, как на ладони.

   В то же время, часть партизан находилась справа от наступающих, на опушке леса, откуда им тоже хорошо были видны наступающие цепи врага. Когда наступающие подошли ближе к селу, а часть их к хутору Майскому, партизаны из засады открыли по ним огонь и наступающие вынуждены были залечь в снег, откуда вражеским солдатам невозможно было ни встать, ни убежать. А в эти дни, 25-28 февраля 1942 года, был мороз свыше 40 градусов по Цельсию с сильным ветром. При таком раскладе, мадьяры просто замерзали в поле под прицельным огнём партизан, так как им невозможно даже было убежать с этого места, так как надо было бежать по чистому полю не меньше километра под прицельным огнём партизан. Вперёд, до сельских строений тоже было около 100-300 метров, где их тоже поджидали патизаны.

   Продержав так врага под перекрёстным огнём почти всё короткое дневное время, партизаны к вечеру, когда началась сильная метель, начали постепенно отходить из села в ту сторону, где мадьяры их не видели. Акогда стемнело, то и засада со стороны хутора Майского тоже вышла из села под прикрытием домов и за садами.

   На следующий день мадьяры вошли в пустое село и начали зверские расправы над жителями, которы прятались в подвалах и картофельных ямах, в огородах, они просто забрасывали эти укрытия гранатами, срывая злость на житилях. Только на нашем хуторе тогда погибло семь семей, на которых наткнулись озверевшие мадьяры.

   Наша семья за эту ночь тоже перебралась из огорода, там у нас был подвал, но мы там замерзали и мы возвратились домой, в хату, откуда нас утром, как и других жителей нашего хутора, начали сгонять на средину хутора, к колодцу, куда приехали уже не только мадьяры, но и немцы, которые ими командовали. О дальнейшей "экзекуции" я рассказываю в другой главе.

   А в это время, когда немцы собрали жителей нашего хутора, а в селе собрали жителей других улиц, партизаны были уже далеко. Несколько мадьяров пытались поджечь несколько хат, но они сначала загорелись, но снега на соломенных крышах было много и когда эта вражеская "кавалькада" уехала, огонь сам погас и ни одна хата, кроме хаты Люковых, где сожгли всю семью, не сгорела. 


    Глава 17. Сельское детство.

   Своё сельское детство я вспоминаю очень часто. Когда мне бывает плохо или, когда я не нахожу нужного мне решения, я вспоминаю своё детство и особенно моменты, когда я не находил выхода из какой-то сложной ситуации. Вспоминаю я даже те моменты, когда не знал, что надо очень быстро выходить из ситуации, в которую я попал.

   Нет, я не понимал полностью эту ситуацию, а лишь чувствовал, что надо из этого состояния выходить, в противном случае, долго в этом состоянии мне быть нельзя. Это состояние в последующем я осознавал, как блуждание одному в незнакомом лесу, где не знаешь, как выбираться и не знаешь куда выбираться. А в жизни, как и в лесу, можно заблудиться, ходить кругами, приходить на одно и то же место и долго не находить выхода, пока не начнёшь спокойно и логически мыслить, начнёшь искать и ощущать какие-то ориентиры, даже самые незначительные, даже, казалось бы, не имеющие прямого отношения к ситуации, в которую попал.

   Но, если успокоиться и "включить" даже самую элементарную логику, можно попытаться отыскать выход. Сама попытка, это - уже выход, так как если не пытаться, то можно погрузитьсяещё больше в безвыходную ситуацию. Этого нельзя делать, надо всё время искать выход.

   В дальнейшем я не один раз попадал, казалось бы в безвыходную ситуацию, но те элементарные навыки, которые я развил для себя в детстве, затем закреплялись, развивались, обрастали опытом, но главным был тот случай, когда я один заблудился в лесу.

   Да, это страшно, даже, когда становишься взрослым. В таких случаях страх не проходит, если ты не стараешься его прогнать, а в детском возрасте очень трудно одному прогнать страх.

   В детстве, до пяти лет, даже до четырёх с половиной лет, если быть очень точным, я из своего села никуда не выезжал, да и ехать-то было не на чём. Машины я вообще в те времена у нас в селе не видел, не говоря о велосипеде и мотоцикле, а в колхозе были только телеги различных видов, которые имели колёса, а зимой ездили только на том транспорте, что имел полозья, то есть на огромных санях-розвальнях. Вот и весь колёсный транспорт, в дальнейшем я узнал, что он назывался гужевым.

   Так что до четырёх с половиной лет я из села никуда не выезжал. Только однажды, мы ходили с мамкой в соседнее село Шалыгино, пешком, к мамкиной сводной тётке по отцу, но это было не так далеко, всего восемь километров, хотя за дорогу в один конец, я очень уставал. Тётка Катя с мужем Усовым Ильёй жили в Шалыгино, тогда - районным центре и у них было трое детей: Петя который мне казался взрослым, средняя их сестра Нина и младший мой двоюродный брат по мамке - тоже Лёнька, который был на год младше меня. Дядя Илья воевал в кавалерии и у него была настоящая кавалерийская шапка-кубанка, что по тем временам была роскошь.

   Поэтому, детство у меня было мало информативное, как в то время у большинства сельских детей из "глухих" сёл, как наше Весёлое. Особенно, до семи лет, когда дети шли в школу. Я хорошо знал свой двор и огород, свой сад - и этого мне было достаточно, чтобы занимать всё своё свободное время. До пяти лет мамка и бабушка не брали меня даже в лес, так как они туда ходили: летом - за грибами и ягодами, а зимой - за дровами. А какие ягоды и грибы, если надо было следить за мной, чтобы я не отстал или не поранился. Я мог довольно просто пораниться, так как летом я ходил босиком и у меня все ноги были в царапинах и синяках. А каждое такое приключение приводило к тому, что я начинал плакать, а мамке или бабушке надо было меня утешать или со мной возиться.

   Зимой я, вообще, до четырёх лет не выходил на улицу, так как у меня не было обуви, а где-то к пяти годам мне связали из пеньковых верёвок "чуни" и я в них ходил в сухую погоду даже зимой в мороз, когда не было оттепели, так как в оттепель верёвочные "чуни" намокали, впитывая влагу и ноги, вместе с портянками, промокали очень быстро. Поэтому, зимой я сидел на тёплой печке или, а если хата была хорошо протоплена, то на лавке у окна, одиночное стекло которого было сплошь покрыто толстым слоем инея так, что через него невозможно было увидеть улицу. Правда, если дыханием можно было отогреть небольшое пятнышко на стекле, то через него, как через "глазок" можно было увидеть кусочек улицы, по которой очень редко проезжали, запряжённые лошадьми или волами огромные сани, на которых возили сено со стогов, которые стояли на заболоченных лугах.

   Весной, летом и осенью было немного интересней, особенно, когда прогревалась земля и можно было ходить босиком. Из-за отсутствия обуви, я всё тёплое время ходил босиком.

   Всего того, что было вокруг меня, хватало, чтобы занять весь день и набегаться так, что я иногда засыпал на лавке сидя и тогда меня мамка сонного переносила и укладывала на печку, где я не просыпаясь, спал до утра.

   Рядом с хатой у нас был огород, целых девяносто соток, из которых мы обрабатывали и засевали не более сорока соток, а остальная территория пустовала и я там мог играть сколько угодно. Рядом тоже был участок, более ста соток и он тоже пустовал, так как напротив него не было даже хаты и он был, как бы ничей. Вот на этих двух участках я мог бродить целый день. Был ещё сад, через дорогу, напротив нашей хаты, куда я тоже иногда наведывался, особенно, когда поспевали вишни, яблоки и груши, которые росли у нас в саду, которые посадил ещё дедушка задолго до войны. Поэтому во второй половине лета я больше времени проводил в саду, ожидая, пока с дерева упадёт яблоко или груша, так как деревья были высокие и я не мог сам влезать на деревья.

   Летом у меня было ещё одно интересное место, это - огород. К середине лета там поспевали огурцы и помидоры, которые мне разрешала аккуратно сорвать бабушка. Чуть позже выростала морковка, а рядом были высокие заросли мака, который очень вкусный был не дозревшим, когда крупинки его были белыми или светло-коричневыми. Как-то раньше у нас не считали что мак обладает наркотическими свойствами и мы, дети, свободно ели его семена, особенно, когда они были недозрелыми. Правда, в детстве я несколько раз засыпал в зарослях мака, съев две-три головки. Тогда меня искали, но поскольку это было рядом с домом, то меня находили и водворяли во двор, чтобы я окончательно проснулся.

   Ещё одно место было, где я мог уснуть, это - заросли конопли. Коноплю родители сеяли много, как и льна, так как из них тогда сами ткали холст, вымачивали в саду в "копанке", небольшом прудике в саду, а затем мне из них шили брюки или рубашки, выкрасив их в какой-нибудь цвет.

   Все это мне было интересно, я с этим рос рядом, всё это было на моих глазах и я ходил рядом с бабушкой или мамкой, смотреть, как они управляются по хозяйству и помогал им, хотя только позже я понял, это была не столько помощь, а дополнительная нагрузка для взрослых, присматривать всё время за мной, кроме своей работы. Так что я больше мешал, чем помогал, но бабушка и мамка были довольны, что я находился около них.


   
   Глава 18. Сорок один день без родителей.

   В детстве я не мог существовать без приключений. А поскольку это были самые "жёсткие" годы, военные и послевоенные, то мои приключения очень сильно отражались на нашей семье. Одно из таких событий приключилось со мной где-то в первой половине мая 1946 года, когда мне исполнилось пять лет и три месяца. Я заболел скарлатиной. В то время это считалось серьёзной болезнью и был обязательным карантин 41 день.

   Поскольку ближайшая больница была на удалении 8-10 километров, в районном центре Шалыгино, то меня туда и отвезли на лечение. Чтобы я не плакал, всё-таки ещё маленький ребёнок, мне пообещали, что это на неделю или на десять дней и я согласился, так как мне дали какие-то медицинские стекляшки и я успокоился.

   Я был один такого возраста и ко мне относились очень хорошо. Поскольку, я один в больнице был такой маловозрастный,  инфекционный, так как многие родители не хотели оставлять детей в больнице, то мне уделялось очень много внимания, особенно в первые дни. А когда прошла неделя и мне шутя напомнили, что надо бы и выписать меня, то когда мама пришла, то я попросил её, что я ещё немного полежу в больнице. Здесь было интереснее, чем маяться дома и искать, чем бы мне заняться. Таким образом уловки взрослых имели успех и я согласился надолго остаться в больнице и не плакать без мамы.

   Через неделю я уже начал выходить на улицу, а во второй половине мая было уже тепло и я свободно бродил вокруг больницы. А вокруг больницы было много интересного и мне расхотелось ехать домой. Я ещё не знал, что буду здесь маяться целый месяц.

   Быстро я выяснил, что за забором, примыкающим к больнице, был гараж МТС, где ремонтировали тракторы, что для такого мальчишки, как я, было очень интересным и привлекательным, меня так и тянуло туда. В селе я такого не видел, с металлом после войны было очень трудно и в селе его вообще было очень мало, берегли любой гвоздь, даже ржавый.

   Я целыми днями был за забором больницы, на территории МТС, где ремонтировали тракторы, плуги, бороны, сеялки и разное другое, название которых я и не знал. А посколько окно моей палаты выходило в палисадник, за которым был забор, то медицинская сестра или нянечка открывали окно и звали меня:

   - Лёня! Тебя ищут! - И я быстренько прибегал в палату, как будто с территории больницы, хотя был за забором, на территории МТС, куда ходить мне не разрешали.

   Более того, у меня была ещё одна "тайна". Мод моим матрацем был целый склад разных железок, болтов, маленьких шестерёнок и прутьев, из которых я делал "поганялку", чтобы катать колесо из муфты сцепления. "Поганялка" - это было самое ценное, так как я научился классно катать металлическое колесо из муфты сцепления, с зубчиками и некоторые больные даже просили меня продемонстрировать им моё мастерство в катании этих колёс, в чём я натренировался за многие дни и катал эти колёса, как фокусник.

   Да и врачи были не против моих занятий, так как я никуда не убегал и часами катал это колесо на виду у всего персонала. Если меня искали на процедуры или ещё для каких-нибудь дел, то сестричка снова звала меня в окно и я сразу же, спрятав колёса и "поганялку", бежал  в свою палату или к токтору в кабинет.

   Постепенно, я проник и в мастерские, где ко мне относились очень хорошо, видя на мне больничную одежду. Взрослым в мастерских тоже было однообразно и скучно и они распрашивали меня или что-то мне показывали из тетники, на которую я, как сельский мальчишка, смотрел с благоговением. Часто они меня просили подать им что-нибудь из деталей и я с удовольствием это делал, запоминая, как это называется.

   Когда взрослые обедали, они меня тоже чем-нибудь угощали, а то и специально что-нибудь вкусное приносили из дома, хотя времена были не очень "хлебосольные". Рабочие в МТС ко мне за несколько недель настолько привыкли, что, когда я долго там не появлялся, то они распрашивали, где я так долго был. Обычно, это было тогда, когда ко мне приходила мама, примерно, раз в неделю или раз в десять дней.

   Маме тоже было не очень удобно "вырываться" с работы в колхозе, так как она была бригадиром небольшой бригады. Но в это время её бригада возила отходы сахарного производства, так называемый "жом", из Шалыгинского сахарозавода в колхоз, для корма скоту. "Жом" скармливали скоту в колхозе вместо силоса. Поэтому, когда подводы приезжали за "жомом", то мама вырывалась и хотя бы на полчаса забегала меня проведать и привезти каких-нибудь гостинцев, разные там пирожки или испечённые бабушкой коржики с патокой. Времена-то были послевоенные и разных сладостей было не очень много. Ещё мама приносила мне в сумочке сахар-песок, который делали на сахарном заводе или коржики с патокой, которую им выдавали на сахарном заводе.

   Чем дольше я лежал в больнице, тем больше я к ней привыкал. А поскольку ко мне хорошо относились, то за несколько недель (41 день) я настолько привык к медперсоналу и ивсему окружению, что уже и не мыслил, что я отсюда уеду.

   Но время проходит и я принял все лекарства, которые мне были положены и надо уже было собираться домой.

   За мной приехала мама и в день выписки разразился "страшный скандал", как сказала медицинская сестра. Когда меня выписывали, то я захотел забрать домой всё железо, которое было у меня под матрацем. Когда подняли матрац и увидели мой "Клондайк", то сбежались все работники инфекционного отделения, чтобы посмотреть на всё то, что я натаскал с МТС себе под матрац. Все удивлялись, как я на этом железе спал. Кто возмущался, кто хохотал, кто засовывал эти железки мне в карманы, но мама разрешила взять мне с собой только одно колесо и "поганялку".

   После выписки со мной пришли проститься многие работники, узнав про мой "Клондайк". И с таким вот "эскортом" мы вышли с мамой из больницы. Об этих моих похождениях мама часто вспоминала, даже тогда, когда я стал взрослым. Это осталось на всю жизнь.
   

   Глава 19. Самолёт детства - на всю жизнь.

   Август 1943 года. Войска Красной Армии наступают где-то далеко от нашего села Весёлого, которое затерялось среди лесов, полей и болот. Мама и бабушка уже несколько дней прячутся на островке в болоте, в полу километре от дома, притащив сюда перину, несколько подушек и кое-какую утварь. Я из всего этого запомнил два-три эпизода и то, как в тумане, а всё остальное мне рассказывали мама и бабушка. Но я до 10 или даже до 12 лет видел эту картину во сне.

   Я с бабушкой и мамой лежу на перине и подушках под развесистым кустом ольхи в нашем болоте в полу километре от нашей хаты. Лежу я на огромной, как мне кажется, перине, периодически сползаю из-под огромного куста, прикрывающего нас, но мама меня периодически снова водворяет на место, несмотря на моё недовольное сопение. Я это помню, как в тумане или об этом мне неоднократно рассказывали мама и бабушка. Но я до 10 или 12 лет вижу во сне эту картину. Вокруг меня какие-то вещи и еда. Но еда меня не интересует, а я всё время таращусь в небо, где почти над самыми кустами летает какая-то огромная, сильно гудящая, птица. Она, то приближается к нам, то улетает куда-то далеко и её почти не слышно. Тогда я снова выползаю из-под куста, стараясь её увидеть, и тогда мама или бабушка снова водворяют меня под куст. Мама и бабушка называют эту птицу аэропланом и почему-то очень боятся её, как наши куры во дворе боятся, когда над ними пролетает коршун.

   Я же эту птицу почти не вижу, за исключением, когда мне удаётся с помощью ног, лёжа на спине, выползать подальше от куста. И тогда я вижу, как над нами пролетает, огромный гудящий и трещащий коршун, весь какой-то блестящий, с блестящими верёвками и красными звёздами на крыльях. Мама и бабушка крестятся и, заметив, что я выполз из-под куста, быстро хватают меня и водворяют на место, под куст, ахая и охая моему непослушанию. Но я успеваю заметить этого громадного "шулика" (так у нас называют коршуна), который проносится над нами и исчезает не только в реалиях, но и в моём сне.

   Прошло несколько недель и мне всё реже стали сниться эти летающие над нами монстры. Постепенно я стал о них забывать, разве что при воспоминании мамы и бабушки о тех временах, когда мы сидели под кустами ольхи в болоте.

   Война уходила всё дальше и дальше на запад, а нам оставляла разные трудности, как летом, так и зимой.Летом я всё время играл во дворе или в саду, а зимой - сидел дома, в хате, из-а отсутствия обуви и тёплой одежды. Но меня вполне устраивала тёплая печка, где можно было не бояться трескучих морозов, которые я чувствовал, выбегая иногда во двор босиком прямо на снег, за что мама или бабушка меня очень ругали, а то иногда и давали подзатыльник, чтобы я не хулиганил.

   Так прошло почти четыре года. Об отце так ничего не было слышно, как и о многих наших односельчанах и мы привыкли жить втроём: мама, бабушка и я. Жили хотя и бедно, но всю нашу жизнь скрашивала корова Зорька, которая, "к счастью", как говорила бабушка, пережила "эту страшную войну". Во всяком случае, мне молока хватало.

   Наступило лето 1947 года. Говорили, что на следующий год я пойду в школу. А тут и письмо пришло, что мой папка жив и находился в каком-то плену, а теперь ждёт, что его "проверят" и отпустят домой.

   Все эти, почти не мои заботы, я как-то переживал мимоходом и не вдавался в подробности, так как отца своего я совсем не помнил и привык к тому, что мы живём, вот уже почти семь лет, втроём.

   Эти каждодневные детские заботы калейдоскопом проносились с утра до вечера и день за днём, не оставляя ощутимых следов моего пока беззаботного детства.

   Конечно, бывали и праздники, когда праздновало всё село и мы, дети, находились в приподнятом настроении, но таких дней было не так много и они проносились, как одно мгновение, так, что мы, дети, не успевали их запомнить. Как правило, это были религиозные или, как у нас в селе называли, "престольные" праздники, которые мы, дети, их очень любили. Это были: Рождество, Пасха, Троица, Петров День, Спас и ещё несколько других праздников. Из советских праздников в селе отмечали: Новый год, Первое мая, 7-е ноября и День выборов.

   И вот однажды, в День выборов, над селом появился самолёт, такой, как я видел в детстве, похожая на кузнечика, тёмно зелёная машина, вся перепутанная какими-то верёвками, с красными звёздами на крыльях.

   Самолёт сделал над селом несколько кругов, то снижаясь, то набирая высоту и скрылся где-то в сторону соседнего села Погаричи, там, где находились посевы коксагыза. И тогда, со всех сторон нашего села Весёлого вся детвора побежала вту сторону, где скрылся самолёт. Никто не знал, сел самолёт или просто упал на землю, но любопытству такому событию не было предела. Всё село побросав работу, бежало в одну сторону, "за Жабинку", как у нас называлась эта часть села.

   От нашего хутора Майского, до того места, где скрылся за вербами самолёт, или, как мы называли, аэроплан, было километра три. Для нас, детей 6-7 лет, это расстояние было не такое и малое.

   Когда мы, хуторские, прибежали на коксагызное поле, то там была уже почти большая часть села. Вот тут я впервые увидел наш, советский, настоящий У-2, с новой покраской, блестящими металлическими частями, а "верёвки" оказались металлическими тросами (хотя, как они называются, я ещё долго незнал).

   Мы с опаской издалека, метров 15-20 наблюдали за эти летающим чудом (ближе нас не подпускали) и у многих здесь появилась мечта (как и у меня) связать свою жизнь с авиацией.

   Все, и детвора и взрослые сельчане, с восхищением довольствовались самим присутствием рядом с этим чудом, которое "само летает" и не было конца разным "открытиям". Вся эта картина длилась не более часа, что хватило нам подробно всё рассмотреть, пока "аэроплан" находился на коксагызном поле.

   Но вот председатель сельсовета привёз на бричке какие-то бумаги, отдал их одному из лётчиков, после чего оба лётчика сели в кабины, запустили мотор и самолёт, разогнавшись по лугу рядом с коксагызном полем, взлетел, пробежав немного и вскоре скрылся за вербами и кустами ивняка. Так я впервые познакомился с легендарным У-2.

   Но теперь я точно знал, что прилетавший к нам в село самолёт не является "ястребком", который мы иногда видели над нашими полями высоко в небе, когда они таскают мишень и по ней стреляют.

   Мы даже иногда на поле находим пули или гильзы от пушек или от пулемётов, из которых стреляют по мишени или, как взрослые говорят, "по конусу". Ни того, ни другого мы не понимали, но понимали, что это что-то военное.

   Так я постепенно приобщался к авиации, медленно и маленькими шажками, наблюдая воочию за этими разными железными птицами и людьми, которые ими повелевают.

   Следующее моё познание в авиации было знакомство с людьми, которые близко знали Ивана Никитовича Кожедуба из деревни Ображеевка, которая находится вблизи города Шостка.

   Так случилось, что во 2-м классе я уже учился в городе Шостка, в мужской гимназии города, где целый ряд военных заводов и киноплёночная фабрика союзного значения N7.

   Учился я в этой мужской школе не очень хорошо, так как сказывалась учебная база моей начальной сельской школы в селе Весёлом, где было всего четыре класса, которые размещались в двух помещениях одновременно, по два класса в одном помещении.

   Это было по той причине, что в школе было всего два учителя, каждый из которых вёл занятия одновременно в двух классах.

   Учился я более или менее сносно, так как одновременно ходил в "продлённый" детский сад, где нам воспитатели помогали выполнять домашнее задание, где я узнавал больше, чем в моей мужской средней школе, которую я не только не любил, а я её люто ненавидел, как это мог делать второклассник, до которого в этой школе никому не было дела.

   И единственной отдушиной в это время у меня было бродить около территории военных заводов и киноплёночной фабрики, где можно было отыскать что-то интересное, особенно около киноплёночной фабрики. Часто работники кинофабрики выбрасывали для себя через забор куски киноплёнки с цветными кадрами, которые можно было затем рассматривать через фильмоскоп.

   Но самый большой "улов" для мальчишек был, когда случился пожар в усадьбе директора кинофабрики и по всей улице валялись баббины киноплёнки различных фильмов и масса мальчишек собирала все эти обрывки, а затем менялись между собой.

   Вот в городе Шостка я узнал о Трижды Герое лётчике-истребителе Иване Никитовиче Кожедубе, уроженце села Ображеевкв, которое находилось вблизи города Шостка. В село Ображеевку даже была экскурсия, к дому, где раньше жил Иван Никитович Кожедуб. Темы экскурсии было две: зимой - в дом, где раньше жил Трижды Герой Иван Никитович Кожедуб, весной и осенью - на Десну или её притоки в виде экскурсии натуралистов.

   В этот период рядом с нами жили интересные соседи, у которых ребята, постарше меня, хорошо рисовали и вот они мне нарисовали погоны, как настоящие, от рядового до Генералисимуса Советского Союза, а также все ордена и медали. Вот это меня окончательно и приобщило к Вооружённым Силам Советского Союза и, в частности, к авиации.

   На этом моё годичное знакомство с городом Шосткой прервалось.Меня снова родители привезли в село Весёлое, где летом я сильно поранил ногу и лежал дома более полугода, выполняя по минимуму домашнее задание за 3-й класс. В большей степени это было чтение всех учебников и рисование, так-как родители купили мне набор из 24 цветных карандашей, которые за год я их почти полностью изрисовал.

   В 1951 году родители переезжают в посёлок Эсхар, Чугуевского района, Харьковской области. В 10 км от посёлка Эсхар находится военный аэродром Чугуевского военного лётного училища лётчиков-истребителей. В 1951 году уже шла война в Корее и училище готовило первых лётчиков-истребителей на реактивных самолётах МиГ-15. Они летали вокруг нашего посёлка днём и ночью и часто так низко, что можно было видеть фигуру лётчика в кабине.

   Вот в такой обстановке начал я учёбу в четвёртом классе Эсхаровской средней школы. Когда я приехал в посёлок Эсхар, то был очень далёк от того, что этим уже связал свою жизнь с авиацией. Просто всё складывалось так, что судьба меня толкала к военному делу и особенно к технической его части и в частности к авиации.

   Нет, я, конечно всячески сопротивлялся, но постепенно всё глубже и глубже вникал в эту часть школьной программы -физику, в эту мужественную часть армии - "летающие солдаты" и в то же время читал всё, что находил в библиотеке об авиации, её истории и о её мужественных людях, хотя сам таким себя не считал.

   Сначала я метался между конструированием (строительством) самолётов и их эксплуатацией, но затем чётко остановился на их эксплуатации, хотя и понимал приверженцев конструирования конкретных самолётов и вертолётов и их патриотизм и любовь к своему изделию.

   Пройдя весь путь в авиации от выпуска в полёт подготовленного летательного аппарата и до учёбы специалистов, чтобы подготовить к полёту этот летательный аппаратов, я остался доволен тем, что вся моя жизнь прошла среди этих красивых созданий рук человеческих, которые могут управляться человеком и могут повиноваться человеком. Не каждому человеку везёт в своей профессии, но мне в данном случае повезло. Я влюбился в свою работу, влюбился в то, что создают люди своими руками, а я готовлю это к полёту и отвечаю за это.


   Глава 20. Один день Лёньки Зюкина

                А мы и не скрываем, что из деревни родом,
                Теперь таких закатов нам видеть не пришлось.
                И не сотрут из памяти, деревню наши годы,
                Спасибо тебе, Господи, что жить там довелось.

                Из песни на слова Михаила Ворсина


   Меня зовут Лёнька, а ребята кличут меня «Лёнька Зюкин», хотя у меня другая фамилия, но в селе как-то привыкли меня звать по фамилии бабушки, а не по мамкиной фамилии. Папка мой ушёл на войну с первых дней и от него никаких известий не было, а теперь уже прошёл почти год, когда война закончилась. Мой дед Федот или Федос, многие и так его звали, умер ещё за три года до начала войны.
 
   Сегодня я в первый раз буду сам пасти корову. Мне так хотелось быть взрослым, что я всячески старался помогать и мамке и бабушке и даже своим тёткам, которые жили на других концах села.
 
   Этот день пришёл. Снег недавно сошёл и трава ещё еле-еле пробивалась сквозь ещё не совсем оттаявшую на пригорках землю. Корова, чуть державшаяся на застоявшихся в хлеву ногах, выйдя за ворота сразу начала что-то искать на земле, схватывала что-то губами и даже жевала или делала вид, что жевала. Иногда ей что-то не совсем нравилась и она громко фыркала, словно лошадь, но только после этого следовало не ржание, а какое-то сопение.

   Я за всем этим наблюдал и был недоволен, что Зорька, так звали корову, не обращает на меня внимания и не считается со мной, как с хозяином, хотя в хлеву и во дворе она меня слушалась.
 
   Вот она снова пошла не туда, где проросла уже трава, а в сторону плетня, огораживающего сад и начала грызть прутья загородка, пытаясь обглодать старую прошлогоднюю кору. Мне это надоело и пришлось хлестнуть корову лозиной, которую мне вручила бабушка. На удивление Зорька послушалась, бросила грызть плетень, увидела соседскую корову Маньку, тоже неуверенно бредущую по улице, и как-то более энергично, в раскачку пошла в её сторону, как бы сбиваясь в стадо.
 
   Тут из своих ворот показался и Манькин хозяин, мой одногодок Иванюшка и бегом, шурша своими полотняными, выкрашенными фиолетовыми чернилами, штанами, начал догонять корову, которая уже норовила потереться боком о шаткий соседский плетень, который держался на двух гнилых кольях и мог вот-вот завалиться, что закончилось бы ссорой с соседями. Но тут из ворот вышла бабушка Горпина, наша соседка, и хлестнула Маньку толстой хворостиной, отогнав её от своего плетня.  Корова отскочила от плетня с несвойственной для неё резвостью и трусцой побежала навстречу моей Зорьке и появившейся из ворот двора Зеновых корове Галке, чёрной масти с отломанным рогом.

   Так, постепенно собираясь, и коровы и маленькие пастушки, медленно двигались по хуторской улице в сторону леса. Все были гордые, что им доверили пасти своих коров, так как общее стадо с главным сельским пастухом и двумя подпасками будет собрано месяца через полтора, когда подрастёт трава и коровы будут пастись на одном месте и не будут разбегаться на колхозные поля, на которых ярко зеленеют озимые Поля охраняет объездчик на лошади и мы боимся его пуще волков, которые шастают в округе.

   Через какое-то время коровы самостоятельно сбиваются в стадо, а мы в общую группу, которая начинает жить своей повседневной жизнью, делясь последними новостями, предъявляя предыдущие претензии, старшие младшим иногда давая подзатыльник, но без особой вражды и через минуты забывая существующие размолвки, так как делается общее дело и надо помогать друг другу. Да и те, кто младше, не обижаются на старших, так как можно будет сидеть рядом с ними и слушать интересные случаи или разные страшные пересказы.

   Продолжая покрикивать на своих коров, мы шли с нашим маленьким стадом по улице хутора. Вот уже прошли Лабузовых, прошли Горбенков, Бурнаковых, Данилиных и подошли к краю хутора. На краю нашего хутора Майского было два места, мимо которых нам детям по одному было ходить страшновато. Первое, это — землянка, в которой жили Привальцевы и за ней большая куча обгоревших брёвен, заросших многолетним бурьяном. Это сгоревшая хата Люковых, которую сожгли каратели в конце февраля 1942 года после боя с отрядом партизанского командира Сидора Ковпака. Хату и в ней всю семью, пять девочек и мамку с папкой-инвалидом, сожгли за то, что у них в печи партизаны пекли хлеб до того, как начался бой. Старшая дочка была лучшей подругой моей мамки и это ещё больше меня пугало, хотя с тех пор прошло уже больше шести лет.  Тот бой часто вспоминали и обсуждали в селе взрослые, так что мы мальчишки, которые во время тех событий были очень маленькими, знали всё в мельчайших подробностях.
 
   Но вдали уже был виден лес и наше стадо ускорило шаг, а за животными засеменили и мы. До места, где все обычно пасли скот в это время осталось идти совсем немного, чуть больше полкилометра, это место у нас называли Берёзками, а перед этим были Дубки, где летом было очень много белых грибов и сыроежек.

   Переговариваясь между собой и покрикивая на коров, мы быстро дошли до Берёзок и распустили коров, которые разбрелись между молодым березняком и начали жадно щипать траву. Сено, заготовленное прошлым летом, давно закончилось и коровы даже всю солому подъели, так что последнее время они были впроголодь, хотя хозяева и старались их подкармливать. Бабушка так и говорила: - Всё, что можно, надо отдавать Зорьке. А можного у нас было не так много, часто самим не хватало.
 
   Коровы были пристроены и мы занялись своими делами. Сначала Пашка Коржов, он же Четёвка, начал рассказывать, как охотники этой весной у Сосенок устроили засаду и настреляли трёх волков. У Сосенок было конское кладбище там рядом в логу водились волки, особенно зимой. Охотники вырыли землянку, устроили засаду, убили трёх волков, а остальные волки не испугались и начали раскапывать землянку. Патронов у охотников было мало, они закончились и спасло охотников только то, что мимо ехали подводы, которые вывозили на поля навоз, люди начали кричать и волки хотя и не сразу, но разбежались.

   В это время, где-то за кустами глёда послышались голоса и к нашей группе вышла ещё одна группа ребят, впереди которой шёл Митька Данин и в руках у него была немецкая винтовка с наполовину разбитым прикладом. Мы все столпились вокруг него, стараясь потрогать уже заржавевшую винтовку, а он всё пытался открыть затвор, но на спусковой крючок не нажимал, боялся, что разорвёт ствол, как уже бывало. Постучав о пень, Митька наконец открыл затвор и заглянул в ствол, патрона не было. Мы начали думать, что делать с винтовкой дальше. А пока Митька пошёл её прятать, чтобы никто не нашёл и не забрал себе. Мы снова уселись на свои мешки, которые брали от дождя, и начали рассказывать, кто какое оружие видел. Я вспомнил, что у тех солдат, что были на постое у нас в хате видел настоящие гранаты, «лимонки», которыми они собирались глушить рыбу в Клевени, это речка у нас такая. А Витька Крюков, или просто Вика, рассказал, что у них дома целых три карабина и целая сумка обойм с патронами. И действительно, у Крюковых квартировали солдаты, которые охраняли уже срубленный лес, который вывозили на станцию в Шалыгино или в Баничи на студобеккерах. Мы каждый день видели, что кто-то из них шел с карабином за спиной по направлению в Кавёнский лес, где пилили толстенные дубы. Иногда они ходили в лог тренироваться стрелять и мы, мальчишки, увязывались за ними, хотя они нас близко не подпускали. Зато, после стрельбы мы ходили и собирали новенькие блестящие гильзы, которыми игрались или меняли на что-нибудь с теми, кому не досталось этого добра.

   Затем кто-то вспомнил, что уже можно собирать берёзовый сок и пошли в ту сторону, где было несколько толстых берёз, так как коров мы пасли в кустарнике, где были маленькие берёзки по два-три метра. Не доходя до берёз мы встретили трёх охотников, которые спросили что мы тут делаем. Мы ответили, что пасём коров. Тогда один дядька сказал, что они идут бить волков и им нужны загонщики. Еще спросили, сколько нас и когда оказалось, что больше двадцати, то начали уговаривать нас, что два-три человека попасут коров, а остальные пойдут с ними загонять волков. Нам обещали, что, если они убьют волков, то купят нам всем конфет и мы согласились. Оставили трёх самых старших ребят, они не захотели сами идти, и мы, в основном малышня, пошли с охотниками.
 
   Идти пришлось не так далеко, километра полтора, на Попово поле, которое примыкало к лугу, заросшему кустами ольхи переходящему в болото. Болото здесь было кусками, где вода, а где сухие бугорки, по которым мы и должны были идти, так как по мокрому нам было не пройти, мы были в лаптях и быстро промокали. Мы старались проходить по сухим бугоркам, которых было много и идти было удобно. Нам сказали, что надо идти и громко кричать, свистеть, аукать, ну в общем вести себя шумно. Идти надо было по болоту чуть-чуть забирая вправо, так чтобы выйти к лесу, но близко к лесу не подходить, а остановиться около ёлок, которые росли на островке посредине болота и их было далеко видно.

   И мы пошли. Кричали, свистели, а ещё у нас, у некоторых, были такие трещётки, сделанные из дерева, с которыми взрослые ночью охраняют хутор от волков и лисиц, отпугивая их сильным треском. Видеть один другого мы не видели, но слышали хорошо. Я, например, справа слышал Иванюшку, а слева я слышал свист Вики, он очень хорошо свистел, засунув пальцы в рот, так из наших ребят не умел свистеть никто. Так мы дошли до ёлок и остановились, не зная, надо кричать или можно перестать кричать. Я покричал-покричал и начал прислушиваться, а поскольку сказали сильно не приближаться один к другому, то я стоял на месте прислушиваясь и изредка покрикивая а-а-а-а-а! Затем замолкал и снова -а-а-а-а-а! Потом начал звать:

   — Вика-а-а!

   И снова:

   — Иванюшка-а-а-а!

   И вдруг справа услышал взрослый голос:

   — Иди сюда-а-а!

   Я с радостью побежал направо сторону и скоро увидел Иванюшку и ещё несколько человек, а один из охотников, который мне кричал, пошёл в мою сторону собирать других ребят. И скоро мы собрались все. Охотники сказали, что двух волков они видели, но они были далеко и поэтому в них не стреляли. Нам сказали отдохнуть и тогда пойдём в другую сторону. Несколько человек отказались опять идти загонщиками, но старшие ребята их уговорили, пообещав, что это последний раз.

   Мы начали новый загон, теперь уже вдоль леса, так как эта часть леса была почти непроходимой, с буреломом и заросшая непролазным терновником. Скорее всего здесь и находились логова волков, которых мы пытались выгнать на охотников, но волки очень хитрые и хорошо знают все тропы и лазейки вокруг своего логова.

   Мы кричали, свистели, трещали снова, но теперь справа и слева меня оказались другие ребята и я с ними уже не перекрикивался, хотя слышал их крики и свист. Иногда я подходил к моему напарнику, что был справа и даже видел его, но тогда я  удалялся от того, кто был слева и даже плохо слышал его. Постепенно я шел медленнее и медленнее, так что слышал крики своих напарников впереди. Потом кто-то выстрелил далеко справа и через две-три минуты — далеко слева.

   И вдруг между кустами ольхи вдалеке увидели одного волка, какой-то серо-желтоватый и я начал кричать сильно-сильно, так, что волк побежал быстрее, видна была над низкими кустами только его спина и та быстро скрылась.

   Потом увидел другого уже поближе, этот какой-то более серый и бежал как-то медленно, как бы нас и не боялся. Даже одно время я увидел его спину и холку приближающуюся к нам, но я закричал сильнее и он свернул сначала в сторону, а потом побежал назад. Я почувствовал, что устал и присел на куст лозы, подогнув ветки. Сидел минуты три, а может больше и хотел встать, но ноги так устали, что не хотелось вставать. Потом испугавшись, что могу отстать от всех, я быстро вскочил и побежал вперёд, уже не крича, а просто издавая какие-то невообразимые звуки, наподобие визга.
 
   Где-то справа от меня раздались снова один за другим два выстрела с интервалом в три-четыре минуты, а потом где-то передо мной раздались выстрелы дуплетом, очевидно стреляли из двуствольного ружья. Но у наших охотников были только одноствольные ружья. Думая об этом, я уже не бежал как прежде, а тяжело шёл, еле переставляя ноги и уже ни о чём не мог думать, хотелось, чтобы всё это скорее закончилось и я пошёл домой. Ещё я подумал, что мне эти места совсем не знакомые, трава не такая, мало осоки и кусты другие, не низкая лоза, а высокий верболоз, который растёт вблизи ручьёв или речек. Но до Клевени было далеко, наверное я дошёл до карьеров торфоразработки, а это очень далеко.
 
   Затем стреляли где-то совсем далеко и потом я перестал слышать ребят справа и слева и когда солнце зашло за облака, я совсем растерялся и не знал уже куда идти. Кроме того, осматриваясь, я несколько раз повернулся и уже не понимал даже с какой стороны я шёл. Кусты вокруг были одинаковыми, а следы, хотя и были видны, но обходя мокрые места, я кружил и теперь вся лужайка была затоптана моими следами.

   И тогда я заметил, что в той стороне, куда иду, почти нет сухих мест, а всё больше воды, тогда я немного повернул вправо и пошёл уже по сухому, да и другой дороги не было видно, справа, слева и позади меня была вода. Решил идти вперёд, а если пойму, что не туда иду, поверну налево или направо, хотя не представлял, как я это пойму и пойму ли вообще. Но всё равно пошёл вперёд.

   Так я шёл молча, кричать больше не хотелось, да и других криков я не слышал. И вдруг я услышал стрекот сороки, обрадовался и пошёл в ту сторону, значит там кто-то был. Если сорока стрекочет, то там кто-то ходит и она за ним летает. Но чем дальше шел в сторону сороки, тем гуще становились кусты и тем труднее было идти. Обычно такой густой молодняк растёт на краю леса, где много солнца и при дожде этим кустам достаётся много воды. Да и сорока далеко чувствует того, кто приближается к её гнезду. Думая про это, я заметил просветы между кустами и пошёл ещё быстрее.
 
   Вдруг кусты закончились и впереди меня была большая то ли поляна, то ли кусок луга, а на том краю, примерно, как через три дороги стоял волк. Увидев меня, он прыгнул в сторону, волк голову не поворачивает, он поворачивает всё туловище, и скрылся в кустах в той стороне, куда мне надо идти. Мне стало как-то спокойнее, но в какую сторону мне направиться я никак не мог решить. А идти надо было, не стоять же мне здесь до вечера или пока кто-нибудь не придёт. Но что никто сюда больше не придёт я уже понял наверняка.

   Я не знал, что мне делать. Идти за волком боялся, а идти в другую сторону не мог, так как понимал уже, что могу окончательно заблудиться. Я стоял и молча плакал. Вдруг из облаков показалось солнце и я хоть примерно понял, в какую сторону мне надо идти, это примерно наискосок направо от того места, куда убежал волк. Я уже начинал бояться встретиться с ним опять. Но страх остаться здесь, на болоте, на всю ночь, пугала ещё больше и мне не оставалось ничего другого, как начать двигаться и как можно быстрее.
 
   Теперь уже я не шёл, а бежал, цепляясь за корни кустов и спотыкаясь о кочки. Страх, что я пошёл не в ту сторону, прошёл или наступила уверенность в моём правильном решении, но теперь мне не казалось, что на этом болоте или в лесу можно заблудиться и остаться на ночь. Теперь об этом даже не думалось, а думалось, что вот-вот всё это закончится и всё будет хорошо. И я побежал из последних сил, хотя и сил поприбавилось.
 
   Бежал, бежал, долго бежал, а когда остановился, запыхавшись, то увидел, что добежал до того места, где мы останавливались перед первым загоном. Но, мне казалось, что я бежал совсем в другую сторону. Но хорошо было и то, что с этого места я немного знал дорогу назад. Сюда мы шли медленно и я само собой осматривался вокруг, так как в этих местах раньше ещё не был. Вот наполовину подрубленный ольховый куст, вот место, где нас собирали охотники, всё вытоптано вокруг, а вот и длинное лыко, с которым сюда шёл Вика, он, наверное, забыл его здесь. Убедившись, что я нашёл дорогу обратно, дальше пошёл уже медленнее, с уверенностью, что скоро выйду к Березкам, туда, где может ещё и пасётся Зорька.
 
   Но когда хотел найти тропинку к тому месту, где мы оставили коров, то опять начал плутать, так как теперь я уже опять был в лесу и мне очень трудно было определить точно, куда надо идти, мне всё время казалось, что отклоняюсь в сторону болота. Поэтому, я через некоторое время чуть-чуть поворачивал направо, а через какое-то время поворачивал чуть-чуть налево. Казалось, что так можно выйти именно в то место, куда мне нужно. Так делала бабушка, когда мы с ней однажды заблудились, собирая грибы. Бабушка мне много чего рассказывала, как не заблудиться в лесу, но когда это пригодилось, я всё перезабыл, а то что помнил, всё поперепутал и теперь не был уверен, что запомнил всё правильно. То же, что вспоминалось я старался применить именно так и это увенчалось успехом.

   Наконец впереди появился просвет и я вышел на Попово поле, но совсем с другой стороны. Я снова побежал через поле и тут я понял, что плутал по болоту и лесу очень долго, уже начало вечереть, а к этому времени надо было уже быть дома. Да я и не знал, пришли ли ребята к коровам или нет, а если пришли, то пригнали они нашу корову со своими домой или нет. Ничего я этого не знал, поэтому шёл туда, где оставил пастись свою корову. На всякий случай не очень громко позвал:

   -Зорька! Зорька! Зорька!

   Остановился, немного послушал, но в ответ никаких звуков не было. Тогда я позвал прокричав, что было силы:

   -Зорька! Зорька! Зорька!

   И тут в ответ я сразу услышал громкое мычание коровы. И испугался. Уж очень издалека слышалось это мычание, значительно дальше, чем то место, где мы оставляли коров пастись. Чего-то испугавшись, я снова побежал в ту сторону. Бежать было легче, лес был реже, уже перешёл в кусты, но ноги устали, скользили по сырой земле и бежать приходилось всё медленнее и медленнее, пока я снова не перешёл на шаг, тяжело дыша. Я конечно обрадовался, когда услышал мычание коровы, но ещё не был уверен, что это наша корова, потому что звуки доносились издалека и совсем не с того места, где мы оставляли коров. Но решив убедиться, кто же мне откликается я побежал вперёд.
 
   Добежав до того места, где мы оставили коров, я с ужасом понял, что все погнали своих коров домой.

   Тогда я начал звать:

   - Зорька! Зорька! Зорька!

   Но ответа не слышал и не знал в какую сторону к ней идти. Да и уже было довольно сумеречно. Теперь я уже был почти уверен, что мне показалось мычание, а это какой-нибудь леший заманивает меня в лес. Мне и бабушка много рассказывала сказок про разных лешачков и с ребятами мы тоже про них разговаривали иногда. Поэтому, я так испугался, что у меня ноги перестали идти и я остановился. Но потом пересилил себя и тихонько, крадучись пошёл дальше, да и искать-то надо было как-то корову.

   Я снова начал звать. Но тут раздался какой-то истошный крик:

   -Орька! Орька! -Ха-ха-ха-ха-ха! Ух! Ух!

   И у меня холодок по спине пошёл, так было страшно. Но я опять начал звать:

   - Зорька! Зорька! Зорька!

   И вдруг я услышал:

   - Му-у-у-у-у!

   Это было хоть и далековато, но уже как-то определённо. А становилось всё темнее и темнее. И я снова побежал уже в сумерках. А мне вслед:

   - Ха-ха-ха-ха! Ух! Ух!

   Это было похоже на крик филина или болотного луня. Но думать об этом было некогда, хотя и страшно было до ужаса.

   Чтобы не так было страшно, я бежал и тоже орал что силы:

   -Зорька! Зорька! Зорька!

   И ещё между этим шептал:

   - Зоречька! Коровка! Моя хорошенькая! Зоречька! Коровка!

   И уже почему-то слёзы катились из глаз так, что я ничего не видел, хоть и ежеминутно вытирал их рукавом.

   Пробежав довольно много я снова испугался, что я не туда бегу и не слышу Зорькиного мукания, остановился, прислушался и что есть силы закричал:

   - Зорька-а-а-а-а!

   Закричал так, что у меня начал хрипеть голос и я перестал кричать. В это время я услышал какой-то шум и прямо на меня из кустов вышло что-то большое и тёмное, сильно плямкающее жвачкой и только теперь я понял, что мы находимся рядом с колхозным полем, где посеяны озимые и Зорька была на этом поле, паслась там. Тут я испугался ещё больше, вспомнив про объездчика, который охраняет посевы. Поэтому, я рукой хлопнул её по боку, чтобы она шла быстрее и побежал впереди подальше от колхозных зеленей. Корова, на удивление, быстро пошла за мною, а я всё старался вспомнить, в какой стороне дорога, чтобы быстрее выбраться из леса. Но корова сама уже шла в ту сторону, где я думал находится дорога. Приметы сходились, ближе к дороге пней было меньше, а глубоких ям больше, это рабочие разрабатывающие лес, в прошлом году здесь корчевали лес и выкорчевали только близко от дороги, а дальше почему-то корчевать не стали. Поэтому мы шли правильно.

   Через несколько минут мы вышли на дорогу, которая вела в Кавёнский лес и я узнал это место у развилки, где другая дорога от развилки вела к речке Клевень, туда мы ходили на рыбалку. Тут я успокоился, перестал плакать, но всё время прижимался к морде коровы и она казалась мне такой мягкой и тёплой, пахнущей какой-то травой, хотя трава ещё чуть-чуть только выросла. Я семенил за коровой и приговаривал шепотом:

   - Уже недалеко, уже скоро будем дома! Подожди, скоро будем дома! Уже немножко! Уже совсем немножко!

   Корова фыркала, а мне казалось, что она со мной тоже соглашается, только сказать не может. От этого мне становилось спокойнее и даже не так холодно, хотя перед этим я не попадал зуб на зуб, всё время дрожал.
 
   Я не отходил от Зорьки, шёл, или почти бежал рядом, касаясь рукой за её толстый бок, несмотря на то, что ступал я по лужам и ноги мои сильно промокли. Раньше я этого не замечал, а теперь даже чувствовал, что в лаптях что-то чавкало и портянки сильно сползли по ноге. Но поправлять было некогда, я старался как можно быстрее выбраться из этого страшного ночного леса, который не только не защищал нас с Зорькой, а ещё больше пугал разными шорохами, эхом и какими-то страшными тенями, кажущимися живыми.

   Мы приближались уже к краю леса, тем самым Дубкам, когда я услышал, что кто-то кричит у самого края поля в середине Дубков. Но Зорька шла очень быстро, я за нею еле поспевал и мне было плохо слышно, кто это и что кричит, да и мне опять стало страшновато. Но ближе к краю леса, я решил остановиться и прислушаться. Корова тоже замедлила шаг, как будто ей тоже было страшно и она не хотела отходить от меня. Мы остановились и тогда я услышал мамкин голос:

   - Лёня-я-я-я-я! Лёня-я-я-я-я! Лёня-я-я-я-я!

   И тишина! Я сразу же ответил: - Ма-а-а-а-а! Ма-а-а-а-а!   

   И Зорька тоже отозвалась: — Му-у-у-у-у!
 
  Я хлопнул Зорьку по боку и быстро побежал по дороге, а корова побежала за мной следом, громко дыша и не отставая от меня. Вскоре мы выбежали на край леса, где начинался луг. К этому времени уже стемнело и видны были только силуэты, но мы уже уверенно бежали по знакомой дороге и даже чуть-чуть замедлили бег.

   Чтобы удостовериться, что мне не послышалось, я снова начал звать:

   - Ма-а-а-а-а! Ма-а-а-а-а!

   И увидел мамку, выбегающую из-за толстых дубов, которая нас увидела и запричитала:

   - Лёня! Зорька! Вы что, заблудились?

   Уже порядком стемнело и если бы мы с Зорькой стояли, то мамка нас и не увидела бы. Я тоже её только увидел, потому что она бежала к нам. Она подбежала к нам, сразу ощупала меня, всё ли у меня в порядке, не ушибся ли я, так как было темно и какой я был грязный и растрёпанный она не видела.

   Зорька тихонько мычала и тёрлась об мамкины руки, а я не выдержал и почему-то расплакался взахлёб. Но мамка сказала:

   - Ладно, ладно, пошли скорее домой.

   Но услышав, как чавкает вода у меня в лаптях, начала опять причитать:

   - Да ты весь мокрый, вы, что в болото ходили?

   Но я уже ничего не соображал, да и ответить ничего не мог, а просто семенил и семенил за быстро идущими мамкой и Зорькой.
            
   Мы уже опять проходили мимо сгоревшей хаты Люковых и мамка, проходя мимо, перекрестилась, а у меня от страха опять пробежал холодок по мокрой уже спине и я ещё быстрее побежал рядом с Зорькой.

   В окнах хат, мимо которых мы шли уже были видны мигающие блики от керосиновых ламп и каганцов, во дворах мычали коровы, блеяли овцы, хрюкали и визжали по двору свиньи и поросята, вся живность просила корма или уже его получила.
 
   Минут через десять мы уже были дома. После того, как я умылся мамка осмотрела все мои ссадины и царапины, смазала их какой-то мазью, я забрался на печку и меня сморило тепло, о котором мечтал всю вторую половину дня. Наступило блаженство.
   Так закончился мой длинный-длинный день с приключениями. Мамка и бабушка о чём-то меня спрашивали, но я уже спал.

   Через неделю я узнал, что загонщиками мы были для того, чтобы охотники из логова волков, которое они нашли, забрали волчат, а если повезёт, то и застрелить волков. Волчат они забрали, а застрелить волков у них не получилось. И тогда мне почему-то стало жалко и волков и волчат. Да и с конфетами нас обманули.


   Глава 21. Мир шире, чем я представлял

   Мир очень интересный. Наступили тёплые весенние дни.

  Мы с ребятами ходили за баранчиками, так у нас называли первоцвет. Это такие жёлтенькие мелкие цветочки на мясистом стебле, который очень сладкий на вкус. Мы рвали их целыми охапками и съедали несметное количество. В это же время рос и щавель, но мы иногда лакомились только «опуциками», это тоже мясистые стебли щавля, которые пошли в рост, чтобы цвести и дать семена. Но щавель всё таки был кислым, быстро набивал оскомину и его много съесть было нельзя. Не то, что баранчиков.

   В лес с ребятами мы ходили и чтобы посмотреть разных зверьков, птиц или вырезать себе удочку или батог для кнута, которые мы плели каждый себе, чтобы пасти или загонять домой корову. Хорошие удочки получались с орешины, а батоги с дуба или берёзы, а то и с ветки верболоза. Из вербы делали свистульки на разные тона, сильный, слабый и переливистый.

   Особенно хорошо в лесу было, когда цвела черёмуха, а тогда зацветал глёд и рвали целые охапки цветов, приносили домой и дома пахло то ли весной, то ли летом, но в хате становилось как-то красивее, особенно хорошо было засыпать с этим запахом или просыпаться утром, как будто ты спал где-то в лесу.

   Ещё нравилось нам искать гнёзда разных птиц и посмотрев издалека на четыре-пять крапчатых яичек в гнезде, ждать, когда появятся птенчики. Бабушка и мамка строго настрого не разрешали подходить близко к гнёздам, потому что птичка может бросить своё гнездо или даже птенцов. Особенно важно, если это гнездо было в нашем дворе, в нашем доме или на нашем огороде. Птичка, бросившая на усадьбе гнездо, больше не возвращалась на это место на следующий год и это считалось плохой приметой. Родители также не разрешали трогать гнёзда в лесу, на лугу, в поле.

   Правда, не все этого придерживались. Мои двоюродные сёстры по отцу и их брат, наоборот, разоряли гнёзда, а яички прокалывали иголкой и выдували и нанизывали на нитку, как бусы. Двоюродный мой брат Шурка был старше меня на десять лет и он эти низанки яиц собирал для кого-то, а его сёстры Нинка и Манька помогали искать гнёзда. А узнал я это случайно. Как-то нашёл гнездо жаворонка и показал его Маньке, она сказала, что ни разу не видела гнезда жаворонка. А потом вижу, что жаворонок в этой стороне по утрам не поёт, посмотрел издалека, а гнездо-то разорено. А на ниточке у Шурки появились четыре яичка жаворонка. После этого я больше никогда никому гнёзд, которые я находил, не показывал. А когда рассказал мамке про этот случай, она сказала, что у тех, кто разоряет птичьи гнёзда, своей хаты не будет.

   Кроме того, что мы ходили в лес, на луг, по болоту, на поле, мы помогали и дома по хозяйству. Обычно, в конце весны и в начале лета мы помогали на огородах. У нас огород был почти девяносто соток. Это без двора и без сада. Всё это мамке и бабушке надо было как-то вспахать, вскопать, засеять и часть всего забороновать. В первые годы после войны огороды вспахивали лошадьми, волами и даже собственными коровами. Мамка была бригадиром и брала коня в бригаде, когда кони были свободными, а в прошлом году пахали волами. Обычно бабушка вела коня, а мамка шла за плугом.

   После того как огород вспахали, на ближнем к хате крае огорода нарезали грядки, где садили рассаду помидоров, капусты  и сеяли свеклу (столовую и сахарную), огурцы, морковку, горох, мак. Чуть дальше — картошку, коноплю, лён, просо. А всё остальное засевали рожью, пшеницей, ячменём, овсом и иногда викой. Были и другие культуры, такие, как табак, но это не каждый год, а по необходимости.

   Между работой и походами по лесу мы играли в разные игры. Место для игр, было как раз напротив нашего двора, на пригорке, перед нашим садом. Этот пригорок оттаивал и высыхал раньше всех на нашем хуторе, поэтому сюда приходили ребята со всего хутора. Как раз, на этом пригорке собирали каратели всех жителей хутора после боя партизан С.А.Ковпака с мадьярами и немцами, когда сожгли в хате на краю села семью Люковых: мать, отца-инвалида и пятерых девочек, мал мала-меньшая. Старшая, ровесница моей мамки и была подругой моей мамки. На этом же пригорке был колодец, один из четырёх на нашем хуторе, куда четверть людей ходила по воду и тут же узнавали все сельские новости.

   Мы на этом пригорке, или как мы его называли, бугре, играли в лапту, в свинью, в ножички, в камешки, в городки и в другие игры. Всё дело было в том, чтобы найти мяч для лапты, чушку для «свиньи», ножичек или набор камешек, а если повезёт, то и городошный набор.

   Вот с мячом как получилось. Прошёл слух, что мяч можно будет выменять у тряпичника, за фунт крылышек хрущей, так у нас называли майских жуков. Мы всем хутором начали ловить майских жуков и отрывать им надкрыльевые панцири. А когда насобирали фунт и принесли тряпичнику, то он просто рассмеялся и сказал, что это шутку такую люди распустили, чтобы дети майских жуков уничтожала. Так мы и остались без мяча. Только позже кто-то из ребят привёз мяч из цельной пористой резины. Когда приносили тряпичнику надкрыльевые панцири майских жуков, я насобирал дома разных тряпок и на них выменял у тряпичника два маленьких рыболовных крючка. У нас только у некоторых ребят были собственные рыболовные крючки.

   Глава 22. К нам приехали «студобеккеры»

   Дни шли за днями, всё было однообразно, но в один из дней, ближе к концу июня, когда мы сидели на плетне, по дороге из Шалыгано появился столб пыли, он был виден задолго до того, как на дороге мы увидели машины. Много машин. Они были жёлтые, белые, зелёные, синие и ещё других цветов, как будто коробка цветных карандашей которую я видел в кооперации.

   Машины не поехали в село, а повернули к нам на хутор. Мы слезли с плетня и побежали на улицу. Машины ехали в нашу сторону и первые остановились напротив нашей хаты, у колодца, на нашем пригорке. Остальные выстроились вдоль улицы.

   Машины так близко я видел первый раз, а таких машин вообще не видел. Вокруг машин собрались наши хуторские мужики и говорили, что это «студобеккеры». Машины хоть и запылились, но видно было, что они новенькие. На большинстве из них не было привычного для нас кузова, как я видел на картинке, а было несколько столбиков, соединённых цепями. Было несколько машин и с кузовами, покрытыми брезентом, тоже новеньким. Мужики, которые пришли с войны сразу залезли в кузов одной из машин и ловко как-то из борта сделали сидения для людей, на которые разрешили и нам залезть.

   Шофёры и те, кто с ними приехали, они были в военной форме, но без погон, начали разгружать с кузовов разные штуки, название которых я ни разу не слышал: лебёдка, компрессор и другие. Пока все разговаривали, меня заинтересовала лебёдка с блестящей ручкой и шестерёнками. Я решил зачем-то подставить губу между шестерёнками и дотянувшись рукой до ручки, чуть крутанул её. И сразу почувствовал сильную боль в губе и солоноватый  привкус крови во рту. Я замычал, потом закричал, а увидев кровь на своей одежде — заплакал. Тогда окружающие кинулись ко мне и, узнав в чём дело, начали громко хохотать. Не понимая в чём дело, я перестал плакать и тоже начал исподволь улыбаться, если эту гримасу так можно было назвать. Лицо у меня было заплаканное, а нижняя губа сильно кровоточила и уже распухла, Кто-то спросил, где я живу и отвёл меня к нашей хате, это почти рядом. К этому времени ребята сообщили бабушке, что я поранился и она выбежала за ворота меня встречать, такого зарёванного и окровавленного.

   Дома бабушка остановила кровь, смазала рану чем-то из своих скляночек и боль сразу утихла. Чтобы меня не ругали, я прилёг на лежанку у печки и уснул.

   Когда проснулся, в хате было шумно, по хате ходили какие-то мужчины и носили какие-то мешки и картонные коробки. Я сначала перепугался, думал, что это из-за меня, из-за того, что я наделал с тем механизмом. Но услышав спокойный голос бабушки, успокоился и сам. Она говорила кому-то, куда надо поставить тот мешок, а куда поставить другие мешки. И тут я понял, что к нам опять кого-то подселяют, так всегда делали, когда в село приезжали рабочие на лесоразработки. Тогда приезжих расселяли «на постой» по хатам, к тем, у кого небольшая семья, такая как у нас.

   Не успел я опомниться, как на средине хаты оказался стол с лавками, солдаты без погон усаживались тесно вокруг стола, раскрывали мешки и коробки, которые они притащили и начали готовиться то ли обедать, то ли полдничать. На столе появилось столько всякой всячины, что я сроду этого не видел. Я даже не знал, что такое есть на свете. А тут бабушка принесла им на стол большой чугун картошки, хотя у нас самих картошка старая заканчивалась, а молодую мы ещё и не подкапывали, она только зацветала. И мне стало жалко нашей картошки.

   Но тут самый старший из солдат отрезал два больших ломтя хлеба от большого каравая, а потом тонко отрезал сало от большого куска, положил это сало на хлеб и дал один кусок бабушке, а другой кусок мне. Я даже не успел от этого опомниться и поблагодарить, но какими я жадными глазами смотрел на это сало, было понятно чувство моей благодарности. Я ещё никогда такого сала и не видел. Большой, с взрослую ладонь, кусок розоватого цвета, с прожилками мяса по всей длине куска, такая роскошь мне даже никогда и не снилась. Но это между прочим, так как мне сны вообще не снились, а снились только цветные кошмары и мамку это очень беспокоило, она по этому поводу меня водила и к разным бабкам и даже к фельдшеру. И мне стало не жалко нашей картошки. Пускай едят, скоро новая вырастет. А вообще, этот день для меня стал настоящей сказкой, даже более невероятной, чем мне рассказывала бабушка по вечерам.

   Потом был ужин и меня угощали чем-то таким, что я даже не понимал. Это было и сладкое, и кисло-сладкое, и мягкое, и с каким-то неизвестным, но приятным запахом, похожим на свежую мяту. И уже уставший от нового окружения, я засыпал с конфетой в руке с пачкой печенья на подушке. Через полтора года после войны, в глухой деревне это была сказочная роскошь.

   Назавтра, когда я проснулся, никого в хате не было, мешки и коробки аккуратно было сложено во всех углах хаты, в сенях и на завалинке и под навесом во дворе. Всего было так много, что мне стало и неинтересно. Бабушка была на огороде и сказала, что у нас будут квартировать тринадцать человек и она будет им готовить, а ей будут писать по пол-трудодня. Когда зашли в хату она показала, что ей оставили из продуктов. Я сразу всё не запомнил и только со временем, когда меня всем угощали, это постепенно запоминалось. Там, в коробках, было сухое порошковое молоко, яичный порошок, банки разных консервов со специальными ключиками. Этот ключик крутишь, а металлическая ленточка из банки на него накручивается и крышка отделяется от банки. Было в коробках пачки печенья, галетами назывались, пачки сахара кусочками и коробочки разноцветных мармеладных конфет, и шоколадные плитки разной величины. Да много чего там было, всего и не запомнишь. Мне только запомнилось, как сказала бабушка, что всё это: и машины, и продукты — американские или как в деревне большинство говорили, «мериканские».

   Хотел ещё пораспрашивать бабушку, но в окна забарабанил сильный дождь она побежала смотреть всё ли во дворе убрано под навес. Я тоже выглянул в окно, на улице был настоящий ливень, такой, что даже вода сочилась через оконные рамы. Ещё во время партизанского боя в феврале 1942 году наша хата простреливалась насквозь и в основном все пули попали в окна, разбив стёкла и повредив рамы. Стёкла за эти годы кое-как вставили, а вот дыры в рамах бабушка замазала глиной, которая при сильном дожде вымывалась и дыры появлялись каждый раз после дождя.

   Под дождь идти не хотелось и я сидел у окна на лавке и ждал пока кончится дождь, а он шёл всё сильнее и сильнее. Уже по лужам поплыли пузыри, примета того, что дождь затяжной и сильный, по улице во всю бурлила вода, стекающая в огромную лужу за нашей хатой, а тут и загрохотал гром. -Теперь всё! - подумал я - Ни в какой лес мы не пойдём! А я так надеялся, что мы сегодня пойдём посмотрим гнездо трутней в Дубках. Ребята вчера их там видели и мы договорились их подразнить.


   Глава 23. Укусила гадюка после дождя.

   Но идти дразнить трутней в тот день не удалось, так как дожди зарядили на несколько дней и только на четвёртый день появилось солнце и ко мне прибежали Вика, Иванюшка, Пашка Коржов по прозвищу «Четёвка». Крикнув: - Ба! Мы в лес! - и не слушая, что бабушка скажет в ответ, мы понеслись по улице в сторону леса, обгоняя друг друга.

   Прибежав к Дубкам, мы увидели, что вода после таких дождей несётся с полей бурлящей речкой, хоть и мелкой, но широкой. Мы решили, что дразнить трутней пойдём в другой раз, а сегодня пойдём купаться в лесной глубокий овраг, где скапливается вода. Там даже можно как бы понарошку поплавать, так как плавать по настоящему ни я ни ребята не умели. И мы побежали к другому оврагу в лесу, который был примерно в километре от этого.

   Когда мы прибежали к другому оврагу, то на показалось, что в нём воды ещё больше, чем около Дубков, а вымоина настолько большая и глубокая, что заходить в воду нам было страшновато. Мы сели на край оврага, опустили ноги в поток воды и смотрели, как она бурлит вокруг наших ног. Хотя вокруг было уже жарко, но вода казалась очень холодной, как ледяной. Сидеть около глубокого места нам надоело и мы пошли, где вода разлилась широко, но было намного помельче, примерно нам по пояс. Вода была мутной, но не очень грязной.

   Мы начали брызгаться, бросаться глиной, стараясь сделать каждому отметину посредине спины, и когда уже все были в грязи, кто-то из нас увидел плывущего по воде ужа. Он старался от нас уплыть, но его течением несло прямо на нас и прямо на Пашку. А поскольку по воде убежать было трудно, то Пашка поднырнул и уж через него переплыл и поплыл по бурному течению дальше. Мы начали хохотать, изображая, как Пашка прятался в воду от ужа, а Пашка смеялся вместе с нами и раз за разом показывал, как он окунался в воду, чтобы прятаться от ужа.

   Так мы резвились в этой холодной воде пока не заметили, что воды стало меньше, наша лужа стала очень мелкой, можно было даже стоять на коленях и мы решили вернуться туда, где раньше было глубоко. Вернулись на то место и увидели, что теперь здесь нам как раз впору и мы опять начали изображать, что мы плаваем, передвигаясь по дну этой канавы. Течение было хоть и быстрое, но уже не такое сильное, как раньше.

   Эта дождевая вода была холодная и мы через некоторое время замёрзли. Вышли из воды и улеглись на лужайке. Я лежал около небольшого пня, как вдруг почувствовал лёгкий укол в ногу, чуть выше косточки. Я отдёрнул ногу и тут увидел, что мимо меня в сторону Вики извиваясь быстро ползёт чёрная гадюка и я закричал: — Вика! Вика! Гадюка!

   Вика вскочил, отбежал в сторону, схватил какую-то палку, их много принесло течением, и начал бить по гадюке. Он колотил палкой до тех пор, пока не отбил ей голову. Затем подцепил палкой и сбросил в воду.

   И только теперь я вспомнил о том, что я почувствовал какой-то укол в ногу и сказал ребятам. Мы рассмотрели в этом месте маленькую ранку, как царапину и Пашка сказал, что надо высосать яд. Он протёр мокрым подорожником ногу и попробовал сначала выдавить зубами, а потом и высасывать кровь. Он сделал так несколько раз и, сплёвывая каждый раз, протирал зачем-то это место подорожником. Затем мы промыли это место, где была ранка и на этом закончили моё врачевание, предположив, что гадюка может и не успела выпустить мне весь яд. И через несколько минут забыли об этом укусе, так как мы накупались и засобирались домой. Тем же путём мы возвратились на наш хутор Майский и разошлись по домам.

   Где-то ближе к вечеру, я увидел, что нога стала распухать и очень сильно болеть. Я пожаловался бабушке и сказал, что меня может укусила гадюка, очень уж сильно распухла нога. Бабушка распричиталась, разохалась, побежала к бабке Горпинке, нашей соседке, взяла у неё какой-то настой, какую-то мазь и начала меня лечить. Заставила выпить настой, к этому времени у меня поднялась температура, а затем намазала ногу мазью. Нога болеть перестала, но было сильное жжение, как будто ногу держали над огнём. Я уже бредил, но ещё всё воспринимал и помнил. А потом, как провалился куда-то.

   Проснулся утром, ещё было очень рано и слышно было, как в сенях с коровой разговаривает бабушка. Я попробовал позвать бабушку, но голос у меня был слабый и какой-то писклявый и хриплый. Попробовал встать, но голова закружилась и я снова опустился на подушки. И тут я понял, что лежу на кровати, хотя я всегда спал на лежанке или на печке. Тут вошла бабушка и опять запричитала. Затем быстро пошла в угол хаты и принесла мне кружку парного молока и поддерживая мне голову напоила меня.

   Оказывается, я был в бреду два дня и очнулся вот сегодня, на третий день. Все очень боялись, что сердце не выдержит, так как была очень высокая температура и я всё время был без сознания или бредил. А поскольку сейчас я был настолько слабый, что мне трудно было передвигаться то я просто лежал. Но лежать было скучно и я постепенно привстал, а тогда сполз на пол и потихоньку вышел во двор. Во дворе на воздухе мне стало сразу легче и я постепенно приходил в себя. Через час я уже ходил по двору, перелезал через перелаз на огород и свободно там ходил, хотя слабость чувствовал во всём, особенно плохо слушались руки. Пришла из сада бабушка и обрадовалась, что я уже сам хожу, но заставила меня снова лечь в постель, так велела фельдшер, которую тоже вызывали ко мне, когда я болел. Пришлось подчиниться.


    Глава 24. Теплушка.

   Когда мне исполнилось пять лет, я впервые осознанно увидел своего отца или, как бабушка с мамой сказали - папку. К этому времени я в семье был хоть и самым младшим, но чувствовал себя "мужиком". Соседи часто говорили бабушке и мамке, что " в семье растёт мужик" и я гордился этим, хотя не очень понимал, к чему они это говорят, так как из основных работ по дому мне надо было загонять поросёнка в сарай, весной пасти корову и защищать кур от "шулика", так у нас называли коршуна.

   И вот однажды в дом к нам пришёл какой-то мужчина и начал наводить свои порядки. Бабушка и мама говорили, что это мой папка, но я этого как-то не чувствовал. У всех ребят, у кого были отцы, они защищали своих сыновей, а мой "папка" всё время меня поучал и ругал, что я всё не так делаю, не так разговариваю, не так быстро выполняю его приказания - всё, что я делал, ему не нравилось. Меня это обижало, а то и злило.

   Ещё он часто заставлял меня бороться с ребятами старше и сильнее меня и если я не побеждал, что иногда бывало, то он меня ругал и давал иногда подзатыльника, оскорбляя разными словами. Ну не чувствовал я, что он родной мне человек, как я видел отцов у соседских ребят. Они чаще защищали своих детей и только дома их ругали, когда никто не видел.

   Постепенно я привык к жёсткости отца и, когда мне было обидно, я бежал жаловаться маме или бабушке, за что отец на меня злился ещё больше и, конечно, наказывал, как я тогда по своему понимал "ни за что". Особенно мне доставалось, когда отец приходил подвыпившим и начинал меня учить "уму-разуму", как он говорил. Тогда я становился совсем "диким", так как не знал, что отвечать на его взрослые вопросы и отвечал часто невпопад, за что и получал "затрещины", а то и "ремня".

   Но между этими "воспитательными экзекуциями" были и светлые моменты, когда я радовался, как ребёнком, коим и являлся. Первая такая радость была, когда мы ехали из нашего, в общем-то "глухого" села Весёлого в Западную Украину, в незнакомый мне город Бориславль, где отец уже работал, после освобождения его из плена в Германии, где он находился с осени 1942 года и до лета 1945 года. После освобождения их привезли в город Бориславль и сказали, чтобы они никуда не уезжали, пока их не проверят "на благонадёжность", не ли за ними каких-нибудь преступлений против Советского государства. И только после проверки ему разрешили приехатьи забрать свою семью туда, где он должен был находиться до разрешения свободно передвигаться по территории Советского Союза и уезжать в любой город страны.

   Поскольку на удалении 30-40 километров от нашего села Весёлого железной дороги не было, а надо было идти пешком около 30 километров до города Глухова или добираться до города Крупец, что на территории России и только оттуда можно было куда-нибудь уехать на поезде, в том числе и в Западную Украину, во Львов или в Бориславль, где жили теперь мои родители, которые уехали туда раньше. С одной стороны, мне было интересно путешествовать с родителями, так как я раньше из села никуда не выезжал, а с другой стороны, это было очень тяжело для пятилетнего мальчишки, который ни разу не покидал своего глухого села, от которого до ближайшей железной дороги было несколько десятков километров.

   Когда из своего села я попал на железную дорогу, то я просто не знал, что мне делать и всё время держался за подол маминой юбки и как только мама отходили от меня на несколько метров, я начинал плакать, ощущая, что меня бросили одного, среди этой шумной улицы и разношёртной толпы незнакомых людей, которых я начинал бояться. В городе я, сельский мальчишка, ощущал себя хуже, чем человек, заблудившийся в густом лесу. Я, при этом, терялся и меня одолевал ужас.

   Другая проблема, которую заметили родители и которая раздражала отца, это была боязнь громких звуков. Это у меня было ещё со времени боёв в нашем селе, когда в феврале 1942 года партизаны соединения С.А.Ковпака разгромили венгерский батальон, усиленный полицаями и немецкими войсками. Эта звукобоязнь не проходила у меня до 15-18 лет и я подсознательно ничего не мог с собой поделать. А в младшие годы я панически боялся громких звуков, особенно гудков и свистков паровозов, проходящих мимо, когда мы ожидали нашего поезда в толпе людей на железнодорожных путях, так как не было не только перронов, но и каких-нибудь удобных мест, где можно было ожидать поезд и садиться в вагоны. Везде была грязь, особенно во время дождей. В это время, проходящие мимо паравозы, гудели, свистели, шумно выпускали пар и от этих звуков я весь сжимался, не мог воспринимать то, что мне говорили родители, а они ещё больше раздражались и злились на меня, не понимая, почему я так себя веду. А я проосто был перепуганным от всего этого, непривычного мне, мальчишкой.

   Как только подходил наш поезд, родители старались первым затолкать меня в "теплушку" и затем уже влезали в вагон сами, выбирая место где-нибудь в углу, так как мне опасно было находиться ближе к двери "теплушки", так как на остановках люди выскакивали из "теплушек", чтобы набрать воды, в туалет или купить что-нибудь из еды. В момент таких баталий меня у двери могли просто "вынести" из вагона и я мог упасть на землю или на шпалы и сильно удариться.

   В самой "теплушке" тоже было не очень уютно, так как самодельные примитивные полки типа "нары" не очень были приспособлены для лежания или сидения и их на всех не хватало. К тому же стенки "теплушки" чаще всего были со щелями или с дырами, через которые свистел ветер, а иногда через дыры на крыше во время дождя лились потоки воды, от которых приходилось укрываться, а на полу образовывались лужи воды, которые тоже не создавали комфорта нашей поездке.

   А если учесть, что поезда шли очень медленно, то в таком дискомфорте приходилось нам ехать несколько дней, с учётом того, что мы пропускали многие поезда, которым, как говорили соседи: "давали зелёный свет".

   Кроме того, очень много людей ехали на крышах вагонов, а поскольку их там "гоняла" милиция, то они бегали по крышам вагонов с одного конца состава в другой конец. Иногда на ходу с крыши вагона кто-то падал и состав надолго останавливался, пока милиция составляла акт происшествия и в это время по составу  "ползли" разные слухи, что будут обыски и люди суетились, что-то прятали и вокруг шла непрерывная ругань между пассажирами, иногда доходившая до поножовщины.


  Глава 25. Спасибо за счастливое детство

   Раннее детство.

   Середина лета 1945 года. Мне четыре с половиной года. В полотняных штанишках на одной подвязке через плечо и босиком я с ребятами бегаю после дождя по лужам, хотя бабушка строго настрого запрещает мне это делать. Обычно, после этого я прихожу домой весь мокрый и грязный.

   На хуторе у нас одна улица, по одну сторону которой дома, а по другую сады, за которыми небольшой луг, где пасутся стаи гусей, а за лугом — болото, которому, как мне казалось и края нет.

   По болоту тоже можно походить, но там есть такая трава, осока, которая режет ноги своими острыми краями. И как только походишь по болоту, то все ноги покрываются царапинами и надрезами, которые долго не заживают и бабушке приходиться мазать их каждый вечер разными настоями трав и строго наказывать мне, чтобы «не лез в болото». А ещё мокрые ноги обветриваются, на них попадает пыль и тогда они покрываются мелкими трещинками, «цыпками», как говорит бабушка.

   Я это прекрасно всё знаю, но больше удовольствия я не представляю, чем пробежаться по лужам после дождя, по пыльной дороге, оседлав сломанную ветку или по болоту вместе с соседскими ребятами.

   А что нам ещё делать, сельским ребятам, которые не голодные, хотя и не избалованные разносолами, одетые и обутые, хотя и не очень по богатому, а ещё всегда под присмотром взрослых, которые и в колхозе трудодни зарабатывают и на своих огородах успевают всё вовремя сделать. А огороды у нас большие, по 65 или 90 соток, как говорит мама.

   А когда надоедает бегать по улице, мы с более старшими ребятами идём в лес собирать ягоды, грибы и всё, что там растёт: глёд, тёрен, груши-дички, яблоки-кислицы, щавель, чернику, костянику и ещё много чего. Лес рядом, на краю хутора и даже нам малышам родители разрешают туда ходить со старшими ребятами.

   А болото наше, вообще для нас страшная тайна. Даже ближний край, который мы видим, кажется нам каким-то страшно-сказочным, а что дальше там творится, то мы знаем только по рассказу взрослых. Как только подходишь к его краю, то над тобой сразу начинают летать чайки-чибисы, которые проносятся над самыми головами и кричат: - Чьи вы! Чьи вы! - да так громко, что дальше нам и идти страшно. А кулик-бычок, как забубнит: - Бу-у-у-у! Бу-бу-бу-бу! - а ему в ответ дикие утки: - Кря-кря-кря! - а сами взлетают откуда-то из кустов и летят низко-низко, даже слышен шелест крыльев. А когда болото затягивает туманом, то вообще кажется, что вокруг тебя ничего нет, а только ты один остался и становится страшно-страшно, как в бабушкиных сказках.

   Но иногда к нам на другой край села привозят кино и мы бегает посмотреть, если успеваем втиснуться в хату, где крутят кино по частям. Хату «клубом» называют, хотя она ничем не отличается от других хат. А когда не сможем попасть внутрь «клуба», то смотрим только на «движок», от которого крутят кино. Он сильно гудит и чем-то пахнет, говорят бензином. Это такое, как керосин, которым бабушка заправляет керосиновую лампу. У нас в селе у многих керосиновые лампы, но есть у кого и самодельные «каганцы», такие как в нашей хате. Я вечером люблю сидеть на лавке и смотреть, как горит фитиль каганца. Пламя всё время колышется и кажется, что все предметы в хате двигаются.

   Первый детский сад.

   Мне шесть лет. Наша семья — мамка, папка, бабушка и я — переехали в город Бориславль, в Львовскую область. Тут всё совсем по другому, чем в нашем селе, в Сумской области.

   Мы живём здесь около полгода. Я хожу в детский сад, так как все взрослые работают. В детском саду всё для меня новое и всё мне нравится. Нас приводят утром сюда родители. Здесь мы снимаем с себя всю верхнюю одежду, оставаясь в трусиках и в майках, и одеваем одинаковые пижамы и халатики. Мы сразу становимся как бы похожими друг на друга, хотя мы легко отличаем друг друга. Утром завтрак. Затем прогулка и игры в саду.
 
   Сад большой. Говорят, что раньше это был «маеток» какого-то зажиточного пана. Здесь многие друг к другу обращаются «пан» и «пани» перед именем, а у нас в селе обращались просто то имени или «Эй, Манька!». Сначала было интересно, а потом привык. И родители привыкли. Нашу соседку бабушка называет «пани Катерина!». А Катерина называет бабушку «пани Мария!».
 
   Если погода плохая, то мы играем в зале. Он у нас большой и всем места хватает. Мне очень нравится ходить в детский сад, хотя здесь и не так всего много разного, как в селе, но зато интересно. Особенно, когда нам читают книжки или когда мы поём песни. Мне очень нравится песня со словами «... Впереди с страна Болгария позадире Кадунай». Про Болгарию я слышал, а вот, что такое «позадире» и «Кадунай» я не знаю. Но петь мне нравится.

   После игр у нас обед. Мне нравится всё, что здесь дают на обед, завтрак полдник и ужин. Особенно мне нравятся сдобные булочки, разрезанные пополам не до конца и намазанные сливочным маслом. Мне нравится не только их вкус, но и их запах.
 
   После обеда в детском саду «тихий час», когда мы спим после обеда или тихо лежим, так как за разговоры и шум нам делают замечания, а вечером могут сказать родителям, что кто-то сегодня плохо спал и это расстраивает родителей. Поэтому, мы стараемся засыпать или лежим тихо, пока не заснём.

   Воспитательницы у нас все добрые и мы боимся только заведующую детского сада. Когда она приходит к нам, то все воспитательницы нервничают и нам от этого становится как-то страшно. А так, заведующая нас не ругает и не наказывает, но видно, что она очень строгая.

   После тихого часа мы заправляем свои кроватки и идём на полдник. Полдник он нам кажется самым вкусным, так как не надо много кушать, а дают всегда что-то вкусное и часто сладости, напитки, что-то хрустящее.

   После полдника нам что-то читают, мы играем в спокойные игры на столах, рисуем или что-то мастерим. Нам помогают воспитательницы и хвалят тех, у кого лучше всех получается. Иногда хвалят и меня. Мне это нравится.

   Ближе к вечеру — время ужина. После ужина мы тоже играем, но игрушки не разбрасываем, так как ждём, что за нами придут родители. Каждый тогда ставит игрушку на место, идёт одеваться, говорит воспитательнице «До свидания!» и идёт с родителями домой.

   В воскресенье, когда детский сад не работал, я гулял около дома с соседскими ребятами. В небольшом горном ручье, который протекал невдалеке от нашего дома, я с ребятами ловил под камнями пескарей. Рыбёшки забирались под камни и мы руками их вылавливали. Говорили, что это они такие «чумные» от нефти, круги которой были видны даже на поверхности быстро несущегося потока. Речушка была мелкая, чуть выше чем мне по колено, и узкая, метров 5-7 в ширину, но очень быстрая.

   Но однажды я видел эту речушку после сильных дождей в горах, предгорья Карпат видны были вдали. Во время дождей глубина речки была больше 3-х метров и ширана метров 20-30. Что касается скорости течения, то было видно, как поток несёт от берега большие камни. И это было очень страшно.

   Говорили на улице и о каких-то «бендеровцах», но я об этом ничего не знал, но понимал, что люди их очень боятся.

   На следующий год мы возвратились в село.

   Мне восьмой год.

   Я пошёл в первый класс в сельскую начальную школу. Школа, это обыкновенная сельская хата, но только под железной крышей. В этой хате две большие комнаты, которых размещаются четыре класса сельской школы. В одной комнате ученики первого и второго классов и в другой комнате ученики третьего и четвёртого классов. Когда учитель рассказывает что-то первому классу, второй класс занимается чтением или рисованием самостоятельно или наоборот. Учительница у двух классов, как и помещение, была одна.
 
   Учиться в школе мне нравилось. Сначала мы писали палочки, затем крючёчки, а затем и буквы. К первому классу я уже знал все буквы и все цифры и учёба мне давалась легко. Проблема была только в чернилах. Как только начали писать чернилами, у меня все руки оказывались в чернилах и этими чернилами я измазывал все тетрадки. Но потом выяснилось, что чернила были разведены очень густо и размазывались, когда водил пальцем по написанному при чтении. Сделали чернила более жидкими и всё исправилось, пальцы были чистыми и тетради стали чистыми.
   Школа была на другом конце села и до неё было чуть больше двух километров. Надо было пройти по хутору, затем через Песок (это полкилометра по пустырю, где был один песок), затем около полутора километров по селу. Весной и осенью по улице было не пройти и мы ходили огородами. Это параллельно улице, но с тыльной стороны домов. Там протаптывалась тропинка, транспорт не ездил и большой грязи не было.

   Первый класс я окончил хорошо.

   Во второй класс я уже пошёл в городе Шостка, известной тем, что там была киноплёночная фабрика №3 (в последствии «СВЕМА») о несколько военных заводов. Школа, в которую меня определили была мужской (тогда было модным раздельное обучение), а по порядкам, это была обыкновенная «бурса», с жёсткими или даже жестокими порядками. Пришёл, отсидел уроки и ушёл домой. Никто с нами внеклассно не занимался, воспитание наше было ужасное (в том числе и у меня), а чисто мужской коллектив добавлял свои особенности (подраться, что-то натворить, круговая порука и проч).

   Но у меня были и светлые пятна для отдыха. Поскольку оба родители работали, то меня определили в детский сад в продлённую группу. С утра я завтракал дома и шёл в школу, а после школы приходил в детский сад-продлёнку, обедал, вместо тихого часа делал уроки, затем ужинал и после закрытия детского сада, шёл домой. Таких нас в продлённой группе было около двадцати человек. Воспитатели даже иногда проверяли наше домашнее задание и помогали его выполнять. В этом детском саде мне тоже нравилось. Мы даже помогали воспитателям одевать малышей при выходе на прогулку и наверное делали это хорошо, так как нареканий в нашу сторону не было.
 
   Но в школе обстановка была такая, что что-нибудь из знаний вынести из этой школы я как ни старался, не мог. А может я плохо старался. Но в хороших учениках я не числился, хотя и поведение мне ни разу не снижали, хотя такие ученики у нас в классе были.

   Примечательного было в городе Шостка, так это то, что рядом было село Ображеевка, где родился Трижды Герой Советского Союза Иван Никитович Кожедуб, о котором нам часто рассказывали и мы даже в Ображеевку ездили на экскурсию, которая мне запомнилась, как факт, хотя подробностей я не запомнил.

   Отучившись один год в Шостке, на летние каникулы меня привезли опять в село. Лето 1950 года в нашем краю выдалось жаркое и мы всё время пропадали на лугу. В один из таких дней мы с деревенскими ребятами игрались на лугу. Предметом, которым мы игрались, была сломанная лопата без ушка для ручки, отчего она было круглой. Мы её бросали друг другу, как колесо. И когда лопату бросили мне, я её попытался остановить ногой, как мяч. Но на ногу пришёлся удар как раз острой частью. Удар был под косточку левой ноги и ногу острой частью разрубило  не только до кости, но и разрубило глубоко кость.

   Мы все, конечно, испугались, но я не осознал сразу насколько это серьёзно. Когда я попытался встать, то ступня у меня начала отваливаться а просто повисла только на коже и на второй половине хрящевого сустава. Но боли я не чувствовал и сильного кровотечения не было.

   Кто-то побежал за моей мамой, это было рядом с домом. Она прибежала, ужаснулась и понесла на руках меня домой, хотя я был очень тяжёлый.

   Попытались перевязать, но тут начала сочиться кровь и кто-то побежал за «ликпомшей», так у нас называли фельдшера. Она была как раз дома, через три хаты от нас и пришла быстро. Перевязала и сказала, что завтра проконсультируется, что со мной делать.
 
   На следующий день она пришла после обеда, ещё раз осмотрела ногу и сказала, что никуда ехать не надо, будет лечить дома, но гарантии, что не буду хромать она дать не может.
 
   Первый месяц перевязки делала она, а затем эту процедуру освоила мама и «ликпомша» или заходила через неделю или просто спрашивала как дела. Когда мама уехала к новому месту работы, то перевязки делала бабушка. Всё лечение заключалось в перевязках, когда смачивали рану перекисью водорода и посыпали стрептоцидом. Только через месяц рана по краям началась затягиваться. На полное заживление ушло несколько месяцев, с июня 1950 по март 1951 года.  Первый месяц мне пришлось лежать, так как нога была забинтована и я только садился на несколько минут в постели и на несколько минут на табуретку. На второй месяц я уже садился за стол, но ногу опускать было больно. Где-то в конце сентября в село приехал фотограф. Весь хутор собрался фотографироваться за загородками* и мама с бабушкой понесли меня к месту фотографирования. Я уже мог прыгать на одной ноге, но на фотографии видно, что я держусь за маму и бабушку.
   
   И только в апреле месяце следующего, 1951 года я появился в школе, в третьем классе. Конечно, мне приносили домой задания, я что-то делал, но, в основном, читал и писал, а вот математикой занимался очень мало. Учительница проверила мои знания и осталась довольной. Проучившись несколько недель, я, как и все ученики, получил табель об окончании третьего класса и был переведен в четвёртый класс.

   Начались летние каникулы и я уже, как и все ребята, бегал и иногда даже забывал, что у меня была такая травма. На удивление всем, я не хромал, хотя при быстром беге, левая нога вела себя немного по другому, чем правая. Но об этом знал только я и никто больше.

   В середине июля приехала мама и мы с ней поехали к новому месту работы родителей, в Харьковскую область. Моё детство продолжалось.


    Глава 26. Моя первая школа.

    Когда мне исполнилось семь лет, в начале 1948 года, через полгода я пошёл в перый класс Весёловской начальной школы. В то время наша школа была обыкновенной сельской хатой из двух комнат и коридора, но под железной крышей. В этих двух комнатах размещались по два класса в каждой. В первой комнате размещались ученики первого и второго класса, а во второй - третьего и четвёртого. При этом был один тучитель на два класса. Когда учитель рассказывал что-то первому классу, то второй класс занимался самостоятельным чтением или самостоятельно рисовали. У нас была одна учительница на два класса, Екатерина Николаевна и её дочь училась со мной в одном классе. У её дочери была такая же фамилия, как и у меня, что меня очень удивляло. Ещё меня очень удивляло, что в классе был ещё один ученик, мой тёска, Хандурин Леонид, но отчество его было - Васильевич. У меня тогда складывалось впечатление, что у нас в селе было половина Хандуриных, хотя это было не так.

   Учиться в школе мне нравилось. Сначала мы писали "палочки", затем - "крючёчки", а затем и буквы. К первому классу я уже знал все буквы и цифры до ста и в первом классе учёба мне давалась легко. Проблема была только с чернилами. Как только начали писать чернилами, у меня все руки оказывались измазанными чернилами и этими руками я измазывал все тетради и книги. Но потом ивыяснилось, что чернила были разведены очень густо и размазывались, когда я водил пальцем по написанному при чтении. Когда сделали чернила более жидкими, то всё исправилось, пальцы были чистыми и тетради стали чище.

   Но у многих не было фиолетовых чернил и они писали чёрными чернилами из сажи. Берётся сажа из трубы сельской печки, разводится в горячей воде, настаивается и такими чернилами можно писать.

   Школа была на другом конце села и до неё было больше двух километров от нашего хутора Майского. Надо было пройти по хутору, затем через "Песок" (это полкилометра по пустырю, где был один песок), а затем, километра полтора - по селу. Весной и осенью по улице нашего хутора невозможно было пройти из-за грязи и мы ходили огородами. Это параллельно улице, но с тыльной стороны домов, как у нас говорили: "со стороны сараев". Там протаптывалась тропинка, транспорт не ездил и большой грязи не было.

   По улице села мне тоже было интересно ходить, так как всё было знакомым. Когда заканчивался "Песок", то мы входили на улицу села, но перед этим, справа, на пригорке, был птичник, где были колхозные куры.

   Ещё я запомнил, что бабушка мне рассказывала, что раньше на месте птичника была наша усадьба, но дедушке не понравилось место и он перенёс хату в центр хутора, прямо к центральному колодцу.

   А уже, когда шли по улице села, то многое тоже было знакомо, хотя раньше, до того как пошёл в школу, я здесь бывал редко, только с мамой или бабушкой.

   Далее, слева, хата моей тёти Дони Коржовой, это сестра моего отца. У неё две взрослые дочери Тоня и Маня и сын младше меня на год или два.

   Дальше, метров через триста: справа - кузница, а слева - дорога в бригаду, где работает мама. Там у них конюшня и много лошадей, на которых меня мама катает.

   Ещё около бригады много чего интересного. Там во время войны, когда у нас был бой партизан с мадьярами, зимой 1942 года, была на пригорке пулемётная засада и мы туда ходим собирать гильзы от пулемётных патронов. Если повезёт, то в траве можно отыскать целую горку этих гильз. Значит здесь пулемётный расчёт вёл огонь довольно долго, а, когда его засекали и начали "накрывать" миномётным огнём, то расчёт перебегал в другое место, через 100-150 метров и снова вёл огонь. Вот на таком расстоянии мы находили горки стрелянных гильз, которые были в довольно хорошем состоянии.

   Если идти дальше по сельской улице, то там дорога направо ведёт в другие сёла: Погаричи и Будищи. Чтобы выйти на эту дорогу надо перейти мостик через небольшой ручей. Весной, когда тает снег этот ручей наполняется и становится похожим на небольшую речку.

   После моста, дорога прямо идёт в сторону Погаричей и Будищ, а налево - улица, которая почему-то называется Жабинка, наверное, потому, что там летом всё время квакают лягушки. А вот почему она Жабинка, я не знаю. Если после мостика повернуть направо, то пойдёшь по улице Луговой.Там в одной из хат живёт наша учительница Екатерина Николаевна, а если пройтись дальше, то буде хата нашей сельской "почтарьки", я к ним иногда хожу за письмами от родителей, так как бабушке туда ходить далеко. Почтальон или по местному "почтарька", дочь заслуженного партизана-орденоносца из отряда Сидора Артёмовича Ковпака. По существу отец и является "начальником почты" в селе Весёлом, а его дочь числится почтальоном нашей почты.

   К "почтарьке" я хожу не вокруг, через центр села, а наискосок, через "Песок" и мимо птичника, но иногда там надо идти немного по болоту, где не всегда бывает сухо.

   Взрослые ребята, которые окончили четыре класса у нас в селе и их родители хотят, чтобы дети учились дальше, ходят в школу-семилетку в Погаричи. Но это далековато и мы, кто учится в нашей школе, где четыре класса, зимой, когда много снега, ученики туда не ходят. Я был в Погаричах два раза, когда мы уезжали из Банич в Западную Украину, в Бориславль. В Баничах ближайшая железнодорожная станция.

   В Баничах добывают гранит и "камень-бут" для шоссейных дорог и у нас, в селе, слышно, как взрывами этот камень откалывают от огромных залежей, которые, как говорят, уходят под наше болото на несколько километров. Мне всегда интересно было, когда мы из села уезжали куда-то далеко из Шалыгино на Крупец или через Глухов, а иногда через Баничи.

   Мне было интересно, когда я уже взрослым в 90-е годы приехал из Полтавы через Баничи в Глухов на автобусе. В Глухове тогда был, а может и сейчас есть, институт тресты, который изучает "соломку" конопли, которая была "техническим" сыръём для изготовления полотняного полотна для технических нужд и частично для одежды. Мы тогда несколько часов ехали мимо полей конопли, которую в других местах не выращивают. Я знал об этом, но удивился, как много выращивается в этом месте конопли.


    Глава 27. Поднятие целины на нашем хуторе Майском.

   Мне тогда не было и восьми лет, но я всем интересовался, всем, что было вокруг меня. Однажды к нам на хутор приехал огромный гусеничный трактор и начал распахивать луг, который раскинулся с конца в конец хутора между нашими садами и болотом, до которого было от пятидесяти до ста метров в разных местах.

   На этом лугу,около болота, земля была влажная и пятилемешный плуг так врезался в землю, что трактор иногда глох и останавливался. Тракторист и прицепщик ругались и пытались выкопать завязший в земле плуг и на это у них уходило много времени.

   Хуторские мужики между собою говорили, что по вспаханному будут сеять, то ли коноплю, то ли коксагыз, это такие одуванчики, из солка которых делают "сырую" резину.

   Хуторяне тоже беспокоились из-за своих садов или как у нас говорили "загородков". Под этими "загородками" у каждого хозяина было около десяти соток земли и там были посажены разные фруктовые деревья. Да и разные постройки в садах были. Почти у всех там были погреба, в которых зимой хранили картошку. Поговаривали, что "загородки" колхоз отберёт и тоже всю этуземлю перепашут, под "технические культуры". Да и луг использовался хуторянами для выпаса стадами гусей, которые были в личных хозяйствах. У некоторых хозяев было от 10 до 40 гусей и их надо было где-то выпасать, чтобы они щипали траву. Далеко от хат выпасать было опасно, очень часто на эти гусиные стада нападали волки и могли "задавить"от пяти до десяти взрослых гусей за один раз, но утаскивали одного-двух.

   Как-то, в один год, прямо на престольный праздник Петров день, пара волков и волчёнок напали на такие гусиные стада прямо на виду у всего хутора, который праздновал у себя в садах. И пока люди кричали, гремели в кастрыли, волки "передавили"больше десяти гусей, а утащили всего двух, тащили только взрослые волки. И скрылись в сторону болота.

   Когда запахивали луг, то конкретного решения, что там будут выращивать у руководства колхоза не было. Лучше всего в этом месте, на влажных землях росла капуста, но колхоз не выращивал овощи. Да и покупателей было мало, каждый заготавливал себе капусту впрок, а хороших хранилищ у колхоза не было.

   Вот и получилось, что целину луга вспахали, наворочали земли несколько десятков гектаров, а как обрабатывать её не продумали. А целину, да ещё с плотным дерновым покровом обрабатывать очень трудно. Траву запахали, а прошли первые дожди и трава в этих местах начала расти пуще прежнего. Любой корешок, появившийся из земли начинал давать побеги, а перепахивать, культивировать или боронить эту землю - себе дороже, так как расход топлива на трактор получается очень большой, в несколько раз больше, чем уходило на уже пользуемые поля. Теперь уже начакли считать и получалось, что обработка "целины" влетает колхозу "в копеечку". И постепенно эта идея ушла на второй план, а затем и совсем заглохла. А луг так и остался перепаханным и выглядел уродливо на виду у всего хутора.

   Зато нам, ребятам, стало раздолье. Раньше на этом лугу паслись гуси и там невозможно было ходить, так как на каждом шагу были их испражнения. А теперь луг, хотя и был перепахан, но нам интересно было бегать по этим наворочанным пятилемешным плугом ухабам.

   Более того, на этом месте стали расти кустарники и в этом месте стали гнездиться разные птицы и нам интересно было часто натыкаться на разные гнёзда и знать, что здесь гнездятся такие птицы, как чибисы, дикие утки и разные виды куликов. И однажды, на краю этой целины, у самого болота я нашёл гнездо дикой утки со множеством голубоватых яичек и рассказал об этом маме. Она сказала мне, чтобы я туда больше не ходил, а то утка бросит гнездо. Но как-то я забыл про это гнздо, так как других впечатлений была масса. А когда вспомнил и решил наведаться туда, то гнездо было уже пустое, а в гнезде осталось только немного яичной скорлупы. Мама тогда мне сказала, что утка уже высидела утят и пошла с ними искать воду. Теперь они будут жить на воде.

   А эта "поднятая целина" постепенно заростала травой и через два года стала опять лугом, но теперь луг был весь в кочках и заросший мелким кустарником. Так у колхоза ничего и не получилось там посеять какие-то культуры или они передумали это делать.

   Когда эта вспаханная территория стала заростать, она нам перестала быть интересной, так как там перестали пасти даже гусей, так как гуси тоже любят пастись на ровном лугу и чтобы без кустарника. Бабушка мне как-то сказала, что гуси боятся, что к ним из-за кустов подкрадётся лиса или волк, поэтому они любят большие пространства чистого луга. Если лиса или волк нападают на взрослое гусиное стадо, то оно даже может перелететь ближе к хатам, куда хищники боятся подходить. Но для гусей надо большое ровное место, типа луга, чтобы бежать и, разогнавшись взлететь, так как гусь птица тяжёлая и плохо взлетает без разбега, особенно домашний, разжиревший гусь.

   Вот так и закончилась на нашем хуторе Майском эпопея с "поднятой целиной". А через три года мы уехали из села Весёлого и я не знаю, какая дальнейшая судьба этого луга и вообще хутора Майского в селе Весёлом.

   
   Глава 28. Тайны фабрики №3 и другие лесные призраки.

   Лето 1949 года я помню смутно из-за разных переездов по незнакомым местам. Я только окончил первый класс Начальной Весёловской школы и родители решали, что со мной делать дальше, так как мама работала в колхозе после приезда с Бориславля, а отец "завербовался" и уехал в какой-то другой город Шостку, о которой я ещё не слышал. Затем отец приехал и хотел, чтобы мама поехала с ним в этот город Шостку, но маме надоели эти бесконечные переезды и она не хотела уезжать из привычного ей села.

   Тогда отец, однажды, собрай меня втайне от бабушки и мамы и увёз меня в этот незнакомый мне город Шостку. Поскольку квартиры у него там не было, то жили мы с ним в какой-то прачечной, где был невыносимый запах стирающегося белья. Точнее, жил там я, спал в уголке, на каком-то топчане, а отец иногда там появлялся, когда был трезвый, так как в остальное время, он говорил, что работает, зарабатывает нам деньги. Кормили меня какие-то женщины, которые работали в этой прачечной. Они приносили какую-то еду из дома и я влачил там полуголодное существование. Прожил или просуществовал там около месяца, пока меня не нашла там мама и не приехала за мной. Но девать ей меня тоже было некуда, так как даже какой-нибудь комнаты у нас не было.

   Тогда она устроилась на работу, сняла угол у какой-то одинокой старушки и забрала меня к себе из этой прачечной. Устроилась она на работу на киноплёночную фабрику №3, которая затем называлась "СВЕМА", от слова "светоматериалы". После этого мама устроила меня в мужскую среднюю школу во второй класс и в идетский сад с "продлёнкой".

   Где-то через месяц они с отцом помирились и через несколько месяцев им дали комнату в семейном общежитии.

   Во второй класс я уже пошёл в городе Шостка, известной тем, что там была киноплёночная фабрика №3 (в последствии «СВЕМА») о несколько военных заводов. Школа, в которую меня определили была мужской (тогда было модным раздельное обучение), а по порядкам, это была обыкновенная «бурса», с жёсткими или даже жестокими порядками. Пришёл, отсидел уроки и ушёл домой. Никто с нами внеклассно не занимался, воспитание наше было ужасное (в том числе и у меня), а чисто мужской коллектив добавлял свои особенности (подраться, что-то натворить, круговая порука и проч).

   Но у меня были и светлые пятна для отдыха. Поскольку оба родители работали, то меня определили в детский сад в продлённую группу. С утра я завтракал дома и шёл в школу, а после школы приходил в детский сад-продлёнку, обедал, вместо тихого часа делал уроки, затем ужинал и после закрытия детского сада, шёл домой. Таких нас в продлённой группе было около двадцати человек. Воспитатели даже иногда проверяли наше домашнее задание и помогали его выполнять. В этом детском саде мне тоже нравилось. Мы даже помогали воспитателям одевать малышей при выходе на прогулку и наверное делали это хорошо, так как нареканий в нашу сторону не было.
 
   Но в школе обстановка была такая, что что-нибудь из знаний вынести из этой школы я как ни старался, не мог. А может я плохо старался. Но в хороших учениках я не числился, хотя и поведение мне ни разу не снижали, хотя такие ученики у нас в классе были.

   Примечательного было в городе Шостка, так это то, что рядом было село Ображеевка, где родился Трижды Герой Советского Союза Иван Никитович Кожедуб, о котором нам часто рассказывали и мы даже в Ображеевку ездили на экскурсию, которая мне запомнилась, как факт, хотя подробностей я не запомнил.


    Глава 29. С бабушкой в селе Весёлом.

   В этот год я чувствовал себя одиноким и заброшенным. Если бы не забота бабушки обо мне, то я чувствовал бы себя беспризорником. Родители куда-то уезжали: то разводились, то сходились, а меня оставляли на попечение бабушки. Я, конечно, слушался бабушку, но иногда шёл на поводу у сельских друзей, которые все были из многодетных семей, и увязывался с ними в какие-то авантюры. Это были детские поступки, но в селе слух о них быстро распространялся и тогда на меня "!навешивали" столько всего, что я даже не представлял, что я творил.

   Часто меня использовали старшие ребята, чтобы я залезал в чужие огороды или в чужие сады, за овощами или за фруктами. Они меня хвалили, поощряли, а если я не соглашался, то они именя и поколачивали обзывая трусом. Обычно это были набеги в огороды за ранними овощами, типа огурцов, за арбузами или в сады за фруктами. Мне приходилось соглашаться, хотя при этом у меня и вырабатывались самозащита и самосохранение, такие, как способы убегать от собак и хозяев огородов и садов. Старшие ребята пользовались тем, что я в этих набегах ни разу не был пойман, так как бегал быстрее всех своих сверстников и был сообразительнее всех своих друзей. За это старшие ребята брали меня в свои игры, а это в условиях села было очень важно, а для меня, в том числе, и интересно, хотя игры наши были довольно опасными и жаже жестокими, учитывая, что нам было по 8-10-13 лет.

   Бабушка, хотя и следила за мной, но я часто убегал "гулять" на 2-3 часа и это заставляло бабушку волноваться: - А где я нахожусь?

   Чтобы я "не бил баклуши", бабушка меня нагружала разными домашними делами, н я их быстро выполнял, а о некоторых вообще забывал, за что потом меня бабушка ругала.

   Но я был незаменимым, например, чтобы отнести молоко на "молочарку", где собирают всё молоко, которое надо сдавать в виде налога и отвозят в район. Молоко надо было отнести рано утром и мы, такие дети, как я, собирались по трое или по четверо и по дороге в школу, несли молоко на "молочарку". В это время мы шли спокойно, чтобы не перелить молоко из кувшинов или, чтобы не разбить кувшин, так как это была в хозяйстве довольно большая ценность. За всё время, сколько мы носили молоко, я не помню, чтобы мы баловались по дороге, так как знали, какая на нас лежит ответственность. Уже будучи значительно старше, я понял, что уже в то время у меня, несколько хулиганистого мальчишки, появились задатки ответственности и способность анализировать: когда можно шутить, а когда это очень дорого обходится. У сельских ребят, каким я тогда себя чувствовал, это очень хорошо осознавалось.

   За более, чем два года, когда я носил молоко на "молочарку", я ни разу не нарушил неписанные законы села: порученную работу надо выполнять добросовестно и хорошо. Надо отметить, что одно время я совмещал походы на "молочарку" с походом в школу, так как это было по дороге. После "молочарки" я с пустым кувшином приходил в школу, ставил его в уголке класса, там было десятка полтора кувшинов, а после окончания уроков, забирал кувшин и шёл домой.

   Но однажды, у нас почему-то не было занятий и я шёл домой очень рано. По дороге жила моя тётя, сестра отца, Доня, и я зашёл к ним. Так я иногда делал, когда было холодно и я у них отогревался. В этот раз я сильно замёрз и она заставила меня взобраться на печку, а там я уснул. Когда меня разбудили, часа через два, то увидел, что в хате какая-то суета и у меня сильно болела голова. Тогда мне сказали, что мы все "угорели", так как одна из моих двоюродных сестёр рано закрыла "вьюшку", это такая задвижка, которая перекрывает дымоходную трубу, чтобы тепло не не выходило в трубу. А когда рано перекрывается "вьюшка", когда не прогорели все угли, то вместе с теплом в печке скапливается и угарный газ, который затем распространяется по всей хате и люди находящиеся в помещении могут отравиться этим угарным газом. Вот мы все у "угорели". Хорошо, что тётя Доня это рано заметила, а то последствия могли быть самые трагические. После этого, часа через полтора я "пришёл в себя" и пошёл домой, надо было идти ещё километра полтора.

   Я еле дошёл домой. Дома мне стало плохо и я сказал бабушке, что мы у тёти Дони все "угорели". Бабушка сразу заварила каких-то кислых то ли ягод, то ли сушёных фруктов и начала меня отпаивать. Я напился её снадобьев, уснул и проспал до утра. Утром проснулся и как ни в чём не бывало, даже голова не болела. Это было единственный раз, когда я "угорел" в селе.

   С бабушкой в селе мне жилось оченьхорошо, хотя лично я доставлял бабушке "очень много хлопот", как она говорила мне, уже взрослому. Это, конечно, было не каждый день, но раз в неделю или раз в две недели, это было точно. Но поскольку родителей не было и крику поднимать было некому, то бабушка со мной справлялась только увещеваниями и чем старше я становился, тем более понятными мне были те требования, которые мне предъявляла бабушка. Постепенно я становился очень послушным, когда мне что-то говорила бабушка. Я ей верил и доверял.

   Раньше, когда в селе жили родители, то бабушка за мной по двору гонялась с хворостиной, а я убегал и прятался. Но теперь мне было стыдно от её слов, хотя я попрежнему нарушал свои обещания, которые ей давал: "не безобразничать" и "не накликать плохое на нашу семью".

   Когда я сильно был виноват, то бабушка говорила, что пойдёт к соседской девочке и та напишет родителям письмо, чтобы они забрали меня к себе. Тогда я притихал на некоторое время, так как мне не хотелось никуда уезжать из села Весёлого, от бабушки. Здесь мне было хорошо, здесь я привык и даже не думал, что когда-нибудь уеду куда-то из этого прекрасного, как мне какзалось, села.



    Глава 30. Бабушкина наука и её тайны.


   Когда я был совсем маленький, я всегда прибегал жаловаться бабушке. Ни маме, ни отцу, он мог мне ещё добавить, а именно бабушке. Она всегда разбиралась в чём дело и в зависимости, что случилось, жалела и просто давала разные полезные советы.
 
   Когда я подрос, то стал понимать, что жаловаться бабушке уже стыдно, но она сама замечала, когда мне было плохо и старалась мне как-то помочь или посочувствовать.

   Её очень волновало, когда я с кем-нибудь дрался и меня поколачивали более сильные ребята, особенно, когда у меня после драки оставались синяки или царапины. В этом случае она говорила:

- Лёня, когда их много и они здоровые, то ты убегай, всё равно ты их не одолеешь. А вот один на один, ты уже смотри: если это просто задира какой нибудь, то надавай ему и уходи. Сильно не бей, старайся не разозлить его, а то от злости у человека прибавляются силы, да и злоба затаивается надолго.

   Это так она считала, что она меня ругает. А в другой раз говорила:

- Лёня, если твой обидчик сильнее, а бежать некуда, то ты не показывай, что боишься и если он тебя первый ударил и не сбил с ног, то наваливайся на него всем телом и колоти, что есть мочи, даже не обращай внимания, что и тебе больно. И обидчик обязательно отступит, а ты тогда его догоняй. Но не забегай на его территорию, где кто-то ему будет помогать. С него хватит и того, что он убегал.
   
   Как ни странно, но этот бабушкин совет «сильно не бить», часто давал положительные результаты настолько, что с моими обидчиками мы становились потом друзьями.

   Но были ещё и странные советы, которые я тогда не понимал, но с годами в них уверовал и даже часто не пытался их применять. Касалось это враждебно настроенных ко мне людей. Бабушка мне объясняла, что враждебно настроенный к кому-то человек, подобен ядовитой змее, которая при ударе ядом, становится бессильной настолько, что подавляется волей человека. Вот и воля человека, который враждебно к тебе относится, подавляется настолько, что он полностью ослабевает, не может собой управлять и становится беззащитным. Вот этим и надо воспользоваться в какую-то долю секунды. Не знаю насколько это правда, но именно на этом принципе построены действия и последствия разных недоброжелателей, которые желают тебе что-то плохое.
 
   И здесь есть одно интересное «но». Когда ты сам желаешь что-то плохое человеку, то ты сам теряешь силы и волю настолько, что можешь заболеть на несколько дней, а то и намного дольше. И даже не исключено обращение к врачу. Но врач ничего не обнаружит, кроме «переутомления» и это пройдёт само собой.

   Я не знаю, как это объяснить с научной точки зрения, но в реальной жизни это иногда действует настолько сильно, что даже иногда самому становится страшновато. Даже не хочется верить в это, а экспериментировать больше одного раза в жизни и то самую малость, желания никогда не возникает.

   К этому можно относиться как угодно, но если замечаешь какие-то странности — прекрати экспериментировать с тем, что тебе не очень понятно ибо это добром не заканчивается.


     Глава 31. В лес за дарами природы.

   Уже со второй половины весны мы ходим в лес, чтобы отыскать там что-то съедобное. Обычно, первым появляется щавель. До этого бабушка варит борщ с молодой крапивой, которая растёт у нас на огороде. Конечно, бабушка варит суп с картошкой и борщ с квашенной капустой, но такой борщ уже приелся и хочется чего-то нового.

   А как только образуется сельское стадо и мы освобождаемся от обязанностей пасти своих коров, то мы сразу же идём искать в лесу что-то съедобное. Сначала идёт зелень, а в начале лета появляются ягоды и после ягод - грибы. А уже ближе к осени мы начинаем искать деревья с дикими грушами и "кислицами", так у нас называли дикие яблоки за их кислый вкус. Обычно из "кислиц" зимой бабушка варит "узвар", добавляя туда сахар, который мама привозит из Шалыгино, из сахарного завода. Сахар там выдают за сахарную свёклу, которую люди сдают на сахарный завод.

   Чтобы "узвар" был не такой кислый, "ислицы" варят вместе с сахарной свеклой или добавляют сахар. Но сахар добавлять не очень выгодно, так как надо очень много сахара, чтобы сладость перебила кислоту.

   Вот так мы, деревенские ребята, постепенно становимся "добытчиками", хотя бы для себя, переходим летом на "подножный корм". А поскольку домой мы всегда приносим что-то из леса, то родители не беспокоятся, где мы гуляем. Летом у нас одно направление, это - лес. Только в лесу можно насобирать "баранчиков", так у нас называют "первоцвет" или ягод для себя и грибов - для всей семьи.

   Обычно, за грибами для засолки мы ходим с родителями, чтобы набрать как можно больше грибов, а для сушки и для жарки, это мы и без родителей насобираем. Обычно из свежих грибов супы летом редко варят, стараются больше насушить и засолить грибы. А вот зимой супы с грибами и солёные грибочки уже готовят довольно часто. Мама и бабушка летом ещё пекли пироги с грибами.

   Летом очень много работ в лесу или вблизи леса и тогда с работы мама и бабушка возвращались всегда с грибами. А поскольку свежие грибы в деревне хранить было негде, холодильников в те годы не было, то уже на следующий день с утра бабушка пекла пироги с грибами и тогда уже и суп и борщ были с грибами, всё это было очень вкусное.

   Надо отметить, что это не такие пироги, как выпекали на праздник, пироги, которые подавали к обеду или я, схватив пирог, мчался на улицу, так как меня звали ребята, а завтракать или обедать уже было некогда.

 Бабушка меня за это всегда ругала. Я, как и большинство детей, всегда не кушал, а "кусочничал", схватив что-то со стола, убегал на улицу, так как там меня уже ожидали друзья, которые куда-то спешили. Вот так, на бегу, питался не только я один, но и все мои деревенские друзья.

   Надо отметить, что осознал вред такого питания я только, когда после окончания средней школы, поступил в военное училище. Когда я порступил в военное училище, то мой вес был чуть больше шестидесяти килограммов, при росте один метр и восемьдесят сантиметров.

   Но жёсткий распорядок дня, физическая подготовка сделали своё дело и я уже через 10 месяцев набрал дополнительный вес более одиннадцати килограммов и этот вес я никогда не снижал до окончания своей службы.

   Но тогда меня водили, как экспериментальное явление по всем подразделениям училища и демонстрировали всем, рассказывая, что я за неполных десять месяцев набрал вес одиннадцать килограммов, а начальник нашей медчасти дал указание на кухню, чтобы мне всегда давали "добавки", если я буду приходить за ней.

   Но уже перед окончанием второго курса я перестал ходить за "добавкой" к "амбразуре" и мне не хотелось кушать, настолько я "втянулся" в свой вес. Я не набирал вес больше 78-81 килограммов и не терял своего постоянного веса в этих пределах все 32 года, которые я прослужил в армии. И это уже не зависело, где и как я питался, вес у меня оставался всё время постоянным, с учётом того, что надо было постоянно заниматься физической подготовкой в объёме положенных уставом требований.

   Но это я несколько отвлёкся от тех времён, когда я был в деревне, у бабушки, на "вольных хлебах" и хотел - кушал, не хотел - не кушал.

   С детства я понимал, что самый большой склад для человека имеет природа. В "кладовых" природы можно отыскать всё, что необходимо человеку, в том числе и по питанию. Будучи ребёнком, я не мог добывать для себя мясную пищу, как это делают профессиональные охотники. Но я мог добывать растительную пищу не только для себя, но и для всей нашей небольшой семьи. Когда мне было семь лет, я уже безошибочно мог определить все основные съедобные грибы, которые росли в нашем лесу: и те, которые можно было варить, и те, что можно было жарить, и те, которые можно было засаливать.

   Но этим моё знакомство с г8рибами не закончилось. Попа служить за границу, я понял, что там, в Европе, не очень уважают "дары природы", у них в лесах растут грибы, о которых большинство населения не знает. Люди там настолько далеко ушли от природы, что признают только искусственное выращивание грибов, ягод, плодов и другой растительной пищи, которая имеет значительно низшую питательную ценность. 



     Глава 32. У меня возникает чувство, что я всё время путешествую.

   Мне только десять лет, а у меня появилось чувство, что я не живу, а всё время путешествую. Я всё время жду, что мы куда-то уедем. Это интересно, но пять лет переезжать из одного города или села в другое место жительства, я уже от этого устал. Я не знаю, какой я житель, то ли села, то ли города и уже не знаю, как себя вести с ребятами моего возраста, которые ещё нигде не бывали, кроме своего постоянного места жительства. Иногда рассказываешь ребятам, как там в других местах, а они не верят и ещё обижаются, что я их обманываю. Мне даже обидно, что мне не верят.

   А ещё это чувство ожидания, что придётся ещё куда-то уезжать. Чувство, что пройдёт несколько месяцем или год и придётся снова уезжать в другое место, знакомиться с новыми друзьями, искать новые занятия и посещать новые детские или учебные заведения, где надо знакомиться с новыми воспитателями, новыми учителями и, вообще, с новыми людьми, которые тебя не знают и относятся сначала всегда "подозрительно", так и смотрят на тебя:

   - А что от тебя ожидать?

   Когда мне было шесть лет и я жил в селе Весёлом, то у меня там были друзья, с которыми я вырос и мы знали друг о друге всё. Мы могли ходить в лес, могли играть на нашей единственной улице хутора Майского и ничего не опасаться, так как кончалась война, которой нас периодически пугали. Ещё в селе пугали разными домовыми, ведьмами и тдругими чудовищами, которые, якобы, живут в лесу.

   Затем родители повезли меня в город Бориславль, на Западную Украину и там я впервые начал посещать детский сад. Поскольку у нас в селе никаких детских садиков не было, то я и не знал, как надо себя там весвти. Хотя я и быстро привык к тому распорядку, который был в детском садике, но не мог долго привыкнуть спать днём. Я, мальчишка из села, долго не мог понять: зачем надо спать днём, если для сна есть ночь, когда все спят. Меня сначала даже наказывали, за то, что не сплю днём, но вскоре я понял, что "так надо" и, чтобы меня не ругали, первое время я притворялся, что сплю, а затем привык спать днём.

   В Бориславле меня уже пугали не ведьмами и лешими, а "бандеровцами", которые могут поймать и убить. И несколько раз я даже видел этих "бандеровцев" живых и очень близко, но им было не до нас, они сами от кого-то прятались или убегали, но всё равно мне было страшно, так как вид у них был какой-то бандитский и они были все с винтовками и автоматами, причём, с настоящими. Я уже мог тогда отличить настоящий автомат от игрушечного. Да и мама при виде их очень перепугалась и несколько минут не могла разговаривать, а тоько заикалась, после того, как они ушли, точнее - куда-то убежали.

   С отцом я ездил на его работу, это в разные места города Бориславля и города Дрогобыч, где он работал слесарем-газопроводчиком на нефтепромыслах.

   Затем меня снова привезли в село Весёлое, в Сумской области. Но сама дорога  из Сумской области в Львовскую область и обратно, причём, несколько раз, была сплошными приключениями, о которых всего не расскажешь. Да и жизнь в Бориславле, где друзья у меня были, в основном, местных украинцев (западенцев) и поляков, была какой-то "экзотикой", в которой я не всё понимал. А ещё язык, совсем другой, чем, на котором я говорил в селе, в Сумской области. Такие понятия, как "кацап", "хохол", "западэнэць" - мне были не совсем понятными, хотя я и понимал их какую-то оскорбительную суть, но понять её смысл ещё не мог, про своему возрасту. Я иногда бездумно повторял слова кричалки местных мальчишек, когда они продавали на рынке папиросы "Верховина":

   "Верховина!", "Верховина!" И для батька и для сына!

   Папиросы продавали поштучно и целыми пачками и со всех концов рынка доносились эти кричалки.

   После Западной Украины я попадаю в город Шостку, в Сумской области. Это уже после того, как я проучился в нашем селе Весёлое один год в первом классе.

   Во второй класс, как говорила мама, судьба забросила меня в "Мужскую среднюю школу" в городе Шостка. А поскольку оба родители там работали, то я ещё посещал, кроме школы, детский сад (продлённую группу), где я делал уроки и, таким образом, дома бывал днём только в выходные дни. А так, с утра уходил в школу, во второй класс, после школы шёл в детский сад, это недалеко - меньше километка, делал там уроки, играл с ребятами и вечером шёл домой, когда родители были уже дома. Дом от детского садика был близко, только в другую сторону и ближе к окраине города.

   Поскольку в Бориславле я привык к порядкам детского садика, то в Шостке мне было совсем легко. Зимой мы, "продлёнщики", даже помогали воспитателям одевать малышей из младших групп, когда они шли на прогулку и помогали им раздеться после прогулки. Это было не трудно и даже интересно, малыши нас знали и слушались, так что всё проходило быстро и хорошо. Но проучившись в Шостке один год и закончив там второй класс, меня снова привезли родители в село Весёлое, где со мной произошёл несчастный случай. Играясь со сломанной лопатой, я повредил себе ногу и несколько месяцев не мог нормально ходить. Нога была почти перерублена около косточки и я то лежал (два месяца), то прыгал на одной ноге, а затем передвигался с палочкой. Это было с конца мая 1950 года и по апрель 1951 год. Прошёл почти год, как я болел. Поэтому, в третьем классе я учился на дому, но учителя решили, что я всё усвоил и выдали мне табель об окончании третьего класса, с которым я с родителями и приехал в Эсхаровскую среднюю школу, в посёлке Эсхар (сокращённо - Электрическая станция Харькова), который располагался в Чугуевском районе, в 40 километрах от города Харькова и в 6 км от города Чугуева, на реке Северский Донец.

   Все переезды с места на место оставили у меня неизгладимое впечатление и след "маленького путешественника, который всё схватывает на лету" и трансформирует в известную одному ему "жизнь", которую он проживает, как бы отдельно от других детей, которые всего этого не видели и о многом не знают.

   К этому времени, когда я учился в четвёртом - пятом классах, у меня возникло чувство, что я не живу где-то, а всё время путешествую с места на место и мне этот всё нравится. И я готов был путешествовать и дальше, я научился очень быстро ко всем условиям быстро адаптировался и даже быстро тпривыкать к новым условиям, что в дальнейшей моей жизни это тсильно помогло.

   К сожалению, эта реальностьбыстро закончилась и я должен был хорошо и серъёзно учиться, а этого я не мог делать из-за длительных путешествий и переездов, которые были до этого.

   Я должен был "расплатиться" за "бесшабашную" жизнь-вольницу в предыдущие три года и уже ив мчетвёртом классе понял, что шутки жизни закончились, надо серъёзно браться за ум. И благодаря тому, чтовокруг меня были умнейшие люди, которые подсказали мне правильное направление, моя жизнь, хотя и медленно, но начала входить в нормальную колею постепенно, уже через последующие четыре года, всё изменилось и на пятый год я стал даже для себя неузнаваемым.

   Я стал серъёзно думать о себе и своём настоящем и будущем, как и положено это делать нормальному молодому человеку. Я начал слушать не окружающих меня, таких же безответственных юнцов, а самого себя и, причём, я начал слушать себя очень откровенно и предельно критично. Это, оказалось, очень трудно было сделать, но это принесло мне огромную пользу. Я увидел себя со стороны и ужаснулся. Я всё понял и дальше мне стало совсем легко


   Глава 33. Эсхар, Харьковской области. Времена года.

         Зима на Эсхаре.

   На разных континентах есть места красивые, есть места с тёплым климатом, есть места с высоким уровнем цивилизации, но такого "уютного" места, как Эсхар*, я не встречал нигде.

   Эсхар просто уютный. Уютный для всех, а точнее, для тех, кто ценит природный уют. Нет, на Эсхаре вы не встретите отнивелированных плиточных тротуаров, не видно и тщательно подстриженных газонов, да и дороги с приличными выбоинами. Но на Эсхаре во все времена года природа вплетает в жизнь эсхаровцев и их гостей естественную ауру настолько, что кажется ты здесь не живёшь, а просто купаешься в жизни.

   Зимой в любое время суток вокруг стоит такая звенящая тишина, что ни голоса людей, ни гул машин не могут перекричать эту зимнюю тишину. Звук просто не отражается от предметов и уходит в них, как в вату, исчезая уже в двух шагах. А если вы спуститесь к реке и пройдётесь по лесу, то вы почувствуете, что главный здесь вы и весь мир вертится вокруг вас.

   Здесь, на Эсхаре, в это зимнее время образуется всеобщий вакуум, который полностью отделяет вас от остального мира, даже самого близкого. Можно пройтись по лесу до ближайшего озера и этот ваш поход будет похожим на путешествие по другой планете. Зима, тишина, внизу белое безмолвие, а вверху шум ветра в верхушках голых деревьев, зигзаги-строчки малопонятных следов на снегу и абстрактные тени между ними.

   Через какое-то время становится спокойно до безразличной жути от этой тишины и вы уже не вы, а властелин леса, властелин этого безмолвия. А еще можно упасть на спину в глубокий снег и тогда все звуки вообще исчезнут и наступит "момент истины". Это можно почувствовать только на Эсхаре.

   Весна на Эсхаре.

 Весна на Эсхаре особенная. Она приходит исподволь. Кажется, даже не приходит, а как-то протискивается: сквозь сугробы покрытые настом, сквозь деревья с осыпающейся корой, сквозь кустарник верболоза с лопающимися почками.

 Сначала протискивается медленно и бесшумно. Затем шум нарастает: ломаются тонкие сухие ветки на деревьях, трещит лед на озерах и в заводях Донца, шумят сосны, сбрасывая последние шишки.

 И вдруг- снова тишина. Деревья как бы расступаются и среди них видны сине-голубые поля пролесков. Нет, пролески не просто растут, они всё время перемещаются, словно водят хороводы среди кустов и деревьев. В некоторых местах они растут так густо, что кажется впереди голубое озеро в волны которого погружены деревья и кусты.

 Проходит несколько дней и голубизна сменяется зеленью листвы и травы, а среди деревьев появляются цветущие черёмухи словно невесты в шикарных подвенечных белых платьях и надушенные природными духами с одурманивающим запахом, который распространяется вокруг словно белый ветер. Но в эти дни в   цвету не только лес, но цветёт и благоухает весь посёлок. Буйно цветут вишни и черешни, абрикосы и алыча. Лёгкий ветерок носит это благоухание от дома к дому, от улицы к улице, а к концу дня лёгкие сумерки всё это поглощают и перемешивают с тёмной ночью и странными ночными звуками.

 А через несколько дней просыпаешься утром, а всё вокруг, словно зимой, покрыто сплошным белым покрывалом, все лепестки на земле и их прибивает к земле первый весенний тёплый дождик.

 Цветочный салют закончился, весна вступила в свои права.

    Лето на Эсхаре.

 В детстве мне казалось, что лето на Земле везде одинаковое. Но став постарше и пережив до полутора десятков осознанных летних периодов, я понял, что с летом на Эсхаре ни одно лето сравниться не может.

 Наступает оно неожиданно и каждый раз его наступление замечаешь по новым приметам и признакам. То ли в зависимости от настроения, то ли от состояния души, то ли от каких-то других чувств и обстоятельств.

 Например, встаешь ранним   весенним утром в один из последних дней мая, солнце греет сильно, но ещё весенняя прохлада бодрит и быстро выводит из состояния сна. Словно заторможенный или завороженный проскакиваешь вместо магазина, в который зачем-то шел, и оказываешься на берегу Донца. Убедившись, что Донец на месте и с ним всё в порядке, опять поднимаешься на гору и идешь по делам как будто и не было этого изумительного утреннего часа, который взбодрил тебя на весь день.

 Через пару часов жара вступает в свою силу, но прохлада со стороны реки не собирается отступать и защищает, поднимая настроение и не давая солнцу полностью завладеть телом.

 Ближе к вечеру жара начинает спадать и ты ждёшь спасительную прохладу, к которой привык в эти весенние дни. И вдруг замечаешь, что прохлада что-то долго не приходит, а становится теплее, хотя ветерок и усиливается. Тебя словно ласкает мягкий лёгкий бархат. Долго не понимаешь, что это за состояние, пока не осознаёшь – наступило лето. Настоящее лето.

 Сразу замечаешь, что листья на деревьях полностью распустились, исчез их горьковатый запах, все тропинки через парк совершенно сухие, хотя еще вчера чувствовалась их сырость. И ты полностью осознаёшь, что лето наступило.

 Бродишь с этим чувством до полуночи и понимаешь, что сегодня уже будет летнее утро.

    Осень на Эсхаре.

   Характер осени. Характер у осени самый разный. Иногда думаешь: - Вот повезло, как сегодня хорошо! А проходит час-другой и, смотришь, всё начинает резко меняться.
 
   В первые дни осени ничего не происходит, кажется продолжается лето. Ан, нет. Смотришь, огромные стаи птиц. Ещё несколько дней назад они летали поодиночке или по несколько штук в стае. А сегодня их в стае несколько сотен, а то и тысячи. И их становится всё больше и больше. Они, то садятся стаей, то стаей взлетают и куда-то, как бы улетают, а затем появляются на этом месте снова. Наверное, тренируются летать стаей, чтобы при перелёте не мешать друг другу.

   Далее появляются другие приметы характера осени. Вдруг на деревьях появляются жёлтые, оранжевые или бордово-красные пряди листьев, словно седина природы в ветвях деревьев закрашена этими красками. Эти пряди могут быть внизу, вверху или где-то внутри, среди ветвей.

   Если дерево над водой, то на воде появляются плавающие листья, хотя вчера их ещё не было.

   Ещё через день-два под частью деревьев появляется ковёр из листьев и красота его такова, что хочется упасть на него и немного поваляться, таково его осеннее притяжение. Солнце светит так же ярко, но греет чуть меньше или значительно меньше, судя по тому, что земля стала прохладнее и долго на ней лежать не комфортно, через несколько минут ощущаешь прохладу.

   Проходит неделя-другая и с раннего утра появляются плотные низкие облака, начинает моросить мелкий дождик переходящий в сплошной туман, при котором уже в двадцати метрах видны только очертания объекта, а диск солнца превращается в светлую точку на сплошном сером фоне. Серое небо, серый фон, серое всё вокруг и какое-то серое настроение.

   Несколько дней такой погоды и земля пропитывается влагой, солнце появляется в просветах облаков на считанные минуты, всё вокруг становится промокшим, дождь кажется беспрерывным и бесконечным. При этом, дождь уже не смывает пыль и грязь с асфальта, а наоборот, потоки воды несут на асфальт опавшие листья, сломанные ветки, которые забивают ливнёвку, образуют огромные лужи, воду из которых проезжающие на скорости автомобили разбрызгивают на тротуар, обдавая грязью редких прохожих, которые чертыхаясь, отскакивают в сторону, стряхивая с одежды капли грязи и с испорченным настроением идут дальше. Такая погода ещё больше ввергает в депрессию.

   Через неделю утром появляется в низинах холодный туман, который даже при восходе солнца долго не исчезает, а исчезнув, оставляет на листьях холодные капли росы, от которой листья чернеют, скрючиваются и загнивают или засыхают. Деревья стоят с побуревшими листьями, которые не может сорвать даже сильный ветер, который с каждым днём становится сильнее и холоднее.

   Так продолжается до первых ночных заморозков, когда утром на лужах появляется тонкие кусочки льда, которые трещат под ногами и замёрзшие комья земли превращаются в препятствия не только для людей, но и для автомобилей. И мы ждём, что изо дня на день выпадет первый снег и осень начнёт плавно переходить в зиму. 
   
   
   Глава 34. Картинки из пятидесятых

1951 год. Я на Эсхаре...

   В поселок меня привезли родители в середине лета. Жили мы в самом высоком 4-х этажном довоенном доме, единственном в поселке. А поскольку потолки в доме были высокие, то 4-й этаж вообще казался мне где-то под облаками, хотя и остальные довоенные дома были 3-х этажными. Наш дом был под номером 7, да и всего-то кирпичных довоенных домов было 10. Под номером шесть была баня. Остальные – одноэтажные барачного типа, а в разговоре – просто «бараки». Но у самой реки, на крутом берегу Северского Донца и его притока, речушки Макарки, уже строились частные домики.

   На втором этаже 7-го дома у нас была одна комната, в коммунальной квартире, окно которой выходило на большой балкон, но дверь у нас на этот балкон отсутствовала и я «выходил» на балкон через окно. В нашей «коммуналке» жили 5 семей: Елисеевы, Близнюки, мы и еще две семьи, фамилии которых у меня не сохранились в памяти, скорее всего, потому что это были или бездетные семьи или у них был один маленький ребенок. Эти семьи мне были неинтересны. Елисеевы, два брата и сестра, жили в двух комнатах по правую сторону коридора у входа в квартиру. Старший Юра был на два года младше меня, младший Анатолий был младше Юрия на несколько лет, а сестре, которая была не Елисеева, а Колодяжная (по матери), вообще было не более 3-х лет. Близнюковы, две сестры и брат жили в одной комнате, бывшей кухне, по левую сторону от входа. Старшая сестра Рая училась со мной в одном классе, младшей Вале было годика три, а брат Вова был ровесник Юры Елисеева. Глава семьи Никита Близнюков работал грузчиком на электростанции, разгружал вагоны с углем. Он всегда приходил домой уставший и я его или видел спящим или совсем не видел, он был на работе или на рыбалке, он был заядлый рыбак и никогда не приходил домой без хорошего улова, особенно весной, в период половодья. У Близнюковых была собственная лодка, на которой мы иногда катались на Макарке или на Северском Донце. Наша комната была в конце коридора по левую сторону и я всегда проходил мимо всех дверей в нашей коммуналке.

   В нашем же подъезде, на первом этаже жили братья Бочаровы, Коля и Виктор, а в соседнем - братья Селезнёвы, Юра Третьяков, Толик Ковалёв и Коля Рубаницкий (Котов). В смежной комнате, за стеной, но с другого подъезда жила семья Литвиновых, с младшей девочкой из этой семьи мы перестукивались через стенку или по батареям отопления, за что нас иногда ругали соседи.

   Когда я приехал в поселок (мы почему-то говорила «на поселок»), то все дети отдыхали, Елисеевы в пионерском лагере, а Близнюковы у бабушки в Чугуеве, в нескольких километрах от Эсхара. Поэтому, я сразу почувствовал себя хозяином в нашей коммунальной квартире. Да и особенно долго я в течение дня в квартире не задерживался. Отец пристроил меня к своему другу, который работал на грейдере рядом с нашим домом. В поселке решили на одной из улиц положить шоссейное полотно и вот перед укладкой камня делали планировку бульдозером и грейдером. Вот в кабине трактора, который таскал грейдер, я и восседал рядом с трактористом.

   Все ребята с нашей улицы смотрели с завистью на такого помощника, а я не обращал на них внимания. Просто я еще никого в поселке не знал. Дорога, уложенная бутовым камнем была длиной около полукилометра, проходила от Вокзального шоссе до улицы Победы и образовывала улицу Ленина. На этой улице была Эсхаровская средняя школа, в которую несколько дней назад отец вместе со мной отнес документы и там же я познакомился со своей учительницей Ксенией Иосифовной Бедуховой, которая была учительницей 4 «б» класса. Это была, как мне казалось, пожилая женщина с озабоченным со множеством оспин лицом. Она показала мне наш класс. Это было светлое большое помещение (не чета нашим сельским классам) на втором этаже, угловое, прямо над входным фойе и сказала, когда приходить в школу за учебниками. До того времени был еще месяц и я спокойно катался на тракторе и на грейдере, а когда трактористы уходили на обед, то меня оставляли за хозяина или за сторожа на этой куче железа. Я очень гордился этим и не вылезал из кабины бульдозера.

   После обустройства на новом месте я постепенно начал заводить друзей, а неприятели появлялись сами. Очень быстро знакомился я с ребятами, когда ходил в кино. Клуб тоже в старом барачном помещении. Из кирпича построена и больница, большое одноэтажное здание над оврагом, ближе к Донцу. Между клубом и больницей настоящее футбольное поле, с разметкой, скамейками и беговой дорожкой вокруг стадиона. Даже есть прыжковые ямы.

Электростанция ГЭС-2 и Строительно-монтажное управление № 7, СМУ-7, расположены в километре от поселка, в низине, в сторону Чугуева. За электростанцией расположен совхоз «Эсхар».

   В это время все были помешаны на кинофильме «Тарзан», который был взят во время войны в качестве трофея (так было написано в титрах). Тарзан мы смотрели по несколько раз подряд. И знакомились мы в десятках. И это было так. Билеты для детей стоили 1 рубль, но таких билетов не существовало. На каждом билете стояла цена – 10 рублей. На этот 10-рублевый билет могли пройти 10 человек детей. Поэтому мы собирали по 10 рублей, вручали их самому шустрому и проталкивали его ближе к окошку кассы. После того, как он брал в кассе билет мы с этим держателем билета входили в зал и тоже таким же образом «отвоевывали» себе место.

   Если удавалось достать билеты до того, как зал заполнится, то мы занимали места в креслах, а если входили в числе последних, то сразу шли к первому ряду и садились на пол впереди первого ряда. Но тогда надо было просидеть около полутора часов с запрокинутой головой, что не так просто. Чтобы наверняка попасть в кино, мы старались образовывать постоянные «десятки», договаривались заранее, стояли у кассы по очереди и вот таким образом знакомились все ближе и ближе.

   Другое место, где мы проводили подолгу, это – хлебные киоски. Хлеб, как товар чаще всего продавался отдельно, так как продавать его вместе с другими товарами было невозможно, он шел потоком. При Сталине хлеб в этих киосках не залеживался, его привозили столько, что в течение 1,5-2 часов весь хлеб разбирали (к этому времени карточек уже не было и хлеб, как и все продукты, продавался свободно).

  Привозили хлеб в такой хлебной будке, которая помещалась на одной телеге запряженной одной лошадью. Размер этой хлебной будки на колесах соответствовал размеру хлебного киоска (или, как его еще называли «ларька»). Поэтому, хлеб на полках киоска больше двух часов не залеживался, но и дефицита не было.

   Хлебные киоски устанавливали, как правило, на пустыре или на площади, чтобы больше было свободного места для размещения длинющей, как змея, очереди. Хотя к этому времени продуктовые карточки и отменили, но в одни руки давали не более одного или полтора килограмма хлеба, строго по весу. Поэтому почти всегда был небольшой довесочек, который мы, дети, по пути домой «нечаянно» съедали. Тем более, что хлеб всегда был свежий, душистый и, чаще всего – еще теплый. Вот стоя в этих длинющих очередях мы не только знакомились, но и подробно изучали друг друга со стороны.   

С 1-го сентября я пошёл в школу. В школе мне сразу понравилось. Большое светлое здание в три этажа с просторными классами почти на 40 человек, где чаще всего было не более 30 человек, а в старших классах и того меньше, хотя мы и занимались в две смены. Широкий коридор позволял нам, малышам, бегать не боясь с кем-нибудь столкнуться, хотя это и не приветствовалось учителями. В школе был хороший спортзал, школьная библиотека, пионерская комната, химкабинет, физкабинет и биокабинет. И самое главное – в школе был буфет, где можно было купить горячий пончик с повидлом или дешевые конфеты, типа «подушечки» или таявшие во рту сахарные «трюфели». Сразу за школой был свой приусадебный участок, за который были ответственными учителя преподававшие ботанику, зоологию и неживую природу.

   Ученики меня приняли нормально. К началу занятий я с многими познакомился, а с некоторыми подружился. Меня посадили за парту с Халиным Юрой, мальчиком похожим на колобок. Он был весь такой кругленький, толстенький с пухленькими ручками, которые непрерывно двигались.

   К новому 1952-му году я уже полностью освоился и стал своим, как тогда говорили, «эсхаровским» мальчишкой.


   Глава 35. Галька.

   Школа, четвёртый «Б» класс, урок географии. Учительница Нина Васильевна Вадько рассказывает про речную и озёрную гальку. Это такие округленные, отшлифованные водой и песком, камешки. Рядом с доской висит красочный плакат с картинками, на котором изображена галька. А вот настоящей гальки у нас нет, рассказывает Нина Васильевна, а хорошо было бы собрать образцы настоящей гальки. Эти камешки есть и на берегу нашей реки, Северского Донца.

   Затем Нина Васильевна обращается к классу:

    — Ребята, кто может принести с реки такие камешки? Класс на мгновенье замер и сразу же начал шуметь, но добровольцев не нашлось. Тогда, немного подождав, я поднял руку и сказал:

    — Я принесу! — не совсем представляя, как я это сделаю.

   Большинство ребят класса жили здесь давно, а я в этой школе всего полгода, да и на реке был с родителями не так часто и что-то этих камешков не видел.

   Нина Васильевна, очевидно, заметила мою нерешительность и добавила:

    — А поможет тебе Ткаченко. Ткаченко, поможешь?

    — Да, да, Нина Васильевна, я помогу — с готовностью откликнулся Витя Ткаченко, который всегда со всем соглашался.

   На следующий день я направился на речку, но не на Северский Донец, а в сторону его притока, с названием Макарка, так как она зимой не замерзала, в неё сбрасывали тёплую воду с электростанции. Прошёлся по берегу, но гальки не было видно. Тогда я пошёл на мостки, которые вели на остров и попытался на мелководье достать что-нибудь со дна. Зачерпнул только ил, сорвался с мостков и оказался в воде. Хорошо, что было мелко и я промок только по колено. Выбравшись на мостки, я побрёл домой, до которого было метров 800, в мороз 5-7 градусов. Дома никого не было, я быстро переоделся, одежду и обувь положил сушиться, а чтобы мама это не заметила, я на батарею положил своё пальто и посадил на него котёнка.

   На следующий день я заболел, у меня поднялась температура и я проболел целую неделю. Когда пришёл в школу, все уже забыли про гальку и я успокоился, но про поручение достать гальку я не забыл.

   Прошло несколько недель зимы и я вновь направился на поиски гальки. На это раз я не пошёл на мостки, а забрался в одну из привязанных лодок и из неё попытался достать со дна гальку. Лодка качнулась и теперь я уже намочил рукава и почти по пояс оказался в воде, но уже от головы. Хорошо, что я снял перед этим пальто. Теперь мне надо было идти домой ещё дальше, более километра. И снова дома этого не заметили, а я снова заболел и проболел уже две недели и с высокой температурой.

   После выздоровления, дал себе обещание, что зимой гальку искать не буду, а подожду до лета, тогда можно будет и понырять. Нина Васильевна тоже, наверное, так думала или совсем забыла об этом поручении и, когда вызывала меня отвечать к доске, об этом не напоминала. И именно это не давало мне покоя, что я пообещал отыскать гальку, а обещание никак не могу выполнить.

   И вот ближе к весне, когда солнце пригревало довольно сильно, я снова решил попытать счастья в поисках гальки. Теперь я подготовился основательно, изготовив специальный сачёк из марли и решил попробовать достать гальку из более глубокого места, с кромки уже начавшего таять льда. Но и на этот раз потерпел неудачу, провалился на льду, еле выбрался и уже весь мокрый пришёл домой, когда мама была дома и хорошо, что отец ещё не возвратился с работы, он был более быстр на расправу. А я схватил воспаление лёгких, лечили меня сначала в больнице, а затем меня на лето ещё отправили в санаторий, где мне очень понравилось. С тех пор я вполне осознанно знаю, чем заканчиваются такие приключения и старался подобного в своей жизни не повторять.

   А поручение я всё-таки выполнил и получилось это очень просто. Уже в мае месяце, когда было тепло, я шёл после дождя с ребятами по тропинке, недалеко от берега реки и увидел, что потоком воды из оврага выносит круглые камешки. Я побежал к тому месту, где ручей впадал в Донец и увидел там целые залежи гальки. Выбрав самые красивые и округлые камешки, я набрал их и принёс в класс на урок географии. Нина Васильевна распределила их по принадлежности к виду (кварц, гранит и др.), а мне поставила отличную оценку.

   Но мне навсегда запомнились мои похождения «за галькой». Будучи уже взрослым и отдыхая в Крыму или бывая на Черноморском побережье Кавказа, я, греясь на гальке, обязательно вспоминал свои школьные годы. И когда по служебным делам был на берегу реки Зеи, я тоже вспомнил школьные годы и набрал разноцветной гальки для аквариума и у меня было недоразумение с контролем в аэропорту Хабаровска, никак не хотели поверить, что я везу в багаже именно гальку.

   
   Глава 36. Я открываю новую страну.

   Когда мы жили в селе, то я не зхнал, что есть такое место, как библиотека. Книжки я видел только в школе и дома у некоторых односельчан, которые считались в селе очень верующими. У них дома были толстые церковные книги, их было одна или две.

   Когда я ходил в детский сад в городе Бориславле, то нам воспитательницы читали интересные рассказы из каких-то книг, но я не знал, где они берут эти книги, а когда мы жили в городе Шостка, где я ходил во второй класс, то мне вообще было не до книг, я и в учебники-то редко заглядывал. тогда я считал, что раз у меня есть эти книги-учебники, то я когда-нибудь их прочитаю и всё буду знать. Но читать прямо сейчас их мне не хотелось, так как были более интересные занятия во дворе.

   В третьем классе я опять учился в сельской начальной школе, где в одном помещениизанимались по два класса. В одном: первый и второй класс, а во втором помещении: третий и четвёртый. В таком "бедламе" учиться было не только неудобно, но и неинтересно.

   И вот меня родители привозят в посёлок Эсхар, Харьковской области. Почему-то все говорили, что "приехали на посёлок" и я тоже вскоре к этому привык. А в посёлке была красивая трёх этажная школа, где в одном классе учились не более 30 человек, а вскоре построили ещё одно здание, в 1953 году и в нашей школе, которая располагалась в двух зданиях было множество разных кабинетов (физики, химии, зоологии и другие), просторный спортивный зал и Пионерская комната. Когда я это всё увидел, мне сразу захотелось учиться в этой школе и посещатьсразу все предметные кабинеты. Но к этому времени, четвёртый класс, я ещё не дорос до этих кабинетов. В школе была и своя библиотека, которой заведовала старенькая учительница, Ольга Николаевна. Я, как "изголодавшийся" по чтению мальчишка, сразу записался и в школьную библиотеку.

   Однако, вскоре, у меня "на посёлке" появилось столько соблазнов, что всё, чем я сначала восхищался, ушло на второй, а то и на третий, план.

   На посёлке был настоящий клуб в старом одноэтажном бараке, у самого стадиона. Он хоть и был неказистый, но не то, что деревенская хата, у нас в селе, где раз в неделю "крутили" кино. В этом поселковом клубе-бараке для нас, детей "крутили" четыре вида фильмов, интересных для нас, детей, которые мы делили на следующие группы. Военные - это фильмы про Великую Отечественную войну, революцию и исторические, такие, как "Александр Невский", "Подвиг разведчика", "Секретарь райкома", "Звезда" и другие.

   Фильмы другой группы, это - фильмы взятые в качестве трофеев (так было написано в титрах). Это фильмы: "Тарзан", "Белоснежка и семь гномов" и другие. Фильмы взрослые "про любовь" и "корейские" или "китайские" фильмы, типа "Седая девушка". Последние - были интересные, но очень уж их "забивала" музыка, отличная от той к которой мы привыкли. Что-то было тревожное, для нас детей, в этой музыке. Мы шли в кино развлечься, а музыка этому не позволяла была какая-то грустная или тревожная.

   Так, со временем, я постепенно выбрал для себя библиотеку, которая была мне интересна, как окно или дверь в новый мир. Я понял, если читать интересные и умные книги (такие, как "Занимательная математика" или "Занимательная география"), то будешь умным и эрудированным человеком. Я тогда ещё не понимал, что и в чтении, и в учёбе, и в любой работе - нужна "система", чтобы это было полезно, а не "просто так".

   Но после того, как меня родители привели впервые в библиотеку, где был книжный фонд около 40 000 экземпляров книг и журналов, то у меня "разбежались глаза". Более того, в библиотеке был свободный вход в книгохранилище и увидев всё это богатство на полках, мне показалось, что я попал в какой-то фантастический мир, который был рядом, но я не знал, как туда войти.

   Я сразу набрал пять книг, которые мне показались интересными и уже через три дня пришёл за новыми. Первый раз мне поменяли книги и я взял ещё пять книг, которые тоже принёс уже через неделю. Я эти книги почти не читал, а рассматривал картинки и читал текст под ними, хотя и понимал о чём книга. Вот на третий раз, когда я пришёл в библиотеку, заведующая библиотекой увидела, что за два раза у меня было заполнено почти половину абонемента, она начала беседовать со мной о каждой книге. Я хотя и пересказывал ей о тематике книги, но как-то не очень уверенно и основного смысла не улавливал. Тогда заведующая библиотекой, а это была Мария Сергеевна Ткач, начала мне рассказывать, как надо читать книги и для чего надо читать книги чтобы была от этого польза. Делала она это ненавязчиво и тактично, что я почему-то ей поверил. Она ещё сказала, что мне не надо торопиться читать все книги подряд, так как они предназначены, каждая для своего случая или каждая для своего дела. Если я, например, слесарь, то мне надо читать книгу о слесарном деле, а не о садоводстве. Тогда я буду больше полезного для себя. А поскольку я школьник младших классов, то больше мне книг надо читать для школьников младших классов, есть такая серия книг и когда я прочитаю большинство этих книг, то можно переходить к следующей серии, например: книгам из серии "для юношества".

   После беседы с Марией Сергеевной я стал выбирать более тщательно книги и стал брать меньше книг, одну-две, и на более длительный период, так как читал их более внимательно. Хотя и после этого я брал одну-две книги на несколько недель, например, "Весна на Одере" Э. Казакевича, которую с удовольствием читал и перечитывал.

   Так я открыл новую страну, которая была рядом, а я о ней ничего не знал. Эту "страну" я назвал для себя чуть позже "Остров Радости", так как после прочтения каждой интересной книги я радовался, как маленький ребёнок, что так много узнал нового.

   Так постепенно я открывал для себя "новую страну" и уже жил в этой "стране" и не мог существовать без неё. Когда я начал "проглатывать" книгу за книгой, даже в ущерб учёбе, Мария Сергеевна это заметила и начала следить, чтобы это было не во вред учёбе и иногда делала замечания, что я увлекаюсь чтением художественной литературы, так как она уже была уверена, что я беру только те книги, которые полностью прочитываю.

   А дела в школе у меня шли не очень хорошо. Я читал много книг, занимался разными увлекательными делами, а уроки делал кое как и учёба у меня была на втором, а то и на третьем месте. Я становился более эрудированным, но не за счёт школьной программы, а за счёт художественной литературы. Я и сам понимал, что не учить уроки, это очень плохо, но не мог остановиться от увлечения художественной литературой. Я уже больше доверял художественной литературе, чем учебникам, хотя и подозревал, что учиться надо. Понимал, что надо, но не очень хотелось.

   Вот именно в это время Мария Сергеевна Ткач начала мне подбирать книги о том, что надо хорошо учиться, чтобы из меня что-то получилось, как из человека. Я ещё не понимал, что меня уже начинают "перевоспитывать", но уже шёл по этому трудному пути перевоспитания. А когда я понял, что в школе нас много и я там только мешаю учителям иметь хорошие показатели, а здесь, в библиотеке, беспокоятся обо мне, чтобы я хорошо учился, вот тут я "сломался" и задумался о том, что надо всё-таки поверить в то, что надо не только "проглатывать" художественную литературу, но и учиться.


     Глава 37. Санаторий "Мурафа".

   Частое "купание" зимой не прошло для меня бесследно. Частые заболевания воспалением лёгких, три раза за одну зиму, привело к тому, что врачи уже не знали, что со мной делать. Конечно, если бы они знали, что я три раза за зиму искупался в ледяной воде в одежде, по своей глупости, в поисках гальки, то они отнеслись бы к моему лечению совсем по другому. Но я об этом боялся врачам сказать, а родители тоже не всё об этом знали. Поэтому, врачи и считали, что мой организм ослаблен и меня надо лечить основательно. Вот и предоставили мне путёвку в детский санаторий "Мурафа" в Богодуховском районе Харьковской области.

   Санаторий был небольшой, но по тем временам хорошо обустроенный для лечебного отдыха детей школьного возраста, что-то наподобие пионерского лагеря со всей подобной атрибутикой, чтобы заведение меньше походило на лечебный санаторий. А поскольку серъёзных больных в санатории не было, то для оздоровления в санаторий приезжали многие дети медицинского персонала из городов Харьковской области.

   Таких же как я, лечившихся действительно от перенесённого заболевания, было в санатории не более десяти человек. Остальные считали, что они в пионерском лагере, так как условия и распорядок дня, а также все мероприятия ничем не отличались от тех, что были в пионерском лагере. Проказничали мы точно таже, как и в пионерском лагере. И на речку, похожую на большой ручей, мы сбегали точно так же, как и в пионерском лагере. Речушка была не очень большая, в самом широком месте около двадцати метров и глубиной около двух метров. Но нам этого вполне хватало, чтобы за час или полтораискупаться и вдоволь наплаваться.

   А ещё, мы на речку бегали, чтобы испытать наши кораблики, которые мы вырезали из толстой сосновой коры. На территории санатория были огромные сосны с толстой корой, которую мы отламывали большими кусками и вырезали из неё разные фигурки (белочек, зайчиков, птичек) и кораблики, на которые устанавливали бумажные паруса и запускали эти кораблики на речке. Вот за этим мы туда и бегали, чтобы похвастаться, у кого кораблик лучше плавает, особенно в ветренную погоду.

   Чёткий режим и строгий распорядок дня сделал своё дело и после санатория, где я пробыл две смены или почти три месяца, сделали своё дело, моё здоровье только улучшалось и улучшалось. Через полгода я уже забыл обо всех своих болезнях. А ещё после санатория, по рекомендации врачей, я начал заниматься спортом и спортивными играми, после чего моё здоровье быстро восстановилось и я больше никогда не жаловался на какие-то болезни.

   Всё-таки, до этого моя жизнь в деревне, на свежем воздухе и здесь в этом чудесном посёлке, сделали для здоровья своё дело и мне, ребёнку тяжёлого военного времени представилась возможность жить, учиться и отдыхать в прекрасных условиях, хотя, хотя у моих родителей и не было таких средств, чтобы я отдыхал всё лето в прекрасном детском санатории. Всё это было за счёт государства. До этого я даже не знал, что есть такие прекрасные детские санатории.

   Распорядок дня и все мероприятия в этом детском санатории были, как и в пионерском лагера, только более тщательно воспитатели относились к выполнению нами распорядка дня, а также более разнообразным было питание: свежие фрукты, калорийные обеды. И хотя нас особенно не перекармливали, но мы всегда были сытыми и довольными питанием. Директором санатория был военный, генерал-майор медицинской службы Владимир Михайлович Зуб, который очевидно очень любил детей. Он иногда приходил к нам в отряд и беседовал с нами и воспитательницами о нашем здоровье и как нам здесь живётся. Мы его очень уважали, даже гордились, что у нас директором санатория является настоящий генерал-майор.

   Вечерами наши воспитательницы организовывали для нас Пионерские костры, где мы пели песни и танцевали, как и в пионерском лагере.

   Днём мы обычно отдыхали с тихими играми: шашками, шахматами. Девочки обычно рисовали или им воспитательницы читали.

   Но мы не были бы мальчишками, если бы не играли в какие-то военные или ковбойские и индейские игры. Тем более, что директор нашего санатория был настоящий генерал-майор, который в какие-то дни был при парадной генеральской форме и куда-то уезжал по санаторским делам. После каждой такой поездки, в санаторий приезжали одна или несколько грузовых машин и привозили новое оборудование, невую мебель или специальные летние домики, в которых мы затем жили.

   Посколдьку мы в санатории были летом, то и отдыхали по летнему. Игры были подвижными, но без больших физических нагрузок, всё-таки санаторий считался лечебным заведением, хотя мы, мальчишки, с этим мало считались, иногда бегали и играли, как совершенно здоровые дети.

   Некоторые ребята были по одной сменге, а другие, как я, были в санатории две смены и мы настолько сдружились, что некоторое время даже после отъезда из санатория, обменивались письмами. Но надолго этой переписки не хватило и постепенно эти контакты и детские связи обрывались, хотя и было этого очень жалко, что друзья постепенно терялись. Это,очевидно, из-за исчерпанности общих интересов.

   Даже приехав из санатория в свой посёлок, я, уже шестиклассник, был повзрослевший и как бы много чего повидавший.

   К этому времени я некоторое время жил в селе и знал хорошо сельскую жизнь, жил с родителями в Западной Украине, в городах Бориславль и Дрогобыч, а это около самой Польши. После этого мы жили в городе Шостка, рядом с известной киноплёночной фабрикой №7, которую затем назвали "СВЕМА" (сокращённое слово "светоматериалы").

   Поэтому, приехав в посёлок Эсхар (мы почему-то говорили "на Эсхар"), я был "бывалым" путешественником и в школе наряду с  физикой и математикой, любил географию, она мне была очень понятной, а также другие предметы, касающиеся естествознания. Так что на скуку в детстве я не мог пожаловаться.


   Глава 38. Почти детская история. Рисковый парень

   Самостоятельным я стал в десять лет, когда учился в четвёртом классе. Родители работали, а я оставался один дома и заботился сам о себе. Постепенно я научился принимать решения, хотя и не всегда правильные. В те времена в клубе нашего посёлка шли замечательные фильмы послевоенных лет. Это были фильмы о революции, о гражданской войне и, конечно, о Великой Отечественной войне. В одном из фильмов о гражданской войне был эпизод, когда матроса со связанными руками, ведут на растрел и он прыгает в воду с обрыва и спасается.

   После фильма мы шли домой и спорили, мог ли матрос, со связанными за спиной руками, доплыть до берега, даже, если берег не очень далеко. Но мнения разделились и мы так и не пришли к чему-то единому.

   На следующий день, придя на речку, мы решили попробовать, можно ли плавать со связанными руками за спиной. Некоторые ребята попробовали, но у них ничего не получилось и все бросили эту затею, а сам спор вскоре забыли.
 
   Я же, приходя каждый день на пляж, вспоминал этот эпизод из фильма и всё время думал, как реально осуществить этот трюк. Связать руки  и плыть — страшновато. Тут и так плаваешь не очень технично, а со связанными руками, можно и воды глотнуть. Но однажды я решился. Попросил ребят связать мне руки за спиной листьями рогоза, растение такое, и попробовать плавать. Сначала ничего не получалось, не мог без рук уравновесить тело так, чтобы при работе ногами, плечи и голова не опускались в воду.

   Это уравновешивание в воде я отрабатывал несколько дней, пока мог проплыть около десяти метров не наглотавшись воды. После этого придумал сам себя связывать резинкой от рогатки, чтобы, когда хлебнёшь много воды и начинаешь захлёбываться, была возможность быстро освободить руки.

   Так я тренировался несколько недель, пока не научился свободно балансировать своё тело в воде настолько, что плавал у берега по несколько десятков метров, работая только ногами, а голова ни разу не опускалась в воду и я ни разу не хлебнул воды.

   Хотел продемонстрировать ребятам свой успех, но мне показалось, что этого для демонстрации эффекта маловато и решил идти дальше. Я связал себе ещё и ноги таким же способом. Вот так, со связанными резинкой за спиной руками и связанными ногами, пока условно, я начал тренироваться и у меня что-то начало получаться.

   Поскольку я уже плавал стилями: кроль, брасс, баттерфляй — то этот свой, новый, стиль назвал «стилем змеи». И это действительно были движения тела, похожие на движения змеи в воде. Со связанными руками и ногами надо было работать только корпусом, всем телом, а для этого надо было извиваться, как это делает змея, плавая в воде. Движения были сложными, так как надо было извиваться в двух плоскостях: горизонтальной, чтобы продвигаться вперёд, и вертикальной, чтобы балансировать тело в воде и не захлёбываться.

   И вот наступил день, когда я решился продемонстрировать ребятам свои достижения на Втором пляже, где ширина реки около ста метров, так как плыть надо было наискосок. После того, как я сказал ребятам об этом, все расшумелись, что привлекло внимание взрослых, которые стали за нами наблюдать. Когда ребята связывали мне руки и ноги, теперь уже по серьёзному, взрослые молча за этим наблюдали, приняв это за игру. И, когда я, как попрыгунчик, попрыгал к воде, все начали кричать, поняв, что мы задумали. Но было уже поздно, я окунулся в воду и поплыл на глубину.

   Метров тридцать-сорок плыть было легко, как будто плыл на тренировке, а дальше я устал и мне очень хотелось, как всегда, развязать руки, даже сделал несколько похожих движений. Но не тут-то было, ребята связали меня на совесть, пришлось плыть уже через силу и часто заглатывал воду. Рядом с собой тоже никого не видел и от этого было немного страшно, что помочь мне некому.

   Когда до берега оставалось совсем немного, силы начали меня покидать и я стал бояться, что преувеличивал свои возможности и не доплыву до берега. В это же время, кто остался на том берегу начали кричать невпопад. Одни кричали:

    — Давай! Давай!

   Другие возмущённо кричали:

    — Да помогите ему кто-нибудь! Он же из сил выбился!

   Но я уже доплыл до тени деревьев и понял, что берег рядом. Теперь уже поплыл более спокойно, хотя сил становилось меньше с каждой секундой. И тут я головой коснулся берега и как-то пристроился, опираясь немного на грунт. Но ноги и руки так устали и затекли, что каких-то движений я сделать не мог, не мог даже стать на ноги.

   Но тут начали подплывать ребята и любопытные купающиеся и помогли мне освободиться от моих пут и я на негнущихся ногах выполз на крутой берег и свалился, довольный тем, что доказал всем, что так можно плавать, правда, недолго.

   Тут подошёл кто-то из взрослых и сказал, то ли восхищённо, то ли осуждающе:

    — Ну и рисковый ты парень!

   А я подумал:

    — Какой уж есть!
   

   Глава 39. Меня в библиотеку тянет, но окружение не отпускает.

   С тех пор, как родители привели меня впервые в библиотеку Завкома ГЭС-2, которая была единственная в посёлке, я туда приходил два-три раза в неделю. Тогда библиотека размещалась в здании пожарного депо, з школой. Заведующая библиотекой Мария Сергеевна Ткач через какое-то время устроила мне проверку на предмет того, читаю ли я книги, которые беру в библиотеке, или просто смотрю картинки. Я на все вопросы ответил и она осталась довольной, хотя и удивилась, что все книги которые я брал, мною были прочитаны.

   Но оказалось, что здесь имеется другая сторона вопроса. Если я прочёл такой объёмный материал художественной литературы, то я это делал за счёт невыполнения или плохого выполнения уроков. Заведующая библиотекой дала мне понять, что нельзя читать художественную литературу за счёт времени, отведенного на хорошее изучение школьного материала и выполнения домашнего задания. Даже пообещала как нибудь зайти в школу и поинтересоваться моей успеваемостью.

   Это меня несколько напугало. С успеваемостью у меня было не так хорошо, как бы хотелось, если я увлёкся чтением художественной литературы. А разве можно было отказаться от чтения книг:

   Тимур и его команда, Аркадия Гайдара;

   Тайна Соколиного бора, Юрия Збанацкого;

   Васёк Трубачёв и его товарищи... и многих других детских писателей, книги которых стояли на полках библиотеки. Они так и притягивали, чтобы все дела бросить и читать, читать, читать.

   Но ещё больше, чем читать интересные книги , я любил бродить по ближайшим лесам, изучать места боёв за город Харьков и искать разные военные предметы, в том числе и опасные: патроны, гранаты, мины и другие.

   Конечно, чаще всего они были уже разряженные, но каждая двадцатая или десятая находка, это были взрывоопасные снаряжённые предметы настоящего вооружения времён Великой Отечественной войны 1941-45 годов.

   Однако, чтение художественной литературы постепенно отвлекало от моего опасного ремесла "поисковика" и я всё больше и больше увлекался книгами и это уменьшало время, когда я мог заниматься поиском, в том числе и этих взрывоопасных предметов.

   Сложным моё положение ещё и потому, что большинство моих друзей на то время, с четвёртого по седьмой класс, очень мало читали художественной литературы или совсем не читали книг из библиотеки и смотрели на меня, как на какого-то "чудака", который несколько раз ходит в библиотеку, берёт там книги, да ещё читает там разные журналы: "Огонёк", "Перец", "Крокодил" и другие.

   Ребята-одноклассники, которые иногда заходили со мной в библиотеку, обычно, всё время поторапливали меня:

   - Давай, давай, побыстрее пойдём отсюда! Что тут делать? Ничего здесь интересного нет!

   И на мои уговоры, реагировали очень плохо, иногда даже зло. А я всегда, не мог от них отделаться, так как они увязывались за мной, потому что одним им было скучно, а мне с ними не всегда было интересно, так как я старался выкроить время на чтение художественной литературы, как от их выходок, так и от того чтобы более качественнее делать уроки, читать учебный материал в учебниках. Я просто "разрывался" на несколько частей и не знал, как найти "золотую серединку" моего отношения к учёбе.

   Заведующая библиотекой, очевидно, понимала мои сложности во взаимоотношениях с одноклассниками всё больше и больше привлекала меня к работе в библиотеке, где я с удовольствием возился с подшивками периодических журналов, с ремонтом потрёпанных книг, а затем, постепенно начал заниматься составлением библиотечного каталога, за работу с которым мне уже платили реальные деньги, как работнику библиотеки на сдельной оплате.

   Ребята не хотели понимать моей увлечённости, как чтением художественной литературы, так и работы в библиотеке, а даже иногда и подшучивали, что это не мужская работа, хотя сами вообще ничем не занимались, даже спортом, лишь бродили по улицам, да иногда уходили в лес "по патроны", как это у нас называлось. Но поскольку основным "поисковиком" у них был я, то они и злились на меня, что ничего не находят. А я постепенно уже понимал, что мы становимся на опасный путь, когда из "поисковиков" винтовочных и автоматных патронов, пытаемся заниматься поиском более серьёзного оружия, которое к этому времени уже проржавело, ведь со времён боёв прошло около 10 лет и всё, что было в земле или в болотах, становилось опасным и неосторожным движением можно спровоцировать взрыв любого взрывоопасного устройства.
 
   А тут ребята начали заниматься самодеятельностью. Толик Шаульский вздумал посмотреть, как устроена разрывная пуля и распилил её. Но до конца распилить не успел и она взорвалась, сильно поранив ему ладонь. Хорошо, что осколки не попали ему в глаз.

   Да и сам я был не "подарок", пытался "изобрести" пороховую гранату. Но с настоящими взрывоопасными предметами обращался аккуратно или совсем старался их не трогать, как учил нас учитель по начальной военной подготовке (НВП) Сергей Трофимович Крессов. Он категорически запрещал нам разбирать даже учебные взрывоопасные предметы, чтобы мы это не повторяли на настоящих изделиях.

   Вот с таким "дуализмом", как говорил Сергей Трофимович, я перешёл в восьмой класс Эсхаровской средней школы. С этого времени, я перестал вообще заниматься, как "поисковик" и переключился на работу в библиотеке, которая занимала теперь у меня всё свободное время.

   В это время меня и настигла "любовь", с которой я не знал, что делать и как справиться, не усугубив всё это, что меня настигло. И я начал более активно писать стихи, вести личный дневник, что тоже доставляло немало хлопот и наше поисковое "трио" развалилось. Мы все взрослели и каждый пошёл своей дорогой, хотя я и понимал, что мы чудом уцелели, перестав вовремя заниматься этими опасными "проомыслами". Мы очень быстро взрослели.


    Глава 40. Я становлюсь нелегальным поисковиком или "чёрным копателем".

    Когда я приехал на Эсхар, то вторым делом, после первых впечатлений о посёлке, школе, соседских ребят, я начал интересоваться окрестностями посёлка. И что мне сразу "бросилось в глаза", это - тот факт, что всё в округе было изрыто многокилометровыми траншеями, окопами, блиндажами, разными типами земляных укрытий и даже стрелковыми "ячейками", что было большой редкостью, так как эти укрытия были больше теоретическими, чем реально применяемыми  в период Отечественной войны 1941-45 годов.

   Мне это было очень интересно и я часами ходил изучал все эти "линии обороны" вокруг посёлка и приходил к выводам, где можно было что-то отыскать интересное, начиная от гильз и заканчивая винтовкой-трёхлинейкой с разбитым прикладом и совсем искарёженным "шмайсером", который трудно было узнать в куске иметалла, если бы не торчащий ствол, который трудно было искарёжить.

   А поскольку, сначала друзей у меня не было, то я и "отводил душу" в поисках разной атрибутики военного времени, которой вокруг было ещё много в 1951 году, как во дворах, так и ближайшем лесу, на берегах Северского Донца. Ведь прошло только восемь лет с тех пор, как война ушла с этих краёв (1943 год)и даже металл не успел заржаветь, а латунные гильзы вообще были как новенькие. А в песке, на берегах Северского Донца всё сохранилось, как будто бои здесь были вчера.

   Попадались самые неожиданные предметы из военной атрибутики, нпример, такие, как немецкие листовки. Это были маленькие листочки, с четвертинку стандартного листа, где рассказывалось о том, как надо переходить на сторону немецкой армии. Рассказывалось также, что можно вступать в немецкую армию и продолжать служить там. В каждой листовке была картинка о службе, уже перешедших, в немецкой армии.

   Все эти листовки были плотно упакованы в пустую консервную банку и зарыты в бруствер окопа, на той стороне, где были наши позиции. Как попала туда эта банка, я не знаю, но спрятана она была очень хорошо, так, что влага в неё не попадала и все листовки были в хорошем состоянии. Это через семь лет после окончания войны, а могли они быть сброшены с самолётов и в 1941 году, и в 1943 году.

   Но поскольку их в банке из под консерв была большая пачка, то я думаю, что в эту банку их положил кто-то из политработников или командиров, которому бойцы приносили эти листовки, чтобы они не валялись повсюду и бойцы не читали их, так как в них был "пароль" для сдачи в плен:

   - "Штыки в землю! Сталин капут!".

   Когда я нашёл эти листовки, то показал нашему учителю по НВП (Начальной военной подготовке) Сергею Трофимовичу Крессову. Сергей Трофимович взял с мення слово, чтобы я никому об этих листовках не рассказывал и, чтобы себе ни одной листовки не тоставлял. Он сказал, что у меня могут быть неприятности, если я начну эти листовки кому-нибудь показывать. Да я и сам понимал, что эти листочки не для широкого распространения, тем более, что Иосиф Виссарионович Сталин ещё был жив, а там такая надпись, как: "Сталин капут!"

   Я уже учился в пятом классе и понимал, что за такую "литературу" меня "по головке не погладят".

   Сергей Трофимович, да и другие учителя, догадывались, что мы находщим много чего в наших лесах из оружия и боеприпасов и часто нас предупреждали, чтобы мы сами ничего не разбирали и в костры ничего такого (патроны, снаряды, мины) не бросали. Мы уже понимали, хотя и не всё, но старались слушать советы старших, хотя трассирующие пули всё-таки "ковыряли" и запускали их из рогаток, поджигая светящийся состав. Но за это нас уже ругали все взрослые, так как пули летали шумно и могли куда-то упасть и что-то поджечь. Поэтому, мы обычно шли с таким "добром" на стадион и там, никому не мешая, запускали из рогаток эти трассирующие пули.

   А вот Толик Шаульский однажды решил распилить разрывную пулю и посмотреть, что там внутри. Но, не успев до конца распилить, очевидно пуля нагрелась и взорвалась. Осколки, хотя и сильно повредили руку, но было похоже, что он порезался ножом, так он сказал родителям, но раны заживали очень долго. После этого такими экспериментами больше никто из нас не занимался, разрывные пули мы вообще выбрасывали в речку.

   Находили мы и более серъёзные предметы, такие, как мины, разных калибров, как немецкие, так и советские, но с ними мы не возились, хотя знали, что старшие ребята отворачивали "носик" у мины и этим составом как-то глушили рыбу.

   Обычно этим "копательством" мы занимались не так долго, только ранней весной, когда снег растаял, земля подсохла и всё, что было прикрыто землёй или песком, размывалось дождями и вылезало на поверхность земли. Вот этим временем мы и пользовались. А когда вырастала трава, то она это "добро" скрывала и мы, мальчишки, уже переключались на другие занятия. Да и тепло становилось, и можно было купаться, загорать. Поэтому, в тёплое время, "поисковым работам" уделяли времени меньше и даже совсем забывали об этом. Разве что, кто-нибудь отыщет "злачное" место с военной атрибутикой, но это бывало редко, так что всё забывалось до следующей весны.!!!!!!!


   Глава 41. Пионерская правда. Взгляд со стороны. 

   Когда Лёнька пришёл в свой новый класс, в Эсхаровской средней школе, учительница Ксения Иосифовна спросила:

    — Лёня, ты пионер? На что Лёнька не задумываясь ответил:

    —  Да, пионер.

И к этому вопросу Ксения Иосифовна больше не возвращалась, а только, зачитывая в списках пионерских поручений, называла и фамилию Лёньки.

   На одном из уроков, Ксения Иосифовна сказала, что после уроков в класс зайдёт старшая пионервожатая и расскажет про газету «Пионерская правда».

   Лёнька почему-то с тревогой ждал того момента, когда придёт старшая пионервожатая. Она пришла сразу после последнего урока и спросила, почему не все мальчики носят пионерские галстуки. Кто-то сказал, что забыл, а Витя Ткаченко сказал, что мама постирала галстук и он ещё не высох. Лёньку не спросили, почему он без галстука, но он сидел не шелохнувшись, так как у него галстука никогда не было, да он об этом и не задумывался, хотя и видел, что многие девочки и мальчики ходят с повязанными галстуками. Но у Лёньки на  курточке-бобочке был пионерский значок, может поэтому Лёньку старшая пионервожатая не считала, нарушителем без галстука. Этот значок Лёнька выменял у соседского мальчишки на несколько целых патронов с трассирующими пулями, которые он нашёл в окопах в лесу.

   Старшая пионервожатая рассказала о газете «Пионерская правда» и что каждому пионеру её можно выписывать. Чтобы подписаться на газету не надо было никуда ходить, её можно было выписать прямо в школьной библиотеке, но на домашний адрес и можно было выписать на год, на полгода или на три месяца.

   Вечером, когда мама пришла с работы, Лёнька рассказал ей, о чём говорила старшая пионервожатая и попросил денег на галстук и на газету «Пионерская правда». Мама на галстук отсчитала деньги сразу, а вот на газету пообещала выделить деньги только на три месяца и только после того, как получит на работе аванс.

   На следующий день Лёнька купил красный галстук, но повязывать не стал, а носил всегда с собой в портфеле между книг. Через неделю мама выделила Лёньке деньги и на газету «Пионерская правда» и Лёнька отнёс деньги в школьную библиотеку, приложив написанный на листочке из тетради свой домашний адрес.

   С начала следующего месяца Лёньке на домашний адрес начала приходить газета «Пионерская правда», которая выходила два раза в неделю. В газете печаталось о событиях в Советском Союзе и что происходило за границей, в других странах, рассказывалось о жизни советских школьников и о пионерских организациях. В газете печатались и стихи. Лёньке особенно понравились стихи молодого украинского поэта Дмитрия Павлычко из Западной Украины. Очень эти стихи были патриотическими, про раненого красноармейца-инвалида, которого поэт встретил в вагоне поезда.

   В газете было много рассказов о том, каким должен быть настоящий пионер и как принимают в пионеры. И только теперь Лёнька понял, что никакой он не пионер, а обыкновенный самозванец. Никто Лёньку ни в какие пионеры не принимал, да и не знал он, что в пионеры надо вступать торжественно, выучив Торжественное обещание наизусть и произнося его перед Пионерской организацией на Пионерской линейке. А Лёнька просто записался в пионеры и всё. Значит он всех обманул.

   А где он мог вступить в пионеры — думал Лёнька. В сельской школе-четырёхлетке, где он начинал учиться, там вообще ничего не говорили о вступлении в пионеры, а затем в городе в мужской школе его тоже никто бы не принял, так как он там перебивался с двойки на тройку. Да и дисциплина всё время хромала, учительница часто в дневнике исписывала половину страницы замечаний. Потом Лёнька почти три четверти не ходил в школу, так как поранил ногу и не мог вообще ходить. И вот теперь выходило, что Лёнька всех обманул, назвавшись пионером. И кто его дёрнул за язык, сказать, что он пионер. А ему ведь поверили и спрашивать даже не стали, кто и где его принимал в пионеры.

   Это Лёньку беспокоило больше всего. Вдруг спросят, где его принимали в пионеры, а врать Лёньке больше не хотелось, он много читал уже в «Пионерской правде», что врать это плохо, а плохих поступков у Лёньки и так было много.

   А тут ещё пионервожатая из старшего класса Оля предложила вслух читать книгу про пионера-героя Володю Дубинина, книга называлась «Улица младшего сына» и всё чаще Оля напоминала, что пионер должен быть честным. Выходит все честные, даже те, кто не пионер, а Лёнька самый не честный в классе. Было очень обидно и унизительно, так как большинство мальчишек и девчонок в классе Лёньку уважали, а кое-кто даже побаивался.

   Однажды Лёнька не выдержал и спросил Олю:

    — А как можно исправиться, если пионер соврал?

Оля как бы машинально ответила, что надо исправляться и больше не врать. Лёнька не знал, как исправляться и ходил мрачнее тучи, что даже Оля это заметила и сама однажды заговорила об этом, когда они были в классе одни. Лёнька сразу покраснел и чуть не расплакался, всё повторяя:

    — Я же не знал! Я не хотел! Я теперь не вру!

   Оля усадила Лёньку за парту и заставила рассказать, что его так беспокоит. Лёнька чуть не всхлипывая всё сбивчиво и честно рассказал, так как это его тяготило больше всего, даже больше, чем драки с соседскими мальчишками. Рассказал и ему стало легче, хотя он и понимал, что все пути оправдания ему отрезаны и теперь надо надеяться только на благосклонность пионервожатой Оли и старшей пионервожатой.

   На следующий день Оля привела Лёньку к старшей пионервожатой в Пионерскую комнату и они уже вдвоём стали решать, что с ним делать и только теперь он понял, что наказывать его никто не собирается. Да и говорить они Лёнькиной учительнице, Ксении Иосифовной почему-то ничего не собирались. Старшая пионервожатая, правда, вслух сказала:

    — Ну что же нам с тобой, Лёня, делать?

Лёнька на этот вопрос тоже не знал, что ответить, стоял и молчал.

   Затем старшая пионервожатая сказала:

    — Давай мы поступим так. Ты выучишь Торжественное обещание пионера, прочтёшь вот эту книгу «Пионер — всем ребятам пример» и мы перед следующим Сбором примем тебя по настоящему в пионеры. А теперь можешь идти и учить Торжественное обещание и внимательно прочти эту книгу и вот тебе ещё список книг, которые ты должен в дальнейшем прочитать.

   Лёнька выскочил из Пионерской комнаты радостный и довольный, что его злоключения подошли к завершению.

   Перед следующим Пионерским сбором Оля пригласила Лёньку в Пионерскую комнату, где ему повязали пионерский галстук и он перед Знаменем пионерской организации произнёс Торжественное обещание пионера Советского Союза.  После того, как старшая пионервожатая произнесла пионерский девиз:

    — В борьбе за дело Ленина-Сталина будь готов! Лёнька отсалютовал и ответил:

    — Всегда готов!

   Затем Лёнька с Олей пошли в класс, где Оля вслух всему классу читала книгу «Улица младшего сына», но теперь Лёнька присутствовал вместе со всеми, как настоящий пионер и это его окрыляло.

   Теперь, читая газету «Пионерская правда», Лёнька чувствовал, что он тоже является полноправной частицей большой Всесоюзной пионерской организации имени В.И.Ленина.


    Глава 42. Они оба выполнили свой долг.

   Когда я приехал на Эсхар, то начал знакомиться с ближайшими к дому территориями. Дом, в котором мы поселились был четырёхэтажным, три этажа которого были из красного кирпича, а четвёртый этаж был почему-то из белого. В шутку мы иногда живущих на четвёртом этаже называли «белыми», а себя живущих ниже - «красными».

   Рядом с домом был красивый, но чуть запущенный парк с ухоженной центральной аллеей и красивой танцплощадкой с раковиной для духового оркестра. Дальше, в глубине парка были детские качели, песочницы и небольшие карусели.

   Вблизи аллеи стоял безымянный трёхметровый обелиск из камня, где были похоронены бойцы, погибшие при освобождении посёлка, а чуть дальше — небольшая железная оградка и за ней тоже небольшой обелиск со звездой. Этот обелиск тоже был безымянным, но взрослые рассказывали, что здесь похоронен лётчик, которого подбили за несколько недель до освобождения посёлка, жители прятали его раненого от немцев, но лечить его было невозможно и он умер от гангрены.

   Изучая посёлок, я сам и с ребятами уходил всё дальше и дальше к окраинам, пока на третий год не узнал от взрослых, что самолёт, который подбили с раненым лётчиком, упал где-то в лесу, за посёлком.

   Мне так хотелось узнать, где же упал этот самолёт, что я начал систематический поиск. Иногда ходил в лес с друзьями, по дороге на речку, за грибами и ягодами, но всё время думал об упавшем самолёте  и периодически отмечал места, которые уже обследовал. Часто мы ходили «по патроны», их в лесу было много и во время этих походов я внимательно обследовал все воронки и весь метал, который попадался мне по пути. Но никаких следов падения самолёта не было.

   Я уже потерял надежду отыскать даже следы подвига этого неизвестного лётчика, когда на четвёртый год прямо на самом краю леса, на дороге, в грязной колее увидел кусок алюминиевого сплава. Кусок был небольшой, но характерно оплавленный, будто его плавили в костре. Такие куски алюминиевого сплава я видел на свалке металлолома около Чугуевского аэродрома, куда мы, мальчишки, тоже иногда наведывались.

   Как он попал на эту дорогу? Мне было интересно и я начал поиски вокруг этого места. Осмотрел всё тщательно, но следов не было видно. А меня тянуло на это место всё больше и больше, я уже интуитивно чувствовал, что это место падения самолёта, хотя никаких видимых признаков не было. И вдруг, неожиданно в дереве увидел небольшой кусочек такого металла, размером чуть больше спичечного коробка. Он был сильно изогнут и почти врос в молодой дубок, поэтому я его не замечал.

   На следующий день я пришёл вооружённый металлическим щупом, опыт имел уже достаточный, и начал тщательно прощупывать грунт вблизи этого места. И впервые же минуты наткнулся на кусок пулемётной ленты с гильзами, но вид у них был такой, будто они горели в костре, ни пули ни капсюля не было. Затем мне начали попадаться какие-то металлические части назначение которых я не знал.

   Конечно, следы своих раскопок я не скрывал, они были видны и хотя место было и на отшибе, здесь редко кто останавливался, но при следующей моей «экспедиции» меня там ожидал лесник и начал расспрашивать, что я тут делаю. Но рядом был терновник, а у меня была сумка, и я сказал, что пришёл рвать тёрен. Пришлось рвать тёрен, так как он всё время крутился поблизости и наверное наблюдал за мной. Думаю, ему было подозрительно, что я пришёл в лес один, а не с другими мальчишками.

   Начались в школе занятия и я только через пару недель смог вырваться на это место. Взял с собой лопату и начал копать в этом месте. И уже на глубине полметра наткнулся на что-то массивное. Когда раскопал побольше, то даже из своих элементарных познаний понял, что в земле двигатель самолёта. И ещё я нашёл небольшую металлическую табличку, где было чётко выбито «Доп. бензобак. 60 л», а чуть ниже «Ла-5». Теперь я был уверен, что я нашёл тот самолёт.

   Пошли дожди, затем начались заморозки и я решил отложить всё на весну. Всю зиму расспрашивал всех, кто мог знать, что же произошло тогда, в июле-августе 1943 года, при битве за Харьков.

   И примерно, вот что мне удалось узнать. На аэродроме в городе Чугуеве базировалась немецкая авиационная часть, а в Каменной Яруге были расквартированы лётчики, техники и находился штаб. Нескольким Ил-2 и прикрывавшим их Ла-5 было поручено штурмовать Каменную Яругу. Один Ла-5 был подбит и стал уходить в сторону Эсхара, лётчик дотянул до посёлка и выбросился с парашютом в районе вишнёвого сада, а самолёт упал за вишнёвым садом у самого леса. Лётчика подобрали жители посёлка и спрятали от немцев, тем уже было не до поиска парашютиста. Но спасти пилота не удалось.

   Но и лётчик и самолёт выполнили свой долг. Вечная им память!

   Когда я пришёл весной на это место, то увидел большую яму, и следы от трактора. Очевидно, лесник всё-таки опередил меня. Куда делся тот двигатель мне узнать не удалось.


   Глава 43. Детское любопытство.

   Приехал на посёлок Эсхар я с родителями летом 1951 года. В сельской школе, где я проучился в третьем классе после болезни всего недели две, мне выдали табель об окончании 3-го класса и документы, что я перевожусь в другую школу по новому месту жительства. Посёлок мне сразу показался очень интересным, хотя и не очень большим, но рядом был лес и река Северский Донец. Я в таких местах ещё не бывал, хотя для моего десятилетнего возраста поколесил с родителями не так и мало, изъездив часть Западной Украины и большую часть Сумской области и исходив пешком довольно большие территории Шалыгинского, Глуховского и других районов Сумской области. Даже пришлось "заглянуть" в Россию, когда мы уезжали в Запрадную Украину из города Крупец, который находился на территории России, в Курской области. Так я понемногу изучал и географию СССР.

   Сначала посёлок Эсхар ничем особым для меня не отличался от других мест, где я уже бывал с родителями, а по сравнению, например, с городом Шосткой, он даже проигрывал, так как был совсем небольшим, с населением не более 5 тысяч человек.

   Но постепенно я привыкал к красивой местности, особенно весной и осенью, прекрасной школе, которую пока не мог оценить по достоинству, хотя сразу почувствовал, что она намного привлекательнее мужской "бурсы" в городе Шостка. Да и сам город Шостка, носит название, которое не многие ассоциируютс игральными картами. На местном деревенском деалекте слово "шостка" означает карта шестёрка. 
   Постепенно я знакомился с местностью, с историей посёлка и историей одной из первых электростанций на Украине ГЭС-2, которая была построена по плану ГОЭЛРО на реке Северский Донец. Для её работы вблизи посёлка в 30-е годы были построены две плотины, чтобы сделать более полноводным русло Северского Донца в этом месте, где в Северский Донец впадает небольшой приток, река Уды, протекающая через город Харьков.

   Всё началось с того, что мы, местные мальчишки начали искать в оставшихся ещё со времён боёв окопах, патроны с трасирующими пулями и запускать эти пули с рогатки в зажжённом виде. Один держит трассирующую пулю в рогатке, а другой поджигает расковырянную трассирующую смесь. Затем пулю с разгоревшейся смесью выстреливаем из рогатки. И красибо и безопасно.

   Мы, мальчишки, уже хорошо знали цветную маркировку на кончиках пуль и в советских и в немецких патронах: бронебойные, бронебойно-зажигательные, разрывные, трасирующие и другие. Нас интересовали только трасирующие пули, так как другие (особенно разрывные) могли быть опасными. Мой школьный друг Толик Шаульский, попытался распилить разрывную пулю и взглянуть на взрывной механизм пули. Пуля "удачно" взорвалась, повредила незначительно ему только руку, а могло быть значительно хуже.

   Исследуя места боёв, мы сначала обследовали правый берег Северского Донца на протяжении 10-15 километров вблизи посёлка Эсхар. А когда в 1953 году построили мост на левый берег Северского Донца, вот там был действительно "военный клондайк", где ещё не обследовали всё вездесущие мальчишки. Тем более, что левый берег реки был ниже правого и всегда в половодье Донец разливался в ту сторону и только к июлю луга и лес на левом берегу подсыхали и там можно было ходить. Да и местность там была болотистая и трудно было отличить, то ли это озерцо или воронка от бомбы большого калибра, которая попала в склад боеприпасов.

   Постепенно наше детское любопытство расширяло наши поисковые горизонты почти до Чугуева, а точнее до Фигуровки на левом берегу и до Чугуевского пионерлагеря на правом берегу Северского Донца. По течению Северского Донца мы доходили до села Мохначи (не путать с железнодорожной станцией Мохнач) по правому берегу реки и до села Скрипаи по левому берегу реки Северский Донец.

   Из рассказов жителей села Скрипаи мы знали, что там в 1942-43 г. стояла танковая дивизия СС и мы надеялись, что там будут какие-то следы её базирования. Но никаких следов этой дивизии там уже не было и в Скрипаях мало о ней говорили и очень неохотно.

   Самым "злачным" местом поисков разных военных предметов (в основном - патронов) было на "той стороне Северского Донца", на левом берегу. Именно здесьСеверский Донец форсировала в августе 1943 года 141 мотострелковая дивизия Красной Армии, которая освобождала наш посёлок Эсхар. Далее дивизия наступала не на Харьков, а повернула влево, в сторону города Змиёва и наступала в сторону города Днепропетровска, где и форсировала Днепр.

   Боевой путь этой дивизии я узнал значительно позже, когда стал интересоваться историческими материалами боёв в районе города Харькова. Дивизия занимала фронт от Мохнача и до реки Уды, в районе посёлка Эсхар и основная её часть форсировала Северский Донец в районе 2-й плотины вблизи посёлка Эсхар. А уже освободив Эсхар и село Старую Покровку, дивизия повернула в сторону Змиёва, так как в то время на Харьковском направлении сосредоточились несколько дивизий, одна из которых освобождала именно город Чугуев и вот она двигалась на Харьков по трассе Харьков - Луганск - Ростов.

   В то время 1951-61 гг. у нас в школе 23 февраля и 23 августа (День освобождения Харькова от немецко-фашистских захватчиков) выступали участники сражения за Харьков, где было осуществлено пять войсковых операций Южным и Юго-Западным фронтом в 1941-42 годы и наступательные операции несколькими фронтами в период 1942-43 годов.Именно под Харьковом начала свой бесславный путь 6-я германская армия, которая была затем разгромлена и пленена под Сталинградом в ноябре 1942- феврале 1943 годов.


   Глава 44. Сталин - наш вождь и учитель.

   Все лето я был в пионерском лагере. Приехал из лагеря я как раз к началу занятий в школе. Это был 6-й класс. С классным руководителем Марией Алексеевной у меня отношения к этому времени, как ученика с классным руководителем не складывались, а как с учительницей математики – тем более. Идти на урок математики для меня было равносильным тому, что идти на казнь. И как я ни старался психологически подготовить себя к этому, у меня ничего не получалось. По другим предметам у меня шло все нормально, если можно считать нормальной ситуацией, когда оценки идут «удовлетворительно», затем «хорошо», затем  снова «удовлетворительно» и так далее. Иногда проскакивало «отлично», но такие случаи были очень редкими. Зато по математике все компенсировалось. Там было «удовлетворительно», затем – «плохо», снова – «удовлетворительно и так с переменным успехом.
 
   Я уже стал замечать, что, когда Мария Алексеевна, «Марьюшка», вызывала меня к доске, у неё сразу портилось настроение. Как только я вставал из-за парты, она начинала постукивать линейкой по учительскому столу и чем больше я говорил глупостей, тем жестче становилось её лицо и тем резче становились постукивания линейкой. И если даже мне везло и я справлялся на «тройку», все равно следовал резкий удар линейкой по столу и резкое: - Садись! Три!, Но ты эту оценку не заслужил. И дальше следовала дежурная тирада: - Тунеядцы! Бездельники! Не работаете! И т.д. Я тогда еще не знал, кто такие тунеядцы, но понимал, что эта характеристика не украшает меня.

   К шестому классу я как-то быстро подрос, обогнал в росте многих ребят в классе и тем более девченок. Вот этим и пользовалась иногда Марья Алексеевна. В те страшные минуты, когда я ничего не мог ответить или не мог решить у доски задачу или пример, а стоял у доски такой высокий, худой и нескладный, она вызывала к доске самую маленькую ученицу из нашего класса Нину Гончаренко и та на моем фоне быстро доводила решение до конца и преданно смотрела на учительницу. Весь этот вид «уничтожал» меня, как личность и в конце-концов уничтожил. Я перестал чувствовать себя членом коллектива нашего класса, сам себя считал ущербным и не способным уже никогда достичь уровня даже среднего ученика. Я смирился, все упреки выслушивал спокойно, со всем соглашался и, как ни странно, Марья Алексеевна на какое-то время оставила меня в покое, она привыкла, что с моей стороны ей «ничего не угрожает». Я был повержен и подавлен.

   Так спокойно прошли октябрь, ноябрь и декабрь этого года.

   1953 год. Сталин – наш вождь и учитель.

   Новогодний праздник немного скрасил «серые будни», но для меня лично это уже было не столь существенным. Я автоматически делал уроки, ходил в школу, отвечал у доски, ходил в библиотеку, брал много книг и читал, читал, читал. Читать мне нравилось, хотя это было в ущерб занятиям. Особенно понравилась мне книга Э. Казакевича, «Весна на Одере». Я её несколько раз перечитывал, несколько раз брал в бибиотеке повторно и еще перечитывал, что-то оттуда выписывал, сравнивал и еще перечитывал. Я восхищался майором Лубенцовым и мне казалось, что именно он победил в этой войне.

   Но реалии жизни отодвинули все чувства и мечты в сторону. В один из первых мартовских дней, точнее 3-го марта, по радио я услышал какую-то странную музыку, совсем непохожую как играли каждый день. И вдруг диктор каким-то странным голосом сказал что-то о Сталине. Мы дети, привыкли, что Сталин всегда в Кремле и он все за нас и наших родителей решает. А тут вдруг оказалось, что Сталин заболел и, как чувствовалось по голосу диктора, серъезно болеет. О состоянии здоровья Иосифа Виссарионовича передавали каждый час, а затем и каждые пол-часа. Так прошел еще день, у многих взрослых на глазах были настоящие слезы и мы, дети, понимали, что происходит что-то плохое для нас.

   И вот 5 марта мы услышали страшные слова, что Сталин умер. Недалеко от школы, между домами 2, 3 и 4 был сквер, где стояли два памятника: Ленину и Сталину. Так вот у памятника Сталину все время стояли люди, больше ста человек. Одни уходили другие приходили, многие плакали, но у всех были какие-то растерянные лица. Мы вначале приходили классом, а потом как-то машинально уже приходили по одному. И я тоже стоял без головного убора, хотя было холодно. Занятия в школе по существу прекратились, только в классе Марья Алексеевна что-то рассказывала и не возражала, когда мы вставали и свободно выходили из класса. Но мы тоже никуда не убегали, а шли к памятнику и там стояли вместе со всеми.

В таком вот «шоке» прошло несколько дней. Все стали какими-то серъезными и лишь через полторы-две недели все пришли в «нормальное» состояние. Начались нормальные занятия, мы стали как-то отходить от этого шока, а тут наступили теплые весенние дни, начался ледоход н реке, на который мы любили смотреть часами, а там начала цвести черемуха и приближалось лето с долгожданными каникулами.

   Лето 1953 года... Козы и Берия...

   К этому времени отец съездил в село, продал нашу хату, корову и перевез бабушку к нам. И в этой небольшой комнате мы уже жили вчетвером. А чтобы бабушке не было скучно, да и я чтобы был при деле, родители купили коз и сарайчик неподалёку от дома.

   С самого начала каникул я пас коз на склоне «у кринички». Козы были очень хитрые и я с ними намучился, пока не изучил повадки всех животных. В мои обязанности входило отогнать коз к «криничке», дождаться, когда бабушка придет туда же, помочь ей привязать самую строптивую козу и тогда я мог свободно 3-4 часа гулять. А вечером я все повторял в обратной последовательности.

   Однажды, когда я собирался выгонять коз из сарайчика, из висевшего недалеко на столбе репродуктора прекратилась музыка и диктор начал что-то громко говорить. Весь смысл мне не был понятным, а только слова в сочитании с фамилией Берия. Я не знал кто он такой, но часто слышал эту фамилию по радио, когда перечисляли фамилии московских больших начальников. Стоявшие рядом взрослые повторяли не совсем понятное мне, что «Берия – шпион». Мне было интересно, я начал прислушиваться к разговору, но так ничего и не понял. Эти все непонятки надоели мне и я погнал коз на пастбище. После этого я долго не вникал в то, что связано с этой фамилией, считая, что я все равно ничего не пойму.

   
   Глава 45. Сбылась мечта детства - ходить в кино каждый день.

   Впервые я услышал о кино, когда мне было шесть лет, это - в 1947 году. К нам, в село Весёлое, раз в неделю или раз в две недели приезжала "кинопередвижка", которая привозила кино, это: бензиновый движок внутреннего сгорания, киноаппарат с десятком боббин кинолент и белым, похожем на большую простынь полотном. Кино "показывали" в клубе, это была обыкновенная хата, переоборудованная под клуб. В хате стояли несколько рядов лавок, на которых сидели люди и смотрели кино. Люди разговаривали, иногда было много пьяных, лузгали семечки и периодически перебранивались, оскорбляя друг друга. Мы, ребятня, иногда попадали  в эту хату, но нас быстро выискивали и также быстро выгоняли. Я несколько раз с взрослыми ребятами проходил "в клуб", но долго там не задерживался, помощник киномеханика быстро меня выгонял. Один раз даже выгнал, когда я заплатил за вход, так как никаких билетов не давали. Вот меня взяли и выгнали. А кому пожалуешься, если ты без взрослого сопровождающего. И поскольку я жил только с бабушкой, а она была тогда категорически против, чтобы я "по ночам, где-то шастал", то и "поход" в кино был для меня заказан. Тогда бабушка говорила мне, что "это - баловство", ходить в кино.

   Но прошло пять лет, мы жили уже в посёлке Эсхар, или, как мы говорили "на Эсхаре" и походы в кино были уже как-то само собой разумеющимися.

   Единственное неудобство было то, что билеты были стоимостью по 10 рублей (напечатанные ещё до денежной реформы 1948 года), а вход для детойстоил один рубль. Вот мы и собирались группами по десять человек и выбирали самого шустрого, чтобы он покупал билет на 10 человек, то есть, стоял в очереди у кассы так, чтобы его оттуда не вытолкали. Для этого надо было обладать целым рядом качеств, чтобы "уживаться" в этой очереди с взрослыми и такими мальчишками, как ты сам, чтобы тебя периодически не выталкивали из очереди и не кричали: - "Ты тут не стоял!".

   А это значит, что в очереди должны стоять те, кого ты знаешь, и кто знает тебя. Обычно это были завсегдатаи очереди, уже штатные "покупатели билетов".

   Наши "десятки" тоже были почти постоянные и периодически в них менялись только оди-два человека.

   В наш старый клуб в посёлке, помещение барачного типа, кино привозили почти каждый день, в мзависимости от того, как были свободными "части", а этого в нашем посёлке руководители добивались всегда, так как всё-таки единственная электростанция ГЭС-2 в ближайшей округе. Да и электростанция была на хорошем счету, областная организация Харьковэнерго (или Харэнерго) всегда хорошо относилась к нашему посёлку, с учётом того, что многие работники Харэнерго отдыхали у нас в посёлке, на берегу Северского Донца.

   Летом многие высшие учебные заведения Харькова организовывали у нас на берегу летние студенческие лагеря отдыха и лагеря отдыха для своих преподавателей, где всё лето отдыхало не менее 40-70 человек в каждом всё лето. Эти лагеря были расположены только в нашей округе, от Фигуровки до Змиёва по берегам Северского Донца и в лесных массивах.

   Но этого было мало. Весь наш посёлок следил за строительством нового Дома культуры, где должны были располагаться все культурные агломерации, которые были разбросаны по всему посёлку, что тсоздавало неудобство для жителей. Идёшь в кино - в одну сторону, идёшь в библиотеку - в противоположную сторону, идёшь ьнаи танцы - в третью сторону, и так можно перечислять много направлений.

   И вот, в 1953 году строители сдали Дом культуры, где расположились все культурно-развлекательные центры всего посёлка - от кино до кружков художественного рукоделья. Здесь же был прекрасный танцевальный зал, рядом ис кинозалом, где молодёжи можно было потанцевать час перед киносеансом даже в зимнее время, так как в летнее время работала танцплощадка в парке.

   В отделке Дома культуры принимала участие и бригада маляров моей мамы и я часто туда приходил к ней и наблюдал, как быстро идут работы и какой красивый будет у нас Дом культуры посёлка Эсхар.

   После принятия в эксплуатацию Дома культуры к нам, в посёлок, чаще приглашали группы разных театров: из Чугуева, из Харькова, киева и даже из Москвы, из тех, которые приезжали на гастроли в Украину.

   Но нам, мальчишкам, коим я считал себя в то время, больше всего нравилось кино. Более того, в эти годы, начиная с 1953-54 гг. стали демонстрироваться румынские, югославские, венгерские (например - "Кружка пива"), ГДРовские, польские, мексиканские и другие фильмы. Особенно часто демонстрировались индийские фильмы. Для нас, мальчишек, это было интересно, так как по этим фильмам мы узнавали как живут люди в других странах.

   Но главное - сбылась моя мечта детства, я мог теперь очень часто 4-6 раз в неделю ходить в кино, выбирая фильмы, которые меня интересовали. Хотя это для семейного бюджета было и накладно, но мама всё равно выделяла мне деньги на кино, а с восьмого класса я стал сам зарабатывать деньги себе накино, работая в библиотеке каталогизатором. Я специально заполнял ежедневно сверхплановых 10 каталожных карточек, чтобы "заработать" и отложить один рубль на кино.

   С этого времени я уже ходил в кино "не влезая" в бюджет семьи и это было для меня какой-то гордостью, когда я перестал просить у мамы деньги "на кино".

   Теперь я чувствовал себя, если не взрослым, то не "клянчащим" деньги из семейного бюджета на свои развлечения, если мне хотелось чаще посещать кино. Теперь я отдавал маме столько же денег, как и раньше из заработанных, но для похода в кино у меня было денег достаточно, чтобы не "клянчить" их у мамы, которая и так еле сводила концы с концами.

   Теперь я развивался культурно, как и все дети в полных семьях: ходил в школу, где у меня повысилась успеваемость, ходил в кино, посещал некоторые кружки в школе и при Доме культуры и брал книги в библиотеке, тем более, что я там "подрабатывал"  каталогизатором и мог брать книги из новых поступлений, которые позволяли мне развиваться культурно, ни чуть не меньше, чем школа, кино, и другие общественные мероприятия. Я чувствовал себя не обделённым в обществе, в том числе и благодаря труду на это общество. 
   

  Глава 46. Я, на той, Отечественной...

    Каждый раз, как только у нас появлялось свободное время, а его у нас было «хоть — отбавляй», я с моими одноклассниками Толиком Шаульским и Толиком Бобельчуком, уходил в лес, где мы занимались только одним делом, искали всё, что имело отношения к боям в Великую Отечественную в нашей местности. Мы каждый день находили столько разного и интересного, что его хватило бы на хороший музей боёв за Харьков в 1941-43 и боёв при освобождении нашего посёлка Эсхар в августе 1943 года 152 стрелковой дивизией.

   Все ученики в нашем классе, да и многие в школе, знали о нашем увлечении «поиском патронов» (так это называлось), но особенно не распространялись, во всяком случае до наших родителей и до учителей сведения не доходили, хотя иногда кто-нибудь из учителей нас подлавливал на какой-нибудь мелочи.

   Однажды моя одноклассница и соседка по коммунальной квартире Близнюкова Рая увидела у меня в портфеле снаряжённый патрон от противотанкового ружья и крикнула: - А у него граната!

   Но пока учительница подошла, я незаметно для Раи передал патрон Толику Шаульскому, который сидел на следующей парте, а он вложил его в портфель своей соседки Касьяновой Раи. Та, конечно, тоже испугалась, но нас не выдала. Учительница начала разбираться нашла у меня в портфеле пару бронебойных винтовочных пуль и сказала, что передаст директору, но как-то всё забылось, хотя запись в дневнике о нарушении дисциплины у меня появилась.

   Более того, у меня дома был основной склад патронов разного назначения и разного калибра и более того, предназначенных для оружия разных армий и разных систем. Это были и винтовочные патроны и автоматные и револьверные и даже крупнокалиберные и для противотанковых ружей. Были патроны советские, немецкие, венгерские и даже румынские. Прятал я их в проеме между двойной стеной, отгораживающей соседнюю комнату. Когда проводили паровое отопление, то били дыры в стенах, а когда заделывали, то осталось такое открывающееся окошко, о котором никто, кроме меня, не знал. Вот я этим и пользовался. И у меня там хранилось в сухом укромном месте килограмма два разной всячины из патронного арсенала.

   Самое ценное из всего этого были трассирующие пули, которые мы запускали вечерами на стадионе из рогатки. Расковыриваешь донышко пули, поджигаешь горючую смесь и выстреливаешь из рогатки. Пуля безопасная и летит, как выпущенная из ствола, но медленнее, а значит зрелище более длительное и более красивое. Но чаще всего у нас эти пули выменивали более взрослые ребята, которые хвастались фейерверками перед своими подругами. А чего не сделаещь для более взрослых ребят, если они попросят.

   Но больше всего мне нравилось вычислять, где можно отыскать интересные вещи военного «скарба». Часто на место будущего поиска я приходил один и внимательно его обследовал. Иногда даже издалека. Например, оборону правого берега, более крутого, реки Северский Донец я исследовал с левого берега и наоборот. Затем рисовал схему, ещё заметных, ходов сообщения и первой линии обороны, отмечая, где могли располагаться наблюдательные пункты, а где могли быть пулемётные точки.

   Всё это я придумывал не сам, мне было всего 12-13 лет, а вычитывал из книг. Поскольку и один Толик и второй не очень любили читать, а мне всё было интересно о военном деле, то я внимательно изучил книги Э. Казакевича «Звезда» и «Весна на Одере», а также О. Гончара «Знаменосцы» и В. Некрасова «В окопах Сталинграда» и пользуясь ими, как инструкциями, рисовал схемы обороны взвода, роты, батальона и даже доходил до полка. А вот дальше как-то не получалось, знаний не хватало, да и этого было достаточно, чтобы добыть множество интересных вещей. Хотя были попытки рисовать схемы дивизионной артиллерии, даже поиски были удачными, но на это у нас времени уже не хватало.

   На левом берегу составлять схемы обороны было и просто и сложно. С одной стороны на левом берегу были укрепления наших войск и проще было составлять более подробные схемы. С другой стороны, левый берег всегда заливало во время половодья и постепенно ходы сообщения, стрелковые ячейки, окопы и блиндажи заносило илом, они быстро заростали травой так как были почти у самой воды и было сложно находить и откапывать основные точки обороны. Тем более, что через 10 лет после боёв левый берег был настолько  подмыт, что часть окопов обрушились в воду.

   На правом, высоком берегу немецкая линия обороны была далеко от реки (50-500 метров) и сохранилась значительно лучше, хотя в этих местах начались стройки, распахивание полей, что тоже приводило к постепенному исчезновению чёткой линии обороны, особенно в жилой зоне, где окопы первой и второй линий обороны проходили по хозяйским огородам и совхозным полям.

   В соответствии с чёткостью нарисованных схем и находки разных вещей были разные. Так, на левом берегу в наших окопах мы нашли банку из-под тушенки, в которой были набиты какие-то листочки с мелко напечатанным текстом, которые оказались листовками. Их было семь видов, в каждом был напечатан конкретный рассказ и была чёткая, как в журнале картинка, где были изображены люди в немецкой полицейской форме. В листовке рассказывалось, как отдыхают те, кто сдался немцам. В другой рассказывалось, что бойцу Катюшину после тяжёлого ранения немецкий доктор ампутировал ногу, затем его вылечили и он, как инвалид работает у немцев. Еще на одной рассказывалось, как воюют бывшие бойцы Красной Армии на стороне немцев и была фотография, на которой тоже люди в полицейской форме ехали в вагоне типа «теплушка». И в каждой листовке был призыв переходить на сторону немцев и пароль для перехода: «Сталин капут, штыки в землю».

   Несколько листовок я принёс в школу и показал нашему военруку Сергею Трофимовичу Крессову. Он сказал, чтобы я принёс ему все листовки, что я добросовестно выполнил. Ещё он сказал, чтобы мы никому об этом не рассказывали. Но мы об этом сами быстро забыли, так как мы нашли ещё более интересные вещи.

   Уже через неделю на правом берегу Донца в 100 метрах от Второй плотины мы нашли несколько совершенно новых пулемётных лент. Одна лента с окрашенными патронами была в диске пулемёта МГ, а несколько лент в футляре для противогаза, таком цилиндре с крышкой с одной стороны. Чтобы было более удобно и незаметно нести эти патронные ленты, мы, два Толика и я, перепоясались ими как революционные матросы. Был конец марта, ещё прохладно и мы были в пальто, но патроны выглядывали в районе воротника и пришлось застегнуть верхние пуговицы.

   Чтобы не попадаться на глаза прохожим мы пошли не по дорожке, а через лес. Но нам не повезло, в лесу мы натолкнулись на Николая-рыбака, так на посёлке называли Николая Овчаренко, который и днём, и ночью мог рыбачить между Первой и Второй плотинами. Он очевидно готовил дуги для «паука», так как в руках был топор и две длинные палки. Он нас подозвал, деваться нам было некуда, отобрал у нас пустой футляр из-под лент и пустой диск от МГ, отругал нас, за то что бродим по лесу с каким-то оружием, вместо того чтобы учиться и сказал чтобы мы быстро бежали домой. Мы же радостные, что основная находка, патронные ленты, остались у нас, побежали уже на тропинку, которая и вывела нас недалеко от Первой плотины.

   Спрятав наши находки в яру около Первой плотины мы побежали домой, рассуждая, как мы распорядимся этими патронами. Учились мы тогда во вторую смену а времени до начала занятий у нас было ещё достаточно.

   Так мы проводили наше свободное время, особенно весной, когда ещё купаться было нельзя, а было уже тепло и интересно было пойти в лес, на речку, посмотреть на разлившийся Донец или вообще побродить по нашим злачным любимым местам, где можно было найти интересные предметы времён войны, которая ушла с этих мест менее десяти лет назад.


   Глава 47. Детство на поле боя.

    Самое страшное, когда человек, точнее - ребёнок, ещё не осознавая всех опасностей, становится свидетелем боя, даже не осознавая всего того, что происходит вокруг. Но его присутствие в этом опасном месте, уже заставляет его становиться участником боя или свидетелем боя, что одинаково опасно. Этот ребёнок, даже если не стреляет, но в его сторону могут стрелять и его может задеть шальная пуля. Ведь санитары, вытаскивая раненых с поля боя, не стреляют, но по ним ведётся прицельный огонь. И на звук стреляют, особенно в тёмное время суток или в тёмном помещении. На звук не только стреляют, но и бросают гранаты, часто не видя, кто находится впереди.

   В книге "От Путивля до Карпат", автора С.А.Ковпака, есть такая глава: "Бой в селе Весёлом". Это произошло 28 февраля 1942 года, когда мне исполнился один год и почти один месяц. В отом месте, где был бой, находился и я , вместе с мамой Хандуриной Надеждой Федосеевной и бабушкой Зюкиной Марией Тимофеевной. Все семьи нашего хутора прятались в подвалах и ямах, где хранилась картошка, которые в основном находились в огородах, так как там было более высокое место, чем ближе к хатам. Бой был между партизанами отряда С.А.Ковпака и батальоном мадьяр (так у нас в селе называли венгров). Венгры, когда поняли, что в погребах и ямах прячутся люди, они некоторые ямы забрасывали гранатами, так как оттуда слышался детский плач. Поэтому, моя мама, а ей тогда было восемнадцать лет, делала для меня маковую соску-жвачку, с которой я засыпал. Это, завёрнутый в тряпочку протёртый мак, который смочен сладким свекольным отваром. Такая самодельная соска с маковым и свекольным соками.

   Поскольку с партизанами надо было воевать, то венгерским солдатам проще было забрасывать гранатами укрытия, где прятались люди нашего селе, где шёл бой. Многих наших односельчан после боя так и похоронили в этих картофельных ямах, поставив над ними кресты. Уже будучи школьником, я ходил в школу мимо этих крестов, так как улица вся была залита лужами и мы ходили в школу огородами.

    Из более чем десяти таких самодельных укрытий, в них остались живыми только два ребёнка,которых матери прикрыли своими телами. Одного из них я запомнил имя и фамилию, это был Митя Данин, хотя фамилию ему дали новые родители, которые его усыновили.

   Особенно жестоким бой был на нашем хуторе Майском. Когда-то он назывался хутором Байдарова. Наш хутор был ближе всего к лесу, он примыкал к нему почти вплотную. Вот так я и оказался с мамой и бабушкой в самом центре этого жестокого боя. Об итогах боя, о котором мне часто рассказывали мама и бабушка, мои вспоминания в другой главе.

   После войны, когда мне было около шести лет, мои родители поехали в Западную Украину, в город Бориславль, где я жил с ними до сентября 1948 года. Жили мы на окраине Бориславля и там я видел другую картину. Хотя война уже закончилась, но в тех краях она "тлела" и продолжалась так, что была видна даже мне , которому не было и восьми лет.

   Раз в неделю или раз в две недели, мимо нашего дома в сторону Карпатских гор туходило около 100-150 человек, бойцов Советской армии, хорошо вооружённых, с тяжёлыми вещмешками, автоматами и пулемётами, увешанные дисками и пулемётными лентами. Мы, мальчишки, смотрели на них и понимали, что они идут в бой с, так называемыми, "бандеровцами".

   Возвращались они, примерно, через неделю или две, но уже в значительно меньшем составе и многих из них везли на подводах, всех забинтованных и в окровавленных бинтах. Вокруг все говорили о "бандеровцах" и мы хотя и были маленькие, но пугались этого слова, учитывая то, вокруг ходило много слухов о "бандеровцах", которые были один страшнее другого.

   Жили мы на Западной Украине не очень долго, так как мне надо было идти в школу и меня вместе с бабушкой привезли родители снова в село Весёлое, что в Шалыгинском районе Сумской области, где я подёл в начальную школу.

   Но проучившись один год в сельской школе, родители переехали в город Шостку, куда и меня забрали с собой. Проучившись в Шостке год во втором классе Шостинской средней мужской школе, которая была похожа на бурсу, которая описана Н.В.Гоголем в произведении "Тарас Бульба", я возвратился в село Весёлое. Но в начале лета я сильно поранил ногу и весь год пролежал с больной ногой, которая очень медленно заживала и только на следующий год я смог нормально ходить.

   После того, как я смог ходить, это уже на следующий год, родители переехали в посёлок Эсхар, Харьковской области, где я и пошёл уже в четвёртый класс Эсхаровской средней школы. О том, что я год не ходил в школу, родители в школе не сказали, так как с документами и табелем было всё нормально, а дор меня это вообще "не доходило", что так можно сразу перескочить через один класс, не посещая школу.

   Именно здесь,обучаясь в Эсхаровской средней школе, я снова попал на "поле боя", но уже под Харьковом, в одном из страшных мест Великой отечественной войны, где только пленными немцы брали десятки, а то и сотни тысяч советских солдат в период кампаний 1941-43 гг. Вокруг посёлка Эсхар всё было изрыто окопами, так как в 1941 - 1943 годы здесь, по реке Северский Донец проходили бои за Харьков, который Красная Армия, а затем Советская Армия оставляла и брала по несколько раз.

   Вот здесь, в районе Эсхара, мне, ученику четвёртого класса, было, где развернуться, чтобы действительно оказаться на "полях прошедших боёв", которые прошли здесь 7-8 лет тому назад. С тех пор даже металлические части оружия и боеприпасов не успели покрыться коррозией.

   Именно в районе посёлка Эсхар была сплошная оборона, где немецкие и советские войска противостояли по обеим берегам Северского Донца, как естественной разделительной линии обороны. Более того, рядом был Чугуевский аэродром, куда, в район города Чугуева и на остановку "Дачи", в район посёлка Эсхар, немецкие войска подвозили боеприпасы по железной дороге.

   Всё это разгружалось и складировалось в ближайшем лесу, а тогда перевозилось на аэродром, до которого было 2-3 км. Вот по этим "злачным" военным местам мы и устраивали походы. Особенно мы искали ближайшие заболоченные места, где в период боёв были складированы боеприпасы. Попадание бомб в такой склад в болотистой местности, "зарывало" всё в болотистый грунт и как бы засасывало на глубину 30-40 см. Мы приспособились и металлическими щупами в этом болоте находили все металлические предметы: от оружия, патронов, ракет до мин и бомб. Это, конечно, было опасно, но поисковый азарт отгонял страх и мы всё это выискивали, копали, доставали, пока нас не "накрывали" с поличным и не приводили в милицию. Тогда мы переходили в другое место и снова там находили "военный клондайк".

   Всё это закончилось лишь к 1954-55 годам, когда все наши "клондайки" были вскрыты, а школа начала более тщательно следить за нашими полухулиганскими и опасными действиями на этих "полях боёв" уже десятилетней давности.


    Глава 48. Первая и последняя попытка изобрести гранату.

   Со времён, когда война ушла с Харьковской области, прошло около десяти лет, но все леса в округе были нашпигованы патронами, гранатами, минами, снарядами, бомбами и даже иногда попадалось искарёженое, но работоспособное оружие. Взрослые всё это обходили стороной, все боялись этих предметов. Одни - потому что плохо знали, что к чему, а другие - хорошо знали, к чему могут привести лишь прикосновение к этим предметам.

   А вот дети, большей частью, не знали к чему может привести даже безобидное перекладывание этих опасных предметов из одного места в другое. Да, за много лет в условиях попадания влаги на эти опасные предметы, многие их части проржавели от времени и не могут в полной мере выполнять свои функции. Однако, часть из этих опасных предметов при неосторожном обращении с ними, тем более при незнании, как с ними обращаться, могут приводиться в действие и взрываться, нанося травмы и увечья, а то и приводя к гибели человека.

   Даже самые, казалось бы, безобидные действия с неопасными на вид предметами или веществами, могут создавать опасный прецедент и нанести непоправимые увечья.

   Но прошло уже десять лет и большинству взрослях казалось, что все опасные предметы со времён десятилетней давности боёв найдены и уничтожены. Однака это было не так.

   Мне было десять лет, когда я приехал в этот чудесный посёлок Эсхар в Харьковской области, вблизи города Чугуева. Тот, кто хотя бы чуть-чуть знаком с историей Великой  Отечественной войны 1941-45 годов, обратили внимание, что в районе Харькова проходили, как считают военные историки, всего пять войсковых операций, но вот какими они были крупными, здесь у многих разные мнения. Но самая первая, осенью 1941 года считается одной из трагических операций, когда Красная Армия не удержала фронт и начала откатываться на восток. И следует учитывать, что и с Киева до Харькова немецкие дивизии шли довольно быстро, после сражений под Киевом крупных соединений Красной Армии на пути не было. Это были самые трагические моменты до декабря 1941 года, до первой победы под Москвой и до разгрома 6-й армии Паулюса под Сталинградом.

   Почти через десять лет после этих событий, в 1951 году я приехал с родителями в посёлок Эсхар, где ещё по берегам Северского Донца лежали кое-где останки наших солдат, так как каждую весну воды реки выносили останки, которые были бесформенными грудами костей завёрнутые в истлевшие шинели и уже поросшие травой.

   Мы, вездесущие мальчишки бегая по берегам реки, часто натыкались на такие находки и сообщали обычно об этом в школу. Эти останки, уже, как безымянные, подзахоранивали в уже существующие братские могилы, которые были в каждом населённом пункте по обоим берегам Северского Донца в Харьковской области. Да и в других соседних областях было то же самое.

   Но кроме останков бойцов Красной Армии в окрестных лесах было много брошенного оружия и особенно боеприпасов. Мы, мальчишки, хотя и не трогали боеприпасы, знали, что это опасно, но иногда брали в руки и даже переносили с места на место, что тоже было опасно.

   Более того, рядом с посёлком был железнодорожный разъезд, где во время боевых действий немецкие войска разгружали вагоны с боеприпасами для ближайших воинских частей. Подъездные пути были в лесу и этим пользовались немцы, когда доставляли боеприпасы в район Чугуева и на Чугуевский аэродром.

   Советская авиация знала об этих местах разгрузки боеприпасов и часто бомбила эти подъездные пути. Два таких налёта оказались очень удачными, было уничтожено несколько вагонов с боеприпасами и различным снаряжением. Но место это болотистое и через несколько лет всё это "добро" начало поглощать болото. Но кто-то из совхозских мальчишек, которые учились в нашей школе, отыскал эти места и мы после уроков или в выходные дни приходили на это болотистое место и с помощью металлических щупов находили разные металлические предметы. Самым ценным для нас считались осветительные ракеты с парашютиками. Они были, как новенькие, так как находились в герметических металлических ящичках и не были повреждены.

   Следующее место, которое привлекало наше внимание, это - Чугуевский аэродром и удалённая от него стоянка списанных и повреждённых самолётов, которая была в зоне аэродрома, но никем не охранялась. Мы периодически туда наведывались и находили для себя разные интересные железки, приборы, лампочки и другие предметы. Однажды мне попался прибор с маленькой кнопочкой, стеклом и шкалой в половину прибора. Когда я принёс его домой, то не знал, что с ним делать и просто положил в тумбочку, а затем забыл о нём.

   Как раз в это время мы нашли в лесу очень много патронов с трассирующими пулями. Пули мы запускали из рогаток, поджигая светящийся в них состав, а порох из этих патронов обычно собирали в спичечные коробки.

   Но в один из дней мне на глаза попался найденный мной когда-то прибор с буквами А и V, назначение которого я ещё не знал и я решил корпус этого прибора приспособить для хранения пороха. Вытащил все внутренности, а корпус заполнил накопившимся у меня порохом из патронов с трассирующими пулями. А через какое-то время решил из этого прибора сделать дымовую шашку. Продел в отверстие верёвочку, смочил её бензином, поджёг и хотел, размахнувшись, бросить. Но не успел я отвести руку, как всё это устройство взорвалось и часть пороха, не успевшего сгореть, вместе с осколками стекла вылетело и задело мне правую щёку. На щеке оказалось несколько небольших порезов стеклом и около двадцати частичек пороха впились в кожу правой щеки и головы.

   Порошинки я быстро выковырял, а порезы стеклом смазал йодом, когда пришёл домой. Присмотревшись в зеркало, я ужаснулся,  вся щека, как будто посыпана маком, так как кровь в ранках запеклась и засохла.

   Вечером мама увидела меня таким и начались расспросы, но увидев что мама расстроилась, мне пришлось соврать и сказать, что это ветка тёрна ударила меня по лицу, когда я пролезал через терновник. Мама меня, конечно, отругала, что я брожу "где попало", но было уже не так видно последствий моих опытов. Ранки от пороха через неделю зажили, а я после этого ни с какими горючими веществами не занимался, а вскоре и все эти военные атрибуты перестали меня интересовать. Я увлёкся работой в библиотеке и узнавал из книг очень много нового, в том числе и о похожих на мои "подвигах", от которых, теперь мне надо было уходить, как можно дальше. На этом мои детские похождения заканчивались и наступала моя юность, где места подобным "забавам" уже не оставалось.

   
   Глава 49. Наши дворовые игры и дворовые команды.

   Наш посёлок Эсхар очень быстро застраивался. Этому было несколько причин. На жительство в посёлок прибывало всё больше и больше людей, где часть из них оседали, так как здесь были прекрасные природные места: река, леса, озёра. Здесь, на месте, обнаружили многолетние залежи, так называемой "жужалки", шлака от сгоревшего угля в топках электростанции ГЭС-2 и стали его использовать для изготовления "шлакоблоков", хорошего и дешёвого строительного материала. Харькову нужна была электроэнергия и электростанцию кратно расширили, увеличив её мощность. Всё это население надо было кормить и рядом с посёлком расширился совхоз, куда приехали рабочие с Курской и Орловской областей.

   Когда я с родителями приехал в посёлок в 1951 году, здесь было семь домов от одного до четырёх этажей довоенной постройки и более двадцать строений барачного типа или, как мы их называли, "бараков". Всё это жильё было "уплотнено" живущими до предела. Я помню точно, что был жилой "барак" № 21, но были бараки, в которых размещались магазины, аптека и ещё какие-то структуры. Даже поселковый клуб находился в таком же барачном помещении.

   Но уже через три года чётко вырисовывался центр посёлка, где строились новые дома из этих самых шлакоблоков, в основном, двухэтажные. На время моего приезда в посёлок, хотя большинство жителей почему-то говорили "на посёлок", стройка всё разрасталась. А выражение "на посёлок", возможно появилось и по той причине, что он находился на возвышенности, относительно окружающих дорог, речки, леса, а также ближайшей железнодорожной станции с названием "Дачи".

   Название"Дачи", остановка, вероятно, получила благодаря дому отдыха "Северский Донец", который находился в лесу в трёх километрах от железной дороги, на берегу реки "Северский Донец". Да и в округе располагались когда-то старые дачи, но от них осталось мало следов.

   Чуть правее дома отдыха была самая высокая точка местности, где в 60-80-е годы XX века стояло ракетное подразделение, прикрывающее Харьков. Но постепенно всё там пришло в запустение и ракетчики забросили свою базу, которая постепенно заростала лесом, хотя раньше локатор был виден на возвышенности из окон электрички, в хорошую погоду, как только выезжаешь из Харькова.

   Посёлок к 80-м годам расширился, электрическая станция  ГЭС-2 была для Чугуевского района значимым объектом и жители очень гордились красавцем посёлком и всеми окрестностями вокруг, куда стремились туристы из Харькова по выходным дням.

   Вот в этом прекрасном месте мы жили. Был у нас даже свой микрорайон, который мы, местные мальчишки, называли "Сахалином". Это сразу за Домом культуры, в ста метрах от Центральной площади и в километре от реки в сторону Старой Покровки. Вот на этом "Сахалине" и построили около 4-х десятков двухэтажных восьми квартирных домов, в одном из которых и наша семья получила двухкомнатную квартиру типа "хрущёвки". Кроме "Сахалина" было у нас в лесу и озеро, которое называлось "Хасан", как и на Дальнем Востоке. Это было, как бы "отражение" того, что происходило в Советском Союзе в середине ХХ века.

   Наш двор как раз и был "на Сахалине", ближайшим двором к новому Дому культуры и мы сами, мальчишки, обустраивали наш двор по улице Горького. У нас была хорошая волейбольная площадка, которая могла использоваться и как площадка для мини-футбола, если мы устанавливали ворота. Были площадки для городков, которые мы сами изготовили и на которых мы соревновались с ребятами из других, ближайших дворов. У нас была своя волейбольная сетка и мячи: футбольные, волейбольные и баскетбольные. Был и баскетбольный щит, правда - только один, тогда мы ещё не доросли до настоящего баскетбола.

   По мере того, как мы взрослели, менялись наши пристрастия к разным играм. Первой начали осваивать игру в лапту. Но мяч улетал далеко в разные стороны и эта игра через какое-то время "заглохла". Её место заняли "городки". Здесь было всё серьёзно. Мы знали все фигуры, все правила и эта игра продержалась наиболее долго.

   Затем у нас появились мячи: футбольный, волейбольные и баскетбольный. И сразу же появились ворота, волейбольная сетка и баскетбольный щит (один) с кольцом. Проблема, конечно, была: где хранить всё это "добро". Но чего не сделаешь ради того, чтобы поиграть в спортивные игры. Сначала это хранилось по очереди, а затем родители привыкли и уже не тяготились тем, что у них в коридоре лежит 2-3 мяча или набор из городошных чурок и бит.

   Это продолжалось лет восемь, пока два поколения не использовали все эти спортивные снаряды. А через десять лет на нашей спортивной площадке построили кооперативный дом, который начальству лень было спроектировать и построить через дорогу. Сейчас же в том доме и даром не нужны никому квартиры. А не дворовых игр, нет и дворовых спортивных команд. А нет дворовых спортивных команд, дети уходят далеко от дома и чем они там занимаются, родителям не видно и неведомо. А дальше пошло-поехало: спиртное, наркотики, оставление без надзора и так далее - все, что далеко уводит от дома, иногда в очень отдалённые места, а иногда и очень близко, на местное кладбище, за овраг. А, что вы хотели, когда нечем заняться вблизи дома.

   Казалось бы, всё для детей было рядом: школа - на расстоянии 50-300 метров, библиотека - не более 250-500 метров, кино, кружки по интересам, самодеятельность - совсем рядом, спортивные возможности - десять - пятнадцать минут ходьбы. И это на целых 15 лет жизни молодых людей, от 10 до 20 лет, а то и более. А если учесть, что в посёлке была электростанция ГЭС-2, где существовало спортивное общество "Энергия", современное тепличное хозяйство, овощеводческий совхоз, а также целый ряд других предприятий, то мини комплекс вполне устраивал всех, кто жил в посёлке или работал в районном центре Чугуев или в областном центре, городе Харькове с учётом доступности транспорта, то лучшего обустройства и желать не надо.

   Но очевидно люди не научились ценить всё то, что есть и умножать его. Проще всё это развалить  и растащить по своим "национальным квартирам", а тогда любоваться  и причитать, что кто-то чего-то не делает или что-то не даёт. В посёлке постепенно всё жвижется к разрухе, а о новом уже перестали и думать, просто доживают.

   И об окрестностях. Сколько лет создавался в городе Чугуеве, 6-7 км от Эсхара, "Завод топливной аппаратуры (ЧЗТА), а что там сегодня. Одни развалины. И так можно сказать о многих предприятиях, которые были гордостью района, области и ткоторых уже нет И нет не потому что они не нужны, а потому что люди не ценят добро, которое им даром досталось, не знают, как трудно это достаётся и как всё легко разрушается, особенно теми, кто это не создавал.

   Логика этого такова:

   - Не будет дворовых команд, не будет и предприятий. Не будет людей, которые эти предприятия построят и на которых они будут работать.


    Глава 50. "Вылазки" на Северский Донец из Харькова.

   На Эсхар меня привезли родители, когда я уже достаточно поколесил с ними по Украине, с Восточной Украины, из Сумской области, на Западную Украину, во Львовскую область. Прожил с родителями целый год в городе Шостка и только потом, когда перещёл в четвёртый класс, я приехал с родителями в посёлок Эсхар, Харьковской области, Чугуевского района.

   Раньше, везде, где мы жили, речек или вообще не было или они были далеко и мы, дети, туда не ходили. Или это были маленькие грязные речушки, что в них нельзя было купаться. А здесь, в посёлке Эсхар, река Северский Донец была рядом с посёлком и надо было пройти триста метров по улице и ты уже на берегу реки. Река хотя и не такая большая, как Волга или Днепр, но ширина её от 60 до 100 метров в разных местах и глубина местами до 5-7 метров, а кое где и больше. Кроме того на реке у посёлка Эсхар две плотины и электростанция ГЭС-2. Но и это не самое главное. А главное то, что к нам, в посёлок Эсхар, летом, каждое воскресенье, приезжали толпы любителей искупаться в жару из Харькова, а также позагорать на песчаных берегах Северского Донца. А поскольку на берегах реки собиралось много народа, местные торговые точки выезжали тоже каждое воскресенье на природу, это называлось "на Вылазку" и удачно торговали, привозили в основном разные безалкогольные напитки, конфеты, печенье и всякую вкусную "всячену". У нас, в пределах Эсхара, было три "диких" пляжа и два специально оборудованных пляжа: с грибками, раздевалками и даже волейбольными сетками. На эти два оборудованных пляжа приезжали машины с лимонадом, конфетами, бутербродами и иногда смороженным.

   Мы, дети, любили эти "вылазки" и ходили туда с родителями, а позже и сами, собравшись компаниями. Взрослые приходили семьями, а иногда и компаниями по несколько семей. Но несмотря, что это было близко от посёлка и более трёх километров от железнодорожной станции "Дачи", приезжих из Харькова было больше, чем местных. Чтобы добраться к нам из центра Харькова, надо было затратить всего полтора часа и для выходного дня это вполне приемлемое время. А у кого были палатки, те приезжали и на два дня.

   Особенно часто эти "вылазки" были в начале лета, когда начинался сезон купания после зимы. Люди старались приехать отдохнуть, позагорать и для них местное руководство (посёлка, района, города) создавало условия , чтобы отдых был как можно цивилизованнее.

   Когда харьковчане "обжили" наши берега Северского Донца, то стали приезжать с каждого харьковского завода своими автобусами и машинами, иногда даже на два дня: субботу и воскресенье. А дальше - больше. По берегам Северского Донца начали создавать летние лагеря отдыха для своего предприятия. У нас только на острове было два таких летних лагеря отдыха: Харьковского политехнического института и Харьковского университета. И они действовали почти четыре месяца в году, все летние каникулы и прихватывали часть осенней хорошей погоды.

   Что же касается "дикого" отдыха, то в выходные и праздничные дни, начиная со средины апреля и до конца сентября, первыми утренними поездами со стороны Харькова прибывала масса людей с рюкзаками, минипалатками и просто налегке. И с этих поездов шли вереницы любителей отдыха на природе и растекались по берегам Северского Донца, далеко за Вторую плотину и за дом отдыха "Северский Донец". Кроме того, приезжали на собственном автотранспорте.

   Всё это обустраивалось по обеим берегам Северского Донца и в выходные дни везде веселились люди: играли в волейбол и минифутбол, загорали, пели песни под гитару и веселились, веселились, веселились.

   Разумеется, Харьковскому продторгу были очень выгодны такие "вылазки" ибо он за два дня зарабатывал больше, чем за всю неделю в мелких сельских магазинчиках.
   
   Но это было всё сопутствующим. Главное - что люди отдыхали "на природе", где каждый мог выбрать себе отдых по душе: загорал, купался, просто нежился в тени, читал, занимался рукоделием или другими делами.

   Местные власти посёлка старались обустраивать пляжи: рядом с водой появились раздевалки, скамейки, "грибочки" от солнца, киоски с водой и мороженным, палатки с товарами для детей.

   Особенно часто "вылазки" организовывались в 1952-1967 годы. Эти пятнадцать лет и посёлок обустраивал территории для купания и отдыха и расписание поездов составлялось на выходные дни так, чтобы можно было отдохнуть 8-10 часов светлого времени и добраться домой, в Харьков, засветло. Всёбыло предусмотрено для того, чтобы организовать досуг рабочего люда не уезжая далеко от дома. Не у всех были возможности поехать отдыхать на море. Вот местные ивласти и старались всеми силами дать возможность своим жителям хорошо отдохнуть. И это было с их стороны большое дело.

   В более поздние годы руководители местных структур стали относиться к этим вопросам "спустя рукава", всё это начинание заглохло и развалилось, а местные власти постепенно отстранились от этих вопросов и начали сами обогащаться.

   Я уже не говорю, что для людей, живущих в посёлке, стало хуже и тнегде было в выходные организованно отдохнуть. Просто некоторые партийные деятели не стерпели, что народ хорошо отдыхает, как и начальники, и начали такие "вылазки" запрещать, вместо того, чтобы хорошо организовать и начали обустраивать специальные "базы" отдыха "для своего круга", которые были "не всем по карману". Вот так, постепенно, это начинание с "вылазками" и заглохло. С одной стороны негде стало отдыхать летом на местах проживания, "на природе", а с другой стороны люди начали "отдыхать" в городах "по кабакам" и доотдыхались до того, что через полтора-два десятка лет "партия и правительство" начали бороться с пьянством, а затем и развалили государство.

   А какая хорошая идея "отдыха всего народа" летом, "на природе", которой в Советском Союзе было много и были прекрасные места в каждой области и в каждом районе. Вот так "пролетела" идея народного отдыха на моих глазах, когда всё запрещалось, чтобы народ не мог отдыхать так хорошо, как его начальники: в Сочи, в Ялте и в других не многих местах. Загубили Советское Правительство "отдых для народа". Наверное, вспомнили "маёвки" начала ХХ века и боялись"как бы чего не вышло".

   А оно как раз "вылезло", а не только "вышло". И всё началось с "Фороса", где отдыхали не "простые советские люди".

      
   Глава 51. Вражеские голоса в 50-х и детское воображение.

   Сегодня, в 20-е годы XXI века можно наслушаться каких угодно мнений, увещеваний — правдивых и чистейшего вранья. А вот как это выглядело 60-70 лет тому назад. Тот, кто не жил тогда, рассказывают, что за прослушивание «вражеских голосов» как-то наказывали и даже сажали в тюрьму. Враки это всё. Слушали, слушают и будут слушать, пока способны слышать.

   Было это в 1953-54 годы. Я учился тогда в школе, 5-6-й класс, и у нас дома был простой радиоприёмник «Рекорд». Поздно ночью, когда родителей не было дома, я включал приёмник и слушал эти «вражеские голоса». Я уже кое-что понимал и мне было просто интересно. Тем более, что там говорили и о современной музыке, даже интересно рассказывали о писателях, поэтах и крутили модную а то время музыку.

   И делал это не я один. У меня во дворе был друг Валентин, у которого был более современный приемник-радиола «Даугава». У этого приёмника была лучшая избирательность и эти «голоса» можно было хорошо услышать уже с 7 часов вечера. Мама Валентина, тётя Катя, была женщина добрая и мягкая и особенно не вникала, что мы там слушаем, только бы мы не шалили и чтобы к этому времени сделали уроки, а эти условия мы почти всегда выполняли.

   Почему «почти», а это потому что мы были всё-таки мальчишки. Иногда мы не выдерживали и начинали в комнате бороться и когда я его одолевал, Валентин шутя кричал:

    — Ма-а-а-а! — надеясь на помощь мамы.

   Но мамы в это время дома не оказывалось и всё равно я прекращал борьбу, боясь, что войдёт тётя Катя. Но иногда Валентин ошибался и тётя Катя оказывалась дома, тогда нам доставалось обоим и меня отправляли домой, а это для Валентина считалось наказанием.

   То же самое было и у меня, но я тогда звал на помощь бабушку;

    — Ба-а-а-а! — Но исход был такой же, как и у Валентина.

   Но однажды у Валентина я зацепил на столе кувшин и он разбился. Тётя Катя, конечно, поняла, что это мы вдвоём, но Валентин сказал, что это он разбил кувшин и на этом инцидент был исчерпан.

   И несмотря на наши все шалости, мы часто с Валентином слушали «вражеские голоса» и уже тогда я понял, что слушать в хорошем качестве эти передачи могут те, у кого радиоприёмники высокого класса, а это довольно обеспеченные люди в нашем государстве (СССР). Всю эту антисоветчину с «голосов» распространяли среди «народа» не рабочие и крестьяне, а люди имеющие хорошую аппаратуру, то есть из числа обеспеченной интеллигенции, которые были «главной опорой власти».

   Даже с той «Даугавой», на которой мы слушали «голоса», хорошо разобрать озвучиваемый текст можно было не всегда, так как «глушилки» работали непрерывно. Но мы что-то разбирали, что-то слушали и никто нам ничего не говорил и не запрещал, а тем более не наказывал нас.

   Через два года наши классы переформировали, Валентин перешёл в параллельный класс и мы стали реже пересекаться, хотя и продолжали жить в одном дворе. Классная дружба стала побеждать дворовую дружбу и постепенно мы приобрели новых друзей, хотя Валентин довольно трудно сходился с новыми друзьями и я не знаю, появились ли у него новые друзья. И ещё Валентин был очень послушным сыном и часто слушал советы мамы, с кем можно дружить, а с кем нельзя. Тётя Катя в этом отношении была мудрой женщиной.

   Да и к этому времени я уже мог получить информацию совсем с других голос


   Глава 52. Внутренний диссонанс.

   Уже через несколько лет после войны, проходя в школу или в лес мимо этих крестов или мимо сгоревшей хаты семьи Люковых, меня одолевал ужасный страх и я в ужасе убегал с этих мест.

   С тех пор у меня появился синдром боязни громких звуков, который так никогда и не прошёл, хотя я и стараюсь эту боязнь преодолевать, но это инстинктивное чувство, которым умом управлять невозможно. Это, как водобоязнь или боязнь высоты.

   Но прошли годы, всё это рассказываемое мамой и бабушкой и видимое и прочувственное мною, начало притупляться и я бы это, наверное, забыл, если бы не поворот судьбы.

   Когда мне исполнилось 18 лет, я поступил в военное авиационно-техническое училище. Проучившись три года, получил специальность авиационного техника, звание техник-лейтенанта и был направлен в распоряжение Главкома ВВС. А в штабе ВВС получил предписание прибыть к месту новой службы, в Группу советских войск в Германии.

   И вот здесь у меня снова всё «всколыхнулось». Как, я должен служить рядом с теми, кто нас пытался расстреливать и рядом с теми, кто убил рядом со мной моих родственников и моих односельчан? В душе у меня появилась внутренняя дисгармония, какой-то сумбур чувств и вообще какая-то душевная сумятица. Я её гасил, но она появлялась снова и снова.

   Приехав в Геманию, я долго не мог адаптироваться, мне всё время казалось, что вокруг местное население как-то враждебно ко мне настроено. Но это можно было легко исправить, просто не надо выходить за пределы гарнизона и проблема будет решена. Особой необходимости выезжать за пределы гарнизона в первое время у меня не было. Но выходить в ближайший населённый пункт приходилось. Что-то купить, отремонтировать обувь, купить билеты на поезд для поездки в отпуск — всё это можно сделать только за пределами гарнизона.

   И всегда, выходя за пределы гарнизона, я не чувствовал, что нахожусь в дружественной атмосфере, даже тогда, когда ко мне местные относились вполне доброжелательно. Чувствовал, что меня гложет какая-то мысль, что я не должен общаться с этими людьми, что они недружественны мне. Чтобы как-то затушевать эти чувства, я старался появляться вне гарнизона в компании с соседями, с друзьями, тогда мне было не так дискомфортно.

   И вот однажды мне пришлось ехать из гарнизона в Вюнсдорф за билетами на поезд «Вюнсдорф — Москва». В сторону Вюнсдорфа я добрался на автобусе, который возил школьников, а вот обратно, сколько я ни ожидал у шлагбаума, попутной военной машины не было, а к немцам напрашиваться я не хотел, да и не приветствовалось это командованием. Не весь же день мне там стоять. И я решил идти пешком, это около 6 километров, почти как из гарнизона сходить пешком на аэродром и обратно.

   Шёл быстрым шагом по проезжей части, меня обгоняли или ехали иногда навстречу немецкие машины, от которых я прижимался ближе к обочине. Прошёл уже почти половину пути, когда меня обогнал «народный автомобиль», с обшитым деревом кузовом небольшой «Трабант». Обогнал и в десятке метрах впереди начал притормаживать. Когда я с ним поравнялся, пожилой водитель-немец начал мне говорить по русски с сильным акцентом, что от неожиданности я сначала и не разобрал, что он от меня хочет. Тогда понял по жестам, что он предлагает меня подвезти. Я был в военной форме и он, конечно, понимал, что предлагает подвезти советского офицера.

   Чтобы не казаться очень невежливым, я остановился и начал отказываться, хотя мог только и сказать:

    - Найн! Найн!

   Но мужчина был очень вежлив и рядом с ним сидела маленькая пожилая женщина. Я уже лучше начал понимать его речь и разобрал, что он хочет подвезти меня прямо к части. Я же знал, что наши офицеры очень редко пользуются такими услугами немцев, но чаще всего им и не предлагали. Да и командование косо на это смотрело, особенно политработники. Но и ситуация была странная, меня упрашивает пожилая немецкая пара, женщина даже пытается выйти из машины.

   Тогда я согласился и со стеснением сел в машину. И когда машина снова тронулась, немец заговорил более разборчиво и, как мне показалось, с меньшим акцентом или я адаптировался к его акценту и стал нормально всё воспринимать. Дословный разговор конечно не помню, но смысл был такой, что он попал в плен под Курском и четыре года был в плену в Куйбышеве. Он помнил, что им разрешали собирать немножко картошки и ещё что-то на полях после уборки урожая. Подробности я не мог понять, разрешали им это или они это делали без разрешения, так как я вырос в деревне и помню, что за собранные после уборки на поле колоски ржи или пшеницы в то время могли осудить сроком до 5-7 лет. Это делать категорически запрещалось.

   Далее он говорил, что война это плохо, а с русскими воевать совсем плохо. В плену ему было плохо, но он рад, что остался жив и, я так понял, что он полагает, что остался жив благодаря плену. Жена тоже что-то начала говорить быстро-быстро по немецки. Он перевёл её слова, что она благодарна то ли судьбе, то ли Богу, что муж остался жив и даже не сильно болел, когда возвратился из плена. Я не знал, что мне говорить, так как немецкого совсем не знал, а по русски надо было говорить очень медленно, потому что он не мог быстро воспринимать и, когда вслушивался, то даже машину притормаживал. Тогда я начал говорить то «Да», то «Я-Я», как бы по немецки. Так мы нашли общий язык. Со стороны, конечно, могло быть смешно, но так мы разговаривали до самого КПП части. Он вышел из машины протянул мне руку и всё тряс мою руку и повторял «Данке шён! Данке шён!», как будто подвозил я его, а не он меня. Я решил сказать «Спасибо!» по-русски, подумав, что он это слово точно знает. Мы расстались, я пошёл к КПП, а он сел в машину и начал разворачиваться.

   Дальше я уже не видел, как он отъезжал, так как из двери КПП появился помощник комполка по комсомолу капитан Нагайник и сразу же ко мне с вопросом: - Хандурин, а откуда у тебя такие знакомые? Ты знаешь, что не приветствуется «голосовать»? Тут меня взяло такое зло, что я еле сдержался и будь что будет, ответил: - Он сам меня подвёз, сказал, что работает в нашем кооперативе. - А-а, - только и сказал капитан и пошёл дальше, а затем добавил:

    - И я бы с ним мог подъехать!

   И тут машина, как по заказу останавливается, сдаёт назад и мой новый немецкий знакомый приглашает капитана подвезти. Нагайник садится и они уезжают.

   Я медленно прошёл через КПП и ещё медленнее пошел в сторону наших домов, прокручивая в голове события последнего получаса. Поведение этого пожилого немца меня обескуражило. Он вёл себя так, как будто не я приехал на его землю, а он, и я здесь хозяин. Во всяком случае, я воспринимался этой пожилой четой как желанный гость. И у меня в голове всё как-то перевернулось.

   Через несколько месяцев мы по служебным делам поехали в расположенный недалеко авиагарнизон Альтес-Лагер, к истребителям. Они смонтировали у себя лабораторию инструментального контроля (ЛИК) и армейский инженер порекомендовал и нам сделать что-то подобное. Мы посмотрели и ЛИК и другие интересные стенды и возвращаться решили по другой дороге, по направлению на Барут. Проехали после развилки с десяток километров и увидели на постаменте два танка Т-34. Мы остановились, вышли из машины, подошли ближе, это оказался вход на наше воинское кладбище, где похоронены советские воины, погибшие под Берлином. И мы обратили внимание, что на большинстве плит стоят даты последних чисел апреля или первых чисел мая 1945 года, за несколько дней до дня Победы.

   Мы сняли фуражки и прошли по всему кладбищу. На каждой могиле расположена бетонная надгробная плита с чугунной доской на которой выбиты фамилии захороненных. И такое впечатление, что похоронены они поэкипажно. Кладбище хорошо ухоженное и видно, что о нём заботятся и местные власти. Когда мы вышли и сели в машину, то некоторое время ехали молча, чтобы не нарушить то ощущение подвига солдат и офицеров, которые там захоронены. И только проехав молча какое-то время мы заговорили о тех людях, которые там похоронены и о тех людях, которые ухаживают за могилами.

   После этого случая я как-то внутренне изменил отношение к происходящему вокруг меня на территории Германии. Как-то почувствовал, что есть люди, которые пытаются как-то попросить прощения, что-ли. И хотя понимают, что за то, что происходило на территории СССР в 1941-44 гг простить нельзя, но они стараются это сделать и надеются, что через какое-то время раны возможно перестанут кровоточить.

   Через какое-то время я столкнулся с ещё одни человеком, который тоже заставил меня размышлять на тему: они и мы. В те времена напряжение вокруг Западного Берлина периодически возрастало. Это происходило, когда бундестаг ФРГ заседал не в Бонне, а в Западном Берлине. Тогда самолёты ГДР проносились на малой высоте и создавали такой шум, что никакие заседания не могли проходить. И вот однажды на наш аэродром без связи, аварийно приземлился ГДРовский МиГ-19.

   Мы сидели в курилке и вдруг слышим звук нехарактерный для наших двигателей, оглянулись на полосу, а по ней уже катится МиГ-19 с ГДРовскими опознавательными знаками. Хорошо, что не было полётов. А он так и замер на ВПП, оказывается, у него закончилось топливо. Тут инженер полка каждому дал задание: одного послал за топливозаправщиком, другого, посмотреть, как лучше заправить самолёт, третьему — как отбуксировать и т. д. Хорошо, что быстро справились, руководитель полётов связался с Котбусом, самолёт был оттуда, а там сказали, чтобы сразу после заправки выпустили. И как же я был удивлён, когда оказалось, что лётчику ещё нет и 20 лет, он был на год младше меня. Прошло чуть больше часа и самолёт улетел на свой аэродром. А я снова остался в раздумьях уже о том, что вот мы с лётчиком из Немецкой Национальной Армии ГДР выполняем почти одинаковые задачи по охране одного и того же неба.

   Когда я уже был начальником группы обслуживания эскадрильи, то случилась «запарка», по заданиям разлетелись все экипажи и машин больше не было. И вдруг задание. На аэродроме Цербст плановые ночные полёты и у них должен дежурить экипаж вертолёта из брандисского полка. Но ждать они не могут, летает кто-то из армейских начальников и армейский диспетчер перекинул это задание нам. А у нас тоже нет свободного экипажа. И командир эскадрильи принимает решение на сборный экипаж: сам — командир, правый лётчик — штурман эскадрильи и меня — бортовым техником (ВЛК у меня ещё не истёк срок). В Цербсте я ещё ни разу не был. Начстрой приказ по полку сделал быстро. Но это всё предисловие.

   Когда прилетели в Цербст, то особенно работы не было, кроме, как отвезли руководителя полётов на полигон. Командир со штурманом пошли на «вышку», а я остался у вертолёта. Тут к вертолёту начали подходить свободные от полётов офицеры и начались интересоваться вертолётом, они ведь летали на самолётах и им было всё интересно. И вдруг замечаю недалеко от нашей стоянки огромную насыпь, заросшую травой, метров 70 длиной, метров 20-30 шириной и высотой больше, чем двухэтажный дом. Спрашиваю местных, что это такое? И мне рассказывают, что это грунт (земля) вывезенный во время войны, примерно в 1941-43 гг, из СССР для покрытия верхнего слоя лётного поля до 2-х метров толщиной. И вот эти запасы грунта остались до 70-х годов ХХ века.

   Такую же по размерам насыпь из привезенного из СССР грунта я видел и на лётном поле в Рангсдорфе вблизи Берлина (помните, этот аэродром упоминается в фильме «17 мгновений весны»). Там мы выполняли упражнение «три семёрки», учебно-тренировочную посадку на режиме авторотации и мне тоже довелось хорошо исследовать эти огромные горы земли, вывезенные из СССР. И тогда я вспомнил слова из песни о земле «...но и своей вершка не отдадим...». Этот факт меня тоже несколько покоробил и засел в мозгу навсегда.   

   Но были разные впечатления. Однажды наш вертолёт полетел в штаб южного корпуса в Виттенберг. И вдруг звонят оттуда и говорят, что маслорадиатор гонит масло, невозможно лететь. И бортовой техник с этого вертолёта ни разу самостоятельно не менял маслорадиатор, а тут ещё и на необорудованной площадке, а точнее на лугу, который приспособили под посадочную площадку. Мало того, что надо везти маслорадиатор, так надо и самому лететь с инструментом. А было это 5 мая 1967 года.

   Загрузили инструмент, маслорадиатор, пару канистр с маслом и полетели. Прилетаем после обеда, быстро заменили, опробовали на режиме висения и начали запрашивать вылет домой. А нас не принимают по погоде. Остаёмся ночевать. Вертолёты оставили под охраной какой-то части, поехали в гарнизон, переночевали, приезжаем, а на лугу уже столпотворение.

   Вокруг вертолётов бегают десятка три местных мальчишек, орут: - «Зёлдат, дай значок!», это значит эмблему и цепляются на вертолёте за что попало и солдат, который охраняет вертолёты, ничего с ними сделать не может, хотя он и с карабином СКС, но стрелять-то он не будет, да и патронов у него нет. А эти "немчики", были  великовозрастные, лет по 14-15, совсем обнаглели, даже на солдата русским матом ругаться начали. Погнали мы их от вертолётов, но всё-таки одну антенну высотомера РВ-2 они успели сломать, дома пришлось срочно менять. Я представляю, как вели себя эти «дети», когда подросли. Так что о «поросли» у меня осталось вот такое впечатление.

   Прошло более 30 лет. Объединились две Германии (ФРГ и ГДР). Распался СССР. Началась люстрация в ГДР. И мне довелось встретиться с немцами из ГДР, которые вынуждены были уехать со своей родины, так как им там не нашлось места. Там одни немцы считали других немцев людьми второго сорта. И тогда я подумал, а какого сорта они считают меня?

   Но и мне иногда становилось стыдно от моих поступков, когда я «загонял в угол» немецких коллег. Как-то в 2001 году мы ехали в поезде «Москва — Пермь» на выставку в Пермь и Екатеринбург. Сидели в купе, беседовали, пили чай, немцам очень нравится пить чай из стаканов с подстаканниками, как в поезде. Некоторые даже приобретают их как сувениры. И вот, когда переезжали Волгу, я возьми и скажи: - И надо же было вам, немцам, положить столько людей у Сталинграда, когда мы вот сейчас свободно едем через Волгу по России, беседуем и никаких жертв нет? В купе сразу наступила какая-то пауза и тогда один из попутчиков жёстко сказал:

    - Не будем об этом! Нам это неприятно!

   И тут я понял, что переборщил с «воспитанием». Больше об этом мы не говорили. Но они тоже сделали вид, что я им этого не говорил.

   Затем мы были в Перми, в гостинице «Урал», посетили балет и там же в гостинице увидели нападение на башни-близнецы 11 сентября в США.

   И вот в такой круговерти жизни, в таких глобальных перипетиях я окончательно убедился, что жить с ненавистью всю жизнь нельзя, тем более ко второму или третьему поколению. Но хотелось бы, чтобы и другая сторона это понимала и, как русские говорят, «не наступала бы на одни и те же грабли дважды».


   Дополнение.

   Думал, что мои мысли так и останутся на оптимистической ноте. Вы там, немцы, в Германии, хоть на головах ходите, но не трогайте больше русских, вы и так, достаточно нам принесли горя в ХХ веке, чтобы ещё давать какие-то советы, комментарии или устанавливать, когда и какие даты отмечать.

   Но немецкая журналистка в немецкой газете затронула самую больную рану Великой Отечественной (не 2-й мировой) войны — оборону и блокаду Ленинграда. Сразу скажу: у меня там пропали без вести несколько родственников, которые были военными, вместе со своими семьями.

   Надо также отметить, что все эти 900 дней блокады, по всей Европе работали концлагеря и газовые камеры, а на оккупированной территории СССР зверствовали каратели, расстреливая людей и сжигая дома и целые деревни. И под Ленинград немцы (а не только фашисты) пришли не на прогулку, а убивать и грабить, о чём говорят поиски по настоящее время украденной Янтарной комнаты и разграбленных ценностей в других городах СССР.

   А журналистам не надо путать и подменять понятия обороны Ленинграда и блокады Ленинграда, когда жертвы блокады поминаются и оплакиваются, а
 те защитники, которые победили и выстояли, обороняя Ленинград и все с ними, весь народ России (и многие бывшие граждане СССР и их наследники) отмечают победу в этой обороне и победу силы духа советских людей, в том числе и как составляющей антигитлеровской коалиции (на то время).

   Сдача Ленинграда означала бы разрыв целостности единого фронта (линии обороны) и возможности наступления немцев на Москву с севера и даже с северо-востока. Этого хотелось бы современным немецким журналистам, периодически жаждущим хотя бы информационного реванша. Вот и пытаются промывать мозги.

   Эти журналисты даже не представляют в каком состоянии германские войска оставляли города и сёла на оккупированной территории СССР, чтобы сегодня рассуждать о жителях Ленинграда, которые по существу были уже приговорены их фюрером и оставалось только взять город, который обороняла армия.

   Оборона Ленинграда, это не только оборона города. Это ещё и Ленинградский фронт, в который входили девятнадцать армий и две группы войск, Волховский фронт (шесть общевойсковых армий) и Балтийский флот, которые сдерживали блокаду, а затем прорывали блокаду, осуществляемую германскими войсками. И парад в ознаменование дня прорыва блокады проводится в честь этих фронтов и Балтийского флота. Это вполне правомерно и объяснимо для россиян, хотя и не понятно для немцев. Вот только не очень понятно, почему блокаду города часто рассматривают отдельно от обороны города, города-Героя?

   P.S. Думаю, что немецкие СМИ на этот раз очень сильно подставились, когда полезли с советами туда, куда их не приглашали.


     Глава 53. Когда я перестал оглядываться на других.

   Где-то в середине седьмого класса я начал чувствовать, что мои лучшие друзья, как я считал, два Толика, начали меня потихоньку "предавать". Не знаю причины, они мне ничего не говорили, а я их не спрашивал, не верил, что так может быть, да и с их стороны это было не очень заметно.

   Поскольку среди нашей "троицы", как нас называла наш классный руководитель Мария Алексеевна, она считала меня инициатором всех наших дел. Так она считала, хотя иногда инициативу проявляли оба Толика, поочерёдно и мне нельзя было с ними не соглашаться.

   С седьмого класса, когда Мария Алексеевна, как классный руководитель, стала меня "опекать" очень плотно, то всё, что "творила" наша "троица", взваливали на меня, как на инициатора. И делалось это по очень простой причине, я был на голову выше всех в нашей "троице". И когда на классных родительских собраниях упоминали нашу "троицу", то родители двух Толиков, все наши "подвиги", старались "приписать" мне, или хотя бы инициативу, чтобы защитить своих детей. Постепенно я стал нежелателен в посещении моих друзей в их домах. Когда я приходил к ним, то родители говорили, что они "гулять не пойдут". Так, постепенно, меня отсекли от моих друзей. Да, мы в школе встречались, но это было совсем другое.

   По причине создания для меня такой "обструкции", я увлёкся чтением художественной литературы и стал помогать в библиотеке Завкома ГЭС-2. Помогал расставлять на полки книги, согласно авторским знакам и классификационным знакам, что мне доверяла делать заведующая библиотекой Мария Сергеевна.

   К этому времени нашей семье выделили новую квартиру на другом краю посёлка, ближе к Дому культуры, где находилась библиотека Завкома ГЭС-2. И я стал "пропадать" в библиотеке.

   Таким образом, сами родители моих друзей, двух Толиков, изолировали меня от них и мне пришлось искать другие виды занятий, такие, как чтение книг и помогать в работе библиотеки: расстановку книг, ремонт книг, штамповать новые книги печатью библиотеки и многое другое. Это занимало много времени и я перестал встречаться со своими прежними друзьями, на радость их родителям.

   И дело было не столько во мне, так как я не хотел бросать своих друзей, но их родители настояли, чтобы на следующий год нас распределили по разным классам. Один Толик попал в класс "В", другой Толик остался в классе "Б", а меня обустроили в класс "Г". А вот с этого времени наша "троица" стала постепенно распадаться, хотя мы иногда и встречались, проводя время вместе, но это было всё реже и реже.

   Мне было как-то обидно, что нас "разъединили" и я понимал, что родители моих друзей во всём обвинили меня, что я на ребят плохо влияю и всё, за что нас наказывали, инициирую и придумываю я. Хотя в этом и была какая-то правда, но выбирать наши дела, за которые нас ругали, мы решали голосованием и большинство всегда было у Толиков. Тем более, что я с ними всегда соглашался, так как считал, что они более "везучие", по той причине, что за все наши проделки доставалось больше всего всегда мне.

   Я как-то спокойно относился к тому, что мои друзья мало читают, их не затащишь в библиотеку и даже в кино их редко сагитируешь. А вот пойти в лес, насобирать, как грибов, патронов разного калибра и вечером на стадионе запускать из рогаток трассирующие, горящие разноцветными огнями, пули, на это они всегда были согласны. А вот за это нас всегда наказывали. И больше всех доставалось мне. Но чего не стерпишь ради друзей.

   Когда нас распределили по разным классам, то мы стали реже встречаться и постепенно мои друзья начали меня "предавать". Это, конечно, громко сказано, но на детском уровне мне было обидно, что они "выдали" все наши "злачные" места поиска разной военной амуниции, которую наша "троица" до этого тщательно скрывала. А знание таких мест в наше время было очень престижным делом. Но дело даже не в выдаче этих мест, а в том, что эти места все вычислял я и рассказывал Толикам, где эти места. А после нашего "развала троицы", они начали "сдавать" эти места другим компаниям за какие-то "привилегии".

   Вот с этого времени я перестал "оглядываться" на своих друзей, а уже через год совсем вышел из этого круга интересов.

   После этого я старался делать всё правильно, а не то, что советовали или на чём настаивали мои друзья, которые, как показали обстоятельства, уже становились для меня не друзьями, а попутчиками. Когда меня перевели в другой класс, там учились более успевающие ребята, то я увидел, что они ничуть не умнее меня и мне пришлось с ними соревноваться уже не в каких-то "призрачных" делах, а в учёбе и дисциплине, и я постепенно втягивался в это.

   Помогли мне и девочки, которые обычно обращались с просьбами:

   - Дай списать! - А это в отношениях с девочками было более престижным.

   Так, постепенно, я начал меняться, "наступив" на свой неуёмный характер строптивого мальчишки.

   Но постепенно я освоился в классе, где меня раньше мало кто знал и мне ничего не стоило начать меняться, корректируя не только учёбу, но и меняя поведение. Более того, я сразу почувствовал, что мои старания не пропадают зря. Сдерживать свои инициативы "глупостей", как говорили мне учителя, мне ничего не стоило, но это воздавалось мне, как говорят, "сторицей". Это сразу оценили и ребята нового класса, когда у меня пропала "заносчивость", это оценили и девочки, когда я с некоторыми подружился, но это особенно оценили учителя, когда я начал систематически, а не "наскоком" учить уроки   

 

   КНИГА ВТОРАЯ. ЮНОШЕСКИЙ МАКСИМАЛИЗМ.


   ЧАСТЬ 1. ВЕСЬ МИР В РОЗОВОМ ЦВЕТЕ.


   Глава 54. Балет - это так красиво.

   Наступила весна, а вместе с ней на нас наваливались экзамены за седьмой класс. Они считались выпускными экзаменами, так как после седьмого класса можно было поступать в техникум или идти работать на производство в качестве ученика.

   Надо было решать, что мне делать дальше: идти работать или продолжать учиться и получить среднее образование. В учёбе я, как говорили учителя "звёзд с неба не хватал" и с этой стороны дальнейшая учёба, как бы и не имела смысла. Но во второй половине года я стал учится значительно лучше и мне даже понравилось учиться, чего раньше я за собой не замечал. Родители тоже хотели, чтобы я заканчивал десятилетку и стал, как они говорили, "таким, как все", имея в виду, получение среднего образования.

   А тут, я ещё увлёкся работой в библиотеке, помогал расставлять книги, участвовал в разных викторинах и конкурсах, которые организовывала заведующая библиотекой Мария Сергеевна Ткач. Имея свободный доступ в книгохранилище, я мог сам выбрать любую книгу, даже из тех, что на общий абонемент не выдавались, так как это были единственные экземпляры и выдавались только под личную ответственность заведующей библиотеки. Да и из новых поступлений было много интересных книг, которые я проглатывал одну за другой.

   В апреле, когда наша река Северский Донец вышла из берегов и начался ледоход, Мария Сергеевна сказала, что самым активным читателям-школьникам Завком ГЭС-2 выделил пятнадцать билетов в Театр юного зрителя в Харьков на балет "Доктор Айболит". В число активистов попал и я.

   В театре я никогда не был, а о балете знал только из книг, радиопередач, когда транслировали музыку и из кино. Мне всегда казалось, что балет для мальчишек совсем неинтересен. Но отказываться было неудобно, всё таки Завком ГЭС-2 выделил специально премиальные деньги на билеты и на поездку в город Харьков.

   Поскольку началось половодье и наши две реки, Северский Донец и Уды, вышли из берегов, то посёлок оказался отрезанным от ближайшей железнодорожной станции "Дачи". К ней в это время можно было добраться только пешком по железнодорожному мосту, по которому на ГЭС-2 подвозили уголь.

   Мария Сергеевна договорилась, что нас подвезут на железнодорожную станцию "Дачи" на железнодорожной платформе, на которой на ГЭС-2 возили грузы. Это уже было совсем интересно.

   Рано утром мы собрались у дома культуры и гурьбой направились к ГЭС-2. Там мы погрузились на открытую железнодорожную платформу с высокими бортами и маленькая дрезина потащила эту платформу к станции "Дачи". Девочки уселись на какие-то ящики, а мы, мальчишки, стояли, держась за края огромного ящика, который стоял в центре платформы. Наш маленький состав ехал медленно и мы с интересом наблюдали за всем, что было вокруг. Когда подъезжали к железнодорожному мосту через реку Уды, то увидели, что река разлилась и затопила территорию от совхоза и до железнодорожного переезда, а всё это выглядело, как огромное озеро, раскинувшееся на несколько километров, казалось, до самого Чугуева.

   Когда приехали на остановку "Дачи", точнее к переезду, то ждали пригородного поезда недолго, а погрузившись в вагон, сразу как-то расшевелились и до самого Харькова шумели, смеялись и пассажиры, глядя на нас, тоже улыбались нашему веселью.

   В этот день я увидел Харьков как бы в первый раз , хотя с мамой мы ездили сюда 3-5 раз в год, обычно, на рынки. Я уже знал три рынка в Харькове: Конный, Балашовский и ещё около Южного вокзала. А вот центр Харькова мы каждый раз проезжали на трамвае мимо или заходили в Центральный универмаг и Пассаж, из которых Харьков совершенно был не виден. А сегодня мы от проспекта Сталина прошли пешком до площади Тевелева, а через неё на улицу Сумскую, где находился театр.

   В театре я был первый раз и не знал, как надо себя вести, но увидев, что это почти так же, как мы ходим в кино, успокоился и вместе со всеми начал осматривать фойе, портреты актёров на стенах и даже поинтересовался буфетом, хотя денег на буфет у меня не было, так что покупать я ничего не собирался, просто смотрел.

   Раздался звонок и мы пошли в зал, который я тоже рассматривал с удивлением. Кресла были не такие, как в нашем доме культуры, а какие-то мягкие и в зале было много света. Я всё время вертел головой, пока не заметил, что на это соседи обращают внимание, после чего я начал осматриваться, как бы украдкой, да и привыкать стал к более богатой обстановке, чем в нашем ДК.

   Не успели мы удобно устроиться в этих театральных креслах, как на сцене уже стало что-то происходить. Места у нас были хорошие и нам было отлично всё видно, что происходит на сцене. А ещё мы успели взять два театральных бинокля и, хотя они были у взрослых, которые нас сопровождали, , каждый из нас по несколько минут мог рассматривать сцену в бинокль. В этот момент я пожалел, что не взял из дома свой настоящий бинокль с одним окуляром, который я нашёл в лесу в одном из окопов.

   Дальше, действия, происходящие на сцене, меня всецело увлекло и я смотрел балет без бинокля. Хотя я почти наизусть знал про "Доктора Айболита", но как всё доходчиво выглядело на сцене, не ожидал увидеть. Я даже пытался про себя повторять стихи про Африку и про лечение зверей и всё действия на сцене происходили в унисон со стихами, которые я знал. Это мне очень понравилось. И движения балерин были соответствующими тексту. Они летали, мягко прыгали, жалобно замирали, а доктор Айболит всех их Лечил, перевязывал, успокаивал, после чего им становилось легче. Это объединяло всех зрителей, которые переживали за зверушек, сочувствовали им, жалели их.

   Здесь я впервые ощутил значимость силы движений актёров балета и умение точно передавать смысл содержания движением тела. Я понял, как это красиво.

   Вспоминал, как я небрежно высказался при одной девочке о балете и мы даже поссорились, только недавно подружившись.

   К моему однокласснику Вите Захарову, с ним мы увлекались фотографией, прошлым летом приезжала сестра Лиля из Москвы, где она занималась в балетной школе. Мы подружились и вместе с Виктором и другими ребятами ходили на речку, в лес, играли в волейбол. Лиля нам демонстрировала на пляже, как они танцуют на сцене Большого театра в Москве. Вот там я и ляпнул что-то о балете, типа, что это интересно только для девчонок, после чего наша дружба развалилась и Лиля уехала даже не попрощавшись. Но сказал я это не оттого, что так думал, а возможно из-за привычек девочки продемонстрировать, какая она боевая москвичка, так как она курила в затяжку и залихватски плевалась сквозь зубы. Мне это не нравилось и очевидно за это я решил Лиле отомстить. Так мы с Лилей поссорились.

   Девочка в конце лета уехала, а я вот сейчас представляю на сцене её и понимаю, что был не прав, она ведь демонстрировала нам, там, на пляже, точно такие движения, как я сейчас вижу на сцене. Я тогда высказывал о балете своё обывательское мнение. И сейчас уже никак нельзя исправить мою оплошность или даже грубость.

   Сейчас я был уверен, что каждому человеку в моём возрасте надо, хотя бы раз в жизни, посмотреть балет, чтобы не высказывать своё мнение просто так, ни разу не увидев настоящего балета, даже такого, как "Доктор Айболит".

   Не надо ходить каждый день на балет, как в кино, это быстро надоест, так как постановок балета значительно меньше, чем кинофильмов. Надо чтобы ощущение этого праздника или выходного дня, оставалось надолго, на месяц, а может и на год. Тогда и кино про балет человек будет смотреть с интересом. 

   Об этом я думал глядя на сцену и забыв, что нас здесь много и мне не надо об этом забывать.

   В антракте мы обменивались мнениями и все согласились, что приехали на балет не напрасно, большинству балет понравился.

   После антракта балет смотрелся ещё интересней и теперь мы уже в зале шёпотом обменивались мнением.

   Домой мы ехали уже более оживлённые, под впечатлением увиденного. Каждый высказывал своё мнение о том, что ему понравилось. Тот же путь домой показался более коротким, но только до станции "Дачи". От станции "Дачи" пришлось идти пешком по железной дороге и через железнодорожный мост, так как дрезины уже не было. Но перейдя мост , мы свернули к совхозу и мимо правления совхоза пошли по дороге, сначала по над забором ГЭС-2, а затем уже по аллее нашего парка и мимо школы.

   Эта поездка запомнилась мне надолго, это было моё первое посещение настоящего театра и оно, конечно, оставило свой след в моём новом восприятии театра вообще и балета в частности


   Глава 55. Взросление.

   На Эсхаре я живу уже несколько лет. Мне уже четырнадцать с половиной, а я ещё ни разу не влюблялся, да и к девочкам я относился, как к одноклассницам, которые могут пожаловаться на меня учителям или родителям, хотя я их старался не обижать, а иногда даже защищал.

   К этому времени я читал много книг, в которых говорилось о том, что все взрослые мужчины влюбляются в женщин, но поскольку я ещё не чувствовал себя взрослым, то и спокойно относился к тому, что мне не попалась такая девочка, в которую я мог бы влюбиться, хотя, как это бывает, я не знал. Правда, кто-то из девочек подбрасывал мне в портфель записки: - «Давай дружить». Но я даже не поинтересовался, кто бы это мог быть. Одну такую записку, небрежно вложенную мне в книгу, даже нашла мама. Эта записка выпала из книги и валялась дома, в комнате, на полу.

   Я ещё и себе не признавался в том, что нравилась мне одна девочка из параллельного класса, хотя о ней я ничего не знал. Но она было вся такая тихая и стеснительная, что мне как-то неудобно было подходить к ней. Она жила на той же улице, что и я, но ближе к центру, а у меня не было особых причин появляться в её краях, кроме, как лишний раз пробежаться к школе, а это не входило в мои планы. Да и не обязательно я её там встречу, не будет же она меня там всегда ждать. Но мне было достаточно того, что я каждый день её вижу в школе. А вот с мальчишками она не дружила, её я видел всегда с подругами-одноклассницами. Значит, я никогда с ней подружиться не смогу. Правда, это меня нисколько не смущало, не смогу, так не смогу, что тут поделаешь.         

 У меня, как и у всех мальчишек, было много интересов и даже о дружбе с девочками я не думал всерьёз, не то чтобы влюбляться. Да и когда тут подумаешь, если каждые полчаса в дверь стучатся и зовут, то в футбол играть, то в кино идти, то на что-то интересное посмотреть. А ещё уроки надо сделать, завтра вызвать должны, книжку интересную надо дочитать, обещал долго не задерживать. Посмотришь, а уже вечер и нет времени чтобы встретиться с какой нибудь девочкой, даже с соседской, не занимает она мои мысли. Разве что иногда и то ненадолго.

   В школе мы часто соревновались между классами по сбору макулатуры, металлолома, по уборке территории от листьев и мусора и тут я всегда помогал девочкам из нашего класса вывести класс вперёд и мы чаще всего занимали первые место. Иногда, по просьбе тех же девочек-одноклассниц, приходилось и идти на какие-то хулиганские поступки, чтобы сорвать урок, когда они просили меня это сделать.

   Однажды, когда мы учились в седьмом классе, девочки уговорили меня выключить свет в классе во время контрольной по физике. Подходит Луиза, наша староста класса, и говорит:

    — Лёшка, а ты мог бы сделать так, чтобы перед контрольной по физике погас свет?

    — Конечно, могу, только мне за это влетит,  —   ответил я.

    — Ну, Лёшка, сделай, а то мы двоек нахватаем, тебе нас не жалко?

   Мне их стало жалко и я поддался на их уговоры, хотя физику преподавала любимая моя учительница, Людмила Михайловна. Но к Луизе я относился хорошо, она это знала, и пользовалась этим.

   Мы тогда учились во вторую смену, а урок по физике был предпоследним, когда уже темнело. Я пожевал несколько кусочков бумаги и на перемене, когда все вышли из класса, вложил между лампочками и электропатронами эти влажные бумажки. Через 10 минут после начала урока бумажки высохли и все лампочки в классе поочерёдно погасли.

   Потолки в школе были высокими, а лампочки висели на коротком шнуре и чтобы до них достать, надо было соорудить конструкцию из стола и стульев, поставив их друг на друга. Так вот эту пирамиду из стола и стульев сооружали девочки и держали, чтобы я не упал. Они вместе со мной участвовали в этой авантюре. На вопрос, почему именно я, ответить просто, я был самый высокий в классе.

   Но самым неприятным было то, что эти же девочки сдали меня классному руководителю, Марии Алексеевне или  «Марьюшке», как мы её называли между собой. Как только Мария Алексеевна пригрозила, что поведение девочкам за четверть будет снижено, так они и сдали меня. Но и на этот раз я на них не обиделся, что с них взять, да и не знал, кто конкретно назвал мою фамилию. Но досталось мне за это прилично, хотя и на этот раз, как ни странно, меня защитила именно учительница по физике, Людмила Михайловна Бармина. И мне показалось, что только она оценила моё хулиганство с точки зрения знания физики и особенно роль электропроводности пережёванной бумажки, которая, затем высохла и стала изолятором, отключив свет. Занятия в кружке юных физиков не прошли для меня даром, материал я усвоил хорошо, хотя и с хулиганским уклоном. Но за этот поступок меня уже наказывала Мария Алексеевна, классный руководитель.

   Когда мне исполнилось четырнадцать с половиной лет, я стал чаще замечать наших девочек. То ли потому что они повзрослели, то ли потому что стали по другому одеваться, более элегантно, то ли потому что наши классы переформировали и к нам в класс пришли новые девочки, с которыми уже нельзя было обращаться так по панибратски, как с девочками из своего класса и с мальчишками-одноклассниками.

   В это время из наших двух, теперь уже восьмых, классов сделали четыре восьмых класса, так как в нашу школу пришли ученики из соседних сёл, где не было средних школ. И третью часть бывшего нашего класса слили с другим восьмым классом, в котором оказалось много новых девочек, а из нашего класса туда включили всего четыре или пять мальчишек.

   Нельзя сказать, что я боялся девочек, нет. Но у меня были интересы такие, что девочкам я был не очень интересен с их «секретиками», фантиками, играми в «испорченный телефон», прятками и прочими играми, которые мы считали «девчачьими». Меня больше интересовали игры подвижные, силовые, «в войнушку», походы «по патроны», погонять в футбол, поиграть в волейбол на пляже, а то поплавать со связанными руками и ногами на дальность или понырять на дальность. Девочкам это было неинтересно.

   Со многими девочками я дружил просто потому что мы были соседями по дому и даже по коммунальной квартире и я, как и с мальчишками, вместе с ними ходил в школу. Дорога в одну сторону занимала обычно 20-25 минут. Это, когда идти толпой, не торопясь, рассказывая какие-нибудь случаи, останавливаясь, чтобы помочь собрать девочкам опавшие листья или направить воду из ручьёв после сильного дождя, а зимой — поиграть в снежки.

   Я знал не только своих одноклассников, но и всех из параллельных классов: и мальчишек, и девочек. Некоторые девочки даже мне нравились, но не мог же я подойти и сказать об этом. Поэтому, просто оказывал им иногда какие-то знаки внимания, даже тогда, когда они этого не замечали.

   Когда же после окончания седьмого класса, в школе сформировали четыре восьмых класса и добавили нам учеников из школ соседних сёл, где не было средних школ, то у нас добавилось девочек-одноклассниц, с которыми мы так или иначе встречались и в школе и даже, как бы дружили. Все со всеми. Это уже были другие девочки, другие компании, другие отношения. Мы все взрослели.


    Глава 56. На распутье.

   Окончив семь классов, я не знал, что мне делать. Учился эти семь лет я не очень хорошо, хотя учителя говорили, что я "способный, но лень меня одолевает". Сильно сказывалось и то, что я до приезда в посёлок Эсхар, сменил несколько школ. Первый класс я заканчивал в сельской школе в селе Весёлом в Сумской области. Во втором классе учился в мужской школе города Шостка, а в третьем классе совсем не посещал школу, так как поранил ногу и весь учебный период болел и лежал с травмой ноги.

   В четвёртом классе я тоже оказался в новой школе в посёлке Эсхар и первый год в этой школе, в четвёртом классе, привыкал к новым условиям учёбы, так как всё очень сильно отличалось от тех школ, где я учился раньше. Здесь, наконец-то, было всё идеально, но очень не повезло мне с пятого и по седьмой класс с классным руководителем. Новая учительница просто затерроризиловала меня. Причина была чисто бытовая, которых много в таких небольших посёлках, каким был Эсхар. Муж моей учительницы, тоже учитель, и мой отец, ещё до моего приезда, повздорили или даже подрались в пивной. Судя по всему, мужу моей учительницы прилично перепало, что мой классный руководитель почти возненавидела меня. Хорошо, что она преподавала у нас только математику, а то мне бы вообще житья не было бы.

   Нет, я тоже был не "подарок" и в дисциплине, и в учёбе, но авторитет и отношение ко мне классного руководителя, делало меня в классе "изгоем" и мне пришлось с этим смириться. Хорошо, что я ещё "держался" изо всех сил, чтобы меня не оставили на второй го или не исключили из школы. Я это чувствовал и старался не "впадать в крайности", хотя и ходил "по самому краю".

   Спасибо учителям по другим предметам. Они, как могли, защищали меня, понимая, очевидно, что "воюет" классный руководитель не со мной, а с моими родителями, точнее - с моим отцом, который к этому времени уже ушёл из семьи. Но мне от этого не становилось легче, классный руководитель "давила" на меня по всем направлениям и я всё время был "подвешен на волоске".

   Так я "боролся" со школой три года, с пятого по седьмой класс, включительно, пока моя классная руководитель держала меня в "чёрном теле", пока я был "изгоем" в своём классе.

   Надо сказать честно, что особенно это меня не волновало, хотя я часто из-за крика на меня классного руководителя, как-то очень пугался. Она начинала ругать меня, а затем переходила из-за меня на весь класс:

   - Бездельники, лентяи, тунеядцы! Я вас заставлю работать!

   Затем, останавливалась и тихо, но угрожающе:

   - Я вам это припомню!

   Но затем она обо мне забывала до следующего раза.

   В период "больших наездов" на меня, я как-то самозащищался, увлекаясь чтонием художественной литературы, что не повышало мою успеваемость по математике. Чтобы забыть эти неприятные моменты в школе, я часто бродил по ближайшим лесам, удачно выискивая остатки боеприпасов и оружия, оставшихся после прошедших в наших краях кровопролитных боёв в Великую Отечественную. За это меня тоже иногда ругали взрослые, но это хотя бы не относилось к учёбе, где меня называли "тунеядцем" или "лентяем", а то и другими нелестными словами. А я иногда не понимал: - Неужели я такой плохой, что на мне чаще всего вымещают какие-то свои неурядицы.

   Вот с таким раскладом в школьном табеле я завершил седьмой класс и серъёзно думал после седьмого класса идти работать каким-нибудь "подмастерьем".

   В то же время, люди близко не знавшие меня, советовали учиться дальше. Особенно на этом настаивала заведующая библиотекой, Мария Сергеевна Ткач, видя, чтол я много читаю художественной литературы и с удовольствием помогаю в библиотеке - восстанавливаю обложки книг, составляю каталоги и, вообще, активно участвую в викторинах и других мероприятиях библиотеки.

   Родители тоже хотели, чтобы я продолжал учиться дальше, хотя и видели, что с учёбой у меня большие трудности, но они, очевидно, тоже понимали причину этого.

   Вот так у меня и получалось "раздвоение личности": все вокруг считали, что я, хотя и "трудный" подросток, но вполне управляемый, а вот классный руководитель была совсем другого мнения.

   Когда формировали новые восьмые классы, то меня взял к себе в класс Хусид Наум Моисеевич, который набирал 8"Г" класс из самых лучших учеников школы. Нет, они были не отличники, но среди них были одна треть твёрдых "середняков" с хорошим поведением, одна треть были твёрдыми "хорошистами", а одна треть были ученики, которые не подпадали ни под первый вариант, ни под второй. Мне показалось, что не последнее место в наборе таких учеников играла роль их родителй. Это были уважаемые люди в нашем посёлке. И теперь один я, затесавшийся в этот стройный коллектив не мог сделать погоды и вынужден был как-то считаться со своим окружением: и учиться лучше, и не идти "на поводу" у тех немногих, кто мог быть потенциальным нарушителем дисциплины.

   Так я и попал "на перевоспитание" в этот "экспериментальный" класс. Это я почувствовал, когда впервые в школе сформировали четыре класса с литерами "А", "Б", "В" и "Г". Раньше в школе столько классов одного потока не было. В первых трёх классах до половины ребят было из соседних сёл, а у нас ученики были только те, кто жил в посёлке и в совхозе, родители большинства которых работали на руководящих должностях на ГЭС-2 или в совхозе: начальники цехов, профсоюзные работники, директора совхоза, учителями и т.д. В нашем классе не было ни одного ученика, которые были бы из соседних сёл (так называемых "интернатовских"). Плохо это или хорошо, я не знаю, но так был сделан набор классов нашего потока 1955 года и мы очень хорошо общались с ребятами из других населённых пунктов нашего района.

   В это же время к нам в посёлок приехала семья преподавателей и их дочь тоже была принята в наш класс. Я отдельно об этом напоминаю, так как эта девочка будет одной из главных персонажей моей повести.

   Вот при таких обстоятельствах я оказался "на распутье" и думал:

   - Что мне делать? Учиться дальше в дневной школе или идти работать куда-нибудь учеником и переходить в вечернюю школу рабочей молодёжи?

   Родители: мама и отчим, настаивали, чтобы я продолжал учиться дальше и не думал о вечерней школе. Тем более, что с этого года, говорили, за учёбу в старших классах (с 8 по 10) платить не надо будет, как было раньше.

   За 2-3 недели до начала учебного года, родители настояли, чтобы я заканчивал 10 классов средней школы и я решил с ними согласиться. Тем более, что все мои соседи, даже те, кто учился хуже меня, решили продолжать учёбу в 8-10 классах до получения среднего образования.

   К этому времени я уже заключил договор с Завкомом ГЭС-2 о том, что буду работать в библиотеке каталогизатором и соответственно хотя бы какие-то деньги себе на учёбу заработаю. А зарабатывал я там прилично по тем временам, примерно половину или две трети того, что зарабатывала мама. Таким образом, я стал сам зарабатывать себе на учёбу. А со второй четверти учебного года в восьмом классе вышло постановление Правительства о всеобщем среднем образовании и не надо было вообще вносить плату за обучение. Так я пережил это время, когда был "на распутье". С этого времени всё вошло "в нормальную колею".   
 

   Глава 57. Золотое время — каникулы.

   Самое лучшее время для любого школьника — начало летних каникул. Занятий больше нет, свободного времени сколько хочешь и первое время даже не знаешь, чем заняться. И ещё, началось лето. Тепло и даже жарко. Уже не так хочется гонять по жаре футбол перед домом на площадке, да и другие игры за весну поднадоели. Остаётся — только на пляж.

   Одному идти неохота. Но, если направиться в сторону пляжа, то сразу соберётся компания по дороге в пять-семь, а то и больше, ребят, с которыми не будет скучно. Но одному всё-таки идти не хочется. А вот и Женя Колесник вышел из соседнего подъезда.

    — Женя, на пляж пойдём? — он остановился, раздумывает.

    — Подожди, я плавки возьму, — и быстро скрывается в подъезде.

   Через три минуты он возвращается и машет мне рукой, чтобы я его догонял. В это время открывается окно и его мама, тётя Мария кричит нам вдогонку:

    — Женя, а когда ты пойдёшь в магазин? — но мы уже завернули за унол дома и пошли в сторону того же магазина, в который Женя передумал идти.

   — После пляжа схожу в магазин, — успокаивает себя Женя и мы уже не торопясь направляемся на речку.

   Не успели завернуть за следующий угол дома, как из окна соседнего дома нас окликнул Валентин Бреславский:

Лёшка, вы куда? — поняв, что, если мы вдвоём, то придумали, что-то интересное ибо Женю просто так куда-то не уговоришь.

    —  На речку, — отвечаю я.

    — Подождите меня, — и скрывается в глубине комнаты.

   Женя, не останавливаясь, говорит:

    —  Пошли, догонит. Дорогу знает, не заблудится.

   За углом следующего дома на лавочке сидел Вовка Андрус. Увидев нас с Женей, спросил:

    — А вы, куда? — хотя точно догадывался, что мы направляемся купаться.

    — Айда с нами на речку, — пригласил его Женя.

   В это время нас догоняет Валентин и с ним ещё Володя Сытников, из соседнего двора.

   Андрус, как бы нехотя, встаёт и вразвалочку плетётся за нами, ещё раздумывая идти или остаться, но затем решается и трусцой догоняет нас четверых.

   Теперь уже впятером мы направляемся на Второй пляж. Через несколько минут нас догоняет запыхавшийся Юля Иошт и сразу выпаливает:

    — А я смотрю, вы куда-то направляетесь. Подумал, наверное, на речку. Тоже хочу скупаться, — и приняв наше молчание за утверждение, присоединяется к нам.

   Через двадцать минут мы уже лежали на горячем песке. Лежать было жарко и мы по одному начали заходить в воду.

    — Поплыли на ту сторону, — предложил Юля и мы с брызгами и криками поплыли на левый берег Северского Донца.
 
   Левый берег у речки более обрывистый и там можно было прыгать в воду прямо с берега, с разбегом или с деревьев, которые росли над водой и склонялись , далеко нависая над водой. Некоторые были настолько отшлифованы прыгающими купальщиками, что на них было трудно удержаться.

   Сначала попрыгали «солдатиком», чтобы убедиться, что в воде нет никаких притопленных веток, а затем начали прыгать вниз головой или это у нас называлось «ласточкой». Некоторые ребята, в том числе и я, подскользнулись, потеряли равновесие и шлёпнулись животом.

   Напрыгавшись вдоволь, мы снова поплыли на правый берег, загорать на песке. Я плюхнулся с разбегу в песок и сразу же закрыл глаза, так хотелось подремать после ныряния.

   Лежать было так хорошо, что я даже размечтался, что буду так каждый день приходить на пляж и загорать, пока не закончатся каникулы.

   Но сразу же мысли перескочили на другое. Подумал, что я ещё не решил, буду ли я учиться дальше, в восьмом классе или пойду работать. Семь классов я окончил, а  дальше — никак не могу решить. Я хочу попробовать поработать, а родители настаивают чтобы я продолжал учёбу и заканчивал десять классов.
 
   С учёбой у меня как-то не очень ладилось и я только в седьмом классе осознал, что надо хорошо учиться, а до этого я как-то не осознавал, что учёба может нравиться. А вот в седьмом классе мне понравилось учиться и я хорошо успевал почти по всем предметам.

    — Скорее всего я соглашусь с родителями, — решил я и убаюканный этим решением, едва не уснул.

   Мы ещё несколько раз заходили в воду, но постепенно устали от купания и решили идти домой. Сначала эту мысль высказал Валентин, затем его поддержал Женя, ему надо будет ещё идти в магазин, а с ними согласились все мы.

   Через тридцать минут , немного усталые, но довольные купанием, мы подходили к дому.   
         

   Глава 58. Первые размышления о жизни.


   До седьмого класса я не задумывался о том, как я живу? Жил себе и жил. День прошёл и — хорошо. Учился я между посредственно и хорошо, а больше мне и не надо было. Точнее, совсем не учился, а довольствовался тем, что схватывал «на лету» и немного импровизировал. Первый класс я заканчивал в селе Весёлом, второй класс заканчивал в городе Шостка, а в третьем классе — совсем не посещал школу, а учился дома.

   Сразу после второго класса мы снова приехали в село и там, играясь с лопатой, я перерубил себе ногу. Поранился я так, что почти целый год пришлось лежать или прыгать на одной ноге, так как лежать было очень скучно. Из-за этого в третьем классе я учился всего один месяц, после чего мне выдали табель за третий класс и мы переехали в посёлок Эсхар Харьковской области, где я и пошёл сразу в 4-й класс.

   Вот этот пробел в один год, всё время сказывался на моей успеваемости, особенно на грамматике и математике. Я в третьем классе пропустил какие-то элементы, которые надо было знать обязательно и восстанавливались они очень медленно. Это и сказывалось на моей успеваемости, а из-за этого и на взаимоотношении с учителями и особенно с классным руководителем.

   Доучившись кое-как до седьмого класса, я начал задумываться:

    — Что же со мной не так?

   Я, кажется, не глупее, а даже сообразительнее других, но вот не идёт у меня учёба и всё.

   И уже в середине седьмого класса, меня «осенило», воспользоваться тем преимуществом, что «я не глупее других». Чтобы воплотить в жизнь это преимущество, мне пришлось очень стараться и мои труды не прошли даром, я стал быстро всё навёрстывать. Но упущено было много времени и я только смог выбиться в ряды успевающих. Однако, тот факт, что я понял, как мне надо поступать, оказал большое влияние на все дальнейшие мои поступки а возможно и на всю дальнейшую мою судьбу.

   Когда вместе с родителями решили, что буду учиться в восьмом классе, я всё лето самостоятельно просматривал учебники с четвёртого до седьмого класса, хотя меня это делать никто не заставлял. И я много узнавал нового, как будто читал это в первый раз. Но самое главное — мне это нравилось. Я что-то понимал, что-то узнавал новое и это придавало мне уверенность, не только не бросать начатое, но и навёрстывать упущенное.

   Вместе с этим я начал задумываться:

    — А правильно ли поступаю?

   И отвечая на этот вопрос, стал замечать, что если я выполнял то, что мне советуют или рекомендуют, то всё у меня идёт хорошо. Но если я отлыниваю, пренебрегаю этим, то у меня всё идёт плохо, а иногда и очень плохо. Да, это делать очень трудно, но зато это окупалось тем, что у меня меньше было проблем, которые обычно сыпались на меня, как из рога изобилия.

   К середине седьмого класса мои подобные размышления уже частично реализовывались и уже при окончании седьмого класса я даже чем-то привлёк и удивил своих учителей с хорошей стороны, хотя мой классный руководитель Мария Алексеевна Смутина, знавшая меня несколько лет, не особенно верила в мои благие намерения, но от неё уже дальше ничего не зависело.

   Я же, к этому времени, почти перевоплотился и не только неплохо учился в школе, но и помогал в библиотеке составлять каталог. Заведующая библиотекой, Мария Сергеевна Ткач, заметила, что у меня хороший чертёжный почерк и попросила сделать несколько десятков каталожных карточек. Я это сделал с удовольствием, мне понравилось возиться в библиотеке, там было столько интересного. Затем со мной заключили договор и я работал уже сдельно, за зарплату, 10 копеек за одну карточку и как-то постепенно ко мне начали относиться, как к взрослому.


   Глава 59. Новенькая.

   Но особое внимание я обратил почему-то на новенькую, совсем незнакомую девочку, которая появилась среди нас, а классный руководитель сказал, что она приехала к нам из другого города и будет учиться в нашем классе. Не знаю, чем она привлекла моё внимание, думаю, скорее всего, какой-то подвижностью. Впервые я её увидел на прополке кукурузы, куда нас пригласил новый классный руководитель, Хусид  Наум Моисеевич, для помощи подшефному совхозу. Закончив прополку своих рядков, я начал помогать новенькой, так как она с какой-то неуверенностью пропалывала или старалась это делать чересчур тщательно, подолгу задерживаясь у каждого стебля кукурузы. Увидев, что я помогаю ей, она сильно возмутилась:
 
    — Не надо мне помогать!

    — А я и не помогаю, просто пропалываю, мне так удобнее и тяпка у тебя не острая. Она чья?

    — Школьная. На пришкольном участке взяла. Там все такие.

   Последней её фразы я не понял. Не понял, причём здесь пришкольный участок. Но рядки были прополоты и мы обменялись ещё несколькими фразами, что могло означать первое знакомство. Она мне чем-то понравилась, возможно и своей ершистостью.

   Думая об этом, я повернулся в её сторону и сразу замер. Она стояла вся раскрасневшаяся, с чуть-чуть выбившейся чёлкой и старалась тыльной стороной ладони смахнуть с кончика носа капельки выступившего пота.

   Стояла она против солнца, в пол оборота ко мне и на фоне зеленовато-серого поля была похожа на девочку из какой-то сказочной картины. Я не знал, что такое «любовь с первого взгляда», но мне показалось, что, вот это она и есть. А ещё я подумал, что эта девочка для меня настоящий подарок, за то, что я так долго ждал и не влюблялся.

   А эта девочка улыбнулась солнцу, повернулась ко мне лицом и, наверное, увидев мою удивлённую и восхищённую физиономию, заулыбалась и потом со смущением резко отвернулась, принявшись ещё сильнее ударять своей тяпкой по большим комьям земли, срезая сорняки, а иногда и захватывая боковые побеги молодой кукурузы.

   И тут я почувствовал, что стою, как истукан посреди поля и пялюсь на эту девочку. Оглянулся, никто на меня не смотрит, но мне стало неудобно что подсматриваю, я отвернулся и быстро принялся за работу.

   Вспомнил сразу, что мне говорила бабушка. Она ещё с детства повторяла и внушала мне, что подсматривать за человеком нельзя. Она говорила, что это — грех, нельзя тайно залезать в душу к человеку. Говорила, что нельзя читать тайно чужие письма, ибо тогда эта тайна к тебе прилипнет и будет обрастать тебя и поедать, пока совсем тебя не съест.

   С тех пор я стараюсь не подсматривать, не любопытничать, не читать чужих писем и записок. Это у меня с детства, паническая боязнь чужих тайн. Сначала я думал действительно, что это грех, а повзрослев понял, что всё это  есть порядочность или непорядочность. Это всё в меня впиталось и мне казалось, что подсматривая тайком, я беру на себя груз, который на мне оседает и, когда его становится очень много, то мой организм не выдерживает. А если это ещё и моральный груз, то становится невыносимо и этот груз затягивает в какую-то пропасть ежеминутно и ежесекундно так, что не выдерживают не только мышцы, но и нервы. И неизвестно чем это может закончиться, но ничем хорошим.

   Это же относилось и к обсуждению людей без их присутствия или просто слушать какие-то сплетни о людях, с которыми лично не знаком. Это мне не нравилось, хотя случайно и приходилось всё это от кого-то слышать. Однако, чувство неловкости от чужих тайн всегда тяготило меня.
   
   Почему меня заинтересовала новенькая? Не знаю! Может потому что новенькая, а может просто интуитивно. С девочками нашего и параллельного классов я был знаком несколько лет. Одни мне как-то не очень нравились, а других я не очень интересовал. Уже тогда я понимал, что:

    - Не надо думать, как ты будешь знакомиться с человеком - это произойдёт само-собой. Надо подумать, какое впечатление ты оставишь о себе.

   Один из моих друзей по дворовым играм, Юля,он не был на прополке, узнал раньше о новенькой и обратил внимание на эту девочку. Когда ребята рассказали, что я помогал ей пропалывать рядки кукурузы, спросил:

   - Уже познакомился с новенькой?

   - Нет, просто поговорили. Возмутилась, что прополол её рядки. — ответил
 я. А вечером Юля мне уже рассказал всё про новенькую.

   — Её зовут Татьяна, она с родителями, приехала из другого города, у неё два брата. Старший брат учится в Роганском лётном училище, а младший — пойдёт во второй класс. Родители Татьяны будут работать учителями в нашей школе, а поселились они сейчас в здании школы, в пионерской - о комнате. Тогда я понял почему у девочки тяпка со школьного участка, она ведь там живёт.

   Откуда он узнал всё это, я спрашивать не стал, это меня как то не заинтересовало, да и Юля переключил разговор на другое. Чтобы убедить меня в правдивости своих слов, он повёл меня к школе и мы, действительно, увидели, что  окна пионерской комнаты занавешены, а в помещении горит свет, хотя было уже более 10 часов вечера. Значит, там действительно кто-то жил. На этом такое событие было исчерпано.

   С Юлианом, или просто Юлей, мы до этого учились в параллельных классах, но поскольку жили друг от друга недалеко, то и были между нами дружеские отношения. Мальчишка он был неглупый, не хулиганистый и с ним можно было поговорить о прочитанных книгах, обменяться мнением о фильме, сходить в лес «по патроны» или в Покровский Яр «за глёдом», так у нас называли боярышник.

   Я в это время уже помогал в библиотеке завкома ГЭС-2, составлял каталожные карточки, так как в библиотеке ещё не было каталога.

   Работая, или помогая работать, в библиотеке, я много читал и это мне помогало быть среди ребят арбитром во многих спорах, вот на этом у нас и завязались дружеские отношения с Юлей.

   Теперь же наши параллельные классы объединили и мы оказались с Юлей в одном классе. Из его класса в сводный пришли девять мальчишек, а из моего — только четверо, вместе со мной.

   До начала учебного года было ещё далеко и хотя я знал уже, в каком классе и с кем буду учиться, но это меня занимало меньше всего, так как мы днями с утра пропадали на речке, а во второй половине дня я шёл помогать в библиотеку, а поздно вечером — в кино. О новенькой на какое-то время я забыл.


   Глава 60. Счастливый билет.   

   Теперь снова о новенькой. Второй раз я её увидел уже в классе, в первый день сентября. Она быстро со всеми перезнакомилась, как-то быстро, мне так показалось, определила кто есть кто и, выбрав среди них самых интересных, даже подружилась с ними.

   И поскольку в учёбе я звёзд с неба не хватал, то ближе познакомиться с этой девочкой у меня шансов не было, поэтому пришлось выбрать выжидательную позицию на длительное время. Я даже не мог придумать темы, которые были бы общими у меня с этой девочкой. Да и вообще, это был не мой класс и у меня с большинством учеников ещё не накопилось общих тем.

   Но тут мне просто повезло, это как вытянуть выигрышный билет в лотерею. Два года тому назад у нас на квартире жили два парня из соседнего села, Старой Гнилицы, которые учились в старших классах, так как у них в селе не было средней школы. Окончив нашу школу, они оставили мне свои тетради. Тетради лежали долго в кладовке, пока я их не отыскал и не выяснил, что в этих тетрадках все те задачи, которые мы решаем на уроках математики в классе.

   Я один раз переписал домашнее задание, второй раз переписал и при проверке задания выяснилось, что никто с этим заданием в классе не справился. Меня вызвали к доске и я, хотя и с запинками, но смог объяснить, как я, единственный в классе, справился с домашним заданием. И вот с этого момента я перешёл в другую группу учеников, учеников, которые могут выполнять трудные задания и у меня появились большие шансы на знакомство, а может и на дружбу с новенькой. Дело в том, что у новенькой оба родители были учителями нашей школы и то, что я выполнил домашнее задание, а новенькая, с помощью родителей, этого не смогла, говорило о том, что она на меня обратила внимание, как на конкурента.

   Теперь уже, в первую очередь, не Таню вызывали к доске, когда никто не решал какую-нибудь задачу, а к доске вызывали меня. Её это начало раздражать и она сильнее тянула руку, а иногда и выкрикивала. Именно этот факт привёл к тому, что она обратила на меня внимание, а затем по какому-то незначительному поводу мы встретились после уроков, после чего наши встречи на какое-то время стали как бы обязательными, но только для меня. Татьяна могла по любому поводу на уже обговоренной встрече не появиться под тем или иным предлогом.

   Знал бы я, какую роковую ошибку я допускаю. Но мне и без этого довольно дорого обходилось стремление понравиться этой девочке. Я тоже втянулся в это сумасшедшее соревнование. Правда, был у нас в классе ещё один ученик, который решал всегда все задания, Ваня Подопригора, но он был вне конкуренции и его учительница вызывала, когда уже совсем все заходили в тупик и надо было импровизировать и искать решение всем классом. Вот в таких условиях мне пришлось браться основательно за математику и за другие предметы, подтягивать всё не меньше, чем на четвёрки. И уже в третьей четверти восьмого класса у меня не было в табеле ни одной тройки, хотя раньше их у меня было больше половины.

   Но и свободного времени у меня становилось всё меньше. А тут ещё одна неприятность появилась с другой стороны, откуда я не ожидал, — у ребят, которых я начал обгонять в учёбе, появились претензии, что я выслуживаюсь перед учителями, так как моя успеваемость резко пошла вверх. Это некоторых не устраивало, в том числе и новенькую, хотя с ней, наоборот, отношения постепенно налаживались. А поскольку большинство ребят были из другого сводного класса, которые влились в наш класс при объединении, то и конфронтация имела двусторонний эффект, .свои обижались, что я от них отдаляюсь, а «чужие»  — что   я становлюсь явным конкурентом на их поле.

   Но несмотря на все эти мои мелкие неприятности, в январе месяце мы уже встречались с Таней. Это нельзя было назвать, в полном смысле, свиданиями, мы просто встречались после школы, как бы случайно, проходили несколько кругов по улицам, останавливались у калитки школы, где жила девочка и, попрощавшись, расходились. Мы даже не пожимали друг другу руки. Это были встречи «приуроченные» к какому-то конкретному событию: «принести почитать» интересную книгу (я ведь работал в библиотеке) или «решить трудную задачу», что Татьяна могла не хуже меня. Но эти несколько встреч быстро привлекли внимание не только учеников нашего класса и параллельных классов, но и ряда учителей. Наши одноклассники сразу же разделились на «сочувствующих» и «негодующих».

   Во время наших прогулок мы обсуждали, что происходило днём в школе и это меня вполне устраивало. Наш разговор был следующего содержания:

   — Ты геометрию сделала? — спрашивал я, чтобы прервать затянувшееся молчание.

    — Да, сделала. Но теоремы не выучила, а меня завтра обязательно вызвать должны. Да и по истории Василий Семёнович должен вызвать, он мне прошлый раз сказал, что он со мной не добеседовал. А он этого никогда не забывает.

   Вот такие разговоры у нас были во время наших встреч. Правда, меня не очень устраивало, что нас встречали учителя и даже её родители и назавтра, уже днём они как-то более внимательно ко мне присматривались, разглядывали в упор, как бы оценивали, а достоин ли я этой девочки, а пара ли мы. И в разговорах с ними, я понимал, что не вполне достоин, во всяком случае, восторга относительно меня они не высказывали.

   Более болезненно наши встречи воспринимал Юля, теперь мой одноклассник. Именно с этого момента между нами начала пробегать чёрная кошка. Юля, как первый узнавший всё о Татьяне, считал, что он первый должен был подружиться с ней, а я влез вероломно. Да и учился он до этого лучше меня, и родители его были более известные люди, особенно отец. А я в его глазах был просто выскочкой, хотя мы и дружили на дворовом уровне и неплохо дружили, до появления этой новенькой, невесть откуда взявшейся на наши головы.

   Нет, у нас всё оставалось по-прежнему, но он относительно меня уже иногда отпускал какие-то колкости и намёки на наши встречи с Татьяной, его это очень задевало и он даже несколько раз пытался вызвать меня на спор, что он «отобьёт» у меня Татьяну. Особенно, когда мы были в компании ребят из нашего класса и его поддерживали ребята из его бывшего класса, которых в нашем новом классе было большинство, а я был почти в одиночестве и поэтому, очень уязвимый. Относительно меня можно было сказать любую глупость и она могла быть поддержана по принципу «мы только за своих», а я, в этом случае, был «чужой». И я как мог уходил от этих разговоров «давай на спор», хотя это и считалось с моей стороны, как бы слабостью.

   Мне, по моей глупости, в то время, было безразлично мнение окружающих, эта девочка мне нравилась и я считал, что этого достаточно, во всяком случае, для дружбы. И мы продолжали встречаться, несмотря на неблагоприятное соотношение сил для меня. Но Татьяне этого знать не надо было и я её в это дело не посвящал. Это не дело девочек, хотя против меня собиралась компания всё больше и больше и даже пару раз поколотили, подговорив старшеклассников. Но я отступать не собирался, теперь для меня это было дело принципа. И лишь в одном я был не совсем уверен — что девочка Таня будет всегда на моей стороне, что она меня не предаст.

   
   Глава 61. Приятно быть влюблённым.

   У меня много друзей. Старых, из дома, где я раньше жили новых, из того района, где я сейчас живу. Это место в нашем посёлке "Эсхар" называется "Сахалин", хотя от нашего дома до Дома культуры не более ста метров. А ещё у меня много друзей из нашего и других классов нашей школы.

   Но друзья, это - само собой, а вот новая девочка, в которую я кажется влюбился, самое главное. Я не знаю, влюблена она в меня или нет, но мне достаточно того, что я в неё влюблён. Так мне кажется, хотя это и звучит странно.

   Нет, девочек, к которым я хорошо отношусь много, особенно в нашем классе, но это не те девочки, в одну из которых я хотел бы влюбиться, хотя это хорошие девочки. Да и я пока не знаю, что такое "по настоящему влюбиться". Это же не кулёк конфет, которые я покупаю в магазине и сразу съедаю, так как мне очень нравится сладкое. А конфеты, это одно из сладостей, которое можно купить в магазине или в ларьке,где продаются всякие сладкие изделия.

   До восьмого класса мне нравились некоторые девочки из моего класса и из нашего дома и у меня с ними были даже дружиские отношения. Мы вместе ходили в школу, вместе ходили в кино или на речку купаться целыми компаниями, но чтобы дружить отдельно, с конкретной девочкой,об этом я пока не думал. О дружбе не задумывался, а тут сразу - влюбиться. Нет, не получается у меня так, как в книжках. А может это пока и не нужно мне? Ну ходим мы вместе в школу, ну списываем мы друг у друга - и никто нам ничего не говорит. А то будут дразнить - женихом и невестой. А оно мне надо?

   Но так я думал раньше. И так я думал до восьмого класа, до тех пор, пока к нам в класс не пришла новая девочка, которая откуда-то приехала и с которой я даже толком не познакомился. Увидел пару раз, были на прополке кукурузы, где рядом пропалывали рядки кукурузы и это всё. Однако, не выходит она у меня из головы, чем-то задела она меня: то ли мои мысли, то ли моё самолюбие.

   Единственное, что я понял из всего этого, что мне приятно её общество и даже я воспринимаю её непринятие меня, как нормальную защиту девочки от малознакомого мальчишки.

   Меня даже не остановило, что мой будущий одноклассник Юлиан, или просто Юлька, уже заявил права на эту девочку, хотя он с ней даже не знаком. Просто, он первый узнал, что она будет учиться теперь в нашем классе, в который объединили два наших класса. Были седьмой "А" и седьмой "Б", а теперь наш класс стал восьмым "Г", так как теперь кроме классов "А" и "Б" в школу пришли ребята из соседних сёл, где были только семилетние школы и пришлось формировать четыре восьмых класса. Раньше в школе столько восьмых классов не набирали. Теперь для этих учеников из сельских школ создали даже специальное общежитие-интернат.

   Теперь об этой девочке, в которую, мне кажется, что я влюблён. Хотя это совсем не так, как мне кажется. Просто она мне нравится, как и многие другие девочки из нашего, вновь сформированного, класса, в котором я ещё толком не сориентировался за несколько недель нашей учёбы в новом восьмом "Г" классе.

   До настоящего времени у нас в школе не было класса с литером "Г". Столько восьмиклассников в нашей школе ещё не было. А с этого года среднее образование стало обязательным и родителям не надо платить за мою учёбу в 8-10 классах, как это было раньше. Хотя родители уже заплатили за первое полугодие. Правда, это не так много, но теперь на мою учёбу в 8-10 классах родителям не надо будет расходовать деньги, как это было раньше у других старшеклассников. Теперь в нашей школе восьмиклассников больше ста человек и большая часть из окружающих сёл. Теперь всех и не запомнишь. Почти, как в школе большого города. Когда я, во втором классе, учился в городе Шостке, Сумской области, то там было по 2-3 класса каждого набора,даже при условии, что у нас была только мужская школа, где учились только мальчики. А тут четыре класса набора одного года. Тут-то и своих, из посёлка, не всех ребят знаешь, особенно новеньких, из других классов, а теперь ещё и из других населённых пунктов.

   Но все меня как-то не интересовали, а вот ребята, с которыми я занимался в кружках и секциях, с которыми ездил на соревнования, знал по имени, а некоторых и по фамилии. Хотя надо отметить, что мальчишки и девочки из других населённых пунктов не очень активно посещали занятия в предметных кружках.То ли у них времени не хватало, то ли они стеснялись активно заниматься с нашими ребятами из посёлка.

   Вот в такой новой обстановке я и подружился с новой девочкой в классе, имя которой было Таня. Среди стольких новеньких ребят из потока восьмиклассников она как бы и не выделялась, но в то же время, считалось, что она не приезжая из соседних сёл и посёлков, а местная, хотя и новенькая.

   Сказать, что я влюбился в эту девочку, это - очень смелое заявление с моей стороны. Просто, мне она понравилась и мне хотелось бы с ней подружиться, но я не знал, как это можно сделать, чтобы она не обиделась. Я не хочу ей навязываться в друзья, но попробывать подружиться надо попытаться. А там - как получиться. Может быть я ей не понравлюсь и она сразу откажется дружить со мной и сразу скажет почему она так решила. Если она, конечно, поступит по-честному и не будет придумывать разные причины, чтобы показать другим девочкам, какая она крутая, раз отшила какого-то влюблённого в неё мальчишку. А ещё будет придумывать разные "афоризмы", типа:

   - Это я решаю, с кем мне дружить, а с кем я не хочу дружить. Дружбу со мнолй надо заслужить.

   Звучит это всё по детски и здесь не хватало только какой-нибудь изощрённой детской клятвы, типа:

   - Если ты меня любишь, то ешь траву или землю.

   Что-то подобное я уже читал в каких-то детских книжках, то ли про пиратов, то ли про "несчастную любовь". Такая дружба или любовь меня не устраивала. Но это всё мои размышления и домыслы, хотя они оказались не так далеко от реалий, как показали дальнейшие события.

   Однако, как бы ни складывались для меня события, но быть в состоянии даже безответной влюблённости довольно приятное, хотя и странное состояние. Такое состояние влюблённости не для человека, в которого влюблён, а для себя самого, чтобы оценить себя, взвесить свои возможности, как настоящего, так и будущего и наметить пути самосовершенствования не для кого-то, а для себя самого, чтобы чувствовать себя прочно "на земле", вне зависимости от разных обстоятельств. Кто этого не сделал, тот не будет иметь "прививки" от трудных ситуаций в жизни.

 
   Глава 62. Школа, как магнит.

   Раньше я не очень стремился появляться в районе школы. Появление там ничего хорошего не предвещало, ещё кого-нибудь из учителей встретишь и тебе дадут поручение. Нет, не нравились мне любые маршруты мимо школы, школу я всегда обходил стороной. Я шёл в любой конец посёлка, в лес, на речку, но только не в сторону школы. Школы мне хватало и на то время, пока я был на уроках.

   Сейчас я, в какую бы сторону не направлялся, всегда старался пройти мимо школы. И не потому что у меня появилась тяга к знаниям, меня тянуло, как магнитом, к этой новой девочке, с которой, как мне казалось, я подружился. А поскольку наш посёлок не такой уж и большой, то мне всегда, куда бы я ни направлялся, удавалось пройти мимо школы. Я даже на стадион шёл мимо школы, хотя по прямой было вдвое ближе.

   Когда эта девочка приехала к нам в посёлок с родителями, то свободных квартир в посёлке не было и их семью поселили временно в школе, в Пионерской комнате, на первом этаже, в левом крыле школы, так оба родителя были учителями. Её мама преподавала химию, а папа - зоологию.

   По вечерам, после уроков, когда мы с Таней договаривались встретиться, я приходил к школе и ожидал, пока она тоже выйдет на вечернюю прогулку, как мы называли наши свидания. Если я был с одноклассниками, то Татьяна проходила по улице , встречалась с кем-нибудь из одноклассниц и вскоре уходила домой, обижаясь затем, что я её не ожидал.

   Поэтому, мне приходилось ожидать именно её и чтобы рядом со мной никого не было. Если я был один, то она подходила прямо ко мне и мы с ней прогуливались, постепенно выискивая общую тему разговора, на которой и останавливались надолго.

   У Тани в распоряжении было времени на прогулку, которого хватало, чтобы прогуляться по три-пять кругов по улицам Ленина, Вокзальной, Кирова, Победы и мы снова приходили к школе, где она жила. Здесь мы прощались не торопясь и Татьяна уходила домой, то есть в школу. Шла она не через центральный вход в правом крыле, а в обход здания и входила в школу через служебный вход, открывая дверь своим ключом. Через окна в фойе я видел, как она на несколько секунд включала свет, чтобы сориентироваться и снова выключала, дальше пробираясь по тёмному коридору в левое крыло школы, чтобы попасть в Пионерскую комнату, где она жила с родителями и младшим братом Виктором, который учился в третьем классе. Старший брат Юра учился в в Харьковском авиационном училище штурманов в Рогани, пригороде Харькова. Иногда брат в увольнение приезжал к родителям. Таня о нём несколько раз упоминала, но подробно ничего не рассказывала, почему-то ей не нравилось, где он учится. Так мне показалось.

   Наши свидания или просто встречи, длились не так долго, а впечатлений у меня после этого оставалось очень много и я, проводив Татьяну, не торопился домой. После этого я ещё некоторое время бродил по улицам и если встречал кого-то из одноклассников, то присоединялся к ним и чтобы погасить свою эйфорию от встреч с Татьяной, некоторое время бродил с какой-нибудь компанией.

   Но и в компании мне ещё долго не удавалось отделаться от магнитных силовых линий влияния школы, которые для меня исходили из Пионерской комнаты этого здания и притягивали с такой силой, что я всегда думал о том, что там живёт девочка Таня, в которую я, кажется, влюблён. Был ли другой полюс притяжения этого магнита, мне было неведомо, но это меня нисколько не тревожило, так как мне хватало того, что я был влюблён в эту девочку.

   На следующий день, направляясь в школу, я тоже был уверен, что увижу её уже в классе, бегающую между партами, выходящую к доске, что-то рассказывающую, что-то кому-то отвечающую, но мне не интересно было о чём он говорит, мне было достаточно её видеть и ею восхищаться.

   А после уроков меня снова, как магнитом тянуло к школе и мне теперь уже не так важно было, что об этом думают мои одноклассники, которые по разному относились к нашим, то ли встречам, то ли дружбе.

   Мне казалось, что магнит, притягивающий меня к школе, так же притягивает Татьяну ко мне и мы становимся какой-то единой конструкцией. Но эта конструкция как-то странно сработала в дальнейшем, когда их семье выделили квартиру в том доме, где я жил с родителями, но в другом подъезде. И с тех пор начали происходить странные явления.

   Когда мы были далеко друг от друга, но невидимые полюса наши притягивались, а когда стали жить в одном доме, то магнитные свойства наших отношений повели себя как-то странно. Сначала полюса перестали притягиваться, а затем и вовсе начали отталкиваться, как будто на них оказывалось какое-то постороннее воздействие.

   Не знаю, как для Татьяны, а для меня смена знаков на полюсах этого несуществующего или существующего магнита обошлась слишком дорого, постепенно перемагничиваясь с плюса на минус и с минуса на плюс. Постепенно я всё это преодолел, а как показало время, Татьяне это преодолеть не удалось, она так и осталась с периодически изменяемыми полюсами. Была ли в этом моя вина, я не знаю, но если и была, то это было не преднамеренно, тем более, что она мне ничего о своих ощущениях не говорила, но всегда была чем-то недовольна. В дальнейшем мне эти зловредные полюса стабилизировала та же школа, а вот Татьяна ушла из школы, но только с одним полюсом и это оказалось для неё ущербным, другого полюса у неё так и не появилось, что для магнита является весьма странно. Магнит с одним полюсом и любой из них холодный. Такого в природе не бывает.

   Можно, как угодно рассуждать, но мои магнитные полюса так и остались в той школе, в том же левом крыле. Далее вся моя судьба осталась связанной с эти левым крылом нашей школы. Напротив этого левого крыла я нашёл настоящую любовь, напротив этого крыла школы, даже моя свадебная фотография, на которой Татьяна уже простой наш гость на нашей свадьбе, с ещё мечущая в поисках личной жизни, по прежнему с меняющимися магнитными полюсами.

   И в дальнейшей своей жизни я должен был часто смотреть на окна этой Пионерской комнаты, где жила когда-то девочка, в которую я кажется был влюблён и с которой сначала мы так хорошо дружили. Эти магнитные силовые линии в романтике моей судьбы так и остались навсегда во мне, а вот девочка, в которую я был влюблён, размагнитилась. Дальше, как показало время, я уже намагничивал людей, которых встречал, намагничивал и всё, что вокруг меня появлялось. И даже, если под действием каких-то сил это всё размагничивалось, то я приезжал к своей школе, приходил к её левому крылу, становился напротив и все магнитные силовые линии восстанавливались. Но это уже из области мистики, в которую надо очень сильно верить, чтобы всё сбывалось.
 

      Глава 63. Сломанные лыжи.

    Я уже привык к своему посёлку, хотя и жил в нём всего четыре года. Но это - какие четыре года! Каждый день, который я здесь прожил, можно было защитать за два, три, а то и более дней тех, которые я проживал в другом месте. Здесь красивая, а может и прекрасная почти одичавшая природа, которая создала здесь всё, что надо для понимания жизни в моём возрасте. Здесь река Северский Донец, лесные озёра, лес, поля, где растёт всё, что можно вырастить в наших краях. Здесь же красивый вишнёвый сад, который весной кажется словно в снегу, а летом там кроме вишен растут сливы разных сортов и даже изредка попадаются молодые яблоневые и грушевые деревья. Сад, конечно, охраняется, но мы иногда устраиваем туда небольшие набеги и лакомимся ягодами и фруктами. Но чаще, если хочется попробовать всего, что там растёт, то мы идём помогать собирать урожай и объедаемся всем, что там растёт. Но надолго нас не хватает, работаем неделю - не больше. Всё-таки лето и хочется вдоволь погулять.

   Но это всё летом: лес, сад, речка. А зимой, казалось бы, у нас в посёлке, немного скучновато. Но мы и в это время находим, чем заниматься. Ходим на прогулки в лес, на речку, которая не замерзает или на лесные озёра, где катаемся на льду. Остальное время зимой занимаем походами в кино, почти каждый день и читаем. У нас в посёлке большая библиотека при завкоме ГЭС-2, где много новых и интересных книг, столько, что за всю жизнь невозможно перечитать.

   Друзей у меня много. Мы сначала жили в одном конце посёлка, в самом высоком четырёх этажном доме, а затем переехали на другой конец посёлка, который почему-то обозвали "Сахалином", хотя он ближе к Дому культуры, чем другие районы посёлка. Поэтому, у меня теперь есть друзья и там, где я раньше жил и "на Сахалине", где мы теперь живём. Школа же оказалась ровно посредине тех мест, где мы жили раньше и живём сейчас.

   В младших классах мне как-то было всё равно, где расположена школа, а сейчас, в старших классах, зимой мы бегаем каждое утро, человек 12-15 в школьный спортивный зал. Но поскольку школа ещё закрыта, то мы через огромную форточку проникаем в спортивный зал и занимаемся там зарядкой и на спортивных снарядах, а перед этим пробегаем 400-500 метров (это из дома до школы) и занятия в спортивном зале тоже заканчиваем пробежкой, тоже эти же 400-500 метров.

   Зимой, как правило, мы берём у преподавателя физкультуры ключ от спортзала, забираем в спортзале лыжи и катаемся около часа на школьных лыжах. Мы как-то втянулись в этот режим и всю зиму наша группа 10-20 человек (когда - сколько) почти ежедневно бегаем утром в спортзал. Когда бывает сильная оттепель и снег влажный, то мы занимаемся только в спортзале. Наши учителя физкультуры, Григорий Алексеевич Мишин и Владимир Алексеевич Шевцов доверяют нам, хотя иногда за что-нибудь ругают, в основном, если мы оставляем в спортзале какой-то беспорядок. Это иногда бывает, когда мы опаздываем на занятия.

   Так было и в этот раз. Что-то там было не так и директор школы на неделю запретил нам давать ключ от спортзала, пока мы не осознаем, что беспорядок в спортивном зале оставлять нельзя.

   Мы, конечно, возмущались, особенно, наверное, я, так как Юлиан сказал, что даст мне свои лыжи, сказав, что он всё равно на них не катается, а они у него просто стоят дома и я могу кататься на них пока нам не разрешат посещать по утрам спортзал.

   Юля сказал тогда:

   - Я всё равно не катаюсь на лыжах, так как снег засыпан угльным шлаком из труб ГЭС-2 и лыжи совсем не едут, а далеко уходить кататься, мне лень, много времени теряешь.

   С одной стороны Юлиан был прав. Чтобы кататься на лыжах по хорошему снегу, без угольного шлака, надо было ехать за Дачу, так мы называли дом отдыха "Северский Донец", который находился в лесу в 3-4 километрах от посёлка. Там можно было кататься в лесных оврагах. Но это было далековато для зимнего времени. Однако, мы туда часто наведывались, чтобы покататься на лыжах, а летом - за грибами, там было много подосиновиков. А склоны там были крутые и много деревьев в этих оврагах.

   Но предложение было заманчивым и я согласился на предложение Юлиана. В одну из суббот взял у него лыжи и в воскресенье с утра поехал на лыжах по дороге в сторону Дачи, в оврага, которые были в двух километрах за Дачей. Когда подъезжал к месту, где хотел кататься с горок, понял, что оделся слабовато, как на короткую утреннюю зарядку. Ветер дул со стороны Донца и я немного продрог. Но ускорил лыжный шаг и вскоре мне стало теплее, да ещё сказывалось то, что я уже въехал в овраг. Поднявшись наверх оврага, я несколько раз съехал вниз и это получилось очень удачно, даже проторил хорошую лыжню для дальнейших спусков. Накатавшись с пологих откосов, я поехал вглубь леса, там склоны оврага более крутые и кататься было интереснее, хотя и более сложно было маневрировать между деревьями.

   Покатавшись минут сорок, я немного продрог и понял, что надо возвращаться домой.

   Подумал: - Ещё раз спущусь вот по тому крутому склону и поеду домой.

   Взобрался на самый крутой склон, оттолкнулся и поехал вниз. Ещё успел подумать:

   - Какая хорошая трасса, надо её запомнить!

   И вдруг, лыжа за что-то цепляется, амортизирует и я лечу в сторону и ударяюсь боком об дерево, падаю и чуть скатываюсь по склону оврага.

   Вначале я ничего не почувствовал. Встал, осмотрел лыжи и увидел, что у одной лыжи носок был сломан так, что ехать на ней уже нельзя, она будет "пахать" не только снег, но и землю. Снял и другую лыжу. Теперь ничего не оставалось делать, как идти на дорогу,по которой редко кто ездит. Когда начал двигаться, то почувствовал, что покалывает в боку, которым ударился об дерево. Пока не так сильно. Представил, что надо идти по заснеженной дороге около четырёх километров и меня "прошиб" пот, сразу стало как-то жарко. Но делать нечего, надо добираться домой, мне здесь никто помочь не сможет. И тут я почувствовал, что, чем дальше я иду, тем мой бок болит всё больше и больше. Когда я уже подходил к дому, то боль была такая, что я уже не мог терпеть и тихонько постанывал.

   Тихо вошёл в квартиру, лыжи поставил в кладовку так, чтобы не виден был поломанный носок, тихонко прошёл в комнату, мама была на кухне, разделся и улёгся на диван, как бы для отдыха.

   Боль в боку немного утихла и я ничего домашним о происшествии не рассказал, думая, что до завтра всё пройдёт.

   Назавтра проснулся с температурой и кашлем и в школу не пошёл. Мама, тем временем, вызвала нашего участкового фельдшера Ивана Филипповича и он мне поставил диагноз, что я простудился и у меня небольшая трещина какого-то ребра.

   Я пролежал неделю с температурой, а когда пошёл в школу и рассказал Юлиану, что со мной случилось, а также сказал, что куплю ему новые лыжи, то он мне ответил:

   - Да, ладно тебе! Всё равно я на них не катаюсь, они стояли всё время у меня в кладовке.

   Мне было как-то неудобно, но прошло время и мы забыли и про лыжи и про все наши приключения. Наступили другие времена и нам было не до лыж.


   Глава 64. Когда любовь глухая.

   Мне не верилось, что мы с Татьяной начали встречаться. Раньше я мечтал, чтобы она просто обратила на меня внимание, а тут такой подарок, мы идём вместе, хотя и не рядом, а почти на расстоянии всей проезжей части улицы. И только, когда надо что-то сказать друг другу, мы приближаемся, а поговорив, снова расходимся. Теперь мне за минуту-полторы надо сказать что-то очень важное, но у меня не всегда это получается.

   При третьей или пятой встрече я уже начал посвящать ей стихи о своих чувствах, но прямо читать их не решался, даже выдавая за чужие. Тогда я нашёл способ читать их не стихами, а простым пересказом в прозе. Не знаю, понимала ли Татьяна эти строки, но над моими словами она надолго задумывалась, а затем, как будто она ничего не слышала, переводила разговор на другую тему. Мне в этот момент было обидно, что она не отвечает и казалось, что её то ли дружба, то ли влюблённость ко мне, глухая.
 
   Я же продолжал экспериментировать свои стихотворные способности в прозе, но она почему-то не поддерживала эти темы и мне приходилось отказываться от такого способа доносить до неё свои чувства. Иногда это получалось на довольно продолжительное время. Какой тогда разговор с глухой любовью.

   Постепенно я начал понимать, что Таня со мной встречалась по причине своей обособленности в классе в первое время, когда к ней мальчишки относились очень настороженно. Более того Таня приехала из местности, где был странный акцент, она всё время «дзенькала», вместо день говорила «дзень» и ещё много было разных интересных оговорок, которые первое время настораживало ребят. Сначала её поддразнивали, но затем все привыкли и Таня постепенно избавлялась от этого странного акцента.

   В классе, хотя и во вновь сформированном из двух классов, уже определились основные дружеские симпатии между мальчиками и девочками. Так, Виктору Мисюре нравилась Оля Кулинич, а из её бывшего класса на неё почему-то никто не обращал внимания. Ване Подопригоре нравилась Лида Мариниченко с моего бывшего класса, но он так и не решался с ней объясниться, а всё отделывался шуточками.

   Но у многих ребят и девочек были раньше свои компании и они из мужской или женской солидарности не нарушали солидарности своих компаний. А поскольку У меня в бывшем классе не было девочек, которым бы я отдавал предпочтение, а Таня была совершенно свободным новичком, то у нас и сложился такой вынужденный дружеский дуэт, чтобы мы не казались белыми воронами. И уже со второй четверти восьмого класса нас можно было встретить вместе. И как только одноклассники увидели нас вместе, то все по умолчанию согласились на нашу дружбу, хотя по мнению многих и довольно странную.

   На какое-то время всё так и застыло. Это тоже длилось почти две четверти, но затем Таня стала перетасовывать весь наш класс по новому, кто есть кто и кто кого достоин. Она даже мне об этом один раз попыталась рассказать, хотя я тогда всерьёз это не принял. А напрасно. Тогда она, очевидно, и начала подбирать мне замену, при участии её новых подруг, а возможно и под влиянием родителей.

   Мне показалось, что пары дружественных симпатий в нашем классе образовался  из тех одноклассников, которые много читали, точнее, хотя бы один из них много читал и все отношения мальчиков и девочек черпали из книг. Ребята, которые мало читали, они всё черпали из своих мальчишечьих компаний и обычно стеснялись  пока выказывать свои симпатии к девочкам, хотя нам было по четырнадцать лет и мы уже заканчивали восьмой класс.

   Вот на это время и пришлись у нас с Татьяной постепенное охлаждение в дружбе. Мы реже доверяли друг другу какие-то наши ещё почти детские секреты и всё меньше и меньше откровенничали друг с другом даже о наших повседневных событиях. Теперь уже и она могла, мне в назидание, с кем-нибудь какое-то время встречаться и её кто-нибудь из старшеклассников приглашал на танцы или в свою компанию и она не задумываясь могла согласиться. Я вообще то был не против, но только обидно было, что она об этом никогда не говорила мне. А я по прежнему делился с ней всеми моими новостями. А тут ещё и с её младшим братом Виктором мы подружились, он часто встречал нас вместе по вечерам. И Виктор иногда мне говорил вещи, которые мне и не следовало знать, это о том, за что Татьяну наказывают. Я, конечно, этим никогда не пользовался, но многое знал о Татьяне не от неё самой, а от её брата, но это были какие-то детские мелочи.

   Постепенно я начал всё больше и больше увлекаться поэзией и даже пробовал писать стихи. А получилось это само собой. Я долгое время был бессменным редактором классной стенгазеты. И поскольку надоело всех упрашивать «написать заметку», то всю стенгазету, от заголовка и рисунков до заметок, стихов и эпиграмм, я оформлял и писал сам, подписываясь чьей-нибудь фамилией из класса или вообще любой фамилией под рубрикой «Взгляд со стороны». Начал всё с эпиграмм, а закончил сочинением стихов. Все стихи я посвящал Татьяне или нам двоим, нашим отношениям. Но слушать мои стихи Таня не хотела, она тяготилась почему-то этим и мне приходилось пересказывать свои мысли прозой, а это был уже разговор, как слепого с глухим. Я не заметил, как Таня взрослея меняется, а она не слышала, что свои строки в это время я посвящал ей, она как-то не тяготела к поэзии, хотя книг тоже читала очень много. Вот так и случилось, что мои чувства стучались в закрытую дверь или в глухую стену, до тех пор пока я сам от этого не оглох.


   Глава 65. Мой кладезь знаний - библиотека.

   Несколько лет тому назад родители привели меня в библиотеку Завкома ГЭС-2, чтобы я больше читал, а не гонял бесконечно по улицам. Мне там понравилось и в библиотеку я начал уже приходить самостоятельно. Я проглатывал книгу за книгой, иногда глубоко не вникая в смысл прочитанного  и часто набирал на абонемент по несколько книг. Заведующая библиотекой, Мария Сергеевна Ткач, заметила это и когда я приносил книги, она просила кратко пересказать содержание и убедившись, что я всё это читаю, она выдавала мне все книги, которые я просил. Так я ещё с четвёртого класса зарекомендовал себя добросовестным читателем, хотя это было и не совсем так. А к восьмому классу, меня Мария Сергеевна допускала в книгохранилище, где я познакомился почти со всем книжным фондом и хорошо ориентировался, где что находится.

   Однажды Мария Сергеевна предложила мне начать составлять каталог всего книжного фонда библиотеки и также журнального и газетного фондов. Я мог писать красиво чертежным шрифтом и мне предложили освоить специальный каталожный шрифт, чтобы быстро составлять каталожные карточки. А вот за каждую каталожную карточку мне обещали платить по 10 копеек и это были приличные деньги для школьника. Ещё я изучил таблицу УДК (Универсальная десятичная классификация), как каждый профессиональный библиотекарь. Из Харькова приехал главный каталогизатор Государственной библиотеки им. Короленко, проэкзаменовал меня и остался доволен, даже похвалил и обещал взять в Харьков меня на стажировку. И с этого времени, с лета 1955 года я стал профессиональным каталогизатором. Об этом я никому не рассказывал, так как учиться в дневной школе и работать сдельно, даже по сокращённому графику, никто бы не позволил.

   Об этом я тоже не мог рассказать Тане, так как её родители были учителями и могли не понять этого, а Танина мама ещё и преподавала в школе рабочей молодёжи (вечерней школе), куда меня сразу бы перевели. А мне уже понравилось учиться в дневной школе и именно в восьмом классе «Г». Библиотеку тоже не хотелось бросать, тем более в школе в отношении меня нареканий не было. А поскольку я уже соображал, что к чему, то и помалкивал даже в разговорах с Татьяной, хотя, ох, как хотелось похвастаться. Но я говорил, что только помогаю расставлять книги в хранилище. Мне многие завидовали, но не более.

   Когда было много читателей на абонементе, я помогал в обмене книг читателям до 8-9 классов включительно, особенно зимними вечерами, именно в это время бывало много народа. С 10-классниками и взрослыми Мария Сергеевна работала сама или две её помощницы.

   Как раз в это время библиотечный фонд пополнялся новыми книгами, уже в хороших переплётах, интересного содержания и мне хотелось их все перечитать. А как удержаться от прочтения томов А.Беляева, Ф.Купера, Майн Рида, Э.М.Ремарка, Дюма и многих других, от романов которых невозможно было оторваться.

   Учитывая работу в библиотеке, я был всегда занят настолько, что мне не только скучно не было, но и на встречи с Таней я просто вырывал время. А поскольку я имел возможность брать в библиотеке для чтения книги из самых новых поступлений, то свободного времени у меня совершенно не было и о том, чтобы скучать и речи не было. Мне было интересно, я как бы жил несколькими жизнями: жизнью, которая была в школе, жизнью, в которой была дружба с Таней, с кажущейся робкой и стеснительной влюблённостью и ещё несколькими жизнями, которые я представлял каждый раз, когда читал новую повесть или новый роман.

   Как это во мне уживалось, я сам не понимал, поэтому при встрече с Татьяной и нёс разную чепуху, представляя себя героем той книги, которую в это время читал, а она не могла понять, то ли понимать меня, какой я есть или таким, как я пытался ей себя представить. Но меня забавляла её серьёзная реакция на мои цитаты из прочитанных мной произведений, которые не были моими мыслями. Она возмущалось, что это неправильные суждения и по серьёзному мне выговаривала, что мне очень нравилось.

   Вот так я и злоупотреблял тем, что в тайне от всех узнавал в библиотеке больше других, мнил себя, как выражались учителя, собирательным образом и этот образ представлял не только на встречах-свиданиях с Таней, но и когда мы гуляли толпой из класса, которую Таня почему-то не любила, это я заметил и старался не вовлекать в эту разношёрстную толпу. Ну не нравится, так не нравится, хотя с другими компаниями, более странными, которые мне совсем не нравились, я её встречал. А мне не нравились компании, где в грубой форме обсуждали кого-то из учителей, отпускали похабные шутки относительно других ребят из других компаний, особенно, если это касалось ребят из совхоза. Эти компании считали, что им можно дружить и встречаться с девочками, а кому-то они как бы им не разрешали это делать, считая их недостойными.

   Гармония противоречий. Я всегда пытался понять, что мне делать, когда приходилось попадать в условия, которые для меня были абсолютно неприемлемые. И как-то приспосабливался. Даже адаптировался и успешно развивался.

   Сельским мальчишкой, который ничего не понимал и ничего не знал, что там за пределами нашего глухого села, я попал в городскую среду и несколько лет точно так же не понимал, что мне делать и как мне приспособиться, чтобы меня бесконечно не обманывали в самых простых житейских ситуациях. Я уже считал, что мне никогда не разобраться в этом, казалось мне, диком мире жестокости и несправедливости.

   И вдруг мне повезло. Родители случайно привели меня в библиотеку, хотя самим книг читать было некогда. Сначала нехотя, а затем с интересом я прямо вростал в каждую книгу, находя в них ответы на любые вопросы моего детства. Мне каждая книга казалась сказкой, хотя я уже вышел из возраста сказок. Но книги мне рассказали, как отличить хороший поступок от плохого и плохого человека от хорошего. Об этом я узнал не от людей, а из книг, а люди часто говорили хорошо, а поступали плохо и часто было не понять, что же такое хорошо, а что такое плохо. Вот, например, драться — хорошо это или плохо. Все мне говорят, что это плохо. А если надо себя или кого-то защитить в драке? И никто не хочет разбираться, что ты защищал себя.

   Люди, даже взрослые, часто меня обманывали и я перестал им доверять. Нет, не всем и не полностью, но таких становилось всё больше и больше, к которым я относился настороженно. Зато книги меня не обманывали, а если я не находил какого-то ответа в одной книге, то я искал ответ в других книгах. Так, постепенно, я научился сам искать ответы на возникающие у меня вопросы. И я постепенно начал понимать, что окружающий мир живёт одновременно в гармонии и в противоречии, а мне остаётся только избегать противоречий и стараться попадать в гармоничные условия. Это не всегда получается, но если хорошо подумать, то это не так и трудно.

   Затем привыкаешь жить с этим ощущением одновременной гармонии с противоречиями и становится легко, а иногда даже приятно. Надо только непрерывно пополнять свои знания, ощущения и навыки.

   Встречи с Татьяной были больше дружеские, чем проявление влюблённости скромного мальчишки. Мне было приятно с ней гулять вечером, разговаривать, даже спорить, но она никогда не говорила на темы, которые касались каких-нибудь откровенных вопросов, даже самых обыденных. Даже высказывая своё мнение, она обходила всё так талантливо, что я ничего и не знал о ней, хотя  мы учились в одном классе и жили в одном доме.

   Была у нас с Татьяной ещё одна непонятная для меня проблема. Все наши одноклассники гуляли по посёлку вечерами маленькими и большими компаниями прямо по проезжей части улиц, так как машин почти не было. Это потому что по тротуару ходили люди и наши компании им мешали. Но Таня почему-то стеснялась ходить со мной и по дороге, и по тротуару. Да и не только со мной. Обычно она старалась ходить по более тёмным местам, где бы нас никто не видел и не узнал, хотя нас любой на посёлке мог узнать даже по силуэтам или по теням.

   Я сначала этого не понимал, но когда это до меня дошло, то я такую странность себе объяснил просто. Её папа и мама были учителями в нашей школе, а папа даже преподавал в нашем классе зоологию и не очень благосклонно ко мне относился. Почему — я и до настоящего времени этого не знаю. Этим только обстоятельством я и мог в то время объяснить такое стремление Татьяны прогуливаться в самых тёмных местах, на дорогах или аллеях.

   Мне, конечно, это было не очень приятно, так как мы с ребятами из нашего класса привыкли всегда выбирать самые освещённые места, с учётом того, что дороги наши не были такими уж идеальными, было полно луж и выбоин на дорогах. Да и для поцелуев в темноте, я считал, что мы ещё не доросли. А вот её улыбающееся лицо я хотел видеть при ярком свете. Но, наверное, я ошибался или просто себе нафантазировал.
 
   Зимой Таня ходила в пальто, в ботиках, сшитом шапочкой, клетчатом шарфе и в варежках. Она даже прощаясь, протягивала мне руку в варежке и мне казалось, что у неё не рука, а ледышка, хотя я и не чувствовал эту руку. Более того, даже в классе, когда я сидел на парте за Татьяной, мне казалось, что она в пальто и варежках и я не мог никак от этого чувства отделаться. И это чувство никогда не покидало меня. Это надо только представить, что человек, который тебе симпатичен, который тебе нравится, ощущается закрытым от тебя чуть ли не каким-то забралом. Ну не чувствуется одушевлённости, откровения, а тем более даже сочувствия. Но зачем-то я ей нужен, раз ни о каком разрыве речи не идёт.


       Глава 66. Чтобы я оставался таким.

   Постепенно у нас с Таней установились товарищеские отношения. Нет, друзьями мы ещё не стали, но на уровень товарищеских отношений потихоньку выходили. И уже с этого уровня наших отношений эта девочка хотела, чтобы я оставался таким, каким есть. Что это значило, я ещё не совсем понимал и, не вступая в полемику, согласился.

   А был я застенчивым мальчишкой, хотя на уровне учителей считался несколько не управляемым и даже хулиганистым.

   Я мог неделями быть в классе незаметным, но когда что-нибудь придумывал или в чём-нибудь участвовал, то учителя не знали, как меня наказывать. С одной стороны я был, как бы и незаметным, а с другой - мои поступки уже граничили с хулиганством, из-за моих каких-нибудь "изобретений".

   Вот и с Татьяной было также. Пока я не выказывал ей симпатий, всё было "тихо и благородно". Но как только мы начали появляться вместе вечерами на улице, то учителя сразу нас заметили и, разумеется, доложили её родителям, в основном, отцу, нашему учителю по зоологии, чтобы он "обратил внимание" на то, с кем дружит его дочь. И после этого ко мне начали проявлять повышенное внимание со всех сторон, но больше всего со стороны отца Тани, Андрея Степановича.

   Но это до меня как-то не доходило. Меня больше всего беспокоило то, что Таня хотела, чтобы я оставался таким, как есть, то есть тихой и бессловесной тенью рядом с ней, над которой она всегда может подшутить, а иногда и поиздеваться.

   Когда мы были с ней вдвоём, то весь тон в наших отношениях должна была задавать она, а я должен был присутствовать рядом с ней, как некое приложение. Она шла и молчала, тогда и я должен был молчать и идти чуть поотдаль от неё. Если она говорила, то я должен был её внимательно слушать, слушать её "нравоучения" и не возражать. Если у меня возникал вопрос, то я не должен был её перебивать, а задавать этот вопрос после того, как она закончит свою речь, к концу которой у меня возникало масса вопросов, но которые я уже и сам забывал.

   Если я её перебивал, то она сбивалась, путалась, отчего сильно раздражалась и тогда, нервничая, быстро уходила домой, иногда даже не попрощавшись. А иногда она мне не давала и рта раскрыть, если у неё появлялись какие-то идеи.

   Почему я не возражал против такого общения? А зачем? Я же считал, что влюблён в эту девочку и думал, что так надо, если любишь человека. Зачем навязывать человеку своё видение вопроса, если он к моему варианту не будет прислушиваться? А это я знал точно.

   Вот я всё время и подстраивался к её вариантам, хотя чувствовал, что делаю что-то не совсем верное и когда-нибудь это закончится не в мою пользу.

   Татьяне нравилось такое соглашательство с моей стороны, хотя с моими вариантами она никогда не соглашалась, считая их не совсем приемлемыми для неё.

   Вот такой пример. Таня заходила в читальный зал библиотеки, где я вечерами работал в хранилище. Иногда мне говорили, что она в читальном зале и тогда я выходил и мы несколько минут перед фильмом, на который у неё был билет, могли поговорить. Обычно она брала билет с девочками из нашего класса. Но иногда она заходила в читальный зал и мне никто не говорил, что она в зале, тогда она уходила, а затем несколько дней засыпала меня упрёками, что я не вышел и не поговорил с ней, хотя это было редкостью. Да и зачем мне было выходить из хранилища, если через пять минут она уходила с подругами на сеанс, они за ней заходили, если я не шёл в кино вместе с ними.

   У меня, в посёлке, было много друзей и среди мальчишек, и среди девочек, но из-за непринятия некоторых из них Татьяной, я был вынужден с ними контактировать меньше, так как Таня считала кого-то из них недостойными, чтобы её имя связывали с ними, даже через меня. Хотя я считал этих людей ничуть не хуже меня и отказываться от общения с ними, даже ради неё, не собирался. Это тоже её часто раздражало и даже злило.

   Постепенно появлялась, какая-то "вилка". С одной стороны Татьяна считала, что она больше меня читает, то она может меня и поучать или произносить в мою сторону какие-то колкости, если я чего-то не знаю или не понимаю. А не знал и не понимал я ещё очень многого.

   Это уже укоренилось настолько, что часть наших встреч состояли из нравоучений в мою сторону, как я себя должен вести, чтобы быть достойным её. Я, разумеется, чувствовал, что причина здесь не только в том, какие у меня недостатки, а в том, что Татьяна начала мной тяготиться. Тем более, что она начала чаще встречаться с кем-то из ребят старше нас, что в нашей с ней ситуации было не совсем справедливо, так как кто-нибудь из друзей обязательно спрашивал меня:

   - А где Татьяна? Вы, что, поссорились с ней?

   А это уже было, как удар в запретную зону. Не мог же я сказать, что её пригласили к кому-то из старшеклассников на день рождения. Об этом сказать у меня как-то язык не поворачивался.

   Наконец, я стал понимать, что настоятельное убеждение меня, "чтобы я оставался таким, как есть и не менялся", чтобы затем окончательно убедить меня, что я недостоин её, "немного не дотягиваю", чтобы считаться её другом. Вздыхателем - пожалуйста, а вот другом - ни-ни.

   Не знаю, сама ли Татьяна придумала этот вариант или ей кто-то его навязал, незаметно для неё самой, но постепенно это начало проявляться всё чётче и чётче, что я не тот человек, который ей нужен не только для любви, но даже для дружбы. Мы упорно шли к финишу наших отношений. Она теперь даже более спокойно относилась к тому, что я бываю в компаниях, где есть наши одноклассницы. Да, часто сдерживала себя, но явного неудовлетворения не выказывала, ей это теперь было, как никогда "на руку". 
   

       Глава 67. "Чужая"

   Когда я пришёл в 8"Г" класс, то был из нашего 7"Б" одни из "старожилов". В "Б" классе я учился с четвёртого по седьмой. Луиза Бондарь и Галя Губа пришли к нам в "Б" класс позже меня, а других перевели в "Б" класс из других классов.

   Сначала я жил в одном конце посёлка, в знаменитом 7-ь доме, а после пятого класса родители получили квартиру в новом доме и мы переехали "на Сахалин", который был на другом конце посёлка, ближе к полю и лесу. Так у меня оказались друзья во всех концах посёлка. Эти друзья оказались теперь в других, параллельных классах с литерами "А", "Б" и "В", а я теперь учился в 8-м "Г".

   Наша "новенькая" Таня, приехавшая уже в 8-й класс, оказалась первое время как бы в одиночестве, так как её семья жила в школе, а поздно вечером к школе почти никто не приходил, там было пусто и темно. Вот только я оказался таким любопытным, что мне и моим друзьям из бывшего 7-го дома нравилось гулять в парке поздно вечером, где мы никому не мешали, а парк наш хорошо освещался.

   Вот так и получилось, что "новенькая" Таня, когда выходила вечером гулять около школы, то первым там оказывался я и мы как-то к этому постепенно привыкли и уже дружески общались и договаривались о следующей встрече.

   У девочек же, которые учились вместе с нами в классе, давно образовались свои группы и они "чужих" не очень хорошо воспринимали. С одной стороны, не хотели делиться своими секретами, а с другой - опасались, что у них в группе появится новый человек с заявкой на лидерство. Татьяна для них была пока "чужая", хотя она и подружилась с несколькими девочками, но это были девочки, которые тоже недавно пришли в наш класс или девочки, державшиеся сами особняком от остальных.

   У Татьяны родители хотя и были учителями, но они пока тоже не обзавелись друзьями среди школьного коллектива, который был очень разнообразный. Были учителя, которые в школе работали до войны и они несколько настороженно относились ко всем новым педагогам, время было такое, что не все друг с другом откровенничали. Другие были из молодёжи, которые жили пока на частных квартирах или в разных общежитиях. Например, наша молодая учительница английского языка, Ида Петровна, вообще жила в мужском общежитии, на краю посёлка, у стадиона. Сказали, что другого жилья на посёлке пока нет, тем более для одиноких.

   Татьяна перезнакомилась со всеми девочками в классе быстро, а вот подруг никак не находила, все уже были разбиты на пары, тройки и четвёрки, поддерживающие дружеские отношения. У каждой группы был свой лидер, а Таня претендовала на лидера. В то же время, для лидера, она была жестковата и даже грубовата, так как лидерские качества приобретала в противостоянии со своими братьями: старшим - Юрой и младшим - Виктором. И судя по всему, родители её в этом поддерживали.

   В такой ситуации у Татьяны оставался один путь - искать дружбу с одноклассницами, которые не входили ни в одну из групп. Одной из таких девочек была наша староста Луиза Бондарь, по характеру сходная с Татьяной и не входившая ни в одну из групп девочек, хотя и ладившая со всеми.

   Как исключение, Татьяна могла подружиться с мальчишками, но поскольку "Ашки" всех новеньких, без разбора, встречали "в штыки", этот вариант тоже, на какое-то время, затянулся, хотя она больше подходила по своему характеру "Ашкам". Поскольку я тоже оказался, как бы "белой вороной" среди такого разнообразия характеров, по ряду обстоятельств, то мы с Татьяной на этом и подружились, как "друзья по несчастью" или как "отверженные", кандидатур у неё и у меня подходящих больше не оказалось. А становиться "белыми воронами" нам с ней не хотелось, а ей ещё самоуверенность и гордость не позволяли.

   Где-то далеко в подсознании, я понимал, да и она вероятно тоже, что эта наша дружба несколько странная, так как у нас очень мало общих интересов и очень много противоречий. Я много времени пропадал в библиотеке, а в остальное время посещал кружки, секции, встречался с ребятами, учил уроки и только вечером мог выкроить немного времени для Татьяны. Она же очень редко, так мне казалось, заходила в библиотеку и, когда я просил её подождать меня, пока я освобожусь, а это 15-20 минут. Мне надо было навести порядок на месте, где я работал. Но Татьяна сразу уходила и никогда не ожидала меня. В это же время многие девчонки и мальчишки сидели в читальном зале, что-то читали, просматривали журналы, на чем-то смеялись, никому не мешая, а Татьяна не могла подождать меня, ей казалось, что нас вместе могут увидеть и почему-то этого стеснялась или боялась, хотя трусихой не была.

   Постепенно "чужая" Татьяна становилась в классе своей, но близких друзей, кроме Луизы, у неё не было, да и с ней Таня не очень откровенничала, это я понял из тех разговоров, когда Луиза пыталась нас помирить после очередной ссоры. Поскольку Татьяна не всё ей рассказывала о нашей дружбе ти о наших общих интересах, то Луиза часто делала ещё хуже, усугубляя наши с Татьяной ссоры. Тогда Татьяна ещё больше злилась, но уже на меня, словно я это запутывал.

   
     Глава 68. Учебная помощь на дому.

   Но параллельно происходили и другие события. Мне, как показавшему хорошие успехи по математике, а по некоторым предметам я даже обогнал Юлю, классный руководитель поручил заниматься с учениками, которые болели и по 2-3 недели не могли посещать школу, а зимой обычно таких случаев становится значительно больше: кто-то на льду вывихнул ключицу, кто-то сломал руку или ногу, а кто-то простудился.

   Первым таким моим подшефным оказался Сергей. Он катался на озере и подскользнувшись на льду, сломал руку и ему наложили гипс. Поскольку была опасность, что по дороге в школу он может ещё подскользнуться, то врачи рекомендовали ему домашний режим. Я приносил ему домашнее задание, решал с ним задачи и рассказывал , что было на уроках. Это было перед Новым годом.

   Сразу после Нового года, на стадионе на катке ногу сломала Инна и классный руководитель поручил теперь мне заниматься с ней. Первое, что я сделал, предложил Тане, чтобы мы вместе с ней занимались с Инной, так как мне было как-то неудобно ходить одному к девочке домой, я как-то не привык заниматься с девочками. Да и классный руководитель был не против, чтобы мы вместе помогали Инне, но Таня наотрез отказалась. Мы даже из-за этого поссорились. Но мы часто ссорились, Таня была очень жёсткой, если не сказать нетерпимой к другому мнению.

   Так я стал помогать Инне один. Сначала стеснялся её мамы, но она была доброй женщиной и я уже  приходил с меньшим стеснением. Когда я приходил, мама Инны всегда предупреждала её:

   — Инна, к тебе Лёня, пришёл! — и пока я снимал пальто, Инна наводила порядок и когда я входил, она меня ждала уже с книгами и тетрадями. Постепенно я привык к этому и уже в третий или четвёртый раз, я не стеснялся, как в первый раз.

   Сначала я рассказывал, что происходило в школе, а затем уже переходили к урокам. Часто к Инне приходила её подруга Неля и мы втроём иногда засиживались значительно дольше, чем требовалось для выполнения домашнего задания. Неля и была та девочка, которая мне нравилась ещё с четвёртого класса, но за четыре года так с ней и не познакомился, не то чтобы подружиться. И на это были веские, как мне казалось, причины.

   С Нелей раньше я близко не сталкивался, хотя и знал её ещё с четвёртого класса. Их класс, четвёртый «А», располагался на первом этаже, а она отвечала в классе за санитарное состояние, как пионерский активист, проветривала класс, проверяла чистоту рук и опрятный вид. «Санитаров» во вторую смену пропускали раньше в класс, чтобы они его проветрили, а все остальные толпились в фойе школы. И вот я, пользуясь открытыми форточками, проникал в школу, через их класс, с молчаливого согласия Нели. А что она, хрупкая девочка, невысокого роста, могла сделать с мальчишкой хулиганистого вида, который был на голову выше её. Именно поэтому я её хорошо запомнил, а она возможно и нет, так как через форточку проникали в класс и другие ребята из нашего и её класса.

   Ещё я запомнил Нелю по эпизоду, когда она была среди большой компании взрослых, гуляющих в парке около школы. Один из взрослых фотографировал эту компанию. Мы, мальчишки, тогда ещё пятого класса, смотрели, как фотограф всех усаживает и из любопытства, рассматривали фотоаппарат. После того, как он сфотографировал всю компанию, предложил сфотографировать нас: Толика Ковалёва, Юру Елисеева и меня. Мы стали, как солдатики и нас тоже сфотографировали. Всех, кто был в этой компании я, конечно, не запомнил, а вот девочка из параллельного класса в памяти осталась.

   И когда я увидел Нелю в нашем классе, я не то, чтобы обрадовался, но остался доволен тем, что есть девочка в классе, которая мне ничего плохого не сделала, а даже, как бы, способствовала мне в чём-то. Но поскольку у нас до этого в классе общих интересов с Нелей не было, то мы как-то и не вступали даже в разговоры. А ещё, когда я узнал фамилию Нели, она была, как у завуча школы, то у меня к ней интерес совсем пропал, ну не привила мне школа любви к школьной администрации, вызов к завучу, директору или завхозу для меня хорошим ничем не заканчивался.

   А тут у Инны, мы были какими-то равными, что ли, и постепенно робость моя пропала и я даже был рад, что у меня появились такие друзья, как Инна и Неля. Именно, друзья, а не какие-то симпатии. А ещё, оказалось, что Клавдия Михайловна, которая работает в библиотеке и которую я хорошо знаю по работе в библиотеке, это Нелина мама. Вот так все складывалось.

   Нелю я выделял среди других девочек ещё по одному эпизоду. В этом году в Советский Союз приезжал премьер-министр Индии Джавахарлал Неру с дочерью Индирой Ганди. И вот Неля с нашей одноклассницей Олей решили сделать маскарадные костюмы индийских гостей. Оля, она более смуглая, была в характерном костюме Джавахарлал Неру, а Неля — в костюме Индиры Ганди. Это были самые красивые новогодние костюмы, какие я видел. И мы их ещё долго называли Неру и Ганди. Но до встречи у Инны, мне с Нелей общаться не приходилось, общался так, мимоходом, как с одноклассницей из общей массы.

   Просто мы начали замечать друг друга в общей массе, но предпочтений не выказывали. 

   Так прошёл январь, у Инны сняли гипс и моя миссия по учебной помощи была окончена. Но за это время мы как бы сдружились, у нас появились общие секреты и общие интересы. Да и темы моих отношений с Татьяной, как я ни отнекивался, мы всё равно, точнее Инна с Нелей, иногда обсуждали. И в этом появлялись секреты, как у меня от них, так и у них от меня. Хотя я об этом и догадывался.

   А вот в классе было всё значительно сложнее. Теперь я с Инной и Нелей общался более свободно и даже дружески, что замечали и учителя. Некоторые из них недоумевали, как это днём я больше общаюсь с Инной и Нелей, а вечером прогуливаюсь с Татьяной. Сначала я этого даже не замечал, всё происходило само собой, но затем как-то учительница математики Вероника Константиновна, высказалась более определённо, правда, в шутливом тоне, типа:

   - Лёня, ты уж определись, кому ты симпатизируешь, Инне или Тане.

   О Неле почему-то речь не шла. Наверное, потому что Неля была небольшого росточка и изящная, тоненькая, как былинка, а я — под метр восемьдесят, да ещё весь такой неуклюже долговязый. Но, главное, что это было сказано в присутствии Татьяны, когда я с ней спорил по поводу решения какой-то задачи. Конечно, Тане это очень не понравилось, о чём она вечером мне и сказала, даже как-то очень зло.

   И с этого дня Таня прекратила выходить на наши, ставшими уже традиционными, встречи, а в классе стала демонстративно симпатизировать Юле, даже пересела с ним за одну парту. А дальше — больше, объявили себя братом и сестрой, ссылаясь на то, что Юля по комплекции, он был несколько упитанным, похож на Таниного папу, учителя зоологии, хотя сама Татьяна полнотой не страдала, несмотря на то, что все движения у неё были похожими на мальчишичьи. Но это очевидно от того, что она росла с двумя братьями и их привычки она отчасти перенимала.

    Я не старался Таню ни делить с кем-то, ни её присваивать и отрывать от кого-то. Мне достаточно было с ней встречаться и дружить, так как любить она себя не позволяла и малейшие какие-то слова, предполагающие ласковые нотки или попытки поддержать её, когда она спотыкалась о камень, она резко и даже с некоторым злом пресекала. Ей нравились командные нотки в отношении со мной, а с многими мальчишками она даже дралась. Мне часто приходилось давать понять ей, что мне это не нравится, отчего она злилась ещё больше и у нас надолго портились отношения. Мои попытки объяснить ей,  —  что даже её плохое отношение ко мне я спокойно воспринимаю, но я хочу, чтобы моё хорошее отношение к ней не отторгалось, — ни к чему хорошему не приводили. Она просто постепенно становилась диктатором для меня и покровителем для других одноклассников на моём фоне, показывая, как она может жестоко наказывать непослушных, таких как я. И это входило у неё в привычку.   

   Поскольку Таня уже не знала, как меня наказать, а может от скуки, она стала вечерами прогуливаться с другими ребятами и даже из старших классов, например, сыном нашего классного руководителя. Мне сразу же об этом сообщали «по секрету»: одни с сочувствием, другие, похоже, с радостью. Да, было не очень приятно слышать это, но во мне уже что-то огрубело, я считал, что, если я стану лучше всех учиться (стану умнее всех), то Татьяна это заметит и вернётся ко мне. Глупость, конечно, несусветная, граничащая с дуростью, но такие мысли возникали у меня в голове.

   Февраль 1956 год. Как-то в газете я прочитал, что  СССР заявляет протест США в связи с запуском на советскую территорию воздушных шаров с аппаратурой для фотографирования. И я вспомнил, что летом в лесу нашел остатки такого шара и приделанную к нему аппаратуру. Я её никому не показал, не знал, что это такое, но понял, что это такой радиопередатчик. Я занимался в радиокружке и об этом рассказал руководителю кружка, инженеру с ГЭС-2. Он рассмеялся и сказал, что это никакой не шпионский шар, а обыкновенный метеорологический радиозонд, которые запускают с аэродрома в Чугуеве, чтобы точно знать погодные условия на высоте в атмосфере. Конечно, я был разочарован, но наградой мне было это устройство, которое никуда не надо было сдавать. Его детали я использовал при конструировании радиоприемника своей схемы.

   
   Глава 69. Молчаливое неодобрение.

   После того, как я начал оказывать помощь нескольким нашим одноклассникам, которые какое-то время не посещали школу по уважительным причинам, у меня начали складывается совсем другие отношения с рядом одноклассников. Нет, не потому, что они были мне чем-то обязаны, а по каким-то не совсем определяемым факторам.

   Теперь и их родители, встречая меня спрашивали, как у меня дела и с моей мамой делились тем, что я помогаю их сыну или дочери, да и по другим вопросам появлялись какие-то контакты.

   И здесь я заметил, что наш класс не такой уж и дружный. Такие выводы у меня появились после того, как я увидел, что к некоторым ученикам никто не приходит, когда они болеют. Я понимал, что, если ученик болеет гриппом или краснухой (заразные болезни), то его надо изолировать и к ним в первые дни болезни не рекомендуется заходить, пока они считаются "заразными". Но если ученик вывихнул руку или травмировал ногу, то посещать его можно и даже нужно. А вот этого у нас в классе не наблюдалось, посещал больных только я, как имевший поручение класса, а точнее - классного руководителя, информировать ученика о событиях в классе и об изучаемом материале. Надо было рассказывать о разделах и параграфах по грамматике и решаемых задачах по математике.

   Особенно это касалось мальчишек. Когда я посещал Сергея Ремизова, то никто к нему, кроме меня ни разу не заходил, просто навестить или поговорить с ним, хотя рядом жили другие наши одноклассники и даже его друзья.

   Когда я посещал Инну Левченко и приносил ей задания, которые нам задавали, то у неё встречал её подругу, нашу одноклассницу Нелю Вовьянко, которая сидела с ней за одной партой. Больше к ней никто из нашего класса в период её болезни не приходил, а она ведь долго болела, так как у неё была сломана нога.

   Из этих и других случаев я сделал вывод, что наш "сборный" класс не очень дружный, мальчишки и девочки не очень беспокоятся друг о друге, да и родители их к этому не очень приучают, позаботиться о помощи больному товарищу. Возможно, это сказывается тот факт, что у нас класс был сформирован из двух разных классов, ученики которых так и не смогли адаптироваться в этих двух разных частях. Но и это не поводпо неделям не вспоминать одноклассника, с которым учишься. Я ещё не понимал всех тонкостей в этом, но мне казалось, что это не совсем правильно и что мои одноклассники как-то чёрство, а то и беспощадно, относятся друг к другу. Я думал, что в по настоящему дружном классе такого не должно быть, это - не по дружески. Вот в других классах, где ребята были собраны из разных соседних сёл и половина из них жила в интернате и возможны такие отношения, но наши, поселковые, ребята должны быть более дружными и внимательными друг к другу.

   Эти размышления были фоном к тому, что я наблюдал со стороны наших девочек в классе в отношении ко мне из-за наших встреч с Татьяной. Хотя эти встречи были чисто спонтанными, но на это обратили внимание все: и её родители, и учителя, и, тем более - ученики.

   Вот и девочки, Инна и Неля, как-то не очень одобрительно относились к этим встречам и часто мне об этом намекали, хотя между нами и не было никаких обязательств, так как наш класс в этом учебном году был только сформирован из двух классов и мы ещё не успели сформироватьнаши мелкие дружеские группы, чтобы объединить группы одного и другого классовв какой-то определённый формат дружеских коллективов. К этому времени пока хороших стабильных миниколлективов не получалось. Мы были приверженцы  дружеских отношений прежних классов. И только новенькие, вновь прибывшие в нашу школу, могли позволить себе выбирать к какой группе можно примкнуть: к группе бывшего класса "А" или бывшего класса "Б". Вот это и были "проблемы" нашего нового класса "Г".

   Во втором полугодии восьмого класса, когда мы с Татьяной начали встречаться , я уже помогал в учёбе нескольким ученикам нашего класса и, в том числе, Инне, где и познакомился ближе с Нелей, с которой до этого я не общался. И это было только начало наших с Нелей дружеских отношений, так как я не претендовал на большее, тем более, что до этого мы были в разных классах, а её папа был завучем школы, что меня несколько смущало. Более или менее меня с Нелей объединяла её мама, Клавдия Михайловна, которая работала библиотекарем в нашей поселковой библиотеке от ГЭС-2, где я помогал составлять каталог. Клавдия МСихайловна хорошо ко мне относилась ещё до того, как мы оказались с Нелей в одном классе. Но с Нелей я как-то раньше не пересекался, так как мы были в разных классах: она в классе "А", а я в классе "Б".

   После объединения наших поредевших классов, в один класс "Г", так как многие ученики после окончания 7-го класса поступили в техникумы или ушли работать учениками на производство. А ещё в нашей школе организовали три класса: "А", "Б" и "В", из остальных учеников наших классов и прибывших из соседних сёл, где были школы-семилетки.

   Так я оказался с Нелей и её подругой Инной в одном классе. Но повода близко знакомиться с Нелей у меня не было и до этого времени никаких случаев "не подвернулось". Так и получилось, что я случайно познакомился с новенькой ученицей в нашей школе, Татьяной, с которой мы рядом оказались на прополке кукурузы, когда помогали подшефному совхозу.

   А уже, когда начались занятия, то я познакомился ближе и с Нелей, и с Инной, и с другими новыми одноклассниками, с которыми учился в параллельных классах, а теперь мы оказались в одном классе с литером "Г". "Познакомился" или не "познакомился", в этом случае относительное понятие, так как мы жили в одном, не очень большом посёлке, всего 5000 человек населения, учились в одной школе, встречались очень часто и только каких-то дружеских или товарищеских отношений у нас не было.

   Но теперь, учась в одном классе, мы, так или иначе, сталкивались ежедневно в одном классе и видели друг друга, видели, как кто отвечает на уроках, как к нам относится учитель и как мы сами себы позиционируем в коллективе, в котором мы находимся , независимо от того, общаемся мы друг с другом или нет. Если мы не общаемся непосредственно, то мы общаемся через третьих лиц и это тоже общение, которое как-то нас сближает в единый коллектив.

   А после встреч у Инны, когда я ей приносил домашнее задание и рассказывал подробно, что происходит в классе и школе, мы с Нелей реально познакомились.

   В это время я уже встречался с Татьяной, а Инна и Неля, хотя и не высказывали своего неодобрения, но об этом говорили "с улыбочкой", как будто предугадывая будущее наших с Татьяной отношений. Я, разумеется, к этому относился тоже "с улыбочками", но мне было как-то не по себе, что они мои встречи с Татьяной, не то, чтобы не одобряли, но огтносились с недоверием, так как никто из классов нашего потока не встречался с девочкой, тем более, так вызывающе. Но мне они о Татьяне ничего плохого не говорили и даже не намекали, что это "не моё будущее". Я даже в их сторону иногда выказывал неудовольствие, поэтому, они мне вслух ничего не высказывали,но как только разговор заходил о Татьяне, они заговорщецки улыбались.

   С их стороны это неудовольствие я воспринимал спокойно, примерно, как и неудовольствие родителей Татьяны, которые тоже не видели меня её в числе моих друзей, хотя и жили в одном доме с моими родителями, но в другом подъезде.

Вот так и складывались в нашем классе сложные отношения между разнымси группами учеников и мне ничего не оставалось делать, как подчиняться всем неписанным правилам коллектива класса и отдельных групп в классе, так как не будешь же затевать какую-то  из-за своих, не совсем обоснованных, претензий.


    Глава 70. Глаза.

   Как-то торопился я в школу около сараев, которые были по дороге, заметил, что-то шевелящееся, похожее то ли на птицу, то ли на крысу. Когда с опаской подошёл ближе, то увидел маленького котёнка, который старался отгрызать кусочки от картофельных очистков. Я пытался взять его на руки, но он так грозно шипел, что был похож на маленького зверька и смотрел на меня, как мне показалось, страдальческими широко раскрытыми глазами. Мне стало жалко это маленькое животное и я его быстро отнёс домой, налил ему в какую-то баночку молока и снова побежал в школу, поняв, что уже опоздал на урок.

   Когда учительница спросила, почему опоздал,то мне ничего быстро не пришло в голову и я прямо ответил, что нашёл котёнка на дороге и отнёс домой. Весь класс расхохотался, но учительница отнеслась к этому с пониманием и не став даже мне выговаривать за опоздание, разрешила садиться за парту, что всех немного удивило. Этот эпизод сразу же забылся.

   После уроков я сразу побежал домой и увидел, что дома мама и бабушка решают, что делать с котёнком. Тогда я продемонстрировал маме, какой голодный котёнок, что даже ест картофельные очистки. Это маму растрогало и она разрешила мне оставить котёнка дома, но чтобы я за ним ухаживал сам. Я согласился и делал это добросовестно.

   Когда котёнок подрос, мы его назвали Васькой, он ко мне привязался и часто приходил ко мне садился рядом на стол и смотрел, как я делаю уроки. Однажды я заметил, что Васька разговаривает глазами. Он спрашивает взглядом, если ему что-то надо, он возмущается взглядом, если я его отодвигаю и благодарит глазами, когда я его глажу. Я так привык к Васькиным глазам, что всегда в них заглядывал, стараясь угадать, что он хочет и в большинстве случаев мне это удавалось.

   Научившись понимать, по глазам, что хочет Васька, я начал наблюдать за глазами людей и прежде всего за глазами своих одноклассников. Оказалось, что это было очень интересно. Глаза разных людей отличаются по цвету, по форме и ещё по нескольким характеристикам. Но не только отличаются глаза, но, как я заметил, отличаются и взгляды, выражение, этих глаз. Бывает взгляд тёплый, бывает - холодный, а бывает взгляд колючий. Более того, в зависимости от настроения и взгляд бывает разный у одного итого же человека.

   Разумеется, первым делом, я начал наблюдать за глазами и взглядом Татьяны. Запретного тут ничего нет, а вот узнать по глазам, что человек думает, что человек будет делать в следующий момент, это мне было очень интересно. Как я ни старался и, что я ни делал, но тёплого или мягкого одобрения взглядом, я от Татьяны не получал. Разве, что такое мимолётное любопытство, как я его называл, которое очень быстро гасло в её тглазах. Точнее, она силой воли гасила это любопытство, очевидно, чтобы не показаться более слабой передо мной. Об этом я сделал вывод из того, что сразу же она выглядела победителем или таковым себя считала.

   Но наблюдать только за Татьяной, это было бы не совсем честно, это, как подглядывать за человеком, а это мне не нравится, об этом я уже упоминал. Я наблюдал за глазами всех ребят и изучал их взгляды, что мне очень помогало не расстраивать своих одноклассников и одноклассниц, особенно тех, которые обращались ко мне с просьбами или с предложениями. А ещё по глазам можно, я уверен, определить характер или привычки.

   Часто, кто-то из одноклассниц, которых я давно знал, обращались ко мне с просьбой и видя их прямой открытый взгляд, я не только не мог отказать в их просьбе, а делал всё чтобы помочь им. Бывало, что неделями, в глазах одноклассниц я видел обыденность ко пне, привычку или почти равнодушие, а затем, взгляд загорался и ко мне обращались с какой-нибудь деликатной просьбой. Это уже как-то немного сближало меня с этим человеком, между нами пробегали волны симпатии.

   С ребятами было попроще, там можно было и без взглядов разобраться более грубыми методами, но всё равно я наблюдал и заранее мог предположить, что меня ожидает с той или иной стороны.

   И всё же я больше всего обращал на глаза Татьяны. Меня беспокоило, что взгляд её мог измениться за минуты или даже секунды и от спокойного состояния резануть острым взглядом, от которого мне становилось не по себе. Иногда это даже пугало меня, настолько взгляд был острый и колючей и я не мог понять, что в нём- простое недовольство или злоба, так, мне казалось, сверкал её зрачок. Что бы я ни делал, но тёплого спокойного взгляда от Татьяны я не мог добиться и это меня всё больше удручало.


    Глава 71. Просто друзья.

    С тех пор, как я приходил к Инне с домашним заданием и встречал там Нелю, у нас складывались дружеские отношения. Перед этим я предлагал и Татьяне помогать вместе тем ученикам, которые болеют и длительное время не посещают школу. Но Татьяна как-то холодно отнеслась к моему предложению. Это я принял, как нормальное явление и не стал на этом настаивать. Меня ведь назначил классный руководитель, а Татьяна, как бы вызвалась помогать болеющим сама, хотя инициативой она не страдала. Да и учеников она ещё не очень хорошо знала, так как только приехала с родителями и двумя братьями в наш посёлок. Правда, старший брат уже поступил учиться в Харьковское штурманское училище, которое находилось в Рогани, в пригороде Харькова. Так и получилось, что помогать в учёбе Инне я стал один, хотя и рассказывал об этом Татьяне.

   Но надо сказать честно, что я не рассказывал подробно о встрече там не только Инны, но и её подруги Нели. Возможно, Татьяна и догадывалась, что у Инны я встречаю и Нелю, так как она уже хорошо знала, кто с кем дружит в классе. А о дружбе Инны с Нелей она точно знала. Да и ученики нашего класса могли нас видеть, так как мы иногда уходили от Инны вместе с Нелей. А поскольку мне было по дороге, то я провожал Нелю до её дома, это не более ста метров, а тогда через площадь шёл домой. Это тоже могла как-нибудь видеть сама Татьяна.

   У Инны и Нели была ещё одна подруга, Галя, с которой я учился в предыдущем классе, но она к Инне заходила редко и то, когда меня у неё не было, так как я ни разу Галю у Инны не встречал, хотя Инна и говорила, что Галя к ней заходит.

   Вот так и получилось, что уже через неделю мы чувствовали себя, как старые друзья, хотя с Нелей и Инной я учился в этом классе, 8 "Г", первый год, а до этого мы учились в параллельных классах. А поскольку я был назначен классным руководителем помогать Инне, то не мог отказаться от этого, даже когда они вместе с Нелей надо мной "издевались" и подшучивали. Ну что с них возьмёшь, с девчонок. Они ведь всё обо всех знают, всё замечают и неприменут иногда высказаться обо всём этом. А тем более, я считал себя серъёзным мальчишкой и мне не солидно было обижаться на какие-то подшучивания со стороны девчонок-одноклассниц.

   Кроме того, я помогал в библиотеке Завкома ГЭС-2 составлять каталог, где работала мама Нели и я не знал, рассказывает Неля дома о наших встречах у Инны дома или нет. Так что я, на всякий случай, "терпел" их шутки надо мной, чтобы не выглядеть каким-то недалёким мальчишкой, который обижается всеръёз на "подколки" девчонок-одноклассниц.

   Вот так у нас и складывались дружеские отношения. Сначала мы подшучивали друг над другом, затем всё это воспринимали, как дружеские шутки, а уже значительно позже, мы считали, что это и есть наши дружеские отношения, когда на такие шутки не надо обижаться, так как они не только не "злые", но и совсем не шутки, а совершенно серъёзные отношения друг к другу.

  Девочки, конечно, знали, что я вечерами иногда встречаюсь с Татьяной и им интересно было, о чём мы беседуем и каккое у нас взаимопонимание.

   Они, в шутку, конечно, начинали обсуждать мальчишек из параллельных классов, особенно "интернатских", которые учились в нашей школе из ближайших населённых пунктов. Особенно, с хохотом, они обсуждали двух ребят: Ивана Люсака и Женю Коновалова, ссылаясь друг на друга, что Инне нравится Ваня Лысак, а Неле, якобы, нравится Коновалов. Такие шутливые перепалки, обычно, затягивались надолго, они "открывали все свои секреты", а затем нападали на меня из-за Татьяны.

   Но на их уловки я не поддавался, так как знал, что они с этими ребятами не встречаются и даже с ними не знакомились. Мне это было просто узнать, хотя я этого не делал. Эти "игры" иногда затягивались надолго и тогда мы с Нелей понимали, что нам времени на подготовку уроков самим остаётся очень мало и приходилось быстро расходиться.

   Вот так мы становились из совсем малознакомых людей, почти друзьями, так как это были не какие-то дружеские визиты "по поручению" классного руководителя, за которые я периодически отчитывался перед классным руководителем, что все домашние задания Инне я передаю исправно и она их добросовестно выполняет.А это уже была сущая правда, так как после того, как Инна выздоровела и начала ходить в школу, её успеваемость ничуть не снизилась.

   Именно эти мои визиты положили нашей многолетней дружбе, которая не завершилась даже после того, как мы окончили школу. Ещё несколько лет после окончания школы мы поддерживали контакты, а с Нелей мы после некоторого перерыва встретились снова и уже много лет не расставались.

   После длительной дружбы с этой "троицей" (Инна, Неля, Галя), я понял разницу отношения ко мне родителей Татьяны и родителей Инны, Нели, Гали. Хотя с родителями Гали я не был знаком , но хорошо знал её старшую сестру Марусю, которая всегда приходила на классные собрания в качестве родителей. И поскольку к Гале не было со стороны учителей никаких замечаний и претензий, то присутствие старшей сестры на родительском собрании было вполне достаточно.

   У Инны на родительское собрание приходила мама и ей классный руководитель никаких претензий в сторону Инны не высказывал, так как поведение и успеваемость у Инны всегда были такими, что у учителей к ней никаких претензий не было. А родители Нели могли не приходить на родительское собрание, так как наш классный руководитель, Наум Моисеевич, ежедневно встречал отца Нели в учительской, как завуча школы, а маму Нели учителя тоже часто видели, когда они приходили в библиотеку. К Неле, как к ученице вообще не было претензий, она и в дисциплине, и в учё1бе была всегда идеальной, тк что к ней у учителей вообще не было претензий.

   А вот с родителями Татьяны у меня была "напряжёнка", хотя наша семья и жила в том же доме, что и семья Татьяны. Отца Татьяны я видел ежедневно, в школе и даже часто в классе, он преподавал у нас зоологию. Мама Татьяны преподавала в вечерней школе и я с ней тоже почти ежедневно здоровался, как с соседкой по дому. Но родители Татьяны относились ко мне "холодно", если не сказать "безразлично", как к однокласснику их дочери. Я чувствовал это и считал, что это для меня было как-то унизительно и оскорбительно, ведь наш посёлок был не такой большой и мы знали друг друга, особенно те, кто имел какие-то тсвязи: прямые или косвенные. А я всё-таки с их дочерью учился в одном классе. Это равнодушие, разумеется было обидным, но я особенно над этим глубоко не задумывался, а просто считал, что родители Татьяны педагогически недостаточно подготовлены. Да, таким уж нигилистом я был в юности. Тем более, что я не толькоучился вместе с их дочерью, но и Татьяны младший брат Виктор считался со мной, как с соседом и одноклассником его сестры. Поэтому, у нас с Виктором были хорошие соседские отношения. Когда я уже учился в Риге, в высшем авиационном инженерном училище, он с другом-одноклассником Ваней Домниковым приезжали в Ригу и останавливались у нас, когда мы ещё жили в офицерском училищном общежитии. Мой младший сын до сих пор помнит, как Виктор рассказывал про своего "пулемянника", сына старшего брата Юры. Вот такие у меня были школьные друзья в нашем небольшом посёлке. И мы с Нелей их помним.


   Глава 72. Мой первый талисман.

   В первые дни февраля, после долгих моих уговоров, мы с Таней снова помирились и она вечером поздравила меня с днём рождения, подарив книгу «Рассказы 1955 года». Когда Таня вручала мне книгу, она была какая-то радостная и с пафосом сказала:

   - Лёшка, это тебе мой талисман! - на что я, тоже каким-то, будто не своим голосом, ответил:

   - Спасибо! Я буду хранить этот талисман, - и хотел рассказать ей о "талисмане любви", но как-то замялся, посчитав, что это будет уж слишком для наших, таких хрупких, отношений. А ещё подумал, что расскажу ей о "талисмане любви" как-нибудь в другой раз. 
 
   Уже читая книгу, я случайно обнаружил в ней открытку-фотографию подобно той, что продавались в вагонах пригородных поездов. И на открытке была надпись золотистой краской: «Талисман любви». Зная, что Таня терпеть не может эти открытки-фотографии, я предположил, что это просто забытая закладка при чтении книги. Но уж какое-то странное совпадение. Надо будет спросить Татьяну, откуда взялась эта открытка-фотография и если это случайность, то возвратить эту закладку и поговорить, откуда появилась эта открытка. 

   А со встречами всё как бы утряслось, мы снова встречались вечерами, снова обсуждали всё, что происходило в классе за день и учителя, как бы успокоились, встречая нас вместе по вечерам. Но что-то не давало мне покоя, а именно, Танина бескомпромиссность. Во всём чувствовалось, что она живёт в окружении мальчишечьего коллектива, ведь у неё было два брата и она переняла привычки, как старшего, так и младшего. Очевидно, ей, если надо было чего-то реально добиться, то надо было выстоять до конца, иначе ничего не получиться. Вот так она поступала и со мной, во всём — только до победы. И я всё время уступал. А она наступала, загоняя меня в тупик, не давая даже малейшей возможности, ожидать от неё уступок. Малейший разговор с кем-то из одноклассниц — обида, о чём-то не рассказал — обида, вовремя не встретил её на улице — обида и так всё время, а набирается этих обид, она снова не выходит на встречи.

   Так продолжалось до конца февраля. 29 февраля 1956 года, год был високосный, наша староста класса, Луиза, отмечала свой день рождения и решила помирить нас с Татьяной, неожиданно пригласив меня на день рождения. Мы с Луизой учились вместе еще с шестого класса, когда она пришла к нам в школу, но мы не  дружили, хотя симпатизировали друг другу. Я не входил в группу людей с которыми она появлялась на танцах, в кино, на улице, но общались по дружески, она даже несколько раз поздравляла меня открытками с праздниками, у нас иногда девочки так делали. И меня почему-то поздравляла не Татьяна, а её подруга Луиза.
   
   На дне рождения в 8 классе кроме девочек должны были быть и мальчики, а вот этого в нашем классе как раз и не очень хватало. Часть ребят были с совхоза, у них была пока своя компания, часть ребят у нас была очень маленьких ростом и девочки с ними только дрались, вот я и попал в группу «избранных», правда, на самых последних ролях.

   Была еще одна причина. Луиза знала, что  мы с Татьяной часто ссоримся, она была самой близкой подругой Тани, старший брат которой, Юра, учился вместе с её братом в Харьковском военном училище штурманов в Рогани (на Военведе). Они иногда приезжали в поселок в курсантской летной форме, а зимой даже в унтах. Поскольку 29 февраля бывает один раз в четыре года, то и праздновала Луиза его не часто и я даже не знал, что у неё день рождения в этот день.

   В середине февраля мы немного повздорили с Таней и без видимой причины «дулись» друг на друга. Это наверное было заметно и вот Луиза решила нас примирить, точнее, сделать Тане что-то приятное, заставив меня попросить у неё прощение, хотя я и не представлял, за что. Но Луиза и еще кто-то из девочек говорили, что это надо сделать и я, выбрав момент, когда Таня была одна, попросил её простить меня за мое поведение. То ли это действительно было для неё так важно, то ли такая была форма примирения, а может у них договор был такой, но после этого Таня повеселела и даже начала дурачиться с другими мальчишками и демонстративно пересела ко мне за столом, попросив потесниться Нелю и Инну, рядом с которыми я сидел.  После этого Луиза мне даже подмигнула, показав большой палец, что все «отлично». Но, как мне показалось, Неле это не понравилось и они с Инной оставшуюся часть вечера о чем-то между собой перешептывались и хихикали, поглядывая на нас с Татьяной. Я это заметил, но комментировать их поведение не стал. Подумал – завтра разберемся.

   Не знаю, чья это была инициатива, но выпроводила Луиза со дня рождения меня вместе с Татьяной и я пошёл её провожать, как и раньше. И мы, как бы, снова помирились и даже прошли по проезжей части улицы Ленина иногда держась за руки, закрепив этим рукопожатием наши хорошие отношения друг к другу. Примерно это же было сказано и на словах, хотя их было и не так много, больше обсуждали то, как все нас старались помирить и все за нас переживали. Прощаясь пообещали друг другу не ссориться по пустякам.


   Глава 73. Поручение на будущее.

   Моя дружба с Татьяной была для меня хорошим испытанием, которое закаляло мой характер. Я ничего не знал и не понимал, как надо вести себя в этих случаях и мог надеяться только на то, что советовали в книгах, так как советы друзей были самыми дурацкими или смешными. Мои друзья сами в дружбе парня с девушкой ничего не понимали и были такими же тёмными, как и я.

   Но и в книгах всё было для взрослых, а мы были ещё далеко не взрослые и рассуждать, как взрослые, мы не могли. Нам ещё далеко было до взрослых, да и не хотелось взрослеть раньше времени.

   Как-то заговорили мы с Татьяной о будущем. Она сказала:

   - Вот бы нам узнать, что с нами будет через 10 или через 20 лет, - и так посмотрела на меня, как будто я мог сразу ответить на её вопрос.

   Здесь, меня выручили книги, я начал импровизировать:

   - Ты будешь каким-нирбудь инженером, а я у тебя буду таким маленьким подмастерьем, которого ты будешь всё время поучать, как и сегодня.

   Она рассмеялась и лишь сказала:

   - Скажешь, тоже.

   В это время из-за угла дома появляется целая толпа наших одноклассников и шумно нас окружают, задавая разные и невпопад вопролсы и засыпая шутками. Чтобы сразу выпутаться из этого гвалта, я раскрываю наш разговор с Татьяной о будущем.

   И тогда Инка говорит:

   - Вот ты, Лёшка, и расскажи или напиши о нас теперишних и о нас тогдашних. Ты у нас редактор всех газет и всё свободное время проводишь в библиотеке. Да и дневники ты разные там ведёшь. Вот и напиши, вспомни нас добрым словом. А обо мне отдельно от всех, как ты помогал мне с учёбой, когда я лежала со сломанной ногой.

   Все зашумели, соглашаясь с ней и забросали меня просьбами, как будто я их сейчас буду выполнять:

   - И обо мне вспомни.

   - И про меня напиши.

   А Татьяна сказала:

   - Не забудь и обо мне что-нибудь такое вспомнить.

   Мне это надоело и я пообещал:

   - Не беспокойтесь, никого не забуду, - почему-то я тогда был уверен, что это сделаю.

   Далее, мы начали все наперебой обсуждать, о чём надо будет написать, о чём не надо забывать, выплёскивая с эмоциями разные предложения - реальные и самые фантастические варианты. Особенно в этом старались девочки, они всегда были наполнены разными фантазиями.

   Это придало нам дополнительную энергию и мы в этот вечер не расходились очень долго, всё мечтая о будущем. После всего этого, когда я провожал Татьяну домой, она была какая-то притихшая, как будто знала, что с ней будет через 10 или 20 лет и мне стало как-то не по себе от этой её осведомленности.


   Глава 74. В роли "танькиного Лёшки".

   Март проходил спокойно. Мы с Татьяной по-прежнему встречались, но не часто, что-то её давило, так как настроение у неё каждую встречу было другое, иногда хорошее, до того, что она даже дурачилась, а иногда — отвратительное, такое, что она могла промолчать весь вечер. Я даже как-то подумал:

    —  А зачем это нам надо? И она становится или притворяется очень нервной и я совсем не знаю, как исправить положение.

   Я уже совсем прекратил общаться с Инной и Нелей, если она нервничала из-за этого, хотя это вообще выглядело по дурацки, они-то чем провинились, чтобы к ним так относиться. Тем более, что Инна и Неля, встречая меня, всегда говорили, где и с кем они встречали Татьяну и в зависимости от того, с кем она была, я шёл ей навстречу или встреча могла не состояться. А она могла быть с Юлей, она могла быть с Вилей, сыном нашего классного руководителя, который был старше нас или с ребятами с параллельного класса, Володей Андрусом и другими. Вообще-то, если Таня замечала меня, то она часто оставляла ребят и присоединялась ко мне. Но, если она была в плохом настроении, то она как бы не замечала меня и мне приходилось уходить домой не поговорив с ней. И это становилось всё чаще и чаще. А к концу апреля наши встречи совсем прекратились. Она это объяснила тем, что много занимается.

   Так прошёл апрель и наступили майские праздники. У меня складывалось впечатление, что мне дали «от ворот — поворот» или тактично «указали на дверь», хотя прямого такого предложения я не получал, как будто бы меня держали «про запас». С одной стороны я не мог даже подойти к другим девушкам, тем более с параллельных классов, так как я был «танькин Лёшка», а с другой стороны, я постепенно отвергался ею, по неизвестной мне причине. Правда, это меня, в это время, не очень беспокоило из-за работы в библиотеке и окончания учебного года, так как нагрузки были большими и я еле-еле везде успевал.

   Пару раз я подходил к Татьяне и пытался вызвать её на откровенный разговор, но она снова и снова уходила от прямых ответов. Мне уже и неудобно стало подходить к ней, как будто я надоедаю ей. Но она по-прежнему «ни да, ни нет». К началу каникул я как-то смирился и уже считал, что я полностью не только отвергнут, но и мне нашлась замена. И я начал отдыхать на каникулах «на полную катушку». А тут в библиотеку поступили много новых книг: собрания сочинений Майн Рида, Фенимора Купера, Э. Мария Ремарка, Дюма и я совсем окунулся в эти прелести. Зачем мне какая-то непонятная влюблённость, если у меня теперь есть тома «настоящей любви». А дальше — купание и загорание на пляже, катание на лодке, а вечером поход в кино или к ребятам в совхоз.

   Именно в эти дни я подумал:

    — А почему это Татьяна мне портит настроение, а я молча этому поддаюсь?

   Вот с этого времени я начал себя перестраивать таким образом, чтобы не терять самообладание, в какую бы сторону ни развивались события. Не думаю, что это я придумал сам, наверное, так получилось само-собой из тех стопок книг, которые я проглатывал одну за другой, анализируя, как поступали мои герои из книг в подобных ситуациях.

   Постепенно я выходил из этого цейт-нота, в который сам себя загнал, постепенно влюбляясь в Татьяну и считая, что она может мне ответить тем же. Реально оказалось, что я всё это себе напридумывал, не имея для этого никаких оснований, мы ведь и в дружбе друг другу ничего не обещали. Она об этом никогда не хотела говорить, а если начинал об этом говорить я, то Татьяна делала вид, что не понимает и переводила разговор на другую тему или торопливо прощалась и уходила домой.

   Понимая, что нас ничего не связывает, кроме ею случайного выбора меня, как кандидата на пробные дружеские встречи, когда ей некуда было деться, а все мальчишки класса побаивались её отца, я готовился к тому, что я покажусь ей не самой лучшей парой даже для дружбы. Это было видно, как постепенно меняется её настроение, накатываясь океанскими волнами, которые то накрывали её с головой, унося далеко от меня, то прибивали её ко мне с такой силой, что мы начинали пугаться друг друга, а она возможно даже начинала ненавидеть меня.

   Если мне этот процесс был интересен, то она этим тяготилась, ей хотелось какого-то разнообразия, а я, наоборот, был за то, чтобы заморозить эти наши отношения как можно дольше, ибо я понимал, что если что-то изменится, то мы просто расстанемся, а мне этого не хотелось.

   Было ещё несколько причин мне опасаться, что наши отношения с Татьяной не надолго, это всё возрастающее внимание к ней со стороны старшеклассников, которые, наконец, её заметили и начали приглашать её с подругами в различные компании, на танцы и на вечеринки, а это внимание Татьяне нравилось и она иногда хвасталась мне этим, хотя чаще всего скрывала это, но наша среда обитания такая ограниченная, что всё становится явным на следующий день, да ещё с такими подробностями, которых в самом деле и не было. И её, и меня это тяготило, но как из этого положения было выходить ни она, ни я, этого не знали и пока оставляли так, как оно есть.

   Перед окончанием учебного года, когда навалились ещё и экзамены, мы с Татьяной как бы потерялись друг для друга. И общих интересов стало меньше и других забот стало больше, да и какая-то отчуждённость начала проскакивать между нами. С наступлением летних каникул мы совсем перестали встречаться, хотя теперь и жили в одном доме, но в разных подъездах. Раньше о встречах мы договаривались в школе, а теперь мы днём почти не виделись, а вечером по посёлку её тоже не очень удобно было искать, хотя несколько раз это пытался сделать. А вот домой к ней зайти я как-то даже не пытался, так как с её родителями привык встречаться только вне дома, домой к себе Татьяна меня ни разу не пригласила, даже в качестве друга меня родителям не представила, хотя все об этом знали.
 

      Глава 75. После Москвы — совсем другой человек.

   Так прошла всё лето. И вдруг перед самой школой, в конце августа, я встретил Татьяну и сказал, что надо бы кое-что обсудить. У меня было уже такое чувство, что она решила со мной порвать все отношения и мне хотелось ей рассказать про «талисман» и всё-таки спросить про ту открытку, которая была в подаренной ею мне книге. «Талисманом любви» я его называть даже про себя не мог, так как о любви теперь и говорить не стоило, а вот о наших отношениях поговорить было можно. Ещё я надеялся, что наши встречи на какое-то время возобновятся, готов был на любые её условия и готов был на это время принять эти условия.

   Мы встретились, всё было нормально и я уже готов был рассказать Татьяне о «талисмане» и уже начал об этом разговор, но как-то неудачно построил фразу, которая Тане не понравилась или так было задумано, я об этом уже не узнаю, но разговор пошёл совсем не о том. Татьяна меня начала упрекать, что я вообще забыл о ней, а сейчас даже не извинился. В какой-то мере она была права, а я начал оправдываться, как будто был виноват во всех грехах, и весь мой план моментально развалился. И тогда решил не настаивать на дальнейшем разговоре о «талисмане», а перенести его на девятое сентября, когда у Тани был день рождения. Тогда я её просто поставлю перед фактом — вручу ей свой «талисман», чтобы, если мы расстанемся, то и у неё и у меня было всё нормально. О себе я не беспокоился, так как считал, что книга «Рассказы 1955 года» с открыткой уже и есть мой «талисман», а уж чего, любви или дружбы — это не так было важно для меня.

   В этот вечер мы ничего не решили, а договорились встретиться на следующий вечер. Ещё мне показалось, что передо мной совсем другой человек, Татьяна стала какая-то совсем чужая. Но следует рассказать, что произошло перед этим.

   В августе месяце отец Тани, Андрей Степанович, наш учитель зоологии, возглавлял группу юных натуралистов из нашей школы на ВДНХ в Москву. Из нашего класса в этой группе были Ваня Подопригора, Володя Бирко и Татьяна. Они работали на пришкольном участке, что-то там выращивали и заслужили поездку в Москву. Остальные ученики, в том числе и я, были не очень в курсе их поездки, а я узнал об этом только от Ивана и Володи, после того, как они мне подарили фотографии, сделанные на фоне одного из зданий ВДНХ.

   Самым интересным было то, что Татьяна мне ничего не сказала о поездке, как будто я был совсем посторонний человек и мне ничего о ней не надо знать. Это меня сильно обидело, больше, чем все её поступки до этого вместе взятые. Узнав, что Татьяна была в Москве и ничего не говорит, я стал более ярко замечать те изменения, которые с ней произошли после поездки в Москву.

   Таня всё время молчала и я никак её не мог разговорить. Тогда, о каком «талисмане» я с ней мог откровенничать, но в то же время чувствовал, что это наш один из последних случаев возможного откровенного разговора и от этого ещё больше нервничал и возможно даже говорил глупости или совсем не то, что хотела слышать Татьяна.

   Но дальше всё пошло ещё хуже. В первые же дни учёбы, уже в девятом классе, мы совсем рассорились из-за того, что я сел за парту далеко от Татьяны, как ей показалось, но сидеть вместе со мной за одной, третьей, партой, у окна, она отказалась и заняла первую парту в среднем ряду. Я же отказался садиться на первую парту, так как был самым высоким в классе, да ещё средний ряд, хотя на следующих партах сидели девочки невысокого роста. Выглядел я там, как пожарная каланча.

   Всё это затянулось на несколько дней, да так, что прошёл и день рождения Татьяны, и ещё несколько дней, а уж затем с ней за парту сел Юля. После этого ко мне с её стороны пришла какая-то пустота и я совершенно успокоился. Все в классе это видели, старались мне сочувствовать, но в общем, оставались равнодушно-нейтральными, не принимая ни чью сторону, типа:

    —  А кто вас разберёт, сходите с ума, а нам на вас реагируй, своих забот хватает.

   Я тоже был благодарен одноклассникам и особенно одноклассницам за то, что они делали вид, как будто ничего не происходит, а для них действительно ничего не происходило. Всё шло своим чередом, но всё же класс после этого как-то разделился пополам, когда одни были на моей стороне, а другие были на стороне Татьяны. Была, как всегда и третья сторона — совершенно нейтральная, которая считала, что ничего страшного не произошло. Это я увидел сразу же, как только посмотрел в классе несколько групповых фотографий, где было видно, кто с кем фотографируется, на них сразу выявились явно три этих группы.

   Ещё я заметил, как распределяются одноклассники на лабораторных работах, на работах по благоустройству, которых много в первые дни учебного года. И даже, если бы мы с Татьяной восстановили наши отношения, ребята в классе высказали своё отношение и это уже было надолго, хотя вслух и не обсуждалось. Не знаю, почувствовала ли это Татьяна, может и нет, так как она училась с нами один год и не чувствовала ещё духа товарищества в школе, который был очень важен в этом случае. А после поездки в Москву у Татьяны чувство духа класса тоже как-то притупилось и она, как говорят, «закусив удила», начала устанавливать свои правила, которые большинству не нравились.


        Глава 76. В колхоз, на уборку "царицы полей".

   Постепенно, я смирился с тем, что Татьяна от меня отдаляется и даже, если приходилось по учёбе сталкиваться с Таней, относился к этому спокойно, хотя мысль о «талисмане» меня по прежнему не покидала. А тут ещё классный руководитель, Наум Моисеевич, объявил, что с первых чисел октября мы на месяц едем в колхоз убирать кукурузу, после чего я совсем переключился на другие заботы, надо было собираться в дорогу.

   Раньше мы тоже выезжали на 3-5 дней в колхозы, а тут на целый месяц. Казалось, должно быть интересно. Было сказано взять с собой рабочую и тёплую одежду, иметь жёсткую обувь и захватить с собой резиновую обувь на случай дождей. Через день за нами пришла машине и мы выехали в село Мосьпаново. Из Эсхара выехали на трассу Харьков-Ростов и объезжая Чугуев, направились в сторону Гракова. Мы ехали в открытой машине, сидели плотно на полу кузова, о чём-то разговаривали и постепенно я перестал замечать, в какую сторону мы едем. И когда мы ехать устали, перед нами открылось село, которое и оказалось Мосьпановым.

    Мосьпаново, село как село, народа, в сравнении с Эсхарои, не очень много, так что на экскурсию по селу решили не ходить. Нас разместили по хатам, по 2-4 человека на хату. Я попал в одну хату с Подлесным Вовкой. Хозяйка хаты — учительница местной школы и её старенькая мама. Спать нас уложили на матрацах на полу, а укрывались одеялами. Поскольку я только пять лет назад приехал из такого же села в Сумской области, то мне всё было знакомо из обихода сельской жизни. Я как бы окунулся в свою жизнь пятилетней давности. Такой же туалет во дворе, такое же ведро с питьевой водой в сенях и такие же матрацы, набитые соломой на полу, на которых мы спали. Только в нашей хате в селе Весёлом на таких матрацах спали солдаты, которые рубили лес.    

   На следующий день после завтрака нас повели к месту нашей работы, на кукурузное поле в полутора километрах от нашей кухни-столовой. Работа наша заключалась в рубке кукурузы и сборе кукурузных початков. Учитывалась по обработке количества кукурузных рядков, надо было выработать не меньше пяти рядков. Работать сказали будем с девяти утра и до пяти вечера с часовым перерывом на обед.

   Как только начали работать, нас разделили на две бригады. Одна бригада, наша, ушла резко вперёд, а вторая — отстала почти на полкилометра. В нашей бригаде первым шёл Ваня Подопригора, следующим, метров через пятьдесят шёл я, за мной — Володя Бирко, затем Коля Пикало, Ваня Повилица и Витя Мисюра. Во второй бригаде я не знал, какая очерёдность была, но они часто отдыхали и почти всегда не выполняли норму, хотя норма была чисто условной и, обычно, в нашей бригаде мы часто помогали тем, кто отставал, чтобы всем держаться вместе. Мы старались не растягиваться, так как вместе было интересней работать и мы всё время переговаривались. В таком темпе и в таком порядке мы работали каждый день, даже тогда, когда накрапывал небольшой дождик.

   Что было во второй бригаде, мы не знали, так как они часто очень рано бросали работу и уходили с поля. Объяснить это можно было тем, что во второй бригаде ребята были хотя и не хилые, но какие-то разболтанные, всё время предъявляли какие-то требования и, вообще, часто бузотёрили, на всё поле кричали, что они объявляют забастовку. Но поле от села было далеко и кричи не кричи нас всё равно никто не слышал. Более того, наша бригада продолжала работать, нас всё устраивало и мы понимали, что раньше чем через месяц нас никто отсюда не увезёт сколько мы бы ни бастовали.

   Бригадиров у нас никто не выбирал, так как бригады были чисто условным образованием, но в нашей бригаде мы считали бригадиром Ваню Подопригору, а во второй бригаде, как они говорили, за атамана у них был Юля Иошт, во всяком случае, он предъявлял все претензии нашему классному руководителю.

   Юля организовал группу забастовщиков, которые почти отказывались работать, в которую входили ребята в основном из предыдущего класса «А». В неё, кроме Юли входили Коля, Славик, Сергей, которому я помогал с занятиями, когда он сломал руку Володя, с которым мы вместе квартировали и Толик. Все ребята были подвержены влиянию Юлиана ещё с младших классов, так как он давал им списывать домашние задания и часто становился на их сторону при конфликтах с учителями.

   Ребята познакомились с местными сельскими, так называемыми, «стилягами», угощали, их, задабривая, сигаретами, вином, а иногда и самогоном местного розлива. Ради справедливости, следует сказать, что сами ребята не пили, во всяком случае, заметно не было, курящих в нашем классе тоже не было ни единого человека.

   У девочек тоже была отдельная бригада, но чаще они работали не в поле а на центральной усадьбе, с зерном под навесами, что-то там очищали, просушивали, загружали в мешки. Я там был пару раз и только понял, что девочки там работали подручными у местных работниц.

   И только к окончанию рабочего дня мы собирались вместе. Каждый день Наум Моисеевич кратко подводил итоги, а раз в неделю подводили итоги за неделю и были разборки по дисциплине, когда разбирались мелкие наши проступки, так как серьёзных нарушений не было.

   После того как уже стемнеет, мы расходились по домам, где мы квартировали и больше нигде не появлялись, так как были уставшие и хотелось быстрее добраться до своей импровизированной постели и уснуть.
 

       Глава 77. У наших кормилиц

   Сразу же встала проблема с приготовлением пищи. Наум Моисеевич сначала решил, что девочки поочерёдно попарно будут готовить, а для хозяйственных работ он им назначил в помощники Володю Почтарёва или «Почтарика», как мы его называли между собой. Володя пришёл к нам в девятый класс из Покровки. Точнее, его отец служил в Венгрии, а Володю привезли учиться к тете в Покровку. Но в Покровке не было средней школы и Володя жил у знакомых в Посёлке и учился в нашем классе. Был он парень общительный, повидавший не один военный гарнизон и об этом иногда интересно рассказывал. И с обязанностями помощника по хозяйству очень хорошо справлялся.

   У первой смены девочек, борщи и каши что-то не получились, а вот вторая смена в составе Веры Дорошевой и Любы Отрошы оказалась очень удачной, они оказались настоящими поворами. Завтрак, обед и ужин всем очень понравились и Наум Моисеевич решил эту смену оставить при кухне на весь период работ и больше не экспериментировать назначением других девочек. Мы все были не против. Так проблема с пищеблоком была решена.

    На обед привозили бидон молока и хлеб, как перекус, а основной обед был в шесть часов (борщ, каша с мясом, компот или что-то подобное, в зависимости от того, кто из девочек дежурит и что умеет готовить). За молоком мы сами ездили с попутной подводой на ферму, где брали бидон молока на целый день. Молоко было пастеризованное, очень вкусное и я, как и все, пил его с удовольствием, хотя дома его пил с небольшой охотой. После обеда-ужина мы ещё долго сидели на кухне, разговаривали о всякой всячине и только к темноте уходили по хатам.   

   Так мы ходили на работу, выполняли нормы, кто мог или кто хотел, приходили усталые, долго сидели в кухне-столовой, рассказывали смешные истории, которые происходили с нами на поле, игрались с собакой Бобиком, который сразу стал завсегдатаем на кухне и был зачислен девочками на довольствие, а ещё девочки фотографировались верхом на лошади, на которой нам привозили продукты. Её распрягали и все по очереди фотографировались на ней верхом. Но у меня остались фотографии только Татьяны и Нели, да ещё кухонные работники с собакой Бобиком. Но помню точно был снимок, где Вера Дорошева сфотографировалась верхом на лошади с Володей Почтарёвым, так как она одна боялась усаживаться на лошадь, хотя лошадь нам выделяли самую спокойную.

   Для девочек-поваров было самым трудным поровну распределить пищу, так как приходили по очереди и последним могло не хватить. И девочки нашли выход. Сами придумали или кто подсказал, но я заметил, что, когда мы с дальнего поля приходили после всех, то нам наливали полные миски и доставались большие куски мяса. И тогда девочки по секрету пошутили, что те, кто рано приходит, те на полную миску не зарабатывают. А поскольку сильно не устают, не перетрудились, то и добавки не просят и это девочек возмущало, они думали, что их блюда некоторым не нравятся. Девочки-повора не понимали, что многие мальчишки просто бахвалятся и всерьёз их мнение не надо было воспринимать, приходилось девочек успокаивать, так как готовили они хорошо и вкусно, с учётом тех условий, в которых мы оказались.

   Два раза в неделю нам привозили арбузы или яблоки и у кого было желание, объедались арбузами или брали яблоки с собой в поле. Кушать всегда хватало, девочки-повора нас не обижали и с этой стороны у нас было всё нормально.

   Поскольку на кухне всегда был свет, то после ужина я оставался и записывал все впечатления за день, а иногда баловался и стихами. Писать стихи я начал давно, но как-то между школьными делами это не всегда получалось, а здесь, в Мосьпаново, столько тем, столько впечатлений, что грех было не делать какие-то наброски стихов, хотя цельные вещи не получались.

   Кроме стихов хорошо получались и зарисовки прозой и дневниковые записи, когда материал только накапливался, а при формировании темы могли получиться рассказы и для стенной газеты и для сочинения, которые часто были на свободные темы.

   Но больше всего записей получалось на текущие темы, где фигурировали девоки нашего класса, в том числе и мои размышления о наших отношениях с Татьяной. Вот только о талисмане я никогда в дневниках не писал, так как здесь, в селе Мосьпаново, я не хотел даже думать, что кто-то будет знать об этом таинственном для меня, событии.

   Но в этой тихой вечерней кухне, пахнущей разными вкусностями и приправленные не очень громкими переговорами девочек, мне так хорошо думалось и строки сами ложились на бумагу, что не хотелось прерываться и уходить куда-то в прохладную уже темноту от такой тёплой кухонной плиты. Особую прелесть этих поздне вечерних посиделок создавал фон лая собак на соседней улице, протяжное мычание коровы в соседнем с нами дворе, а где-то далеко слышны перекрикивание молодых голосов. Это местная молодёжь начала выходить на улицу.

   Девочки готовили на завтра полуфабрикаты пищи, чтобы утром пораньше сразу же начать приготовление пищи. Чувствуя закругление работ, я сворачивал свои бумаги и тоже уходил к месту своего проживания.
 

    Глава 78. Неуместная шутка или случайная подлость   
   
   Я обычно приходил в дом, где мы жили раньше своего соседа Вовы и всё, что происходило за день, я кратко записывал в дневник. Дневник или заметки для себя я вёл уже много лет. Иногда это были записки на отдельных листках, а иногда это были обыкновенные школьные тетради. На этот раз я тоже взял с собой обыкновенную школьную тетрадь в 12 листов, которую я начал ещё дня за два до отъезда из дома и считал, что её мне вполне хватит на весь месяц. Обычно я записывал все свои дела, но были несколько записей о моих одноклассниках, в том числе и о моих разногласиях с ними, но ничего такого, чего нельзя было бы читать всем в каком-нибудь литературном кружке. Часть этих записей тоже взята из моих дневников тех времён.

   Володя, проживавший со мной в одной хате, обычно задерживался с ребятами нашего класса, которые познакомились с местными ребятами и те им рассказывали, как живётся в селе. Местные ребята даже иногда угощали наших самогоном, конечно втайне от классного руководителя. А ещё ребята этой группки не очень хотели работать, у них уже с первых дней были самые низкие показатели по работе и вообще они старались как можно больше отлынивать, как бы назло классному руководителю.

   Бригада, в которой я работал, ребята из совхоза, все квартировали у женщины-самогонщицы и эта бригада была очень работоспособной, они у себя дома все время были связаны с работой в поле, где помогали родителям. С ними интересно было работать, можно было посоревноваться, хотя они соревновательную работу тоже не приветствовали, так как при монотонной физической работе да ещё и при соревновании, значительно быстрее устаёшь, они это понимали из жизни.

   Как-то так получилось, что я не попал в группу противников работы, но и с совхозскими ребятами у меня хорошего контакта не было, хотя я работал в их бригаде. Таких нас оказалось из ребят, человека три-четыре. Мы были сами по себе. Это был я, Анненков Арнольд или Нолик, Володя Почтарёв и Витя Ткаченко. Но это никак не влияло на работу, а вот досуг лично мне не нравился ни в одной, ни в другой бригадах. Признанным лидером группы противников работы стал Юля, а в группе ребят из совхоза был Ваня Подопригора.

   Девочки вообще распределились попарно и вместе вообще как-то не собирались, да и после работы им некуда было пойти. Дней через десять Неля заболела и её на попутной машине отвезли домой. В эти же дни Татьяна начала вызывающе встречаться с Юлей, несмотря на то, что я пытался с ней помириться и рассказать ей историю про «талисман любви», но она уже всё больше и больше от меня не только отдалялась, но и, как она мне намекала, что я недостоин её. Я это ничем не мог объяснить, кроме как каким-то влиянием Юли, а вот с какой стороны я не догадывался. И о каком тут «талисмане» могла быть речь, разве что «талисмане нелюбви», до ненависти, конечно, не доходило.

   Где-то ближе к окончанию работ, у меня вдруг пропала тетрадь с моими записями, она была у меня под подушкой. Сначала я думал, что я её куда-то положил в постель и нечаянно свернут всё вместе. Но когда всё тщательно обыскал, то понял, что мою тетрадь кто-то утащил. Но со мной жил только Вовка и к нам никто не заходил. В первый же день поисков, я его спросил, не видал ли он мою синюю тетрадь. Володя что-то промычал в ответ, он был немного замкнутый, но в разговор вступать и отнекиваться не стал. А я после этого больше его не спрашивал.

   Этой тетрадью и раньше вс интересовались, но чтобы взять и украсть, даже для какого-то «благого» дела против меня, .то уже было, я думаю, слишком. Да и что эта тетрадь кому-то давала, если даже там было что-то важное на нашем ребячьем уровне. Если бы это писала девочка о ком-то, то это можно было рассматривать как сплетню, в худшем случае, а если я излагаю свои мысли о себе, своих взглядах на какие-то события, то больше, чем глупостями это назвать нельзя. А я в это время и был глупым влюблённым в свою одноклассницу и то это мне могло только казаться, так как со стороны другого лица я не мог утверждать, что оно, это лицо,  меня любит, если речь шла о Татьяне.

   Но сам факт, что я квартировал вместе и доверял своему однокласснику, который меня морально обворовал, я представить не мог.Он, что сам не мог что-то написать о себе и своих товарищах? Мы с Володей Подлесным сильно не дружили, но часто собирались общими компаниями, ходили в кино, в лес, часто фотографировались вместе и я считал этого достаточным, чтобы считать его порядочным парнем и не сильно от него прятать свои записи, надеясь на его мужскую порядочность. Очевидно, я даже допускал, что он прочтёт тайно мои записи и будет знать мои сокровенные мысли, но я даже не допускал, что мои сокровенные мысли может кто-то украсть для совершения каких-то неблаговидных дел.

   Да и зачем Володе нужны мои записи, этого я никак не мог понять, но по тому, как он мямлил в ответ, на вопрос, не видел ли он моей тетради с записями. Причём, он даже удивился, ответив вопросом на вопрос:

    — Какая тетрадь? Никакой тетради я не видел, — хотя каждый раз меня спрашивал:

    — Что, всё записываешь? Не надоело ещё?

   Это были последние дни нашей работы, уже шёл ноябрь месяц, мы все подустали от этой бивуачной жизни, включая и повышенные физические нагрузки.


    Глава 79. Надо учиться выбирать друзей.

   Мне с детства хотелось иметь хорошего друга, а поскольку я в семье рос один, то это было самой заветной моей мечтой.

   Я как бы дружил в своём селе с соседскими ребятами, но это была примитивная детская дружба, когда мы через день дрались из-за каких-то мелочей, а я после этого очень сильно переживал и обижался, хотя для них очередная драка была делом обыденным.

   После приезда в посёлок у меня тоже появились новые друзья, с которыми я хотел дружить, но их родители почему-то считали, что я плохо влияю на их детей. Для большей справедливости, надо сказать, что моя мама тоже считала, что эти друзья на меня плохо влияют. Я ещё не догадывался тогда, что все родители, вопреки очевидным фактам, считают своих детей самыми хорошими, а плохие поступки они совершают под влиянием"плохих" друзей, даже ни разу не увидев этих друзей. Поэтому, у меня были эти друзья, как бы тайными.

   В младших классах я в своих компаниях был самым маленьким и все попавшиеся на шалостях мои друзья, всё сваливали на меня, а их родители кричали на всю сельскую улицу:

   - А это всё вон тот маленький поганец. Он оттого и не растёт, что всё время безобразничает и хулиганит.

   Когда я подрос и в шестом или седьмом классе обогнал по росту своих сверстников, то уже другие родители кричали во дворе:

   - А это всё вот тот, здоровый дылда, сбивает с толку наших детей, - и я снова всегда был виноват.

   Только значительно позже я понял, почему так всегда получалось. Я всегда отвечал за свои поступки сам и никогда не втягивал в это родителей, в то время, как мои друзья всегда бежали жаловаться родителям и те вступали в дворовые или уличные баталии. Что удивительно, эти родители уже этих своих взрослых детей так же рьяно по-уличному защищали от их жён и родителей их жён. С возрастом дети не перестают быть детьми.

   А тут ещё родители моих друзей по двору не разрешали своим детям хранить у себя дома наш общий дворовый спортивный инвентарь: мячи, городки, волейбольные сетки и другие. Это из-за того, что другие ребята со всего двора приходили брать спортивный инвентарь и надоедали. По этой причине всё хранилось у меня и даже моя бабушка знала, что кому можно было давать. И как только кто-то попадал мячом в окно, то не искали, кто ударил по мячу, а сразу выясняли:

   - Чей мяч? - и снова я был виноват, так как никто не хотел слушать о том, что мяч наш общий.

   Вот так всё складывалось у меня с дворовыми друзьями.

   Так длилось до восьмого класса, пока я не попал, по воле судьбы, во вновь сформированный класс, где меня мало кто знал и у меня появилась возможность выбирать друзей самому. Но я не умел это делать, хотя понимал уже, что друзей надо выбирать, а не хватать кого попало.

   В это время и появилась девочка Таня, которая не относилась ко мне предвзято, хотя и я о ней ничего не знал.

   Но мы как-то подружились и несмотря на косые взгляды учителей и Таниных родителей, начали встречаться по вечерам.

   Из одноклассников, я подружился с Ваней Подопригорой, который раньше учился в другом классе и жил не в посёлке, а в совхозе, в полутора километрах от школы. Ваня был отличником, ф я считал себя чуть-чуть выше середнячка, который во всю старается хорошо учиться и не доставлять учителям проблем, так как раньше таковых у меня был приличный послужной список, вплоть до приводов к директору.

   Но дружба с Ваней и дружба с Татьяной как-то шли мне на пользу и меня всё чаще и чаще вспоминали с позитивной стороны, чем замешанным в каких-то негативных поступках.

   Вместе со всем, меня это окрыляло и я старался подружиться ещё с рядом ребята новом для меня классе. И как раз в это время я понял, что надо понимать, что друзей не выбирают, как какую-то нужную вещь, а друзьями становятся, жертвуя какими-то своими правилами и соблюдая какие-то их правила.


    Глава 80. А где-то там, далеко.
 
   В последние дни октября 1956 года командование 239 гвардейского вертолётного полка, который базировался в это время в городе Каунас в Литовской СССР, получил приказ поступить в расположение командования Южной группы войск и перебазироваться в район Венгрии, где с 23 октября происходили венгерские события. Экипаж капитана Сухих, в котором старший лейтенант Миша Митликин был бортовым техником, перебазировался на запасный аэродром на территории Венгрии в первом эшелоне и уже с первых дней приступил к выполнению поставленных задач: перевозка раненых, переброска офицеров связи, разведка и перевозка личного состава. Это было впервые в истории вертолётной авиации СССР, что вертолётный полк в полном составе принимает участие в вооружённом конфликте. Сами задания не были новыми, полк перед этим, 10 сентября 1956 года во время учений с применением ядерного оружия мощностью 40 килотонн через 40 минут после взрыва, высадил десант 345 парашютно-десантного полка численностью 272 человека. Новым в Венгрии было — работа экипажей и звеньев в автономном режиме, когда нет достаточно технических средств обслуживания, а часто и питания для самих экипажей.

   Именно в этой командировке на вертолёте Миши Митликина разрушился подкос подредукторной рамы от больших перегрузок. Когда летели на задание к танкистам, за спиной экипажа раздался сильный хлопок и все подумали, что попал снаряд, обстрелы с земли в этом районе были частенько. Командир резко пошёл на снижение. Приземлились на небольшой площадке на каком-то пустыре на окраине городка, осмотрели вертолёт и увидели трещину подкоса подредукторной рамы, на которой держится вся трансмиссия и несущая система вертолёта. Сразу доложили в полк о поломке и свои координаты. Сказали — ждать. Осмотрелись, на всякий случай заняли круговую оборону, оружие и боеприпасы на борту были.

   Часа через полтора со стороны ближайших домов, которые были в двух километрах показались две фигуры, кажется, местные мальчишки. Значит, скоро появятся и взрослые. Один мальчишка остался сидеть в канаве, а другой побежал к домам. Ещё через полчаса от домов к вертолёту направились человек пять взрослых, но приближаться не стали. Экипаж решил запустить вертолёт, чтобы видели, что машина исправная, трещина этому не помеха. После запуска вертолёта незнакомцы побежали к домам, чтобы не оказаться на видном месте. Скоро их не стало видно.

   В это время на горизонте показался поисковый вертолёт. Экипаж обозначил себя зелёной ракетой и на поисковом вертолёте сигнальную ракету заметили. Вертолёт приземлился рядом, он привёз сварщика и оборудование для сварки. Для надёжности к раме в месте трещины приварили ключ 30 х 32. После выполнения всех работ решили взлетать. Сварочное оборудование перегрузили на отремонтированный вертолёт, который должен был возвращаться в полк. Вертолёт который привёз оборудование должен был лететь по его заданию, к танкистам, они уже заждались.

   Когда взлетели со стороны ближайших домов, куда убежали любопытные незнакомцы, раздались несколько винтовочных выстрелов и даже автоматная очередь, но вертолёты уже легли на курс в противоположную сторону, а через несколько минут полёта тоже разошлись в разные стороны.

   Вертолёт Миши Митликина благополучно приземлился на своём аэродроме, на следующий день самолётом привезли новую подредукторную раму, в передвижных авиационно-ремонтных мастерских её подготовили и установили на вертолёт. Уже через день отремонтированный вертолёт был облётан и экипаж стал забывать об этом приключении.

   И опять полёты, полёты. Уже пошли раненые, пришлось в грузовой кабине устанавливать носилки, а медики установили специальное оборудование.


   Глава 81. Таня в стане "недругов".

   Пятого ноября был понедельник, мы закончили работу в поле и Наум Моисеевич собрал нас в кухне-столовой, чтобы рассказать, кто как трудился. Оказалось, что мы в колхозе что-то заработали. Это от того, кто сколько выработал. Самая большая выработка была у Вани Подопригоры, он заработал 106 рублей. Чуть меньше было у меня — 95 рублей. Следующий Вова Биркин заработал 79 рублей, а остальные ребята и девочки где-то 65 и меньше. Но особенно никто не расстраивался, так как некоторые ребята вообще отлынивали от работы, так как нам не говорили, что будут платить за выработанные нормы.

   Уже ближе к вечеру за нами пришла машина, была она без тента и без скамеек. Мы просто сели все на пол кузова и нас повезли домой. Ехали уже в темноте, по каким-то просёлочным дорогам, а не через Чугуев. На полпути пошёл сильный снег и нас в кузове засыпало всех снегом, да и ноги начали затекать и неметь от неподвижного сидения на полу кузова. Затем шофёр не на ту дорогу свернул и пришлось ехать через чугуевский аэродром. Когда переезжали взлётно-посадочную полосу, на аэродроме включили посадочный прожектор и нас ослепило таким ярким светом, что в его лучах крупные хлопья снега казались голубыми. Было так красиво, что девочки завизжали от восторга.

   На следующий день мы отдыхали, отмывались, приходили в себя, 7 и 8 ноября были праздничные дни, а 9-го ноября мы пришли в школу на два дня и снова 11 ноября снова выходной и только 12 ноября начались полноценные занятия по расписанию. И вдруг на втором уроке у меня в парте я нахожу три вырванных листа из моих записей, которые пропали в Мосьпаново две недели тому назад. Я их узнал сразу, но не подал вида, а вложил эти листки в один из учебников. Но что было самое странное, что после этого Юля и его сотоварищи-заговорщики, а также Татьяна начали непрерывно наблюдать за мной и думая, что я не увидел тех тетрадных листов, на следующей перемене подложили ещё два листа из моей же тетради, а один листок Юля передал с первой парты на последнюю для Коли, разумеется, чтобы многие читали этот текст. Но, к счастью, там были такие отрывки, что никто ничего не понял и «фокус не удался».

   Из всего из этого, для меня самым обидным было то, что в этом принимала участие Таня. Правда, я не знал в каком качестве она в этой травле участвует, но тот факт, что ей сказали, что это мои дневники, является неоспоримым, так как там упоминалось несколько раз её имя и что я с ней встречался, хотя это и не было ни для кого секретом, особенно в нашем классе.

   Уже на следующий день одна из всезнающих одноклассниц, Галка, по секрету рассказала мне, что эту тетрадь у меня стащил Вова, который квартировал вместе со мной, и они всей группкой читали её ещё в Мосьпанове, на кукурузном поле. Затем тетрадь оказалась у Юли и он решил меня шантажировать и обязательно показательно для Татьяны. Я попытался что-то спросить у Нели и Инны, но они вообще были не в курсе, так как Неля раньше уехала из колхоза, а Инна вообще этим не интересовалась. А вскоре об этом все забыли.

   Внешне я не обращал внимания на эту суету, хотя не очень приятно, что твои одноклассники и даже друзья, в прямом смысле, уворовали твои личные дневники, правда не бог весть какие, и читают твоему другу. Читают выборочно и с комментариями. А Татьяну до этого я считал своим другом. Да и вообще, если они разорвали ту тетрадку, а это ведь моя тетрадка, то могли и добавить в неё разную чепуху и сказать, что это написал я. А там ведь ничего не было, кроме как о работе нашими бригадами и что я об этом думаю. Недаром эти листки никто не стал читать, когда их передавали по партам с первого на последний ряд. Да и время для передачи выбрали не очень удачное, когда учитель объяснял новый материал.

   А для своего самоуспокоения я опять выбрал вариант, который мне когда-то внушила бабушка, что читать чужое — большой грех. Я хотя и не очень во всё это верил, но почему-то был убеждён, что сама жизнь этих ребят, за эту маленькую подлость, когда-нибудь накажет. Вот только мне не хотелось, чтобы жизнь за это наказывала и Татьяну, я всё-таки надеялся, что она в этом деле была ни при чём. Я, конечно, успокаивал себя, хотя точно знал, что Татьяна эту тетрадь видела, о ней знала, что она моя, и возможно даже читала, до того, как её разорвали на листочки и подбросили мне. А иначе, зачем она наблюдала за мной, как я отреагирую на эти скомканные листочки, подброшенные мне. Мне кажется, что она не понимала сначала во что ввязывается, а затем ей самой стало неудобно уже выходить из игры. Ведь она всё время за что-то пыталась «наказать» меня любым способом.

   А было время, когда Татьяна относилась ко мне хорошо и даже снизошла до «талисмана». И мне не хотелось верить, что Татьяна меня предала просто так. Вероятно я стал ей неинтересен. Но могла бы сказать. Значит она ещё и не такая храбрая, как мне казалось. 

   Но для меня этот инцидент не прошел бесследно. Сначала я простудился и заболел, неделю лежал дома с температурой, а когда пошёл к врачу за справкой, то он подробно меня осмотрел, долго спрашивал о режиме дня и сказал, что если у меня будет сильное напряжение (и истощение) и я буду давать себе большие нагрузки на уроках физкультуры, то мой организм может не выдержать. Ибо физические нагрузки для организма такие же, как и моральные или учебные. Это я ещё не рассказал доктору, что во второй половине дня я работаю по 6-8 часов в библиотеке. Но доктор меня всё-таки напугал сильно. После этого я стал ещё чётче соблюдать режим дня, особенно режим отдыха и сна.

   Но я не оставлял надежды разобраться с Татьяной относительно «талисмана». Скоро Новый год и Татьяна стала как заводная, стала какая-то нервная и с ней невозможно стало разговаривать. Все мои попытки проваливались. Но и с другими одноклассниками она вела себя также, в том числе и с Юлей. Более менее как-то уживалась с Луизой и то за одной партой с ней садиться не хотела.

   Наступили предновогодние дни, а впереди был Новый год и новогодние каникулы, все наши одноклассники разбрелись и никого не было видно. Перед Новым годом по телевизору шёл новый кинофильм «Карнавальная ночь» и меня пригласили посмотреть. Я решил ни на какие новогодние праздники я не пойду, да и после такого фильма идти никуда не хотелось.

 
   Глава 82. Отчаяние.

   В предновогодние дни наступающего 1957 года я впал в затяжную депрессию, хотя внешне этого старался не показывать даже Ване Подопригоре, с которым мы дружили. Больше всего меня беспокоила потеря записей, которые я делал в селе Мосьпаново, где мы помогали колхозникам убирать кукурузу. Там я начал писать несколько рассказов о своих одноклассниках, когда коротал вечера на кухне, где было тепло и был свет. В этой тетради было около двух десятков  стихов и наброски рассказов, которые я хотел прочесть Татьянен, если бы удалось поговорить с ней о "талисмане". Разговор об этом я всё время откладывал, в ожидании удобного времени, когда у неё будет хорошее настроение. Как мне казалось, это были на то время одни из лучших моих стихотворений, которые теперь оказались безвозвратно утеряны, так как это были только черновики.

   Да и с Татьяной всё как-то не ладилось. То она встречается со мной, то по несколько дней не разговаривает, обижаясь за что-то. Думаю, что для неё никто больше таких стихов никто не напишет.

   Мне казалось, что под влиянием дружбы с Татьяной, я могу начать писать не только заметки в стенгазету и хорошие сочинения на свободные темы, но и рассказы, а то и стихи.

   В Мосьпаново, вместе с физическими нагрузками, мне приходили в голову и разные сюжеты рассказов и стихов, которые я выкладывал на листы бумаги. Здесь меня ничто не отвлекало. Делаешь машинально физическую работу и обдумываешь какой-нибудь сюжет. Но всё получалось не так, как мне хотелось.

   И вот теперь я похож на человека, у которого всё развалилось, что он делал несколько месяцев. Сегодня я не знал, как мне поступить. Бросить все мои затеи или начинать сначала. Особенно меня беспокоило, что на тех листках, из моей пропавшей тетради, которые ходят сейчас по классу, кем-то распространяемые, появятся стихи, где явно видно, что они посвящены Татьяне. Хотя там и не упоминается её имя, но есть заметки, что они написаны для Т.Н.

   Но шли дни, появлялись отдельные листки из моего дневника, листки с обрывками рассказов, но листков со стихами так и не появилось. И я размышлял, что тот, кто подбрасывает эти листки или хочет, чтобы Татьяна прочла стихи, посвящённые ей, или уже показал стихи Татьяне и она их забрала себе, чтобы скрыть тот факт, что ей посвятили стихи. И того и другого варианта мне бы очень не хотелось.

   Во время работы в колхозе Татьяна хотя и выдерживала характер в отношении меня, но иногда на неё находило просветление и она становилась сама собой. Когда я фотографировал наших девочек на кухне, то она, как бы имеющая право на меня, руководила этим процессом. После того, как я сфотографировал Нелю Вовьянко верхом на лошади, на которой нам привозили продукты, то Татьяна тоже взобралась на лошадь и скомандовала: о - о Теперь фотографируй меня. После этого она пыталась помешать мне фотографировать ещё кого-то и это ей удалось.

   Правда, Володя Почтарёв, в ведении которого была лошадь, отстранил Татьяну и усадил на лошадь Веру Дорошеву, которая готовила нам обеды. Но Вера испугалась и Володе пришлось тоже взгромоздиться на лошадь. Так я их вместе и сфотографировал под общий смех ребят, которые были в это время около кухни. Татьяна же было недовольна, что ей не удалось покомандовать.

   Вспоминая все эти эпизоды, я всё время ждал появления листков со стихами и это меня застовляло нервничать, вплоть до какого-то отчаяния, так как я не мог прогнозировать, в каком виде тот, у кого мои записи, может их преподнести. Будет это подброшено мне, кому-то из одноклассников или кому-то из учитилей, например, учительнице по русской литературе, как демонстрация моих попыток заняться литературной деятельностью. Последнего я почему-то боялся больше всего, хотя внутренне и понимал, что учительнице будет приятно, что её ученик увлечён, хотя и на любительском уровне, её предметом. Но почему-то боялся именно этого, считая, что это не мужское дело.

   Я не помнил точно, сколько листов в моей тетради было исписано, мне казалось, что их в классе появляется больше, чем у меня было исписано в тетради. Я стал опасаться, что может появиться какая-нибудь фальшивка, так как эти распостраняемые листки из моих записей распространялись инкогнито и я не все их видел. Некоторые ребята и девочки отдавали эти листочки мне, не находя в них ничего особенного, а некоторые на них не обращали внимания или просто вкладывали себе в портфель, а затем забывали о них.

   Но я не забывал об этих распространяемых листках, они меня постоянно тревожили. Я уже в каждом листке в руках одноклассников  видел свои листки из моего дневника, хотя это были совсем неизвестные мне записи и вообще не относящиеся ко мне. Это уже не одну неделю держало меня в напряжении.

   Так прошли ноябрь, декабрь и только к середине января я как-то свыкся с этим отчаянием и уже не обращал ни на что внимания, поняв, наконец, что для остальных эта история с моими дневниковыми и литературными записями давно стала забытым эпизодом из школьной жизни девятиклассников. Эту историю заслонили другие события, но для меня она пока "кровоточила". Да и Татьяна своим поведением подбрасывала иногда дров в топку наших отношений, разжигая его так, что искры летели кругом, задевая и других одноклассников. Теперь уже всё чаще и чаще ни я, ни Татьяна не пытались скрыть недовольство друг другом. Правда, мне приходилось сдерживаться, так как я ещё надеялся, что между нами можно что-то восстановить, учитывая мою слепую влюблённость в неё, которая не проходила и моё упрямство не принимать её капризы всеръёз.

   Как-то подходит ко мне Ваня Подопригора и говорит:

   - Лёшка, это твой почерк? Мне кто-то вложил в книгу этот листок с моей фамилией. Мне кажется, что он исписан твоим почерком, но мне не очень понятно о чём это.

   И тут мне пришлось рассказать Ивану во всех подробностях, что произошло в Мосьпаново и, что меня беспокоило всё это время. Мы хотя и дружили с Иваном, но о проопаже тетради с записями и о подбрасываемых листках я ему в подробностях не рассказывал. Очень уж это личное было, как я считал. А тут взял и всё выложил. В ответ он ничего лучшего не придумал, как сразу меня огорошить:

   - Да забудь ты эту тетрадь и не переживай. Заведи себе новую тетрадь и демонстрируй её и всем, что ты туда всё про всех записываешь, как для стенгазеты. Ты же это умеешь. Они все и отстанут от тебя, поверь мне.

   Сказал он это, как всегда, просто и даже грубовато, что меня даже несколько обидело:

   - Тоже, называется, друг. Нет бы посочувствовать моей беде, так он ещё и насмехается.

   Но уже через несколько часов я вернулся к разговору с Иваном и подумал: о - о А что, Ваня, как всегда, прав. Сколько можно переживать о тетради, которой уже нет. Она вся разошлась на листки и их не собрать. Да и листки эти уже закончились, нечего подбрасывать моим доброжелателям.

   А я решил завести новую тетрадь для записей, как посоветовал Ваня, и теперь уже на виду у всех делал записи в эту тетрадь.


   Глава 83. Комсомольская рекомендация.

   Сразу после каникул все пришли в школу отдохнувшие посвежевшие и всё завертелось вокруг вступления в комсомол.

  Классное собрание в 9-м «Б» классе. Наш классный руководитель, Наум Моисеевич Хусид, уставший нас агитировать вступать в комсомол, решил это доверить «молодым» комсомольцам нашего класса. Неля Калмыкова, Таня и Луиза  уже стали комсомольцами и ходили с комсомольскими значками на школьных форменных фартучках. Первой слово предоставили Тане. Она говорила о том, как ответственно быть комсомольцем, как это дисциплинирует. Говорила о том, что молодёжь должна быть в первых рядах строителей коммунистического общества. Вспомнила о комсомольцах Магнитки, первопроходцах целинных земель и сделала вывод, что каждый уважающий себя молодой человек должен быть членом ВЛКСМ, а мальчикам так и вообще стыдно бегать от ответственности. Неля от предоставленного слова отказалась, сказав, что полностью согласна с Татьяной. Она была не сильный агитатор. Затем предоставили слово Луизе. Она у нас всегда имела постоянные ответственные общественные поручения: была старостой класса, ответственной за разные предметы, членом санитарной комиссии и другие. Говорила она всегда увлеченно, громко, отчаянно жестикулируя руками и это всегда получалось убедительно. Так было и в этот раз. Она начала с того, что обвинила нас, мальчишек, в пассивности к общественным поручениям и в том, что нам нельзя доверить ни одного серъёзного дела. Затем перешла на конкретные личности, не жалея ни своих подруг, в том числе и выступавших перед ней Татьяну и Нелю за плохую агитацию и пригрозила, что, если хорошо успевающие ученики нашего класса не будут вступать в комсомол, то с каждым будут беседовать на школьном комитете комсомола. Несмотря на то, что было непонятно, какое отношение к нам имеет школьный комитет комсомола, если мы еще не комсомольцы, мы активно начали нападать на Луизу с вопросами. И само собой получилось, что мы уже почти готовы вступить в комсомол, вот только нам не совсем подходит точка зрения Луизы.

   Этим и воспользовался наш классный руководитель. Он усадил Луизу на место и начал сам издалека, что каждое общество должно иметь цель и каждый человек в обществе должен иметь свою цель. И у комсомола, как части общества, есть цели и программа для достижения этих целей и вот с этой программой надо ознакомиться, а затем её можно обсудить. Программным документом комсомола является Устав, который нам и предложила Луиза. На этом мы и завершили наше собрание, решив, что на следующей неделе приглашаются на собрание уже не все, а лишь те, кто желает вступить в комсомол и обсудят все вопросы.

   Раньше я как-то не задумывался о комсомоле и, что мне надо будет вступать в комсомол. Видел ребят в школе с комсомольскими значками, я их знал как хороших ребят, а вот ребята без комсомольских значков казались мне немного хулиганистыми, которые часто дерутся и в школе, и в других местах на посёлке. Вот по этим причинам я и считал, кто достоин быть комсомольцем, а кто нет. Многих комсомольцев я видел в библиотеке и в читальном зале, а ребят без комсомольских значков в основном в курилке и в биллиардной, где играют на деньги.

   Во время собрания я сидел, как всегда, на первой парте левого ряда (парты стояли в три ряда), у окна, полуобернувшись назад и тихо переговаривался с Нелей Вовьянко и Инной, сидевшими на второй парте этого же ряда. Обычно мое место было на третьей парте, но иногда, когда учителя давали слабинку или на собраниях, я с их молчаливого согласия пересаживался на первую парту, перед столом учителя, где в одиночку сидел Витя Ткаченко, куда его «пристроил» классный руководитель за его неуёмную энергию, чтобы «эта энергия» всегда была на виду. Меня тоже иногда ссылали к нему. Это произошло не сразу, а как-то уж очень постепенно. На четвертой парте этого ряда сидела Таня, с которой мы вели долгую и изнурительную борьбу по нескольким направлениям: репликами, мимикой, легкими тумаками, легкими уколами остро отточенных карандашей и так далее. При этом отчаянно и непрерывно, надоедая учителю, жаловались друг на друга, чтобы привлечь внимание класса, а заодно и втянуть как можно больше людей и подольше в дискуссию. Некоторым учителям эта игра надоедала и они пересаживали меня на первую парту, где одно место всегда было свободным. Там я был под более пристальным контролем и на некоторое время успокаивался, так как необходимо было адаптироваться к настроению соседей.

   Был вечер. Шёл мелкий пушисто-бархатный снежок, роясь, словно мухи, вокруг ламп уличного освещения и мягко опускаясь на землю. Ветра совершенно не было и мороз поэтому не казался сильным. Я вышел раньше, чем всегда. Мне хотелось обсудить с Таней сегодняшнее классное собрание и принять самому какое-то решение: вступать в комсомол или подождать и подготовиться получше, казалось, что на любой вопрос я ответить не смогу, а по другому я уже сегодня не умел. Татьяна ведь была уже комсомолка и её мнение для меня много значило. Почему-то я был уверен, что она думает точно так же.

Не встретив её «на нашем круге» (хотя других ребят было много) и не получив подсказки о её местонахождении, я свернул к дому культуры или, как мы его часто называли, «клубу». Таня стояла у входа с Нелей Калмыковой и Луизой. Увидев меня раньше неё, они взяли её под руки и повели в мою сторону, а не доходя метров пять, вывели на раскатанную детьми тропинку в снегу, сильно подтолкнули, так, что она подъехала прямо ко мне и не останавливаясь столкнулась со мной, а когда остановилась, то мне показалось, что она какая-то непривычно тихая, с опущенными «по швам» руками, смотря чуть вверх на меня в упор, словно говоря, что ей сегодня придется решать вместе со мной что-то очень для нас важное.

   Не понимая её настроения, но чувствуя что-то необычное, я начал разговор о нашем собрании. Она как-то странно на меня посмотрела, искоса, наклонив голову и сказала, как отрезала:

    —  Если ты будешь недостойным комсомольцем, я заберу свою рекомендацию обратно!

   Я забыл сказать, что одну из рекомендаций при вступлении в комсомол я получил от Татьяны. Тогда она была такая вся сияющая, что написала мне рекомендацию, что мне стало как-то даже не по себе. Сейчас я вспомнил этот момент и не знал, что мне ответить. Смог лишь сказать:

- Тебе не придётся забирать свою рекомендацию.

   Далее разговор продолжился какой-то странный. Таня начала говорить о том, что нам теперь придётся встречаться значительно реже, так как ей надо больше заниматься уроками. Здесь я уже не выдержал:

- А мне не надо заниматься?

   Она промолчала, начав ковырять снег носком ботика и не глядя на меня. Я чувствовал, что она начинает очередную ссору или игру в молчанку, которая обычно тоже заканчивалась ссорой. Такое уже не раз было. Мы подолгу не встречались, хотя и жили в одном доме, в разных подъездах, затем мы как-то опять мирились и всё продолжалось опять.

   В этот вечер мы не поссорились, но разговор у нас не получался и мы больше молчали, каждый думая о своём, изредка выдавливая из себя ничего не значащие предложения. Затем, прохладно попрощавшись, разошлись по домам.

   Был февраль 1957 года. После того, как нас приняли в комсомол на школьном комсомольском собрании, нам надо было ехать в райком комсомола, где нам должны вручить комсомольские билеты. В Чугуев мы поехали через неделю. Из нашей школы, из трёх девятых классов, нас собралось пятнадцать человек. В этот же день принимали ребят и из других школ района. Перед вручением комсомольских билетов, члены райкома комсомола тоже задавали разные вопросы и мы стояли в коридоре и узнавали, кому какие вопросы задают. Процесс это затянулся и остались мы вчетвером: я, Ваня Подопригора, Инна и Неля Вовьянко. Когда нас пригласили на заседание, в коридоре никого уже не было, а когда мы пришли на автобусную остановку, то начало темнеть, на улице зажглись фонари, а последний автобус уже ушёл и все, кому раньше вручили комсомольские билеты, уехали домой.

   У нас не оставалось выбора, кроме, как идти пешком, а это более 8 километров, ночью через поле и лес. Пошли напрямую и вышли как раз в то место, где сегодня корпуса бывшего завода топливной аппаратуры (ЧЗТА). Тогда там было сплошное поле, примыкавшее к военному аэродрому Чугуевского лётного училища.

   Мы пошли по снежной целине, хотя снег становился всё глубже и глубже. Было уже совсем темно и мы поняли, что оказались далеко от дороги, посреди поля, поэтому решили идти прямо через аэродром. Уже и радиолокатор остался у нас слева и позади, уже мы прошли пустые корпуса пионерлагеря, а дороги, ведущей к посёлку, всё не было. Мы перестали шутить, чувствовали, что немного заблудились и идти по снегу было очень тяжело, да ещё мы сильно продрогли на ветру, который дул нам в лицо.

   За пионерлагерем мы чуть не скатились в глубокий овраг, где летом местные жители брали глину. Пришлось повернуть круто влево и тогда мы вышли на дорогу. По дороге уже было идти веселей, мы уже смеялись над нашими приключениями и дурачились, радуясь, что не остались в поле и не свалились в овраг. Дорогу до совхоза, а затем и до посёлка мы одолели быстро, часто бежали, подпрыгивая, чтобы согреться.

   На следующий день Инна и Неля заболели и пришли в школу только через несколько дней.

   Так завершилась наша поездка в райком комсомола, где нам вручали комсомольские билеты. Приключения, почти как у первых комсомольцев, но в молодости всё это воспринимается как-то проще, буднично, что ли, само собой разумеющееся. А сейчас, кто-то пошёл бы пешком из центра Чугуева на Эсхар ночью, в феврале, через заснеженное поле и лес?    

   Март 1957 год. Татьяна стала как-то постепенно отдаляться. Да и я начал понимать, что дело не в самой Тане, а в каком-то постороннем влиянии, я так полагал, со стороны её родителей. Моей личностью начали интересоваться её родители и, очевидно, их влияние, типа, рано тебе ещё встречаться с мальчиком, дружи со всеми, было для неё решающим. Я это чувствовал по тому, как Таня иногда останавливалась и внимательно, как бы оценивающе, меня рассматривала, после чего отмахивалась рукой, как бы отгоняя какие-то мысли, но ничего мне не говорила, а загадочно улыбалась. После этого у неё портилось настроение, как будто у неё не сходился ответ в решённой уже задаче. Её семья переселилась из школы в наш дом, но в другой подъезд и ко мне и моим родителям было привлечено внимание её родителей и это внимание, думаю, было не в мою пользу.

   Отец Тани, учитель зоологии, несколько раз останавливал меня в школе, как бы для какого-то внушения, но поскольку я был уже послушным и успевающим учеником, то он мне только что-то советовал, а я, зная, что это отец Тани, со всем соглашался. Подсознательно я понимал, что отношение ко мне со стороны её родителей не совсем равнодушное, чего бы мне хотелось, а, как бы говорящее:

    - Ну, что тебе, парень, от нашей Тани надо? Мы бы другого для неё желали друга.

   Я эти намёки понимал всё яснее и чётче, но поскольку сама Татьяна этого мне не говорила, то и я держался до последнего. Просто у меня был такой принцип: держаться до последнего. Этому меня учили в книгах, которые я читал, например, в романе А.Каверина "Два капитана", где девиз был: "Бороться и искать, найти и не сдаваться". И не могли меня заставить отказаться от этой девчонки даже её родители. Я считал, что моя правда сильнее.


   Глава 84. Мне не нравится быть трудновоспитуемым

   Ещё задолго до наших с Татьяной раздоров, она мне не один раз говорила, что займётся моим перевоспитанием. И я сэтим соглашался, не совсем понимая, что за этим последует. Но как только мы начали встречаться с Татьяной, меня остановил её отец в коридоре школы за то, что я бежал и, как бы между прочим, спросил из какого я класса и как моя фамилия. Я уже знал, что это её отец, но не придал этому случаю особого значения, мало ли кто мне делает замечания. Но замечания-то как раз никакого и не было, а был только расспрос, кто я такой и из какого класса. Да, ещё он внимательно меня изучал цепким своим взглядом.

   Вот после этого Татьяна и сказала мне, что, если я буду плохо себя вести, то она вынуждена будет меня перевоспитывать, с чем я не согласился:

    — Я и так меняюсь почти с каждым днём в лучшую сторону.

   Так мне казалось.

   Это я позже понял, что её папа, Андрей Степанович, мог поговорить с моим предыдущим классным руководителем, Марией Алексеевной Смутиной и она сказала, как всегда, что я «трудный» подросток, хотя я был больше упрямым подростком.

   Именно это и подвигнуло Татьяну смотреть на меня, как на «трудного» подростка, которого ей захотелость перевоспитать. Не сделать из меня идеального ученика, а перевоспитать меня под себя, чтобы я исполнял всё, что она мне прикажет. А приказывать она умела, хотя я не совсем понимал, откуда у неё такое желание мной командовать.

   Со временем эта моя неуступчивость и привела к тому, что я не поддался её методам и она стала искать другие объекты, которые ей могли поддаться в этом перевоспитании. Так она вышла на моего одноклассника, Юлю, который сразу принял её игру и даже переиграл её. Они заигрались в воспитателя и в воспитуемого, тем более, что Юля на меня был в обиде за то, что я когда-то раньше его познакомился с Татьяной, а я обиделся на Татьяну за то, что она начинает  на меня давить, чтобы я выполнял все её капризы. А капризы были всё более детские, с тем не дружи, с теми девочками не разговаривай, с теми не участвуй в каких-то кружках и тому подобные.

   Когда мы приехали из колхоза, Татьяна полностью переключилась на Юлю, который ещё в колхозе начал делать вид, что он никому не подчиняется, никого не слушается, а только Татьяна может его уговорить.

   Да и к отцу Татьяны, он уже преподавал у нас зоологию, Юля нашёл подход сразу, учил его предмет и отвечал только на «отлично», за что Андрей Степанович его хвалил и ставил в пример.

   Я же всё больше и больше шёл в «разнос» и не очень желал даде вступать в игру «перевоспитания», тем более, что сам понял — надо как-то меняться в лучшую сторону. К этому времени я стал почти отличником и у меня не было никаких замечаний по поведению. В каком-то смысле, я стал почти «любимчиком» у многих учителей и ко мне очень хорошо теперь относился классный руководитель.

   Татьяну же не устраивало, что я меняюсь к лучшему по отношению ко всем, а она хотела, чтобы перевоспитывала меня именно она. Но когда Таня нашла более податливого, как ей казалось, Юлю, то я стал ей более не нужен, как объект перевоспитания, а дружбой со мной она уже не очень дорожила, это было — второстепенное.

   Однажды, учительница физики, Людмила Михайловна, увидев, как Татьяна со мной разговаривает, сказала мне:

    — Лёня, ты не позволяй Тане так к тебе относиться. Она тебя, — здесь она запнулась, но быстро продолжила, — не уважает.

   Но я понял, что сначала она хотела сказать:

    — Не любит, — но тактично воздержалась и сказала:

    — Не уважает.

   А к этому времени, я уже как-то и не думал, любит Татьяна или не любит меня, хотя моя влюблённость всё ещё не проходила. Я уверен был только в одном, Татьяна для меня уже такой, как раньше, обожаемой мной, не будет, так как не подхожу ей в перевоспитуемые. Она не хотела быть с тем, кто был самим собой. Она искала того, кто всегда был для неё хорошим. А этого не могло быть. Таким можно быть, только если притворяться, но не очень долго. Мне не хотелось заменять наши начальные взаимные дружеские отношения в какую-то «дрессировку» меня со стороны Татьяны. Но с моей стороны ещё есть попытки наладить наши равноправные дружеские отношения, но это, очевидно, только по инерции.

   Татьяна ещё несколько раз даёт мне понять, что, если я буду играть в её игру, то возможно, она и простит меня, но меня тоже понесло уже «в разнос». Глядя, как она успешно перевоспитывает Юлиана, я понял, что у меня мало шансов сыграть с ней в подобную игру и хотел восстановить с ней нормальные дружеские отношения, не зная зачем мне это надо, возможно, только для своего спокойствия. Но к этому времени Таня уже была спокойная и обо мне совершенно не думала, она успешно «перевоспитывала» не только Юлиана, но и других ребят и ей было всё равно, что со мной. Так, постепенно, мы проделали путь назад, становясь из друзей, просто одноклассниками и соседями по дому. Так мне казалось.


    Глава 85. Дружеские отношения обрываются.

   Я как-то уже привык, что Татьяна была всегда рядом со мной, хотя мы часто с ней ссорились. Затем мы мирились, затем снова ссорились и так было бесконечно, с тех пор, как мы начали встречаться.

   Получалось так, что, то ли я её терпел, то ли она не хотела от меня избавляться, но периодически мы прерывали наши совместные прогулки, затем их возобновляли, но в классе все знали, что у меня с Татьяной есть какие-то отношения. Нет, это не совсем те отношения, когда парень ухаживает за девушкой, а просто дружеские отношения, которыми мы не очень дорожим, раз часто и надолго ссоримся. Тогда Татьяна переключалась на другую группу мальчишек, а я, как уже раньше было, переключался на Нелю Вовьянко и Инну Левченко, с которыми я как бы "подружился", когда помогал в учёбе Инне, после того, как она сломала ногу, катаясь на коньках у нас на стадионе. Тогда я предлагал Татьяне помогать Инне вместе, но Татьяна наотрез от этого отказалась.

   В это время, первое полугодие в девятом классе, Татьяна сидела на четвёртой парте в первом ряду от окна, а мы с Анненковым Арнольдом, или просто "Ноликом", сидели на следующей парте.

   Татьяна была эксцентричной и ей всегда что-то не нравилось из того, что я или кто-то другой предлагал, особенно при решении задач по математике или по физике. Чтобы она "успокаивалась" и чтобы её отвлечь от разных там возмущений против моих предложений, я придумал эффективный способ, который её сначала раздражал, а затем успокаивал и она переставала возмущаться.

   Я затачивал остро-остро карандаш самой высокой твёрдости марки "KOH-i-NOR" или "КОНСТРУКТОР" и слегка прикасался острой частью к её плечу, чтобы она остановилась и не "выступала" с разными предложениями , которые обычно отвлекали нас от правильных решений. Укол карандашом обычно был "неслышимым" в разгар полемики и сначала чувствовался, как "что-то слегка укусило". А когда до неё доходило, что это касание карандашом, то она начинала меня колотить кулачком, за что ей делали замечание. Но она меня "не выдавала", хотя сама за это не раз была "пострадавшей" стороной.

   Это у нас с ней вошло в систему  и мы так периодически "развлекались", пока меня не пересаживали на первую парту этого же ряда, где с одиночестве сидел Витя Ткаченко или её на первую парту среднего ряда, где один сидел Юля Иошт. У Юли, как он говорил, было слабое зрение и врачи ему рекомендовали садиться на первую парту среднего ряда, прямо перед классной доской, чтобы не "портить зрение".

   После того, как мы приехали из колхоза, где мы были целый месяц и где Татьяна с Юлей, как бы "подружились", Татьяна однажды на меня сильно разозлилась и окончательно перешла к Юле за парту. Сначала это была шутка, что она ушла "от меня", а затем это всё превратилось в серьёзное противостояние или в какую-то "месть" для меня. Правда, эта "месть" для меня началась ещё в колхозе, в Мосьпаново, куда мы выезжали на уборку кукурузы.

   Там, в колхозе, она хотела, чтобы я её одну сфотографировал верхом на лошади. Но я сфотографировал её, а затем ещё и Нелю Вовьянко, которая не испугалась взобраться на лошадь и сфотографироваться верхом, хотя лошадь была очень спокойной и обычно её запрягали в телегу, когда нам привозили на кухню продукты из колхозного склада. Вот я этим моментом и воспользовался, поскольку запрягал и распрягал лошадь Володя Почтарёв или, как его звали наши девочки, "Почтарик".

   Вот из-за этой фотографии, что её сфотографировали не одну, Татьяна на меня сильно обиделась и после этого совсем перестала со мной общаться, а "переметнулась" теперь к Юле, который был рад , что он выиграл пари, которые мы сдуру с ним когда-то заключили.

   Не знаю, рассказал он об этом нашем споре Татьяне или нет, но и я и он понимали, что Юля в конце-концов "одержал в этом споре победу", в том смысле, что Татьяна теперь выбрала его и, как показало время, выбор этот был очень серьёзным.

   А уже после колхоза, когда Татьяна перешла на Юлину парту, моё "поражение" зафиксировал весь класс. Сначала это была шутка. Ну перешла на его парту и перешла, мало кто в классе пересаживается с одной парты на другую. А затем это всё превратилось в серьёзное противостояние .

   Нет. Не Юлиан перешёл на первую парту, а Татьяна перешла к нему, на первую парту с той парты, где сидела впереди меня. Вызывающе. Хотя Вероника Константиновна, учительница математики, дважды её возвращала на прежнее место, на четвёртую парту в ряду, который был у окна. Но Татьяна упрямо снова переходила на первую парту среднего ряда, к Юлиану, и Веронике Константиновне, и другим учителям, надоело с Татьяной бороться, всё-таки дочь учителя, и постепенно они оставили Татьяну в покое, которая так и "застолбила" это место за собою до окончания школы, на первой парте в среднем ряду.

   Постепенно этот эпизод сошёл на нет, но Татьяна иногда клала голову на парту и вызывающе смотрела на меня, торжествуя свою победу.

   А что мне было делать? Только констатировать, что Татьяна меня то ли "победила", то ли "наказала". Постепенно я с этим смирился, хотя и понимал, что здесь нет ни "проигравших", ни "выигравших", а произошло так, как всё произошло.

   И если мы с Татьяной просто дружили, не накладывая никаких обязанностей друг на друга, то теперь у Татьяны были "обязанности" выдерживать ту позицию, которую она заняла. Тем более, что в дальнейшем для меня эта ситуация стала настоящей "наукой", что можно ожидать от человека, в которого ты влюблён, может последовать любой поступок, который ему заблагорассудится и повлиять на него будет никак нельзя.

   Но здесь есть и много положительного, когда всё обрывается на начальном этапе. Если уже существуют какие-то причинные связи, то всё может быть значительно трагичнее и как показывает жизнь, всё может быть настолько серьёзно, что исправить ничего нельзя. В этом случае жизнь уже набело не построишь и приходится латать те дыры, которые создала сама жизнь.
   

   Глава 86. Когда жаворонок перестаёт петь

   Постепенно я начинал чувствовать, что Таня меня предаёт. Нет, она не была похожей на "предательницу" в прямом смысле этого слова, но по каким то мелочам я начинал чувствовать, как она меняется и, как она тяготится мною. Да и я начал уставать от борьбы с её всё новыми капризами или высказываемыми не удовольствиями. Было такое чувство, что она меня сравнивает с кем-то и я не выдерживаю этого сравнения, что её в общем то раздражало.

   Это не было предательство в прямом смысле, так как мы никаких клятв друг другу не давали. Но Таня с самого начала нашей дружбы не отторгала её, как это делали другие девочки-одноклассницы, которые сразу давали мне понять, что мы разные по характеру и я сразу это понимал, даже не спрашивая их, что, как и почему они так считают. Ну не интересен я для них и всё. Как и некоторые хорошие девочки для меня. И мы в дальнейшем были в хороших товарищеских отношениях.

   С Таней было несколько сложней. Она сначала обнадёживала на длительную дружбу, затем её что-то смущало в наших просто дружеских отношениях и она приостанавливала эти наши дружеские отношения. Через какое-то время она меняла своё решение и снова относилась ко мне хорошо, как бы приближая меня, а затем, словно по чьему-то совету, снова отталкивала меня, не объясняя ничего. Это было видно, как она выходила на встречи. Сначала это была простая заинтересованность, затем встречи были очень живыми и интересными, а затем она стала встречаться со мной как бы украдкой, словно прячась от кого-то. И так всё это усугублялось и усугублялось, пока она не оказалась в стане ребят, которым не нравилась моя независимость в классе.

   Особенно это явно выразилось после поездки в колхоз, где мы были целый месяц. Группа ребят из нашего класса отлынивала от работы, хотя большая часть старалась работать хорошо. Не то, чтобы в этой группе были лодыри, а так они самовыражались, чтобы быть не такими, как все. Примкнула к этим самовыраженцам и Таня, поддержав Юлю и других ребят.

   Постепенно это вышло в противостояние с классным руководителем, который делал замечания и тогда самовыражение переходило в протест.

   В противоположность самовыраженцам, ребята из другой группы были из совхоза и они никаких протестов не выражали, они привыкли к сельхозработам. Возглавил эту группу, которая преобразовалась в бригаду, Ваня Подопригора, с которым мы дружили. Разумеется, я примкнул к Ваниной бригаде и оказался в группе, против принципов которой, работать хорошо, выступала и Татьяна, пытаясь самовыражаться. Такая обстановка однозначно отвергла мою идею поговорить с Таней здесь, в колхозе о "талисмане".

   Я думаю, что у Татьяны были и другие "подводные камни", почему она поддержала Юлину группу в "самовыражении". Танины родители были тоже учителями в нашей школе и они вели предметы подобно тем, которые вёл наш классный руководитель и здесь, возможно сыграла обыкновенная ревность за своих родителей, в особенности за отца, который преподавал у нас зоологию и должен был ехать с нашим классом в колхоз, но поехал всё-таки классный руководитель, учитель химии. И поскольку Таня не могла прямо выступить против нашего классного руководителя, то она сделала это "под прикрытием" наших доморощенных протестантов, так как их интересы в этом сходились.

   Вот так мы с Таней и оказались в разных группах по принципиальным разногласиям и здесь я чётко почувствовал это постепенное "предательство" из-за того, что я не стал предавать своих друзей и своего классного руководителя ради её "принципов". Именно это стало раскалывать нашу дружбу, а не её выдумки о "не сошедшихся характерах и взглядах".

   Именно в это, не простое для меня время, я вспомнил, как меня в далёком, 8 лет тому назад, детстве предала моя двоюродная сестра. этот случай я всегда помнил, это меня угнетало и я всё время чувствовал свою вину, что я ошибся, когда доверился своему родственному человеку.

   Жили мы тогда в селе, мне было семь лет и осенью я должен был идти в школу, в первый класс. В этом же селе жила моя тётя катя, сестра отца с тремя детьми, мой старший двоюродный брат и две сестры. Во время войны хату их разбомбили и жили они на окраине села, в землянке, а после нашего отъезда из села они поселились в нашей хате.

   Но в то время мы ещё не думали уезжать из села и мы дружили с моей младшей сестрой Маней, которая была на год младше меня. Поскольку в то время, 1946-47 годы все жили не очень богато, то мой двоюродный брат Шура, он был на семь лет старше меня, занимался коллекционированием яиц различных птиц.

   Он выискивал гнездо какой-нибудь птицы, забирал из него свежие яички и выдувал содержимое. Таким образом, он разорял птичьи гнёзда и особенно ценились коллекции яиц редких птиц. Обычно, яйцо протыкается иголкой с двух сторон и через тонкую соломинку содержимое выдувается, а скорлупа остаётся невредимой.Затем пустая скорлупа высушивается и яйца один за другим нанизываются, как бусы на нитку, образуя гирлянду из разноцветных яиц. Получается красивая гирлянда, так как яички разных птиц имеют разные рисунки и разную раскраску, почти всех существующих цветов. Яички воробья, это маленькие с серыми чёрными мазками-крапинками, яйца вороны - грязно-зелёные с коричневатыми и чёрными мазками, а яйца ястреба красивого красно-бордового цвета с крапинками разного цвета. В целом - гирлянды получались очень красивыми  и мой двоюродный брат даже продавал их кому-то из любителей-коллекционеров из города и они довольно хорошо за это платили, особенно, если это были яйца редких птиц: кулика, чибиса, ястреба, коршуна и других пернатых.

   Мне, конечно же, было жалко, что гнёзда птиц разоряются, но в селе в то послевоенное время, было как-то обыденным делом, считалось, что птиц в лесу, в полях, на болота и в лугах много и разорение нескольких гнёзд, как и отстрел нескольких зверей, ничем природе не грозит.

   Семья моей тёти жила своей жизнью, а наша семья тоже жила - своей. Их отец погиб во время войны, а мой отец ещё не вернулся из плена.

   Весной я просыпался рано утром от пения жаворонка, который начиная свою замечательную песню, поднимался всё выше и выше, над нашим огородом, вблизи нашей хаты, а затем замолкал и камнем срывался вниз, выходя из этого пике у самой земли. Это был мой жаворонок, его гнездо было на краю нашего огорода, у самого поля. А ещё во дворе , в плетне, было гнездо малиновки и в соломенной крыше жили полтора десятка воробьиных семей, бабушка жаловалась на них, что они портят крышу. У самой же крыши на стене прилепилось гнездо ласточки, которые носились с большой скоростью вокруг. В середине огорода, в густых и колючих ветвях дикой яблони-кислицы каждый год гнездилась крикливая сорока, а через дорогу, в саду жили две семейки трясогузок, из которых одна пара разгуливала всё время на бугорке напротив хаты, а другая - на лугу, по ту сторону сада. Но самой большой моей гордостью было гнездо иволги, единственное на нашем хуторе, которое было словно привязанным на верёвочке.

   Всё это я охранял, слушал пение и щебетание своих птиц и защищал от любопытного кота, который был вездесущим. Особенно мне нравилось просыпаться под пение жаворонка и засыпать под копошение воробьёв в нашей соломенной крыше.

   В один из весенних дней я был у тёти Кати и мы с Маней кормили у них кроликов. Маня мне показала новую, этой весны, гирлянду из яиц и увидев скорлупы яиц жаворонка на гирлянде, я не удержался и похвастался, что и у нас в огороде гнездится жаворонок, который поёт по утрам. И тут Маня начала канючить, что никогда не видела живого жаворонка и хотела бы его увидеть. Ничего не подозревая, я пообещал показать ей живого жаворонка вблизи.

   Через пару дней Маня прибежала к нам утром, когда поёт жаворонок и снова начала упрашивать: покажи да покажи. Я повёл её на край нашего огорода, когда жаворонок заливался своей песней в самой вышине, казалось около самого солнца. Но вот песня его резко прервалась и он камнем упал вниз, недалеко от нас, вблизи своего гнезда и побежал по земле, такая маленькая птичка с хохолком. Маня стала просить показать ей гнездо, но я сказал, что гнездо жаворонка показывать ей не стану, после чего она обиделась и убежала к себе домой.

   Прошло два дня, я забыл про разговор с Маней и вдруг утром на третий день, я проснулся и не услышал пения своего жаворонка. Почувствовав что-то неладное, я сразу побежал к гнезду жаворонка и издали, чтобы не напугать птицу, посмотрел на гнездо. Гнездо было пустое, без яиц и казалось каким-то старым и холодным, а трава вокруг него была измята, как будто здесь прошло стадо коров.

   Я со слезами на глазах побежал жаловаться бабушке, что гнездо нашего жаворонка кто-то разорил. Бабушка меня успокоила и спросила, кому я показывал гнездо. Я сказал, что никому не показывал, а только мы с Маней смотрели, как наш жаворонок падал камнем на землю. Тогда мне бабушка рассказала, что жаворонок поёт над своим гнездом и падает в его сторону. Если хорошо поискать, то можно его найти и я сам навёл Маню и они с сестрой Ниной и братом Шурой могли отыскать гнездо и разорили его, чтобы взять яички из гнезда для своей гирлянды.

   После этого я каждое утро просыпался без пения жаворонка и с чувством вины, что жаворонок перестал петь.

   Теперь, став уже почти взрослым, просыпаясь, я чувствовал, что у меня с Таней происходит такое же, "мой Жаворонок" перестал петь. Я чувствовал то, что и тогда, обман и "предательство", когда меня предала двоюродная сестра, разорив гнездо моего Жаворонка.

   Теперь, через много лет, мой Жаворонок снова перестал петь, словно в отместку за то, что я тогда не смог сберечь гнездо того жаворонка от разорения моей двоюродной сестрой. И я теперь более остро переживал, как обидно и больно, когда жаворонок перестаёт петь. Нет, это не звуки и не ощущения. Это что-то более глубокое, чем обида и сожаление. Это кажущее крушения надежд этой весной, как и прерванная песня той далёкой весной того жаворонка. Теперь надо ждать новой Весны, когда к тебе прилетит новый Жаворонок, совьёт себе новое гнездо, наладит новую жизнь и снова запоёт свою прекрасную песню. А тот жаворонок уже никогда сюда не прилетит.

   Я понимал, что послушать жаворонка можно всегда, выйдя в поле и подняв голову. Всегда там, где-то в зените, можно услышать пение жаворонка, но это будет уже не тот жаворонок, с которым ты сжился, это другой жаворонок, поющий для кого-то другого, а это уже приносит радость песни, а не радость ощущения, что это родственное существо, которое радуется жизни вместе с тобой. Когда теряешь песню Жаворонка, это очень обидно, но, когда теряешь Песню, казавшегося тебе близким, человека, это в несколько раз обиднее и больнее.


   Глава 87. Опасные приключения.

   Когда девочка Таня появилась в нашем классе, то она мне понравилась и мне захотелось с ней подружиться. Прошло не так много времени и мы начали встречаться по вечерам. Мне казалось, что я приобрёл друга, что мы по настоящему дружим, но в то же время я чувствовал, что всё это не совсем так.

   Вечерами мы встречались, гуляли по улицам нашего уютного посёлка, о чём-то разговаривали, но дружеских бесед как-то не получалось, были какие-то настороженные монологи.

   Когда я дружил с мальчишками-одноклассниками, то у нас всегда были какие-то секреты от других, мы что-то затевали, куда-то ходили, о чём-то размышляли и мечтали, но с Татьяной было всё не так. Даже в кино она не соглашалась со мной идти.

   Мы встречались, разговаривали только о том, что было в классе днём и немного говорили об уроках. Иногда просто шли и молчали. Нет, мы молчали не потому, что нам нечего было сказать друг другу, а, вероятнее всего, по причине отсутствия дружеской откровенности и непосредственности, на которую я надеялся. Да и я довольствовался тем, что девочка, которая мне нравится, встречается после уроков со мной. Да и мне не хотелось задумываться, что это - дружба или встречи, чтобы как-то убить время. Я даже не задумывался, что это всё может в один миг прекратиться и считал наши встречи с этой девочкой взаимными симпатиями друг к другу. Так думал я и надеялся, что так думает она, хотя прямые вопросы ей об этом старался не задавать, очевидно опасаясь, что ответа не будет или будет такой ответ, что мне не понравится.

   От прямого вопроса о нашей дружбе меня останавливал тот факт, что темы наших разговоров ограничивались самой Татьяной, как только я пытался их расширить или задавать ей вопросы. Такими темами могли быть разговоры об уроках, домашних заданиях и некоторых событиях в классе или в школе. Эти ограничения часто вызывали отторжения с её стороны. Мне приходилось замолкать на половине предложения, как только Татьяна делала какое-то предостережение возмущённым восклицанием, чтобы я об этом не говорил или не спрашивал. После этого она надолго замолкала и я не знал, как её вывести из этого молчаливого тупика.

   Иногда у меня проскальзывала мысль, что это у нас с ней никакая не дружба, а просто встречи "напоказ", что она уже, как взрослая, встречается с мальчишкой и имеет возможность этим мальчишкой помыкать, что никак не походило на дружбу. Иногда у неё было прекрасное настроение, она чему-то, своему, радовалась и тогда у неё были моменты какого-то озарения, когда она мне что-то рассказывала, чего я не понимал, но она считала, что это должно меня интересовать.

   Иногда Татьяна останавливалась, долго на меня смотрела, как мне казалось, оценивающим взглядом, после чего делала взмах рукой, как бы говоря: о - Да, ладно и такой сойдёт, о - о и молча улыбаясь чему-то своему, продолжала идти впереди меня или обогнав меня.

   Мне такие оценочные взгляды не очень нравились, но я старался не обращать на это внимания или, когда было плохое настроение, говорил ей какую-то глупость, которая её раздражала.

   После этого Татьяна изображала обиду и замыкалась ещё больше. Иногда молчание продолжалось до самого нашего расставания или она резко разворачивалась и уходила, не прощаясь и делая вид, что убегает, а я её преследую. Это на оживлённой улице, даже вечером, ставило меня в дурацкое положения. И мне, разумеется, ничего не оставалось делать, как отпускать её одну. После таких расставаний, она один-два вечера не выходила на встречи, а в классе, как будто, меня не замечала. Затем ей становилось скучно и она снова выходила на встречу, но уже с обиженным видом, как будто на мне лежал тяжелейший груз вины и должен был эту вину как-то заглаживать.

   Так что дружба у нас была ещё та. Эту дружбу, кроме как "опасными приключениями", назвать было нельзя, но мне эти приключения нравились и почему-то нравилась сама Татьяна, вместе с её взбалмошностью, направление и исход которой невозможно было предугадать.

   Казалось бы, такое поведение девочки Тани меня должно было обижать, да я и обижался иногда, но тот факт, что она мне нравилась больше других девочек, заставлял меня терпеть и прощать все её капризы, раздражения и даже какие-то мелкие оскорбления.

   Были и другие моменты, когда мне казалось, что у нас с Татьяной настоящая дружба. Иногда она выходила с листком бумаги и карандашом, жалуясь, что у неё какая-то задачка или упростить выражение не получаются. Тогда мы шли на аллею в парке, садились за столик под фонарём и начинали решать эту злополучную задачку или упрощать сложное алгебраическое выражение, перебивая друг друга.

   Не знаю, что думали о нас прохожие, идущие по аллее парка, мы на них в это время не обращали, но мне казалось, что именно в эти моменты между нами существовала настоящая дружба, которую я не знал, как закрепить надолго. Но задачка общими усилиями решалась, математическое выражение упрощалось и наша дружба растворялась в окружающих нас сумерках.

   Мы опять оказывались наедине с молчанием и наша совместная прогулка превращалась в одиночество каждого из нас. А я не мог понять, почему за столиком в парке с Татьяной мне было так хорошо и уютно, а вот идти по аллее рядом - одиноко и грустно. Но её это очевидно не беспокоило.


   Глава 88. Дружба вложенная в тёмную обёртку.

   Как-то так получилось, что мы с Татьяной, "как бы подружились". Почему я говорю "как бы", и это не для красного словца? Это я ринулся в эту дружбу сломя голову, надеясь, что среди четырёх восьмых классов и трёх седьмых классов, я нашёл человека, который меня понимает и который после уроков меня может выслушать. Просто выслушать. До настоящего времени у меня не было такого, то ли человека, то ли друга, с которым я мог бы помолчать и иногда он бы мог меня выслушать.

   Нет, не соглашаться со мной, я могу быть не правым, а просто выслушать. А, возможно, что-то посоветовать. И что самое замечательное, что таким другом у меня оказалась девочка Таня, о которой полгода тому назад я ничего не знал, но такими друзьями за четыре года учёбы в Эсхаровской средней школе я не обзавёлся. Нет, друзья-одноклассники были, но все ставили какие-то условия для дружбы, писали какие-то записки или изъявляли желания, чтобы я им рисовал в альбомах-песенниках или записывал новые песни в их тетради-альбомы и подписывался, что "рисовал и записывал Леонид Хандурин". Я один раз оформил так альбом и ко мне начали обращаться другие девочки, в том числе и с других классов. А вот в другие альбомы я уже свою фамилию или инициалы не стал ставить, даже под рисунком, так как некоторые родители стали думать, что я с их левочкой дружу и начали ко мне проявлять излишний интерес. А с другой стороны получалось, что это я написал песню или нарисовал рисунок, появлялся какой-то двоякий смысл. Это мне самому не понравилось. А девочки начали обижаться.

   И тут - приятная неожиданность. Появилась девочка, которая не просит меня оформлять ей альбом и даже встречается иногда со мной по вечерам. Точнее - я её встречаю и мы некоторое время проводим вместе. Я, разумеется, воспринял это, как "подарок судьбы". Мне как-тои в голову не приходило, что она дочь наших учителей, которых мы в школе встречаем каждый день. На этот факт, очевидно по молодости, я не обратил внимания. Да и считал, что родители друзей могут быть кем угодно, мне же не с ними дружить, а о серъёзных намерениях "вечной любви и дружбы", в этом возрасте ка-то не думаешь.

   Да и всё началось с какой-то мелочи. Я тогда помогал составлять каталог в библиотеке и часто приносил в школу интересные книги, которые у меня просили "почитать". Отказывать было как-то неудобно. Вот и тогда я принёс в школу книгу "Ветер в лицо" на украинском языке и Таня попросила меня дать ей почитать эту книгу. Нукак тут откажешь человеку, в которого пытаешься влюбиться. Договорились, что через два дня я сам прочту эту книгу и мы вечером встретимся, тогда я дам ей эту книгу на несколько дней. На этом и договорились.

   Затем были другие встречи, по другим поводам и причинам, пока это не вошло на какое-то время в привычку и мы начали встречаться почти каждый вечер. Это были встречи по часу или полтора, с прогулками по улицам нашего посёлка. После начала наших встреч о них уже знали не только наши одноклассники, но и наши учителя, так как они уже не один раз встречали нас вместе. И как мне сказала Татьяна, нас уже видели вместе не только другие учителя, но и её родители. Как они к этому отнеслись, я не знаю, но дальнейшие события показали, что они были явно не на моей стороне.

   Когда по посёлку бродит группа школьников в 5-7 и более человек, то к этому учителя относятся нормально, а вот, если ученик и ученица ходят парой, то этот факт уже назавтраможет стать язвительным замечанием со стороны учителя, даже при хорошем ответе у доски или ничем плохим на уроке не отличился. Просто язвительное замечание может быть, как итог плохого настроения учителя из-за любого другого ученика.

   Я ведь почему выбрал Татьяну, как своего потенциального друга? Нас в восьмом классе объединили и из двух седьмых классов сделали один восьмой класс, так как много учеников поступили в разные учебные заведения типа техникумов или профтехучилищ. Из нашего класса в восьмой "Г" попали девочки, которые далеко от меня жили и у них были свои компании, а из другого класса я вообще мало девочек знал, хотя и считал, что там хорошие девочки. Так мне казалось. И я не ошибся. Вот я и выбрал для дружбы девочку, которая с нами раньше не училась и мне было всё равно, с кем начинать дружить: с теми, кто раньше учился в нашей школе, с ними мне казалось, подружиться будет труднее. А вот с новенькой, которая только приехала, дружба будет "с чистого листа".

   Вот так мы сначала и познакомились с Татьяной, хотя я раньше ни с кем, малознакомым не решался на дружбу. А здесь, я как-то "переступил через себя", что для меня было чуть ли не подвигом. Но всему начало было знакомство с Татьяной на прополке кукурузы, где она мне показалась той девочкой, которую нельзя проходить мимо. Да и одноклассники как-то удивились моей то ли смелости, то ли "наглости", вот они-то меньше всего этого ожидали.

   Но я уже "закусил удила" и понёсся навстречу своим чувствам и неприятностям, которые меня не покидали до самого окончания школы, если считать честно, то ещё года четыре после окончания школы.

   Вот не жилось мне спокойно в этом коллективе, который был сформирован из двух, уже устоявшихся, классов, где было намешано много разных отношений: учителей, учеников, родителей учеников, знакомых этих учеников. И я ещё долго, после окончания школы чувствовал с разных сторон какую-то настороженность и обиду, хотя я сам всем был доволен и считал, что мне повезло.   

         
   Глава 89. Выбор профессии.

   Наша школа находится в прекрасном месте, которое можно увидеть почти от областного центра. Раньше ориентиром местоположения школы была водонапорная башня, которая находилась в 25 метрах от территории школы. Чуть отъехав от областного центра на пригородном поезде (позже - электричке), в хорошую погоду уже можно было рассмотреть водонапорную башню, а в бинокль можно было разглядеть и крышу школы.

   Позже ориентиром мог быть радиолокатор системы ПВО, который находился на самой высокой точке в лесу. Школа находилась также на высоком месте и из окна школы можно было хорошо видеть электростанцию (ГЭС-2) и даже видеть, как с чугуевского аэродрома взлетают истребители, которые пилотировали курсанты училища.

   Мне всегда нравилось стоять на перемене в коридоре у окна и смотреть, как маленькая серебристая точка приближается со стороны Чугуева, увеличиваясь в размерах, и затем исчезает из виду за пределами видимости из окна в сторону соседнего села Старая Покровка. Я всегда смотрел завороженно на эти точки и они с каждым разом, с каждыми днём, неделей, месяцем, годом складывались в сплошную линию, которая подводилась под моей дальнейшей жизнью и судьбой. Я как-то уже не представлял себя без этих точек.

   Окончательно принять решение мне помог учитель по рисованию и черчению - Владимир Алексеевич Мишин, брат нашего учителя физкультуры Григория Алексеевича Мишина. Владимир Алексеевич пришел к нам в школу в 1956 году после увольнения из армии, когда сокращали Вооруженные силы. Он служил в Военно-воздушных силах, хорошо знал всё об авиации и много рассказывал о тех самолётах, что я видел из окна. Он, кроме того, хорошо читал технические чертежи и у него был четкий красивый чертёжный почерк, который я тоже `скопировал`.

   Владимир Алексеевич рассказывал, что эти самолёты МиГ-15 воевали в Корее (они летали в Чугуеве с 1952 года) и все, что не составляло какие-то государственные секреты. И уже за год до окончания школы я был уверен, что моя жизнь будет связана с авиацией, хотя подробностей я не представлял. И когда меня спрашивают: - Почему я связал свою жизнь с авиацией? - я не знаю, что ответить. Но я сразу вспоминаю нашу, Эсхаровскую среднюю школу и себя у окна в школьном коридоре на третьем этаже школы. И вид из этого окна более 50 лет тому назад. И ответ напрашивается сам собой - потому что я учился в нашей школе.

   А ещё недавно я был в Харькове и увидел в книжном магазине книгу «Реактивные самолёты мира», перевод с английского, 1956 года выпуска и попросил мне показать. Мне сразу сказали, что она очень дорогая, но я сказал, что покупаю эту книгу. Ещё две продавщицы пришли посмотреть, что мальчишка покупает такую дорогую книгу. А я был такой гордый, что это делаю на мною же заработанные деньги в библиотеке. И ещё, что приобрёл такую ценную для меня книгу, где есть всё о современных реактивных самолётах, которыми я бредил с детства.

   Иногда, гуляя вечером с Татьяной, я останавливался и, запрокинув голову, смотрел на чуть заметные огни самолёта, летящего над нами. Чаще всего, это был самолёт с Чугуевского аэродрома, где шли ночные полёты. Самолёт меня завораживал и тогда Таня меня окликала:

    — Лёшка! Ты чего?  — и я сразу приходил в себя:

    —  Да вот, самолёт... 

    —  Подумаешь...  —  возмущалась она.

    - Интересно и красиво.  — парировал я.

   Её брат, Юра, учился в Харьковском училище штурманов, но Таня о нём никогда не говорила, а спрашивать о нём, я как-то не решался. Да и рассказывать ей о своей мечте, поступить в авиационный институт, не стал, так как это ей было не очень интересно и она не спрашивала об этом.

   Все в классе почему-то думали, что я буду поступать в библиотечный институт или в какой-нибудь гуманитарный институт. Правда, Ваня знал, что я собираюсь поступать в авиационный институт, но он об этом никому не рассказывал. Таня тоже не говорила, в какой институт собирается поступать, хотя я её не один раз спрашивал. Как-то не получались у нас искренние откровенные разговоры. Так обо всём поговорить — это, пожалуйста, выказать недовольство кем- нибудь — тоже, пожалуйста, а вот о чём-то более откровенном — это, ни-ни. Но я к этому привык и поэтому наши встречи состояли из нескольких предложений диалога и нескольких минут молчания, затем, снова несколько предложений и снова — молчание.
   
   

   Глава 90. Катастрофа.

   Гвардейский вертолётный полк после венгерских событий сразу же вернулся на прежнее место базирования, в город Каунас Литовской СССР. Работы было много. Кроме плановых полётов днём и ночью, надо было летать в специальные командировки, на спасательные работы, возить комиссии на места аварий и катастроф по всему Прибалтийскому военному округу. А поскольку ресурс отдельных систем и агрегатов был не таким, каким бы хотелось, то работ по заменам лопастей, двигателя, рулевого винта, редукторов, было очень много. Много было заданий на обеспечение учений десантников, мотострелков, танкистов.

   Особенно много заданий было весной, когда льдины с рыбаками на Балтике отрывало и уносило в море. Приходилось снимать со льдин рыбаков десятками. Так получилось и на этот раз. Поступила информация, что оторвало льдину с двадцатью или тридцатью рыбаками. Командир полка принял решение отправить на задание по спасению два вертолёта, один из которых был Михаила Митликина. Он быстро подготовил машину, пришли командир и лётчик-штурман и вертолёты взлетели парой. Когда были на полпути к цели, погода резко испортилась, вертолёты попали в сплошной туман и лететь дальше было опасно. Доложили на командный пункт и там приняли решение:

    — Выполнение задания прекратить. Возвращаться на свой аэродром.

   То ли связь была неустойчивой, то ли ведомый запоздал с маневром, но ведущий сделал разворот и уже летел с обратным курсом, а ведомый только начал манёвр и они столкнулись лоб в лоб. Экипажи оказались внутри этого искарёженного металла и вероятность их спасения или выживания была близко к нулевой. Тем более, что упали они на краю труднопроходимого болота и только благодаря большой площади сцепившихся лопастей несущего винта, образовавших 10-тонное хитросплетение, вертолёты не засосало в болотную жижу.

   Один из экипажей погиб сразу. В экипаже, где бортовым техником был Михаил Митликин, в момент удара о землю погиб командир, а лётчика-штурмана придавило оборвавшимся главным редуктором. Михаил был весь в крови, больно было пошевелиться, так как тоже был в нескольких местах придавлен, но сознания не терял. Чувствовал, что поломана одна рука и ещё: то ли поломаны, то ли сильно ушиблены ноги и рёбра, да и вся грудная клетка, так как больно было дышать.

   Михаил начал переговариваться с лётчиком-штурманом, но тот говорил очень тихо и голос доносился как будто из подземелья, хотя были они на расстоянии 3-х метров. Штурман был придавлен в кабине пилота, которую смяло во время удара о землю, а Михаила отбросило на середину грузовой кабины на правую сторону. Сначала боялись, что бензин, вылившийся из бака, начнёт испаряться и от какой-нибудь искры загорится, тогда эти два вертолёта рванут, как бомба, так как в двух вертолётах было около тонны бензина. Но через какое-то время поняли, что — обошлось. А через какое-то время штурман перестал отвечать и Михаилу стало страшно, что их никто не ищет.

   Но через какое-то время стало светлее, очевидно туман начал рассеиваться, а потом и вовсе засветило солнце. Но это ничего не значило. Если его не найдут в ближайшие, часы, то он такой боли долго не выдержит. Попробовал сам как-то высвободиться, но оказался скованным по ногам и рукам. Вот если бы кто-то перепилил пару подкосов, то можно было попробовать освободиться из этого капкана.

   И вдруг послышался гул самолёта, правда, где-то очень далеко. Вероятно пролетел мимо. Через какое-то время снова послышался гул самолёта, теперь уже совсем близко, прямо над головой, но быстро улетел.

   — Неужели нашли? - подумал Михаил, но пока не прилетели свои, не верилось.

   Прошло ещё около часа и над грудой металла завис вертолёт. Кто-то спустился, но не было ясно сколько человек, пока все молчали или тихо переговаривались между собой. У Михаила тоже пересохло во рту и он никак не мог горомко крикнуть, получалось какое-то шипение. Когда люди подошли по обломкам ближе, Михаил подал голос:

     — Я здесь! Я здесь!

   И вдруг все заговорили громко, даже кричать начали:

    — Здесь живые! Здесь живые!

   Начали выламывать остатки кусков блистеров, чтобы заглянуть внутрь грузовой кабины. Кто-то полез в щель через искарёженные грузовые створки, они были сорваны с петель и одну створку ребята оттащили в сторону.

   Два человека залезли в сплющенную грузовую кабину и начали пилить ножовкой куски металла, чтобы освободить Михаила. Ещё один человек проник в кабину пилотов , чтобы и там оказать помощь, но там были тела без признаков жизни. Тогда все занялись спасением Михаила. Здесь же оказался и полковой врач, капитан Хохряков, который руководил эвакуацией. Когда вытаскивали из этой железной западни, Миша от боли потерял сознание и тогда все поняли, что ситуация очень серьёзная.

   Пришлось Михаила поднимать в специальной люльке и срочно перевозить в госпиталь, где его сразу обследовали и выявили несколько переломов, а одну кость на предплечье пришлось совсем удалить, врачи даже пошутили:

    — Счастливчик и одной костью обойдётся.

   
   Глава 91. Испытатель велосипедов.

   Мои родители держали в сарайчике, недалеко от дома десятка полтора кроликов и в мои обязанности входило летом накормить этих животных свежей травой. Зимой меня не беспокоили, так как в это время их кормили разными овощами, а летом обеспечение кормом возлагалось на меня. Ежедневно они съедали мешок хорошей травы, обычно мы рвали или косили "молочай",такую траву, выделяющую сок, похожий на молочко, но очень липкий, когда застывает. Вот, в основном, его я и заготавливал в придорожных канавах и этом молочай кролики за день съедали целый мешок.

   Чтобы облегчить мне поездки за травой для кроликов, родители купили мне велосипед. На велосипеде я и привозил траву кроликам и просто катался по округе.

   С утра я на час-полтора уезжал за травой, привозил мешок травы, а затем шёл в библиотеку, составлять каталог. Но поскольку меня с работой не контролировал, она была сдельная, то я имел возможность ходить днём на речку, заниматься своими делами, а вечером тогда навёрстывал упущенное. Это, разумеется, летом, а зимой я всё время работал в библиотеке, так как кроликов кормили отходами овощей.

   Летом, поскольку были каникулы, то времени было больше и я успевал и погулять, искупаться на речке, накормить кроликов и поработать в библиотеке.

   Часто я брал велосипед и катался на нём по округе. Иногда мне компанию составлял младший брат Татьяны, Виктор, они жили в соседнем подъезде нашего дома. С виктором мы иногда уезжали на велосипедах в лес, а чаще всего - на речку. Об одной такой поездке, не совсем обычной, я и расскажу.

   В один из дней, после того, как я покормил кроликов, решил поехать искупаться на речку. Вместе со мной трешил ехать и Виктор, брат Татьяны,он в это время катался на велосипеде у нашего дома.

   Ехать на пляж мы решили не через посёлок, чтобы не спускаться на велосипедах с крутой горки у Первой плотины, а вокруг яра (оврага), по дороге через кладбище. Когда ехали с горки, через кладбище, то у Виктора плохо срабатывал тормоз на велосипеде, прокручивались педали и велосипед не тормозился. Ему пришлось остановиться и вести велосипед в руках. Когда мы были уже у Донца, где когда-то был старый мост через речку, то остановились и Виктор пожаловался, что тормоз на велосипеде плохо работает. Я засомневался, а он говорит:

   - Не веришь, возьми сам попробуй. Я чуть с берега в Донец не кувыркнулся.

   Я взял его велосипед, поднялся на горку по дороге через кладбище и решил попробовать съехать и затормозить. Сначала, когда поехал и начал тормозить, то тормоз сработал хорошо, а уже, когда съехал с горки и подъехал к дорожке, которая вела на Вторую плотину, то тормоз не сработал и меня понесло к обрыву, к речке. И сколько я ни пытался затормозить, педали прокручивались назад, а велосипед набирал скорость. И уже, когда до обрыва оставалось метров десять, я попытался отвернуть. Но поворот получился резким, переднее колесо развернулось, упёрлось в небольшую ямку и я, перелетев через руль, оказался на земле. Хорошо, что ничего не повредил и не порвал одежду. Но синяков и царапин не избежал. Но самое главное, что обод перезнег8о колеса несколько деформировался, как это у велопедистов называется в "восьмёрку" и ехать на таком велосипеде было невозможно.

   Попробовали выпрямить "восьмёрку" руками, но не получилось, руками это не просто было сделать. Решили ехать на пляж, а там решим, что  делать. Разумеется, Виктор был раздосадован и угнетён, что такое случилось с его велосипедом, но мы решили, что такое дело поправимое.

   Приехали, точнее пришли, на Второй пляж, так как мы оба вели велосипеды, и Виктор пошёл купаться, а я начал "колдовать" над колесом , его велосипеда, чтобы привести колесо в близкое к нормальному состояние.

   Уже Виктор искупался несколько раз, а я всё сидел и "колдовал" над ободом и спицами, стараясь избавиться от этой "восьмёрки", да и некоторые спицы надо было выровнять.

   Не прошло и двух часов и велосипед выглядел, "как новенький", хотя при быстром прокручивании колеса, "восьмёрка" чувствовалась. Но под нагрузкой, когда едешь по дорожке, то она была совсем незаметной.

   Обратно, мы уже не стали ехать по дороге через кладбище, поднялись на горку у Первой плотины и поехали домой по улице Горького. Подъезжая к дому, Виктор сказал, что он совершенно не чувствует биения колеса и оно как бы под нагрузкой стало вести себя нонрмально.

   Вот так закончилась одна из наших прогулочных поездок. Дома Виктор уже вместе с отцом Андрей Степановичем, ещё немного подтянули спицы и после этого мы с ним ездили на этих же велосипедах и бывшей "восьмёрки" даже не чувствовалось.

   Надо отметить, что на велосипеде хорошо катался не только Виктор, но и его сестра Татьяна. Причём, Татьяна даже участвовала в областной велогонке по трассе "Чугуев - Харьков", правда, там она хороших результатов не достигла и после этого как-то охладела к велосипедному спорту. Да и попала она тогда на эти гонки случайно. Это было летом и у нашего преподавателя физкультуры не было возможности подобрать подготовленного человека для этих соревнований. Вот он и "назначил" Татьяну на эти соревнования, убедив, что надо будет просто прооехать по асфальтированной дороге и этого будет достаточно. Он тогда не сказал, сколько там километров от Чугуева и до Харькова. А Татьяна была не совсем в курсе дела, так как её семья только приехала к нам в посёлок.

   Не успел сказать Григорий Алексеевич и о том, какие там на трассе подъёмы и спуски, там половина трассы надо бежать пешком и тащить велосипед на себе. Сколько я ни спрашивал Татьяну об её участии в этих соревнованиях, она или отмалчивалась или иногда колотила меня кулачками по спине, чтобы я больше не задавал этого вопроса.


   Глава 92. Недружественное соседство.

   Наступил апрель и у Тани началось портиться настроение, а может это характер, я уже ни в чём не был уверен. И она ни разу не дала мне возможности рассказать притчу или поверие о «талисмане любви» и по доброму с ней расстаться. Я уже был уверен, что она мне скажет «нет» даже относительно нашей дружбы, не говоря о моей то ли влюблённости, то ли простого книжного романтизма, «как в романах». Очень уж у нас с ней получалось, как у Павки Корчагина и Тони Тумановой из романа «Как закалялась сталь» Н. Островского или как у Андрея Ставрова и Ели из романа «Сотворение мира» В. Закруткина.

   Я уже начал понимать, что она держит меня на коротком поводке для демонстрации кому-то, что найдёт ему всегда замену и вот тогда она мне давала знать, что мы будем встречаться. И я встречался, а она эти встречи демонстрировала кому-то. Я встречался с ней, мы прогуливались и я пытался демонстрировать ей, какой я умный, какой я начитанный, так как работал в библиотеке, а ей это было не интересно, это я понял, когда увидел её целующуюся в грязном подъезде с Юлей.

   — Как-то, не очень романтично для чистой любви! — подумал я, но затем мне показалось, что я просто завидую, что целуется она не со мной.

   И после этого, я точно знал, что целоваться я с ней не смогу. Но от встреч отказаться ещё был не готов, так как мечтал ей рассказать о «талисмане любви». О чём мы не мечтали в школьные годы.

   И мне захотелось написать об этом стихи для себя и для неё. И я написал. Целый цикл стихов и даже, когда уже с ней не встречался, я как бы с ней спорил и писал стихи.

   Она уже жила в соседнем подъезде моего, теперь нашего с ней, дома и проходя мимо её подъезда, я видел её с кем-то целующейся. Причём, тот, с кем она целовалась пытался, чтобы проходящий увидел их целующимися, а Таня пыталась  спрятаться поглубже в подъезд, чем создавала ещё больше шума в тамбуре узкого подъезда.

   Между нашими балконами было метров 7-8 и выйдя на балкон мы могли свободно переговариваться. Но чаще всего Татьяна включала радиолу, ставила пластинку и включала на полную громкость. А у меня был усилитель с двумя 10-ваттными динамиками. И если мне её музыка не нравилась, я ставил свою пластинку на проигрыватель, включал усилитель, динамик выставлял на балкон, а она приёмник не могла вытащить на балкон, и забивал её музыку каким-нибудь, типа «На карнавале» исполнением. Ей это не нравилось и она прекращала наше соревнование, выходила на балкон и грозила мне кулаком. Я же разводил руками,  но динамики больше не включал. Но это было не так часто, так как в большинстве случаев я просто читал под её музыку.

   С весны 1957 года мы с Татьяной жили в одном доме, но в разных подъездах , учились в одном классе, в каких-то делах пересекались, но уже были совершенно далёкими людьми. Я не знаю, как она ко мне относилась, но мне, на удивление самому, было это безразлично, так как я был занят совсем другими важными мыслями. Я работал в библиотеке и мне надо было выполнять план написания каталожных карточек. Впереди был 10-й выпускной класс и на меня давил Наум Моисеевич, чтобы я не снижал успеваемость. После приезда из колхоза, мы как-то ближе подружились с Ваней Подопригорой и часто вечерами он заходил ко мне в библиотеку или я шёл к нему, в совхоз и мы часами обсуждали разные вопросы из жизни класса, обсуждали прочитанные книги, просмотренные фильмы, проблемы космоса и даже международные проблемы, о которых писали в газетах и говорили по радио.

   Нам было интересно и мы такие встречи сделали регулярными. Обсуждали и вопросы отношений между одноклассниками. Ивану тоже нравилась одна девочка в классе, звали её Лида. Но они были такие разные, что Лида с одной стороны симпатизировала Ивану, а с другой — как-то стеснялась его. Ваня был круглым отличником, всегда активным, но и степенным и серьёзным не по годам. Лида же особых звёзд на учебном небосклоне не хватала, но и двоечницей не была. Они хоть и не встречались друг с другом, но симпатии между ними были и всё говорило о том, что в их отношениях есть будущее.

   У меня как-то ничего не получалось, чтобы наладить постоянные дружеские отношения с кем-то из девочек, с нашего или с параллельных классов. Все как-то однозначно понимали, что мы дружим с Татьяной и на меня никто другой не покушался, всегда намекали, как на это посмотрит Татьяна. А какая у нас с Татьяной дружба, если она на уроках и переменах со мной не общается, а после школы мы один-два вечера кое-как проводим вместе, а затем одну-две недели даже не разговариваем. Правда, в классе Татьяна делала вид, что всё у нас нормально и вела себя бесконфликтно и никаких выходок с её стороны не было.Но и особо дружеских отношений  ко мне она не проявляла. Но всё равно другие девочки её побаивались и со мной дружеских отношений не поддерживали.

   Исключением были только Инна, Неля и Галя Губа. Они не боялись Татьяну и могли свободно со мной общаться, если у нас были какие-то общие дела. Правда, Инна обращалась ко мне редко, а с Галей у меня были хорошие отношения ещё с тех времён, когда мы с ней учились в младших классах. Неля тоже была, как бы на особом положении, так как её мама работала в библиотеке, а все знали, что я там всё время пропадаю.


    Глава 93. Часы вдохновения.

   Во время моей юности шла большая полемика между физиками и лириками. А я не понимал, как можно быть физиком, это же так романтично, и не быть лириком, надо же как-то восхищаться романтикой. И не понимал, как можно быть лириком и не быть физиком, ведь это так интересно: разные явления, открытия, парение и полёты в воздухе, высокие скорости, ускорения и в конце концов — невесомость.Это же — мечта.

   Я увлёкся самолётами и начал пробовать писать стихи. Когда учился в восьмом классе, я начал грезить самолётами, а когда впервые влюбился — начал писать стихи. А ещё мне нравились книги, очень нравилось читать. Много времени пропадал в библиотеке, даже помогал составлять каталог всего фонда библиотеки нашего посёлка.

   После окончания школы, решил связать свою жизнь с самолётами, но бросать писать стихи не хотелось. Так я и жил жизнью физика и лирика. Ещё в школе как-то привык, что после занятий уроками, не просто отдыхать, а отдыхать только когда приходит вдохновение. Тогда я шёл по улице и сочинял стихи, шёл никого не замечая, а только повторял про себя строку за строкой. Когда доходил до стадиона, садился и записывал, что получалось. После этого шёл к реке и там, у Первой плотины снова записывал. И шёл дальше, до Второй плотины, где и подбивал итоги. После этого возвращался домой и всё это обрабатывал и корректировал. Если не получалось, оставлял на потом, когда сюжет созреет окончательно.

   Если это было вечером, то я направлялся в сторону парка и там, на аллее, под фонарями, всё было как-то романтичнее и в тишине строки сами складывались как-то в сюжет.

   Бывало, что по дороге встречал знакомых или одноклассников и тогда моё вдохновение сворачивалось и я переключался на их волну и их интересы, которые иногда затягивали надолго. Правда, девушки, с которыми я дружил, не очень понимали меня, считали меня каким-то странным за это, подумаешь, какие-то стихи, даже если и им посвящённые. Эти стихи долго пылились в моём архиве. И только моя невеста, бывшая одноклассница, оценила то, что я ей посвящал.

   Всё это настолько у меня укоренилось, что после окончания школы, во время дальнейшей учёбы и работы этот режим вдохновения я никогда не менял. Это своеобразный режим отдыха. Во всяком случае, для меня.

   Когда мне хочется поговорить,
   Сказать такое, что-то сокровенное,
   Я ухожу один и чтобы не грустить,
   Кладу слова, на лист бумаги, откровенные.

   Сначала хочется на всех кричать,
   Ругаться, упрекать во всём кого-то,
   Затем, устав, мне хочется молчать
   И выплеснуть на лист бумаги что-то.


   Глава 94. Ровные отношения.

   Всё началось с Первое мая. 1957 год. Весна. Месяцы этого года кажутся очень долгими. То ли потому, что в девятом классе трудная программа, то ли потому, что я никак не могу уладить отношения с Татьяной, то ли потому, что у меня еще более странные отношения с Нелей. Несмотря на то, что вечерами мы больше всего времени проводим с Татьяной, в классе я почему-то чаще всего оказываюсь рядом с Нелей. Даже кое-кто из учителей, которые вечером часто встречают нас с Таней, как-то по-другому , значительно прохладнее, начали ко мне относиться. Не могу же я им рассказать, что только Неле я могу полностью доверять переговоры с Татьяной или попросить передать Татьяне, где и когда мы встретимся сегодня, или ждать, когда они с Инной попытаются помирить меня с Татьяной. Пользуюсь этим приёмом редко, но всё-таки пользуюсь. Я понимаю, что Неле такие обязанности и не совсем по душе, но она это, как и все другое, делает добросовестно, даже с каким-то изяществом дипломата-переговорщика, за что я ей очень благодарен. Но Таня конечно догадывается о наших доверительных отношениях и это ей не очень нравится, и, думаю, что именно из-за этого она часто капризничает, именно из-за этого у неё часто портится настроение, а последнее время она всё чаще не появляется на «нашей тропе». Именно в это время она всё чаще появляется в группе старшеклассников, откуда её не можем «извлечь» ни я, ни наши одноклассники, так как мы мало общаемся со старшими классами.

   Весна в этом году нагрянула как-то лавиной и эта лавина понеслась таким галопом, что невозможно было успеть реагировать на все капризы и природы и людей. Не успел начать таять снег, как появились пролески на пригорках началось обильное наводнение с громадными ледяными заторами, на нашем Северском Донце, которые не могли взорвать даже приехавшие для этого подрывники. Затем вода так же быстро спала и буйно зацвели , не соблюдая очередность, вишня, слива, яблоня, груша и как-то все сразу. Вместе с ними в лесу цвела черёмуха и уже распускала свои метелки белая, розоватая и бархатно-фиолетовая сирень. Все происходило так быстро, что давило на психику, не давало заниматься, мешало работать, а работы в библиотеке у меня в это время было очень много.

   Примерно так же, как и эта сумасшедшая весна, на меня нагрянула со своими переменами в настроении и Татьяна. Я чувствовал, что она зажата какими-то событиями или обстоятельствами в узкие рамки, что всегда её выводило из равновесия и она начинала очень нервничать. А когда она нервничала, у неё на запястье левой руки появлялось розовенькое пятнышко, которое незаметно как-то перемещалось по тыльной стороне ладони по какой-то замысловатой траектории. Это могло длиться день-два, а то и неделю. Затем она успокаивалась и всё опять входило в норму и этого пятнышка, сигнала её плохого настроения я больше не замечал. Обычно в это время у неё были постоянные конфликты: с учителями, дома с родителями, с друзьями и знакомыми, а тем более со мной, самым сильным её раздражителем в это время. Ей что-то не нравилось, она становилась угловатой и некрасивой, как подросток, часто резко отвечала и даже грубила, разговаривала вызывающе и при таких разговорах чаще всего не смотрела на собеседника, а смотрела в сторону, куда-то в пространство. В это время она была похожей на разгневанного котёнка. И в последнее время я так её и называл - «Котёнок». Не «котик», а, именно, «Котёнок».

   Были первомайские дни 1957 года. Мы с Таней договорились накануне, что майские праздники проведем вместе: пройдемся к реке, поговорим основательно, о том, что же с нами происходит и примем совместное какое-то решение. А я ещё хотел развить тему о «талисмане». И можно только представить, как я был удивлен, когда к месту, где мы договорились встретиться, она пришла с группой старшеклассников и делала вид, что её интересует в этой группе только один человек, это – хороший парень, сын нашего классного руководителя. В первый момент я даже не поверил этому, даже хотел подойти к их группе, думая, что они были для неё только попутчиками до места нашей встречи. Но из их разговора я понял, что организовала эту группу именно она. Я не верил этому, но факт был налицо. Неприятно ли мне это было? Наверное, но я не успел этого заметить. В это время словно из засады на меня выбежали и почему-то именно бегом, Лида и Рая, мои одноклассницы. Оценив сразу ситуацию, они отчетливо поняли, что я не только проигнорирован, но и поставлен в настолько дурацкое положение, что спасти меня уже никто и ничто не может. И они ринулись на защиту моих «чести и достоинства»: сели рядом со мной и начали уговаривать меня отправиться с ними в лес за сон-травой, это такие фиолетовые цветы с бархатными колокольчиками. Причем уговоры были настолько естественными, что можно было подумать со стороны о заранее договоренной нами встречи и видимости их опоздания. Но они видели, что я жду Татьяну, я часто здесь её поджидал, и видели, что она ушла со старшеклассниками, для которых тоже не было секретом, что мы с ней, как это говорили, «встречаемся».

   Но старшеклассники плохо знали Таню, её взбалмошный, упрямый и капризный (часто напускной) характер. Как только она заметила, что я не один и ей есть замена, да ещё двукратная, её словно подменили. Через несколько минут было видно, что настроение её очень испортилось (я же ушел от её наказания) и стало хуже некуда. Я тогда не знал, что я какое-то время буду жалеть о моей непреднамеренной маленькой мести.

   А её плохое настроение и нервозность нетрудно было заметить. Группа, с которой она шла, была далеко видно. Они уже спустились с горки к реке, а мы еще находились на горке и до них было очевидно чуть больше четверти километра. На наших глазах, словно на панорамной картине, разворачивались следующие события. Таня то забегала вперед, как бы пытаясь уйти из этой группы, а все её уговаривали, то отставала от группы настолько, что всем приходилось её ожидать и опять уговаривать. Все это было похоже на замедленное театрализованное представление. Мне от этого как-то было не по себе. Мы всё это время наблюдали эту картину, невпопад разговаривая о чем-то своём, иногда перебрасываясь отдельными фразами и о предмете нашего наблюдения. Наконец эта однообразная картина нам наскучила, особенно девочкам, и Лида предложила идти не вдоль реки, а перейти по мосту, который был недалеко от второго пляжа, на другую сторону реки и идти за сон-травой, что мы и сделали. Перейдя на ту сторону реки, мы сразу же углубились в лес и через несколько минут вышли к лугу, на котором было множество желтых цветов, похожих на тюльпаны, но поменьше размером. Девочки начали их рвать, а я без особого энтузиазма им помогал. Затем вдалеке увидели другие яркие цветы красного и бордового цвета, которые среди уже довольно высокой травы были малозаметными. Начали рвать и эти цветы, забыв, что собирались идти за сон-травой.

   Девочки настолько увлеклись сбором цветов, что их невозможно было отвлечь от этого занятия. Они находили какие-то особые цветки на каких-то особых стебельках, хвастались друг перед другом и уходили быстрым шагом и даже вприпрыжку по лугу всё дальше и дальше от меня. Мне надоело их догонять все время и я присел на кочку и только тогда заметил очаровательную картину. Огромное пространство луга, окаймлённого лесом, было освещено солнцем и казалось яркозелёным покрывалом из свежей бархатной зелени и на нём девочки, как два больших цветка, перемещались то навстречу друг другу, то удалялись друг от друга. Их голоса были не так сильно слышны и в этой тишине мне стало жаль, что всего этого не видит Таня. Мне впервые почему-то стало жалко её, испорченного ею самою же её настроения, её вызывающе-извиняющегося взгляда, её нервных покусываний ногтей и моё настроение тоже резко начало портиться. Девчонки это очевидно почувствовали, так как я стал слышать их разговор более четко и увидел, что они возвращаются с полными охапками цветов. Это были именно охапки, а не букеты.

   Когда они приблизились к тому месту, где я сидел, я увидел их слегка раскрасневшиеся лица, окаймлённые мелкими выбившимися прядями волос из их аккуратных ранее причесок, с чуть виноватыми полуулыбками, от которых исходило такое удовольствие от проделанной ими работы, что мне стало как-то не по себе, что я не могу так же радоваться. Эти улыбки настолько подняли моё настроение, что я как-то сразу забыл все свои неурядицы с Татьяной в предыдущие дни и часы, только где-то очень глубоко точил меня маленький червячок сомнения: а прав ли я. Но мне его пришлось сразу же прогнать. Лица Лиды и Раи убедили меня в том, что есть у меня друзья, которые могут поддержать меня в любую минуту.

   Девочки радостные, что у них получились красивые букеты попробовали выйти к лесу напрямую, я молча следовал за ними, но в какую бы мы сторону не шли, мы попадали в болотистое место. Середина луга была на возвышенности, а края еще были залиты водой. Пришлось нам отказаться от похода в сосновый бор за сон-травой, чтобы добраться до дороги в сосновый бор надо было обходить очень далеко. Мы снова вышли к реке у моста и решили возвращаться домой. Перед подъёмом в гору мы встретили ту же группу старшеклассников, с которыми ушла Татьяна, но её с ними уже не было.

   Когда у стадиона я распрощался с девочками, то через несколько минут догнал старшеклассников, которые тоже расходились по домам. Остался впереди меня только Гребёнкин, с которым я тоже поравнялся через пару минут. Он удивился, увидев меня и спросил:

    — А ты почему один, а где Татьяна? 

    — Но она же с вами была и где она делась?  — в свою очередь спросил я.

    — И как вообще она с вами оказалась?

    — Да я не знаю. Они с Вилей встретились, а потом уже нас пригласили с собой, мы тоже шли на речку. А когда дошли до Второй плотины и пошли к дому отдыха, она не захотела идти с нами и вернулась назад.

    — А-а-а! Всё понятно, — сказал только я и распрощавшись с Гребёнкиным, направился домой. Хотя сам так ничего и не понял, зачем это всё Татьяна затеяла.
 

   Глава 95. Я виноват, надо только понять, в чём.

   С Татьяной у нас дружба начала разлаживаться, я это понимал всё четче и чётче. Не мог только определить, почему это происходит и в какой степени я в этом виноват. С самого начала наших дружеских встреч ни она, ни я не были связаны никакой зависимостью друг с другом. И со стороны Татьяны, и, тем более, с моей стороны были лишь дружеские симпатии и никакого больше влияния со стороны. Значит, с первых встреч, мы понравились друг другу или симпатизировали друг другу. Это происходило только по нашим внутренним чувствам, без какого-то влияния извне. С её стороны ещё некому было ей обо мне что-то говорить, а с моей стороны — я бы никого не послушал, так как впервые влюбился в эту девочку, свою новую одноклассницу.

   Что могло случиться за период с начала нашего знакомства, чтобы Татьяна так изменилась в отношении ко мне, я не понимал, как ни старался анализировать своё поведение и свои поступки, я нигде и никогда, за это время, не допускал фальши в наших отношениях. С её стороны тоже не было заметно фальши. Так мне казалось или я чего-то не замечал. Уже, когда с её стороны начались беспричинные капризы и придирки ко мне, я не один раз пытался вызвать её на откровенный разговор, но она упорно отмалчивалась, а затем начала вообще избегать встреч.

   Сказать, что Татьяна чего-то опасалась, этого не могло быть, она была не такая уж трусиха, но что-то же заставляло её так себя вести, а что, я этого понять не мог, тем более, не мог догадаться. Мы же с ней начали по вечерам вместе обсуждать разные наши школьные дела и это было у всей школы и всего посёлка на виду и никто этому не удивлялся. А чему тут было удивляться, если идут по аллее
четверо, а там двое, а там вообще, больше десяти, все к этому привыкли.

   Вот только дальше дружеских отношений мы не заходили, я боялся потерять то, что имел, а Татьяна, я так понимал, была ещё более далека от таких отношений. Она за всё время наших, то ли встреч, то ли свиданий, ни разу не протянула мне руку для прощания, без перчатки. И я с этим смирился, хотя и считал это для себя оскорбительным. Я тогда Татьяной очень дорожил и боялся даже малейшим неверным поступком нарушить так трудно доставшееся мне чувство к ней.

   Вот это хрупкое равновесие постепенно начало разрушаться, а я не понимал какая этому причина. Сначала Татьяна выражала беспричинное неудовольствием какими-то мелочами, затем начала мне грубить в классе в присутствии других, часто игнорируя меня, если приходилось выполнять на уроках нам что-то вместе. И как результат всего этого демонстративно пересела к Юлиану на первую парту среднего ряда. Казалось бы ничего такого не случилось, но у нас в классе никогда девочки не садились с мальчиками, так было заведено, всё-таки не младшие классы, когда учительница могла посадить мальчика с девочкой, тем более, что у нас было три парты, где сидело по одному человеку. Правда это были первые и последние парты.

   Вот во  всей этой моей, или нашей с Татьяной, неразберихой я считал виноватым себя, так как очень хотел понравиться этой девочке, для этого пришлось расстаться даже с некоторыми друзьями, которые отговаривали от встреч с ней. И вот такой финал, теряю и там, и здесь. Но нигде не получаю объяснений, почему и что от меня хотят окружающие, зачем меня пытаются оставить в пустоте.

   Здесь мне уже было не до «талисмана любви», мне хотя бы остаться с ней в дружеских отношениях. Да, никакой влюблённости у нас не получается, но дружеские отношения-то причём, тем более, что теперь мы с ней живём в одном доме, хотя и в разных подъездах. Да и её младший брат не против, что мы дружим, у меня с ним складываются хорошие отношения, но и это её раздражает.

   Умом я понимаю, что всё окончено, но какое-то внутреннее чувство не  соглашается и я, надеясь на это чувство, всё пытаюсь и пытаюсь с ней помириться, склеить то, чего уже не существует, и что она давно выбросила на свалку, под хохот своих близких подруг. Но откуда это внутреннее чувство, мне никак не удаётся понять. Я уже перебрал все варианты, как выходить без моральных потерь с этой ситуации, но пока на ум ничего приличного не приходит.

   Самое глупое в этой ситуации, что у меня нет никакого запасного варианта. Начав дружить с Татьяной, я сам оборвал все дружеские нити с девочками нашего и параллельных классов и даже с более далёкими знакомыми, с кем можно было мельком встретиться и кому можно было пожаловаться даже на самого себя. Как-то так получилось, что Таня злилась на меня, когда видела меня с кем-нибудь из девочек и я обрывал ниточку за ниточкой и иногда довольно грубо, не понимая, что отталкиваю от себя людей, которые хорошо ко мне относятся и ничем предо мной не провинились. Зачем же мне было их отталкивать, если сейчас вокруг меня оказалась пустота и эту пустоту, начиная от Татьяны, создал я для себя сам.

   Понимая, что я кругом во всём виноват, никак не мог найти выход, лихорадочно обращаясь к Татьяне с просьбой помириться, злясь, что Юля оказался прав, когда говорил, что отобьёт у меня Татьяну и не понимая, что здесь причина, а что — следствие. Но самое главное — я оказался без малейшей дружеской поддержки людей, с которыми мне было, как минимум, комфортно. А было это самое трудное для меня время, когда надо было сосредоточиться на учёбе, а тут — потрясение за потрясением, предательство за предательством. И с моей стороны — тоже. В таких условиях равновесие соблюдать невозможно, даже осознавая свою вину.


   Глава 96. Увлечение нумерологией.

   Поскольку в библиотеке Завкома ГЭС-2 я занимался составлением каталога, то мне было всё интересно и в одной из каких-то книг, я прочёл про магию цифр и чисел. Мне понравилась идея составить специальную таблицу или систему таблиц, по которым можно было что-то вычислять или сопоставлять какие-то разрозненные факты.

   Ещё в селе, когда я учился во втором классе, у меня был друг Коля, старший брат которого рисовал таблицы по которым он отгадывал задуманные нами числа до 100, которые мы загадывали, если в его таблицах было это число. Всё село не могло понять, как он это делает. Но при моём отъезде из села, Коля мне рассказал эту хитрость и в дальнейшем я сам попытался создать такие таблицы и где-то в 7-8 классе делал такие карты-таблицы, но число угадывать надо было не до 100, а до 25 или до 50.

   Мне нравились разные фокусы с цифрами и я постепенно пришёл к тому, что выписал числа дней рождения своих одноклассников и друзей, пытаясь тоже создать что-то интересное. Иногда это получалось.

   Поскольку в эти годы было мало гниг по астрологии, то я просто использовал цифрологию или разное сочетание цифр и чисел, которые можно отнести к нумерологии. В детстве этим многие увлекались, особенно девочки, говоря, что для удачи надо проглотить пятилепестковый цветок сирени или билет в кино, где симметричное число в номере билета и тогда "тебе завтра повезёт в школе", не вызовут на уроке, который ты не приготовил.

   Вот одним из таких нумерологических фокусов были даты и месяцы рождения мой и Татьяны, которые я сопоставил и у меня во всём получились "счастливые числа", в которые я и уверовал. У меня месяц рождения был февраль (второй) и число - второе. У Татьяны месяц рождения был сентябрь, а число - девятое. Если из Татьяниного месяца рождения и её дня рождения вычесть мои месяц и день рождения, то получается: семёрка - в датах и семёрка в месяцах. Таким образом получалась разница по числу и по месяцу числа 7 и 7. Казалось бы, по нумерологии всё получается прекрасно, красивые числа - две семёрки.

   Вот за это я и зацепился, не понимая, что такой реальной науки, как "нумерология", не существует и физически за этим ничего нет, кроме придуманных кем-то и когда-то удобных вариантов,как-то гадать или как-то угадывать, пользуясь законами математики, физики, химии или других естественных наук.

   Несколько меня смущали другие параметры, такие, как год рождения, пол (так как это не просто дружба) и ещё целый ряд психологических тестов, которые "разносили" мою теорию "в пух и прах".

   Тогда я попытался составить таблицы наших общих и разных интересов, которая в дальнейшем пошла "в разнос", настолько, что я вообще не увидел в будущем себя рядом с Татьяной. Но в начале этого пути мне нравилось замечать у Татьяны какие-то положительные качества и отрицательные качества в поступках и в характере, а затем тпытаться на них повлиять.

   Но чем больше я пытался "повлиять" на Татьяну таким способом, тем больше она становилась жёсткой и неуправляемой, хотя с научной точки зрения нумерологии я старался делать всё правильно и не затрагивать её психику, а также не ущемлять её самолюбие.

   Результатом моих действий явилось то, что Татьяна не вошла ни в один из мною придуманных "законов" и всё время "ускользала" от меня. Тогда я понял, что до "гения" мне ещё очень далеко и прекратил эти эксперименты с "неизученными науками".

   Ещё я понял одно существенное правило: я научился влиять на окружение Татьяны, а не на неё и это была моя самая большая ошибка, которую я совершил по отношению к человеку, в которого, мне казалось, я влюбился. Теперь, где-то подспудно, независимо от неё самой, она будет "перебирать", а с кем у неё были самые лучшие отношения, кем она "управляла" с абсолютной уверенностью. И я всё время буду оказываться в первых числах, хотя в дальнейшем я этого уже не хотел и не хочу.

   Но "клеймо влюблённости", а не любви, является невыводимым и остаётся шрамом или шрамиком на всю жизнь. И когда вспомнишь что-то, глядя на этот шрамик, то вся жизнь окажется прожитой зря, так как этот "шрамик" уродует кожу на самом видном и на самом чувствительном месте. И это будет относиться не только к Татьяне, но и ко всем, кто изменил самим себе в угоду порыва минутной слабости.

   Разумеется, про нумерологию можно забыть, но забыть о людях, с кторыми ты провёл два-три года, а то и пять лет, забыть нельзя.

   Далее мне пришлось ни один раз менять коллективы: хорошие и не очень хорошие, но мы всегда оставались коллегами по каким-то делам и даже, если были какие-то шероховатости в отношениях, то среди сотен и десятков тысяч людей, которых я встречал на своём пути, были только единицы, меньше десятка, точно, с которыми мне больше не хотелось встречаться.

   Что же касается нумерологических изысканий моего дня рождения и дня рождения Татьяны, то мне ни разу не приходилось с ней обсуждать. Раньше как-то не доходило, что эти две семёрки имеют какое-то значение, а уже позже я понял, что в агебраическом смысле можно же сложить и отрицательные величины и тогда получится два числа по "минус" одиннадцать, а вот это уже интересно.

   При исследовании этих двух чисел: -11 и -11, получаем то, что реально получилось в наших с Татьяной жизнях. Поскольку у Татьяны год рождения 1940, а у меня - 1941 (разница менее полугода), то для меня семёрки в нумерологии получаются с положительным знаком, а у Татьяны семёрки получаются с отрицательным знаком, что реально и получается в жизни.

   Разумеется, мы можем не верить ни во что и пренебрегать всем, но надо притягивать к себе любыми силами положительную энергию и избегать "прилипание" отрицательной энергии, хотя бы ради себя.

      
   Глава 97. Трудное возвращение в строй.

   Миша Митликин многое не помнил из того кошмарного полёта или организм не хотел этого помнить. Воспоминания сразу перескакивали: с момента взлёта на поиск рыбаков и уже вспоминалось, как он пришёл в сознание в палате после операции. И вот с этого времени у него начиналась новая жизнь.

   Затем была вторая операция, а после неё третья и так, пока он потерял счёт, то ли это были операции, то ли перевязки, то ли очередные консилиумы. Но лечение приносили свои результаты: боль утихала, шрамы заростали, конечности двигались. Но Мише теперь больно было смотреть на жену Эмму, которая переживала за каждую его процедуру и терпеливо ждала, ждала и ждала его выздоровления.

   Время шло и организм боролся со всеми остаточными явлениями последствий травм полученных при катастрофе. Но параллельно надо было решать, что же делать с дальнейшим прохождением службы, так как врачи уже сказали, что летать с такими последствиями травм нельзя, врачебно-лётная комиссия к лётной работе не допустит. Но вообще к службе признали годным. Поэтому отправили в отпуск с санаторным лечением, после этого, сказали, что будут принимать решение.

   Время в санатории пролетело быстро, молодой организм боролся так хорошо, что последствий катастрофы почти не было заметно. К концу 1957 года прибыл в полк и ему предложили должность старшего техника группы обслуживания по вертолёту и двигателю. От прежней работы эта ничем не отличалась, разница была только в том, что такие же работы надо было выполнять в составе наземных групп обслуживания.

   Привык к новой должности быстро, да и некоторые преимущества были, теперь не надо было неделями мотаться по командировкам и рабочий день был более или менее регламентирован. И в выходные можно было отдыхать в городе, не беспокоясь, что тебя могут в любое время вызвать на задание.


   Глава 98. Неудачное подражание.

   Возвращаюсь немного назад. Под Новый 1957 год по телевидению впервые шёл фильм "Карнавальная ночь", но телевизоров в посёлке можно было пересчитать по пальцам. Поэтому меня пригласили посмотреть этот фильм в Красном уголке парткома ГЭС-2, который располагался в доме № 1, где был телевизор. Поскольку многие взрослые посещали библиотеку Завкома ГЭС-2, где я помогал составлять каталог, то и в парткоме меня все знали и мне нашлось там место. Фильм демонстрировался под Новый год и народа собралось много. Я пригласил и Татьяну, но она отказалась, придумав какую-то незначительную причину. Пришлось идти одному.

   Фильм мне понравился, а на следующий день все в посёлке уже распевали про Танечку, "приставленную к борщам", которая очень раздражала Татьяну, которая не очень любила готовить. Это выяснилось, когда мы были в колхозе и несколько девочек отказались готовить на кухне для всех, в том числе и Татьяна.

   Если кто-то хотел досадить Татьяне, то он начинал напевать:

       Ах, Таня, Таня, Танечка,
       С ней случай был такой.
       Служила наша Танечка
       В столовой заводской.

   Это заводило Татьяну до такой степени, что она бросалась на шутника с кулаками. Разумеется, шутя.

   Не успели поиздеваться над Татьяной с фильмом "Карнавальная ночь", как появился следующий фильм "Разные судьбы", с главной героиней фильма Таней Огневой. После просмотра фильма, Татьяна уже реагировала совсем по другому. Героиня ей понравилась и Татьяна даже начала подражать ей внешне. Старалась оформить так одежду, позировать и делать такое выражение лица, как и у актриса Татьяны Пилецкой. Татьяна даже купила фотооткрытку актрисы, украдкой её вынимала из портфеля, становилась перед зеркалом в физкабинете, когда никого не было и сравнивала себя с актрисой. Она однажды сказала, что героиня Таня Огнева очень симпатичная девчонка тем, что может постоять за себя.

   В чём была эта симпатия, я так и не понял, но мне стало как-то не по себе в признании этой симпатии. А ещё мне показалось странным, что Татьяна так близко приняла этот фильм, тем более, что он был про взрослых уже людях, а мы были ещё только школьниками, которые не могли знать, как у нас всё сложится в жизни. Несколько раз мы с Татьяной спорили об этом фильме, но у меня не было достаточно аргументов, чтобы отстоять свою точку зрения. Для меня этот фильм был, как трудная математическая задача с несколькими неизвестными, которую решить никак не получалось без дополнительной консультации с учителем. А учителя, который бы подсказал правильный ответ, рядом не было.

   Однажды, при нашем, с Татьяной, споре присутствовал наш одноклассник, Ваня Подопригора, который очень резко отозвался о всех героях этого фильма. Он дал каждому герою фильма нелестные характеристики: мягкотелый, не принципиальный, бездушный, не знающий чего хочет, эгоист и ещё несколько, которые я не запомнил. Татьяна на него за это обиделась и в тот вечер заторопилась домой. Ваня тогда очень удивился, что она так близко всё приняла к сердцу, ещё сказал:

    - Разве можно так привязываться к выдуманному кем-то сценарию?

   Затем добавил:

    - В жизни всё проще: хороший человек или плохой человек. Хорошего человека нельзя не любить, а плохого - нельзя любить.

 Ваня любил и умел говорить своими афоризмами.

   Мы тогда с ним ещё долго дискутировали и по этому фильму и по "Карнавальной ночи", но тоже к единому знаменателю не пришли. Мне некоторых героев было жалко и им я сочувствовал, а Ваня ко всем относился бескомпромиссно. Он вообще был таким, если раз сказал, то своего мнения никогда не менял.

   Странно, но после этого разговора, Татьяна на меня обиделась за то, что я не поддержал её тогда и всё приняла близко к сердцу, как будто я её в чём-то предал. В дальнейшем, она не один раз мне припоминала эту нашу дискуссию втроём. Она старалась доказать мне, что я не прав, что для меня героиня фильма Таня Огнева не очень симпатична, как будто она примеряла эту роль на себя. Но я так тогда не думал.

   Именно в это время Таня начала как-то резко меняться. Это сначала было не очень заметно для меня, мелочи какие-то, а вскоре я уже не узнавал её, так быстро она менялась.

   Когда мы начали встречаться, то вечером на улицу выходила обыкновенная девочка-одноклассница, в пальто, в ботиках, в шапочке, сшитой из яркого клетчатого шарфа, который служил ей и головным убором и шарфом, так как фалды были очень длинными. А сейчас я видел перед собой надменную девушку в туфельках, вязаной шапочке и с причёской, которая всё время выбивалась из-под этой шапочки, то ли она делала так специально, чтобы локоны спадали ей на на глаза и она периодически сдувала их в сторону. В этих новых привычках я видел совсем другую Татьяну, которая становилась какой-то малознакомой, если не сказать чужой. Вот так сказывалось её подражание. Она уходила от меня, даже внешним образом.


   Глава 99. Гармония противоречий.

   Я всегда пытался понять, что мне делать, когда приходилось попадать в условия, которые для меня были абсолютно неприемлемые. И как-то приспосабливался. Даже адаптировался и успешно развивался.

   Сельским мальчишкой, который ничего не понимал и ничего не знал, что там за пределами нашего глухого села, я попал в городскую среду и несколько лет точно так же не понимал, что мне делать и как мне приспособиться, чтобы меня бесконечно не обманывали в самых простых житейских ситуациях. Я уже считал, что мне никогда не разобраться в этом, казалось мне, диком мире жестокости и несправедливости.

   И вдруг мне повезло. Родители случайно привели меня в библиотеку, хотя самим книг читать было некогда. Сначала нехотя, а затем с интересом я прямо вростал в каждую книгу, находя в них ответы на любые вопросы моего детства. Мне каждая книга казалась сказкой, хотя я уже вышел из возраста сказок. Но книги мне рассказали, как отличить хороший поступок от плохого и плохого человека от хорошего. Об этом я узнал не от людей, а из книг, а люди часто говорили хорошо, а поступали плохо и часто было не понять, что же такое хорошо, а что такое плохо. Вот, например, драться — хорошо это или плохо. Все мне говорят, что это плохо. А если надо себя или кого-то защитить в драке? И никто не хочет разбираться, что ты защищал себя.

   Люди, даже взрослые, часто меня обманывали и я перестал им доверять. Нет, не всем и не полностью, но таких становилось всё больше и больше, к которым я относился настороженно. Зато книги меня не обманывали, а если я не находил какого-то ответа в одной книге, то я искал ответ в других книгах. Так, постепенно, я научился сам искать ответы на возникающие у меня вопросы. И я постепенно начал понимать, что окружающий мир живёт одновременно в гармонии и в противоречии, а мне остаётся только избегать противоречий и стараться попадать в гармоничные условия. Это не всегда получается, но если хорошо подумать, то это не так и трудно.

   Затем привыкаешь жить с этим ощущением одновременной гармонии с противоречиями и становится легко, а иногда даже приятно. Надо только непрерывно пополнять свои знания, ощущения и навыки


   Глава 100. Своенравный «Котёнок».

   Мне казалось, что я уже взрослый. Стараюсь думать, как взрослый и принимать решения, как взрослый. Ещё один год и надо будет становиться настоящим взрослым, а не казаться им. Так почему уже сейчас не попробовать стать взрослым.

   Да мне, уже не интересно мальчишкой-школьником, хотя дальше десятого класса уже в школе будет делать нечего. Да и всё у меня к самостоятельной жизни почти подготовлено. Я уже работаю по трудовой книжке, хотя дальше я не вижу себя в библиотечной сфере деятельности, но работа мне нравится и взрослые уже смирились, что я работаю и учусь не в вечерней, а в дневной школе.

   Я, как бы и успешный ученик, вхожу в десятку лучших учеников школы. Считаюсь комсомольским активистом  и в трёх видах защищаю спортивную честь школы.

   А вот с дружескими отношениями у меня как-то не получается. С ребятами я стараюсь ладить хорошо, а вот с девочками — не получается. Наша дружба с Таней разваливается у всего класса на глазах и Татьяна, как своенравный котёнок, всё время меняет правила игры. Иногда ей хочется поиграться, она в хорошем настроении обращается ко мне и мы начинаем общаться, а затем, сразу же меняется её настроение, она всё бросает и исчезает надолго.

   Именно за эти выходки я и назвал её «котёнком», что многим в классе понравилось. Да и вид у неё иногда был, как у настоящего котёнка. Например, если кто-то из мальчишек её нечаянно толкнёт, то она набрасывается на него двумя руками с растопыренными пальцами и это было похоже на то, как защищается маленький котёнок, стоя на двух лапках.

   Я даже отыскал несколько маленьких стихотворений, написал их на отдельных листочках и каждый день выкладывал ей на парту один из них, что давало ей повод колотить меня своими «лапами» с растопыренными пальцами.

   Всех стихотворений не помню, но вот одно из них на украинском языке.

   Хвалывся кит, що вин убрид
   Днипро пэрэбрэдэ,
   А як пишов, то й не прыйшов,
   Нэма кота нидэ.

   Вот за это стихотворение, которое я нашёл в календаре, она очень рьяно меня колотила. Тем более, что теперь одноклассники её всё чаще называли «Котёнком». Да и вид у неё иногда был похож, действительно, на маленького котёнка, особенно, когда не злилась, а была сама собою.

   Но «котёнком» она была своенравным, особенно по отношению ко мне, хотя я уже несколько привык к её выходкам, что мне иногда было даже скучно, если она долго ничего не вытворяла, значит она что-то задумывала много ходовое. Она не могла, чтобы что-нибудь не придумать, с ней всё время надо было быть настороже.

   К сожалению, Юля этого не понимал или не обращал на это внимание. И я не представлял, как они в дальнейшем могут между собой поладить, таких разных и амбициозных два человека. 


   Глава 101. Последние каникулы.

   Лето. Мы перешли в 10-й класс. Начались летние каникулы. Предчувствие, что жизнь под крылом родителей скоро закончится появлялось всё чаще и чаще. Но я его отгонял всё сильнее и сильнее. И чем больше я работал, тем лучше понимал, что зарабатывать только на себя довольно трудно, а брать ответственность и за кого-то ещё труднее. А мне и трудовую книжку уже оформили, и членом профсоюза я стал, и платил профсоюзные взносы, как все взрослые библиотекари и работники ГЭС-2. Все как-то привыкли, что я всё свободное время в библиотеке, что даже не обращали внимание, что я ещё появляюсь в дневной школе, просто на это не обращали внимания.

   А когда начались летние каникулы, то я с утра шёл с ребятами на пляж, всё равно в библиотеке мало посетителей, а после обеда, когда жара спадала, я шёл работать. Так мне было удобно. А поздно ночью, когда становилось совсем прохладно, я читал книги из новых поступлений.

   С некоторыми одноклассниками встречался на пляже, а некоторых подолгу не видел, но особенно это не беспокоило, каникулы ведь. С Таней виделись часто, а ещё чаще слышал её голос через балкон. Но встречи были на бегу:

    — Привет! И побежал дальше.

   И она:

    — Привет, Лёшка!

   И разбежались.

   Что-то у неё происходило дома. Возможно родителям я показался не очень привлекательной кандидатурой даже для дружбы с их дочерью, а возможно со стороны ещё кого-то, так как в младших классах у меня не очень хорошая слава была, иногда столько на меня вины понавесят, что я неделями ходил оправдывался. Друзья во дворе были такие, что все свои проделки сваливали на меня, а тогда уговаривали, чтобы я подтвердил, что это я нечаянно толкнул или нечаянно разбил. Мне всех их было жалко и я соглашался. Вот и заработал себе такую славу. И когда всего этого набралось много, родители всех моих друзей начали всё это припоминать и друг другу рассказывать, что когда было. Возможно и это до её родителей дошло, хотя это маловероятно.

   Но это были только мои предположения основанные на том, что я слышал из отдельных разговоров между соседями, да иногда мне, между прочим, что-нибудь рассказывал младший брат Татьяны, с которым мы были в дружеских отношениях, хотя он был младше её на пять лет.

   Он знал, что мы в одном классе, знал, что мы иногда встречаемся, видел нас вместе, поэтому иногда что-то говорил, даже когда я его ни о чём не спрашивал. Да я особенно и не обращал внимания на его рассказы, так как они были в детской интерпретации. Иногда он даже ввязывался за нами, но Тане почему-то это никогда не нравилось и она всегда была недовольна этим, а мне, наоборот, он никогда не мешал, так как с ним Татьяна вела себя более тихо, без капризов, и мне это больше нравилось.

   Иногда брат Тани приходил ко мне с утра и мы с ним на велосипедах ехали на речку. Это когда никого из одноклассников не было и тогда мы не уезжали далеко купаться, а выбирали место поближе. Вот примерно тек проходили мои последние школьные каникулы.

   Когда прошли недели три каникулов, я решил посчитать, а как полезно я распоряжаюсь своим каникулярным временем. И вот, что у меня получилось. Всего на каникулы приходилось около ста дней. Из них шестьдесят пять дней я работаю по 6 часов, в среднем. Каждый день 2-3 часа я помогаю в чём-нибудь по дому. Это походы в магазин, нарвать травы и покормить кроликов, выполнить ещё какие-то поручения или дела. Это я чаще всего делаю с утра. Поэтому, остаётся на мои развлечения и игры по три часа до обеда, в каждый из этих дней и три часа вечером. Вечером можно почитать, сходить в кино или с кем-нибудь встретиться. Получается, за сто дней каникул у меня не так уж много свободного времени и его надо использовать с толком.

   
   Глава 102. Финиш средней школы.
      
   Заканчивалось лето и наступала волнующая пора, когда надо было собираться в школу и уже в последний раз, в последний класс. Нет, еще не на уроки, а раскованно, свободно, отдохнувшим и набравшимся сил и впечатлений, независимо приходить, не имея никаких обязанностей и долгов, чувствовать себя на равных при встрече с любым учителем. Много раз так происходило, но каждый раз это чувство повторялось с одинаковым внутренним волнением, хотя внешне я был абсолютно спокоен и даже какой-то радостный. За неделю до занятий мы пришли в школу получить учебники, остро, но приятно пахнущие свежей типографской краской и которые прежде чем открыть мы обязательно слегка их обнюхивали, прислоняя раскрытую книгу к лицу, наверное, чтобы убедиться, что книга действительно новая. Ведь книга, которую читали или раскрывали не имеет такого специфического запаха.

   В этот же период, за несколько дней до начала занятий, мы встречались с одноклассниками, обменивались новостями, просто болтали, давая повод подспудно убедиться собеседнику, что скучали без него. В эти предучебные дни в школе было не менее людно, чем в середине четверти. Часто встречались учителя, но обязательно из администрации лица, которые жили на территории школы или близко от школы: директор, завуч, завхоз, сторож. Эти люди всегда оказывались на месте в нужное время. К директору шли те, кто только прибыл в школу в связи с переездом родителей, завучу непрерывно звонили из РОНО, у секретаря требовали или он требовал какую-то справку, завхоз бегал по этажам, заканчивая ремонт в классах и руководил целыми отрядами вносивших новые, только что привезенные парты, а сторож бдительно следил, чтобы ученики младших классов не сидели на перилах, словно вороны на заборе и не катались на них. Но эта предучебная неделя проходила очень быстро и новые впечатления захлестывали все предыдущие каникульные впечатления, сменяя друг друга словно картинка картинку в калейдоскопе.

   Мы уже во время первого звонка почувствовали, что этот год очень серьезный, когда стояли глаза в глаза с первоклашками и когда они смотрели на нас, словно на давно ушедшее вперед поколение, а это ведь были всего на девять или восемь лет младше нас мальчики и девочки. Но мы, во всяком случае я, почувствовали себя в школе лишними, теми, кто вот-вот уступит свое место другим и это место никак невозможно было сохранить за собой.

   Начались занятия и мы хотя и чувствовали уже ответственность выпускного класса, но нам трудно было менять наш прежний режим после каникул и уклад жизни. Мы также бродили по вечерам в парке и на улицах, хотя наши встречи стали короче и реже, мы также выкраивали время уйти далеко в лес и на речку и строить свои хрустальные дворцы, рассыпающиеся словно песочные домики лишь мы возвращались в наш быт.

   Кроме того, что мы повзрослели на целый год, мы и отвыкли друг от друга, хотя периодически за  каникулы встречались.

   Отвык и я от Татьяны, хотя мы жили в одном доме. Не знаю, как ей, но мне казалось, что наши встречи по вечерам в восьмом и девятом классах были такими далёкими, что уже становились похожими на сон. Я и не заметил, как у Татьяны появились новые друзья среди старшеклассников, а я увлёкся чтением художественной литературы так, что у меня это занимало большую часть суток. В это время в библиотеку поступили новые книги, в том числе и многотомные издания и я проглатывал один многотомник за другим. Особенно я увлекался зарубежными романами и советской фантастикой.

   Книги захватывали меня и в то же время отвлекали от мыслей, что Татьяна постепенно от меня уходит и я ничего не могу поделать. Она стала какой-то сразу повзрослевшей и смотрела на меня иногда так, как будто она знает такое, чего я не только не знаю, но о чём я и не догадываюсь. Тогда я подумал, что, наверное, потому я и стал неинтересен Татьяне и как-то постепенно с этим смирился.   
 

   Глава 103. Всё завертелось вокруг больницы.

В это время Ваня познакомился с девушкой, которая работала медсестрой в нашей поселковой больнице. Точнее познакомился он еще зимой, когда заболел плевритом и ему откачивали в больнице жидкость из легких. Я к нему несколько раз ходил б больницу, но встречал эту девушку один только раз. Оказывается Ваня узнал, где живет эта девушка, это в 10-12 километрах от нашей больнице и иногда как бы случайно встречал её по дороге домой, тем более, что она ездила на автобусе мимо его дома. Девушка звали Надя и она очень медленно разговаривала словно обдумывала каждое слово однако это ей не мешало произносить слова очень быстро так, что слово «пуговичка» звучало как «пувичка», а «четверг» звучало как «четверь». У нас с Ваней эти слова были как бы паролем, если мы решили направиться в сторону больницы и с нами был кто-то от которого мы хотели ненавязчиво что-то скрыть или уйти. Тогда кто-то из нас говорил, что-то вроде – «Да, надо будет пришить пувичку в четверь». На нас смотрели как-то странно и все наши дальнейшие действия какими бы они ни были, принимались, как сами собой разумеющимися.

Я как-то не очень вникал в отношения Вани и Нади, так как у меня самого хватало с такими отношениями проблем, но чувствовал, что у них, во всяком случае у Вани – это серьезно. У меня самого в этот период были довольно напряженные отношения с Татьяной из-за которых я очень переживал и очень хорошие отношения с Нелей, которая старалась наладить мои отношения с Татьяной, даже пару раз передавала какие-то записки о встречах и заключении перемирия. Но Татьяну такая информированность Нели в наших отношениях видимо раздражала (я как-то не сразу об этом догадался) и она становилась при встречах еще более жесткой, пытаясь всё свести к тому, что сейчас ответственный период в завершении всей школьной учебы, надо хорошо закончить школу, а нашими встречами мы лишь отнимаем друг у друга драгоценное время.

   Наверное, Таня так думала всерьёз, так как в этот период она более тщательно готовилась к урокам, всегда раньше меня на несколько секунд тянула руку, чтобы ответить и ответы были настолько исчерпывающими, что я ей немножко завидовал, но принимать её режим занятий не собирался. Тем более, что у меня не было желания мешать ей быть первой, а я очень часто ей в этом мешал, хотя это и получалось непреднамеренно. Учителя, зная о наших отношениях, пытались иногда меня упрекнуть, ставя Татьяну в пример, но моя реакция на это была какая-то вялая, что многих учителей озадачивало. Тем более, что часто рядом сидела Неля и заговорщицки улыбалась, словно говоря: - Так тебе, Лёшка, и надо, за твои рыцарские замашки. Это она о том, что я очень часто уступал Татьяне в её попытках вырваться вперёд, даже когда все знали, что у меня решение лучше и более полное.

   Однажды, когда я с готовым решением отказался выходить к доске, зная, что после меня Вероника Константиновна сразу же вызовет Татьяну, Неля об этом высказалась даже вслух, но комментировать отказалась. Инна её сразу же поддержала и съязвила, что другим я хороший материал не уступаю, на что у меня не оказалось ни готового ответа, ни дежурной реплики. Я просто проглотил их горькую, но правдивую пилюлю.

   Вот такие проблемы были у меня, когда я простудился в начале октября и попал в больницу. Пролежал там неделю и меня выписали. Но не успел я выписаться, как мне пришлось ложиться на операцию, у меня воспалился аппендицит. В это время был пик эпидемии гриппа и все палаты были переполнены. Положили меня в тупике коридорчика задёрнутого шторкой. Рядом была пустая еще одна кровать. Никаких неудобств от того, что я лежал в коридоре не было да и чувствовал я себя после операции не очень хорошо.

   Когда я проснулся на следующее утро, то первое, что я увидел, это спящую на соседней койке симпатичную девушку, которая уже через несколько минут широко открытыми удивлёнными глазами смотрела на меня. К концу дня нас уже разместили по палатам, но мы успели познакомиться и даже за больничные дни подружиться, так как кроме нас двоих в палатах были только пожилые больные.
   Это была Лиля Руцкая из Северодонецка, она отдыхала а нашем Доме отдыха «Северский Донец» и попала в нашу больницу. Выходя из палат, мы с ней болтали о новых книгах, о стилягах и вообще на разные темы, которые интересны молодым людям.

   В один из дней в конце октября раздался стук в окно палаты. Поскольку был карантин, то посетителей в больницу не пускали. Подойдя к окну я увидел Виктора, брата Тани с женой их старшего брата Юрия. В это время Юрий уволился из армии и работал на посёлке, а жили они в квартире родителей, как и Татьяна с Виктором. Жену Юры Виктор называл Лялькой, хотя, как я узнал позже, её имя было Галя. Это была симпатичная и даже красивая, очень молодая женщина, выглядевшая студенткой-первокурсницей. Но тогда я был рад, что ко мне, в этот карантин, хоть кто-то пришел. Ляля, конечно, пришла посмотреть на Татьяниного парня, так считал Виктор, а сам он пришёл, чтобы показать, какая у его брата жена, вопреки тому, что говорила Татьяна и родители, так как у него было своё мнение. Я приоткрыл окно и мы долго разговаривали, пока не зашла сестра, эта самая Надя, с которой познакомился Ваня и не заставила меня закрыть окно, хотя и не было холодно.
   

  Глава 104. Вечеринка 7 ноября.

   В первых числах ноября меня выписали из больницы. Мне ещё больно было ходить, а быстро ходить я вообще не мог. В этом году 7-е ноября четверг, после этого у нас ещё праздники. В среду классный руководитель сказал, что будем сажать деревья вокруг школы и всем, кроме меня, надо приходить в рабочей одежде. Кроме того, что мне ещё нельзя было физически работать, я за этот месяц сильно похудел. То воспаление лёгких и аппетита совсем не было, а то аппендицит — тоже много не скушаешь. Вот так почти месяц на голодном пайке, поэтому и вес сбросил, и физически сильно ослаб. Но дома сидеть скучно и я пришёл вместе со всеми и помогал придерживать деревца, когда присыпали землёй. Даже попал на фотографии при общем фотографировании.

   Когда работы были окончены, ко мне подошла Луиза и сказала, что класс собирается на вечеринку и спросила пойду ли я. Я ответил, что да, я тоже буду. Она сказала, что Зина, это её старшая подруга, договорилась, что можно будет классу собраться у Лёни Знаковского, на ул. Победы. Зина дружила с Лёней Знаковским. Я ещё раз подтвердил, что я буду вместе с классом и внёс свою лепту.

   Вечером собрался почти весь класс. Кто-то опоздал, поэтому, я даже не запомнил, кого не было. Да и отвык я от класса как-то за это время, что валялся в больнице. Мне даже показалось, что готовили и закупали всё девочки. Возможно, это оттого, что ко мне за помощью, как к больному после операции, не обращались, а самому мне вмешиваться в их дела, как-то не было необходимости. Я просто наблюдал всё со стороны. На столах было только вино, ситро, закуски и конфеты.

   Сначала долго шумели, девчонки кричали какие-то тосты, затем кто-то сказал, что больше мы на седьмое ноября не соберёмся, что это наши последние Октябрьские праздники в школе и сразу все как-то погрустнели. Но потом становилось более шумно, а в конце концов стали все веселиться и было видно, что это настоящая вечеринка. Люба села на стул в коридоре и почему-то расплакалась, а Лида её начала утешать. Татьяна с Юлей танцевали и тот всё старался её поцеловать, а она уворачивалась, тогда вообще убежала в другую комнату, где Ольга о чём-то разговаривали с Виктором. Славик танцевал с Галкой, а Виталик со Светой.

   Поскольку я не только не пил, но даже кушать боялся, то я болтался по комнатам разговаривал с чуть подвыпившими ребятами и девчонками, особенно не вступая в спор, но и так чтобы мне было интересно. Но интересно мне не было и я пошёл помогать Луизе на кухне и приносить пустые тарелки со стола и приносить полные с закусками на стол.

   С Инной и Нелей поговорить никак не получалось, не было такого места, где можно было спокойно посидеть втроём, чтобы не мешали. Луиза почему-то была недовольна, что Татьяна с Юлей никак не могут успокоиться, и это ей не нравилось. Она несколько раз отрывалась от дел и разговаривала с Татьяной, но затем расстроилась и снова занялась организаторской работой вечера. Мне не оставалось ничего, как ей помогать, так как мне просто нечего было делать на этом вечере.

   Постепенно все устали, даже начали уходить потихоньку домой, мне тоже хотелось уйти, но Луиза сказала, что после окончания надо будет всё убрать и чтобы я остался, просто, для компании, так как с меня помощник был не очень хороший, разве что развлекать их. Но я старался быть хоть чем-то полезным и это, кажется, получалось.

   Когда большинство ушло, мы растащили столы, девочки помыли посуду и приборы, подмели, помыли полы и после этого можно было отдохнуть и подвести итоги вечеринки. Снова разговор зашёл о том, что это наша последняя вечеринка. А вообще-то она была и первой, так как раньше мы не собирались всем классом по праздникам, разве что у кого-то на дне рождения, но там оказывались только близкие друзья и это было под надзором родителей. А это была единственная вечеринка, которую мы организовывали сами и, как видно было, всё получилось очень хорошо. Это благодаря Луизе, нашей старосте класса и всем девочкам класса.


   Глава 105. Неизвестное — всё ближе.

   Впереди ещё оставалось учиться три четверти. С одиннадцатого ноября я уже начал втягиваться в учёбу и мне не было никаких скидок, даже на то, что я почти целый месяц занятий пропустил. Вот только от физкультуры меня освободили на месяц. Но на физкультуру я ходил добровольно, просто разминался на снарядах и ходил быстрым шагом, как мне рекомендовали врачи.

   А ещё, самое главное, я постепенно «откармливался», чтобы каждый встречный не говорил:

   — Лёня, ой, как ты похудел! — хотя я и сам знал, что не поправился.

   С Татьяной отношения наладились, стали ровными, почти соседские, но речь о дружеских отношениях уже не шла. Зато отношения с другими одноклассницами тоже стали ровными и дружескими, теперь мне ничего не мешало общаться с ними, не боясь, что вечером мне кто-то будет за это как-то намекать и ставить меня в положение без вины виноватого. А это несколько утомляло. Но было обидно, что Татьяна ничего не объяснила, почему она меня «отшила», да ещё «по тихому». Постепенно какая-то подспудная обида проходила, да и не до отношений было, надо было готовиться к выпускным экзаменам.

   По учёбе я вырвался на уровень Ивана и мы уже разбирались только с ним. А поскольку я признавал полное его преимущество, то и никаких у нас противоречий не существовало. Он же признавал за мной первенство, что касалось литературы, поэзии, авиации и других вопросах. Что касается учёбы, то, учитывая мои ранние пробелы, мне приходилось его догонять и догонять. И мы часто затевали такие диалоги, что даже самим было интересно. Поэтому, после уроков, он иногда заходил ко мне в библиотеку, а после окончания моей работы, мы шли к нему, и, в основном, по дороге в споре решали все ранее не выясненные вопросы. В этом случае нам не интересны были другие наши одноклассники, с ними мы достаточно общались на уроках. Нам же уроков не хватало.

   Вот таким образом нам казалось, что мы взрослеем, решая теоретически вопросы нашего будущего. Вот так я заменил общение с одной Таней на общение с целым классом, учитывая, что знакомство с бывшим классом «А» у меня началось одновременно с первым знакомством с Татьяной. И я, как бы весь класс «А» подменил одной Татьяной и обрадовался своей победе и только через два года понял свою ошибку. Прекрасная часть бывшего «А» меня поддержала, а вот Татьяна как бы перешла в стан моих противников, хотя я возможно всё это преувеличиваю, но отделаться от этого не могу. Вот потому и отношусь к этому довольно снисходительно, периодически как бы забываю все её проделки и не рву всё окончательно, ожидая, чем это всё закончится и для меня, и для неё, и для нашего с ней окружения. Мне часто кажется, что все наши размолвки с Таней, не более, чем недоразумения, так как я не вижу никаких причин, кроме какого-то внешнего влияния на Татьяну. Но на это повлиять я никак не могу.

   Но меня больше, чем притча о талисмане, сейчас волнуют вопросы подготовки к выпускным экзаменам, как я смогу к ним подготовиться. Поэтому, мы иногда с Иваном пытаемся имитировать сдачу выпускных экзаменом, придумывая самые разные варианты, например, сочинения.

   Так мы встретили Новый 1958 год и зимние каникулы. К этому времени я точно решил, что буду поступать в авиационный институт, хотя в действительности смутно представлял свою выбранную будущую специальность. Выбирал я её по книгам и фильмам, не побывав ни разу ни в институте, ни в конструкторском бюро, ни на авиационном заводе. Выбирал я эту специальность, как и любовь, сердцем, это любовь с первого взгляда. Именно к этому мог относиться подсознательно и «талисман любви». Возможно и Татьяна мне понравилась  ещё и потому, что её брат Юра учился в авиационном училище. Это первый человек, о котором я знал и которого я видел из настоящих авиаторов. Вторым был наш учитель черчения Владимир Алексеевич Мишин, брат учителя физкультуры Григория Алексеевича Мишина. Владимир Алексеевич недавно был офицером ВВС, окончил авиационно-техническое училище, затем ушёл почему-то на гражданку и преподавал у нас черчение. По тому, как он читал чертежи, чертил, делал надписи на чертежах, мне он казался настоящим авиационным конструктором. И мне захотелось быть таким же специалистом.

   А ещё он красиво и доходчиво рассказывал о самолётах, правда, с какой-то затаённой грустью. Мне показалось, что Владимир Алексеевич жалеет, что ушёл из армии. Сначала я перенял у него стиль чертёжного шрифта, затем он научил меня читать специфические авиационные чертежи и схемы, а затем я заслушивался его рассказами о самолётах, которые летали рядом, в Чугуеве.

   В таких размышлениях прошли февраль, март и апрель. Наступил май.


    Глава 106. "Голубые кони" общества.

    С восьмого класса я был занят самим собой настолько, что у меня не хватало времени на тех, кто меня окружал на "втором плане". "Первый план" я ещё воспринимал, а вот дальше заглядывать как-то не получалось.

   Много времени отнимала школа. До окончания школы оставалось три года, а мне надо было как-то успеть всё выровнять так, чтобы в "Аттестате зрелости" не было ни одной оценки "удовлетворительно", да и оценок "хорошо" желательно, чтобы было поменьше. Я уже понял, что смогу получить "Аттестат зрелости" преимущественно с отличными оценками. Поэтому, я стремился, чтобы не только оценки были отличными, но и знания соответствовали им.

   Вот, поэтому, я стремился больше уделять времени учёбе, хотя бросать работу каталогизатором в библиотеке я не думал. Пока работа не мешала учёбе, хотя и был я загружен очень плотно.

   Но жить словно в вакууме мне тоже не хотелось, а тут начали разворачиваться интересные события, как у нас в посёлке, так и в Харькове.

   Ходили слухи, что в Харькове существует какая-то организация "Голубая лошадь", в которой объединились "стиляги" и чем дальше, тем слухов про них было больше. Да и у нас, в посёлке, своих "стиляг" хватало, один только Гена Кузнецов из старшего класса, как разоденется, кок волос свой напомадит, начешет, ну точно, как в журналах "Крокодил" или "Перец" и извивается, как змея на танцах.

   Мы как-то не очень реагировали на харьковских "стиляг", ибо у нас были свои критерии, но некоторые ребята немного подстраивались под "моду". Но как-то так получилось, что большинство из нас носили брюки "клёш" и поэтому мы не поддавались на "стиляжные" брюки-"дудочки", зауженные до неприличия, словно нижнее бельё.

   Вокруг нас были более взрослые ребята: строители, монтажники, верхолазы - и они прохладно относились к местным "стилягам" и даже иногда их поколачивали в драках. Мы, конечно, брали сторону более взрослых и соронились этих "стиляг".

   Мы были на стороне ребят, которые отслужили в армии и щеголяли в форменных морских брюках "клёш", почти подметая тротуары.Это выглядело более по-мужски, чем щеголять в брюках - "дудочках", в которых ноги казались тоненькими, как у тараканов.

   А тут появились фельетоны в местных газетах про "стиляг" и в школе начали "притеснять" тех ребят, которые напомаживали на голове "кок" из волос.

   В повседневной жизни такие вопросы не выпячивались, а вот в выходные дни, когда в Доме культуры собиралась молодёжь и перед сеансами кино были танцы, то ребята из рабочей молодёжи часто шутили на "стилягами", а те тоже как-то отвечали грубостью и доходило до силовых стычек. Но появлялся наш участковый милиционер и весь этот "клубок" быстро ретировался, так как никому не хотелось иметь дело с участковым милиционером.

   Но проходили месяцы и движение  "стиляг" набирало всё больше и больше "вес". Этих "стиляг" или рядившихся под "стиляг", можно было увидеть уже в парках, на танцплощадках и даже бродивших толпами по городу Харькову. В таких меньших городах, как Чугуев или в нашем посёлке их было поменьше и выглядели они больше комично, чем эффектно, как им казалось.

   Но вот в Харькове слухи о "Голубой лошади" распространялись всё больше и больше.О них появились уже в местных газетах несколько осуждающих статей, пока небольшого объёма и казалось, что их просто эти статьи предупреждают о назревающем скандале.

   И тут ребята "распоясались" совсем. Организовали "фиктивный" приезд союзного начальства из Москвы по Белгородской трассе и все постовые милиционеры звонили в Харьковский обком, что в Харьковскую область едет с проверкой сам Хрущёв.

   Этот "розыгрыш" удался настолько, что "Голубой лошадью" занялись властные структуры Харькова, а когда дело дошло до прессы, то в Харьков понаехали корреспонденты и только ленивый в Советском Союзе в то время не написал что-то о "Голубой лошади".

   Мы, в то время ещё школьники старших классов, по своему воспринимали все эти газетные новости, тем более,даже у нас в посёлке были ребята, которые учились в Харькове в институтах, техникумах, ПТУ и знакомы были с многими ребятами из "Голубой лошади". Конечно, это были не главные лица, но суть дела они знали хорошо.Они рассказывали, что часть ребят наказали по комсомольской и профсоюзной линиям, а многих "выслали" на какое-то время "на целину", где они должны были исправляться.

   Через два года после завершения этой "эпопеи" я поступил учиться в Харьковское военное авиационно-техническое училище и вместе с нами учились пара человек, которые были как-то "причастны" к "Голубой лошади", но особенно они не распространялись о своей "деятельности", хотя они были там "пешками".

   Прошло какое-то время (более трёх лет) после "разгрома" этой "Голубой лошади" и ребята с юмором рассказывали, чем это всё закончилось. Но, как я позже узнал, окольными путями, что под "Голубую лошадь" "зачистили" не одну сотню "стиляг", которых после этого не было слышно не только в Харькове, но и по всему Советскому Союзу. "Стиляг" искоренили довольно быстро и основательно.

   Правда, через полвека я увидел "Голубую лошадь" в Риге, во дворе кафе "Эланде". Но кого она символизировала, я так и не удосужился спросить. А вдруг с тех времён остались любители "Голубых грив".


    Глава 107. Принцип солидарности.

   Последняя неделя перед выпускными экзаменами. Мы, в основном, готовимся к экзаменам на аттестат зрелости. Вероника Константиновна, учительница математики, выбирает нам самые сложные задачи по тригонометрии и геометрии и выражения, которые надо упростить по алгебре.

   Урок алгебры и у доски сейчас Луиза Бондарь, наша староста класса, но как математик она не очень тянет. С места мы тихо подсказываем ход решения и Вероника Константиновна нас не одёргивает, как всегда, это рабочие моменты в которых участвует весь класс.

   Татьяна предлагает упростить это алгебраическое выражение, развернув и перемножив числитель и знаменатель на такие же выражения, выделив из них суммы квадратов и квадраты суммы и сократив часть из них.

   Но я уже попробовал это сделать и получил только громоздкое выражение, которое никак не преобразуется и нельзя понять, что делать дальше. Сказал об этом Веронике Константиновне, но она поддержала вариант Татьяны и сказала чтобы я не мешал.

   В это время Ваня Подопригора, в другом конце класса, тоже пришёл к мнению, что из этого мы ничего не получим и предложил своё преобразование выражения и тогда упростить. Очевидно он принял мой вариант и пошёл ещё дальше этим путём. При этом он, всегда спокойный, начал громко возмущаться, что мы так только потеряем много времени. Веронике Константиновне это не понравилось и тона резко сказала:

   - Подопригора, не мешай и выйди из класса. А ты, Хандурин, будешь следующим, если будешь поддерживать этот балаган.

   Это было так неожиданно, но Ваня, разгорячённый спором, встал и с возмущённым видом, вышел из класса.

   Это меня возмутило, так как я первый возразил против того хода решения, который приняла Луиза на доске и предложила Татьяна. Я встал и сказал:

   - Мне здесь тоже делать нечего, только время потеряем, - взял тетрадь и пошёл вслед за Ваней Подопригорой из класса, понимая, что это уже вызов и учительнице и всему классу, большинство из которых не понимали, что происходит, так как молча списывали ход решения с доски.

   Когда дверь класса за мной закрылась, то я понял, что совершил вызывающую глупость, вместо того, чтобы просто сдержаться, а так я усугубил положение Ивана. Не надо было вести себя так вызывающе, даже в знак солидарности с Иваном. Но дело было сделано и за это я буду отвечать. Думая об этом, я увидел Ваню, стоящего у крайнего окна, ближе к лестнице.

   Я подошёл к нему и увидел, что с Чугуевского аэродрома взлетел учебный истребитель МиГ-15 и быстро приближается в нашу сторону, как будто хочет пролететь ближе к высокой трубе нашей электростанции ГЭС-2. Мне нравилось смотреть на этих красавцев, серебристые машины с красными звёздами на крыльях и хвостовом оперении. Ваня спросил меня:

   - Нравится? - он знал, что я собираюсь поступать в авиационный институт.

   - Конечно! - ответил я и вопросительно посмотрел на него.

   Ваня был уже спокойный и завершал упрощение выражения, над которым мы работали в классе. Я заглянул в его тетрадку и увидел, что ход его решения похож на тот, что мной ранее был предложен и у него получился красивый конечный результат. Это уже говорило о правильном ходе решения. Проверив ещё раз, мы убедились, что это единственно правильное решение.

   Но мы были уже вне класса, а до окончания урока оставалось не менее двадцати минут и мы решили никуда не уходить, дождаться окончания урока, так как следующим уроком будет тоже математика, но тригонометрия и нам всё равно придётся извиняться перед Вероникой Константиновной.

   Мне захотелось открыть створку окна, которая вверху была закрыта на шпингалет. Я взобрался на высокий подоконник, открыл шпингалет и спрыгнул на пол.

   В этот момент мы увидели в конце коридора, идущего в нашу сторону завуча школы. Это был отец Нели, нашей одноклассницы, Александр Николаевич Вовьянко и теперь этот факт ничего хорошего нам не предвещал, он точно видел, как я спрыгивал с подоконника.

   Подойдя к нам, он поинтересовался:

   - Ну что, молодые люди, классное общество вас проигнорировало? - и затем, очень настойчиво:

   - Рассказывайте, в мельчайших подробностях, о - о что обезоружило нас полностью.

   Мы думали, что завуч будет нас ругать, а он спокойно, как будто мы и должны здесь находиться в середине урока, начал интересоваться причиной нашего присутствия посреди школьного коридора.

   И тут нас прорвало. Мы сначала вместе, а потом поочерёдно, начали высказывать нашу обиду. Обиду не за то, что нас выставили из класса, хотя я сказал, что сам вышел из чувства протеста и солидарности, а за то, что мы правильно упростили выражение и показали ему решение, а нас проигнорировали, как личности.

   При выражении "как личности", Александр Николаевич заметил:
   - Вы только кандидаты в личности, а сейчас - обыкновенные нарушители дисциплины во время урока.

   Мы уже приготовились к тому, что он нас будет наказывать, но он только сказал:

   - Идите за мной, - и направился в сторону нашего класса.

   Подойдя к двери, Александр Николаевич приоткрыл дверь и заглянул в класс. Через несколько секунд к двери подошла Вероника Константиновна и увидев нас за его спиной, несколько растерялась, а завуч спросил:

   - Вероника Константиновна, это ваши молодые люди? - и после того, как она кивнула головой добавил:

   - Пускай присутствуют на уроке, они мне пообещали, что мешать вам не будут.

   Затем, немного подумав, сказал:

   - А после уроков зайдёте ко мне в кабинет, я ещё с вами побеседую, - и направился в торону лестницы.

   Вероника Константиновна, ещё под впечатлением разговора с завучем, сказала:

   - Быстро заходите в класс и садитесь на свои места, - и закрыла за нами дверь.

   Как только мы оказались в классе, весь класс загудел, но ничего не понимал, так как вся разборка снами была вне их видимости, за пределами класса.

   Правда, в момент нашего неожиданного появления в классе, Витя Мисюра отскочил от двери, очевидно подслушивал, зацепился за первую парту, где он сидел с Иваном и растянулся на полу, что переключило на него внимание всего класса. Раздался многоголосый хохот и теперь Веронике Константиновне пришлось успокаивать весь класс, что сразу отвлекло от нас с Иваном внимание и мы спокойно сели за свои парты.

   Проходя мимо Инны, я спросил:

   - Упростили это выражение? - на что она ответила:

   - А всё равно пришлось делать так, как вы с Иваном предлагали, да ещё запутались в преобразованиях.

   После этого я посмотрел в сторону Татьяны, которая предлагала свой ход решения и сразу по её взгляду понял, что лучше ей сегодня на глаза не попадаться, она готова была меня избить, а то и растерзать. Даже огоньки какие-то блеснули в глазах. В это время, Юля, сидевший рядом с ней, заметил, что мы обмениваемся такими взглядами, толкнул её локтем и начал что-то ей объяснять.

   В это время прозвенел звонок об окончании урока, Вероника Константиновна вышла из класса и теперь все переключились на нас с Иваном. Всех интересовало, что там происходило за дверью, но мы только сказали, что беседовали с завучем, опуская подробности, после чего некоторые начали нам сочувствовать, считая, что беседа с завучем к добру не приводит.

   Неля Вовьянко, которая тоже слушала наши похождения, как всегда покраснела и опустила голову. Она всегда почему-то заливалась румянцем, когда вспоминали её отца как завуча, не хотела быть зависимой. Но когда Иван сказал:

   - А наш Александр Николаевич - мировой мужик, - Неля ещё сильнее покраснела, уже от гордости за отца и теперь голову опускать не стала, а смотрела на всех уже с каким-то превосходством, чего раньше за ней не замечалось.

   А в это время, где-то у доски Татьяна продолжала кому-то доказывать, что она предлагала правильный ход решения и якобы у неё получилось всё правильно. Но это уже для всех было не так важно, все считали, что нам с Иваном просто повезло, когда нас в коридоре увидел завуч, так как теперь Вероника Константиновна нас наказывать не будет. Мы с Иваном предполагали то же самое, но нам надо было ещё встречаться с завучем, о чём ребята не знали.

  Следующий урок был тригонометрия и Вероника Константиновна к доске пригласила Ваню Подопригору, как будто она и не удаляла его из класса на предыдущем уроке. Я тоже сидел тихо и чтобы не усугублять предыдущую ситуацию, самостоятельно решал задачу, которую класс разбирал на доске. Задача была не из трудных, но с небольшим подвохом и я справился с ней быстро. После этого я занялся следующей задачей, но тут вдруг Вероника Константиновна , заметив, что я не смотрю на доску, вызвала меня к доске, а Ивану сказала, чтобы он садился на место.

   Поскольку эту задачу я уже решил, то не дожидаясь наводящих вопросов Вероники Константиновны, продолжил решение задачи на доске, быстро её завершив и даже неожиданно для неё, стоял у доски молча, ожидая её комментариев. Но она только сказала:

   - Хорошо, Леонид, садись, - назвав меня не по фамилии, как обычно, а по имени, что означало окончания нашего с Иваном конфликта с учительницей.

   Следующую задачу решать учительница вызвала к доске Татьяну, но мне как-то было уже неинтересно, что происходит у доски, а Вероника Константиновна тоже забыла обо мне до самого звонка об окончании урока.

   Этот урок был сегодня последним и мы с Иваном поплелись к завучу в кабинет. Александра Николаевича мы встретили около учительской и остановились в ожидании, пока он закончит беседу с учительницей по украинской литературе. Освободившись, он подошёл к нам и спросил:

   - Теперь вы осознали, что вы не просто ученики какого-то класса, а выпускники школы и завтра будете студентами?

   Мы молча закивали головами и стояли, осознавая свою вину ещё больше, понимая, что Александр Николаевич на предыдущей перемене обсудил с Вероникой Константиновной наши поступки и они решили наказать нас своим обструкционистским отношением.

   Немного подождав и увидев, что мы начали осознавать его слова, Александр Николаевич сказа:

   - Идите. И думайте перед тем, как совершить какой-то поступок, чтобы потом не жалеть об этом.

   Мы попрощались и медленно начали спускаться по лестнице, но затем побежали, радуясь, что всё так хорошо для нас закончилось. Впереди были выпускные экзамены.

 
   Глава 108. Последняя поездка в колхоз.

   Весна 1958 год. До последнего звонка осталось совсем немного. И чтобы мы не раскисали, дирекция школы решила нам устроить еще одну трудотерапию, вывезти нас на полдня в один из колхозов на прополку свеклы. А точнее — позагорать. Были солнечные дни, солнце палило нещадно, но летнеего тепла еще не было, когда тепло идет не только от солнца, но и от земли, от травы, от листьев деревьев.

   Вот в один из таких дней мы всеми десятыми классами (их было три) выехали в один из колхозов Чугуевского района на прополку свеклы в село с названием Тетлега. Надо было полоть и прорывать свеклу. Но нас было много, а свеклы на этом поле не так много и наш класс перебросили на прополку кукурузы. Приехали мы в Тетлегу около 8 часов утра, и к десяти часам было так жарко, что мы сняли рубашки, майки и подставили под палящее солнце наши голые, еще не тронутые сильно загаром, спины.

   Наум Моисеевич, наш классный руководитель начал беспокоиться, чтобы кто-нибудь из нас не получил солнечный удар. Особенно он беспокоился о девочках. В кузове машины они ехали все закутанные с головы до ног (платочки, косынки, кофточки, спортивные шаровары и т.д.). На поле они сразу же проявили инициативу: обувь была сброшена и образовала приличную горку, шаровары подвёрнуты насколько кому позволялось нашим коллективом, кофточки растёгнуты или сброшены совсем, остались только майки. Да и косынки у большинства оказались прикрывавшими только лоб и верхнюю часть лица, все беспокоились за свои носики. И стали они все похожими на разноцветных гусят, выгнанных для прогулки на это ещё землисто-серое поле.

   Мы, Ваня, я, Неля и Инна, оказались рядом и что-то у нас с работой сначала не очень получалось, то ли мы еще не втянулись, то ли много было впечатлений и разговоров. Даже Ваня, у которого прополка была лучше чем у нас всех, не особенно опережал нас троих, а я так вообще плёлся наравне с девочками. Но вот нам надоело смеяться, кажется начали уставать и от хохота по всякому поводу и без повода, и Ваня молча ушел вперёд, да и я метров на тридцать уже обгонял девочек и компания наша постепенно стала распадаться, хотя Ваня периодически довольно надолго останавливался и пытался помогать Неле, но она сразу же начала возражать, так как при этом начинала сильно отставать Инна.

   В это время мы увидели, что Наум Моисеевич идёт с кем-то в нашу сторону, по нашим рядкам и мы думали, что он проверяет нашу работу. Однако, когда он подошёл ближе, мы поняли, что его не интересуют результаты нашей работы, он шел к нам с какой-то другой целью. Шедший рядом с ним парень с нашего класса, Коля Пикало, прошёл мимо меня и начал пропалывать мой рядок «царицы полей». В это же время наш классный руководитель подошёл ко мне, взял за руку выше локтя и сказал: - Леонид Николаевич (он часто многих называл по имени и отчеству, особенно, если подходил с просьбой), колхозу требуется Ваша персональная помощь в написании и выпуске стенгазеты и попрошу доверить дальнейшую прополку Вашего рядка тоже квалифицированному работнику, (отец Коли был председателем совхоза), а Вам следовать за мной.

   Девочки сразу же начали подшучивать:

   — Да, Лёшка, ты, наверное, заказал себе эту работу ещё вчера, а не признавался – это Неля.
 
    — Дезертируешь с трудового фронта, Лёшка – это уже Инна.

   Но, чтобы не отвлекать надолго остальных работающих, классный руководитель сразу пресёк комментарии:

   — Это на данный момент более ответственная работа и это персональная просьба бригадира той бригады, в распоряжении которой мы прибыли.

   — А там, наверное, холодок и есть где воды попить – делая намек, что не привезли питьевую воду,  —   прокомментировала Неля.

   — Воду вам уже везут – сказал классный и указал направление, где на просёлочной дороге слегка пылила лошадка с телегой-водовозкой, с бочкой на двух колесах и с водовозом сидящим на бочке.

    —  А ему помощников не надо –   указала Инна в мою сторону – карандаши, там, чинить или чернила разводить?

   Мы с классным руководителем пошли в сторону правления колхоза, где он меня представил бригадиру. Тот повёл меня в кабинет, где было всё приготовлено для оформления стенгазеты. Для меня это было привычное дело, мои стенгазеты всегда занимали лучшие места даже на районных смотрах, за что у меня было много грамот. Через три часа стенгазета была готова и её уже вывесили на специальном стенде на входе в правление.

   Поскольку я освободился, то Наум Моисеевич отправил меня помогать собирать щавель для летнего супа или для борща. Там уже щавель собирали девочки и я им помогал. Когда мы собрали достаточно щавля и принесли на кухню, через некоторое время обед был готов. В это время все наши потянулись с поля на обед. Когда мы пообедали, а обед показался таким вкусный, пришли машины и мы поехали домой. Это был наш заключительный школьный выход в колхоз. Дальше — выпускные экзамены.


   Глава 109. Готовимся к последнему экзамену.
   
1958.3.31 СССР временно прекращает ядерные испытания (до 30 сентября).
 
   Я – Лёшка и другие... Большой муравей полз по травинке вверх. Оказавшись на середине травинки и почувствовав, что травинка наклоняется, муравей развернулся и пополз вниз. У самой земли у развилки стебелька и листочка муравей остановился, лизнул какой-то влаги, подкрепился, отдохнул несколько секунд, почесал где-то на брюшке лапкой и свалился с высоты пяти-семи сантиметров на землю. Беззвучно приземлившись на сухие песчинки, кувыркнулся и скрылся за одним из кусочков земли. И в тот же миг из-за того же комочка, но с другой стороны вынырнул шустрый черный жучок и быстро понёсся между травинками, сухими стебельками прошлогодней травы и мелкими веточками лежащими на земле.

   Все это было похоже на бег с препятствиями по пересеченной местности. И в это же время рядом с жучком мелькнула большая тень и в поле зрения попал лохматый полосатый черно-белый шмель. Он сделал один круг, два каких-то пространственных замысловатых зигзага и шлепнулся на цветок одуванчика рядом со мной. Черного жучка я в это время потерял из вида и моя единственно работающая зрительная память переключилась на это мохнатое черно-белое насекомое.

   Надо же, как я отвлёкся. Вчера мы договорились идти готовиться к выпускным экзаменам в лес, через мост на ту сторону Северского Донца. Мы, это я, Ваня, Инна и Неля. И вот уже четвёртый час мы добросовестно, не мешая друг другу, внимательно читаем учебники. Мне уже надоело повторять и я стал отвлекаться, и отвлекаться подолгу. Другие тоже, я заметил, стали уже не очень усидчивыми. Конечно, здесь мне нравится учить материал, особенно чувствуется свежий воздух и вообще, такая общая свежесть среди зелени.

   Но надо делать перерыв. Мы уже много повторили. Даже немного обменялись мнениями по материалу. Решили идти купаться, а там, как получится. Тем более, что мы видели — многие наши одноклассники пошли в сторону пляжа. И, перейдя через мост, уже через несколько минут мы были на пляже.

    — Привет! – с одной стороны.

    — Привет, вам! – с другой стороны.

    — Наше вам, с кисточкой! – это, значит, здравствуйте – с третьей.

   С некоторыми здороваемся за руки, а девчонки с одними – полу обнимкой, с другими – просто касанием рук или плеча, кто что придумает.

    —  Вот счастливые люди, уже все повторили и теперь гуляют! – это Юлиан  или просто Юля, шутит на публику.

    —  А чего им бояться, Лешка с Иваном медали все равно получат, а девчонки тоже сдадут хорошо, это уже запланировано —   не то возразила, не то согласилась с ним Луиза, которую мы иногда называли просто – Мишка.

   —  Успокойся, Мишка! – отозвался Ваня. —  Все не так, как вы тут выдумываете. Никаких нам медалей не видать, потому что школьная реформа, о которой сейчас все говорят, не даст нам возможности не только получить медали, но и поступить в институт или в техникум. Мы там никому не нужны.

   Но тут набежали ребята и всех потащили в воду. На этом обмен мнениями закончился и мы все, брызгаясь, толкаясь, с криками и визгом побежали в воду.

   После купания нам повторять материал больше не хотелось и мы всей толпой пошли домой.


     Глава 110. Последний школьный звонок

   На следующий день у нас был "Последний школьный звонок" и в этот день нам учиться больше не хотелось. Не хотелось даже повторять материал для выпускных экзаменов. Мы классом посовещались и решили, переодевшись, собраться на стадионе и идти на левый берег Северского Донца или, как мы говорили:

   - "За Донец!"

   Такая в школе была традиция.

   Через полчаса на стадионе собрались девять девочек и нас пятеро мальчишек. Это было почти полкласса. И, как всегда, за мной и Татьяной, она не выдержала и похвасталась, увязался её брат-шестиклассник Виктор со своим другом-соседом Колей. Теперь Татьяна, как всегда, была против того, чтобы брат шёл с нами на прогулку. А мне они не мешали. И они, конечно, воспользовались тем, что один из нас был не против их присутствия. Но она сама спровоцировала ребят, похваставшись, что мы классом идём в лес, "на ту сторону". Кто же от этого откажется. Вот так и собралась самая активная группа нашего класса, которая и запечетлена на ряде фотографий этого дня.

   Из девочек были: Валя Мурза, Галя Губа, Валя Чаплык, Татьяна Нечитайленко, Оля Кулинич, Инна Левченко, Неля Вовьянко, Люба Бондарь и Лида Мариниченко.

   Из мальчишек пришли на стадион, к месту сбора: Витя Ткаченко, Ваня Подопригора, Анненков Арнольд, Ачкасов Виталик и я, Хандурин Леонид. Поотдаль следовали за нами брат Татьяны, Виктор и его друг, который жил с ними по соседству, Коля.

   Поскольку, Татьяна всё время прогоняла Виктора домой, то они и не приближались к нам и только, когда мы были за Донцом, в лесу, то они влились в нашу компанию и Татьяна смирилась с тем, что брат её пошёл с нами.

   По лесным тропинкам, а этот лес я знал прекрасно, мы всей компанией прошли мимо озёр, через лиственный лес, в хвойный лес и вышли к домику лесника.

   У Виталика был с собой фотоаппарат, которым он нас и запечатлел на этой прогулке. И всех вместе и отдельно девочек.

   К домику лесника мы пошли не просто так, а в надежде, что там ещё есть сон-цветы и девочки хотели их нарвать,но затем передумали рвать цветы, а просто хотели побродить по лесу, так как в лесу было свежо и хорошо. После зимы в душных классах, мы как-то по новому взглянули на всё то, что было вокруг нас. А это было так красиво.

   Поскольку мы мы были десятиклассниками и впереди были выпускные экзамены, то последние недели и дни мы вообще как-то забыли, что вокруг нас весна, природа "бушует" своей зеленью, а мы всё об экзаменах, экзаменационных билетах, о темах сочинений и о вариантах задач по математике.

   А тут мы выбрались на природу и она нас загипнотизировала своей зеленью, своей свежестью, а в хвойном лесу, где при солнечном свете много озона, вообще чувствуешь себя, как в "дурмане". Так мне показалось, когда я шёл в цепочке одноклассников по тропинке последним. Мы все шли "гуськом", друг за другом, по тропинке, так как на ещё не высохшем болотистом лугу эта сухая тропинка была очень узкой и мы растянулись на несколько десятков метров. Интересно было смотреть на всех, кто как пробирается по этой тропинке.

   Тропинка закончилась и мы вышли из луга на лесную поляну. В это время мне показалось, что впереди произошла какая-то заминка и ребята почему-то столпились вокруг какого-то предмета, мне издалека не было видно, так как все окружили этот предмет и о чём-то говорили. Когда я подошёл ближе, то увидел, что это был довольно высокий пенёк и на нём сидела Лида Мариниченко с опущенной головой и закрытым лицом руками. Видно, что ей было плохо.

   Поскольку больными в классе занимался я, то спросил у девочек, что случилось. Но Валя Мурза и Оля Кулинич, сказали, что Лиде плохо и, чтобы мы шли дальше, а когда Лида отдохнёт, то они нас догонят. На этом мы и остановились, решив, что Лиде стало плохо от обилия озона в лесу, так как мы всё время проводили в классах, где больше углекислого газа, чем свежего воздуха богатого озоном и кислородом. Нас к этому подвело знание химии, которую мы только завершили изучать.

   Мы дальше пошли медленно, ещё потому что и сами подустали, а девочки остались втроём и обещали нас через несколько минут догнать. Эта заминка ничуть нас не смутила и мы по прежнему радовались природе, как маленькие дети.

   Затем мы снова вышли на луг и опять растянулись по тропинке, как цыплята. Виталик забежал вперёд и начал фотографировать девочек, которые шли по тропинке "гуськом" друг за дружкой, аккуратно переходя по мостикам из мелких веток и прутьев.

   Где-то после луга девочки с Лидой Мариниченко догнали нас и Лида была весёлой и её плохого настроения, как не бывало. Да и все девочки были весёлые и жизнерадостные, довольные тем, что учёба окончена и осталась только "маленькая" формальность - сдать выпускные экзамены.

   И в это время я подумал:

   - Как жаль, что много ребят сегодня не участвовали в нашей прогулке и из-за этого наш класс казался каким-то урезанным.

   Трудно сказать, почему половина класса, хорошо, что меньшая его часть, не пришла на прогулку, но это было как-то показательно: кто как относится к своим одноклассникам. Всё-таки это была неформальная прогулка, "прогулка от чистого сердца" и не придти на эту завершающую наше совместное обучение прогулку, это, как пренебречь школьной и классной дружбой, которая длилась несколько лет.
      

   Глава 111. Выпускной вечер.

   Прошло. Неужели мы уходим в жизнь?...

   — о Ура-а-а! Последний выпускной экзамен сдан. Мы ошалевшие, то ли от счастья, то ли от сброшенного многолетнего груза напряженной учебы, то ли от страха перед самостоятельной жизнью, не знаем, куда себя деть и чем заняться. Какой-то психологический вакуум! Ходим зачем-то друг к другу, заходим случайно в школу, хотя туда и не надо уже заходить, встречаем друг друга на улице и хочется продлить это состояние, спросить о завтрашних уроках, или, где будешь проводить каникулы. Но уроков больше не будет и каникулы тоже больше не будут.

   Моя соседка, Таня, по-своему «сходит с ума» - все дни напролет крутит  пластинки из кинофильма «Разные судьбы» и «Школьный вальс». И если раньше она крутила их час-два в день, то сегодня это длится непрерывно. Хотя я и не сторонник этого старческого нытья (романс Рощина), но музыка и слова почему-то, как прежде, не раздражают, а вызывают сочувствие, какое-то сострадание. Вот что значит хорошее настроение!

   У меня случился тихий шок. Думаю, у остальных тоже. Никто не высказывался вслух, но немой вопрос, относящийся ко мне был у каждого. Более того, почти каждый, рано или поздно, постарался это прокомментировать. Как только я получил выпускную фотографию, я стал искать себя на этой фотографии и увидел себя в самом низу. Но рядом я увидел изображение Нели. И получалось, что все, как бы в общей фотографии, а выделены отдельно по центру, хотя и в самом низу: Неля — слева, а я — справа.

   Это не могли не заметить все. Почему это все расположены хаотично, в случайном порядке и только мы с Нелей выделены в пару. Фотографии делал Григорий Алексеевич, наш преподаватель физкультуры. Значит, я попал в его поле зрения в большей степени с Нелей, чем с Таней, с которой я встречался вечерами. Наверное, так воспринимали нас с Нелей и другие учителя и для меня это было неожиданностью. Да, мы иногда ходили втроём я, Инна и Неля, но почему Григорий Алексеевич связал меня с Нелей, а не с Инной, его логику я так и не понял.

   А вот, что думала об этом Татьяна, я так и не узнаю, так как только она, по моему, никак не прокомментировала этот факт, но, думаю, что именно безразличие её говорило о многом. Да и сам факт, размещение нас двоих рядом, уже выделяло нас из всей массы и об этом высказалось большинство. И мне такое расположение фотографий понравилось. 

   Июнь 1958 года. Выпускной вечер. Все готовятся к выпускному вечеру: полу фразы, полунамеки, полу взгляды и все какие-то глубоко законспирированные, как будто что-то знают, но никому не говорят. Хранят, хранят свою роковую тайну. А вдруг она действительно есть?  И у каждого своя, а не одна на всех, не общая, не коллективная, как мы привыкли в одном классе, ежедневно и много лет подряд.

   Наш вечер несколько отличался от традиционных выпускных, которые описывались в художественной литературе. Аттестаты нам вручат позже, хотя они уже готовы. И торжественная часть была и, конечно, был последний звонок, это перед экзаменами. А сегодня этакое первое и последнее официальное школьное застолье с разрешенным всем, что мы себе сегодня сами позволим. Это уровень нашей самостоятельности после завоевания «Аттестата зрелости». Бал наш, а проще, прощальный вечер состоялся в доме у Коли Мухина, так как там была самая большая площадь. Вначале были речи, затем тосты, плавно перешедшие в танцы и грустное веселье. Я, как всегда, заведовал музыкальной частью, подбирал и ставил пластинки, следил, чтобы не появлялось самозваных распорядителей у радиолы, принимал заказы на «белые танцы», вальсы, танго, фокстроты. Но, что сразу бросилось в глаза, так это единичные пары, где девочки танцевали с девочками, а мальчишки с мальчишками. И то это было в тех случаях, когда быстро не находили пару, ведь многие выходили на улицу, сидели у крыльца на скамейке или гуляли в саду. Некоторые даже покуривали за углом, хотя наш класс был самым некурящим. Взрослых почти не было, нас впервые не опекали, мы были самостоятельными и старались вести себя соответственно.

   После окончания танцев (они закончились произвольно, когда все подустали) мы по традиции пошли мимо вишневого сада, через лес к реке в районе второй плотины. Долго еще шумели и дурачились на берегу, приводя в ярость рыбаков, пришедших на ночную рыбалку. Но постепенно наши силы иссякли и мы небольшими группами начали расходиться по домам.

   И только по дороге домой я вспомнил, что это же сегодня у меня медицинская комиссия, вчера ведь записался в поликлинике и состояние эйфории как ветром сдуло, я всегда немножко побаивался за свое давление.

   Дома быстро умылся, переоделся, позавтракал (мама и бабушка особенно с расспросами не приставали) и побежал, чтобы успеть на рейсовый автобус в Чугуев. Через тридцать минут я уже входил в здание районной поликлиники около которого заметил нескольких человек с параллельных классов. У них выпускной вечер был вчера и они смотрели на меня с таким удивлением, как это я сразу после выпускного приехал на медкомиссию. Но мне было не до их взглядов. Я быстро прошел в регистратуру, взял бланк формы 386 и пошел по врачам. Через полтора часа с готовой, заполненной, формой 386 я уже выходил из здания поликлиники.


   Глава 112. Вторые размышления о жизни.

   После того, как я получил в поликлинике в Чугуеве форму 386 (заключение медкомиссии о состоянии здоровья) для института, начал готовиться к экзаменам в Харьковский авиационный институт.

   Однажды, сидя в парке со стопкой учебников и пособий по математике, я как-то непроизвольно задумался и у меня перед глазами пронеслись последние три года школы.

   Начиная с восьмого класса, я уже совсем привык к тому, что не в числе отстающих и ко мне со стороны учителей не было претензий и только иногда говорили:

   — Мог бы учиться лучше, — а я и так старался изо всех сил.

   Но теперь меня занимала не только учёба. С восьмого и по десятый класс я успел впервые влюбиться и успел разочароваться. Почувствовал горечь то ли измены, то ли предательства, но успел и успокоиться от всего этого. Успел приобрести новых друзей, но и успел часть из них потерять по причине не очень дружеских отношений с их стороны.

   Не обошлось и без зависти со стороны одноклассников, которым не нравилось, что я перестал участвовать в ученических шалостях по отношению к учителям, так как считал, что мы взрослеем и наши шутки взрослеют. То, что мы творили в младших классах, не думая о последствиях, это уже непозволительно и унизительно было в старших классах. Мы уже выглядели великовозрастными глупцами.

   В девятом и десятом классах я стал отличником, хотя продолжал работать в библиотеке, которая отнимала много сил и времени.

   По мере того, как мы взрослели, между нами и отношения становились более взрослыми, а отдельные шутки были на грани подлости, завуалированные под детские шалости. Иногда приходилось и защищаться кулаками. Был даже инцидент, когда несколько одноклассников уворовали у меня личный дневник и начали его читать девушке, с которой я дружил, а она при этом только хихикала.

   Всё это было и всё это уже позади, а мне надо думать, как поступать дальше. Чем старше становился класс, тем ответственнее надо было относиться ко всему, в том числе и к выбору профессии. Поэтому, всё, что было до этого, надо было «выносить за скобки» и считать детскими глупостями, которые со временем будут казаться всё мелочнее и мелочнее.

   Поскольку я уже хорошо разбирался в библиотечном деле и в совершенстве освоил профессию каталогизатора, то ближайшее окружение советовало мне поступать в библиотечный институт и даже обещали оказать посильную помощь, тем более, что у меня уже была трудовая книжка и два года стажа по специальности.

   В этом случае, мне надо было просто не завалить экзамены, тем более, что мужского пола в этом институте всегда был недобор. Первое время я так и планировал, мне нравилось работать в библиотеке. Но когда встретился с библиотекарями в Харькове, а это были, в основном, женщины, то они мне раскрыли другую сторону этой профессии. Они говорили:

   — Лёня, на нашу зарплату ты семью не прокормишь, выбирай мужскую профессию, чтобы мог прокормить себя и содержать семью.

   И я прислушался к мнению этих добрых ко мне женщин, подумав:

   — А они ведь правы.

   Менять мне круто ничего не пришлось, так как я с таким же успехом, как библиотечном делом, увлекался авиацией. Мне нравилась техника. Я принял решение поступать в Харьковский авиационный институт. К тому же, один из старшеклассников нашей школы уже учился в ХАИ на самолётостроительном факультете. Это был Володя Колесников, который мне и рассказал об этом институте. Где сам институт, я знал, вот и решил туда поступать.

   И вот я уже готовлюсь к экзаменам. В парке днём никого не было, столики были свободными и мне никто не мешал, а на свежем воздухе в жару было хорошо заниматься.

   Всё это проносилось у меня в голове, пока я раскладывал учебники, искал самые трудные варианты по алгебре, геометрии и тригонометрии.

   После этого вся лирика о школьных годах сразу улетучилась, осталась лишь математика и я стал вникать в суть математических преобразований и условий задач, отрешившись от окружающего мира и вспоминая, что мне советовал Володя Колесников из своего опыта сдачи экзаменов в ХАИ.

   Я уже не замечал никого вокруг, вспоминал теоремы, формулы, рылся в справочниках, просматривал специальную литературу для подготовки в ВУЗы.

    
   
   Глава 113. Не всё так, как мы представляли.

   Год 1958. Мы сдаем экзамены в ВУЗы. Уже в начале выпускного года я принял решение поступать в Харьковский авиационный институт. Накупил разных справочников, программ для подготовки, книг с примерами и задачами для ВУЗов и начал все это усиленно штудировать. Да и в библиотеке брал очень много книг.

   В ХАИ учился выпускник нашей школы, Колесников Володя, с которым мы были знакомы еще в школе и он мне при встречах рассказал, на что надо обратить внимание. Для него особенно трудной оказалась математика и в частности, модули.

   Я уже сдал документы в институт и мне сказали приехать к ним в первой половине июля и узнать о порядке сдачи экзаменов. Когда сдавал документы, то как-то неудобно было приложить выписку из Трудовой книжки. Официально, по Трудовой книжке, я работал с 4 января 1956 года и на 4 июля 1958 года у меня был рабочий стаж 2 года и 6 месяцев. С таким Аттестатом зрелости и таким стажем работы было не так уж и много поступающих. Но о трудовой книжке мне никто ничего не сказал, наверное, увидели, что Аттестат зрелости выдан этим годом и даже не допускали, что у меня может быть трудовой стаж, о котором везде трубили газеты, вещало радио и выступал всё время Никита Сергеевич Хрущёв. Просто, меня здесь обманули.

   При приёме документов со мной беседовал молодой парень лет 25, который спрашивал, чем я занимался в школе: играю ли я на музыкальных инструментах, танцую ли я или может пою. Я на всё ответил отрицательно. Далее он стал меня спрашивать о спортивных разрядах и я ему ответил, что есть юношеские разряды по лёгкой атлетике, плаванию и стендовой стрельбе, а он пошутил:

   - Тебе надо было поступать в какой-нибудь военный ВУЗ, а не к нам. Мы здесь конструируем, а не воюем.

   Надо отметить, что в авиационном институте было три факультета: самолётостроительный, двигателестроительный и эксплуатационный. Я подал документы на эксплуатационный факультет. Во первых, там, я узнал, готовят бортовых инженеров, а во-вторых - там ниже проходной балл. Это мне посоветовал, мой знакомый, который учился на втором курсе. Он сказал, что в ходе учёбы можно будет перевестись и на другой факультет. Сам он учился на самолётостроительном факультете и особого восторга об учёбе не высказывал, даже от авиации знал, как мне показалось, очень мало.

   Читал в местной газете, что в политехническом институте и в сельскохозяйственном институте были "дни открытых дверей", но в авиационном институте такого не практикуется. Когда я спросил в приёмной комиссии, как посмотреть технику, которую мы будем изучать, то мне с улыбкой ответили, что надо поехать в аэропорт и там можно увидеть ту технику, которую изучают в институте. Мне это показалось странным и я больше не стал отвлекать вопросами незнакомых мне людей. Аэропорт был на другом конце Харькова и ехать мне туда не хотелось. Но мне показалось странным, что к поступающим в институт относятся так, как будто им и без нас хорошо. И называют нас как-то странно - абитуриентами, я раньше такого слова не слышал. 

   Все свободное время готовился к экзаменам. Когда в очередной раз был в Харькове, заехал в приемную комиссию института. Там мне выдали Форму № 05. В этой форме было написано следующее. «Уважаемый товарищ! Хандурин Л.Н.. Решением приемной комиссии от 11-VII-1958 г. №  б/н Вы допущены к конкурсным экзаменам, которые будут проводиться с 1  до  20  августа 1958 года. Вы должны прибыть в институт в период с  25 июля по 31 июля.
Ваш экзаменационный лист № б/н______
Вы должны явиться по адресу г. Харьков, Померки, 27.
В случае неявки в установленный срок Вы не будете допущены к экзаменам.
15.VII – начало консультаций.
И подпись Ответственный секретарь приемной комиссии.

   Все это заверено печатью. На печати: Министерство высшего образования СССР. Харьковский авиационный институт (на русском и украинском. В центре печати: Приемная комиссия, ул. Артема.»

   Здесь же меня спросили, нуждаюсь ли я в общежитии и я ответил, что нуждаюсь. Я еще ни разу не жил самостоятельно в студенческом общежитии, даже в роли абитуриента. Да и ездить каждый день домой утомительно, много пересадок.


   Глава 114. Последний беззаботный день.

   Когда между консультациями ехал домой на пригородном поезде Харьков–Граково, встретил Нелю. Договорились с ней, что в воскресенье встретимся около университета, она сдала документы в Харьковский государственный университет, и побродим по городу. Встретились, бродили по Сумской, зашли в зоопарк, ели мороженное и как бы совсем забыли, что надо готовиться к экзаменам. В этот день решили вместе ехать домой, я обещал родителям, что сегодня приеду.

   На станцию Лосево приехали, когда один поезд только ушел, а другого надо было ждать больше часа и мы снова принялись за мороженное. Расположились в сквере на лавочке, вблизи лотка с мороженным, кушали мороженное и прокручивали наши школьные годы. начинали с младших классов, доходили до получения Аттестатов зрелости и снова возвращались где-то к восьмому-десятому классу, когда мы уже учились вместе. Так мы заболтались, что к поезду пришлось бежать и через несколько минут, после того, как мы вскочили в вагон, поезд тронулся.

   Когда вышли на станции «Дачи» уже вовсю разразился ливень с грозой. Мы прошли от станции чуть больше пол-километра и дальше идти было невозможно, дождь лил «как из ведра». У меня был маленький чемоданчик из пресс-картона и этот чемоданчик я держал у Нели над головой, защищая её от прямых струй, стекающих с дерева под которым мы стояли. Уже стемнело, а дождь все лил и лил. Вначале мы разговаривали и беспричинно смеялись, но затем устали от борьбы со стихией и стояли тихо, слушая дыхание друг друга. У меня начали затекать руки, поднятые вверх и было очень неудобно стоять в промокшей одежде.

   И тут меня окликнули. Это был Иван Александрович, мой отчим. Они с мамой решили, что меня надо встречать и не ошиблись. У него был плащ и для меня, под которым мы укрылись с Нелей и так под накинутым плащом, но абсолютно промокшие добежали домой, скользя в грязи и шлепая по лужам. Такой длинный для нас день закончился в общем-то удачно. И я, уже засыпая дома, еще продолжал ощущать дыхание Нели и чувствовать её мокрые волосы, которые спадали мне на руки, поднятые над её головой. Заканчивался этот дивный мираж и меня уже проглатывал настоящий сон.


   Глава 115. В роли студента-абитуриента.

   На следующий день у меня были консультации, а у Нели был свободный день. И с этого дня я уже не буду ездить домой, а буду жить в студенческом общежитии ХАИ, на Павловом Поле.

   У авиационного института было своё общежитие, но вблизи не было ни одной столовой. Приходилось питаться в столовой Горного института, которая находилась вблизи общежития.

   ... По дороге в общежитие я решил пообедать в столовой. До этого я никогда сам не кушал в столовой самообслуживания, да и в других столовых тоже, и ринулся в неё, как на амбразуру. Посмотрел в меню (на стене) и решил заказать блюдо с интересными названиями: харчо, шницель и компот из сухофруктов. С харчо я расправился шутя (это блюдо мне очень понравилось). Принялся за шницель. Он был огромный, я его наколол на вилку и начал жевать. Не поддаётся. Народу было немного, хотя и сидели плотно, точнее тесно. Я попытался ложкой придержать  шницель, а вилкой потянуть его за другую сторону и разорвать, хотя бы пополам.  И вдруг он вырвался, как живой и улетел в сторону по какому-то замысловатому кругу. Я сначала перепугался, но сразу же понял, что этого никто не заметил или сделали вид, что не заметили. От греха подальше, я быстро положил вилку и принялся за компот из сухофруктов. Допив компот, я быстро встал и пошел к выходу, заметив боковым зрением, что мой шницель лежит посреди пустого стола у вазочки с цветами и ребята с соседнего стола периодически, как бы с опаской, на него поглядывают. Значит, заметили, что прилетел, но откуда – вероятно нет. Так закончился мой первый половинный обед в столовой самообслуживания.

   ... В общежитии я тоже рассказал про случай на пляже. Парень из Воронежа авторитетно заявил, что это Як-12, лёгкий самолет. Он также рассказал, что делают их в Арсеньеве на авиационном заводе. Он также рассказал, что его начальник был там в командировке и еще какие-то подробности, но я уже не слушал, надо было заниматься.

   Но заниматься не давали шум и крики с верхних этажей. Поскольку большинство студентов Хаи были на каникулах, то в общежитии поселили абитуриентов и студентов, которые проходили практику на Харьковском авиационно заводе. Больше всего шумели практиканты Тбилисского политехнического института, там у них был авиационный факультете. Эти практиканты при водили в общежитие местных девушек и заведующая общежитием всё время ругалась с практикантами и гоняла по общежитию этих девушек, которые убегали от неё и прятались по этажам в разных комнатах. Этот шум всё время отвлекал и мешал сосредоточиться.

   Первым экзамен был по письменной математике и когда вывесили списки, то количество нас резко поубавилось. Даже на консультациях некому было задавать вопросов, самые любопытные покинули наши ряды соискателей студенчества. Второй экзамен - сочинение и прошёл слух, что тех, кто написал сочинение на "неуд", отчислять не будут, посмотрят на результаты следующих экзаменом: математики (устно), физики и иностранного. Мы уже знали, что на двигателестроительном факультете проходной балл -23, на самолётостроительном - 22 и на эксплуатационном - 19-20. До 19 баллов меня срезали на физике, моём любимом предмете, на принципе работы гидравлического пресса. Работа этого пресса в учебнике приведены в качестве примера мелким шрифтом, в натуральную величину этого пресса я никогда не видел. После того, как я рассказал принцип работы, преподаватель спросил меня, каковы реальные размеры гидравлического пресса и я, не видел ни разу этого пресса, ответил: о - о Наверное, метра два в высоту, о - о на что педагог улыбнулся и сказал, что мои знания по физике недостаточные для их института, поставив мне "удовлетворительно" по физике. Это было очень обидно.

   Изучив внимательно списки поступивших, я понял, что моей фамилии там нет.

   По 19 баллов из оставшихся абитуриентов набрали 21 человек, а брали только 16 человек и со всеми беседовала приёмная комиссия. Со мной тоже беседовали и обещали, что, если кто будет отчислен, то в течение месяца-двух мне придёт вызов и я буду зачислен в институт. Но ни через месяц, ни через два месяца вызова мне не пришло. Сначала я был обижен на такой обман, но затем смирился, успокоился и стал думать, что я буду делать дальше. У меня из головы не выходила фраза, сказанная мне при приёме документов: о - о Тебе надо было поступать в какой-нибудь военный ВУЗ, а не к нам. Но я не знал, где эти ВУЗы и как к ним подступиться, а мысль мне понравилась.


   ЧАСТЬ 2. Взгляд сквозь годы. Какими мы были.


   Глава 116. Чувства юности.

   Хозяева класса
   История нашего 10 «Б» класса вкладывается в три года, когда из выпускников 7 «А» и 7 «Б» классов в 1955-м году был сформирован 8 «Г» класс под классным руководством Хусида Наума Моисеевича. Две трети учеников 8 «Г» составляли выходцами из 7 «А», одна треть класса были выходцами из 7 «Б» и 4-5 человек прибыли из других городов или из других классов.

   Получилось так, что ученики прибывшие из 7 «А» класса почувствовали себя «хозяевами класса» со всеми вытекающими последствиями. Они занимали лучшие места в классе, они вели себя вызывающе с ребятами и девочками нашего класса, и слегка ябедничали на нас, учеников из бывшего 7 «Б».

   В классе сразу же образовались новые группировки, которые пытались «отвоевать» разные привилегии, хотя и мелочные, такие как уборка класса, дежурство и другие.

   Но постепенно коллектив перемешивался, приоритеты менялись и в девятом классе всё сгладилось, а к десятому классу выходцы из 7 «Б» класса стали выходить в неформальные лидеры по некоторым направлениям.

   Ольга
   Вот на выпускной фотографии Ольга Кулинич. Поскольку в классе Ольга была одна, то ей и не стали придумывать какое-то имя. Правда в девятом классе, когда они с Нелей Вовьянко сделали на Новый год карнавальные костюмы Джавахарлала Неру (Ольга), она была смуглая, и Индиры Ганди (Неля), то почти на целый год к ним «прилипли» эти иностранные имена. Но постепенно это забылось и к Кулинич по прежнему обращались по имени.

   Ольга была во всём положительная. По учёбе к ней претензий не было, поведение было хорошее, а что иногда какие-то нарушения проскальзывают, так это у кого их не бывает.

   Несмотря на то, что Ольга была симпатичной девчонкой, явных поклонников у неё не было и только в девятом классе ей начал оказывать особые знаки внимания, как девушке, Виктор Мисюра. Но родители Ольги были строгими и она обычно допоздна с нами не задерживалась и вообще редко вечером появлялась на улице или в доме культуры. Это можно было объяснить ещё и тем, что Ольга жила дальше всех девочек, почти у самого берега реки Северский Донец, особой гордости нашего посёлка. Так что попытки Виктора, как показала жизнь, оказались тщетными. Ольга до самого окончания школы никому предпочтения не выказывала и с мальчиками нашего класса у неё не было даже дружеских отношений, она ко всем относилась одинаково и казалось, что её мальчишки совсем не интересуют.

   У Ольги была ещё одна особенность, которую многие не замечали. Ольга в любых ситуациях не краснела и казалась всегда уверенной и спокойной, такое было впечатление, что её трудно было чем-то смутить. Но это было не совсем так, просто она была очень смуглой и проступающего на щеках румянца не было заметно, как у многих девушек при смущении.

   После окончания школы она вышла замуж, затем переехала в Харьков и ушла из моего поля зрения. А из редких встреч на бегу невозможно было понять, как у неё дела. И только при встрече с ней летом 2013 года она рассказала, как сложилась её судьба. Мы долго вспоминали наших общих друзей, хотя при этой встрече она меня сразу и не узнала, прошло более 50 лет, тут сам себя забудешь. Но поскольку моя жена это бывшая её подруга, что была в карнавальном костюме Индиры Ганди, наша одноклассница, то основательно Ольга меня не забыла и разговор был очень приятный и душевный. За что я ей очень благодарен.

   Добродушный Дмытро
   Со следующей фотографии на меня смотрит добродушный и всегда весёлый Виктор Мисюра или, как он любил представляться на украинский манер — Дмытро. Витя был старше всех мальчишек в классе, но невысокого роста, невозмутимый и поэтому со всеми поддерживал хорошие отношения. Сначала в нашем классе училась его старшая сестра Вера Мисюра, но после седьмого класса она куда-то поступила, а вместо неё в классе появился её брат Виктор.

   Наш класс, начиная с восьмого «Г» делился на три неформальных группы: тех, кто пришёл с седьмого «А», тех, кто пришёл с седьмого «Б» и «совхозских ребят», тех, кто жил не в посёлке, вблизи школы, а в совхозе, рядом с посёлком, в полутора километрах от школы. Надо сказать, что в восьмых «А», «Б» и «В» вообще были ребята с соседних населённых пунктов (Граково, Покровки, Коробочкино, Скрипаёв и других) и жили они в интернате-общежитии при школе. А ещё всё это усугублялось тем, что ребята были и с совхоза и из класса «А», где тоже было неформальное деление, так как из ребят класса «А» образовалась поселковая группка, которая часто обособлялась конфликтовала, как с классом так и с классным руководителем. Но они особой погоды в классе не делали, хотя иногда кое-кто этой ситуацией в классе пользовался, пытаясь кого-то «наказать».

   Именно в этой ситуации Виктор быстро разобрался и стал нейтральным катализатором, пользуясь тем, что он любому мог всё высказать прямо в глаза что он о каждом думает и поэтому с ним все старались поддерживать хорошие отношения, а также стали меньше «наезжать» на совхозских ребят.

   Но было у Виктора и слабое место. Ему нравилась девочка из нашего класса, Оля Кулинич, которая не особенно принимала его повышенные знаки внимания и чаще всего старалась дистанцироваться от них. Возможно у Ольги и были причины так вести себя, но все попытки Виктора оставались без ответа. Однако, он не унывал и продолжал хорошо относиться к Ольге.

   Младший брат нашей одноклассницы Нели Вовьянко, Серёжа, которому было шесть лет навсегда запомнил Виктора и вспоминает это даже через десятки лет. А дело было так. Наш классный руководитель, учитель химии, Наум Моисеевич Хусид попросил сбегать домой к Неле Вовьянко и принести противогаз. Отец Нели брал противогаз в химкабинете на занятия по местной обороне. Когда Виктор взял противогаз, младший брат Нели Вовьянко спросил его, а что это такое. Виктор вытащил противогаз из сумки, одел его и начал в нём рычать. Серёжка испугался и убежал. С тех пор Сергей навсегда запомнил Виктора Мисюру и всегда, как только речь заходила о химии, а Сергей окончил химический факультет Харьковского политехнического института, все вспоминают Мисюру Виктора, который ассоциируется с противогазом.

   Учился Виктор легко, хотя себя и не перегружал, всегда находил время помогать дома по хозяйству, ведь жили в совхозе, и находил время прибежать в поселковый дом культуры в кино или ещё по какому-то делу. Поскольку он был старше нас всех, то в год окончания школы он ушёл в армию и служил в Риге (Латвия) в районе Болдераи и мы с ним иногда переписывались, а когда он уже пришёл из армии, то в Риге оказался я и вспомнил обо всё, что писал мне в письмах Виктор.

   После армии Виктор окончил учебное заведение по специальности обслуживания холодильных установок и обосновался в районе Запорожья. В 2013 году я встречался с Олей Кулинич и она рассказала мне, что Виктор, приезжал к родственникам, они случайно встретились и он даже оставил свой телефон. Я взял у неё телефон и пытался дозвониться, но успехом моя попытка пока не увенчалась.


     Глава 117. Наши милые одноклассницы.

   Мы были такими
   
          История одного класса
   Что-то о нашем классе, выпуска 1958 года (Эсхаровская средняя школа), который дал многим из нас путёвку в жизнь, хотелось написать давно. Первый раз, когда через год после выпуска, начал скучать по своим друзьям-одноклассникам. Второй раз, когда посмотрел фильм «Доживём до понедельника», так как наш класс и учителя школы, я считал, были лучше. И третий раз, когда смотрел сериал «Большая перемена», так как наш класс тоже был с литерой «Б».

   Но время шло, а я всё оттягивал и оттягивал этот момент. Сначала собрал все свои многолетние записи, дневники и письма. Затем было несколько «проб пера», которые мне не очень нравились. И, наконец, всё это забросил. Но прошло время и эта мысль снова начала сверлить мне мозг. Тогда я решил обмануть сам себя.

   Отыскал проект, на котором можно всё это выставить. После этого начал публиковать всё, что у меня было: стихи и прозу. И вот пришла очередь школьных записок. Именно в это время пришла мысль не в общем рассказывать об одноклассниках, а выделить каждого, с его характером, его отношения в коллективе, вне зависимости от того, как сложилась судьба каждого. Но это не летопись класса и не репортаж из класса. Это о другом. Это о жизни класса, длинною в 5-6 лет, когда мы взрослели и как мы взрослели. О наших ошибках и о наших маленьких радостях, кажущимися детскими, хотя мы очень быстро взрослели.

   Рассказы изложены в том порядке, что мы все расположены на выпускной фотографии, как нас там разместил преподаватель физкультуры Григорий Алексеевич Мишин, который нас фотографировал и делал нам выпускные фотографии.

   Инка
   И снова смотрю на выпускную фотографию своего класса. Вот на фото Инна Левченко. Подруги чаще всего называли её Инка, а мы мальчишки — Инна. Какое-то время для меня Инна была одноклассницей, как и все остальные. Но однажды они с подругой пошли кататься на коньках на залитый стадион и Инна там сломала ногу. И когда она с загипсованной ногой лежала дома, классный руководитель поручил мне позаниматься с Инной, приносить ей домашние задания, рассказывать, что происходит в классе и так далее. Хотя у Инны и были подруги, но обязанность помогать всем болеющим, поручалась именно мне, тем более я уже успешно опекал с поломанной рукой Сергея Ремизова.

   Так я подружился с Инной и её подругой Нелей. Инна внешне всегда была спокойная, невозмутимая хотя всегда переживала по любому поводу. Она очень чувствовала несправедливость и всегда возмущалась, когда несправедливо поступали с ней или с её друзьями. Постепенно в классе образовалась устойчивая тройка девочек-подруг: Инна Левченко, Неля Вовьянко и Галя Губа. Девочки общались и с другими одноклассницами, но главные «роковые» секреты были только у них. Они все были с похожими характерами, хотя внешне были совсем разными. И можно было утверждать одно — если увидишь одну из них, то где-то рядом обязательно должны быть двое других. Постепенно они стали неразлучными.

   Ученицей Инна была добросовестной, а поведение у неё вообще было идеальное, все поручения и советы учителей она выполняла настолько добросовестно, что на какое-то время учителя о ней забывали и вспоминали лишь тогда, когда замечали, что все ученики уже опрошены, а у Инны нет оценок. Но к этому времени она уже знала, что ей надо готовиться, потому что обязательно вскоре вызовут к доске.

   Инна среди своих подруг выглядела немножко старше, учитывая, что она была выше других ростом и казалась немного степеннее. Да и по характеру она была среди этих троих маленьким лидером, который направлял и воодушевлял всех троих.

   Даже после окончания школы, эта дружная тройка не распалась, а ещё какое-то время дружно появлялась везде на разных мероприятиях, отдыхали вместе летом на речке, даже вместе иногда ходили на рыбалку. И только после того, как начали поочерёдно выходить замуж, тройка постепенно распалась. И я потерял Инну из виду после того, как она уехала с семьёй в посёлок Комсомольский вблизи Харькова.

   Галочка
   А вот на фотографии и Галя Губа, которую девчонки часто называли Галочкой. Галя пришла в наш ещё шестой «Б» класс из соседнего села Скрипаи, что были в 10-12 километрах за рекой и лесом. Когда она пришла к нам в класс, она совершенно не говорила по русски, так как она училась в Скрипаях в украинской школе. Но уже через год от её украинского остался только приятный бархатный акцент, она уже прекрасно говорила по-русски, а мы продолжали с ней часто говорить по украински, по привычке.

   У Гали была шикарная длинная и толстая коса, которой она очень гордилась, а наши девчонки ей завидовали. Галю считали тихой спокойной девочкой, а поскольку она сначала стеснялась своего украинского говора, то её некоторые одноклассники, особенно с параллельных классов, принимали за молчаливую девочку, которая всего стесняется. Но постепенно всё это прошло, Галя освоилась и стала нормальной свойской девчонкой из нашего класса.

   Жила Галя рядом со школой и обычно на улице она появлялась только тогда, когда шла в школу или возвращалась из школы. Остальное время она была дома или в школе. В школу на родительские собрания приходила не Галина мама, а сестра, но поскольку у Гали не было никаких замечаний, кроме «могла бы учиться лучше», то классные руководители не возражали. И только в старших классах Галя иногда примыкала к какой-нибудь группе ребят, чтобы сходить вместе с ними в кино или прогуляться по посёлку.

   В старших классах Гале выказывал знаки внимания наш бывший с ней однослассник, который теперь учился в параллельном классе, Толик Ш. Они и раньше поддерживали дружеские отношения, но перед самым выпуском всё пошло у них кувырком. А случилось это так.

   Уже после сдачи всех выпускных экзаменов, мы носились все, как сумасшедшие, по школе. Нет, мы не шалили. Просто у нас было столько энергии и радости, что всё позади, уроков для нас больше не будет, а последний школьный экзамен сдан. До нас ещё пока не доходило, что всё впереди. Вот в такие минуты восторга, смеющаяся Галя бежала вниз по лестнице, а вслед за ней бежал Толик. И у самой последней ступеньки Галя подскользнулась, а Толик с ней столкнулся. Подскользнувшись, Галя падает и ударяется головой о бетонную ступеньку. А в это время рядом стояла школьная техничка, которая сразу запричитала, что Толик толкнул девочку умышленно. Сбежавшиеся учителя поняв, что дело серьёзное, у Гали сильно кружилась голова, тоже сразу во всём обвинили Толика. Никто ни в чём разбираться не хотел, а слушать нас, бежавших рядом, никто не стал. Галю отвели в больницу с сотрясением, Толику в этот год не выдали Аттестат зрелости, как за плохое поведение. Вот так и закончились отношения Гали и Толика, так и не начавшись. Далее даже началась вражда. А дело ничем поправить уже было нельзя.

   После окончания школы Галя долго лечилась, сказывались головные боли. Затем она окончила техникум, работала на электростанции, вышла замуж, родила дочь и далее я потерял её из виду, так как уехал далеко и надолго. Но одноклассница, хорошая девочка Галя, запомнилась мне на всю жизнь и я рад, что рассказал здесь о ней.


     Глава 118. Наши воспоминания, как реальность.
    
   Мы были такими как и все.
   Я уже и не помню, в каком году и сколько было классов в нашем потоке. Хорошо помню, что в нашем потоке восьмых классов было четыре: «А», «Б», «В» и «Г». Запомнилось это по той причине, что наш класс был с литерой «Г» и его формировали, как ни странно, первым, а все другие по мере поступления заявлений родителей учеников из школ соседних сёл, где не было средних школ. Такой наплыв учеников образовался по двум причинам: первая — стало почти обязательным среднее образование и вторая — слухи, что у нас прекрасная школа и есть общежитие для учеников (почти интернат). Немаловажную роль сыграл и тот фактор, что в посёлке был хороший порядок, поддерживаемый поселковым советом, заводским комитетом ГЭС-2 и милицией. А также — прекрасный дом культуры, две библиотеки и активно действующее спортивное общество «Энергия».

   Поэтому из двух классов «А» и «Б» сформировали четыре класса, как я уже упоминал. О других классах расскажу позже, а сейчас остановлюсь на том, как я попал в класс «Г». Получилось так, что меня классные руководители, которые формировали классы «А», «Б», «В» брать наотрез отказывались, такая уж у меня была «слава» с седьмого класса. И когда все отказались, то меня просто «втолкали» в восьмой «Г», где были дети учителей школы, дети ИТР электростанции и дети из соседнего совхоза, которые считались хорошо воспитуемым материалом.

   Но несмотря на все эти заморочки, ученики нашего класса были такими же детьми, как и дети из соседних сел, ни лучше ни хуже в общей массе. Мы хорошо общались в общем потоке и даже дружили между собой, хотя и учились в разных классах.

   Валентина Чаплык.
   Это моя одноклассница Валя Чаплык. Она третья справа в верхнем ряду на выпускной фотографии. С ней в одном классе я только с восьмого класса, когда наш седьмой «Б» и их седьмой «А» объединили в восьмой аж «Г». Столько восьмых раньше в нашей школе никогда не было.

   Поскольку у нас в классе оказалось две Валентины, то одну, про себя, я называл Валентина Ч., а другую по фамилии, так как у другой просто фамилия была короче.

   Валентина с подругами была общительной, а вот нас, мальчишек, не очень жаловала. Надо ещё сказать, что в бывшем классе «А» учились дети более «привилегированных» родителей, а в «Б», где я учился по седьмой класс, все те, кого не записали в «А» и те, кто оставался на второй год, так называемые, «переростки». Просто так получилось с первого класса, хотя я в этой школе учился с четвёртого класса.

   С Валей Ч. первый год учёбы в восьмом классе мне почти не приходилось пересекаться и у меня с ней не было никаких конфликтов, хотя и в симпатиях мы друг к другу похвастаться не могли. Даже с её старшим братом Сашей, он учился в старших классах, я пересекался чаще, чем с ней в классе. Девочка она была тихая, но если что, то могла за себя постоять, иногда давала некоторым мальчишкам подзатыльник.

   Жила она с родителями и братом в частном секторе и по вечерам, когда мы большей частью класса гуляли в парке или по посёлку, её в наших компаниях не было или её появление было редкостью. С чем это было связано я не знаю, но это её несколько отдаляло от класса, а точнее от групп класса, так как наш класс был разбит на несколько неформальных групп по интересам.

   Но меня это не беспокоило, так как с этой Валентиной взаимоотношения всегда были ровные, как с одноклассницей и не более, да и с девочками у неё очень близких подруг, как мне казалось, не было. Так мы и окончили школу, учась в одном классе и не очень интересуясь друг другом.

   После окончания школы я поступил в Харьковское военное училище и потерял Валентину из вида, даже пару лет не слышал о ней ничего. Но однажды встретил знакомого курсанта из соседней роты и он мне сказал, что познакомился с девушкой, которая училась со мной в одном классе, Валентиной Чаплык. Я тогда ещё удивился, что Валентина знала, где я учусь. Он рассказал, что познакомился с ней на танцах и работает она в каком-то заведении общепита. Затем я встретил его в нашем посёлке, недалеко от Харькова, а позже от знакомых узнал, что после окончания училища они поженились и уехали на Дальний Восток.

   И только спустя более пятидесяти лет после окончания школы я попросил моего друга детства Юру Елисеева, который живёт во Владивостоке, отыскать Валентину и позвонить ей, как нашей землячке. В разговоре с ним она сказала, что уже, наверное, не будет возвращаться на свою малую родину. Вот такая, ещё одна история моей одноклассницы.

   Ваня с Лаптевки
   А на этой фотографии — Ваня Повилица. Ваня появился у нас в классе 1 сентября 1956 года, когда мы пришли в девятый класс. Он учился в нашей школе, но на класс старше и когда мы спросили у классного руководителя о причине перевода его к нам в класс, то Наум Моисеевич Хусид начал объяснять, что Ваня много болел, не мог освоить учебную программу и поэтому его оставили на второй год обучения.

   Нам конечно было всё равно, но с первых недель учёбы эти домыслы, об отставании в учёбе, рассыпались полностью. И хотя учитель по математике Вероника Константиновна Смирнова пыталась доказать, что у Вани знания по математике слабоваты, но мы, более успевающие ученики, понимали, что у на в классе были и более слабые ученики, чем пытались приписать это Ване. И весь класс сразу стал на его защиту, понимая, что тут что-то не то. Поэтому и стали обращаться к нему по имени Ваня, а Татьяна Нечитайленко вообще обращалась к нему по панибратски — Ванька, показывая, что она на его стороне.

   Но уже через пару месяцев Ваня вписался в коллектив нашего класса, а после поездки в колхоз на целый месяц, мы приняли его, как своего и наезды учителей на него прекратились. Да и Ваня, чувствуя свою ответственность, оказался трудягой, каких у нас в классе было не так много.

   Родители Вани работали не в посёлке, как большинство наших родителей, а в совхозе и там же Ваня жил, в трёх километрах от посёлка, на хуторе Лаптева или, как мы называли это место, на Лаптевке, за рекой Уды.

   В дальнейшем мы увидели и поняли, что Ваня — хороший парень, трудягаа учиться он умеет, так как сразу выбился в группу «хорошистов» по учёбе, но что там произошло в предыдущем классе, для нас было непонятно. Тем более, что Ваня много помогал родителям, так как у него был ещё брат Анатолий, на три года младше его и ещё младшая сестра Валя.

   Когда родителям было некогда, Ваня даже продавал овощи со своего огорода на местном рынке, а это не каждый из нашего класса смог бы, так как в те времена это не приветствовалось. Но учителя на это смотрели снисходительно, тем более, что учился Ваня хорошо.

   Через несколько месяцев мы даже подружились с Ваней и часто разговаривали на интересные темы. А когда после школы я поступил учиться в военное училище и приехал в первый каникулярный отпуск, то первый кому я нанёс визит, был Ваня Повилица. Мы долго вспоминали наши школьные годы.

   После школы Ваня сначала окончил сельскохозяйственный техникум, а затем и институт сельскохозяйственной механизации, получив высшее образование.

   Уже значительно позже, когда меня помотала военная служба, Ваня приезжал ко мне в гости, в один из городов Советского Союза и было приятно встречать такого одноклассника.


    Глава 119. Два года за одной партой.

   Татьяна
   Общая выпускная фотография десятого «Б» класса. Эту фотографию нам делал учитель физкультуры Григорий Алексеевич Мишин. Он освоил фотодело делал отличные выпускные фотографии и выпускные альбомы. На этой фотографии рядом с Ваней Подопригора размещено овальное фото Татьяны Нечитайленко. Она появилась у нас в восьмом «Г» классе 1 сентября 1955 года, приехала из другого города. Девчонка она была очень шустрая, так и носилась по всему классу. Я сначала даже побаивался эту новенькую, но уже в третьей учебной четверти мы начали с ней даже по вечерам, после уроков, встречаться. То встречались, то ссорились, то опять какие-то полу дружеские вяло-текущие не совсем понятные отношения.

   В отличие от других одноклассниц, мне даже через много лет затруднительно объективно о ней писать. С одной стороны, когда она первый раз поздравляла меня с днём рождения, было видно её тёплое дружеское отношение, а с другой стороны она за что-то злилась на меня почти до истерики, что по целым неделям не разговаривая со мной и я этого никак не мог понять. Я ей уступал во всём, кроме одного, не мог уступить в учёбе, просто не знал, как это сделать. А она очень злилась, когда у неё трудная задачка не получалась, а я её решал, да ещё у доски. Тем более, если с кем-то другим это случалось, она так резко не реагировала.

   Ещё она очень любила, когда я перед ней всё время извинялся не известно за что, в том числе и за её плохое настроение. А это меня тяготило. Вот, видите, меня уже «понесло», всё сваливать на неё. Ну не выходит у меня объективно о ней говорить, хотя я и считал её, не то что другие, хорошим человеком, но со своими чудачествами.

   Но это всё почти детское моё восприятие наших отношений с Татьяной и чем старше мы становились, тем всё это становилось мельче и мельче, так как наступала взрослая жизнь и мы всё больше и больше оставались с Татьяной, как бы старыми друзьями.

   А в общем Татьяна была нормальной девчонкой и остальных всех она устраивала, значит и меня это должно устраивать, как бы она ко мне не относилась. Это было её личное дело и на этом я покончил со всеми своими сомнениями. Тем более, что после окончания школы у меня появилось столько забот, что я только через два года пришёл в нормальное состояние, а тогда уже мне не было дел до Татьяны, а ей до меня. У меня наступила совсем другая жизнь.

   После окончания школы Татьяна вышла замуж за нашего с ней одноклассника, переехала в другой город и я надолго потерял её из виду. В 90-е годы с оказией был в Чугуеве на ЧЗТА, где Татьяна работала и её подчинённые шутя, жаловались на неё, что она мало выдаёт им бумаги, экономит (очевидно - плановый отдел). Мне только оставалось прокомментировать, что Татьяна человек принципиальный и жаловаться на неё бесполезно.

   Но в 2012 году в интернете пересеклись с её племянницей, дочерью Татьяниного старшего брата, которая продиктовала её телефон. Будучи в 2013 году в нашем посёлке, я позвонил ей по телефону. Разумеется, она меня не узнала, а когда я ей напомнил, кто я, то мы несколько минут поговорили на общие темы. Разумеется, вспоминать прошлое было как-то неудобно.

   Юлька
  С одной из фотографий смотрит Юлиан Иошт, или Юля, а чаще всего мы обращались к нему, как к Юльке. Раньше мы с Юлькой учились в параллельных классах, он в классе «А», а я — в классе «Б». Жили мы друг от друга недалеко и он часто приходил к нам на дворовую спортивную площадку, чтобы поиграть в городки, погонять в футбол, баскетбол или сыграть в волейбол.

   В нашем дворе была самая лучшая площадка для игр и у нас были все спортивные снаряды и принадлежности, чтобы целый день гонять по площадке. Когда мы окончили школу на этой площадке построили кооперативный дом и спортивная эпопея нашего двора завершилась. А в то время, к нам приходили ребята с ближайших дворов, где таких площадок не было. Так мы и познакомились с Юлей ещё до того, как стали учиться в одном классе.

   Когда нас объединили и мы пришли в школу 1 сентября, то я увидел, что Юля учится значительно лучше меня, почти всё на «отлично». У меня же было много  пробелов. Кроме того, Юля пришёл в наш объединённый класс с группой своих друзей, которые были несколько зависимы от Юли, так как часто просили списать у него домашнее задание. Но поскольку у меня такой зависимости не было, то мы были на равных.

   Я даже как-то постепенно примкнул к его группе и мы по прежнему продолжали дружить, ходили на речку, в лес, пропадали на спортплощадке, пока между нами не появился неожиданно «камень раздора». Теперь надо заметить, что Юля был с очень уязвимым самолюбием. Незадолго до начала учебного года Юля рассказал мне, что к нам в класс пришла новенькая девчонка. Я это воспринял, как очередную информацию и сразу же забыл об этом.

   А дня через два (это уже были летние каникулы) наш новый классный руководитель Наум Моисеевич Хусид, собирает весь класс и говорит, что завтра идём помогать совхозу пропалывать кукурузу.

   На следующий день мы собрались у школы и двинулись в поле на прополку кукурузы. Юля в этот раз не пришёл, ему вообще не нравились сельхозработы. Но пришла та новенькая, как я догадался, именно та, про которую мне рассказал Юлиан. Она мне понравилась и, когда наши рядки кукурузы оказались рядом, я ей начал помогать пропалывать. Она начала возмущаться. Так мы впервые познакомились. Этому я тоже не придал значения. Но когда через несколько дней Юля узнал, что я уже познакомился с Татьяной, так звали новенькую, он очень обиделся. Получилось, что он мне рассказал о ней, а я познакомился раньше него. Я сам понимал, что не очень хорошо получилось, но получилось так, как  получилось. Это произошло волей случая и моей вины в этом не было, я же не виноват, что Юля не явился на прополку кукурузы, а тем более, что мои рядки кукурузы оказались рядом с рядками этой новой ученицы, распределял ведь не я, а классный руководитель.

   Дальше — больше. Мы с Татьяной начали иногда, как бы случайно, встречаться. А это для самолюбивого Юлиана было уже слишком. С этого момента я для него из друга стал конкурентом, а этого он простить не смог. Нет, мы по прежнему делали вид, что Татьяны между нами не существует, но его старые друзья по классу «А» тоже ополчились против меня настолько, что разные неприятности посыпались на меня градом. Но мальчишки это ещё полбеды, но затем как-то на меня начали наступать девчонки, защищая Юлиана, а это уже из-за зависти или ревности. Но началось давление и на Татьяну и очевидно такое, подробностей я не знаю, что Татьяна перестала со мной встречаться, это называлось «дружить» и стала дружить с Юлей против меня. Юлина правда восторжествовала, это ведь я нарушил правила знакомства с этой девочкой, после того, как он мне о ней рассказал.

   Но и тогда с Юлей мы сделали вид, что между нами ничего не происходит, хотя он открыто праздновал победу, а затем также начала относиться ко мне и Татьяна, ничего мне не объясняя.

   Но были периоды, когда мы оба "забывали" про причину нашего раздора и находили общие интересы. Как-то зимой Юля предложил мне свои лыжи, чтобы мы с ребятами покатались в оврагах. Один из спусков был неудачным, я вывихнул руку и подвернул ногу. При этом одна лыжа самортизировала и я ударился спиной о дерево. После этого катания пришлось отлёживаться две недели. Но, когда я предложил Юле выбрать лыжи, вместо тех, которые сломал, то он отказался, сказав, что он всё-равно на них не катается.   

   Вот с такими отношениями мы и окончили школу. После окончания школы Татьяна вышла замуж за Юлиана, у них родился сын, они оба закончили ВУЗ и далее подробностей я не знаю, я уехал далеко и надолго. Более того, так получилось, что я благодарен и Татьяне и Юлиану, что они, сами того не ведая, создали для меня условия, о которых я и не мечтал. И я им за это благодарен.

   Когда я жил уже далеко от тех мест, где мы учились, то приехав однажды к родителям в отпуск, встретил Юлю в электричке "Граково-Харьков". Около часа мы с ним проговорили и он рассказал, что работает на ХТЗ сменным мастером или инженером. Вспомнили наших одноклассников, поговорили на общие темы и на этом расстались.


    Глава 120. Мы разъехались по разным городам и даже странам.

   Виталик
   Вот на общей выпускной фотографии Виктор Ачкасов, но все почему-то обращаются к нему по имени «Виталик» и к этому привыкли. Виталик в нашем сборном восьмом «Г» классе появился с ребятами из седьмого «А» класса, но в своём классе он не входил в группу ребят, которые жили в посёлке, но у него не было близких друзей и из совхозских ребят. Но Виталик никогда не конфликтовал ни с теми, ни с другими, ни с нами, которые пришли из седьмого «Б» класса. Но близко он ни с кем не сходился, при хороших взаимоотношениях со всеми, как бы держал дистаннцию, но не обособлялся, у него со всеми ребятами были какие-то общие интересы.

   У меня с Виталиком были общие интересы по фотографии. И у него и у меня были фотоаппараты и мы часто обменивались мнением и советовались об экспозициях, о чувствительности плёнок и о другой разной всячине. Более того, мы обменивались фотографиями и некоторые фотографии, которые оказались в моём архиве это фотографии которые сделал Виталик.

   Учился Виталик хорошо и по поведению к нему никаких претензий не было, а классный руководитель Наум Моисеевич Хусид всегда хвалил Виталика за то, что он делал всё добросовестно и основательно, часто говоря о нём:

    — Хозяйственный мужик  — в то время, как о других говорил:

    — Хозяйска дытына.

   Но Виталик, действительно, всё делал добросовестно и основательно. Вот даже взять фотографии. Я, например, если был плохой негатив и фотография не получалась, то оставлял всё, как есть и не ломал над этим голову. Виталик же всё переделывал по несколько раз и заканчивал возиться только тогда, когда получалась приличная фотография. Поэтому, у него получались фотографии всегда лучше, чем у меня.

   Но Виталик не был и тихоней. Когда мы в класе затевали какую-нибудь потасовку типа «мала куча, больше — лучше», то Виталик с удовольствием в этом участвовал и всегда подключался к потасовке.

   Если классом или частью класса мы собирались куда-то идти, то просили Виталика нас пофотографировать и он никогда не отказывалс. Более того, всегда каждому делал фотографии. У меня в архиве есть такие фотографии и, когда мы дежурили во время выборов и когда ходили на прогулку после «последнего звонка» и другие фотографии.

   После окончания школы Виталик уехал куда-то из нашего посёлка и я больше его не встречал.

   Людка
   А вот в самом низу общей выпускной фотографии вижу маленькое фото Люды Яценко. Её мы называли просто Людкой. Мы были настолько свойскими, что по другому и быть не могло. С Людой я учился с четвёртого класса в параллельном классе и когда наш класс «Б» в восьмом классе объединили  с параллельным «А» и создали восьмой «Г», мы с ней оказались в одном классе.

   Жили мы с Людой на одной улице, через два дома и ходили в школу одной дорогой. Это была тихая белобрысенькая девочка, которая больше слушала, чем говорила и слушала она внимательно, как будто всё это первый раз слышала, даже с некоторым удивлением. А в четвёртом классе Люда даже вложила мне в книгу записку «Давай дружить», но я, по простоте своей, тогда даже не думал о дружбе с какой-то там девчонкой из параллельного класса. Более того, эта записка дома выпала у меня из книги на пол, а мама её подобрала и прочла. Ох и злой я был тогда на эту Людку. А где-то в десятом классе вспомнили и посмеялись над нашими детскими приключениями.

   Люда училась неплохо, но как-то очень вяло, без энтузиазма. А  на уроках она тихонько читала художественную литературу, пряча её в парту и прятала её в портфель только когда учительница делала ей замечание.

   В нашем классе у Люды близких подруг не было, но кажется она дружила с девочками из параллельного класса и с девочками со своего двора, у неё это лучше получалось, там она находила близких по духу подруг. С девочками из нашего класса у неё не было никаких конфликтов, но и не было общих интересов. Да и получилось так, что «группы дружбы» у девочек из класса «А» были уже сформированы, в большей степени, по месту жительства и они как-то неохотно сближались с новичками. Что касается нашего бывшего класса «Б», то в сводный класс «Г» попали девочки которые жили в разных концах посёлка, что тоже не способствовало близким дружеским отношениям.

   Вот так и получилось, что к Люде в классе относились хорошо, никаких, казалось бы, трений с одноклассниками не было, а вот близких подруг, на уровне «секретов» у неё не оказалось. Да это её особенно и не беспокоило, во всяком случае не видно было, что она из-за этого переживает, так как во всех классных (формальных и неформальных) мероприятиях она принимала участие и была активной.

   Сразу после окончания школы Люда уехала в Харьков и я её больше не встречал. А поскольку в классе у неё не было близких подруг, то и какой-то информации о ней не появлялось. Но такое в жизни бывает.

   Рая из девятого
   На выпускной фотографии я зрительно представляю несколько пустых овалов, где должны быть фотографии тех, кто учился в нашем классе, но на каком-то этапе ушёл в техникум, в школу рабочей молодёжи и пошёл работать на производство. В одном из таких овалов должно быть фото Раи Мельник. Мы с ней учились до девятого класса. Более того, жили мы с ней в одном доме. Наш дом № 7 был самый высокий в посёлке, он был 4-х этажный. Наша квартира быда на втором этаже, квартира Раи — на четвёртом этаже.

   Учились мы с Раей тоже в одном классе, я прибыл к ним в 4-й класс в 1951 году. В 1955 году наши классы переформировывали и мы с Раей снова попали в один класс и хотя нас в сборный класс попало мало, мы были довольно дружной группой, я наших ребят и девочек до сих пор вспоминаю с дружеским теплом.

   Осенью 1956 года наш 9 «Б» был целый месяц в колхозе на уборке кукурузы и Рая меня там, как могла защищала, когда у меня был конфликт в классе по «идеологическим вопросам», который я пытался решать силовым и иными нестандартными способами.

   Но в моём архиве Рая Мельник всё-таки осталась на фотографиях. Мы фотографировались в первых числах марта 1957 года. Это было воскресенье, день выборов и наш класс дежурил на выборах, на избирательном участке в новом здании школы.

   После окончания девятого класса, Рая перешла в школу рабочей молодёжи и мы встречались очень редко. Но когда я учился в военном училище, мы с Раей одно время даже переписывались. У меня даже до настоящего времени сохранились её письма, что для человека связавшего свою судьбу с армией, сделать было не так просто.

   В 7-м, 8-м и 9-м классе мы с Раей были в одной неформальной группе ещё и по той причине, что она нравилась одному из моих друзей, Коле Грищенко и он всё время меня «агитировал» входить именно в ту группу, где была Рая. Вот я и поддерживал Колю, которого мы почему-то называли на французский манер, «НиколЯ» или «Пилот», так как он бредил самолётами настолько, что часы у него были «Пилот», конфетами он всех тоже угощал только «Пилот».

   Но позже Рая стала встречаться с парнем старше нас, Анатолием Безродным и мы с Колей, а точнее Коля, её потерял. Да и время подходило к выпуску, а у меня тоже появилось увлечение, так что мы с Раей на какое-то время вообще потерялись из виду. И пересеклись только где-то в конце 90-х. А после 2017-го я увидел её страничку в «Одноклассниках».

 
    Глава 121. Исторические мотивы.

   Люба - кулинар.
   А вот на фотографии Люба Отроша. Все в классе звали её просто Люба или по фамилии. Это была тихая, а точнее, спокойная невозмутимая девочка, которая стеснялась своего высокого роста, она была самой высокой девочкой в классе. Поскольку она была стеснительная, то не очень понятно было, как она учится, она даже, когда выучит урок, то и тогда от стеснения запинается и кажется, что она недостаточно хорошо знает материал.

   Да и вообще Люба в классе была какой-то незаметной, но она не была «серой мышью», просто в нашем классе было много девочек, которые непрерывно суетились, что-то рассказывали на ухо друг другу, хохотали над какой- нибудь мелочью и вообще были очень подвижными. Так вот,  Люба Отроша была не из них. Она всегда приходила в класс за три-четыре минуты до начала урока, сразу шла к своей парте, садилась, доставала необходимые учебники и как только входил учитель в класс, она уже была готова к уроку.

   Когда мы выезжали в колхоз на уборку урожая, то наш классный руководитель всегда поручал Любе готовить на кухне. Он давал ей помощников и она готовила нам прекрасные завтраки, обеды и ужины, ей в этом деле не было равных. И помощниками она управляла прекрасно, они всегда были заняты работой и блюда всегда готовились вовремя. Да и вообще она была очень хозяйственной девочкой, которая, кажется, думала не об уроках, а как там у неё дома, всё ли в порядке, так как она всегда была задумчивой.

   После окончания школы Люба поступила в техникум и после завершения учёбы работала на местной электростанции. Как сложилась её дальнейшая жизнь я не знаю, но думаю, так же размеренно, как и была в школе, такие люди делают всё основательно и привычек своих не меняют.

   Люба очень не любила фотографироваться. Пытался отыскать у себя в архиве хотя бы какую-то приличную фотографию, но ничего не нашёл, даже на общих фотографиях. Есть только на вторых планах с плохой резкостью, придётся эту выставлять.

   Дед Тышко.
   
   А вот на фотографии и Витя Ткаченко, наш классный юморист, и, как он сам себя величал — «дед Тышко», а девочки обращались к нему по сокращённому варианту — «Тых!».

    — Тых, дай списать алгебру! — кричал кто-то через весь класс.

   Коронный номер Вити был вбегать в класс вслед за учителем после большой перемены. Как только учитель входил в класс и закрывал за собой дверь, дверь сразу же снова открывалась и из-за спины учителя выглядывала озорная физиономия Вити Ткаченко. И поскольку Витя появлялся одновременно с учителем, но на пару секунд позже, то ему это чаще всего сходило с рук. Но это было ежедневно, еженедельно и почти всегда, то учителя к этому привыкли. А дело было в том, что Витя жил в доме напротив школы и выбегал из дома, как только слышал начало звонка на урок и ему хватало времени, чтобы добежать до школы, взбежать по лестнице и он всегда это успевал.

   Мы с Витей учились вместе с четвёртого класса, в классе под литером «Б», а в восьмом классе нас объединили с классом под литером «А», чему мы сначала противились, так как считали, что в классе «А» собрали хиленьких ребят, а у нас, в классе «Б» собрались настоящие пацаны. Но, как оказалось, после объединения, мы сильно преувеличивали наши опасения, хотя основания и были так считать.

   Но снова о Тыхе. Он часто отличался. Как-то на уроке истории, когда изучали времена Петра I, Витя выдал у доски перл, что при Петре I крестьянам жилось тяжело, поэтому колхозники не выдержали и восстали. Учитель истории Василий Семёнович Китань еле сдерживал смех и просил повторить Витю, что он сказал, а когда Витя это повторил, то хохотал уже весь класс.

   В другой раз классный руководитель дал задание, чтобы каждый написал будущую свою профессию. Все написали, хотя и ерунду, но более или менее реальные профессии, а Витя изложил кратко: Буду за старшего, куда пошлют. Классный руководитель, мягко сказать, был очень недоволен выбранной Витей профессией.

   А в общем Витю в классе считали отличным парнем, который никогда не отлынивал ни от посадки деревьев, ни от сбора металлолома и макулатуры.

   После окончания школы я его ни разу не встречал и никто о нём ничего не знал.
 

   КАК МЫ ИЗУЧАЛИ ИСТОРИЮ.

   С четвёртого класса я пристрастился к чтению книг. До этого я учился в первом классе сельской школы, где библиотеки не было и художественных книг я там никогда не видел, разве что у сельчан дома были религиозные книги, которые они посторонним и в руки не давали. Во втором классе я учился в городе Шостка, в мужской школе, где тоже мне не привили любви к чтению книг, кроме учебников. А в третьем классе я вообще учился на дому, в школу ходил только последний месяц, так как мне лечили серьёзную травму ноги и я несколько месяцев не мог ходить.

   В четвёртом классе и библиотека была рядом, и читать мне нравилось, и по учёбе я как бы изголодался. Вот и записался в исторический кружок. В этом кружке нас было около сорока человек, но регулярно посещали кружок человек пятнадцать со всей школы. Руководитель кружка, наш учитель истории Василий Семёнович Китань, долго думал, как нас распределить по разным темам, чтобы нам всем было интересно. Сначала он нам рассказывал о Великой Отечественной войне. Это было очень интересно. Василий Семёнович во время войны служил на кораблях Черноморского флота радистом и держал связь с самолётом Ф. Рузвельта, когда тот прилетал на Ялтинскую конференцию. Мы всё это слушали затаив дыхание, а я всё это осознал значительно позже, став взрослым, с каким человеком меня свела судьба. Василий Семёнович даже приносил на занятие Благодарность от Верховного Главнокомандующего (И. Сталина) за обеспечение связи в период Ялтинской конференции.

   Чуть позже мы начали собирать историю нашего края. Это тоже было очень интересное занятие. Василий Семёнович через сельские советы находил людей, которые рассказывали нам про годы гражданской войны в наших краях, про годы Великой Отечественной войны. Мы всё это записывали, затем из этих записей составляли рассказы в виде сочинения по литературе на исторические темы и эти сочинения затем читали на занятиях кружка и посылали на районный конкурс. Часто мы занимали первые места и нас награждали грамотами и книгами, которые в то время были довольно ценными подарками. У меня и сейчас хранятся несколько таких ценных подарков.

   Один из таких рассказов я кратко изложу. Это было в Харьковской области, когда из города Харькова все красногвардейцы ушли на Южный фронт воевать против Врангеля. Был мобилизован весь харьковский гарнизон. А в это время в городе Чугуеве на полную мощность работал обозный завод, который в то время выпускал знаменитые конные тачанки. На этом заводе в мастерских работали два десятка простых рабочих и девятнадцать человек, которые были и красногвардейцами и были вооружены винтовками и одним пулемётом, который пристреливался на изготовленных тачанках.

   Вот и решили кулака и бандиты из местных сёл захватить и сжечь обозный завод и казнить красногвардейцев. Собрались больше пятидесяти человек и толпой двинулись за несколько километров на завод, он был на окраине Чугуева, вблизи железнодорожной станции. Один из свидетелей тех событий показал нам даже пожелтевшую газетёнку тех времён с довольно чётким изображением этой толпы с палками, вилами, лопатами и, главное, с большим транспарантом, на котором можно было читать их лозунг «Чугуев вазьмем, а Харьков сам сдасца». Орфографию по памяти постарался сохранить.

   Этой толпой они дошли только до спуска у обозного завода с стороны Старой Покровки, после чего красногвардейцы дали в их сторону одну очередь из пулемёта и вся эта толпа разбежалась. Как рассказал свидетель тех событий, даже из винтовок не пришлось стрелять. А завод и во время нашей учёбы успешно работал, выпускал, конечно, уже не тачанки, а так называемые «бестарки», телеги для перевозки зерна, которое можно было в них перевозить без тары, то есть без мешков, просто насыпать и при разгрузке открывалась специальная задвижка и зерно само высыпалось.

   Таких рассказов было много, мы только успевали записывать. Из того, что когда-то было заготовлено, через 30 лет я скомпоновал исследовательский материал, см. http://proza.ru/2017/11/08/1934. Даже после окончания школы я иногда заходил к ребятам из кружка и читал их сочинения.

   
   Глава 122. Мы привыкаем к фальшивой свободе.

   Любочка.
   На общей выпускной фотографии я вижу рядом с Любой Отрошей ещё одну Любу, Любу Лисицину. А поскольку в классе образовались три Любы, то и называли их по разному. Это были Люба, Любка и Любочка. Лисицину мама дома называла Любочкой, соседи тоже называли её Любочкой и в классе к ней, уже взрослой девушке прилипло это «Любочка», то ли уменьшительное, то ли  как атавизм детства.

   Любочку я помню с тех пор, как нас объединили с параллельным классом «А» и создали сводный класс восьмой «Г», а до этого я её как-то и не замечал, хотя она и училась в параллельном классе в этой школе ещё до того, как я пришёл в эту школу в четвёртом классе.

   Любочка особенно ни с кем не дружила, кроме девочек, которые были у неё соседями и в шумных классных компаниях не участвовала. Была она тихой полной девочкой и даже особые её интересы трудно было определить, так как она ко всему относилась одинаково и казалось равнодушно, хотя, наверное, на самом деле это было не так.

   Училась Любочка старательно, но выше четвёрок у неё это не получалось. То ли это было из-за её характера, то ли по причине её инертности.

   На трудовом фронте у Любочки тоже не всё получалось. Когда классом мы ездили в колхоз, у Любочки появлялась всегда справка или с каким-нибудь диагнозом или об освобождении от тяжёлого физического труда, хотя таким трудом мы вообще не занимались.

   Пределом Любочкиного труда в классе была общая уборка класса, дежурством по классу и сбор макулатуры, а вот в посадке деревьев, уборке пришкольной территории она тоже не участвовала, во всяком случае я этого не запомнил.

   После окончания школы я Любочку ни разу не встречал. Говорили, что она поступила куда-то учиться, но точно в какое учебное заведение никто не назвал. Это всё, что мне известно о нашей однокласснице Любочке.

   Чичиков, Коробочка, Ноздрёв
   Было ли нам скучно в школе? Нет, не было. И за это я лично благодарен нашим учителям, которые вложили в нас все свои знания и силы. Думаю, за это им были и есть благодарны большинство моих одноклассников. На выпускной фотографии третья слева среди педагогов — это Нина Ивановна Епифанова (в дальнейшем — Дракель). У нас Нина Ивановна преподавала русскую литературу. Как-то на уроке литературы она предложила читать некоторые отрывки из «Мёртвых душ» Н.В.Гоголя. И уже, гуляя вечером в парке, мы придумали назвать каждого читающего отрывок тем же именем. И получилось, что Юля — это Чичиков, Алла Коробочка из параллельного класса — это помещица Коробочка, Володя Андрус, тоже из параллельного класса — это помещик Ноздрёв и так далее. Нам было интересно разыгрывать сцены, импровизируя с произведениями разных писателей и это было как бы вхождение в ту, прошлую жизнь с её бытом и устоями. Это же так интересно перевоплощаться.

   Были у нас и современные герои. Например, Коля Грищенко из другого класса был Пилот, так как он носил часы «Пилот», угощал девочек конфетами «Пилот», которые всегда были у него в кармане и мечтал стать пилотом. Не знаю, осуществил ли он свою мечту, но он тогда многих стимулировал своей мечтой чего-то добиваться в жизни конкретного.

   Вот такие наши прогулки вечером они связывали нас с дневными событиями в школе, которые мы обсуждали целыми компаниями и как бы голосовали за мы или против каких-то поступков наших одноклассников, наших педагогов, а затем иногда переходили и на какие-то международные события или обсуждения новых фильмов.

   Что касается новых фильмов, то обсуждали их мы каждый вечер и более того, песни, которые появлялись в фильмах мы уже пели на следующий вечер под гитару или просто так, кода никто не аккомпанирует. Такие прогулки, которые собирали вечером по пол-класса, а то и группы из нескольких классов, объединяли нас, как одноклассников в единый коллектив не только формально, как днём в классе, а в неформальные группы, в которых мы были интересны друг другу. А это очень ценное чувство, когда ты чувствуешь, что нужен твоим друзьям или одноклассникам и, что они нужны тебе.

   Встречаясь уже после окончания школы, мы в первые годы сходились в едином мнении, что нам остро не хватает друг друга, хотя дружеская поддержка в это послешкольное время была бы очень кстати. Мы сразу после школы были похожими на выброшенных в воду детей, когда их "по дикому" учат плавать и которые ещё не могли уверенно плавать. Барахтаться барахтались, а вот в какую сторону плыть не знали.

   Фальшивая свобода
   Уже в десятом классе мы все мечтали, что на следующий год никаких уроков не надо будет учить и домашних заданий не надо будет готовить, мы будем свободными людьми. Не доходило до нас, что с окончанием школы забот у нас многократно возрастёт и эти заботы полностью лягут только на наши плечи, на плечи каждого из нас. Как мы будем существовать при этой свободе, мы как-то не обсуждали. Казалось бы, в тех неформальных группах, которые существовали в классе, надо было обсудить, как мы будем общаться этими группами и после школы. Но до этого мы сами не додумались, а учителя нам этого не подсказали.

   Казалось, такой дружный класс и разбежался после выпуска, кто куда, некоторые даже адресов не оставили. Особенно почувствовали такое «одиночество» те, кто уехал далеко от дома, а ещё те, кто ушёл в армию. Там очень хотелось получить какую-то дружескую весточку, до того, как приобретёшь друзей в новых условиях на новом месте.

   Всё-таки с одноклассниками, с которыми учился несколько лет проще было посоветоваться, чем с новыми, малознакомыми людьми из нового окружения. Мы вышли из школы на свободу, но эта свобода на поверку оказалась сильно фальшивой, так как никакой свободы мы не получили, а каждый день должны были думать, как жить дальше: как получать дальнейшее образование, где искать работу, как обустраиваться с жильём, да и о семье как-то надо было думать, где и как искать вторую половину. А ведь была возможность часть этих вопросов начать решать в школе.

   Многие мои одноклассники, которые надеялись всё это решить в одиночку или в новых коллективах, стали терпеть неудачи: начали пить, попали в плохие компании, поторопились с целым рядом решений — всё это в ближайшие годы начало давать о себе знать и не самым лучшим образом. Я это видел со стороны, но помочь уже ничем не мог, слишком далеко мы уже оторвались друг от друга. Да и сам я ещё не всё понимал для себя, но как-то быстро определился  Говорят, что «жизнь заставила», а ещё советы умных людей, которые остановили от многих необдуманных поступков и уберегли от плохих людей.


    Глава 123. Наша староста и другие.

   Мишка
   Ещё на одной фотографии я вижу Луизу Бондарь. Раньше она была Луизой Мищенко и мы её между собой окрестили «Мишкой». Тогда в моде была песня: «Мишка, Мишка, где твоя улыбка?», вот так у нас Луиза и стала Мишкой.

   Луиза пришла к нам в шестом классе и классный руководитель, Мария Алексеевна Смутина, сразу предложила избрать её старостой класса. Все, даже девочки, согласились с этим решением. С обязанностями старосты класса Луиза справлялась хорошо, она так и осталась до самого выпуска старостой класса, даже при другом классном руководителе, мы её выбирали уже автоматически.

   Но иногда Луиза шла на поводу всего класса. В седьмом классе, перед контрольной по физике, Луиза уговорила меня отключить в классе свет, чтобы сорвать контрольную. Я пожевал кусочки бумаги и прикрепил их к цоколю каждой лампочки. Когда начался урок, эти бумажки высохли и три лампочки поочерёдно погасли. Пока искали завхоза, пока меняли лампочки, урок по физике был сорван и контрольную отменили. Наш трюк, разумеется, разоблачили, а меня девочки сразу же сдали классному руководителю. А вот сказать, что это меня попросила сделать староста класса, я просто не смог. Так у нас с Луизой появились свои секреты.

   Теперь я мог всегда у Луизы списать домашнее задание, если не успевал его выполнить дома. Правда, после восьмого класса, когда я «взялся за ум», уже Луиза могла списать математику у меня. И когда наши классы переформировывали в восьмом классе, то мы с ней снова попали в сборный восьмой «Г». И так было в классе принято, что на 23 февраля меня Луиза поздравляла с Днём Советской Армии, а 8 марта — я поздравлял её. У нас в классе по её инициативе мальчики поздравляли девочек, а девочки поздравляли мальчиков. В моей домашней библиотеке и сегодня есть одна из книг, которую Луиза мне подарила с дарственной надписью и открыткой.

   В старших классах Луиза была ещё и комсоргом, она нас агитировала вступать в комсомол, у неё это как-то хорошо получалось. Меня она тоже сагитировала и готовила к вступлению в комсомол.

   Луиза меня мирила даже с девочкой, с которой я одно время встречался и с которой мы всё время ссорились. Это была её подруга.

   После окончания школы я как-то потерял из вида Луизу, но однажды, будучи в увольнении в Харькове, когда учился в ХВАТУ, встретил её в трамвае. Мы перебросились несколькими фразами, но была моя остановка и пришлось расставаться.

   Знаю только, что она вышла замуж, уехала в город Чугуев и на этом сведения о ней были утеряны. Но, как одноклассница Мишка, она запомнилась.

   Просто Калмыкова.
   Третьей в верхнем ряду выпускной фотографии — Неля Калмыкова. Не помню, когда она появилась в нашей школе, возможно и раньше меня, но впервые я обратил на неё внимание, когда она вместе с учениками из класса «А» появилась в нашем сводном восьмом классе «Г». А ещё ближе познакомился, когда меня пригласили на день рождения нашей одноклассницы Луизы Бондарь, с которой Неля жила по соседству и дружила с ней.

   Калмыкова, так я её называл, была общительной девочкой. В младших классах она дружила с Нелей Вовьянко и Светой Бурейко, а с восьмого класса она как-то больше общалась с Луизой Бондарь, её соседкой,  и Татьяной Нечитайленко, которая к нам пришла в восьмой класс.

   Училась Неля хорошо, но отличницей не была. Учителя к ней относились хорошо и она никогда не была замечена в каких-то шалостях, особенно на уровне класса. У Нели были задатки лидера, но у нас в классе собралось столько «лидеров», что весь класс буквально растащили на мелкие группы по 3-4 человека и Неля вполне довольствовалась вторым местом в группе, которую неформально возглавляла наша староста класса Луиза Бондарь, вот она-то и была не только неформальным, но и формальным лидером в классе.

   Обычно, если на классном собрании или комсомольском собрании выступала староста класса, то Неля вставала и говорила, что она полностью согласна с Луизой и на этом её выступление заканчивалось. Но ради справедливости следует сказать, что Калмыкова могла за себя постоять и в спорах с девочками и в импровизированных драках с мальчишками, она не давала себя обидеть даже в шутливом тоне, всегда давала отпор.

   Она не была красавицей в полном смысле, но старшеклассники всегда старались познакомиться и подружиться с ней, хотя она никому предпочтения не отдавала, относилась ко всем ровно, как в классе, так и вне класса.

   После окончания школы я её не встречал, но говорили, что она вышла замуж за молодого преподавателя нашей школы и уехала в другой населённый пункт.

   Света Бурейко.
   Свету я запомнил, как эффектную девчёнку, но она проучилась в нашем сводном "Г" глассе не так долго. Училась она не на полную силу и это ей "сходило с рук", так как её улыбка и её смех всегда обезоруживал большинство преподавателей, которые затем сами улыбались этой бесшабашной девчёнке и прощали ей все шалости, которые другим бы не простили. почему так было, я не знаю.


    Глава 124. Ученики без особых нареканий.

   Любка
   А вот на фотографии Люба Бондарь. Она однофамилица Луизы Бондарь. Девочки между собой называли её Любкой, мы, мальчишки, обращались к ней по фамилии, так как Луизу по фамилии обычно не называли. А ещё Люба по своему характеру и поведению напоминала мальчишку и всегда, где дурачились в классе мальчишки в потасовках можно было заметить и Любу. Да и от учителей она получала замечаний наверное больше, чем кто-нибудь из девочек класса. Но она не была в прямом смысле драчуньей и все мальчишки класса относились к ней хорошо, даже с уважением, учитывая, что она всегда могла дать сдачу.

   В то же время, Люба к учёбе была очень инертной, хотя сказать, что училась она плохо, я бы не решился. Просто учёба у неё шла словно на автомате. Подруг, с которыми Люба проводила бы время вне школы, у неё не было, ей хватало общения в школе. После школы она могла пойти иногда в кино или на танцы и это был весь её круг интересов.

   Вступать в разговоры или что-нибудь рассказывать Люба не любила, поэтому в компаниях она больше отмалчивалась, но вот со своей соседкой по парте Галей Волошиной, она разговаривала с удовольствием, за что часто получала замечания от учителей.

   Ещё я помню помню Любу в лётном шлеме, который она носила зимой и была похожа на юную лётчицу. Мы не спрашивали её откуда у неё этот шлем, а сама она не любила рассказывать. И только в старших классах Люба рассталась с этим шлемом и носила уже, как все взрослые девушки, платки, шапочки и другие головные уборы.

   Были у Любы странности. Несмотря на то, что она была симпатичной девочкой, она очень не любила фотографироваться, если это только не были групповые фотографии, с большим числом людей, даже в группе, где 5-7 человек её было трудно уговорить сфотографироваться. Так что приходилось фотографировать её самым неожиданным образом иначе не получалось, она как только видела фотоаппарат, сразу отходила в сторону. Возможно какое-то суеверие и действительно боялась, что будет плохо смотреться на фотографии.

   А вот участие в каких-то общественных работах Люба, в отличие от некоторых, участвовала с большим удовольствием, никогда не отказывалась, старалась лучше других.

   Вовка
   А вот на общей выпускной фотографии Вова Бирко. Он раньше учился со мной в классе «Б», с четвёртого по седьмой классы и тогда его фамилия была Биркин, а когда нас объединили в восьмом «Г», его фамилия стала звучать, как Бирко. Он жил в совхозе и так получилось, что в нашем классе восьмом «Г» объединили большинство совхозских ребят. Наш классный руководитель, учитель химии, Наум Моисеевич Хусид как-то с уважением относился к трудолюбивым ребятам из совхоза.

   Когда мы учились в младших классах (с 4-го по 7-й), то Вова приходил с совхоза только в школу, а в старших класса он с ребятами из совхоза приходил в посёлок в кино в наш дом культуры, в библиотеку, на танцы, которые были в доме культуры и на танцплощадке в парке.   

   Именно из нашего класса Вова Бирко, Иван Подопригора и Татьяна Нечитайленко представляли школу в составе делегации на ВДНХ и даже получили там грамоты за работу на пришкольном участке за выращенные овощи и фрукты, которые представляли в Москве. Руководителем делегации был учитель, который преподавал ботанику и зоологию, Андрей Степанович Нечитайленко. И по моему после этого никто ни из преподавателей, ни из учеников не участвовали в выставках уровня ВДНХ. Именно после поездки в Москву на ВДНХ, Татьяна начала называть по панибратски Бирко Вовкой, вот так постепенно этот вариант к нему и прилип.

   Вова Бирко не только работал летом на пришкольном участке, но и помогал дома, в совхозе  в домашнем хозяйстве. Учёба ему давалась легко, хотя он  и не был отличником, но и претензий к нему по учёбе не было. Когда мы классом выезжали в колхоз для помощи в уборке урожая, то у Володи был третий результат среди ребят класса по дневной выработке. Мне пришлось работать с ним рядом по уборке кукурузы, в наше время этой культуры засевали много, и я видел, как Вова всё делает добросовестно и аккуратно, хотя некоторые наши ребята не страдали такой добросовестностью.

   После школы Вова вскоре женился и я только иногда встречал его в посёлке, на бегу здоровались и на этом наши встречи заканчивались. Как-то в местной районной газете прочитал, что его жена, работавшая бригадиром в том же совхозе, награждена орденом, избрана в какой-то совет и на этом мои сведения о Вове Бирко
 заканчиваются.


   НЕ ХВАТАЕТ РАЗДЕЛА.


   Глава 125. Клубок противоречий из которого ничего не получилось.

   Татьяна
   Общая выпускная фотография десятого «Б» класса. Эту фотографию нам делал учитель физкультуры Григорий Алексеевич Мишин. Он освоил фотодело делал отличные выпускные фотографии и выпускные альбомы. На этой фотографии рядом с Ваней Подопригора размещено овальное фото Татьяны Нечитайленко. Она появилась у нас в восьмом «Г» классе 1 сентября 1955 года, приехала из другого города. Девчонка она была очень шустрая, так и носилась по всему классу. Я сначала даже побаивался эту новенькую, но уже в третьей учебной четверти мы начали с ней даже по вечерам, после уроков, встречаться. То встречались, то ссорились, то опять какие-то полу дружеские вяло-текущие не совсем понятные отношения.

   В отличие от других одноклассниц, мне даже через много лет затруднительно объективно о ней писать. С одной стороны, когда она первый раз поздравляла меня с днём рождения, было видно её тёплое дружеское отношение, а с другой стороны она за что-то злилась на меня почти до истерики, что по целым неделям не разговаривая со мной и я этого никак не мог понять. Я ей уступал во всём, кроме одного, не мог уступить в учёбе, просто не знал, как это сделать. А она очень злилась, когда у неё трудная задачка не получалась, а я её решал, да ещё у доски. Тем более, если с кем-то другим это случалось, она так резко не реагировала.

   Ещё она очень любила, когда я перед ней всё время извинялся не известно за что, в том числе и за её плохое настроение. А это меня тяготило. Вот, видите, меня уже «понесло», всё сваливать на неё. Ну не выходит у меня объективно о ней говорить, хотя я и считал её, не то что другие, хорошим человеком, но со своими чудачествами.

   Но это всё почти детское моё восприятие наших отношений с Татьяной и чем старше мы становились, тем всё это становилось мельче и мельче, так как наступала взрослая жизнь и мы всё больше и больше оставались с Татьяной, как бы старыми друзьями.

   А в общем Татьяна была нормальной девчонкой и остальных всех она устраивала, значит и меня это должно устраивать, как бы она ко мне не относилась. Это было её личное дело и на этом я покончил со всеми своими сомнениями. Тем более, что после окончания школы у меня появилось столько забот, что я только через два года пришёл в нормальное состояние, а тогда уже мне не было дел до Татьяны, а ей до меня. У меня наступила совсем другая жизнь.

   После окончания школы Татьяна вышла замуж за нашего с ней одноклассника, переехала в другой город и я надолго потерял её из виду. В 90-е годы с оказией был в Чугуеве на ЧЗТА, где Татьяна работала и её подчинённые шутя, жаловались на неё, что она мало выдаёт им бумаги, экономит (очевидно - плановый отдел). Мне только оставалось прокомментировать, что Татьяна человек принципиальный и жаловаться на неё бесполезно.

   Но в 2012 году в интернете пересеклись с её племянницей, дочерью Татьяниного старшего брата, которая продиктовала её телефон. Будучи в 2013 году в нашем посёлке, я позвонил ей по телефону. Разумеется, она меня не узнала, а когда я ей напомнил, кто я, то мы несколько минут поговорили на общие темы. Разумеется, вспоминать прошлое было как-то неудобно.


   Юлька
  С одной из фотографий смотрит Юлиан Иошт, или Юля, а чаще всего мы обращались к нему, как к Юльке. Раньше мы с Юлькой учились в параллельных классах, он в классе «А», а я — в классе «Б». Жили мы друг от друга недалеко и он часто приходил к нам на дворовую спортивную площадку, чтобы поиграть в городки, погонять в футбол, баскетбол или сыграть в волейбол.

   В нашем дворе была самая лучшая площадка для игр и у нас были все спортивные снаряды и принадлежности, чтобы целый день гонять по площадке. Когда мы окончили школу на этой площадке построили кооперативный дом и спортивная эпопея нашего двора завершилась. А в то время, к нам приходили ребята с ближайших дворов, где таких площадок не было. Так мы и познакомились с Юлей ещё до того, как стали учиться в одном классе.

   Когда нас объединили и мы пришли в школу 1 сентября, то я увидел, что Юля учится значительно лучше меня, почти всё на «отлично». У меня же было много  пробелов. Кроме того, Юля пришёл в наш объединённый класс с группой своих друзей, которые были несколько зависимы от Юли, так как часто просили списать у него домашнее задание. Но поскольку у меня такой зависимости не было, то мы были на равных.

   Я даже как-то постепенно примкнул к его группе и мы по прежнему продолжали дружить, ходили на речку, в лес, пропадали на спортплощадке, пока между нами не появился неожиданно «камень раздора». Теперь надо заметить, что Юля был с очень уязвимым самолюбием. Незадолго до начала учебного года Юля рассказал мне, что к нам в класс пришла новенькая девчонка. Я это воспринял, как очередную информацию и сразу же забыл об этом.

   А дня через два (это уже были летние каникулы) наш новый классный руководитель Наум Моисеевич Хусид, собирает весь класс и говорит, что завтра идём помогать совхозу пропалывать кукурузу.

   На следующий день мы собрались у школы и двинулись в поле на прополку кукурузы. Юля в этот раз не пришёл, ему вообще не нравились сельхозработы. Но пришла та новенькая, как я догадался, именно та, про которую мне рассказал Юлиан. Она мне понравилась и, когда наши рядки кукурузы оказались рядом, я ей начал помогать пропалывать. Она начала возмущаться. Так мы впервые познакомились. Этому я тоже не придал значения. Но когда через несколько дней Юля узнал, что я уже познакомился с Татьяной, так звали новенькую, он очень обиделся. Получилось, что он мне рассказал о ней, а я познакомился раньше него. Я сам понимал, что не очень хорошо получилось, но получилось так, как  получилось. Это произошло волей случая и моей вины в этом не было, я же не виноват, что Юля не явился на прополку кукурузы, а тем более, что мои рядки кукурузы оказались рядом с рядками этой новой ученицы, распределял ведь не я, а классный руководитель.

   Дальше — больше. Мы с Татьяной начали иногда, как бы случайно, встречаться. А это для самолюбивого Юлиана было уже слишком. С этого момента я для него из друга стал конкурентом, а этого он простить не смог. Нет, мы по прежнему делали вид, что Татьяны между нами не существует, но его старые друзья по классу «А» тоже ополчились против меня настолько, что разные неприятности посыпались на меня градом. Но мальчишки это ещё полбеды, но затем как-то на меня начали наступать девчонки, защищая Юлиана, а это уже из-за зависти или ревности. Но началось давление и на Татьяну и очевидно такое, подробностей я не знаю, что Татьяна перестала со мной встречаться, это называлось «дружить» и стала дружить с Юлей против меня. Юлина правда восторжествовала, это ведь я нарушил правила знакомства с этой девочкой, после того, как он мне о ней рассказал.

   Но и тогда с Юлей мы сделали вид, что между нами ничего не происходит, хотя он открыто праздновал победу, а затем также начала относиться ко мне и Татьяна, ничего мне не объясняя.

   Но были периоды, когда мы оба "забывали" про причину нашего раздора и находили общие интересы. Как-то зимой Юля предложил мне свои лыжи, чтобы мы с ребятами покатались в оврагах. Один из спусков был неудачным, я вывихнул руку и подвернул ногу. При этом одна лыжа самортизировала и я ударился спиной о дерево. После этого катания пришлось отлёживаться две недели. Но, когда я предложил Юле выбрать лыжи, вместо тех, которые сломал, то он отказался, сказав, что он всё-равно на них не катается.   

   Вот с такими отношениями мы и окончили школу. После окончания школы Татьяна вышла замуж за Юлиана, у них родился сын, они оба закончили ВУЗ и далее подробностей я не знаю, я уехал далеко и надолго. Более того, так получилось, что я благодарен и Татьяне и Юлиану, что они, сами того не ведая, создали для меня условия, о которых я и не мечтал. И я им за это благодарен.

   Когда я жил уже далеко от тех мест, где мы учились, то приехав однажды к родителям в отпуск, встретил Юлю в электричке "Граково-Харьков". Около часа мы с ним проговорили и он рассказал, что работает на ХТЗ сменным мастером или инженером. Вспомнили наших одноклассников, поговорили на общие темы и на этом расстались.


   Глава 126. Юность - она такая ошибочная и непредсказуемая.

   Марина
   Снова смотрю на выпускную фотографию. Четвёртой слева в верхнем ряду с фото на меня смотрит Лида Мариниченко или между одноклассниками — Марина. С Лидой мы учились вместе с четвёртого класса и часто шли вместе в школу или из школы. Я жил ровно на полпути Лиды из школы домой. Лида обычно ходила в школу с подругой Раей Касьяновой и Толиком Шаульским, которые жили недалеко от неё. В шестом классе мы переехали на другой конец нашего посёлка и я теперь встречал Лиду чаще всего в школе или иногда в доме культуры.

   Лида была симпатичной девочкой, но к лету у нее появлялись светлые конопушки, которые ещё сильнее оттенялись рядом с её светлыми волосами. Но эти конопушки совсем её не портили, а делали более шкодной и казалось, что она всё время что-то замышляет.

   Учёба Лиде давалась легко, с учётом того, что она особенно в этом не старалась и на свою положительную оценку она могла всегда ответить. Учитывая это, учителя тоже особенно к ней не придирались, сделать из неё, как с некоторых, отличницу не старались и поэтому Лиде в классе жилось хорошо и у неё всегда было хорошее настроение. Да и по характеру она больше была похожа на мальчишку и вела она себя в классе больше по мальчишечьи.

   Когда наш с Лидой восьмой «Б» класс объединили с восьмым «А» классом, то Ваня Подопригора из восьмого «А», самый лучший ученик нашего сводного восьмого «Г» класса влюбился в Лиду-Марину и стал ей оказывать повышенные знаки внимания, но она вела себя, как мальчишка и особенно на его знаки внимания не обращала.

   Лида хотя и была общительной девочкой, но близких друзей в классе у неё не было и больше всего она общались с Касьяновой Раей, которая жила по соседству с ней.

   Сразу после окончания школы Лида вышла замуж и переехала в соседний город, где её муж построил частный дом и я её больше не встречал. И вот только год-полтора тому назад в Интернете пересёкся с её дочерью и мы обменялись приветствиями. И хочу закончить рассказ словами из песни на слова поэта Я. Смелякова, муз. К. Молчанова, которую в нашу молодость исполняла Гелена Великанова: «Хорошая девочка Лида на улице Южной живёт». Не знаю, на улице ли Южной, но в городе Чугуеве — точно.

   Иван Иванович.

   А вот на фотографии и Иван Подопригора. Классный руководитель, Наум Моисеевич Хусид, обычно обращался к Ивану уважительно — Иван Иванович, а с его лёгкой руки и некоторые учителя тоже иногда переходили на этот тон. Дело в том, что Ваня Подопригора был не только гордостью класса, но и гордостью школы. Там, где звучала его фамилия, всегда был порядок — в учёбе, в дисциплине, в других делах. Он всё делал добросовестно сам и мог заставить это делать других.

   До того, как остатки наших классов «А» и «Б» объединили, я уже знал
Ваню по общению в масштабе школы. Знал, что он отличник и хороший парень, что живёт он в совхозе, в полутора километрах от посёлка, то есть от школы.

   И вот в восьмом «Г», мы оказались вместе. К этому времени обо мне были довольно сомнительные мнения почти у всех учителе школы, включая директора и завуча, с которыми я тоже встречался под неблаговидными предлогами, по вопросу моего поведения и моих поступков. Нет, это было не хулиганство, просто я увлекался военной тематикой и вечно таскал в портфеле патроны, остовы гранат, разные пули, винтовочные обоймы, снаряжённые автоматные рожки для наших автоматов и немецких шмайсеров. А вот с учёбой у меня как-то не клеилось.

   Пару месяцев я присматривался к новым ребятам, они мне нравились, особенно подкупал своим отношением Ваня Подопригора. И я поставил себе целью хоть немного приблизиться к группе, где он был неформальным лидером. По ряду причин, мне это удалось и я стал наращивать свои результаты, как в учёбе так и в дисциплине. И вот через полгода я уже мог разговаривать с Ваней об ответах в домашних задачах по алгебре и геометрии, да и по другим предметам хотя ещё далеко было до него, но я старался.

   В девятом классе, когда мы поехали на месяц в колхоз и вырабатывали положенные нам нормы, то Ваня Подопригора заработал больше всех в классе, а я оказался на втором месте. С этого момента, можно сказать, мы и начали дружить. Мы уже обладали монополией почти на все решённые задачи по математике, на все написанные сочинения, на работы по физике и так далее. Вот такую магическую силу имел Иван Иванович. Я и не заметил, как попал под его влияние, но это было только положительное влияние, так как отрицательного у меня самого было хоть отбавляй.

   Уже с девятого класса для нас расстояние в полтора-два километра было не проблема. Если что-то надо было выяснить, я шел к нему, или он ко мне, тем более, что я часами просиживал в библиотеке и он всегда мог меня там находить. Мы с ним обсуждали все события, делились мнениями и часто спорили. К этому времени я втайне пробовал писать стихи и доверял их единственному ценителю — Ивану Ивановичу. Практически у нас не было тайн друг от друга, хотя он мечтал заниматься сельским хозяйством, а я — авиацией.

   Но нельзя сказать, что мы других ребят игнорировали или не замечали. И у меня и у него были друзья-соседи, были товарищи-одноклассники с которыми мы тоже непрерывно общались, но приоритетом была дружба между нами. Единственное табу личного, в которое мы старались не вникать, это наши отношения с девочками: у него были свои предпочтения, а у меня — свои и тут мы старались избегать обсуждения разных преимуществ, принимали мнения друг друга, как данность.

   После окончания школы я поступил в военное училище в Харькове, а Ваню призвали в армию. И вот однажды, он забежал ко мне в училище, перед отъездом к месту службы. Мы поговорили и после этого только переписывались, вспоминая наших школьных ребят. Я даже не знал, где он служит, на адресе был только номер полевой почты.

   Я окончил училище, женился на однокласснице, меня направили служить в Группу советских войск в Германии, у нас родился сын, жена заболела и я отвёз её в госпиталь в город Тойпитц. Когда я приехал их навесить, вдруг по коридору мне навстречу идёт моя жена и рядом в госпитальном халате идёт Ваня, оказывается они в этом госпитале встретились. Так мы и встретились, совершенно случайно, трое одноклассников, далеко от дома, на территории Германии.

   Ваня вернулся из армии, женился, окончил сельскохозяйственный ВУЗ и стал работать в том же совхозе, где раньше жил. Бывая в отпуске, я к нему заезжал и мы подолгу беседовали, а он всё мечтал, что когда-то в сельском хозяйстве будут не колхозы, а агрозаводы.


   С химией по городам и сёлам

   Нет, в школе нам не было скучно. Было множество секций и кружков по интересам, которые мы иногда посещали по три в один день. Иногда и за счёт времени выполнения домашнего задания. Вот почему среди нашего поколения очень много так называемых трудоголиков? Да потому что большинство и в школе не могли быть не загруженными. Всегда к чему-то готовились, что-то мастерили, куда-то спешили, так, что не всегда хватало времени.

   Кружков и секций было много, но я расскажу только о кружке «Юный химик», который вёл наш классный руководитель, Хусид Наум Моисеевич. Всего в кружке занималось человек 30, но регулярно посещали кружок 15-18 человек. Обычно Наум Моисеевич разбивал нас на 3-4 группы, в каждой группе назначал старшего и давал группе задание подготовить и провести какие-то сложные химические опыты.

   Если опыт у группы получался чисто и хорошо, то его использовали в учебном процессе или при проведении лекций в домах культуры лекторами общества «Знание», которыми являлись большинство наших преподавателей. Нам тогда доверяли ассистировать нашему педагогу.

   Была такая просветительская организация в СССР — Всесоюзное общество «Знание», которая занималась просветительской деятельностью среди населения. Возникла она в 1947 году. Члены этой организации, обычно люди с высшим образованием, читали лекции, проводили беседы, вели кружки, секции и издавали научно-популярную литературу в издательстве «Знание». Многие педагоги выступали в качестве лекторов в том числе и вели антирелигиозную пропаганду.

   Вот членом этой организации и был наш классный руководитель, Наум Моисеевич Хусид. Мы же, кто занимался в кружке «Юный химик», ассистировали ему во время его лекций. Он рассказывает, а мы, здесь же, готовим опыты и демонстрируем слушателям. Обычно это было в сельских клубах окрестных деревень или в домах культуры, где они были.

   Иногда мы с ним выезжали и в районный центр, в город Чугуев, об одной такой поездке можно и рассказать. Взял этот раз Наум Моисеевич ассистировать Ваню Подопригору и меня. Тема лекции была о том, как религия использует разные химические опыты при религиозных обрядах, чтобы показать людям, как она близко к богу.

   Наум Моисеевич читает лекцию, а нам ассистентам надо было подтверждать всё, о чём он рассказывает на сцене дома культуры, чтобы это видел весь зал. Все понимали, что это лекция и, что это опыты, но на всякий случай пожарный в полном облачении сидел на первом ряду в зрительном зале.

   В этой лекции было пять опытов. Первых два опыта были как бы пробными, чтобы люди привыкли к тому, о чём идёт речь в лекции. Третий опыт показывал, как можно сделать химическим опытом, чтобы икона мироточила. Этот опыт тоже у нас прошёл очень аккуратно и даже все нам аплодировали. Четвёртый и пятый опыты мы с Иваном выполняли по отдельности. Четвёртый опыт выполнял Ваня и это были раскаты грома, которые вызывал лектор. Сначала гром гремел где-то за кулисами, затем Ваня выходил на сцену и уже «гремел» на виду у всех.

   Но на этот раз Ваня положил чуть больше компонентов в чашку Петри и растирал смесь фарфоровым пестиком более интенсивно, чем требовалось для опыта. Сказались бурные аплодисменты после первых опытов. И когда он вышел из-за кулис, смесь грохнула так, что некоторые зрители-слушатели инстинктивно пригнулись за стульями, а пожарный побежал на сцену. Но увидев, что всё нормально, громко зааплодировали зрители. И всё обошлось.


   Следующий, пятый, опыт был мой. Это был опыт когда по мановению палочки вспыхивал огонь после того, как Наум Моисеевич произносил какие-то слова. За сценой в длинную стеклянную палочку-трубочку я набирал, как в пипетку немного серной кислоты, выносил её на сцену и взмахом должен был капнуть кислотой на смесь марганцовки, которая была рассыпана на столе тонким слоем. Эта смесь дымила, а затем появлялось пламя.

   Но, когда я вышел из-за кулис, то у меня от сильного прижимания трубки затекла рука и на смесь капнула не одна капля, а больше и всё воспламенилось по всём столу, что было не предусмотрено. Но это было ещё пол-беды. От неожиданности я ещё сильнее взмахнул этой трубочкой и капли кислоты попали на основной пакет с марганцовкой, который почти взорвался и сильно задымил, а пламя поднялось почти на метр. Дежуривший пожарный снова метнулся на сцену, но пока он бегал по сцене, мы с Ваней накрыли стол асбестовым полотном, которое почему-то все называли «одеялом». После этого нам устроили такие овации, что мы даже застеснялись, как-то неудобно было, что взрослые люди нам аплодировали.

   Правда, после лекции нас очень ругал дежурный пожарный, но мы уже со всем соглашались, тем более, что действительно допускали оплошности.

   Вот такие у нас были кружки.

   
   Глава 127. Наши девочки.

   Просто Рая
   Справа на выпускной фотографии я вижу Касьянову Раю, с которой я учился с четвёртого класса и до самого выпуска и при всех перетасовках класса, мы с ней оставались вместе, в одном классе. Жили мы тоже сначала друг от друга недалеко и вместе ходили в школу, пока мы не переехали на новую квартиру.

   Раю все считали тихой спокойной девочкой и она действительно такой была. Дружила она только с девочками, с которыми рядом жила и родители ей не разрешали гулять по вечерам, когда у нас большая часть класса болталась по улицам, резвясь и распевая песни, удивляя поздних прохожих.

   Рая была , как принято говорить, домашним ребёнком и, как правило, даже в классных компаниях, когда мы классной толпой вырывались на речку или в лес, она не участвовала. Но она не была и букой, иногда я встречал её на речке с девочками из класса, когда они катались на лодке или плавали на пляжах за кувшинками, которых летом на речке было полно.

   Поскольку Рая жила у самого стадиона, то и место её игр с подругами был стадион, лавочки вокруг стадиона, которые были в 30-40 шагах от дома и её мама всегда могла выйти из дома и позвать на ужин или, чтобы Рая вообще шла домой. Рая никогда не задерживалась и сразу же шла домой.

   Мы тоже иногда присоединялись к их компании, так как на стадионе модно было спокойно стрелять из рогатки трассирующими пулями, которые мы находили с лесу. Здесь мы не боялись, что вечером трассирующая пуля, выпущенная из рогатки, может в кого-то попасть, так как стадион был вечером пустым. И это нас устраивало.

   Технология стрельбы трассирующими пулями из рогатки была очень простая. Вкладываешь трассирующую пулю в рогатку, кто-то поджигает осветительный состав и ты выстреливаешь пулю из рогатки. А если собирали 3-5 рогаток, то над стадионом был салют. Разумеется, все восхищённо наблюдали эту красоту. Обычно, нас за это не ругали, но иногда кто-то из взрослых подходил и разгонял нашу компанию и мы, зная, что это нельзя делать, молча расходились.

   Поскольку от дома Раи до реки было ближе, чем до школы, то Рая с подругами во все времена года бегала на реку: искупаться, поплавать на лодке и просто прогуляться, да и вообще мы все там любили встречаться, у реки, особенно интересно было смотреть на ледоход ранней весной.

   После окончания школы Рая с родителями переехала в пос. Комсомольский в Змиевской район и я с ней больше не встречался. Но, когда я учился в Харьковском ВАТУ, то мы с ней переписывались, но постепенно связь была утеряна. И только через 50 лет я увидел её на видео, когда ребята прислали мне диск, где была встреча выпускников нашей школы 1958 года. Это было в 2008 году. Живёт сейчас в Харькове.

   Валентина
   На фотографии Валя Мурза. Для девочек в классе она была Валя, а для мальчишек — Валентина. Она с родителями и ещё с двумя сёстрами жила в полукилометре от школы в самом крайнем частном доме, рядом с той той же улицей, на которой были два здания школы — новое и старое, причём до нового здания от дома Валентины было не далее ста метров.

   Валентина была бойкой девчонкой, но не задиристой, хотя себя в обиду не давала, могла дать отпор даже мальчишкам. Ещё в первом классе учительница сделала Валентине замечание и сказала, что пригласит её родителей в школу, на что Валентина сразу отпарировала:

   - А у нас собака есть. Я её в школу приведу и она тут всех покусает.   

   Училась Валентина хорошо, но как говорил наш классный руководитель Наум Моисеевич Хусид, «училась не в полную силу».

   Очень близких подруг в классе у Валентины не было, хотя и училась она с первого класса с одними и теми же девочками, но отношения со всеми было ровное, да и вообще она была довольно коммуникабельная, хотя и была у неё какая-то избирательность, но это уже, как присущая черта характера.

   К общественной работе Валентина относилась без энтузиазма, но на уборку пришкольной территории, посадку деревьев всегда приходила. В поездки на работы в колхоз на уборку урожая и прополку тоже никогда не отказывалась.

   А вот с мальчишками Валентина не дружила и тем более в старших классах не встречалась. Возможно, что у неё был комплекс девочки в семье у которой только сестры и она привыкла к этому общению. Это ещё подтверждается ещё и тем, что она очень редко гуляла в компаниях, где были мальчишки, да и вообще вечером на улице появлялась очень редко.

   В группе с девочками Валентина чувствовала себя комфортно и чем больше девочек было в группе, тем более комфортно и раскованнее она себя чувствовала и вела себя бесшабашно. Так было и в день последнего звонка, Валентина радовалась больше всех тому, что занятия в школе закончились и мы теперь свободные люди и школьных уроков в расписании нашей жизни больше нет. Да это видно и на фотографии, она самая жизнерадостная.

   После выпускного вечера я Валентину больше не встречал. Она вышла замуж и по рассказам её племянницы, живёт в Харьковской области.

   Посёлок Комсомольский. Там много наших, из Эсхара.

 
   Глава 128. Пацаны, вы все такие разные.

   Славик
   Вот на общей выпускной фотографии нашего 10 «Б» класса я вижу Славу Кураксина, которого мы всегда называли — Славик. Это пошло ещё из младших классов, когда Славик был ниже ростом некоторых девочек и щуплым, поэтому казался миниатюрным. Но это не мешало ему со всеми задираться, он часто пользовался тем, что у него были братья в старших классах, которыми он всех пугал. Но надо отдать должное, что я не помню ни одного случая за время, которое мы учились вместе, чтобы его угрозы осуществились и его братья кому-нибудь угрожали.

   Познакомился я со Славиком ещё задолго до того, как мы стали учиться вместе в одном классе. Как-то я был с фотоаппаратом «Любитель» (был такой) в парке, а ко мне подошёл Славик и попросил:

   — Сфотографируй и меня.

   — Хорошо! — сказал я и сфотографировал его у газетной витрины. Эта фотография до сих пор хранится у меня.

   И вот в восьмом «Г» классе мы оказываемся вместе в одном классе, хотя до этого мы учились в разных классах. Особенно мы со Славиком не дружили, но часто вместе с ребятами класса ходили в лес, на речку и вообще интересно проводили время. Это видно ещё на одной фотографии, в рассказе о Коле Мухине, там Славик сфотографирован сидящим верхом у меня на шее, это ещё раз говорит о том, что был он в то время ещё «миниатюрным» и держать его «верхом» мне не стоило труда.

   В учёбе Славик звёзд с неба не хватал, но и слабым учеником я бы его не назвал, он больше был с ленцой и очень любил, когда ему подсказывали с места, что часто делал Юля Иошт, который сидел на первой парте среднего ряда. А поскольку Славик раньше учился в одном классе с Юлей, то он всегда надеялся в трудную минуту на подсказку Юли, что тот успешно и делал, за что Славик был ему благодарен и многим обязан.

   Вместе со Славиком мы занимались также в стрелковой секции и входили в школьную сборную по разным видам стрельбы. Наша команда всегда занимала лучшие места в районных соревнованиях и несколько раз мы выигрывали первенство области.

   После окончания школы я долго не встречал Славика, он служил в армии. Я тоже оказался в армии и после окончания в 1962 году Харьковского ВАТУ, встретил Славика. Славик был уже в гражданской одежде, а я был в военной форме и Славик начал мне рассказывать, как трудно ему было в армии и он бы никогда не одел военную форму снова добровольно. Ну что мне было ему сказать, если военную службу я выбрал добровольно. Но возражать Славику я не стал, у каждого должно быть своё мнение по любому вопросу, по отношению к армии — тоже.

   А вот дальнейшая судьба Славика меня удивила. Уже через год Славик возвратился в армию на сверхсрочную службу, затем сдал экзамены экстерном за военное училище и, кажется, стал политработником. Верно говорят, что «пути господние неисповедимы». А с таким убеждением он меня тогда агитировал уйти из армии, тем более из авиации, которой я бредил всё детство. Вот такой рассказ про Славика, моего одноклассника.


   Балюк
   На фотографии Балюков Толик, а между нами одноклассниками для краткости — Балюк. Толик — это коренастый и вихрастый мальчишка, который и везде, и которого всегда нет, когда он понадобится. В наш сборный восьмой «Г» класс он пришёл с группой ребят из седьмого «А» и считал себя старожилом большой группы мальчишек, которые пришли из этого класса.

   Учёба Толику не очень нравилась, зато он любил бродить по лесу, кататься на лодке и рассказывать про охоту, у него в семье все были охотниками и у него было настоящее ружьё, которое он нам показывал. И многие мальчишки завидовали ему. Однажды, в девятом классе он взял дома без разрешение ружьё и мы с ним пошли в лес, как бы на охоту. Хотели подстрелить какую-нибудь птицу, хотя бы ворону. Но как назло никого не попадалось. Тогда мы поспорили, что в ворону надо ещё попасть и неизвестно попадёт ли в неё Толик.

   Для разрешения спора решили, что подбросим фуражку и чтобы в неё попала хотя бы одна дробинка. Но хорошо летающая фуражка, типа "букле", оказалась только у Володи Подлесного и он её подбросил довольно высоко. Толик в неё выстрелил и когда фуражка падала, то мы увидели, что от неё остался только козырёк и ободок, остальное всё было вырвано. Оказалось, что патрон был снаряжён утиной дробью, которой в патроне было много и эта дробь вырвала всю середину фуражки. Было, конечно, жалко Вовкину фуражку, но что тут поделаешь, каждому из нас когда-то не везло. И на такой невесёлой ноте мы завершили эту охоту и ещё долго вспоминали Вовкину фуражку.

   Запомнился мне ещё один эпизод. Толик принёс в школу раненого болотного луня и его поместили в кабинет биологии, где проходили занятия и по химии. У луня было повреждено крыло и он плохо летал, а всё время сидел на одном из подоконников, хотя у него была клетка, в которой его принесли. Но среди урока лунь спрыгнул на пол и начал ходить по классу, что всех отвлекало от урока. Учитель химии, Наум Моисеевич Хусид прекратил урок и мы все начали ловить луня. После того, как его загнали в угол, мне удалось его схватить за лапы и перевернуть на спину. Но я не предполагал, что птица такая сильная. Лунь глубоко вцепился когтями мне в правую руку, а левую начал клевать клювом разрывая кожу до крови. Но в это время кто-то поднёс клетку и мне удалось затолкать в неё птицу, хотя она уже не хотела отпускать мою руку.

   После того, как птица оказалась в клетке, я посмотрел на свои руки. Они были все в крови и с рваными ранами. В кабинете нашлась аптечка и мне быстро сделали перевязку. Но эти раны очень долго заживали, а шрамы ещё несколько десятилетий напоминали об этом эпизоде и тогда я вспоминал Толика Балюкова и его луня.

   Конечно, Толик входил в нашу сборную школьную команду по стрельбе. Более того, только ему наш руководитель и тренер Сергей Трофимович Крессов доверял носить наше оружие на соревнованиях, чем Толик очень гордился. На соревнованиях Толик стрелял действительно хорошо, он входил в первую тройку нашей команды и часто нас выручал, выбивая одни десятки.

   Толику нравились такие учебные предметы как ботаника, зоология, география и его очень тяготили точные науки, которые он не то чтобы не любил, но недолюбливал — это точно.

   После школы Толик остался работать в нашем посёлке, я его долго не видел и только мои друзья детства иногда рассказывают о нём и его жизни. По их рассказам, Толик мало изменился за прошедшие пятьдесят лет. В его случае выражение: время меняется, а человек живёт — верное, как никогда.


    нехарактерно и они никогда ничего не добивались, но побузить могли.

   Надо отдать должное, Коля всегда был аккуратно и со вкусом одет, это говорило о том, что родители ему уделяют достаточное внимание и он старается добросовестно выполнять их рекомендации, чтобы их не огорчать. Это было хорошей его чертой и говорило о том, что он любящий сын. Это сильно бросалось в глаза. Родители Коли даже разрешили нашему всему классу провести празднование выпускного вечера у них дома, учитывая, что в те времена снять где-то помещение у нас было невозможно для отдельно взятого класса.

   При благоприятных условиях в классе, и среди других ребят Коля был нормальным парнем, работал вместе со всеми и хорошо работал. Но стоит кому-нибудь пошутить над Колей, что он слишком старается и хочет отличиться перед педагогами, как Коля сразу стеснялся, тушевался и у него пропадал стимул к самосовершенствованию. Зная об этом, некоторые ребята этим пользовались часто подшучивая над ним и Коля попадал к этим ребятам в зависимость и даже несколько побаивался того, что с ним перестанут дружить или общаться. Чем было это вызвано я не знаю, но стремление Коли «прислониться» к кому-нибудь сильному в классе не было ни для кого секретом, хотя помочь в классе никто ему ни в чём не отказывал, в том числе и я. Одно время мы с ним поддерживали хорошие дружеские отношения и он даже мне подарил несколько фотографий с дарственными надписями.

   Когда мы стали взрослыми и я вспоминал Колю Мухина, то он мне напоминал актёра Вицина: такие же движения, такая же стеснительность или застенчивость, но при случае может что-то мелкое "отчубучить", типа эпизода из "Кавказской пленницы" - Чей туфля?

   Жил Коля Мухин в частном секторе и не очень охотно участвовал в общественной работе. Нет, он не отказывался о разных поручений, но делал всё чтобы их ему не давали. Правда, если ему что-то поручал лично классный руководитель, то Коля всё делал старательно и во время, особенно, если его контролировали. В общем, был Коля нормальным парнем со своими положительными чертами и недостатками, но ему нужен был контроль и нужна была помощь со всех сторон.


   Глава 129. Ребята одноклассники! Спасибо, что вы были.

    Вовьяночка
  Внизу общей выпускной фотографии класса по центру слева расположена фотография Нинель Вовьянко. Но к ней по имени Нинель мало кто обращался, а некоторые и забывали, что она — Нинель и называли её Неля, несмотря что у нас в классе была ещё одна девочка по имени Неля.

   Нелю я запомнил с первых месяцев, как я стал учиться в нашей школе, это было в четвёртом классе. Она училась в параллельном классе и ходила зимой в белой пуховой шапочке с длинными ушами-фалдами, по которой я её замечал. Четыре года мы учились в параллельных классах, а в восьмом наши классы объединили и мы стали учиться с Нелей в одном классе до окончания школы.

   Несмотря на то, что мы учились в одном классе, мы с Нелей особенно и не общались до тех пор, пока классный руководитель не поручил мне помогать в учёбе её подруге Инне Левченко, которая сломала ногу, катаясь на коньках. Тем более, что Нелин папа был завучем школы, а у меня как-то раньше отношения с руководством школы не очень складывались из-за моих разных инициатив, которые заканчивались приводом к директору или завучу. Правда, надо честно признаться, что ни разу серъёзно наказан не был, отделывался лёгким испугом.

   После того, как у Инны сняли гипс, мы в классе общались как старые знакомые, которые могли о чём-то свободно беседовать и у которых есть общие темы для разговоров.

   Неля училась отлично, но была несколько стеснительной и очень не любила, когда ей напоминали, что её отец является завучем нашей школы, она старалась быть независимой, чтобы её не упрекнули в каких-либо поблажках. Но несмотря на свою стеснительность, Неля всегда в классе могла сказать правду в глаза и она не умела кого-то обманывать даже умолчанием, она сразу ужасно краснела, даже оттого, что ей делали замечания учителя.

   Для нас с Нелей было неожиданностью, да и для всех окружающих, что на выпускной фотографии фотограф, наш преподаватель физкультуры Григорий Алексеевич Мишин, разместил наши с Нелей фотографии по центру, внизу и рядом. Тогда мы не обратили на это внимания и только через четыре года после выпуска мы поняли, что это оказалось пророческим.

   После окончания школы мы вместе сдавали документы в ВУЗы — она в университет на филологический, а я в авиационный институт, сдали экзамены, но по конкурсу не прошли. И после этого мы в течение полутора лет ни разу не встречались, даже случайно, каждый жил своей жизнью. За это время я поступил в военное авиационное училище, а Неля поступила в инженерно-экономический институт.

   И только через полтора года после окончания школы, когда я был в первом каникулярном зимнем отпуске, мы встретились и каждый рассказал, что за это время произошло. А произошло много всего.

   Когда Неля училась в институте, то именно там её называли «Вовьяночка» и мне это имя, образованное из её фамилии, понравилось.

   Лёшка - автор минирассказов
   На общей выпускной фотографии я оказался почти в самом низу, но зато отдельно от всех и рядом с Нелей Вовьянко. Это же как Григорий Алексеевич догадался (он делал фотомонтаж нашего класса) поместить нас рядом?! Нелю, которая была самая маленькая в классе (метр шестьдесят пять) и меня, самого высокого в классе (метр восемьдесят).

   Моё настоящее имя — Леонид, но в классе большинство меня звали Лёшка (девочки) или Лёха (некоторые мальчишки). По этому поводу меня даже как-то отругала учительница украинского языка, Олэна Юрьевна.

    — Лёня, почему ты позволяешь так к себе обращаться: Лёшка, Лёха.

    — Олэна Юрьевна, да все уже как-то привыкли, да и я тоже.

    — А ты знаешь, что означает по украински слово «льоха»?

    — Нет, не знаю, — а я и в самом деле не знал.

    — «Льоха», это поросная свинья по украински.

    — А как же «льошка», маленькая свинка не может быть поросной? — парировал я.

   Олэна Юрьевна рассмеялась:

    — Хандурин, уйди с глаз моих долой!

   После моего "аргумента" Олэна Юрьевна, она была добрая, смирилась с моим таким классным именем.

   С Нелей Вовьянко мы не дружили, но у меня с ней были хорошие товарищеские отношения. А все в классе почему-то считали, что я дружу с Таней Нечитайленко, хотя с ней у нас с дружбой ничего не получалось, а мы просто периодически встречались. Повстречаемся-повстречаемся и поссоримся. А тогда помиримся. И опять поссоримся. Хотя, если быть точным, то ссорилась она, а я тогда просил её помириться. Так было довольно долго, но затем это ей надоело и она переключилась со своими экспериментами на других одноклассников. А я больше ни с кем из девочек в классе так и не подружился до окончания школы, около меня неотступно была "тень" Татьяны. Но, несмотря на это, у меня со всеми были ровные отношения.

   И насколько всё было сложно с девочками, настолько всё было просто с мальчишками. С ними тоже было почти ровно, но с 9-го класса я сдружился с совхозскими ребятами и особенно с Ваней Подопригорой. Ваня в классе был самым лучшим учеником и я как-то непроизвольно взял его себе за образец и к десятому классу по успеваемости мы выровнялись, хотя мне и пришлось чем-то пожертвовать.

   Мне стало легче даваться учёба, когда есть кто-то рядом, с кем можно «сверять часы». Если не был уверен, правильно ли я решил трудную задачку или упростил математическое выражение, можно было сбегать к Ивану, всего-то 4-5 км и сверить ответы. Это же иногда и было с задачами по физике. А иногда и Ваня прибегал вечером ко мне, после чего мы долго о чём-нибудь спорили, что-то доказывали друг другу и на это уже времени не жалели.

   После окончания школы я сначала завалил вступительные экзамены в авиационный институт на эксплуатационный факультет, но на следующий год поступил в военное училище и окончив его, уже офицером служил в части, затем снова учился, а затем уже преподавал в военном ВУЗе, занимался исследовательской и научной работой.

   Когда я готовил отчёты по научно-исследовательской работе, по несколько сотен страниц, мне всегда хотелось написать что-то о нашей школе, которая дала нам знания и о нашем классе, о моих одноклассниках, которые помогали вырабатывать критерии "что такое хорошо, а что такое плохо". И не просто о классе, а о каждом в отдельности, его характере, его особенностях, его роли в классе, среди нас, так как каждый из нас был маленькой личностью и мы все были связаны этакими ниточками общих классных интересов, которые то рвались, то снова связывались. Пока это не очень получается, но я стараюсь.


   Физика - любимый предмет.
   Первая слева на выпускной фотографии нашего 10 "Б" класса размещена фотография нашего преподавателя по физике, моему любимому предмету. Как-то так получилось, что в младших классах у меня с учёбой не очень ладилось, но даже тогда физика была моим любимым предметом, где я меньше чем на четвёрку не отвечал. Чувствовал я как-то физику.

   А ещё мне нравилось, когда урок вела учительница Людмила Михайловна Бармина. Это были спокойные и интересные рассказы о физических явлениях и физических свойствах любого предмета, которые увлекали любого мальчишку, а девочкам, если им было не очень интересно, учительница не очень-то и пеняла их прохладному отношению к физике. Как-то так получалось, что Людмила Михайловна больше требований предъявляла к нам, мальчишкам, а девочкам она делала поблажки. Так мне тогда казалось.

   Раньше Людмила Михайловна работала в каком-то закрытом исследовательском институте и по семейным обстоятельствам приехала в наш посёлок. Она очень много интересного знала о физике и только при перечислении разделов физики: механики, теплоты, физики ядра, электричества, гидравлики, оптики - и комментариев к этим разделам, учительница завораживала наше внимание.

   Разумеется, я был активным участником кружка "Юный физик" и с удовольствием посещал внеклассные занятия в кружке, где мы изучали более подробно, чем на уроках, физические явления и знакомились с занимательной физикой, которая была интересной и увлекательной.

   А ещё я уважал Людмилу Михайловну за справедливость, если это можно было так называть.

   Однажды, это было в 7-м классе, весь класс не подготовился к контрольной работе по физике. И никто не знал, что можно сделать, чтобы эта контрольная не состоялась. А поскольку по физике в классе я был как бы авторитетом, то девочки начали умолять меня:

   - Лёшка, сделай что-нибудь.

   И я пошёл у них на поводу, помог сорвать урок, отключив свет в начале урока и контрольная не состоялась.

   Классный руководитель, Мария Алексеевна Смутина, выяснила, что это дело моих рук и хотела меня строго наказать, но Людмила Михайловна защитила меня, учитывая мою смекалку, как я это сделал. Я даже слышал, как Людмила Михайловна сказала классному руководителю:

    - А может я и правда рановато назначила им контрольную? - и попросила Марию Алексеевну не наказывать меня.

   После этого случая Людмила Михайловна стала моей любимой учительницей.

   Уроки физики у нас проходили увлекательно, так мне казалось, и были не похожими на другие уроки. Людмила Михайловна делила класс на несколько групп по 2-4 человека, в зависимости от успеваемости и мы сами ставили физические опыты после того, как учительница объясняла нам материал. Было интересно, что мы без учителя можем что-то собрать, что-то отладить и получить какие-то результаты. Слабым ученикам Людмила Михайловна помогала, а более сильных - только контролировала и усложняла проводимый опыт.

   Ещё она с пониманием относилась к тому, что мы отступали от тех методик, которые она нам предлагала. Иногда мы немного шалили, например, подвешивая грузы на пружинах разной жёсткости так, что они доставали до кого-нибудь и слегка ударяли, мешая работать. Или когда мы ставили зеркала с оптикой так, чтобы они светили в лицо девочкам, привлекая их внимание. Учительница делала замечание, но не наказывала, считала это издержками рабочих моментов. Ребята иногда между собой шутили с магнето, делая короткий высоковольтный разряд тока на кого-нибудь из соседей, что ненадолго разряжало обстановку классе, но Людмила Михайловна только журила шутника.

   А поскольку я увлекался библиотечным делом, то на уроках Людмилы Михайловны я становился физиком, в то время, как в библиотеке, где я составлял каталог, я чувствовал себя, в большей степени, лириком.

   Поэтому, после окончания школы я связал свою жизнь с военной авиацией, которая на 90 процентов состоит из физики. И это благодаря урокам физики в нашей школ   

      

   КНИГА ТРЕТЬЯ. ЗА ВСЁ РАСПЛАЧИВАЮСЬ САМ.

       
   Глава 130. Растерянность и пустота.

Первый блин – комом!
Попереживав недели две после неудачи при поступлении в ВУЗ, я принялся за каталогизаторскую работу в библиотеке Завкома ГЭС-2, где и работал до этого. И вот тут я немного пожалел, что не сдал Трудовую книжку в приемную комиссию и не пошел по списку рабочей молодежи. Подвела, как всегда, моя самоуверенность.

   Где-то в первых числах сентября ко мне обратилась классный руководитель одного из 6-х классов нашей школы, Полина Григорьевна Польшау, дать согласие быть у них пионервожатым от работников ГЭС-2, коим я являлся. Вместе со мной в этом же классе от 10-го класса работала Оля Ясенева. Довольно активно мы работали всю осень и начало зимы: походы, экскурсии, диспуты и прочие мероприятия. И я понемногу начал забывать о моём неудачном поступлении в ХАИ и уже с первых чисел октября начал новый этап подготовки к поступлению в ВУЗ в следующем году.

   Несколько успокаивало то, что я оказался не в гордом одиночестве. Из наших трех 10-х классов никто не поступил в ВУЗ и человека два поступили в техникумы, где совершенно не было конкурсов – лесотехнический и еще какой-то. Четверть всего выпуска, даже девочки, поступили в технические училища на специальности токаря, фрезеровщика, шлифовальщика и другие. А многие, как и я, пошли просто работать и посещали подготовительные курсы. Это успокаивало, но не привносило полного удовлетворения.

    Сначала я пытался проанализировать, почему я не прошёл по конкурсу в институт, хотя в школе среди выпускников делил 1 и 2 место среди 3-х десятых классов, т. е. нас было двое на 100 человек, а конкурс в институте, говорили, что один на шесть человек. Я не мог понять, как так получилось. И кроме того, у меня со стороны не было никакой поддержки, а я видел, что среди поступающих такая поддержка была у большинства. Да и готовился я по специальным учебникам с повышенной трудностью.

   Между собой, мы одноклассники, не встречались, наверное, потому, что нечем было похвастаться. Родители тоже не очень меня поддерживали, считали, что лучше бы я «как все» пошёл учиться «на токаря или слесаря» в заводское техническое училище, а так я «взял слишком высокую, не по мне, планку». Но я был уверен, что эта «планка» по мне.

   После того, как я не прошёл по конкурсу в Харьковский авиационный институт и мне никто не прислал никакого обещанного вызова, которого я ждал до самого нового 1959-го года, бабушка, которая во всём меня поддерживала, мне сказала:

    — Лёня, запомни, что я тебе скажу. Не старайся взять от жизни больше, чем она тебе даёт, ибо ты можешь взять не принадлежащее тебе. И не старайся взять от жизни больше, чем можешь нести сам, ибо тогда ты просто надорвёшься от этой тяжести.   

   И я запомнил её слова, и понял её мысли. Очень сильно планы я менять не собирался, но понял, что эти планы надо корректировать, чтобы совет бабушки вписался в эту корректировку.

   Многие мои одноклассники, даже девочки, пошли в технические училища на специальности: токарь, фрезеровщик, наладчик и др. Мне же сразу предложили на следующий год поступать в библиотечный институт даже с условием, что я должен сдать все экзамены на «удовлетворительно», так как у меня есть стаж по профильной специальности, библиотекарь-каталогизатор, один из руководителей института, увидев мой аттестат, сказал, что он примет меня, если я только подам документы.

   Но постепенно все начали встречаться, но уже значительно реже. Нелю и Инну я видел только из окна библиотеки, когда они шли на курсы кройки и шитья. Других встречал и того реже. Татьяну встречал примерно раз в неделю, хотя жили мы в одном доме. Она из дома вообще редко выходила, очень сильно переживала.

   Сначала мы начали обсуждать наш неуспех с Иваном. Как так получилось, что мы, одни из лучших учеников школы, не смогли поступить в институты: Иван в сельскохозяйственный, а я в авиационный институт? И ответа на этот вопрос мы не находили. Конечно, мы этот факт переживали болезненно. Но и мы постепенно успокоились, но не смирились, начали готовиться к новому поступлению в институты, в те же самые. Но меня продолжали агитировать поступать в библиотечный институт. Но были и противники, чтобы я поступал в библиотечный. Библиотекари из других библиотек, в большинстве женщины, отговаривали меня, говоря, что на зарплату библиотекаря, я семью не смогу обеспечить и я им верил. Вот поэтому я и готовился снова в авиационный институт.

   А поскольку наши одноклассники встречались с нами реже, а некоторые совсем куда-то уехали, то мы обзаводились новыми. После окончания школы, я больше всего встречался с ребятами с совхоза, хотя это было и далековато. Иван тоже работал в совхозе или помогал брату и сестре, которые были старше его и начали строить дом, на выделенном им участке.

   Вот так лирического настроения становилось всё меньше, а рабочих и бытовых проблем прибавлялось и прибавлялось. Как всё пойдёт дальше, было не совсем понятно. А тут и военкомат начал присылать повестки, что в следующем году осенью мне надо идти в армию, это тоже надо было учитывать. Поэтому не очень было понятно, что можно делать наверняка, учитывая, что один год я уже потерял.


     Глава 131. Дружба с демоном в юбке.

   Когда мы начали дружить с Татьяной, то я ничего не знал о девчонках. Она мне нравилась, я с ней встречался и, как мне казалось, мы дружили, хотя я в этом не был уверен, так как дружил с Татьяной я.

   Чтобы не казаться очень глупым в глазах этой девочки, я старался понять, что она от меня ожидает. Понимал, что с девочкой дружить, это совсем другое, чем с мальчишками, но какое это другое, до меня как-то не доходило. И говорить можно не обо всём, и приглашать можно не везде, да и спорить, как оказалось, нельзя, как с мальчишками.

   Тогда я подумал, что надо бы почитать о дружбе мальчишки и девчонки в какой нибудь книге или, на крайний случай, о дружбе мужчины и женщины. И ничего лучшего не нашёл, кроме «Героя нашего времени» Михаила Юрьевича Лермонтова. А ещё мне нравилась и повесть А.С.Пушкина «Дубровский», но там была какая-то трагическая любовь, а не дружба. Поэтому, я остановился на Лермонтове.

   Пришлось читать «Герой нашего времени» несколько раз, чтобы понять, что между женщинами и мужчинами дружба и любовь существуют, как бы параллельно, а в моём случае речь о любви не шла, мне бы с дружбой как-то удержаться и это уже была бы победа для меня. Или была бы какая-то определённость, от которой я бы отталкивался.

   Как я мог быть уверенным в дружбе с Татьяной, если она всегда всем своим видом и поступками давала мне понять:

    — Есть только я. И ты не должен больше никого, кроме меня, замечать. Ты должен восхищаться только мной даже тогда, когда я тобой пренебрегаю. Запомни, намекала она мне, я и только я.

   Поскольку она мне нравилась, то, мне казалось, что с этими немыми условиями я должен был согласиться. Тем более, что для меня это было не так трудно, до этого я ни с кем из девочек не дружил.

   Но в большом школьном коллективе такого не бывает, чтобы ты всё время был привязан к одному человеку, да ещё к девочке. Кто-то из девочек просит списать домашнее задание, кто-то просит помочь что-то сделать и нельзя в этом отказать, так как существует ученическая солидарность.

   Если меня оскорбляет кто-то из мальчишек, то я поступаю так как считаю нужным и достаточным для ответа: дам подзатыльника, двину хорошо, а то и ввяжусь в драку. Татьяна же иногда становилась демоном в юбке и могла довольно сильно оскорбить меня и затем ещё и обижаться на меня за то, что я не прошу у неё прощения. Я всё время чувствовал, что у неё прорывается наружу её взрывной характер. Она могла в любое время, по любому поводу взорваться и никакие объяснения и оправдания для неё не существуют. А вот отходит она очень долго и какими-то ступенями или даже этапами. Сначала она не замечает меня, затем замечает, но не общается и, наконец, начинает общаться, но холодно и только по острой необходимости в классе. И когда я бываю прощён, она снисходила до мимолётной встречи, во время которой всё время молчала или что-то мне выговаривала назидательным тоном.

   Этот период длился неделю или две. За это время она могла встречаться с другими мальчишками. Более того, этим мальчишкам она могла разрешать несколько больше чем мне, демонстрируя мне, как она меня наказывает. Мне приходилось всё это терпеть, так как я знал, что ей эти игра наскучит и она снова возвратится ко мне. Но я также и понимал, что когда-то может и не возвратиться.

   Разумеется, в такие периоды я нервничал, психовал, раздражался, но ничего с ней сделать не мог, пока внутри у неё не успокаивался её внутренний демон.

   Вот тут я снова обращался к Лермонтову, начинал перечитывать его поэму «Демон». И тогда я понимал, как может появиться такое сложное произведение. Только в результате сложных переживаний.

   Иногда Таня становилась невыносимой, но мне ничего не оставалось, как терпеть все её выходки. Пользуясь тем, что я ей всё позволял творить над собой и ничему не сопротивлялся, опасаясь её потерять, она делала вид, что я её собственность и тиранила меня на все свои возможности. Особенно, если я общался с другими девочками из нашего или из параллельного класса. Татьяна снова и снова всем своим поведением давала понять мне, что я её собственность и она будет делать со мной что хочет. На моих одноклассеиц Таня тоже сильно влияла, чтобы никто со мной не контактировал, так как я её собственность и многие с этим соглашались, оставляя меня в покое, как уже занятое место.

   Дело доходило до того, что без её ведома мне ничего делать не разрешалось. Нельзя и всё тут. Без всяких объяснений. Сидеть за одной партой мне с ней нельзя. Но и сидеть с другими девочками на одной парте тоже нельзя. Это снова недельный скандал.

   Как-то, один раз, я высказался, в том смысле, что не могу ещё предугадывать её желания, на что она мне, вполне серьёзно, ответила:

    — А ты должен угадывать мои желания, хотя бы для того, чтобы не портить мне настроение, — и этот ответ меня сильно обескуражил и надолго выбил из нормальной колеи.

   А как мне узнать плохое или хорошее у неё настроение, когда она замыкается и не хочет со мной разговаривать и вызывающе играет в молчанку.

   Ещё один вопрос Татьяна всё время задавала, когда что-то случалось по её вине:

    — Ты меня в этом обвиняешь? — и это выходило так, что я должен был брать вину на себя, ибо не мог же я сказать:

    — Да, это я виноват! —  Что ещё больше усугубило бы мою вину.

   И если мы с ней не договаривались по этой теме, то она снова изображала и демонстративно проявляла обиду с её стороны.

   Часто Татьяна не просто обвиняла меня, а начинала издеваться надо мной, вызывающе вела себя по отношению ко мне и в завершение всему, брала за руку кого нибудь из одноклассников и как бы уходила с ним от меня, делая вид, что она меня так наказывает. При этом, она выбирала таких ребят, что я точно знал: — Никаких у неё отношений с этими ребятами нет.

    — Это были ребята маленького роста или такие середнячки, к которым она обычно относилась снисходительно или с лёгким пренебрежением, оставляя их за гранью своего внимания.

   Это иногда не нравилось даже учителям. А учительеица по физике Людмила Михайловна Бармина, у которой я был «любимчиком», однажды сделала Татьяне замечание, сказав:

    — Таня, нельзя так мальчиков обижать, — на что Татьяна только недовольно фыркнула.

   Когда я напомнил об этом Татьяне после уроков, то мне она ответила, что может обижать меня сколько хочет и ничего ей за это не будет. В этом была вся Татьяна, которая мне почему-то нравилась, вопреки и благодаря всем её чертам характера.

   Поскольку Татьяна всё больше и больше становмлась неуравновешенной по отношению ко мне, то ей со мной иногда было скучно. Мне казалось, что она сама не знала или не понимала, что она хочет. К тому же она очень злилась на всех, если у неё не получалось решить какую-то сложнею задачу или чисто провести химический или физический опыты.

   Всё это меня сначала раздражало, но эта девочка мне нравилась и я постепенно привык ко всем её причудам. Даже, когда она уходила от меня на какое-то время, то я перестал об этом переживать, а куда она могла уйти из класса. Я был уверен, что там, куда она уходит, ей вскоре надоест и она, хотя и не вернётся ко мне, но будет психовать на соседнем балконе, в десяти метрах от меня и бесконечно крутить на всю мощность, мои любимые пластинки, думая, что она мне этим досаждает. А я уже чувствовал, что ей всё это надоело и она успокаевает музыкой свои нервы и думает, что этим портит нервы мне. И это меня успокаивало.

   На эту тему я даже написал стихотворение: — «Моя любовь — вампирша».

        Моя любовь — вампирша

      Леонид Хандурин

   Вампиром настоящим долго ты была.
   Меня ты не любила, только кровь пила.
   Твоею первой жертвой был тогда я,
   А ты была надменная и дерзкая такая.

   Ты свою кровь моею разбавляла,
   Но этого тебе тогда всё было мало,
   Ты всё пила, хотя мне было больно,
   Жалел тебя, не говорил: — Довольно!

   Я молча долго от тебя уйти пытался,
   Но сделать это не решал, тебе я сдался.
   Приколдовала ты меня к себе тогда.
   Я думал, что не вырвусь от тебя я никогда.

   И ты была тогда желанная, всесильная,
   Хотя тебя не пить мне кровь, просил я,
   Но ты об этом и не ведала, не слушала,
   Тебя просил, а ты всё молча меня кушала.

   Так продолжался этот жуткий, долгий пир,
   А ты вела себя, как истинный вампир.
   Ты всё пила, как прежде, с меня кровь,
   Ну, уж какая может быть к тебе любовь?

                Архив, январь 1959 год, в уголке
                примечание: «Наконец-то это закончилось!»
 
Его я никому никогда не читал, но всегда вспоминал, что есть на свете человек, который, пользуясь моей дружбой и возможно любовью, попил у меня много крови, чем полностью обновил её у меня. Стихотворение это я написал в январе 1959 года, когда все мосты между нами были почти сожжены и после очередного прочтения «Демона» М.Ю.Лермонтова, на бумагу были положены эти строки, чтобы расставить все точки в наших отношениях с моей стороны. Со своей стороны, как я понял, Татьяна их давно расставила. 


   Глава 132. Некоторые записи из моих дневников.

   Всё предыдущее повествование я записал из текстов своих дневников, но это не  так заметно и сейчас я хочу привести несколько дословных записей того времени, чтобы было понятно, как всё воспринималось в реальности. Несколько строк из дневников.   

1958.03.27   В Советском Союза Н. С. Хрущёв отправляет в отставку Булганина и занимает его место Председателя Совета Министров (6 сентября Булганин исключен из членов Президиума ЦК КПСС; впоследствии назначен председателем Госбанка СССР).
 
1958.3.32 СССР временно прекращает ядерные испытания (до 30 сентября).

1958.7.31 Председатель Совета Министров СССР Хрущев посещает с официальным визитом Пекин и вместе с Мао Цзедуном призывает прекратить ядерные испытания, ликвидировать иностранные военные базы и провести конференцию глав государств.

   7.9. 1958.  Н. С. Хрущёв заявляет о том, что любая агрессия против Китая со стороны США будет расцениваться как нападение на СССР.

1958.9.30 СССР возобновляет ядерные испытания.

1958.10.23 СССР предоставляет Объединенной Арабской Республике заем для возведения Асуанской плотины на Ниле.

9.11.1958 г. November. Today is Sunday.
Записки из дневника. Эта тетрадь может и будет отличаться чем-нибудь от предыдущих записей, но только не по стилю. Информация о себе любимом и может быть кое какие размышления, это – весь предел моего самодеятельного дневника, ибо я не собираюсь стать философом и, тем более, писать мемуары. У меня был большой промежуток «вакуума» ведения такого дневника. Это конечно минус мне, но нужно было время, чтобы «вырвать с корнем» все, что было, хотя оно, кажется, не вырвано. По возможности постараюсь вспомнить все, что произошло, но разумеется без точности дат.

Начну с 7 ноября. С утра был у Антонины Федоровны Проценко (учительница украинского языка и литературы), она просила нарисовать заголовок к классной стенгазете для её класса. Из их окна смотрел демонстрацию. В этот год стыдно за демонстрантов, особенно за школьников-старшеклассников. Но в наше время праздничных демонстраций на поселке совсем не было. После этого пошел домой и ко мне пришел Иван.  Выпили с ним по бокалу вина с тостом «За праздник», а затем по бокалу вишневой настойки. Пошли в совхоз. Там у Виктора Мисюры собрались. Сидели, пели песни, разговаривали. Я сказал, что пойду домой. По дороге от совхоза и до центра поселка никого не встретил, наверное, все уже были «застолившиеся». Хотел заглянуть в клуб, но все-таки пошел домой. Ночью плохо спал, просыпался, бродил по квартире и только под утро провалился в глубокий сон.

   Проснулся , когда было около двух часов дня. Пошел в клуб. Смотрел фильм «Флаги на башнях».  Фильм понравился. После фильма делать ничего не хотелось и я бесцельно бродил по поселку в надежде встретить хороших знакомых, но мне не повезло. Люба Вергунова и другая Люба  разговаривали с Гребенкиным и еще с незнакомым мне парнем, помахали мне руками, чтобы я к ним подошел, но я жестами показал, что спешу, но это было не так, просто не хотелось подходить, так как расхотелось с кем-ир встречаться.

   У клуба я немного подождал и подошла Татьяна, она тоже, наверное, «маялась». И как часто, в таких случаях, бывает, меня «понесло». Она сказала, что на праздничный концерт не пойдет. Обождав, когда начнется концерт и Татьяна будет идти домой, я пошел её провожать, хотя уже больше года не провожал её домой. Да, еще на лестнице в клубе разыгралась такая сцена. Нам навстречу шла наша одноклассница Оля и что-то сказала Татьяне. Татьяна хотела остановиться, но я чуть ли не крикнул на Ольгу, чтобы она не задерживала Татьяну и взяв её крепко за руку подвел к лестнице. Получилось не очень вежливо, но Татьяна подчинилась. Попробовал уговорить Татьяну пойти на концерт, но она сказала, что одному уже отказала, я понял кому.

   Когда подошли к нашему дому, но к её подъезду, я закрыл её в маленьком подъезде и сказал, что пока не поговорим, не пущу её домой. Она вырвалась из подъезда и побежала в сторону клуба, затем вокруг дома № 36, но обежав вокруг дома дважды, она остановилась и сказала, что хочет домой. Мы рассмеялись, я сказал, что тоже устал бегать за ней и проводил её домой. Вот такие у нас с ней неталисманные отношения. Сам тоже пошел домой, благо жил в другом подъезде. Читал до 12 часов книгу «Братья Ершовы». Хорошая книга, но несколько однобокая.

9 ноября встал в 11 часов. Покушал и пошел гулять. Прошелся на Вторую плотину, по тропинке около Донца, по поселку, где встретил Даниленко, Ачкасова, Соловьева. После этого пошел в кино на дневной сеанс. Смотрел фильм «Юность наших отцов». Хороший фильм. Особенно удались роли Левинсона, Бакланова и Метелицы. С кино пошел прошелся и вот «загораю» дома. Принимаю музыкальные ванны с неприятным шипением от грампластинки. Заряд настроения закончился и писать дальше нет моих сил и таких маленьких возможностей. 17 часов 25 минут.

10.11.1958 г. Понедельник.
Проснулся в 8 часов. Бодренько встал, умылся холодной водой, позавтракал и пошел в библиотеку. Работал до 12.45. В 12.45 пошел в школу. Встретил Любу Вергун, чуть не сбил с ног. У моих ребят был оргчас. Обсудили поведение отдельных ребят и дисциплину в классе. В 14.45 добрался домой. Пообедал. Немного почитал «Ивана Ивановича». До 16 часов. Затем пошел в библиотеку. До обеда был Ваня, но он меня не застал. В библиотеке работал до 21.15. Сегодня купил книгу «Дорога в Молдавию», о партизанах. С 21.30 до 22.00 слегка пробежался по «своей тропе». Пришел домой, записал, вот и на этом день закончился.

11.11.58 года. Это мамин день рождения.
Встал сегодня в 8.20, поздравил маму, позавтракали по праздничному и я пошел в библиотеку. Работал до обеда. В 13.00 пришел домой, почему-то разболелась голова. Пообедал и завалился спать. В 16.00 пошел в библиотеку. Поработал час и ушел домой, что-то не переставала болеть голова. Прилег дома и пробую читать и слушаю радио. Нахлынули какие-то воспоминания.

   Вспоминается то, что при головной боли и вспоминать-то не следовало бы. Голова как будто болит по той же причине, что и осенью 1956 года. Имел случай убедиться сегодня. Выпил пару таблеток болеутоляющего, но ничего не помогло. Тогда сел у приемника, передавали 2-ю Богатырскую симфонию Бородина и голова постепенно начала утихать то ли от музыки, то ли от таблеток. Сейчас хоть и чувствую слабость, но голова болит меньше. До сих пор я никак не могу ответить на вопрос: - Почему у нас с Таней стали такие «отношения»?. Тем более не я начинал эти отношения. Татьяна первая «подвигнула» меня на эти отношения. Я бы сам не рискнул выбрать именно её, хотя она мне и нравилась. Но не больше других. У нас в классе было много девочек, которым можно было симпатизировать и даже можно было в них влюбиться.

   Сначала я считал, себя совершенно правым. Но чем дольше я над этим думал, тем эта уверенность уменьшалась. Это могло быть по двум причинам. Первая – после определенного момента число случаев, когда я был виноватым перед Таней, увеличилось. Вторая – просто от сожаления потери.

   Но ведь и то, что было у нас с ней – это было. Пока не хочу забираться в дебри наших бывших чисто платонических отношений. Несколько простых случаев. Этой весной она ведь даже демонстрировала свою дружбу с Юлианом. На уроках не хотела садиться ни с кем, кроме как с Юлей. Но при этом укладывала голову на парту и смотрела весь урок на меня, гипнотизировала, мне даже не по себе было. На дополнительных занятиях вообще кроме как с ним ни с кем не садилась. Когда летом начались танцы на танцплощадке, она танцевала только с Юлианом. Я ведь не танцевал. И в один прекрасный вечер они прошли мимо меня вдвоем, как бы не замечая меня. Затем он часто провожал её домой. Это уже было в то время, когда её семья получила квартиру в моём доме. Они переехали туда ранней весной. Мне становилось не по себе, когда возвращаясь домой, я проходил мимо них, стоящих в подъезде, а идти вокруг мне как-то не позволяло достоинство. Вот я «перся» прямо на них. Ведь для Юлиана это было очередное увлечение или выполнение условия нашего с ним давнего спора, что он отобьёт у меня Татьяну. Она же очевидно в него влюблялась понемногу. Тем более, что когда Юля через 1,5-2 месяца увлекся Ольгой, Татьяна его начала ругать прямо в присутствии ребят. А Женя Колесников однажды как-то проговорился, что Татьяна ругала Юлиана и прежде, но я то в их отношения не влезал. А возможно у неё характер такой, тем более, что сейчас бы я за неё не ручался головой, хотя мне кажется, что немного влюблён в неё по-прежнему. А может это мне просто кажется. Она и на выпускном, наверное, очень переживала, когда Оля целовала Юлиана, а он хотя и в подвыпившем состоянии, но все же подставлял при ней щеки для поцелуев. При этом Юля демонстративно все время танцевал с Ольгой, игнорируя Татьяну.

   Кроме ребят, моих друзей, меня все это время поддерживали большинство девочек класса, как-то уж демонстративно они были на моей стороне. Вот теперь я верю, что в хорошем коллективе можно отвлечь от не очень приятных мыслей. Да я часто надолго забывал, что у меня произошло с Татьяной, хотя уязвленное самолюбие, как мне казалось, предательством, периодически давало себя знать. Но друзья были рядом. Когда меня вечером встречали одного, меня старались развлечь: шумели, шутили и мне приходилось шуметь и шутить, а затем я уже сам шумел и шутил.

   Весной я часто бывал с Раей, Нелей, Инной и другими, уже девушками и ребятами. Летом я как-то ближе познакомился с двумя подружками, обе Любы, Любой Вергуновой и другая Люба, хотя их и раньше знал, они были теперь уже из выпускного класса. Иногда вечера проводил с ними, тем более, что Оля Ясенева, моя напарница пионервожатая по 6-му классу, училась вместе с ними. Иногда я подолгу беседовал с Золотовским Анатолием, он учился в Харьковском медицинском институте и был на год старше меня.

   12.11.1958 года.
   Встал в 8 часов. Пошел в библиотеку. Был в школе на большой перемене, затем пошел на урок в 10 класс «В», где занимаются Вергунова Люба и другая Люба, а также моя напарница пионервожатая Ясенева Оля. После 13.00 также был в школе. Распределили с Олей роли в пьесе для наших шестиклассников. Пришел домой, читал. В 16.00 ушел на работу. Туда же пришли Ваня, Виктор Мисюра и Володя Бирко. Виктор в воскресенье уходит в армию, он старше нас, и приглашал придти проводить его. Были с Ваней на лекции, а после этого встретили Любу Бондарь и Лиду Мариниченко. Люба вскользь обмолвилась, что ей известно, что я несколько раз провожал домой Вергунову Любу, та с ней поделилась. Но я этого особо и не скрывал, поселок у нас не такой уж большой, чтобы за несколько раз не заметить, но и провожать пришлось так как она жила на улице, где не было фонарей освещения. И с тех пор, к сожалению, с ней, я никогда не встречался. Так уж получилось.

     13.11.58 года.
   Встал поздно, допоздна читал. Пошел на работу. До обеда работал, работа спорилась, оформил очень много карточек. К 14.00 пришел домой, пообедал, порисовал масляными красками, давно в руки кисть не брал и к 16.00 пошел на работу. В 21.00 пошел в кино «Когда чувства побеждают рассудок». Фильм понравился. В кино ходил с бывшими одноклассницами Любой Бондарь и Лидой Мариниченко. Да, Ваня был у меня в библиотеке, обсудили кое-какие вопросы. После кино проводили Лиду домой, затем я проводил домой Любу. Сейчас 23.25.

   16.11.1958 года.
   Сегодня отправили Мисюру Виктора в армию. Нас, одноклассников, на посёлке становится все меньше и меньше.

   23.11. 1958 года
   Сегодня шел снег. Было шикарно.

     27.11.1958 года.
   Ужасно холодно. Сильный ветер и температура воздуха минус 10 градусов по Цельсию. Забрали в больницу Таню, она ещё две недели тому назад ужасно кашляла, но говорила, что всё нормально. У неё что-то с легкими после осложнения.

   Были у неё в больнице с Виктором, это её младший брат, он учится в шестом классе и мы с ним сейчас более дружны чем с Таней. Она ходит, выходила к нам и чувствует себя как будто нормально, но кашляет. Сказала, что её закололи уколами. Но этот её диагноз не очень хороший. Лучше, если бы она не болела. Медицинская сестра мимо проходила и сказала:

   — В палату. Сейчас приду с процедурами.

   И после этого Татьяна сказала нам с Виктором:

    — Я вас отпускаю.

   Я посмотрел внимательно на неё, как в последний раз, а она тоже посмотрела на меня, в упор, мы стояли в метре друг от друга, после чего я спросил:

   — И меня ты отпускаешь?

   На что она ответила чётко, медленно и раздельно:

    — И т-е-б-я я отпуска-ю-ю-ю.

   Её брат стоял рядом и не понимал о чём это мы. Но мы разговаривали на своём, понятном только нам, языке взглядов, слов и жестов. После этого я помахал рукой и мы пошли к выходу.

    27.11.1958 года.
   Слушал по радио, что СССР выступает с требованием вывести из Берлина все войска и объявить его "свободным городом". Это мне не совсем понятно, да и что там происходит не совсем понятно. Надо как-нибудь подробнее почитать о том, что там происходит, но то, что происходит вокруг меня, для меня более важно.(14 декабря на совместной встрече министров иностранных дел США, Великобритании и Франции это требование отклоняется; 16 декабря его отвергают и страны НАТО).

     2 декабря 1958 года.
  Сегодня Таня с мамой поехали в Харьков, её повезли по направлению с больницы. Об этом мне рассказал Виктор. И еще не приехали. Неужели очень серьезное что-то? Только бы все обошлось. Я не знаю почему, но близко это принял к сердцу, всё-таки моя одноклассница. Быстрее бы её привезли обратно.

    5 декабря 1958 года.
   Таню оставили в больнице в  Харькове. Диагноз – осложнение после воспаления лёгких. Да, это серьезно, я знаю, что это такое. В детстве у меня тоже был диагноз – воспаление легких. Но это в детстве. Я даже забыл об этом. И вот новое напоминание, уже со стороны моей одноклассницы и моего хорошего друга. Хотя это я считаю себя её хорошим другом, а как она считает... я уже, честное слово, и не знаю.

    14 декабря 1958 года.
   На совместной встрече министров иностранных дел США, Великобритании и Франции требование вывести из Берлина все войска и объявить его "свободным городом" отклоняется; 16 декабря его отвергают и страны НАТО. Об этом надо тоже почитать более подробно, но вот как развиваются события с Татьяной, надо бы ей написать письмо, адрес я уже знаю. В ближайшее время напишу.

   Написал письмо и получил ответ, написанный карандашом, такой же холодный, как и эти декабрьские дни.

   У меня сейчас было много свободного времени и я иногда думал о нас с Татьяной. Она, не прилагая никаких усилий, самим своим присутствием, сделала меня лучше и на полдороге бросила, отступила или предала. Я не знаю, что из этого подойдёт больше для моего случая, но я теперь понял, в какую сторону мне надо двигаться, чтобы полностью себя изменить и сейчас я могу без неё обходиться, даже если она совсем уйдёт. Хотя мне было жалко, что я её теряю именно сейчас. Мне было ещё очень и очень далеко до того совершенства, которое её бы устраивало, но меня было уже не остановить и очень жаль, что она даже не пыталась этого понять и увидеть, что из этого получится. Думаю, что она практичнее меня, так всегда было, и всё для себя продумала на много лет вперёд. А, пускай всё так и будет.   


   
Глава 133. Всё проходит.

   1959 год. Преодоление разочарования...
Последние числа февраля 1959 года.
Кажется ничего и не было: ни школы, ни выпускных экзаменов, ни вступительных экзаменов в институт. Замечательнейшее свойство человеческой памяти – забывать.

   Мы идем втроем (я, Ваня и Рита, её родители жили недалеко от Ивана) по свежему пушистому глубокому снегу, лежащему на центральной аллее поселкового парка. Совершенно нет ветра и снег похожий на большие куски ваты не летит, а опускается вертикально вниз и слышно, как беззвучно укладывается на землю, деревья, кусты, каменную ограду танцплощадки, образуя везде шапки, шубы белого или желтоватого цвета, в зависимости от ламп, которые излучают свет.

   И вдруг из-за поворота нам навстречу, но по другую сторону улицы примыкающей к парку,  идут Луиза Бондарь и Таня. Ваня быстро пошел им навстречу наперерез, поздоровался, начал расспрашивать, как дела после школы и так поравнялся с нами, мы шли с Ритой очень медленно. Поздоровались и мы. Я извинился и остановился, Рита медленно пошла дальше. Две-три минуты постояли, что-то сказали друг другу и Луиза сказала:

    — Мы вас отпускаем.

   Мне вспомнилась ситуация прощания с Татьяной в больнице  я рассмеялся и  спросил:

 И меня отпускаете? Тут Татьяна наморщила лоб, как бы что-то вспоминая и сказала:

    — Где-то я это слышала, — но как бы не вспомнив или действительно не вспомнила, махнула рукой, а Луиза сказала:

    — И тебя отпускаем. Тут я закричал, что есть силы:

    — Ура-а-а-а-а-а!

   И начал бросаться в Луизу и в Татьяну снежками, а Иван стоял и не понимал, что происходит. Затем и он вступил в снежную потасовку. А я ещё и кричал:

    — Да здравствует Талисман!

   И вот этого уже никто не понимал. Через 3-4 минуты мы приутихли и попрощавшись, разошлись.

   И только тогда я странно почувствовал, что мне не хочется оглянуться. Что это? «Перегорело» или так уходят юношеские чувства? Я, который мог часами не отрываясь смотреть на Татьяну, так спокойно прореагировал на встречу с ней после двух месяцев, как мы расстались. И ничего не дрогнуло, даже какая-то досада в глубине души промелькнула из-за такого спокойствия при этой встрече.  Правда, вспомнились содержания нескольких писем-записок которыми мы обменялись, когда она лежала в областной больнице в Харькове. А может и правда время лечит? Но, как оказалось, я совсем не больной. И она выглядела вполне здоровой.

   Таня после болезни работала в Харькове и училась на подготовительных курсах при Харьковском  политехническом институте. И это вся эмоциональная информация, что осталась от этой встречи. Чувство похожее на то, которое появляется после того, как из зуба удалили нерв. Раньше он на горячее и холодное откликался болью, а после удаления нерва и пломбирования, зуб ни на холодное ни на горячее не реагирует. Хорошо это или плохо? Да никак, просто не беспокоит и всё. И меня встреча с Татьяной больше не беспокоит. Наверное, и ей так будет спокойней. «Отшумели» наши буйные чувства. И на сердце как-то спокойно, хотя её место пока там никто не занял. Точнее сказать, пустое, а не свободное место. Вот только «талисман» не даёт покоя. Как же с ним-то?

   И мы побежали догонять Риту, вспомнив, что мы поступили по-свински.

   Поздно вечером, придя домой, я написал сразу, залпом, стихи, под впечатлением этой встречи. Сначала было, что это ощущение зимы с обледеневшей душой, но затем смягчил. Всё-таки Татьяна мне не такой уж и враг, чтобы так её "заморозить". То, что мне не удалось её предостеречь о коварности "талисмана любви", виноват я, а значит, и во всех её дальнейших неприятностях на "поприще любви", буду виноват я, во всяком случае какое-то время, пока её кто-то, тоже с "талисманом любви" не возьмёт под своё крыло. Вот это стихотворение.

     ОСЕНЬ В НАШИХ ДУШАХ
      
        Леонид Хандурин
   
   Облетела листва, дует ветер холодный
   И я кутаю душу от струй ледяных.
   Ты ушла такой злой, но свободной,
   От меня, своих чувств и претензий моих.

   Ещё нет зимних дней, только осень,
   Но душа леденеет от взглядов твоих.
   Утром крыши белеют, как проседь,
   Нам не выдержать холод двоих.

   Холод наших сердец замороженных,
   Эта стужа пронзает до самых костей.
   Холод взглядов таких настороженных,
   Холод двух посторонних сегодня людей.


 
   Глава 134. Тамара.

   Январь — июль 1959. С Ритой я познакомился в библиотеке. Она училась в химическом техникуме и работала где-то на Урале. В совхозе жили её родители и сестра Тамара, которая училась в параллельном с нами классе. После окончания школы Тамара сразу же поступила в профтехучилище при ХТЗ по специальности: фрезеровщик. Туда девушек брали охотно. Она училась в Харькове, а на выходные или среди недели приезжала домой.

   Поскольку в совхозе по вечерам нечем было заняться, то все направлялись в посёлок, это около километра, в дом культуры, в библиотеку, в магазины и по другим делам. Так появилась в библиотеке и Рита, которую Мария Сергеевна сразу заметила, как нового человека и даже часто с интересом с ней беседовала, так как Рита много читала и была интересным собеседником. А постепенно с Ритой познакомился и я, когда в библиотеке начала появляться Тамара, которую я знал как ученицу из параллельного класса и соседку моего друга Вани.

   И поскольку Ваня был их сосед, то мы часто встречались в библиотеке или в совхозе и почти всегда пересекались с Ритой и Тамарой, во всяком случае, иногда провожали их домой.

   Но Ваня по вечерам приходил не столько ко мне в библиотеку, сколько к дежурившей в больнице по вечерам медсестре Наде, в которую он влюбился, когда лежал там с плевритом. Так что сначала  он появлялся у Нади, сидел там, пока она его не выставляла, так как надо было на ночь закрывать входные двери больницы, а затем уже появлялся у меня в библиотеке. И уже после того, как закрывалась библиотека, мы вместе обсуждали, накопившиеся за день вопросы, по дороге в совхоз, заодно провожая Риту или Тамару или их вместе, а затем я возвращался домой. Но теперь мы чаще с Тамарой ещё час-полтора гуляли уже по совхозу или до самой платформы «Дачи», пока с ночного поезда не появлялись приехавшие пассажиры и только тогда, за полночь, я шёл с ними домой, так как среди них было много знакомых.

   Вот так в реальной жизни и получается, чем дальше от школы, тем меньше остаётся тех, кто хочет с тобой общаться. И не только сами одноклассники не замечают тебя, но и их родители тоже делают вид, как бы они тебя никогда не знали. И только, когда, глядя прямо в глаза, поздороваешься, то меняются в лице и как бы сразу узнают, хотя живут по соседству. Да, многое становится странным.

   Постепенно я изучил график, по которому Тамара училась и работала и встречал её не только в библиотеке, но и приходил встречать на платформу «Дачи», когда приходил поезд. По дороге она рассказывала, что там в училище у них происходило. А поскольку я мог говорить только о книгах или о прочитанных книгах, то и диалога по существу не было, я молча слушал о всех её Толиках, Петях, Зинах, Вовках и прочих. Сначала я пытался запоминать, кто есть кто, а затем понял, что поскольку я их не знаю и никогда не узнаю, то это мне совершенно и не надо. Понял, что это её жизнь, какая-то вторая жизнь, о которой Тамара мне добросовестно рассказывает, но смысла которой я совершенно не понимаю. И как-то странно получалось, она знает всех моих знакомых, общается с ними, а я совершенно никого не знаю из её окружения и она не собирается меня с ними знакомить, да и не рассказывает им обо мне. Следовательно, в той её жизни я не существую и она это нормально принимает.

   И мне показалось, что история повторяется. Так же было и с Татьяной, когда в классе она со мной даже не разговаривала, только оценивающе присматривалась ко мне со стороны, а когда мы встречались вечером, она мне выговаривала, что я  и к ней не очень внимательный, и то не так, и это я не очень хорошо делаю, а в конце концов наши дружеские отношения потерпели фиаско. Это как бы была «дружба в темноте». И с Тамарой у нас получалось то же самое, все встречи вечером и ночью при свете фонарей. Очень заманчиво, но мало перспективно.

   Я это понимал, но сказать это вслух не мог. А вдруг я ошибаюсь и тогда могу оскорбить хорошего человека своим недоверием, а это значительно хуже, чем я просто промолчу и со временем выяснится, что я неправ.

   Поэтому всё так и продолжалось. Я встречал Тамару, мы обменивались новостями, затем я провожал её домой, а на следующий вечер она приходила в дом культуры и я, закончив работу пораньше, провожал её домой и мы снова подолгу обсуждали все события и выясняли отношения, кто прав, а кто из нас старается «всё разрушить. И опять я оставался крайним.

   Правда, когда с нами был Ваня, он становился на мою сторону и поэтому Тамара старалась, чтобы мы оставались вдвоём, так как ей легче было со мной справляться. А мне было интересней, когда на меня меньше нападали и можно было говорить не только о друзьях Тамары на работе, но и обо всём, о чём могут говорить молодые люди нашего возраста.

   Однажды мне пришла повестка из райвоенкомата, а когда я приехал туда, то мне предложили поступать в какое-нибудь военное учебное заведение. Сказали, что мне всё равно в этом или в следующем году надо будет идти в армию. Предложили пару недель подумать. Об этом я рассказал Тамаре, но она к этой теме отнеслась довольно прохладно и высказалась как-то небрежно о каких-то солдатах, которые приходят работать к ним на завод. Я спорить не стал, но понял, что Тамара эту идею военкома не поддерживает. Так этот вопрос мы с ней и замяли, да и разговаривать было не о чём, я пока решения никакого не принимал.

   А через две недели я поехал в военкомат и попросил весь список учебных заведений, куда можно поступать. Мне дали огромный плакат, где были все военные учебные заведения и я выбрал Киевское военное авиационно-техническое училище (КВАТУ). Но военком посмотрел мои оценки в копии аттестата и предложил мне поступать в Ленинградскую военно-медицинскую академию. Но я настоял на своём и меня записали кандидатом в КВАТУ.

   Когда я сказал об этом Тамаре, то она осталась недовольной и высказывала это недовольство несколько дней, рока этот эпизод не забылся.
      

  Глава 135. Между старым и новым.   

   1959 год. Новая попытка...
   Начиная с марта месяца, я принял окончательное решение поступать в военное авиационное училище вместо авиационного института. У меня появился какой-то прилив новых сил. Я еще упрямее сидел за учебниками. Особенно много времени уделял математике, физике и английскому языку. Почти все свободное время, кроме работы, просиживал за учебниками. Значительно реже встречался с Тамарой, она уже начала самостоятельно работать и очень уставала, а мне было уже очень трудно выкраивать свободное время.
 
   Апрель месяц. Через несколько дней майские праздники.
  В библиотеку с девочками заходит Татьяна. Девочки быстро уходят, а Татьяна остается. Она просит у Марии Сергеевной дать ей почитать подшивку журнала «Огонёк», там что-то напечатано, с продолжением. Мария Сергеевна громко зовет меня:

    — Лёня, к нам Таня пришла! У тебя есть время?

   Конечно, есть. Я выхожу из хранилища. Здороваюсь и мы идем с «выдачи» в читальный зал. Садимся за стол и о чём-то говорим. Разговор как-то получается. Я иду на риск. Спрашиваю, долго ли она будет здесь и она говорит, что почитает до начала сеанса. Прикидываю, это чуть менее чем полтора часа. И решаюсь на свою «авантюру». Прошу её меня подождать. А сам быстро, бегом, несусь на вторую плотину, я там вчера видел в лесу, над обрывом, около «кринички» красивые фиалки. Прибежал туда, уже начало темнеть. Хорошо, что я всегда ношу с собой фонарик. Включил фонарик, «накосил» огромный букет крупных фиалок и побежал обратно, уже в полной темноте.

   Прибежал, Татьяна, еще читала. Я зашел в хранилище через боковую дверь, быстро перебрал цветы, собрал часть их в красивый букетик и немного сполоснул их в воде (от корней могла быть грязь). На что Мария Сергеевна сказала:

    — Лёня, ты как будто борщ собираешься из них варить, уж очень много ты нарвал.

   Говорите, говорите – подумал я, глядя на самому мне понравившийся букет. Вышел в читальный зал, там уже кроме Татьяны никого не было. Я ей вручил букетик и она как то неподдельно засмущалась и начала говорить:

    — Зачем это?

   Я совсем осмелел и меня, как всегда, понесло:

    — Это, чтобы ты не обижалась на меня. Всё-таки, соседка.

   На что она ответила:

     —  Спасибо, я не буду обижаться на тебя, раз теперь я соседка. На соседей нельзя обижаться.

   Но на эту её реплику я отвечать не стал, возможно потому что не знал, что ответить.
 
   В это время прозвенел звонок к началу сеанса и она ушла в кино, в дверь за ней заглядывали девочки и увидев её с букетом что-то пошутили и она что-то им ответила и все весело зашумели, убегая по лестнице. Я перебрал остальные цветы и вручил их Марии Сергеевне и еще кому-то. На этом закончился мой длинный и  какой-то суматошный день.

   Наступило лето 1959 года. Я продолжаю готовиться к экзаменам, уже точно в военное училище. Но как только начинаю об этом говорить с Тамарой, она высказывает недовольство и  у неё портится настроение, она всё надеется, что я изменю своё решение. Но я так не думаю.

   Как-то так, само собой получилось, что я остался с Тамарой один на один и больше не с кем было поговорить о моих сомнениях, а правильно ли я выбираю себе профессию. Но Тамара однозначно была недовольна тем, что я «пойду в армию», кто-то её настраивал против армии, думаю, что это были её подруги по работе, они на неё имели большое влияние, однако я с ними не был знаком.

   А вот старые друзья и знакомые оказались заняты своими проблемами и когда несколько дней Тамара не приезжала домой, а оставалась в общежитии, то мне и деваться было некуда, так вокруг меня оказалось пусто в это время. Оставалось только готовиться к поступлению и у меня был стандартный маршрут: дом, работа, дом, речка и снова дом.

   Всё труднее выкраивать время, чтобы искупаться и позагорать хотя бы полдня. Но однажды пришёл на Второй пляж, а там уже загорают девочки из бывших параллельных классов. Люба Шульга с девочками со своего класса, она, кажется уезжала в Сибирь к старшему брату, Луиза из нашего класса Коля Никитин, он когда-то учился со мной в одном классе, а сейчас уже отслужил в армии. Люба рассказывала о своей поездке в Сибирь. У меня был с собой фотоаппарат и я их всех сфотографировал у воды на поваленном огромном дереве и отдельно Любу. Через несколько дней сделал фотографии и Коля выпросил у меня фотографию Любы, очевидно, она ему понравилась, на фотографии она выглядела шикарно, особенно её украшала причёска.

   Но такие встречи были редкими, так как все уже работали и мы встречались только на бегу, когда и поговорить не удавалось.


     Глава 136. Когда погоны не давят. Уверенность

   С детства я мечтал быть военным. Не генералом, не офицером, а простым военным. Мне всегда казалось, что военные, это особенные люди. И мне хотелось быть чуточку похожим на них. Я рисовал для себя и ребят с нашего двора погоны и строил с ребятами «штабики», читал много книг про военных. А ещё мне нравилась техника и особенно авиация.

   И когда пришло время выбирать профессию, то я выбрал авиацию, решил поступать в авиационный институт, на эксплуатационный факультет, мне сказали, что на этом факультете «учат на лётчиков», хотя это было неправдой. Да и поступить мне в авиационный институт не удалось, о чём я почему-то не особо и жалел, подумав:

    — Если такого преданного авиации человека, с прекрасным аттестатом зрелости,  не приняли, то это плохой институт.

   А тут, время подоспело идти в армию и в военкомате, увидев, в основном, отличные оценки в моём аттестате, посоветовали поступать в военное училище. Я выбрал авиационно-техническое училище.

   Через несколько недель я уже с сотней таких же ребят шёл сдавать первый экзамен по математике в Харьковском военном авиационно-техническом училище или кратко ХВАТУ.

   Перед дверью учебной аудитории образовалась «толчея», каждый хотел войти первым и занять лучшее место, чтобы можно было воспользоваться какой-нибудь шпаргалкой.

   Я отошёл в сторонку, не торопясь заходить в аудиторию, с уверенностью того, что этот экзамен не будет для меня трудным, после того, какие я сдавал в авиационном институте. Рядом со мной, вне толпящихся, оказался коренастый парень, крепкого телосложения, который тоже не торопился занимать самые удобные места в аудитории. Установив между нами зрительную связь и подождав, пока все протиснутся в дверь, мы с парнем тоже вошли в аудиторию. Все места были заняты и оставались впереди, по бокам, два свободных стола. Парень занял один стол, ну а мне достался — другой.

   Ешё не стихли шум и гудение, как в аудиторию вошла преподаватель и контролирующий нас офицер, член приёмной комиссии. Преподавателя мы уже знали по консультациям, это была Вершута Мария Васильевна, а офицер был нам не знаком.

   Преподаватель положила каждому на стол по два чистых листка с печатями, для черновика и чистовика, а также листочек с вариантом задания и мы приступили к решению каждый своего варианта. Задание мне сразу показалось средней трудности и я принял решение выполнять его по чистовому варианту.

   Не прошла и половина времени экзамена, как я справился с заданием и преподаватель это видела, она ходила по аудитории и наблюдала за каждым из нас. Было заметно, что она чаще, чем у других столов, останавливается у наших первых столов, где мы сидели поодиночке с моим потенциальным знакомцем. Посмотрев в его сторону я заметил, что он тоже уверенно справился со своим заданием и сидел только для того, чтобы не выделяться среди всех остальных ребят. Но Мария Васильевна это уже заметила, подошла, взяла наши работы, несмотря на наши робкие возражения, поставила нам по «отлично» под общий одобрительный ропот аудитории и молча указала на на дверь.

   Покинув аудиторию, уже в коридоре учебного корпуса, мы познакомились. Мой новый знакомый, Аркадий Каневский, приехал поступать из Золотоноши, Черкасской области, которая находится чуть южнее Киева и размещался он в соседней палатке нашего палаточного лагеря набора. Теперь мы были узнаваемы друг другом среди остальной массы кандидатов на поступление. Уже тогда фамилия Каневский была на слуху. Ещё учась в школе и работая в библиотеке, я слышал, что автором миниатюр и сценариев для известный украинских юмористов Тарапуньки и Штепселя (Тимошенко и Березин) был Александр Каневский и мне казалось, что Аркадий его родственник, может и дальний.

   Прошла пара недель, мы сдали все экзамены, нас зачислили и переодели в курсантскую форму и мы с Аркадием попали в одну роту, в один взвод, но в разные классные отделения. Я был в 33 классном отделении, а Аркадий — в 34 классном отделении. Теперь мы общались с Аркадием на каждом взводном и ротном построении, в нарядах, в Ленинской комнате, но расписание занятий наших учебных классов были разные и мы иногда пересекались раз в неделю, занимаясь каждый в своём подразделении.

   До первых морозов, пока ремонтировали наши будущие казармы, мы жили в палаточном лагере. Особенно трудно было, когда начались дожди. Палатка намокала и вода иногда затекала в палатку, где намокали шинели и одеяла, а ночью, когда были морозы всё это замерзало и мы иногда примерзали к своей одежде. Но пока никто не болел, обходилось. А тут и временное место нам отыскали, нашу роту перевели в актовый зал, а другие роты, батальона нашего набора, перевели в спортивные залы. Стало теплее, но комфорта было мало.

   И только в декабре нас полностью переселили а наши пахнущие новой краской казарменные помещения. Наша рота разместилась на втором этаже.

   Вот только одного места в нашем, 33 к/о, не хватало и командир взвода сказал чтобы я разместился в 34 к/о. И я у соседей полгода жил прекрасно. Меня разместили в самом углу кубрика 34 к/о. Моим же командирам из 33 к/о надоедало бегать будить меня каждое утро и про меня просто забывали, а командирам 34 к/о было как-то всё равно, я был не их подчинённый. Я, конечно, не наглел, но иногда пользовался такой «безнадзорностью». А вот ребята из 34 к/о всегда меня покрывали, в том числе и Аркадий. И за полгода я стал своим у них в классном отделении, но на привилегированном положении.

   И старшина роты Зинченко, и командир взвода капитан Оплочко, и командир роты майор Шендеровский, понимая, что я там всё таки посторонний человек, а сделать они пока ничего не могут, тоже относились к этой ситуации терпимо и снисходительно. А старшина роты у нас был крутой мужик, да и комроты был не мягче, хотя и справедливый. Запомнил, как они распекали провинившегося курсанта за самоволку.

   Старшина Зинченко, который привёл провинившегося курсанта к командиру роты:

    — Что, погоны давят? — намекая на отчисление.

   Но майор Шендеровский смягчил ситуацию:

    — Ему давят не погоны, а осколки его совести! Несколько нарядов вне очереди, пробудят ему совесть.

   Разговор был в Ленинской комнате, где мы с Аркадием Каневским оформляли Боевые листки для своих классных отделений. После ухода командиров, Аркадий заметил:

    — А комроты наш не поддержал старшину, даже не стал пугать отчислением.
 
    — Да, смягчил ситуацию, — согласился я.

   Майор Шендеровский был участником боёв за освобождение Киева, где участвовал в парашютном десанте в районе Канева в 1943 году. Он был строгим, но справедливым и мы гордились своим легендарным командиром.

   Когда началась специализация на технике, то наше классное отделение приступило к изучению вертолёта Ми-4, а отделение Аркадия начало изучать вертолёт Ми-6, на то время самый большой вертолёт в мире.

   После выпуска пути наши разошлись и только, когда в быт вошёл интернет, я узнал служебный путь моего сослуживца, которого я запомнил ещё по вступительным экзаменам, более 50 лет тому назад.

   Сейчас Аркадий живёт в Германии и я могу иногда его видеть в сети.

            
      Глава 137. Снова в неизвестность.

   18  июля 1959 года добровольно вступил в ряды Советской Армии и Чугуевским райвоенкоматом был направлен для обучения в Харьковское военное авиационно-техническое училище.

  1959 год. Очень трудно... Прибыл в райвоенкомат для распределения по военно-учебным заведениям. Беседовавший со мной майор ознакомившись с моим аттестатом начал меня агитировать, чтобы я поступал в Ленинградскую военно-медицинскую академию, убеждая меня, что с такими оценками в аттестате, да ещё с трудовым стажем, меня там «с руками оторвут» и город красивый, есть, где провести свободное время. Но я настаивал, что хочу в авиацию. Он сказал: - В авиацию, так в авиацию. Будем надеяться, что не пожалеешь! И записал мою фамилию в графу «Киевское военное авиационное техническое училище» и добавил: - Ждите, придёт вызов.

   Через две недели пришел вызов прибыть в областной военкомат, чтобы следовать в Киевское военное авиационное техническое училище. Собрался и на следующий день поехал по указанному адресу, это оказался сборно-пересыльный пункт облвоенкомата вблизи Южного вокзала. Добрался туда к 10 часам утра, а через два часа нас построили и куда-то повели. Когда прошли мимо Южного вокзала, многие начали шутить:

    — Мы, что пешком до Киева будем идти?

   На что старшина, который нас сопровождал, пообещал:

    — Шутники сегодня будут картошку чистить!  — Кстати, он выполнил своё обещание.

   Через полчаса мы уже входили в проходную Харьковского ВАТУ, на улице Володарского. Нас разместили в 10-местных палатках, рассказали о правилах поведения, распорядке дня и всё завертелось «согласно воинским уставам».

   Первый экзамен, математика, был через три дня. Наша группа пришла в класс и все ринулись занимать «лучшие» места. У двери нас осталось двое и осталось свободных два первых стола. Мне достался левый стол, а мой коллега из принципа занял стол справа, хотя можно было садиться по два человека за стол. Вслед за нами зашла преподаватель, поздоровалась и сразу же начала раздавать чистые листы с печатями и листочки с вариантами. Все не успели даже достать и приготовить свои шпаргалки. И мы начали выполнять задания.

   Через сорок минут мой коллега за соседним столом справился с заданием, поставил точку на чистовом варианте и я. Педагог, которая теперь следила только за нами, взяла наши листы, хотя мы робко возражали — Надо проверить! - поставила при нас в наших работах по «отлично» и под ропот других ребят, выставила из аудитории.

   Уже за дверью мы познакомились. Мой коллега по одиночному сидению за столом, оказался Аркадием Каневским, в дальнейшем мы попали в один учебный взвод, но в разные классные отделения. Примерно, так же легко справился с сочинением, экзаменом по физике и физкультуре. Сказалась подготовка к экзаменам в институт, а здесь требования были несколько ниже, да и «справедливости» было больше, не было толкающихся вокруг детей знаменитостей, хотя, как я понял после, мне это только казалось. Вот уж не знаешь «где потеряешь, а где найдёшь», как говорят в народе. А через пару недель мы уже знали результаты экзаменов.      

   Не успел я опомниться, увидев свою фамилию в списках поступивших, как подали команду: – Строиться! Мы уже выполняем все команды добросовестно, как будто мы не кандидаты, а настоящие курсанты, и чувствуем себя победителями. Нас сразу повели переодеваться к вещевому складу. Там нас уже ожидали выпускники этого года выпуска, которые еще не уехали домой. Они начали уговаривать нас, что нам гражданская одежда и обувь не понадобятся и, чтобы не возиться с её отправкой и хранением, лучше все это подарить им. У меня была хорошая рубашка в модную желто-серую клетку, сшитая свободной курткой и её у меня почти вымолил кто-то из ребят-выпускников. Он мне принес точно по росту новенькое обмундирование: гимнастерку и бриджи х/б, помог подобрать сапоги, за что я ему был очень благодарен, и, как договаривались, получил мою шикарную рубашку.

   Через полчаса мы были словно из военного инкубатора: все наголо стриженные, эту услугу нам оказали перед мандатной комиссией, одетые в жёсткое хлопчато-бумажное обмундирование, которое топорщилось и делало нас похожими на игрушечных оловянных солдатиков. Кирзовые сапоги, остро пахнущие каким-то ещё незнакомым запахом, шерстяные пилотки и кожаные ремни с блестящими бляхами придавали нам какой-то вульгарно воинственный вид, в военной форме, но без погон. Погоны нам тоже выдали, но сказали, что пришивать их будем вечером. После обеда мы также что-то получали: и индивидуально – шинели, мыло тетради и общее для всех – сапожные щетки, сапожный крем и что-то ещё. Понять было невозможно, так как разные группы получали разное имущество, но носили всё в общую палатку. Руководил всем эти каптерщик Шамсутдинов.

   Командиры, их назначили из числа поступивших солдат срочной службы или из отслуживших срочную службу, считали имущество между группами и взводами, списки которых им вручили командиры. Набирали три роты: 1-ю, 2-ю, и 3-ю. Я был распределен в 3-ю роту. В роте было два взвода. Два классных отделения составляли взвод. Я попал во второй взвод в 33 классное отделение. Критерием распределения стал изучаемый иностранный язык: английский или немецкий. В школе я изучал английский и попал во второе строевое отделение. Классное отделение состояло из двух строевых отделений. Моя фамилия была во втором строевом отделении 33-го классного отделения, второго взвода 3-й роты. Набранные на первый курс в 1959 году три роты, капитана Пантелеева, майора Бандуры и майора Шендеровского (3-я рота) вошли в состав 1-го батальона училища, командовал которым подполковник Николенко.
   

   Глава 138. Палаточный лагерь.

   Живем мы в палатках, по 10 человек в палатке. В палатке деревянные настилы, на них матрацы, которые мы по утрам тщательно заправляем простынями и одеялами, как койки. Днём в палатке может находиться и отдыхать, только тот, кто заступает в наряд. Когда жаркая погода, палатка очень сильно нагревается на солнце, а когда дождь, то в палатке высокая влажность. Но палатка не промокает и можно ночью слушать шум дождя стучащего по брезенту палатки.

   В палатках мы живём с самого первого дня, как прошли через КПП училища. Но, когда были кандидатами для поступления, мы были в учебных группах, а после зачисления, мы в палатках размещаемся по строевым отделениям. Три-четыре палатки, это классное отделение, а в четырнадцати палатках размещается вся наша третья рота и я попал в тридцать третье классное отделение.

   Но самое интересное, это площадка рядом с палаточным лагерем, где размещены настоящие самолёты. Вот ради того, чтобы находиться рядом с этим металлическим чудом, я и поступил в это училище. Когда мы проходим мимо этой площадки, все поворачивают головы в сторону площадки, стараясь получше рассмотреть каждую деталь самолёта и тогда в свободное время обсуждаем, кто что видел.   

   Днём у нас занятия по программе «Курса молодого бойца». Учим уставы, занимаемся строевой подготовкой, физподготовкой, выполняем хозяйственные работы.

   Кормят очень хорошо. Конечно, не так аккуратно приготовлено, как дома, но по вкусу не хуже чем дома. Дома я не всегда соблюдал распорядок дня, даже когда составлял сам для себя режим дня, а здесь все делается минута в минуту. Это мне очень нравится. Нагрузки такие, что при хорошем питании я (да и все) все время чувствую лёгкое ощущение голода уже за полчаса до приёма пищи.

   Особенно трудно, когда весь день строевая подготовка. Вначале одиночная подготовка, 2-3 часа, а затем 2 часа в составе строевого и классного отделения и один час в составе роты. После таких занятий ноги «гудят» до полуночи, пока заснёшь и чувствуешь их отдохнувшими только когда просыпаешься по команде «Подъём!».

   После подъёма сразу на зарядку, затем – умываемся, заправляем постели и приводим себя в порядок. Затем – утренний осмотр, проверка нашего внешнего вида и формы одежды. После этого идем на завтрак. После завтрака, приходим в расположение роты, берём учебники и идём на занятия.

   На занятиях изучаем уставы, конструкцию СКС (скорострельный карабин Симонова), занимаемся строевой подготовкой. После занятий – обед. После обеда 30-40 минут личного времени и после этого идём на самоподготовку. Во время самоподготовки иногда бывают строевые занятия.

   После самоподготовки, до ужина, личное время. Затем ужин. После ужина – Личное время. Обычно в это время стираем обмундирование или подшиваем подворотнички.

   Перед сном вечерняя поверка, после вечерней поверки – прогулка строем, часто во время прогулки поём строевые песни.

   После прогулки время на приготовление ко сну, после чего звучит команда «Отбой!».


   Глава 139. Гвардейцы уходят из Каунаса.

   К концу 1959 года в Каунасе оказались два вертолётных полка, один из которых был  239 гвардейский вертолётный полк и вертолётный полк, который между собой вертолётчики называли «звонарями», так как у них в полку была «рында», которой в полку часто пользовались по назначению.

   Ранее, в г. Торжок была попытка создать вертолётную дивизию из полка Як-24 («летающий вагон»), базировавшегося в Торжке и двух полков Ми-4, базировавшихся в г. Каунасе (Литовская ССР). Но вертолёт Як-24 оказался не достаточно надёжным и от этой идеи отказались и 239 полк перебазировали, а полк Як-24 расформировали.

    15 ноября 1959-м года 239 гвардейский вертолётный полк, в котором служил старший лейтенант Миша Митликин, перелетает на аэродром Фюрстенвальде на территорию ГДР и входит в Группу советских войск в Германии, как отдельный вертолётный полк. После перебазирования в полку происходит переформирование. Все вертолёты Ми-4 передаются в отдельные эскадрильи (по звену), несколько в Северную группу советских войск на территории Польши а 12 вертолётов передаются в отдельный смешанный авиационный полк в 3-ю (теперь уже вертолётную) эскадрилью, на аэродром Шёнефельд, который находится в границах Восточного Берлина. Остальные вертолёты отогнали на ремонт в Каунас. Командиром эскадрильи и Шёнефельде назначается майор Калёнов, а инженером (зам. По ИАС) — ставший капитаном Михаил Митликин.

   Гвардейский вертолётный полк получил почти все новые машины Ми-4А и Ми-6. Но поскольку в этом месте "скопилось" много вертолетов (Бранденбургская овэ, 3 аэ Шёнефельдского осап, да еще рядом, в Штраусберге формировался вертолетный полк ННА), то гвардейцев (у них были красные бортовые номера) перебросили, на аэродром Брандис.

   А поскольку обстановка вокруг Берлина усложняется, то отдельный смешанный авиационный полк готовится перебазироваться в 1961 году на аэродром Шперенберг в 40 км южнее Берлина.

   Капитан Митликин, чтобы соответствовать своей должности инженера эскадрильи готовится и поступает на заочное отделение Киевского института гражданской авиации. Теперь у него семья, жена Эмма и сын Юра. Нагрузка на эскадрилью большая, летают экипажи по всей ГДР, поэтому работы хватает, теперь ответственность за 12 машин, у которых годовой налёт в 2-3 раза больше, чем в штатных строевых полках. Но в полку Михаила уважают, так как лучше него особенностей эксплуатации вертолётов никто не знает, он настоящий технический вертолётный асс.


   Глава 140. Одиночество в большом коллективе.

   Осень 1959 года выдалась пасмурной и дождливой, но мы до конца ноября жили в палатках, пока ремонтировали наши казарменные помещения. С учёбой было нормально, а вот в личное время некуда было деться, так как палатки хотя и не протекали, но в них было сыро.

   И только в первых числах декабря нас перевели спать в учебный корпус, так как начались морозы. Но спали на матрацах на полу.   

   Сразу после Нового года нас перевели во вновь отремонтированные казармы. Запах свежей краски, чистые полы, новые кровати и тумбочки, все это заставило сразу забыть наши трудности и лишения на протяжении пяти месяцев. В умывальнике можно умыться, побриться и что-то мелкое постирать. Рядом каптерка, где хранится парадно-выходная форма. В коридоре аккуратно заправленные шинели. В спальных помещениях, прямо под боком, пирамиды с нашими, ставшими родными, карабинами СКС. Если появилось желание написать письмо, можно уединиться в уголке «Ленинской комнаты» и под фон приглушенных разговоров сочинять строчку за строчкой письма домой или своей девушке. Мне пока писать некому, пишу только домой. Большинство не только не знает моего адреса, но и то, что я поступил в военное училище.

   Домой стараюсь писать часто, а вот девушки мне что-то не пишут. Не все понимают и одобряют мой выбор. Такое впечатление, что не хотят меня понять. Чувствуется, что относятся ко мне, как к больному, который заковал себя на всю жизнь в солдатские кандалы, как Тарас Шевченко. Сразу как будто обрезало с контактами. То было много друзей и подруг, а то – не стало никого, вакуум какой-то. Все забыли или выжидают, а что из моей затеи получится. Да я и сам еще не очень уверен, что выдержу, хотя всегда мечтал стать военным. Но то были мечты, а это воплощение их в реальную жизнь. Я понимал, что будет сначала трудно, но, что так трудно будет сразу – не представлял. Никаких поблажек, какое-то испытание на выживание. Но коллектив кажется подбирается хороший, хоть и жесткий, но не гнилой. Это уже хорошо.

   Трудно, конечно, трудно, но всё впервые и поэтому всё интересно. Первые занятия в аудитории или классах, ознакомительный выход на учебный аэродром, вообще дал повод для споров на целую неделю. Кто-то уже у второкурсников выменял кусочки толстого оргстекла и шлифует их, изготовляя прозрачные модели самолётиков разных моделей и я рисую ребятам разные профили Ил-28, Як-25, МиГ-19, МиГ-21, Су-7 и других. Ходят слухи, что нас будут готовить на МиГ-19.

   Затем первый раз заступали в караул. Готовились к этому целую неделю, затем нас проверяли на знание инструкций и постов в карауле. Перед этим мы экзаменовали друг друга.

   Некоторым из нас нравится ходить во внутренний наряд, другим — в наряд по кухне, а мне лучше всего — во второй караул. В карауле всегда тихо и можно написать письма, но поскольку писем пока писать некому, то я там пишу стихи или дневники.

   А чтобы у меня не оставалось времени размышлять о разных упаднических любовных историях, меня ротные командиры назначили штатным художником, штатным писателем и штатным поэтом. На меня повесили выпуск ротной стенгазеты, классного Боевого листка и оформление всей наглядной агитации в роте, включая Ленинскую комнату. И теперь, вместе со службой это всё заняло и личное время. Только и слышишь: надо срочно сделать это, надо нарисовать то,  покрасить там и конца этому не видно.

   И в таком большом коллективе, я часто был нарасхват, но в то же время я пока чувствовал себя каким-то одиноким, самим по себе. С одной стороны я был всем нужным, а с другой — до меня не было никакого дела, у всех свои заботы.


   Глава 141. Служба налаживается. Восстанавливаю переписку.

   Время спрессовывается. Если ещё год назад на протяжении одного месяца ничего не происходило и всё пролетало в сплошном однообразии, то сейчас даже в один день проходит, как в быстро вращающемся калейдоскопе событий, только успевай уворачиваться от неприятного и хотя бы чуть ухватить кусочек приятного, так как приятного на всех всегда почему-то не хватает.

   Главное в этом жизненном воинском жёстком калейдоскопе научиться ориентироваться. Я начинаю понимать, что в армии мало изучить все уставы и начать их соблюдать и выполнять по пунктам и параграфам. Надо понять то, чего не прописано явно в уставах, но на базе чего написаны эти уставы. Мне повезло. Когда я пришёл в училище начались большие изменения в уставной жизни и было обсуждение почему уставы дополняют или изменяют в ту или иную сторону. Так легче было понимать не только суть уставов, но и смысл службы. И у меня закралась крамольная мысль:

    - А можно прослужить всю службу без взысканий? Или это практически невозможно? - учитывая, что почти каждый день на каком-то построении командиры кому-то объявляют взыскания или грозятся объявить взыскание.

   Кроме самих уставов, надо научиться понимать психологию людей, которые находятся рядом с тобой. Вот рядом со мной всё время находится ещё 10-14 человек, с разными характерами, привычками и судьбами. Они находятся рядом 24 часа в сутки, каждый день, из месяца в месяц. И вот надо выбирать, будешь ли ты их терпеть, всех разных, или надо от них забиваться куда-то в угол, всё время находить удалённое от них место. В первом варианте они тоже к тебе привыкнут, хотя и с большим трудом, а во втором — все от тебя отвыкнут и даже начнут опасаться. Но чтобы это понять, хотя бы на уровне инстинкта надо принимать этих людей, находящихся вокруг тебя. Я это понял только через месяц службы. А вот первый месяц мне было, ох, как трудно. Тем более, что я рос единственным ребёнком в семье. И вот тогда у меня начали появляться среди этих 10-14 человек, сначала товарищи, а затем и друзья. И сразу стало намного легче служить, как-то всё сложилось. Главное - ни с кем не конфликтовать, но и не попадать ни под чьё влияние, стараться со всеми держаться ровно. Это очень важно.

   Но чуть дальше, но в достаточной близости, находятся ещё 30-40 человек, с которыми тоже надо выстраивать отношения, не такие чёткие, но с определённой степенью ясности. А дальше следующая ступенька взаимоотношений. И так до уровня всего училища. Но надо учитывать командиров всех рангов. Вот и думай, как с окружающими выстраивать отношения, чтобы не входить в конфликт и, чтобы на тебе по всякому поводу воду не возили. Как только я в этом во всём разобрался, у меня служба пошла, как по маслу.

   А следующее, что я сделал — восстановил переписку с друзьями, запросив у одних адреса других. Написал всем по одному письму. Кто ответил с теми и начал переписку. А некоторые друзья прислали письма первыми. И тогда всё стало на место. И служба пошла и разные переживания окончились.


   
   Глава 142. История с Историей КПСС.

   Поступив в Харьковское авиационно-техническое училище, я считал, что встал на первую ступеньку своей военной карьеры. Сначала я даже удивился: как это я, совсем не гладиатор, поступил в военное училище и за три месяца из меня здесь сотворили настоящего курсанта, который когда-нибудь будет советским офицером Военно-Воздушных Сил СССР.

   Я даже не верил, что мне так легко удалось поступить, хотя за год перед этим меня не приняли в Харьковский авиационный институт. А год тому назад я был подготовлен значительно лучше, но на мандатной комиссии сказали, что я могу поступить в институт, но надо лучше подготовиться, хотя из числа рабочей молодёжи надо было сдать все экзамены только на "удовлетворительно". А то, что у меня была "Трудовая книжка", на это не обратили даже внимания. И это меня очень обидело. Я видел, как принимали в институт абитуриентов с очень слабыми знаниями, у которых в Аттестате зрелости была половина удовлетворительных оценок, а меня, как-то тактично "отодвинули" в сторону. В такой институт, где не совсем честно "играют", я больше поступать не хотел. Зачем поступать туда, где меня не оценили "по достоинству", да ещё обманули, сказав на мандатной комиссии:

   - У нас, с началом учёбы, многие отчисляются или переводятся в другие ВУЗы и мы Вам вышлем письмо с приглашением прибыть в институт, так как у Вас следующий за проходным балл и Вы точно будете у нас учиться.

   Прождав 2-3 месяца это "приглашение", я поехал в институт с выпиской моих оценок на экзаменах, но меня там "поганяли" по кабинетам, ничего толком не объяснили, сказав лишь,что я "не так их понял".

   После этого, почувствовав себя обманутым, я начал готовиться поступать, но уже в военное училище, уверовав навсегда, что в "институтах" работают не очень честные люди. В военкомате, увидев оценки у меня в табеле, где было всего две "хорошо", а остальные оценки были "отлично", военком сразу хотел меня отправить в Ленинградскую медицинскую академию, но туда поступать я наотрез отказался, так как морально не был готов "податься в медики". Но разнарядок в ВВУЗы у них не было и мне предложили поступать в Харьковское ВАТУ, которое находилось на Холодной Горе, по адресу: улица Володарского, 48. В военкомате даже был офицер, ранее окончивший это училище и он со мной побеседовал минут десять, рассказав много об училище и о моей будущей специальности.

   Так я оказался в этом училище и уже через полгода учёбы сдавал экзамены по изучаемым дисциплинам. Но рассказать я здесь хочу о том, как мы сдавали экзамены по "Истории КПСС".

   После завершения первого семестра обучения, мы начали сдавать экзамены. Оказалось, что экзамен по "Истории КПСС" был для нас одним из трудных, так как материала было много и для большинства курсантов такой объём был просто неподъёмный. Да и как бывшему школьнику было разобраться в этих всех Съездах партии. Почему-то всё классное отделение боялось этого экзамена больше всего. Мало того, что надо было предъявлять конспекты первоисточников, но надо было знать и хронологию партийных Съездов и их основные решения. Это оказалось для всех очень трудным материалом, для некоторых курсантов, даже катастрофически неподъёмным.

   Вот тогда, кто-то из курсантов договорился с девочками, лаборантками кафедры, что они постараются разложить билеты в определённом порядке, а мы будем контролировать, кто какой билет вытаскивает. Преподаватели возможно и догадывались, что такое может произойти, но всерьёз это не принимали, так как любым вопросом могли "загнать" некоторых курсантов "в тупик".

   А поскольку, история была всегда одним из моих любимых предметов ещё со школы и тот факт, что гражданская специальность у меня была каталогизатор, мудрёная для многих наших курсантов, то и руководить системой ответов доверили мне. А доверие коллектива надо оправдывать.

   Системой составления списка очерёдности занимался мой друг по классному отделению, а я корректировал систему расклада билетов и главное - шёл последним, взяв уже билет наугад. Все считали, что я могу ответить на любой билет по "Истории КПСС" без подготовки. Хотя это было и не совсем так, для меня тоже были трудные темы, но я не должен был подводить всё классное отделение. Тем более, что на меня надеялись даже ребята, которые занимались на "отлично". Они тоже должны были "встроены" в эту систему, чтобы не нарушать общий порядок и не перемешать билеты. И только мне, который брал последний билет, можно было взять любой билет, так как почему-то все были уверены, что я смогу ответить на любой билет по "Истории КПСС". Приходилось оправдывать их надежды и внимательно следить, чтобы в нашей системе не было сбоев.

   Нет, наблюдающих было несколько человек, кажется, трое, но "диспетчером" был именно я. Тем более, даже на конкретный подготовленный билет некоторые курсанты затруднялись ответить и для них мы передавали "дополнительный" материал в виде "шпаргалок", если им было что-то не очень понятно.

   С тех пор у меня осталось не так много материалов, но записная книжка, в которой есть "схема сдачи экзамена по "Истории КПСС", к счастью, сохранилась, со всеми фамилиями.

   Почему-то для курсантов среднего военного училища "История КПСС" была каким-то трудным предметом. Это было и в среднем военном училище, это же самое повторилось и, когда я учился уже в высшем учебном заведении. Там система сдачи экзаменов была уже другая, более зрелая, но всё равно, многие слушатели боялись экзамена по "Истории КПСС", особенно те, кто учился на "отлично". То ли считали этот предмет не таким важным в техническом и инженерном училищах, то ли не знали, где применить этот материал, но, как ни странно, "История КПСС", "Маркссистско-ленинская философия", "Партийно-политическая работа", - эти дисциплины были "камнем преткновения" для большей половины офицеров Советской Армии. Возможно, именно в этом причина "развала" Советской Армии и трудности создания российской армии, так как нет "цементирующей идеологии", которая бы скрепляла всю армию снизу доверху.

   Трудно и даже невозможно выполнять дело, в которое ты не веришь или веришь настолько слабо, что тебя можно легко переубедить, как это случилось в 90-е годы ХХ века. Многие идут в армию, в мирное время, в надежде заработать много денег, особо не утруждая себя, а как только в армии появляется составляющая риска, в военное время, то сразу "добровольная" составляющая резко падает, особенно среди гуманитарной части общества. Вот как-то не "показали" себя политработники в период развала СССР, когда "цементирующая" его часть, Вооружённые Силы, "посыпались" словно песок сквозь пальцы, а некоторые перешли на вражескую сторону, вместе с руководителями этих государств и даже периодически затевают войны с Россией, основой Советского Союза.

   
   Глава 143. Возвращение в другой мир.

   Первая экзаменационная сессия в училище пролетела незаметно и быстро. 28.01.1960 г. Первый зимний каникулярный отпуск. Летом будет настоящий отпуск, а это каникулы, 10-12 суток.
Этого момента мы с нетерпением ждали уже несколько недель и сейчас, получая проездные документы, мне ещё не верилось, что я собираюсь не в увольнение, а еду домой, в отпуск и буду отдыхать целых две недели.

   Выйдя за ворота КПП училища я по городу полетел, как на крыльях и уже через сорок минут был на станции "Лосево", откуда уходит мой пригородный поезд по маршруту "Харьков - Граково" до остановки "Дачи". В поезде узнал несколько человек из нашего посёлка, но поскольку я с ними не был знаком, то и общаться не было необходимости.

   Через сорок минут поезд уже подходил к платформе "Дачи" и я вместе с толпой пассажиров вышел на перрон, но он мне показался каким-то незнакомым, хотя здесь я не был всего полгода.

   Решил идти пешком, так как с собой у меня был только небольшой чемоданчик. В курсантской форме меня никто не узнавал, даже знакомые, тем более, что я немного отстал от всех и шёл рассматривая всё вокруг после полугодового отсутствия.

   До самого дома меня никто не узнал, да и я, если узнавал кого, то то не окликал, так как отвык уже обращаться с гражданскими, они мне казались какими-то неправильными и я ждал пока к ним привыкну. Очень уж их много было на улице, куда не посмотришь - везде гражданские.

   Дома были мама и бабушка, которые очень обрадовались моему приезду и начали домашнюю суету вокруг меня. Я заранее не писал о дне приезда, так как уже понимал, что это зависело не от меня, да и тревожить домашних ожиданием меня не хотелось. А так, вот приехал и все обрадовались. Ивана Александровича, моего отчима, дома ещё не было и я пока обо всём рассказывал маме и бабушке. Вечером приехал Иван Александрович и мы отмечали мой приезд всей семьёй.

   На второй день проснулся и думал, куда мне сегодня пойти, но так ничего не придумал конкретно.

   В отпуске как-то дико. Решил пока ходить в курсантской форме, даже не хочется переодеваться, как-то привык. Да и узнают меня меньше в форме. Вышел из дома побродить по посёлку и у дома встретил Андрея Степановича, отца Татьяны, он откуда-то возвращался. Поздоровались. Он спросил меня, как мои дела и я ответил, что всё нормально, но разговор получался какой-то односложный из-за моей скованности. Тогда Андрей Степанович начал рассказывать, что Татьяна, он говорил "наша Таня", учится, то ли на вечернем факультете, то ли на подготовительном, в политехническом институте. Но поскольку я вопросов не задавал, то наш разговор иссяк, после чего мы распрощались.

   После этой встречи, я пошёл сначала в библиотеку, а затем в школу, в класс, где я в прошлом году был пионервожатым. Ребята встретили меня хорошо, расспрашивали, но когда я рассказывал, как интересно учиться в училище, то ни у кого глаза не заблестели интересом, как это было у меня, когда я слушал рассказы о самолётах нашего учителя по черчению, Владимира Алексеевича Мишина, который тогда только уволился из армии.

   На следующий день мне надо было ехать в Чугуев, чтобы стать на временный учёт в комендатуре гарнизона или в военкомате. В автобусе встретил Татьяну, хотел протиснуться к ней, но она это заметила и быстро перешла в другой конец автобуса. Идея просто поговорить с ней у меня как-то пропала сама собой. Не знаю, сказал ей отец, что мы с ним беседовали или нет, но это теперь было не так и важно, всё равно родители почему-то её выбор относительно меня раньше не одобряли. После этого случая я решил, что Татьяна, это - моё прошлое и не надо ей обо мне напоминать, я это и не пытался.

   Ещё через несколько дней, мне стало уже скучно среди людей в посёлке и я уже от скуки несколько раз спускался к реке, бродил по знакомым местам детства, когда воспоминания накатывали на каждой знакомой улице и каждого знакомого дома и дерева.

   Гуляя по тцентральной улице Кирова, вдруг неожиданно встретил Ваню Повилицу. Мы, разумеется, оба обрадовались этой встрече, он тоже маялся от одиночества. Зашли в магазин, купили бутылочку "Московской, особой", какой разговор без рюмки, и пошли к нему домой.

   Дома у Вани никого не было и, приготовив на скорую руку закуску, мы между тостами начали вспоминать нашу школу и рассказывать каждый о себе. Ваня учился в лесотехническом техникуме в г. Кочеток, вблизи Чугуева и тоже был на каникулах. Так мы сидели с ним и вспоминали довольно долго, но мне пора было идти домой и мы распрощались.

   Когда пришёл домой, то мама сразу увидела, что я сильно навеселе и начала спрашивать, где это я праздновал и с кем. Я рассказал о встрече с Ваней Повилицей и она успокоилась, но взяла с меня слово, что больше я ни с кем и до конца отпуска отмечать ничего не буду. Она сказала:

   - А то ты здесь привыкнешь, втянешься и в городе тебя будет тянуть отмечать все события с друзьями.

   Я пообещал , что больше не буду участвовать  в застольях, а про себя подумал, что мама права, ведь я к ней приехал, а не праздновать свой отпуск.

   Далее, каждый день я заходил в библиотеку, иногда в школу, встречался с кем-нибудь из учителей и всё пытался как-то связаться с Тамарой, но она в это время не приезжала  из Харькова Я не знаю, специально она это делала или у неё не было возможности, хотя она знала, что я в это время в отпуске. Очевидно, она не могла смириться с тем, что я вопреки её советам поступил в военное училище, а не в институт или хотя бы в техникум. Почему-то ей не нравилось, что я выбрал специальность военного техника, так как у неё были предубеждения против военных. А отпуск мой продолжался и я его проводил в гордом одиночестве. 


Глава 144. Родственная душа.

   В один из дней отпуска, сделал несколько фотографий, сфотографировал меня Борис, мой знакомый ещё со школы.

   Теперь я часто встречаюсь с Нелей. Как-то непривычно встречаться со своей одноклассницей снова. И уже не как с одноклассницей, а как с девчонкой, точнее, девушкой. Да и получилась первая встреча случайно. Я с Нелей не встречался с того времени, как мы сдавали экзамены в ВУЗы. Так, видел её иногда, издалека. В классе мы очень близкими друзьями не были, хотя симпатизировали друг другу. Тем более, что все в классе считали, что я дружу с Татьяной, хотя и не понимали такой дружбы. Так мы с Нелей и окончили школу, с симпатиями, но без всяких откровений. А затем она работала в Харькове и только по выходным приезжала домой, а я всё время был в нашем посёлке. Просто мы не пересекались, а я как-то стеснялся просто зайти в гости, тем более, что её мама работала в библиотеке, где я составлял каталог.

   А тут я фотографируюсь около их дома, на фоне стены, смотрю мимо проходит Клавдия Михайловна, Нелина мама. Прошла мимо и не узнала меня в форме. Я поздоровался:   

   —  Здравствуйте, Клавдия Михайловна, —  она от неожиданности остановилась и смотрит на меня.

   —  Лёня, это ты?

   —  Конечно, я. Как там Неля?

   —  Работает, учится. Она сейчас дома. Заходи, сам увидишь.

   —  Спасибо, я сейчас.

   Я быстро попрощался с Борисом и пошёл к Неле домой, чуть поотдаль за Нелиной мамой. Дома у Нели я ни разу не был, но отступать было некуда, сам напросился.

   Когда я вошёл в подъезд, на третьем этаже хлопнула дверь квартиры, где жила Неля. Я быстро взбежал по лестнице и постучал в дверь. За дверью Клавдия Михайловна громко сказала:

   —  Неля! К тебе Лёня пришёл.  —  и дверь открылась.

   Я вошёл в квартиру, остановился у двери и стал ждать. Через несколько секунд в  двери показалась раскрасневшаяся и несколько смущённая Неля. Сняв шинель, я вошёл в комнату и Неля предложила садиться. Мне было неудобно, что так неожиданно свалился, как снег на голову. Неля начала меня сразу расспрашивать, как там в училище и я подробно рассказывал, как проходит моя служба. Но скоро вопросы иссякли, а у меня тоже рассказ застопорился и я чувствовал себя в квартире как-то скованно, поэтому предложил прогуляться по посёлку. Неля согласилась. Когда вышли на улицу, я уже оправился от неловкости и мы стали вспоминать наши школьные времена и кто где сейчас из одноклассников.

   Гуляли очень долго, но холода не чувствовали. В посёлке всё-таки оказалась, хотя и единственная, но родственная мне душа и мне от этой мысли стало как-то уютней.

   В разговорах мы перескакивали с одной темы на другую, ходили, вспоминая сначала о старших классах, а затем перешли уже о разных смешных случаях из нашей школьной жизни. Но постепенно мы начали замерзать и я проводил Нелю домой. Договорились встретиться через день, так как на следующий день Неле надо было ехать на работу. Уже дома я посчитал, что до окончания отпуска встретиться с Нелей я могу ещё три раза.

   Через день мы снова встретились с Нелей и весь вечер проговорили, договорились, что будем обмениваться письмами и, что интересное могу написать я, а, что интересное будет сообщать мне Неля. Посчитали, что полтора года мы вообще не общались, но вот встретились через полтора года и как будто вчера был выпускной вечер. Даже как-то интересно стало, выглядим мы по другому, рассуждаем совсем по другому и узнали мы за это время столько, сколько мы не могли узнать за такое же время в школе.

   Неля сразу же рассказала мне, какие у неё новые друзья и я рассказал ей о своих новых друзьях. Как только мы начали говорить о наших друзьях, мы поняли, что мы за эти полтора года совсем не изменились и перестали ощущать неловкость от такого длительного перерыва в общении.

 
   Глава 145. Погружаюсь в училищную жизнь.

   Заканчивается зимний каникулярный отпуск. Это был первый отпуск, когда я мог поехать домой в форме. Ехать мне домой около трёх часов. 7 февраля я прибыл в училище. Всё. Отпуск окончен. Как всё неожиданно. Кажется знал, что поеду в отпуск, а всё-таки неожиданно. И уехал тоже, кажется, неожиданно. Хотя это всё кажется.

   Как только приехал, сразу написал письмо Неле, затем домой, а тогда Томке. Интересно, почему я написал первой Неле, а затем Тамаре? Наверное, потому, что за весь отпуск Тамара так и не нашла времени, чтобы со мной встретиться. Это как-то странно. До сих пор сам не пойму. Но странного от этого ничего не произойдёт, т.к. в первое же увольнение я буду у Томки, да и Неля должна же сказать ей, если увидит, а Иван то обязательно скажет. Да, вот и писать нечего. Вчера, на английском, между прочим, все развеселились, когда Валера Карабутов отвечал на вопрос преподавателя, как он провел отпуск. Начал он с того, что на вокзале его встречала девушка. Посыпались шутки:

    —  Жена. Жена и двое детей!  — и так далее.

   Сегодня наши ребята ушли в караул, а нам с Вадимом Андрусенко опять дали делать стенд. Сейчас я весь вымазан в краске. Был в библиотеке, навырезывал картинок из старых журналов. В парикмахерскую тоже ходил за журналами, хотя и не надо было подстригаться, но я всё-таки подстригся и навырезывал картинок для стенда из журналов «Советский воин», они у них там на столе лежали.

   Осталось нас во взводе мало и никакого «Отбоя» и «Подъёма» у нас сегодня не существует. Сами себе командиры. Хожу по роте небритый. Самому даже страшно. Что-то болит спина. Наверное, опять что-нибудь прицепилось. Не везет мне.
Интересно, когда прочтёт Неля дневник, что она скажет. Всё-таки любопытно, какую она рецензию пришлёт и ответ на моё письмо. Ведь в последний наш разговор в голове у неё было не совсем ясно и она просто была немного, ну как выразиться, откровенна.
 
   И всё-таки, что она мне так и не сказала, я так и не могу догадаться, даже приблизительно. Неужели ей хотелось сказать, но она просто сдерживала себя, т.к. до десяти она не желала говорить. Но посмотрим, как она выполнит своё обещание написать об этом. Нужно написать письмо и Ивану. Сдавал он в понедельник экзамен или нет. Наверное, упрямец, не сдавал, а напрасно.

   Но меня всё время беспокоит то, что я приходил домой в два, а то и три часа и мама волновалась, что меня долго нет. Но ведь это по старой традиции: сначала провожаем всех, а затем я провожаю и иду домой. И я всегда уходил домой последним. Но видно я что-то не полностью пишу. Очевидно рассчитываю, что эти записи кто-нибудь будет читать. Возможно. Здесь, возможно.
 
   Да, завтра, наверное, не идём на занятия, а жаль. Ребята ведь сегодня были в карауле, а мы «валяли дурака». Хотя кое-что сделали, но дел – непочатый край. Как мне надоело заниматься этими плакатами и стендами, иметь дело с красками и бумагой. Как будто мне мало того, что пишу конспекты.
 
   Да, всё-таки ответа от Нели я жду с нетерпением, но ничего странного в этом не нахожу. Нет. С ней я останусь в тех отношениях, в каких мы были, не стоит сближать наши отношения, потому что, как только наши отношения начинают сближаться, так и мы обязательно с ней ссоримся, а этого я меньше всего хочу, потому что только там я могу отвести душу. Да, только там или у Ивана.

   Сегодня уже 10 февраля 1960 года, четвёртый день после отпуска. Я на занятиях, хотя майор Шендеровский может забрать с занятий продолжать делать стенд, но ничего страшного, это вводное занятие. Сейчас тренировка, но ребята почти все пишут письма, надо и себе написать, а то я Ване так и не написал за вчерашний день. Что за чушь, всё время мне в голову лезет это письмо Неле. Или быть может потому что это первое письмо, никак не пойму. Интересно, зачем Неля спрашивала у меня тогда о Татьяне? Забота о человеке? Или просто из-за любопытства. Наверное – второе. Лучше бы второе. Сегодня надо будет написать Ване. А вообще, я наверное сейчас и начну.

   Написал Ване письмо, не пошли на самоподготовку, делали стенд, а завтра при контрольном опросе могут вызвать. Голова болит ужасно, наверное опять заболел, грипп ходит. Сейчас «Отбой», а мы с Вавиловым из 34 к/о сидим в подвальной комнате и выпиливаем буквы для заголовка на стенд.
 
   От отпуска отходим постепенно. В расписании уже появляются специальные дисциплины и становится более интересно. Нам начинают рассказывать, каких специалистов из нас готовят и где мы будем служить. Это очень интересно, мы растём у себя на глазах.

   
   Глава 146. Неудобный гость.

   После отпуска всё сразу так закрутилось, что я никак не мог выбраться в увольнение. Сначала нас как самых молодых, всё-таки первый курс, начали посылать в караул. А поскольку, сразу было несколько караулов, в том числе и гарнизонный, то я тоже несколько раз ходил в караул на учебный аэродром. Затем надо было срочно заканчивать переоформление Ленинской комнаты, она нам досталась от предыдущего выпуска, а какая-то комиссия указала, чтобы была отражена жизнь нашего курса и это всё художественное и фото оформление легло на мои плечи, точнее за моё личное время, в том числе и в выходные, когда разрешали увольнение в город.

   Не успел я разделаться с Ленинской комнатой, как начались тренировки к параду, формирование шеренг и парадных коробок, а поскольку мой рост подходил только для первой шеренги, то меня и командир роты не мог освободить. Вот так я и завис со своими увольнительными. А выпрашивать я не привык, сказали надо, значит, надо. Это армейское правило я уже усвоил хорошо.   

   Но вот всё утряслось, даже на тренировки к параду я нашёл себе дублёра, с условием, что на параде буду идти я. Как и планировал, я в первое же увольнение в город решил идти в гости к Тамаре, тем более, что она ленится писать письма. Вторая причина та, что во время моего зимнего каникулярного отпуска, Тамара не выкроила времени, чтобы встретиться, хотя и приезжала домой.

   К этому времени наступили довольно тёплые дни с хорошей погодой и я решил  преподнести сюрприз Тамаре, заявившись к ней в заводское общежитие. Я конечно не думал, что мне будут все очень рады, но на какое-то положительное впечатление я надеялся. Более того, с Тамарой я не виделся семь месяцев и общался с ней только в письмах. С учётом того, что с Нелей я не виделся полтора года и даже не переписывался, а встретились тепло, по дружески, то я надеялся, что и Тамара поймёт мою ситуацию, тем более она тоже не смогла найти время встретиться во время моих каникул.

   Вот я и рванулся в гости, как на амбразуру, радуясь, что вырвался в увольнение. Ехать надо было через весь город. У меня был только адрес, который я взял с конверта письма. Улицу нашёл быстро, а вот дом, который был на самом видном месте, он был без номера, но с табличкой общежитие, на которую я не обратил внимание. В конце концов разобрался. Даже комнату нашёл. Но что так меня встретят не ожидал. Сюрприз получился классический:

   — Не ждали!

   Когда я постучал, дверь открыла одна из подруг, точнее, соседок по комнате. Увидев меня в форме, застыла в дверях, не говоря ни слова.

   По одежде было видно, что ждут гостей, но, увидев меня, впала в какой-то ступор. Так как пауза с открытой дверью затянулась, из комнаты раздался голос:

    — Кто там?

   И я в это время подал голос:

    — А Тамара здесь живёт?

   Мне девушка ответила:

    — Да-а-а... и далее, растеряно:

    - Тамара, тебя.

   Дальше все пришли в движение, меня пригласили в комнату, я познакомился с двумя соседками, Тамара оделась и мы вышли на улицу. Тамара говорила, что они куда-то собрались идти, но пока задержались. Я извинился и сказал, что ненадолго, задерживать её не буду, а просто зашёл на несколько минут в гости, хотя это было не так. Но как-то надо было выходить из этого дурацкого положения. На протяжении получаса, пока мы шли в сторону трамвая, я несколько раз извинился, что нарушил их планы и сказал, что я тороплюсь. Тамара как-то сразу повеселела, а я попросил меня проводить до остановки, а то я здесь не очень ориентируюсь. Она согласилась проводить меня, затем мы попрощались, впопыхах не договариваясь о следующей встрече, подошёл трамвай, я вскочил в него, хлопнули двери, я жестом попрощался с Тамарой и трамвай помчал меня в сторону центра.

   И только теперь я начал прокручивать в памяти, что же произошло. Мысли как-то путались, я мог думать что угодно, но, что меня не ждали или, что ждали не меня, это я почувствовал.

    — Ну и ладно! — подумал я и как-то быстро успокоился, почувствовав себя уставшим.


   Глава 147. Весенне-летняя эйфория.

   Весна. Мы тренируемся к параду и это занимает у нас много времени, а тренировки стоят на втором месте после занятий. Кто плохо ходит строевым шагом, тех даже снимают с самоподготовки и организовывают дополнительные тренировки. Сначала тренировки проходят на плацу. Целый месяц. Затем несколько тренировок на центральной площади города. Затем генеральная тренировка и только после этого, прохождение парадным строем на параде.

   Тренировки, тренировки и вдруг, раз и парад. А перед парадом попали под небольшой дождь. Успели даже сфотографироваться перед парадом.

   После парада был в увольнении на сутки и поехал домой. Зашёл к Неле. Немного прогулялись в сторону реки и по её берегу. Но ей тоже надо было побыть с родителями и мы вскоре расстались. С утра вместе поехали в город.

   После праздников наступили трудовые будни и надо было интенсивно навёрстывать пропущенные занятия, так как скоро экзамены. А тут ещё одна неприятность. Где-то простудился и проявился гидроденит, очень болезненное состояние, где-то уже третья операция и освобождения от занятий не дают, только от физических нагрузок. Из-за этого завалил экзамен по термодинамике, попался билет по расчёту расширения газа в турбине и я что-то там напутал. Подполковник Неспела, преподаватель, сказал, что я недоработал и сказал, чтобы я через два дня приходил на пересдачу. Через два дня я пересдал экзамен.

   С остальными экзаменами справился хорошо и готов уже был уехать в отпуск, но командир учебной группы решил распределить работы и наряды по справедливости и кому ехать в отпуск далеко, уезжает первым, а кому — рядом, уезжает позже, кто живёт рядом с училищем, уезжает вообще через день. Возмущались, но согласились, что так справедливо. Целый день убирали помещения, сдавали часть вещей на склад, убирали а к вечеру можно было ехать домой, но было уже поздно и решил ехать с утра, но отпуск уже начался.


    Глава 148. Когда дарят подарок, он может оказаться талисманом.

   У меня уже было всё прекрасно, но что-то не давало мне покоя. Когда у меня было свободное время и хорошее настроение, я  над этим задумывался , но в голову лезла разная чепуха и мне трудно было сосредоточиться. Мне всё время не давал покоя этот мой мифический долг по талисману, он тяготил меня, как будто я был заранее в чём-то виноват, как будто я знал что-то и не предупредил кого-то.

   Иногда я ругал себя за малодушие, за неумение отыскать слова для Татьяны, чтобы раз и навсегда разрешить эту мою навязчивую проблему с талисманом. Мне не хотелось, чтобы Татьяна пострадала, если вдруг эта притча о талисмане любви жизнеспособна. Но сделать что-то у меня никак не получалось, так как Татьяна всё больше капризничала и отдалялась от меня, её всё труднее было заставить или уговорить внимательно меня выслушать. Да и сам я на неё всё больше обижался и даже злился, что и мне не давало возможности убедить более хладнокровно.

   Размышляя обо всём этом, я вдруг вспомнил нечаянно подслушанный разговор Татьяны и Луизы, после вручения нам выпускных фотографий. Почему-то меня всегда выбивают из колеи чужие тайны и случайно подслушанные разговоры.

   Но получилось так, как получилось. Григорий Алексеевич Мишин, учитель физкультуры, был ещё и школьным фотографом. Он-то и делал нам общую выпускную фотографию, где расположил в самом низу этой общей фотографии наши с Нелей маленькие фотографии. Мы с ней удивились, что именно нас разместили внизу, да ещё рядом, как бы отдельно от всего класса.

   И вот во время вручения этих фотографий, я вышел из класса и остановился за приоткрытой дверью, а внутри класса, недалеко от двери, стояли Татьяна и Луиза и я невольно подслушал их разговор.

   Луиза полушутя спросила Татьяну:

    — Тебе не обидно, что Лёшка с Вовьянко отдельно от всех внизу поместили, как будто они самые дружные?

   На что Татьяна ответила ей:

    — Да я не в обиде, пускай она его забирает, если хочет. Скучно с ним, — и они обе засмеялись.

   Чувствуя, что они направляются к двери, мне стало неудобно за случайно подслушанный разговор и я зашёл в соседний класс, где был химкабинет и подождал пока они ушли.

   Вспомнив этот случай, я воспринял это теперь так, что меня подарили, как талисман. И всё это делает Татьяна, раздаривает всем талисманы.

   Конечно, сначала я обиделся:

    — Подумаешь, меценатка! Раздаривает всем подарки в виде меня и ещё такая довольная от своей щедрости.

   Этот разговор я сначала долго не мог забыть, но затем вспоминал всё реже и реже, пока этот момент совсем не забылся.

   Даже, когда мы с Нелей ездили сдавать документы в Харьков для поступления, а затем, когда я её не встречал почти два года после школы, я этот разговор двух подруг не вспоминал.

   Вспомнил об этом разговоре, когда меня замучила совесть, что я ничего не рассказал Татьяне о талисмане, во время ещё нашей дружбы и она не зная об этом  в виде талисмана подарила меня Неле. Конечно, это всё мои сомнения и домыслы, но такие мысли всё время возвращались ко мне и успокаивали мою совесть тем, что Татьяна виновата сама, что я не могу возвратить ей талисман.

   Вот с этого момента во мне что-то перевернулась, я снова возмутился тем, что меня подарили, как какого-то котёнка и я теперь никому ничего не должен. Вот только что делать, если притча про талисман любви как-то подсознательно действует. Да и другой момент меня, в нашем треугольнике: я, Татьяна, Юля — настораживал.Это тот факт, что когда-то мы с Юлей как бы поспорили, кто из нас раньше будет дружить с Татьяной. Сам спор был глупостью, но так, очевидно, считал только я. А Юля к этому относился очень серьёзно, так как он не любил проигрывать и после того, как мы начали с Татьяной встречаться, он начал прилагать все усилия, чтобы это прекратилось и Татьяна пошла у него на поводу.

   Я не знаю, что Юля говорил обо мне ряду ребят с нашего класса, но я знаю, что говорил, и у меня с ними на протяжение девятого и десятого классов были весьма натянутые отношения. Ничего я не знал и о том, что он обо мне говорил Татьяне, но он говорил, тогда я не считал себя такой личностью, о которой надо было разговаривать при встречах и свиданиях. Мы же с Татьяной не разговаривали о Юле, когда встречались. Да и вообще мы ни кого из одноклассников не обсуждали при наших встречах, так как мы их могли за вечер встретить несколько раз при наших прогулках и это считалось нормальным. С теми, с кем встречались, мы перебрасывались несколькими фразами и снова расходились.

   Надо сказать, что до нас с Татьяной, никто не ходил вечерами парами по улицам, даже старшеклассники. Это мы, с ней, оказались такими храбрыми, что вызывающе прогуливались на виду у всех и то, хотя Татьяна часто старалась увести нас с освещённой части улицы на теневую сторону. Возможно её родители, когда видели нас вместе, что-то говорили ей и она на это реагировала. В этом отношении я был более независимым, да и исповедовал более нигилистические взгляды на обывательские взгляды в посёлке. Очевидно, глядя на нас, и ребята из других классов, старше и младше нас, тоже начали появляться парами, девочки с мальчиками. Например, из младшего класса, мы часто встречали Светлану Крессову с Валерой Усиком.

   И несмотря на то, что у Татьяны очень часто менялось настроение, а я не понимал, что она хочет, я уже привык, к ней и меня не очень беспокоило её отсутствие по два-три вечера на наших встречах. Когда она не приходила, то я делал по два-три круга на нашем маршруте с другими одноклассниками в разношёрстной толпе и шёл домой. Дома у меня всегда была хорошая книга, которая меня обычно отвлекала от всяких мыслей о нас с Татьяной и я проглатывал страницу за страницей.

   Возможно, иногда я и был для Татьяны скучным, но это зависело только от неё, так как я чаще всего подчинялся её капризам, которые появлялись, как из рога изобилия и никогда не иссякали.

   Одно мне не нравилось в характере Татьяны, она ко всем относилась свысока, даже к своим подругам. А если сказать точнее, то у неё не было близких подруг. Она как-то осторожно к этому относилась. Меня она тоже не считала близким другом. Просто, сначала ей одной в классе было скучно и она в это время воспользовалась моим дружеским к ней отношением. Я, конечно, был не против. И однажды я написал даже стихи по этому поводу.

                Я сегодня — ничей.

   Нет, не надо так много речей,
   Всё равно я тебе не поверю.
   Я был твой, а сегодня — ничей,
   Пред, тобою закрытою, дверью.

   Ты не хочешь меня понимать
   И простить ты не можешь чего-то.
   Так зачем же тогда отнимать,
   Мне сегодня тебя у кого-то.

   Мне с тобой было так хорошо,
   Было просто легко, отчего-то.
   Но всё это в былое ушло, 
   А любить больше тень неохота.

   Эти стихи я не только посвятил Татьяне, но и прочитал ей эти строки. Правда, читал я их вразнобой, разные строки в разное время и она даже спросила:

    — Чьи это стихи? — что для меня было неожиданным и я, как-то скомкано, сказал:

    — Да, одного начинающего поэта, который печатается в журнале «Юность», — и сразу притих, думал, что она начнёт расспрашивать более подробно.

   Вот такой я был. То ли стеснительный, то ли не очень смелый, хотя и трусом не был. Отважился же прочитать ей свои стихи, а признаться, что это мои стихи — смелости не хватило. Да я особенно и не хвастался, что пишу стихи, кроме Вани Подопригоры никто об этом не знал. Знали, что я веду дневник и охотились за ним, а про стихи не знали. Уже, когда встречался с Нелей, то иногда вкраплял в свои письма и свои стихи. Да и стихов-то у меня тогда было три-четыре десятка, писал только для души и от избытка эмоций.

   Да и начал понимать, что теряю Татьяну, не понимая причины этой постепенной потери, но и был уверен, что ни чужими, ни своими стихами я её вернуть не могу. Если человека не можешь вернуть своим отношением к нему, своей преданностью, своим взглядом и даже своим молчанием в её присутствие, то больше никакими силами её удержать невозможно.

   Да и она уже делала всё больше и больше всего, чтобы я не пытался её удержать. Это, как удерживать лодку в бурном потоке посредством гнилого каната у которого рвутся прядь за прядью и надеяться на положительный исход уже нельзя. Гнилой канат — плохой талисман.


   Глава 149. Предел недоверия. Так всем будет лучше.

   Мне уже двадцать лет, у меня оказалось много друзей, среди них несколько девушек и как-то неудобно уже становится не выказывать кому-то предпочтения. Да, Татьяна уже ясно дала понять или мне так кажется, что на неё я не могу рассчитывать на отношения больше, чем дружеские и то навряд ли. Но остаются Тамара и Неля. Я с ними переписываюсь, но это не преступление, но всё равно надо как-то определяться, даже в том, с кем я буду проводить летний отпуск. Дело в том, что Тамару активно настраивают против меня её подруги с работы, которые когда-то меня не очень хорошо приняли. Тогда я им очень не понравился. Очевидно, что пришёл к ним без подарков, а они уже для кого-то накрыли стол. Так что с Тамарой надо будет решать, остаётся она такой же противницей моей учёбы в училище или возможно смирится.

   У Нели там на работе тоже кто-то есть, Ваня что-то говорил про какого-то парня, очень грамотного, который всё обо всём знает. Я ведь не могу девочкам запретить встречаться с их друзьями по работе, соседями, друзьями подруг и вообще с их хорошими знакомыми. Тем более, что у нас нет друг перед другом пока никаких обязательств и неизвестно будут ли. А то возможно получится, как и с Татьяной, когда я что-то вообразил себе, а у неё, как выясняется, появляются всё новые и новые планы и я чувствую себя совершенно лишним. Да и родители её от меня совсем не в восторге.

   Так получилось, что с самого начала отпуска я встретил Тамару. Мы, на удивление, не начали с упрёков, как всегда, а говорили довольно серьёзно и Тамара снова начала с того, что ей не очень нравится то место, где я сегодня обучаюсь. А что я мог сказать, если я закончил только один курс училища. У меня совершенно не хватало аргументов, тем более для человека, который уже самостоятельно работал. Ну не было у меня веских аргументов для возражения. А когда я начинал рассказывать, что через год я уже буду конкретно знать, чем я буду заниматься, а через два года буду знать, где я буду служить.

   Тот факт, что придётся куда-то уезжать из областного города, ещё больше её настораживал и к этому она была совсем не готова. Так мы в первые два вечера так ни о чём и не договорились, но я уже понял, что подруги её совсем подготовили, что придётся два года ждать, а затем ехать в какую-нибудь Тмутаракань, к чему она не была готова.

   А я не был готов к другим вариантам, ну не мог же я, отучившись год в училище, по специальности, о которой я мечтал, бросить всё и идти дослуживать в армию, а затем снова начинать поиски  «смысла жизни». Я и так потерял год в этих поисках и теперь, когда всё наладилось, снова рисковать не хотелось. Об этом я думал, но говорить об это не хотелось, так как получалось, что я выбираю между ней, Тамарой, и своим спокойствием или благополучием. Так мне казалось. Но вопрос ставился ребром: или я соглашаюсь с Тамарой, или мы расстаёмся.

   Наступил момент решающей встречи. С одной стороны, всё было сказано, с другой — каждый из нас не знал, что ещё можно сказать. И вдруг прорвало, мы начали говорить одновременно, но не перебивая друг друга и как-то тихо, смирившись с тем, что мы не то, чтобы расстаёмся, но вместе уже быть не можем. И мы начали расставлять точки в наших отношениях. Но грубых слов и упрёков не было, только в конце Тамара не выдержала, расплакалась, я начал утешать её и так было несколько раз: перестанет и снова расплачется. Наконец, всё было сказано, расстаёмся мы мирно, как будет дальше мы не знаем, но о следующей встрече не договаривались и разрешила проводить себя только до середины обычного пути, где мы остановились, подумав, поцеловались и она пошла дальше, не оглядываясь,а я стоял и смотрел ей вслед, пека она не скрылась за поворотом.

   Настроение было хуже некуда. Была какая-то пустота. Я медленно шёл домой, не понимая, куда я иду. Дома тоже ни с кем не хотелось разговаривать, но все уже спали и я стараясь не шуметь, прошёл к себе и сразу уснул, устав от калейдоскопа событий этого дня.


   Глава 150. Даже не "третий лишний".

   Да, я начал первый встречаться Татьяной. Почему и как это случилось, я и сам не знаю. Мне в то время казалось, что у наших мальчишек было такое предубеждение против дружбы с девчонками. Но я не так давно приехал из села, а у нас было так заведено, где живёшь - с теми и дружишь. А мальчишки это или девчонки, не так важно. А на моём краю села было больше девчонок и мы вместе играли, вместе ходили в школу, ходили в лес за грибами и ягодами. Да и в деревне у нас было принято, что соседи, это или злейшие враги, или родственники.

   В то же время, с Татьяной я не понимал, принимает она меня всерьёз, как друга или нет, по той причине, что другие мальчишки с ней стесняются дружить, тем более, встречаться после уроков.

   Это я значительно позже понял, что факт моих первых встреч с Татьяной,ничего не значил. Она всё это время искала мне замену и только я, влюблённый мальчишка, не замечал. Точнее, я даже не предполагал, что, человек, который со мной дружит, вынашивает мысли, чтобы от меня уйти и уйти именно так, чтобы обвинить в этом меня. Мне это и в голову не приходило.

   Я приходил к школе, где её семья временно жила, встречал её, после этого мы бродили по улицам вдвоём или примыкали к какой-нибудь группе наших одноклассников. К группе, которая первой встречалась нам по пути.

   Сначала я предполагал, что для Татьяны не так важно, какая это группа, но затем она всё чаще выбирала группу, где находились определённые люди, с которыми она, затем, всё время общалась, забывая про меня. Иногда она с ними уходила даже домой, если мне надо было задержаться с другими ребятами.

   Она начала уходить с группой, где обязательно был Володя Андрус из параллельного класса. Володя был симпатичным, этаким "рубахой-парнем", что ему придавала ещё тельняшка, одетая под костюм или курточку. Прямо "матрос из Кронштадта".

   И уже через месяц-полтора, Татьяна с Володей встречались отдельно от нас и проводили вечера вместе. Но почему-то это продлилось недолго, даже меньше, чем она за это время встречалась со мной и она снова, как ни в чём не бывало, начала примыкать к группам нашего класса, где был и я. Мне казалось, что у нас всё восстановилось, хотя после встреч с Володей Андрусом, она закрылась и уже была не той откровенной Татьяной, как раньше, болтающей, что попало. И почему-то она болезненно реагировала, если встречала меня в компаниях с Володей, хотя с ним я дружил с момента, когда наша семья переехала в этот район посёлка, как у нас говорили "на Сахалин". И ссориться с Володей из-за какой-то девчонки, даже, если она мне нравиться, я не хотел. Просто не было причины для ссоры, не силой же он утаскивал с собой Татьяну.

   Надо признаться честно, что я тогда был настолько влюблён в неё, что даже не думал искать замену Татьяне, как другу. Да, считал я, у неё там в голове "разные тараканы", как у взбалмошной девчонки и она до этого выкидывала мне разные "кренделя", типа: хочу дружу с тобой, а хочу - не дружу, это моё дело. И к этому я, к сожалению, привык. Не встречаемся неделю и опять она выходит на встречу, зная, что я её жду. И так было периодически, а я всё это терпел. Просто, у меня не было для неё замены: ни в нашем , ни в других классах, хотя девочек, к которым я хорошо относился , было много. Да и привык я уже к ней, к Татьяне, такой ершистой и неуправляемой.

   А тут для меня новая "вводная" с её стороны. Когда мы перешли в девятый класс, Таня, ничего не говоря мне, пересаживается за парту к Юле Иошту, к тому, кто всё время грозился, что он отобьёт у меня Татьяну. Мне казалось, что он уже смирился с тем, что мы дружим с Татьяной, да и о встречах её с Володей Андрусом знал, но ничего не высказывал до сих пор, да и причин не было. Подумаешь, детская дружба. Всё может меняться на следующий день.

   Но меня наказать Татьяна решила основательно и только за то, что я не внял её просьбам, "не иметь никаких дел" (она так и выразилась) с Нелей Вовьянко. А я, в это время, и не думал "иметь дела" с Нелей Вовьянко, за исключением, что был хорошо знаком с её мамой, Клавдией Михайловной, которая работала в библиотеке Завкома ГЭС-2, где я помогал составлять каталог. А с Нелей мы по дружески общались ещё с тех времён, когда я помогал в учёбе Инне Левченко, которая сломала зимой ногу и не ходила в школу. И какая может быть связь в том, что там, где я часто бываю, в библиотеке, работает мама нашей ученицы, работает простым библиотекарем.

   В то же время, в библиотеке, ни Нелина мама, ни я, никогда не обсуждали то, что происходило у нас в классе, так как на этот счёт у нас, у каждого, было своё мнение. Тем более, что Нелин папа работал в нашей школе завучем. Ну и что здесь такого? А Танин папа, Андрей Степанович, преподавал в нашем классе зоологию. Так что, мне теперь и в школу нельзя ходить?

   Требования с Татьяниной стороны были какие-то абсурдные и я их жёстко отметал. Вот из-за этого у нас и начали трещать дружеские отношения. Раньше Татьяна сидела  за партой впереди меня, а мы с Анненковым Арнольдом, или Ноликом, сидели на следующей парте, то теперь она ушла за одну парту с Юлей, который сидел один на первой парте среднего ряда, так как у него были какие-то, небольшие проблемы со зрением и врачи ему не рекомендовали садиться далеко от доски.

   Вот так всё складывалось на начало учебного года, в девятом классе. Затем мы поехали в колхоз на целый месяц и эти проблемы там, на кукурузных полях, несколько поутихли. А вот когда приехали из колхоза, то через какое-то время Татьяна начала встречаться с Женей Колесниковым, семья которого жила в том же подъезде, где жила и семья Татьяны. Это было в том же доме, где жила и наша семья, но в другом подъезде.

   Я считал, что эти встречи были не серьёзными, просто так Татьяна дразнила Юлиана, а может и меня, как однажды высказался Женя.

   Но шло время и Таня начала встречаться с сыном нашего классного руководителя, Вилей, который учился в нашей школе, но на два класса старше. Для всех это было как-то неожиданно, а для меня, даже интересно. Я так понял, что встречи с Вилей были не очень серьёзными, просто ей было интересно быть на равных среди старшеклассников и "руководить" ими, как она "руководила" мной. Но её на это не надолго хватило и она снова переключилась на Юлиана и продолжала ему "вправлять мозги".               

   Правда, был ещё парень из нашего круга, из параллельного класса и наш сосед по дому, который был втянут в этот Татьянин любовный круговорот. Когда Татьяна ссорилась с Юлианом надолго, то она оказывалась "под крылом" живущего с нами по соседству, тихого и спокойного Валентина Бреславского. Очень уж хотела тётя Катя, мама Валентина, чтобы он подружился с Татьяной. Но этого так и не случилось в ближайшее время. Правда, когда (через несколько лет) Татьяна сильно рассорилась с Юлианом, то они  с Валентином пришли на нашу с Нелей свадьбу. Мы уже потеряли их из виду, после окончания школы прошло четыре года, но были рады их приходу.

   Вот такая "карусель завертелась". И в этой карусели мне уже, как "рядовому однокласснику" не было места. Я здесь был даже не "третьим лишним", а с таким числом "поклонников", понял, что не могу конкурировать и сразу после окончания школы начал сдавать позиции, а потом у меня образовалась своя "линия жизни", о которой можно будет узнать в дальнейшем.
         
 
   Глава 151. Пять лет ожидания, это очень много.

   Лето 1960 года. Исполняется пять лет, как я познакомился с Татьяной. Мы пытались с ней подружиться и даже дружили, мне так казалось, мы как будто или я пытался как будто, влюбиться. Зная характер и переменчивость настроения Тани, я не ставил точку в наших отношениях даже тогда, когда она на недели увлекалась чем-то или кем-то, затем она возвращалась, как ни в чём не бывало, судя по её поведению. И я снова надеялся, что она изменит своё решения. Зная, что Татьяна встречалась с Юлей, затем с Володей, а потом с Валентином или наоборот, я, зная её характер, не верил, что это надолго, да так оно и было, и был уверен, что она вернётся, если не ко мне, то в свой круг общения. Даже мои встречи с Тамарой и с Нелей были чисто дружеские, как и с другими одноклассницами, а позже, всё только отличалось количеством писем, отправляемых друг другу, а это уже зависело от потребности каждого писать письма.

   Если девочки пишут редко, значит они с кем-то встречаются и им не до переписки со мной. А если девочки ни с кем не встречаются, то они пишут часто и много, чтобы заполнить вакуум одиночества или дефицита общения. Тем более, что все с кем я состою в переписки знают с кем я переписываюсь.

   И Неля, и Тамара знали, что я ещё нахожусь под влиянием многолетних отношений с Татьяной и иногда с ней пересекаемся, живём-то в одном доме, я этого особо и не скрывал, и они даже иногда сочувствовали мне. Но с Татьяной я не учёл какого-то постороннего влияния: то ли подруг, то ли её родителей. Я бы понял, если бы мне сказали честно: знаешь, Лёшка, давай с тобою больше не говорить, что мы даже дружим, мы совершенно разные люди и ты плохой (хороший) человек и так далее. Так было бы честно. А пять лет быть в одном классе, жить в одном доме, менять вызывающе поклонников, зная, что я жду «да» или «нет», это мне было как-то не очень понятно. Теперь пришло моё время решать.

   Я никогда никому не врал, всё было у всех на виду, никому пока ничего не обещал, со всеми у меня были дружеские отношения. Из класса я ещё переписывался с бывшими соседями, двумя Раями, с которыми дружили ещё мои родители. Но там была очень вялая переписка, так как они учились в техникумах и писали мне, очевидно, когда ссорились со своими мальчишками, чтобы им досадить. Я это чувствовал и отвечал им тем же, писал изредка и без подробностей моей службы, так как их это не интересовало.

   Если с Тамарой мы объяснились и расстались хотя и на дружеских нотах, но с эмоциями, то с Татьяной было намного проще, так как мы оба уже считали, что у нас всё в прошлом или считали, что у нас с ней ничего не было, а только нам и окружению казалось, что между нами что-то было. Да и мне казалось, что она всегда чувствовала себя совершенно свободной, это только я придумывал себе какие-то обязательства перед ней. Да ещё этот мифический «талисман». Чувство у меня было какое-то, что мой «талисман» её не отпустит, во всяком случае до добра не доведёт. Но это уже её дело, я приложил столько усилий, чтобы ей растолковать смысл этого «талисмана», что сам поверил в его чудодейственную силу и всё время ждал, когда проснётся этот миф и воплотится в реальную жизнь, в настоящие чувства.

   Да и не встречал я Таню так давно, что постепенно она стиралась даже из моего воображения, как будто я водил ластиком по тем моментам, когда она возникает в моём воображении. И кажется, такие технологии забывчивости имеют право на существование. Они даже эффектны. Пять лет она периодически возникает перед глазами и ничего нельзя с этим поделать, а тут раз-раз, «потёр» ластиком и изображение сразу исчезает и исчезает надолго. Всё очень просто и удобно, как будто тебе помогает гипнотизёр. Прямо оригинальный жанр какой-то.

   Не знаю, как уж так получается, что за все разы моих увольнений, за зимние каникулы, я ни разу даже не встретил Татьяну, хотя наши родители живут в одном доме. Правда, несколько изменилось отношение её отца ко мне, иногда останавливает меня, расспрашивает, как служится. Но спрашивать о Татьяне мне было неудобно, зная его неодобрительное отношение к нашим с Татьяной встречам. Говорит, что Юра, старший брат Татьяны, собирается снова вернуться в армию. С мамой Тани я здоровался, соседи по дому всё-таки, но ни разу с ней не разговаривал. Вот в такой обстановке я приехал в свой первый летний отпуск.    


   Глава 152. Не пинайте щенков просто так

   Хотя, всё более или менее определилось и другой родственной души, кроме Нели, в посёлке для меня, к этому времени, не оказалось, что-то создавало дискомфорт. И то, что я жил в одном доме с Татьяной, и то, что наши непонятные многолетние отношения перемешанные и дружбой и размолвками - не давали мне покоя.

   Татьяна, в наших с ней отношениях, всегда считала себя главной, да и я этого особо не отрицал, так как бороться с ней за это первенство мне не очень хотелось, учитывая тот факт, что мне она нравилась. Нравилась именно за эту ребяческую борьбу за первенство в дружбе, среди двух равных. Да и разбиралась в нашей дружбе Татьяна, как мне казалось, лучше меня и я ей в этом полностью доверял.

   И что в итоге? Сначала она меня как-то испытывала, это я тоже принимал, затем она нашла способ меня наказывать по любому случаю, а затем - она это делала просто из интереса, а это уже было больше похоже на садизм.

   Да, я всё это терпел, но по другому не мог, я же ей доверял и доверял почти слепо, даже считал, что влюблён в неё, а уж тот факт, что она мне нравилась, всегда был виден у меня на лице. Но это чувство слепой влюблённости помноженный на её иногда изощрённый садизм, как-то не вязалось с тем, о чём я читал о любви в книгах и о чём смотрел в кино.

   Всё больше и больше мне казалось, что Таня была этакой хозяйкой, которая завела маленького щенка, каким я себя чувствовал иногда рядом с ней, когда она метала на меня громы, резким голосом, или молнии, почти злобным взглядом. Часто я даже не понимал, чем я мог перед ней провиниться, даже соблюдая все условности и договорённости, такие, какие хотела она.

   И чем я лучше их выполнял, тем большего она хотела, требуя от меня невозможного, как например, с кем мне дружить, а с кем мне не надо дружить, кого она предлагала считать хорошим, а кого она считать плохим. Ей почему-то не нравилось, что я много времени провожу в библиотеке.

   Вот так и получилось, что я почувствовал себя маленьким щенком на коротком поводке, которого хозяйка Татьяна не только не могла любить, но постепенно и терпеть не могла, лишь по той причине, что этот щенок ей надоедал, и ему надо было уделять немного внимания, а не пинать всё время ногой, когда плохое настроение.

   Это чувство у меня появлялось всё чаще и чаще, а когда тебя непрерывно пинают, то что остаётся делать? Да, не подходить близко.

   Так у Татьяны всё постепенно и получалось. Сначала, как радость, что такой щенок существует, тогда усталость от однообразия играться с одним и тем же щенком, да ещё и не всегда послушным. Затем наступило охлаждение и, наконец, можно пинать ногами при удобном случае. И я подумал:
 
   - Хорошо, что я в реальной жизни не щенок!

   Прошло какое-то время, почти пять лет и "щенок" среди себе подобных стал большим, красивым и умным псом и его теперь не так просто стало пнуть ногой, да и он не позволил бы это сделать, даже своей бывшей "хозяйке". Не знаю, какие чувства ко мне были у Татьяны, у бывшей моей "хозяйки", когда я казался себе щенком, но я уже давно не чувствовал себя таковым и это теперь всё казалось таким далёким.

   А сегодня у меня была цель в жизни, я хорошо знал механизм достижения этой цели и я шёл к этой цели напролом, признавая только тех, кто мне помогает в достижении этой цели или хотя бы сочувствует мне. Тех же, кто сомневается во мне, даже хорошо зная меня, а Татьяна должна была знать хорошо меня, я уже бескомпромиссно и жёстко привык отметать. Считал, что это надо делать даже в том случае, если были какие-то сомнения и им надо было посочувствовать или войти в их положение. Возможно, я ещё чего-то не понимаю, и до меня не доходит, как надо относиться к своим сторонникам и своим противникам при достижении поставленной цели. Если я буду сомневаться, то мне не победить в схватках с реальностью и не добиться своей цели. Может я стал жёстким? А не надо было пинать щенка ногами.


    Глава 153. Из двух вариантов, выбираю - третий.

   Я отучился в военном училище один год. Кроме разных общих дисциплин и наряду со специальными дисциплинами, нас учили, как надо жить, чтобы в будущем не обижаться ни на себя, ни на других.

   Вот я к этому и подошёл. Это мой первый настоящий отпуск и мне за этот месяц надо разобраться со своими чувствами и со своими отношениями, а то я застрял где-то посредине, "заблудился в трёх соснах", и уже длительное время не могу выбраться из этого очень "густого леса" из трёх сосен.

   Длительное время я был влюблён в Татьяну, а поскольку это была "первая любовь" ещё со школы, то жаль, конечно, было расставаться с ней, тем более, что Татьяна никогда мне грубо не говорила, что это "финиш" нашим отношениям, а всё время держала у себя "на коротком поводке", иногда чуть-чуть притягивая его, когда у неё был дефицит общения с другими "почитателями". Но со временем наши отношения становились всё холоднее и холоднее. А ещё, она не видела во мне, или со мной, никакой перспективы, кроме того, что я мнил о себе. Очевидно, мой вариант и её родители не поддерживали, даже на уровне ухаживания, "не дай бог, по настоящему влюбится!"

   После окончания школы, когда как-то "разбрелись" даже ближайшие школьные друзья, я познакомился и начал встречаться с Тамарой, которая училась в параллельном классе, но во время учёбы я с ней даже не дружил, не то чтобы встречаться. Но после окончания школы, как-то ближе познакомился через её старшую сестру Риту, которая часто заходила в библиотеку и приводила с собой Тамару. Мария Сергеевна, заведующая библиотекой, просила меня подобрать Рите хорошие книги из новых поступлений и вот при этом я познакомился с Ритой, а заодно и с Тамарой, хотя я её знал до этого, как ученицу из параллельного класса, тем более, что жила она в совхозе, недалеко от Вани Подопригоры, моего друга.

   Постепенно Рита отошла на второй план, а затем, совсем уехала к месту своей работы, куда-то на Урал, а мы с Тамарой продолжали встречаться и я провожал её иногда домой, хотя чаще всего мы провожали её с Ваней Подопригорой, так как до этого,  в совхоз, я ходил, когда надо было посоветоваться по какому-то учебному вопросу. Дружили мы с Ваней с восьмого класса, с тех пор, как наши классы "А" и "Б" объединили в один, который оказался восьмым "Г".

   После окончания школы все друзья из мальчишек и девочек "разбрелись" по своим "уголкам" и тихо сидели, так как из нашего выпуска (трёх десятых классов) в высшее учебное заведение никто не поступил и именно это было фактом, которым никто не хотел гордиться. Правда, мне показалось, что именно в это время был пик наивысшей степени "блата" при поступлении в высшие учебные заведения. Тогда "отменили" Серебрянные медали, а Золотые медали получали только по "высокому блату". Это было время, когда высокие начальники "протаскивали" своих детей-бездарей по линии "наличия рабочего стажа", часто чисто фиктивного. Правда, через несколько лет это прекратилось и "партия" всё это "осудила", но такая "линия" в высшем образовании имела место, которую "партия" быстро исправила. Но тысячи молодых людей попали под этот "каток". Лично я и некоторые мои одноклассники "выкарабкались" из этой ямы "лучшего советского образования", но пришлось терять несколько лет. Сколько на этом потеряло государство я не знаю, но с этого времени "высшую школу" лихорадило неоднократно, особенно ближе к столицам и ближе к "руководящим и направляющим".

   Из моих одноклассников многие готовились поступать на следующий год, причём, многие изменили своё решение поступать в ВУЗ (всё равно обманут) и пошли работать на производство и приняли решение поступать заочно.

   Поскольку с Татьяной у меня чем дальше, тем труднее было с дружбой, росто она не складывалась, а с Тамарой мы иногда встречались по вечерам, то постепенно я уже из двух этих вариантов дружеских отношений еле-еле "наскребал" на одно дружеское отношение и то не очень уверенное.

   Я пока на всё это реагировал не так болезненно, так как надо было работать в библиотеке и готовиться снова поступать в ВУЗ. Я ещё думал повторить попытку поступить в авиационный институт, мне очень хотелось связать свою жизнь с авиацией.

   Вот так у меня и получилось, что мне надо было выбирать, чисто формально, с кем мне поддерживать отношения: с Татьяной, которая уже в который раз увлекалась кем-то новым или с Тамарой, которая очень жёстко относилась к тому, что я пытаюсь поступать в авиационное учебное заведение, в авиаинститут или тем более в военное авиационное училище, куда мне уже предлагали поступать, когда вызывали в военкомат.

   Тамара была категорически против, чтобы я поступал учиться на специалиста по военной линии. Она что-то говорила, "что солдатом быть не очень престижно" и всё такое , в этом же роде, что никакого отношения к возможной моей учёбе в военном заведении не имеет. И я никак не мог понять такого непринятия моих стремлений. Почему это, ей, девушке, можно учиться на фрезеровщика или токаря (она училась именно по этой специальности в техническом училище), а мне учиться на авиационного техника не очень престижно.

   Но тут у меня подошло время идти в армию и мне и надо было решать, что делать. Мне было не всё равно, пойду я в армию и попаду в артилерию, а может в танковые войска, чего я не хотел или пойду в военное училище по выбранной мной специальности авиационного техника. Это и сыграло свою роль в том, что я принял решение поступать в военное авиационно-техническое училище, а там видно будет, возможно пойду учиться дальше, если понравится и обстоятельства будут позволять.

   Вот на этом этапе у меня и разошлись интересы с Тамарой, так как она была категорически против, чтобы я поступал в военное училище и мы чаще и чаще об этом с ней спорили и наши отношения становились всё хуже и хуже. Почему-то она категорически отвергала "мой вариант" поступления в военное училище, вплоть до того, чтобы я шёл в армию рядовым и без специального образования, как собирался это делать Ваня Подобригора. Она меня убеждала, что он придёт из армии и тогда запросто поступит в институт, так как после армии, с хорошим аттестатом зрелости надо только "не завалить экзамены", сдать их на "удовлетворительно", что я могу сделать запросто.

   - Тебе это легко будет сделать, имея такие оценки в аттестате, как у тебя - убеждала Тамара меня, зная, какие оценки у меня в аттестате.

   Но столько времени ждать "у дверей высшей школы я не хотел", так как уже потерял один год , понадеявшись на свои знания и переоценив их. А возможно я недооценил разные "уловки" высшей школы, которые имели возможность брать того, кого они хотели.

   Именно из-за таких с Тамарой разногласий у меня испортилось настроение и дела пошли не очень хорошо, но я всё таки принял решение поступать в военное авиационно-техническое училище (ВАТУ) и этим же летом 1989 года сдал успешно экзамены в Харьковское ВАТУ и был зачислен курсантом на первый курс, после чего Тамара стала мне писать письма всё реже и реже, пока письма совсем не прекратились.

   А когда я приехал домой в первый летний отпуск, то она решила со мной расстаться совсем, хотя, я думаю, это решение у неё созрело давно. Вероятно, к этому ивремени у неё уже кто-то был там, на заводе, где она уже работала после ПТУ. Да это и чувствовалось по обстановке, когда я, однажды, без приглашения, приехал к ним в заводское общежитие и и увидел наподобие картины: "Не ждали".

   Вот так я потерпе вторую неудачу по линии "приобретения подруг", хотя окончил только один год обучения в Харьковском ВАТУ.

   Искать новых друзей мне уже не очень хотелось, а старые были уже все "пристроены" настолько, что к ним нельзя было и подойти. Моё г8одичное пребывание в армии, в военном училище, отдалили меня от ьвсех моих старых друзей настолько, что я не смог уже вернуться к ним в прежнем виде, я им казался уже "чужим". Дажедевочки из младших классов уже имели виды на парней, своих парней, и ис ними трудно было познакомиться, хотя некоторых я знал хорошо, но мои "шлейфы дружбы" с Татьяной и Тамарой накладывал на меня негативный отпечаток, такой, что мне сложно было найти подругу, где-то, на "новом уровне".    

 
   Глава 154. Короткий и спокойный отдых.

   Только через десять дней с начала летнего каникулярного отпуска мне удалось уладить все не совсем понятные вопросы с моими друзьями из числа девушек, чтобы не морочить и им, и себе голову. Остались ли мы друзьями? Не знаю, но лично я их из числа друзей не вычёркивал и в разряд «просто знакомых» не переводил. Как к этому отнеслись они, я не знаю.

   У меня оставалось ещё двадцать дней отпуска и мне их надо было использовать. Читать в такую жару не хотелось, да и отвык я уже от художественной литературы, мне сейчас подавай какие-нибудь технические описания новейших самолётов, во это меня бы заинтересовало. Ну провалялся день на пляже, а на следующий день туда идти не хотелось. Сходил вечером в кино, побеседовал со знакомыми ребятами, вот и весь досуг.

   На следующий день зашёл в гости к Неле, она собралась ехать на работу, а с завтрашнего дня у неё начитается отпуск. Проводил её на остановку и завтра договорились, что встречу. Хоть здесь повезло, изредка будем вместе проводить время. Назад, с остановки шёл уже с толпой приехавших пассажиров, среди которых было много знакомых, шли быстро и весело. Они расспрашивали, я рассказывал, я спрашивал, они рассказывали. Узнал много нового о бывших одноклассниках.

   На следующий день встретились с Нелей, но что делать, никак решить не можем. Мы как-то отвыкли быть вдвоём и нам как-то не комфортно. Тогда Неля придумала:

    —  Давай позовём Инну и Галю и вместе поедем на лодке.

   Так и решили. Инна оказалась дома, тоже, очевидно, скучала одна. Затем зашли к Гале и вчетвером пришли на речку, захватив с собой вёсла.

   Вместе, такой компанией, я с ними никогда на речку не ходил, хотя видел много фотографий, где они втроём проводили свободное время, купаясь, катаясь на лодке и даже, занимаясь рыбалкой. Мы там были целый день, катались на лодке, хорошо отдохнули, повеселились и все довольные, решили повторить всё это завтра. Если сегодня мы проплыли за три поворота реки, то назавтра мы собрались проплыть к месту, где река Уды впадает в Донец.

   Ещё один день мы отдыхали на Донце, плавали за несколько километров, купались, загорали, фотографировались и устали больше чем в предыдущий день. Погода была прекрасная и нам просто везло эти дни.

   Но хорошее очень быстро заканчивается. Уже на следующий день Инна и Галя уже не смогли выкроить время на ещё один поход на лодке нам с Нелей пришлось менять планы, решили вместо лодки организовать пешую прогулку, с последующим заходом на речку, чтобы искупаться, а я решил пофотографировать окрестности. Вдвоём нам было ни чуть не хуже, чем Инной и Галей, тем более, что за предыдущие дни мы как-то попривыкли и нам было более комфортно друг с другом.

   Самое главное, что за эти несколько дней я постепенно начал забывать свои неприятности, которые не давали мне покоя ещё пару недель назад. Но внутри у меня оставалась какая-то пустота от предыдущих отношений, которую я не хотел снова заполнять, боясь, что снова не так что-то сделаю или не так меня поймут. Мне было спокойно, рядом был хороший давний друг и я не хотел, чтобы что-то менялось, хотя бы до конца отпуска. А там посмотрим. Мы совершенно не говорили ни о моей учёбе, ни о Нелиной работе. Правда, я рассказывал Неле о ребятах, с которыми я учусь в училище, хотя я упоминал о них в письмах, так как они всегда мешали мне писать письма, дурачились и советовали мне, что надо писать. Ведь у нас все знали, кто кому пишет, так как, любой, кто ходил на почту, мог забрать письма и принести в роту. Затем отобрать письма своего классного отделения и принести на самоподготовку. И, конечно, перебирая пачку писем, чтобы отыскать своё письмо, конечно, видишь кому от кого письмо. Это между нами никогда не было секретом.

   Но в темах для бесед у нас недостатка не было. Мы обсуждали прочитанные книги, кино, вспоминали разные случаи из школьной жизни нам этих тем хватало, чтобы заполнить время нашего отдыха. Иногда мы встречались через день или два, так как были и разные домашние дела, которые не надолго прерывали наши встречи. Но такой отдых нам нравился и мы не собирались от него отказываться.

 
   Глава 155. Письма, письма, письма.

   31.08.1960 г.
   Неля, здравствуй! Получил сегодня письмо. Ты не знаешь, как я его ждал? Каждый день, начиная с понедельника, два раза в день бегал на почту за письмами. Но мои попытки заканчивались неудачами. Писем не было. У нас сегодня «слесарка». Целый день. Заплетали тросы. Я исколол себе все руки. На перерыве побежали с Валентином (которого ты видела на фотографии) в роту за письмами и, наконец, я получил твоё письмо... Я вполне доволен двумя страницами и твоим сном. В воскресенье мне не удалось отдохнуть. Были в карауле. Ивану я уже написал письмо, Инне тоже. В карауле стоял на посту и сначала было скучно, а затем начал вспоминать... Довспоминался до галлюцинаций (шучу, конечно)...

   ...Ты пишешь, что мы надолго расстались. Но у меня есть новость. У нас сейчас будут увольнения в каждую субботу и воскресенье, кто свободен. Так что здесь уже немного будет зависеть и от тебя. Об этом ты решай сама. Твоё слово – решающее...

   ...Сейчас хочу что-то написать и все летит из головы, а если бы ты видела, сколько я написал тебе в ночь с субботы на воскресенье, ты не поверила бы. Делать было в караулке нечего, когда сменялись с поста и я всё свободное время от поста сочинял и сочинял. Когда уже написал и прочел, то понял, что это не для тебя, а для себя... И такой труд на нет свела моя рассеянность. Притом ребята прочли начальных пять строк, но там ничего особенного не было и всё же я был награждён отзывами: «-Романтик». «Зачем человека мучаешь такими письмами?» и т.п. А когда я заканчивал четвертую страницу и вырвал ещё один листок, они стали любопытными до невозможного. Что можно писать на второй день в училище после отпуска? В общем, всё это чепуха, а в частности, читай сама...

Тебе достаточно будет трёх страниц? Если будет мало – напиши, я ещё добавлю три. Привет Инне и Гале.
                31.08.60 г.


1.09.1960 г.
Здравствуй, Неля! Вот тебе и продолжение к тем трём страницам, что я послал вчера... У меня нет сейчас работы и я могу тебе свободно писать. Сейчас – самоподготовка, но на завтра не задали ничего. Ещё не успели. Сегодня опять колол руки тросами. В данный момент я закончил читать книгу «Осуждение Паганини», но, наверное, напрасно я её начинал... Немного тяжеловата... У нас вчера в казарме было смеху после отбоя – ужасно. Поставили стулья на дороге, бросались сапогами, подушками, бегали, кричали, пока не пришёл помкомвзвода и не поругался с нами. Пообещал это нам ещё припомнить и на этом мы уснули.

   Переехал к нам в училище Толик Шаульский, их перевели с другого училища. Он сейчас сосед по роте и мы часто пересекаемся...

   Сейчас у нас самоподготовка, но все поголовно читают книги, пишут письма, спят. Я только что прошёл вдоль столов посмотрел и никто ничего для занятий не делает...

   ...Неля, в воскресенье рассчитывал выбраться домой, но, увы, не везёт. Майор сказал, что нужно выпустить газету и я сегодня весь день ругаюсь из-за заметок, красок и бумаги и обречён на заключение в воскресенье... Ты меня простишь за то, что так грязно? Думаю, что, да. Ужасное перо. Это мне Валентин отремонтировал вчера ручку и она пишет сейчас, как гусиное перо. Заканчиваю писать, сегодня хватит, уже конец С.П. и мы идём в казарму, а там не дадут дописать.
Привет Ивану, Инне, Гале.
                1.09.60 г.
               

2-го сентября 1960 года. Здравствуй, Неля!
   Тебе ещё не надоело получать письма? Пишу письмо, а откуда-то ползёт дым. Где-то уже сжигают мусор. Это уже похоже похоже на осень. Неля, знаешь, когда сжигают листья? Осенью. Ты помнишь мы собирали их осенью возле школы и сжигали. Тебе можно только завидовать, в воскресенье будешь дома. Ты лучше пиши мне из дома, там у тебя бывает хорошее настроение. Был вчера в городе вечером. Немного намочил дождик. Сначала до меня ничего не доходило, а затем смотрю, идет навстречу машина и в свете фар косые полосы дождя. Мне показалось, что я уже видел где-то подобное, но так и не вспомнил, где. Город в дождевом тумане ещё красивее. Вся улица Свердлова вытянулась параллельной парой линий огоньковых точек и где-то посредине сверкает иллюминация.

   Я постоял посмотрел и только тяжело вздохнул, тому, что не могу ещё посмотреть. Сегодня пятница. Надеюсь ты в понедельник или во вторник получишь это письмо. Неля, ты работаешь в две смены или в три? И вспомни, пожалуйста...

   Неля, до завтра, когда смогу окончить это письмо. 02.09.60 г.

   Неля, с добрым утром! Хотел дописать вчера, но ничего не вышло. Сразу после занятий принялся за газету и вот уже сегодня утро воскресенья, а работы осталось начать и кончить. Сегодня опять проспал. Вчера отбой сделали в десять, а я сидел до одиннадцати и после этого крепко спал, конечно. А командир отделения ушел в увольнение. Ребята решили меня не будить и я проспал на целых двадцать минут. Проснулся, вокруг меня все ходят, умылись, строятся на утренний осмотр, а я еще сплю. Здесь у меня ещё есть один раздражающий фактор. Не знаю, как этот инструмент назвать, но половина клавишей в нём западают и всё же нашлись музыканты, которые барабанят по ним весь день и мне  остаётся только слушать стук костяшек по дереву...

 Что тебе ещё написать? Думал меня вчера не тронут, но мои надежды не оправдались. По теории двигателя спросили, но обошлось всё нормально, указал на недостатки в ответе предыдущего курсанта и мне, как и ему, поставили «хорошо». Теперь можно теорию «забросить» на пару месяцев...

   Вчера смотрел фильм «Дай руку, жизнь моя». Что-то старые нам стали привозить фильмы, выпуск 1958 г. Моцарт, может быть был лучше, но мне он здесь совсем не понравился. На протяжении всего фильма говорят, что он держится вызывающе, а он на самом деле похож на мальчишку-первоклассника. Постановка совсем плохая. За словами не слышно музыки, а за музыкой – слов. Страдает и то и другое. Ну это моё личное мнение...

  ...Неля, если будешь дома и увидишь Ваню Повелицу, то спроси у него адрес Николая Пикало. Ведь он будет ждать ответа, а у меня в его адресе только курс указан и группа, но ведь он на следующем курсе и пускай даст адрес на общежитие. Писем написал много, а ответов нет, не беспокойся, это не в твой огород камешек. Тебя я предупредил, чтобы ты отвечала не на все письма, потому что чепухи я могу писать сколько угодно, но не обязательно на все отвечать. Ты вдумайся, что на это письмо можно ответить? Да ничего. Этот недостаток моих писем я признаю сам.
                4.09.60 г.
   
   ...Неля, вторая часть наряда проходит очень уж однообразно и летописью я заниматься не хочу. Вымыли полы, подмели и вот сижу читаю Есенина. Сейчас десять часов утра. В двенадцать пойду на почту за письмами, может быть и мне что-нибудь перепадёт, а, честно говоря, я на это не рассчитываю. Инна пришлёт через неделю. Это факт. Она в последнее время разленилась и напишет (если напишет) не так-то скоро. От Ивана получить письмо, точнее записку, мудрёное дело. Он пишет, когда ему захочется, а желание проявляется не часто... Из дома еще рано, а Николай не догадается сам написать. Неля, вот и вся моя корреспонденция.  Пишу много, а получаю мало. Но ничего, скоро и я буду писать мало. Закончится эта письменная лихорадка и вы не дождётесь от меня одного письма в месяц.  А вообще я не слишком большой любитель писем, особенно кому выбираешь, что писать. Тебе можно всё написать, потому что ты... чаще всего в ответ начнёшь ругать меня и как ты написала в своём письме ничего хорошего написать не можешь. Но оно даже плохое у тебя – всё хорошее...

5.9.60 г.

   07.09.1960 г.
   Здравствуй, Неля! Получил твоё письмо, из него видно, что ты получила только одно моё письмо. Другие получишь позже...

  ...У меня сейчас самая модная прическа, подобно тем, с которыми вызывают в военкомат, плюс блеск, словно шарики у вас на заводе. У нас сейчас все по собственному желанию снимают прически. Во всяком случае сейчас бы я не рискнул выслать тебе фотографию. Неля, ты знаешь, что «чем дальше в лес, тем больше дров», но у меня наоборот, чем дольше пишу, тем труднее выискивать, что можно еще добавить. Поэтому они (письма) и получаются такие безалаберные.

   ...Неля, в субботу я постараюсь тебя найти, если мне это удастся сделать. В 19.30, это время, раньше которого я не смогу у тебя быть, т.к. нас отпускают в 17.00...
                07.09.60 г.
         

   10.09.1960 г.
Здравствуй, Неля. ...Пишу на занятии по иностранному. Уж очень хочется тебе ответить. За последнее время у меня ничего существенного не произошло. Чуть не погорел на занятии по двигателю. У меня была оценка и я почти не готовился. Немного поплавал, но четыре поставили. Вот на этом месте меня как раз вызвали…  Заканчиваю уже после занятий.
 
   ...Неля, сегодня у нас было построение, какая-то проверка, но это не существенно. И стоя в строю, я почему-то посмотрел на деревья, они уже почти совсем жёлтые, особенно клён. Воздух утром стал значительно прохладнее и тени даже сейчас не чёрные, а какие-то серые. Уже на носу осень. Тебе не кажется?
Сегодня твоего письма не ожидал. Оно у меня незваный, но желанный, гость...

   ...На физо ужасно замёрзли. Был ветер холодный, а мы занимались на улице и только в конце нагрелись, а вначале стучали зубами...

Письма пишут разные
Слёзные, болезные,
Иногда прекрасные
Чаще – бесполезные.
                (К. Симонов).

12-13.09.1960 г.

   ...Продолжение этого же письма.
   ...Здравствуй, Неля. Это уже сегодня. Сейчас утро. На траве роса, похожая на иней, ужасно холодная. Сейчас половина пятого. Еще темно. Ты, наверное, сладко спишь. Ты любишь спать?
Мы бы целые сутки беспросыпно спали, но, увы, приходится вспоминать, что такое не везёт и как с ним бороться. Пишу, а глаза закрываются, словно на них стоит автоматическое устройство.
Это пишу немного позже.
Семь часов.
            ...Солнце взошло, кажется тепло на улице, но это обманчиво по осеннему.

                13.09.60 г.

   16.09.1960 г.
   Здравствуй, Неля!
   Ты уже начала писать мне письмо?
  ...Неля, у меня всё остаётся по-прежнему. Занимаемся, работаем. Скоро начнутся подготовки к параду... Каждое утро поднимаемся чуть свет и тренируемся. Сейчас пока скучаю, никто не пишет, а я не пишу никому, принципиально. Инке написал – она не отвечает. Я не пишу. Ивану написал – тоже нет и ему не пишу. От тебя нет, но тебе буду писать, потому, что ты все равно напишешь. А если поленишься, то знаешь, что я буду ждать. И просить буду лишь об одном, пиши подробнее. Лучше больше мелочей и меньше сенсаций. Следующие письма можешь не открывать – стихов не будет. В прошлый раз я тебе отослал последние, которые нашёл в записных книжках, а так как за последнее время они не пополнялись, то весь запас вышел. ...Эту фотографию отдашь Гале, когда будешь дома. Не забудь (не меня, конечно).
                16.09.60 г.
Вторая тебе.


20.09.1960 г.
Здравствуй, Неля!
    ...Сейчас я опять в карауле и письмо допишу только завтра. Сейчас у нас караулы, как будто бы для того, чтобы писать тебе письма. Инну хорошо выругай за то, что не пишет. Если она не напишет через неделю, то я буду заботиться об ультиматуме. Она мне довольно странно заявила, что писать не будет...

   ...Неля, обязательно напиши твои результаты в отношении подготовительных.
Только что пришёл с поста. Спать неохота. Стоя на посту, смотрел, как за забором проносятся зелёные огоньки такси и в голове носились какие-то обрывки...

   ...Знаешь о чём я сейчас думаю? Тебе покажется смешным. Думаю, что хорошо бы сейчас услышать тебя. Не увидеть, а именно услышать. Ты за мои каникулы так много молчала, что я помню больше твоё молчание чем голос. А если вспоминаю голос, то он троится почему-то. Очевидно потому, что я чаще тебя слышал втроём: Галю, Инну и тебя...
   ...У нас сейчас тишина. Все спят, хотя это и не положено. Но сон есть сон и особенно ночью....
                20.09.60 г.

26.09.1960 г.
   Здравствуй, Неля!
   Писать много сейчас не буду и потому, что нечего и потому, что некогда. Неля, доехал нормально. Ровно в 12 часов проскочил контрольно-пропускной. Приехал бы раньше, но около Конного (рынка) сорвался бугель на одном из тролейбусов и мы стояли минут 15. Так что я вложился точно по времени.

   ...Во вторник Ваня выходит на работу, передавай привет и скажи, чтобы писал. Ты можешь не писать. Ведь я же тебя видел.
Неля. До свидания. Будь умницей, не сердись.
                26.09.60 г.
               

03.10.1960 г.
Здравствуй, Неля!
Вчера получил письмо, но написать не было времени. Оформляли стенд, патрулировали в городе до двух ночи. Попалась улица Свердлова. Не улица, а сплошной ад.
    ...Вчера мы поздно пришли и спали всего четыре часа. Никто не выспался. Решили доспать на тренаже. Несколько человек лежали на столах, склонились и дремали, а один из курсантов опоздал и вошёл позже всех минут на двадцать. Кто-то из ребят услышал, что дверь скрипнула и решил пошутить. Как крикнет: «Встать! Смирно!» Здесь, все, кто лежал, вскочили и стоят как оловянные солдатики с опухшими физиономиями, еще глаз не раскрыли. Полминуты была тишина, а тогда всё отделение разразилось громогласным хохотом, что забежал офицер из соседней аудитории. А разве можно уняться после такого зрелища. Вот и все.

   ...Получил от мамы сегодня письмо. Она пишет, что должна была приехать в это воскресенье, но почему не приехала, не знаю.

   ...Неля, вчера видел много интересного, когда патрулировали, писать очень много, а когда я приеду, ты мне напомни. Вообще-то вчерашнее дежурство мне порядком испортило настроение, но это ни сколько не отразится на письме.
Сейчас мы ходим из аудитории в аудиторию – ищем где теплее, а они все холодные. Ребята все время мешают писать. То дерутся, то спрашивают кому пишешь, то кричат: «Дай прочитаю» и т. д.

   ...В субботу или в воскресенье, я уже забыл, а вспоминать лень, смотрел фильмы: «Первые испытания», «Им было девятнадцать» и «Спасенное поколение». Хорошие, но без души. Хроника и ни капли фантазии.


               

8 октября 1960 года.
Решил написать Неле письмо, но под рукой не оказалось нормальной тетради,  под рукой была только миллиметровка, для эскизов. И я решил использовать миллиметровку. С одной стороны, это – очень удобно писать, а с другой – не так заметно, что письмо пишу, ведь миллиметровка лежит на столе, кто подумает, что некий идиот на ней письма пишет.

Здравствуй, Неля!

Ни на этой, ни на той неделе я не приеду потому что у нас масса работы тем более, что я заработал замечание. А знаешь за что? Опять за то же. Проспал лишних полчаса. Но это, конечно, не главное. Главное то, что сейчас у нас будут зачеты и приходится работать и заниматься.
Завтра у нас идёт «Рапсодия». Я в городе не успел посмотреть и здесь, наверное, не удастся. Не везёт мне в этом году посмотреть хороший фильм. Сейчас ребята уже спят, а я спрятался от старшины в ленкомнате и пишу. Буду писать пока он меня найдёт, а он меня найдёт, это точно. Завтра должна приехать мама, а мне с утра уходить на аэродром. Печально, но не смертельно.

   ...Читаю мало. Закончил «Знакомтесь, Балуев», В. Кожевникова. Толком не понял, а сейчас читаю А.Блока «Избранное». Противоречиво, конечно, переводя на наше время, но Блок был одарённым человеком.

   ...В четверг был в карауле и написал тебе письмо на семь страниц, но видишь какие у меня глупые письма, а сделав этот же вывод, я решил не посылать его. Тем более у меня появилась гончаровская манера описания, описывать стол со всех шести сторон и по частям, а тебя не так уж эти подробности интересуют.

(Нарисована рожица курсанта, смотрящего в упор). И сбоку надпись: Не сердишься?

   ...Мы сегодня изгнанники. Койки покрасили и вынесли на улицу, а мы загораем на полу. Романтично, но ужасно неудобно.

   ...Некогда ей пойти в кино. Не смеши весь Харьков.Ты должна находить время для всего. Для занятий, для кино, можешь даже жертвовать тем временем, что у тебя отведено для писем мне. Я уж как-нибудь буду ждать их лишнюю неделю. Но сидеть дома? Это на тебя не похоже. Итак, договорились. Писем я не признаю, если в нём не будет, какой ты фильм смотрела, какие впечатления он оставляет.
Ты удивлена, что я пишу на миллиметровке? Да потому, что за бумагой надо было пройти двадцать шагов, а на миллиметровке я писал плакат и решил оторвать и написать «верительную грамоту».
   
   ...До «отбоя» осталось пятнадцать минут, а я по существу только начал писать. И всегда так, хочешь много написать, а станешь писать – ничего не выходит.

   ...Мне никогда почему-то не снятся сны, а сегодня ты приснилась. Ехала в Харьков и опоздала на автобус, но всё-таки поехала. А интересно, проснуться и вспоминать, что тебя видел. Вот так я проснулся и лежу вспоминаю, как я тебя видел, а старшина Зинченко подходит и кричит на ухо «Почему спишь?», а я ему: - «Сон досматриваю».Вот он мне и дал досмотреть сон полчаса, а затем не пустил в увольнение. Да я особенно и не настаивал. Не охота было ходить просить его. Ты не будешь на меня сердиться? Нет? Вот и хорошо.

   ...Я думаю, что письмо вскоре надо заканчивать потому, что обратная сторона нелинованная, а по чистом мне не очень нравится писать.
Инне я так и не написал, но на этой неделе как-нибудь вырву полчаса, чтобы написать. Ей и Ивану. Но они всё-таки поросята. Ведь я им написал, а они не отвечают. Это же не честно.
                Неля, уже была команда «Отбой!» и приходится завершать.
                До свидания!
                8.10.60 г.
               



11.10.1960 г.
Здравствуй, Неля!
   ...Ты уже получила предыдущее письмо? ... Сегодня опять были в наряде. Нет, не везет нам, как соленым зайцам. В воскресенье была мама, привезла мне усилитель, а я только начал монтировать его и сжёг паяльник. Не везет мне этот месяц.

   ...Был сегодня в городе, возил обед ребятам (в гарнизонный караул) и мне так захотелось побродить по Харькову, не наблюдая за защитного цвета тужурками, - не чувствуя, что ты от кого то зависишь. Ты заметила, что Харьков красивее всего осенью, когда листья лежат сплошным ковром. У нас перед окнами стоит тополь, который пожелтел, а листья не опадают, он похож на золотую ёлку, которая вот-вот рассыпется на мелкие кусочки.

   ...Сейчас пришёл из лазарета, был у Валентина, он лежит сегодня второй день. Издеваются над бедным ребёнком.

   ...Сейчас сел писать письмо Инке, а затем передумал и пишу тебе. С моей стороны это, конечно, свинство, но я напишу ей в другой раз.
Неля, напишешь мне, как там Ваня проходит комиссию? Когда ехал к ребятам с обедом, видел призывников, человек триста, это что-то не серьёзное. Я сначала их принял за группировщиков, которых привозят в тюрьму на Холодную гору, а затем уже понял, что это призывники. Сколько разных характеров будут уживаться рядом. Нет, я ничуть не жалею, что пошёл в училище, а не поступил в институт. Может это будет странным, но мне удивительно нравится здесь, в том отношении, что здесь не так как на «гражданке». Может мы здесь немного и огрубели, но мы поняли, что значит жить вместе, вот такой «толпой». Как это трудно и как это интересно. Когда-нибудь я тебе расскажу подробно-подробно. Мы много теряем и в то же время многое понимаем и многое узнаём. Напрасно меня многие отговаривали и хорошо, что я их не послушал.

   ...Мне здесь пока нравится, в смысле интересно и все таки я скучаю, ведь газеты не могут заменить твоих писем, а фильмы не заменят встреч с тобой. Ты согласна с этим? Если согласна, то сделай вывод в мою пользу.
                До свидания!
               
                11.10.60 г.


15.10.60 г.
Здравствуй, Неля!
   ...Вчера были Иван и Арнольд у меня. Они уже уезжают сегодня. Вот и они в армии. Ваня был какой-то необыкновенный. Не такой, как всегда. Арнольд, как обычно, молчал. Иван взял столько адресов, наверное, целый месяц будет писать только первые письма. Странно как-то, мы с Арнольдом (Ноликом) столько лет за одной партой и я привык к его молчанию, а здесь мне показалось, что мы всегда с ним разговаривали, а тут он молчит. И тогда я понял, что мы всегда понимали друг друга без слов и уже привыкли к этому.

   ...Неля, мы сегодня сдали зачет по автоматике. Если бы ты знала, как я дрожал. А вытянул билет – всё прошло. Нормально ответил и уже к вечеру забыл, что мы сдавали автоматику.

   ...Вечером в кино не ходил, а сидел монтировал усилитель, выпускал газету. Был у Валентина, он еще в лазарете и, между прочим, через него меня Иван нашёл.
Иван с ним познакомился раньше, чем меня нашёл, а Валентин помог ему вызвать меня с самоподготовки. Мы сказали капитану, что ко мне приехал брат, но меня не отпустили. Тогда я сказал, что иду в лазарет и удрал с СП.

   ...Завтра выходной, но говорят, что будут строевые занятия и мы опять не выспимся.

   ...Неля, у вас уже начались занятия или нет?
Ты прости, но я не понял, что за курсы, вечернего или заочного?
                До свидания!
                15.10.60 г.
               
 

16 октября 1960 года.
Неля, здравствуй!
   ...Мне и сейчас мешают. У нас, в ленкомнате, стоит пианино и ребята барабанят на нём, кто что может или даже если совсем не может. Вот и сейчас кто-то уже целый час барабанит: «Карамба-карамба» - наверное, и ночью приснится.
Смотрел сегодня фильм «Великий Карузо», а на «Мы – вундеркинды» не пошёл. И вчера не смотрел «Когда рядом друзья». Первый – я видел дома, а о «Когда рядом друзья» - ребята говорили, как о посредственном. «Великий Карузо» мне не очень понравился, как и все американские фильмы, своей наглостью. «Души» не хватает. Особенно, где молодой Карузо заявляет: - «Я буду петь на сцене!» Это место мне сразу напомнило «Всё о Еве». Ребята восхищаются красками, но ведь у нас есть лучше. Например, «Красные листья», «Тайна двух океанов». Я ожидал лучшего от этого фильма. Минимум, это – что-то похожее на «Рапсодию», а вышло хуже.

 Мне значительно приятнее будет увидеть тебя дома, а мы с Валькой скоро заявимся. Вот он выйдет из лазарета и махнём домой. Сегодня собрал усилитель, провозился порядком.
Многое хочется тебе рассказать, многим хочется поделиться, но очень мало времени для письма.
                16.10.60 г.
               



Письмо не датировано, но на конверте, на печатях стоят две даты: Харьков-48 (201060-19) и Харьков-7 (211060-10). Письмо также без окончания, т.е. на одной странице.

Здравствуй, Неля!
   Лучше доброе утро, так как сейчас только шесть часов утра. Нам опять не повезло – в воскресенье в карауле. Взял билет на «Лебединое озеро» и «Вот тебе бабушка Юрьев день». Целую ночь «дрожал», потому что сегодня ночью было минус три градуса (ниже нуля). До сих пор никак не согреюсь. Смейся, знаешь, как холодно. Ребята ходят злые, что нас поставили в воскресенье в караул, не наша была очередь, но ничего не поделаешь, так старшина решил. От тебя писем нет. Но я жду. Может быть сегодня получу. Ходил ночью по маршруту и думал. Всякая чепуха в голову лезла.

Только что у меня была мама. Она приехала в училище, а меня там нет. Ребята позвонили мне и направили маму на аэродром. Она нашла меня быстро. Вот это всё, что у меня нового.

Далее в письме ничего нет. Нет второго листа или я так и отправил письмо, которое не окончено.


24-е октября 1960 года.
Неля, здравствуй!
Вчера получил твоё письмо, но отвечать было некогда. После обеда сдавали аэродинамику до 8 часов вечера. Затем кино: «Спасите наши души!», а затем спать. Утром подняли в пять часов на тренировку к параду. Сегодня ходили тренироваться на площадь Дзержинского. Шли строем от училища до площади, тренировались, несколько проходов, и строем назад. Вечером заступил в наряд и письмо начал вчера, а заканчиваю сегодня. Разница в двух часах (час до полуночи и час после полуночи). Немного поспал и меня подняли, вместо дежурного и я ужасно хочу спать. Да, тебе смешно это, но ты же знаешь как себя чувствуешь, если спишь два часа в сутки.

   ...Неля, хочется написать тебе много-много, но в голову ничего не соберёшь и, что удивительно – это то, что вокруг тиштна, а сосредоточиться не можешь. Неля, не сердись, что я не вырвусь на день к тебе. Понимаешь, сейчас очень напряжённые дни: занятия, работа и подготовка к параду. Особенно я ненавижу субботу и воскресенье. Мне всегда достается работа именно в эти дни, а сейчас ещё готовим к празднику новые стенды и совсем дышать некогда. Это вся моя злоба дня.  Кажется на гражданке легче, а ведь у вас то же самое, если не лучше.

   ...Боюсь, что на праздник я не приеду домой. Это может случиться по двум причинам. Если буду участвовать в параде или в прогулке. А это значит, что уже гарантировано не пойти в увольнение. Весело, не правда ли? Но на большее мы и не можем расчитывать. Бывает хуже.

   ...Ребята удивляются, как я могу ходить в увольнение так редко, а Валентин, тот вообще ругается со мной из-за увольнений, он сам часто ходит. А мне одно не нравится – это то, что надо идти и просить увольнительную. Ужасно противный для меня момент, когда тебя спрашивают, а зачем тебе на сутки, а можно ли не идти и у меня тогда пропадает вся охота вообще идти в увольнение. Мне просто противно, когда стоит перед командиром роты курсант (я часто присутствую на этих сценах) и вымаливает этих двенадцать часов. Некоторые доходят и до наглости, и до вранья. Неприятное впечатление.

   ...Вот я, кажется и выложил все неприятности. Обычно, приятное очень быстро забывается.
 
Неля, уже четыре часа ночи, пора заканчивать писать, до свидания.

Привет Инне и Гале.
                24.10.60 г.


10-е декабря 1960 года.
   Неля, здравствуй!

   ...Неля, так хочется много написать и так мало времени. В карауле всё было нормально. Малыши надоели, собирают металлолом и мешаются, пришлось ругаться с ними.
                .
                10.12.60 г.

11-е декабря 1960 года.
   ...Неля, здравствуй!
   ...Сегодня я смотрел «Большой вальс». Очень хороший фильм. Только Штраус мне меньше понравился, чем его музыка и жена. Почему жена? Неля, ты если бы видела её игру и слышала её речь, ты восхищалась бы. Такая неподдельность редко уживается с кокетством, а здесь они живут рядом весь фильм от начала до конца и ничуть его не испортили. Неля, если будет фильм, обязательно посмотри. О музыке я не буду говорить. Вальсы ты любишь больше меня, но от «Сказок Венского леса» голова идёт кругом. Правда, меня считают все черствым человеком, ну и пусть считают, это значительно лучше, чем быть черствым.

   ...Сегодня сидел в кино, смотрел и всё время думал о тебе. Не знаю, может быть мне и понравилась жена Штрауса за то, что она немного похожа на тебя. Чем именно, я так и не понял.

   ...Неля, чем дальше пишешь, тем меньше остаётся писать, но если бы мне дали день, то целый день писал бы тебе и находил бы, что писать. Сегодня уже начал рисовать газету к Новому году. Собрал материала как раз до Нового года.

   ...Вчера вечером пришли с караула, я перебирал книги и выпал листок. Оказывается это сочинения, написанные под влиянием первого снега, который давно растаял. Сколько раз клялся не писать и всё равно иногда грешу перед словом. На этот раз какая-то дикая чепуха.

   ...Хочу бросить писать эти стихи, но это мне не удается, как и курящим бросить курить, но надеюсь на то, что смогу бросить. Видишь, уже реже пишу.

   ...Скоро уже вечерняя поверка, но я успею окончить письмо до её начала. Что у тебя спросить? Наверное ничего не выйдет. Валентин пришёл и мешает писать. Напрасно ты ему передавала привет, он как раз и не даёт мне окончить письмо, хотя письма тебе бросает сам, лично, дневальному не доверяет.
До свидания, точнее, до следующего письма.
            11.12.60 г.
               


19-е декабря 1960 года.
   ...«Служба!», как говорит наш капитан Оплочко. Весь день (а день мы считаем только до конца занятий, т.е. до обеда) у нас очень напряжённый и мы «размагничиваемся» только к вечеру. Вечером нам кажется, что всё окончено и у нас поднимается настроение. Здесь мы уж впадаем в детство. Вчера кому-то ребята положили в подушку двухпудовую гирю. Заходит в казарму – все молчат, подходит к койке – абсолютная тишина, поднимает подушку – в казарме раздаётся громовой смех. А почему сразу поднимает подушку – да мы обычно из карманов все вещи, когда приходим в казарму, выкладываем под подушку, чтобы в казарме всё не таскать с собой. Затем кому-то пришили подушку к одеялу и так, пока не надоело. Насмеявшись уснули...

Я замечен (преподавателем). Рисковать не буду. Ты недовольна? Пиши ответ.
19.10.60 г.


   Глава 156. Натурщик поневоле.

   С детства у меня был крепкий сон. Мама и бабушка мне рассказывали, что во время войны, когда мне был только один год, мы вместе с соседями, прятались на огороде в подвале, где хранили овощи. Когда начинался обстрел и кругом рвались снаряды, соседские дети пугались и плакали, а я под грохот артобстрела сразу засыпал. Потом мне доктора скажут, что есть такой синдром, когда организм человека защищается тем, что засыпает. Вот у меня и был такой синдром.

   Когда я подрос, то иногда закрывался в квартире, оставляя ключ в двери, и засыпал, тогда родителям приходилось выламывать двери или влезать в квартиру через окно. И чем сильнее стучали в дверь, тем сильнее я засыпал. По этой причине мне строго-настрого запрещали оставлять ключ в двери.

   Зная, что у меня такой недостаток организма, я прочитал об этом много специальных публикаций на эту тему и с четырнадцати лет начал тренировать свой организм. Многого я не добился, но научился чуть-чуть управлять своим сном. Я научился просыпаться по своему внутреннему будильнику, когда мне это надо было или хотя бы снижать крепость сна через какое-то время, когда меня придут будить. В дальнейшем эти тренировки мне очень пригодились. Иногда бывали сбои, но очень редко, очевидно, если я не учитывал какие-нибудь факторы.

   Вот с такими физиологическими данными я поступил в военное училище, где надо было ложиться и засыпать по команде «Отбой!» и вскакивать по команде «Подъём!». Я себе задавал этот режим и никаких у меня проблем с этим не было.

   Вспомнил об особенностях своего организма я только когда мы начали заступать в караул. Это было через четыре-пять месяцев после начала учёбы. К этому времени ребята-сослуживцы знали, что я крепко сплю и быстро засыпаю. Когда заканчивалась моя бодрствующая смена, то я себя настраивал, мгновенно засыпал и меня перед заступлением на пост легко будили. Некоторые ребята мне завидовали и пытались проверить, как это я делаю.

   Однажды мы заступили во второй караул на учебный аэродром нашего ХВАТУ. Всё шло, как всегда, я отстоял первую смену, два часа бодрствовал и не очень настроившись на короткий двухчасовой сон, так как было очень холодно, провалился в глубокий сон.

   И вдруг команда «В ружьё!», «Подъём!». Я вскочил вместе со всеми, сразу одел шинель, взял в пирамиде карабин и одним из первых стал в строй. И тут проверяющий подбегает ко мне и как заорёт благам матом:

    — А это, что ещё за фокусы?

   Я ничего не понимая, тоже, как заору:

    — Караульный второго поста, третьей смены курсант Хандурин!

   Он снова, как заорёт:

    — Я спрашиваю, товарищ сержант, что это у вас за клоун? — теперь уже обращаясь к начальнику караула, командиру классного отделения сержанту Кириллову.

   Тут сержант Кириллов соображает в чём дело, при нём был разговор о моём крепком сне, отводит проверяющего подполковника чуть в сторону и что-то ему объясняет.

   После этого подполковник подходит ко мне и говорит:

    — Товарищ курсант, посмотрите в зеркало и идите смойте всё это.
            
   Я подошёл к зеркалу и ужаснулся, всё лицо было вымазано древесным углём и сажей. Быстро умывшись я снова стал в строй. А там проверяющий уже зверствовал, выискивая, кто меня разрисовал. Признались трое, вот он им и грозил за издевательство по три года штрафного батальона. Страсти накалялись и я уже понял, что никому из нас не сдобровать.

   Тогда я будь, что будет, вмешался в эту ситуацию:

    — Товарищ подполковник, это мы поспорили, что я не проснусь, если они меня разрисуют, простите, что так получилось.

   Подполковник подошёл ко мне и уже более спокойно сказал:

    — Смотрите, сержант, от ещё их и защищает! — Но остался довольный тем, что я не имею никаких претензий к ребятам и ему не надо будет докладывать всем и вся в училище, а то может и выше.

   Дальше проверка караула была более спокойной, нас развели по постам и всё на этом закончилось. Уходя, подполковник сказал мне:

     —  А ты, натурщик поневоле, чтобы больше не организовывал таких споров, да ещё в карауле.

   Всё закончилось благополучно, проверяющий никому об этом не докладывал, но ребята-шутники получили за эту шутку по три наряда вне очереди и остались довольны, что благодаря мне так легко отделались.


Глава 157. Нам меняют специализацию.

   Что-то странное происходит в училище Нам сказали, что желающие могут написать рапорт на увольнение и получить справку об окончании первого курса нашего училища. Если поступать в гражданский техникум по профилю, то сразу на второй курс, а если не по профилю, то на первый курс без экзаменов.

   По желанию можно перевестись в одно из ракетных училищ. Человек десять из роты сразу же написали рапорта и через неделю они уже убыли из училища.

   Ещё через неделю нам сказали, что нашу роту будут готовить не на самолёты, а на вертолёты. Ещё две роты из нашего набора так и остаются «самолётчиками».  Мы начали возмущаться. Тогда в наше классное отделение пришёл новый инструктор капитан Шкалов Владимир Александрович и рассказал нам кратко всё о вертолётах. Из его рассказа получалось, что нам повезло. В вертолётных полках есть должность бортового техника и, как сказал капитан Шкалов, это большое преимущество «вертолётчиков» над «самолётчиками», так как бортовые техники относятся к лётно-подъёмному составу со всеми вытекающими последствиями.

   Мы глубоко прониклись рассказами Владимира Александровича, а рассказчик он был прекрасный, просто завораживал, и даже стали гордиться, что нам доверили первыми в училище осваивать вертолёты. А тут и настоящий работающий вертолёт прилетел в училище своим ходом. Это для нас был праздник. Нашу роту сняли с самоподготовки и привезли на учебный аэродром, чтобы мы видели в реальности посадку вертолёта на ограниченную площадку, среди домов и деревьев в черте города.

   Погода была слегка пасмурная и все думали, что вертолёт не прилетит. И сколько было восторга, когда кто-то увидел движущую точку на фоне облаков со стороны Баварии. Затем мы услышали и звук летящего вертолёта. Он подлетел к середине учебного аэродрома, завис на высоте менее десяти метров, поднял вихри свежевыпавшего снега, которые почти скрыли вертолёт и плавно коснулся земли. Когда винты вертолёта остановились, мы толпой ринулись к машине, желая убедиться, что этот прилетевший вертолёт теперь наш, училищный, и он настоящий, да ещё и летает.

   В училище уже был один вертолёт, но на нём готовили албанцев, он находился в закрытом ангаре, препарированный, и нас к нему почему-то не пускали. А тут исправный вертолёт, своим ходом прилетел на аэродром, поэтому у нас не было предела восторгу. Мы несколько дней обсуждали все подробности прилёта и посадки вертолёта и пересказывали все мелочи, которые заметили в действиях экипажа. Но самое главное — мы увидели воочию действия бортового техника вертолёта и с этого дня наша будущая специальность нам понравилась.

   Наш будущий инструктор, капитан Шкалов, тоже нам понравился. А ещё у него был богатый послужной список в авиации. В училище он пришёл из Полярной авиации, где летал бортовым техником в полярной транспортной авиации на самолётах Ли-2, Ил-12 и Ил-14, в том числе и в экипаже легендарного полярного генерала Героя Советского Союза Ильи Павловича Мазурука, ранее служившего под командованием другой легенды, одного из первых Героев Советского Союза Михаила Васильевича Водопьянова, спасавшего героев-челюскинцев.

   Такое нагромождение событий специфического характера, заставляло полностью переориентироваться на события внутри училища и на время отстроиться от внешних событий, которые несколько затушевывали остроту эмоций, которые наполняли меня после многих месяцев какой-то неопределённости и сомнений, а в правильном ли направлении я иду к своему будущему.

   А учитывая, что не все меня поддерживали в моём стремлении быть в авиации, такое ощущение, что я правильно выбрал направление, придавало мне больше уверенности. И здесь особенно было приятно, что Неля, хотя и молчаливо, но поддерживала меня в моих стремлениях закрепиться на этом пути и внимательно меня выслушивала и даже во что-то вникала. Это для меня в это время была неоценимая помощь.


    Глава 158. Новые встречи со старыми друзьями.

    Я уже учился на втором курсе Харьковского ВАТУ, когда произошла эта неожиданная встреча.

   Обычно, мы из училищной столовой, ротой выходили топой. Затем старшина Зинченко подавал команду:

   - Становись! - и мы разбирались по классным отделениям.

   Затем были команды:

   - Равняйсь! Смирно! - и старшина проходил перед строем, как говорят:

   - "Ел глазами каждого", - и даже кому-то, из более "нерадивых", делал замечание.

   После этого, старшина "добрел", постепенно сказывался сытный курсантский обед, давал какие-нибудь указания и распоряжения, после чего следовали команды:

   - Вольно! Разойдись!

   Именно, в тот момент, когда я шёл с места построения к "курилке", меня кто-то окликнул:

   - Хандурин! Лёшка!

   Я обернулся и увидел Толика Шаульского. Его я не видел со времени окончания школы. Знал, что сразу после окончания школы, ему не выдали "Аттестата зрелости" из-за случая с моей одноклассницей Галей, когда они столкнулись на лестнице, Галя упала и ударилась головой. Врачи поставили диагноз - сотрясение мозга. Виновным "определили" Толика и в этот год ему не выдали "Аттестат зрелости", объяснив, что за поведение.  Случай, конечно, неприятный, но на следующий год он поступил в Васильковское военное авиационно-технирческое училище, которое пытались расформировать, но только перевели несколько учебных рот в разные училища. Вот так Толик и оказался у нас в училище.

   А я сразу после школы поступал в Харьковский авиационный институт, но не прошёл по конкурсу и на следующий год поступил в Харьковское ВАТУ.

   Мы поздоровались и я его распросил, как он здесь оказался. Он мне рассказал, что их роту, у нас в училище она значилась, как 8-я рота, перевели из Василькова (это под Киевом) и они пока не включились в учебный процес, а изучают только курс электротехники, чтобы занять их время, пока освободятся другие преподаватели, хотя специализация у них такая же, как и у нас - авиационный техник-механик. И они ещё не знают, как поступят с их ротой, говорят, что будут готовить на самолёты МиГ-21 или Су-7. Я ему рассказал, что у нас в роте тоже прошла реорганизация и мы теперь специализируемся на изучении вертолётов, Ми-4 и Ми-6.

   Немного поговорив, мы разошлись, пообещав чаще встречаться тна территории училища. О нашей учёбе в школе и нашем увлечении "чёрным копательством" мы как-то не вспомнили. Просто мне неудобно было напоминать тот случай с моей одноклассницей Галей, который произошёл в один из последних дней при окончании школы. Всё-таки Толик потерял из-за этого целый год, так как без "Аттестата зрелости" не мог никуда поступить. Да и досталось ему тогда с разных сторон и инстанций прилично. Даже чуть до суда дело не дошло, всё-таки Галя получила инвалидность. Но это прошло и я считал, что прошлого касаться не стоит.

   Шло время, мы с Анатолием иногда встречались на территории училища или в учебном корпусе, но прежних дружеских отношений поддерживать как-то не получалось, слишком долгое время мы жили каждый своей жизнью. Это три года, с восьмого по десятый класс в разных классах и тпочти три года после школы не встречались вообще. Этого времени стало достаточно, чтобы наши детские дружеские отношения были подзабыты и у нас, у каждого, появились свои новые интересы. Тем более, что родители моих детских друзей: Толика Шаульского и Толика Бобельчука сделали всё, чтобы наша детская дружба, развалилась, уговорив учителей репевести нас всех троих в разные классы. А, когда учишься в разных классах, то дружиские отношения постепенно обрываются, так как появляются друзья уже в тех классах, где учишься.

   С Толиком Шаульским теперь мы часто пересекались на территории училища и обменивались последними новостями, как училищными, так и теми, о которых узнавали из нашего посёлка.

   Ещё у толика был друг, с которым он ходил в увольнение и ездил в наш посёлок Эсзар по выходным. Это, как и я дружил с Валентином Томашенко, он тоже ездил на Эсхар, даже иногда без меня и заезжал ко мне домой.

   Я же на Эсхар, в увольнение, ездил очень редко, так как после первого зимнего отпуска, на первом курсе, мы с Нелей встречались в Харькове и мне, чтобы встретиться с ней, не было необходимости ехать в посёлок, хотя раз в месяц я приезжал домой, чтобы навестить родителей.

   И вот, однажды, встречает меня Толик и спрашивает о Вале Чаплык, моей однокласснице, давно ли я её встречал. А я Валентину ни разу не видел после школьного вечера. Даже в посёлке как-то не встречал. Спрашиваю, зачем она ему. И он мне рассказывает, что его друг Саша Черкасов познакомился с Валей Чаплык, точнее, Толик их познакомил.

   Валя в это время окончила кулинарное профессиональное училище и работала поваром в одной из столовых города Харькова. Я обрадовался, что всё больше курсантов-авиаторов примыкают к нашему посёлку,даже те, кто там не жил.

   И тут мне Толик "выдаёт" новую порцию новостей. Рассказывает, что он в предыдущее увольнение был на свадьбе своей старшей сестрыВалентины и там познакомился с классной девчёнкой, она тоже из моего класса, Нелей Вовьянко и в следующий раз поедет в посёлок, чтобы встретиться с ней.

   Я от неожиданности даже поперхнулся своим же воздухом и сильно раскашлялся, хотя быстро с этим справился, но подробностей спрашивать не стал. Правда, Толик тоже, как назло, в подробности не вдавался.

   Подумав, я догадался, как Неля оказалась на свадьбе у сестры Толика. Люда, сестра Нели, училась в одном классе с Валентиной, сестрой Толика, и в это время была на каникулах, она училась в институте в Ростове-на-Дону. А Люда всегда брала Нелю с собой, если её куда приглашали. У меня это всё "сходилось", хотя, как это было в самом деле, я не представлял. Но немного забеспокоился.

   И тут у меня, как назло пошли воскресные наряды на службу и я не мог около месяца вырваться в увольнение, а обсуждать с Нелей этот вопрос в письмах мне не хотелось. Как показало время, я правильно поступил, что не стал обсуждать этот вопрос в письмах.

   Но после этого немного хвастливого заявления, Толик почему-то стал обходить меня стороной в училище и о своём знакомстве с Нелей больше не упоминал. Мы с ним, встречаясь, просто здоровались, перебрасывались несколькими фразами и расходились.

   При очередной встрече с Нелей я рассказал ей, как Толик "познакомился с классной девчёнкой" и она мне тоже рассказала, что Толик несколько раз приглашал её на танец, но затем её начали приглашать одноклассники её сестры, Люды и на этом всё "знакомство" Толика с "классной девчёнкой" закончилось.

   После того, как я завершил обучение в училище, на год раньше, че Толик, я его больше не встречал. Говорили, что он расапределился куда-то под Читу, а затем переехал в военпредство на один из заводов в город Харьков.

   Особо следует вспомнить о друге Толика, Саше Черкасове. Он женился на Вале Чаплык и они уехали по распределению во Владивосток. Валя последнее время жила во Владивостоке и Юра Елисеев, мой друг детства, тоже с Эсхара, заходил к ней в гости. Юра в электронной почте сообщил мне, что на Украину Валя возвращаться не собирается.


     Глава 159. Не вписался в коллектив.

   Случилось это задолго до того, как в армии расцвела полным цветом "дедовщина". В 1959 году я поступил в Харьковское ВАТУ и до этого ничего не слышал о таком явлении в армии, как "дедовщина".

   Учебная рота, куда меня распределили после экзаменов, состояла из двух взводов, по два классных отделения в каждом. Каждое классное отделение состояло из двух строевых отделений, которые изучали разные иностранные языки. Первое строевое отделение изучало немецкий язык, а второе строевое отделение - английский. Я попал во второе строевое отделение.

   Ребята в классном отделении подобрались хорошие, хотя каждый со своим характером и у каждого были свои привычки, приобретённые задолго до поступления в училище. Всего в классном отделении нас было 32 человека.

   Уже через два-три месяца мы знали привычки и особенности каждого, а многие даже подружились, в том числе и я. Но были такие, кто особенно в друзья не набивался, хотя и дружеских отношений не сторонился, с такими были просто товарищеские нормальные отношения, как с сослуживцами, живущими в одном кубрике-казарме.

   Поскольку друг с другом нам делить было нечего, у всех было всего поровну и только отличались мы по количеству нарядов, некоторые их могли заработать "вне очереди", за какие-то проступки или нарушения. Но это уже - у каждого своё и его надо отрабатывать лично.

   Но где-то через полгода многие из нас стали замечать, что один курсант из классного отделения старается уговорить кого-то идти вместо него в наряд "вне очереди", так как особо не учитывали - очередной это наряд или внеочередной, тем более, если в этот наряд есть кандидатура, курсанты часто менялись нарядами. А командиру - только бы закрыть клеточку в листе нарядов.

   Более того, этот курсант обещал отстоять этот наряд, но затем "забывал" об этом и эта конфликтная ситуация накалялась. Был это Вовка-боксёр, такое ему дали прозвище между курсантами. Парнем он был спортивным, хотя и маленького роста и немного задиристым. Всё свободное время пропадал в спортивном зале, где таскал штанги, но за то, что он почти к каждому, в шутку, бросался боксировать, его и прозвали "Вовкой-боксёром". Он часто выступал на соревнованиях по тяжёлой атлетике за роту и даже за училище.

   Но был у Вовки-боксёра ещё один странный пунктик, его конфликтность не имела предела. Мало того, что он конфликтовал почти со всеми в роте, он ещё и пытался создавать группы, кто за него, а кто - против, угрожая при этом даже сержантам. Очевидно, это не могло не дойти до командиров. А когда люди живут вместе в казарме 24 часа в сутки, непрерывно неделями, месяцами, то причин для конфликтов можно отыскать массу, тем более, для конфликтного человека.

   У Вовки-боксёра это были сначала словесные перепалки, затем толкания в бок, а затем, несколько раз, дошло до рукопашного. Сержанты это видели, но силовых мер не предпринимали, так как им, за превышение меры воздействия, могло "прилететь" и как "за рукоприкладство".

   Вспомнил я об этом лет через десять, когда в армии вовсю пошли разговоры "о дедовщине" и было это после 1967 года, когда я, отслужив в полку после училища, поступил в высшее учебное заведение. Официально считается, что "дедовщина" в армии появилась и расцвела в 1970-80-е годы, хотя и до этого были отдельные случаи неуставных и хулиганских взаимоотношений.

   Тогда же, в 1959-60-е годы, командиры ротного уровня были ещё офицеры, участники Великой Отечественной войны и судили они о взаимоотношении в воинском коллективе по критериям военного времени, по действиям военнослужащих в боевой обстановке. Например, наш комроты, майор Шендеровский, воевал в десантных войсках, которые тогда только зарождались и был принципиальным офицером, что касалось взаимоотношения военнослужащих между собой. Таких же он подобрал себе и командиров взводов.

   Но возвратимся к ситуации, которая складывалась у нас в классном отделении из за одного человека, конфликтная напряжённость шла по восходящей, а командиры всех уровней чего-то ждали, так как не было явных острых ситуаций, которые надо будет разбирать не на уровне дисциплинарного порядка, а на уровне уголовного права.

   И вот однажды я был с суточном наряде по роте и стоял дневальным у тумбочки. Командир роты и взводные были у себя, в канцелярии роты и о чём-то громко спорили. Дверь в канцелярию хотя и была приоткрыта, но разобрать, о чём они спорили было невозможно.

   Валера Малахов, дневальный бодрствующей смены, ходил по коридору и протирал влажной тряпочкой все выпуклые поверхности на стенах от пыли, так как старшина роты Зинченко мог придраться к чему угодно, если ему не понравится уборка.

   Проходя мимо канцелярии, Валера тоже услышал спор командиров и остановился у двери, прислушиваясь. Я так понял, что ему стало понятно, о чём спорят командиры, он даже подал мне знак рукой, что слушает о чём-то очень важным.

   Когда разговор закончился, то он бросил свою работу, подошёл ко мне сказал заговорщическим тоном:

   - Они там собираются кого-то отчислять, говорят, что "не вписался в коллектив". Как ты думаешь о ком это они? - но рота была большая, чудили многие, но о ком речь, я тоже не догадался и только пожал плечами.

   - А ещё сказали, что от него надо срочно избавляться, чтобы не было большей беды, - ещё прокомментировал Валера.

   Ни Валера, ни я не понимали, о чём идёт речь, поэтому и не стали обсуждать этот вопрос. Для нас, рядовых курсантов первого курса, действия командиров были не совсем понятными, да и логика командиров для нас ещё была недосягаемой. Поэтому, этот разговор, не до конца подслушанный, мы сразу же забыли, как только во входную дверь вошёл старшина и, увидев, что мы вдвоём находимся у тумбочки, завёл свою "песню":

   - Малахов! Почему прохлаждаешься? - старшина обратился сразу к Валере, так как я со штык-ножом стою на месте очередного дневального. Тем более, что я сразу представился, как положено, старшине.

   Валера же продемонстрировал старшине влажную тряпку и сказал, что он занимается влажной уборкой, протирает стены. Старшине это всегда нравилось и он, махнув рукой, не комментируя, направился дальше по коридору, в свою каптёрку.

   После этого прошло какое-то время и пришло распоряжение свыше, что не желающие продолжать дальнейшую учёбу в училище, могут написать рапорт на увольнение. Несколько человек из нашего классного отделения написали такие рапорта. Это сделал командир классного отделения сержант Кириллов, Коля Шевченко с первого строевого отделения и Валера Малахов, он был со второго строевого отделения. Валера был из Харькова, ему не очень нравилось учиться в училище и он хотел поступать в политехнический институт, если ему, как обещали, защитают срок службы в армии. Позже мы узнали, что Валера поступил в институт.

   О подслушанном разговоре Валерой, я вспомнил позже, когда Вовку-боксёра во время очередной диспансеризации вызвали на углублённую медкомиссию и нашли у него какие-то "сбои в сердце", с которыми обычно комиссуют из армии, объяснив это тем, что он перегружал себя работой со штангой. Таким диагнозам многие бывают рады, так как это позволяет откосить от армии, но Вовка-боксёр сам поступил в военное училище и, наверное, хотел продолжать учёбу. Но командиры решили иначе, ссылаясь теперь на этот диагноз.

   Такая вот ситуация сложилась в нашем классном отделении из-за Вовки-боксёра. Очевидно, командование роты догадывалось или точно знало, о высокой конфликтности курсанта, граничащей с эмоциональным срывом, но, что можно предпринять не знали или не хотели делать резких выводов. Тогда и пришла им мысль отчислить курсанта по медицинским показаниям, поскольку Вовка-боксёр сам хвастался, что его на медкомиссии пропустили в виде исключения, учитывая его достижения в спорте, да и преподаватели физподготовки хотели, чтобы у них был человек, который будет выступать на соревнованиях. Всё бы так и осталось хорошо, если бы не конфликтность самого Вовки-боксёра, которая заходила всё дальше и дальше. Чем это могло закончиться для коллектива, командиров и самого Вовки-боксёра, прогнозировать никто не мог. Вот и приняли компромиссное решение. А Вовка-боксёр сдал документы в техникум и продолжил там учёбу.

   Мне до сих пор неизвестно, что помогло разрядить ситуацию: внутренняя энергия множества курсантов, конфликтовавших с Вовкой-боксёром, прозорливость командиров, офицеров-фронтовиков или ещё какие-то сверх естественные силы. Но ситуация разрядилась и все остальные курсанты завершили успешно обучение.    

   
   Глава 160. Перебазирование из Берлина в Шперенберг

   В это время Михаил Митликин служил уже в отдельном смешанном авиационном полку, который базировался на аэродроме Шёнефельд в черте Берлина, у самой линии-черты, которая разграничивала Западный Берлин и Восточный Берлин. В полку было три эскадрильи: первая — преимущественно на самолётах Ли-2, вторая — на Як-12 и третья — на вертолётах Ми-4. Инженером вертолётной эскадрильи и был Михаил Митликин. Вертолёты в армии хотя и воспринимались как должное, но в авиации к ним ещё относились, как к экзотике. Так, к третьей эскадрилье относились и в полку, хотя и с уважением, но и с осторожностью.

   В полку даже не догадывались, что в 40 км от Берлина для них приготовили новое место базирования. У деревни Шперенберг на бывшем Кумерсдорфском артиллерийском полигоне построили новую взлётно-посадочную полосу, жилой городок, штабные и технические постройки. И в один из дней полк получил приказ на перебазирование. Не успел полк завершить перебазирование, как начали возводить Берлинскую стену. А полк начал выполнять задания уже с нового места базирования.

   Аэродром «Шперенберг» с современной ВПП, был построен именно для базирования смешанного авиаполка, так как была огромная стоянка для 1-й авиаэскадрильи (АЭ),  небольшая стоянка для 2-й АЭ и самая длинная стоянка с бетонированными «карманами» для вертолётов. Для прилетающих «почтовых» самолётов из Москвы  была построена специальная стоянка- «комендатура», куда заруливали прилетающие самолёты. Все дороги на аэродром и в гарнизоне были с бетонным покрытием и пригодны в любую погоду.

   Капитан Митликин сразу стал «обживать» новое место базирования эскадрильи и в то же время поступил учиться в Киевский институт инженеров гражданской авиации (КИИГА), так как с этой должности, инженера эскадрильи, дальнейшее продвижение по службе было невозможно без получения высшего образования.

   Поскольку теперь полк был в 7-10 км от штабов ГСВГ в г. Вюнсдорф (1-й городок, 2-й городок, 3-й городок), то заявок на полёты по всей ГДР значительно увеличилось, примерно в 2-3 раза. Особенно понравилось руководству ГСВГ летать на вертолётах во время учений, можно было приземлиться в любом месте. Несколько вертолётов были переоборудованы под варианты полусалонов, где были установлены по 2-3 мягких кресла, чтобы снизить дискомфортность от шума и вибрации винторедукторной группы механизмов и систем.

   В гарнизоне были возведены четыре многоквартирных дома, квартир в которых хватило всему личному составу полка и обслуживающих подразделений. Расселение было очень удобным, так как семьи каждой эскадрильи получили квартиры в одном подъезде или в смежных подъездах одного дома. Были построены дом офицеров, столовые, общежития, гостиницы, штабы, казармы, здания для обслуживания всех видов техники.

   Заданий на эскадрилью поступало столько, что иногда не хватало машин, так как довольно много вертолётов приходилось отстранять от полётов по причине замены двигателей, замене лопастей, выполнения целых комплексов доработок, которые поступали непрерывно. У вертолётов был большой налёт, а ресурсы двигателей и лопастей несущего винта были по 200-300 часов.

   Вот капитан Митликин и крутился, как мог, переставляя иногда лопасти с вертолёта на вертолёт по два  раза в неделю, что, вместе с регулировочными работами и облётами, занимало много времени. Личный состав эскадрильи, да и всего полка, работали на износ, учитывая, что надо было обеспечивать ещё полёты и на себя всей эскадрильей 2-3 раза в неделю, как для подтверждения классности, так и для вывозных после отпусков и перерывов в полётах.   


   Глава 161. Учёба, весна, космос,

   В училище жизнь шла своим чередом. Вторые зимние каникулы пролетели, как один день. Этот раз я проводил с Нелей, когда она была дома или встречал её с работы, она весь мой отпуск приезжала домой, хотя для неё это и было утомительно, но по другому мы просто не могли часто встречаться. Наши встречи, в большей степени, зависели от неё. Мы гуляли по посёлку, на зимней природе, вспоминали школьные годы в этих местах и фотографировались, точнее, фотографировал я.

   В конце зимы, после каникул, я стал задумываться над притчей о «талисмане любви» и всё больше склонялся к суеверию. А может это была потребность кому-то делать что-то приятное. Мне было приятно что-то дарить Неле и смотреть, как у неё улучшается настроение даже на несколько минут. Тем более, если это было не специально, а встроенное в систему нашего общения. В нашем магазине Военторга были красивые наборы «Красная Москва», «Красный мак», «Эллада», которые я покупал и дарил, а продавщицы интересовались, кому я покупаю, так как эти наборы, даже офицеры редко покупали, а тут какой-то курсант начал методично скупать. Да и мои друзья-курсанты пришедшие со мной в магазин, выдавали всю мою подноготную: кому, когда, по какому случаю я покупаю эти наборы. Так я стал узнаваемый и в торговых точках училища.

   Во второй половине марта я простудился и с температурой попал в санчасть. Там сказали, что ничего серьёзного нет, но полежать несколько дней не помешает. Так я и оказался на больничной койке, где можно было вдоволь отоспаться, поиграть с соседями в шахматы да ещё и питаться по диетическим нормам, получая каждое утро яичко на завтрак.

   В один из дней моего отдыха в санчасти, в окошко палаты, оно выходило на оживлённую улицу, кто-то тихонько постучал. Я подошёл к окну и не поверил —  на тротуаре, под окном, стояли мои школьные одноклассники, мой друг Ваня Подопригора и Анненков Арнольд, с которым я несколько лет сидел за одной партой. Поскольку выходить мне было нельзя, то я открыл форточку, залез на подоконник и мы немного пообщались, пока в палату не зашла процедурная сестра.

   Оказывается, они были на призывном пункте в Харьковском облвоенкомате и им разрешили погулять по городу. Но знакомых у них в Харькове не было и идти им особо было некуда, поэтому они решили заглянуть ко мне, так как Ваня знал мой училищный адрес, мы с ним переписывались, когда от работал на заводе.    

   Заканчивался март месяц... начинался апрель...

   Наступила весна 1961 года, второго года моего обучения в военном училище. В один из дней первой половины апреля мы были на занятиях в учебном корпусе, когда в коридоре раздались крики и шум. Преподаватель выглянул в коридор и исчез за дверью, за ним потянулись и мы. И в коридоре мы услышали по внутриучилищной трансляции о том, что первый человек-космонавт, майор Гагарин Юрий Алексеевич полетел в космос и совершил полёт на околоземной орбите длительностью 108 минут, после чего успешно приземлился. Это было 12 апреля.

   После этого занятия были скомканы и разговор шёл только о полёте человека в космос, тем более, что в космос полетел человек из того же рода войск, в котором служили и мы.

   Следующее занятие у нас было по физподготовке. Занимались на спортивных снарядах в спортгородке. Была хорошая солнечная погода, а у нас ещё и хорошее настроение, так что мы всё время говорили о космосе и о Гагарине. Далее, почти каждую неделю о Юрии Гагарине я вспоминал, изучая авиационные дисциплины, читая периодику, слушая радио и при просмотре телевизионных программ.


   Глава 162. Лётное происшествие. Берлинская стена.

   Молодой инженер вертолётной эскадрильи Михаил Митликин выделялся среди среднего руководящего состава полка тем, что он прошёл все ступени становления специалистом-профессионалом от курсанта авиационного училища до заместителя командира авиационной эскадрильи по инженерно-авиационной службы (ИАС) и к тому же учился заочно в институте гражданской авиации. В полку даже зам командира полка по ИАС был без высшего образования, а зам по ИАС 1-й эскадрильи, Репин Валентин Гурьяныч был практик, который ещё во время Великой Отечественной войны на практике осваивал эксплуатацию самолётов По-2 и Ли-2 от механика до техника. А Миша Митликин после училища летал бортовым техником, когда ещё ресурс агрегатов вертолёта Ми-4 ограничивался десятками часов, а аварии или катастрофы были почти каждую лётную смену. Его экипаж пережил аварию на Тушинском  авиационном параде 1954 года и он один из экипажа выжил в катастрофе, когда они летали на спасение рыбаков, которых оторвало на льдине в Балтийском море. Он был единственным в полку, по которому во время Венгерских осенних событий 1956 года путчисты вели огонь из стрелкового оружия и его вертолёт имел несколько пулевых пробоин. Его вертолёт 
садился на вынужденную и экипаж ремонтировал машину в полевых условиях.

  Вот с таким послужным списком Миша Митликин вместе с полком перебазировал свою эскадрилью из Восточного Берлина, с аэродрома Шёнефельд, на вновь построенный аэродром Шперенберг, в 40 км от Берлина. Аэродром Шперенберг располагался как раз в полосе, где проходила одна из линий обороны, прикрывавшая Берлин с юга. На территории аэродрома так и остались три мощных ДОТа, в среднем из которых, он был в зоне стоянки эскадрильи, капитан Митликин решил обустроить «каптёрку», эдакий подвальный железобетонный склад. Именно там он решил хранить 200-литровую бочку с антиобледенительной жидкостью, а, проще сказать, со спиртом-ректификатом.

   Рядом с этим ДОТом-«каптёркой» была стоянка вертолёта с бортовым номером 30, который должен был через 25 часов налёта, это 3-4 недели, лететь на капитальный ремонт в г. Каунас, это Литовская ССР и Миша договорился с командиром эскадрильи майором Калёновым, что старшим группы полетит он сам. Всё-таки это место, где он начинал службу, там он встретил свою жену Эмму, да и появилась возможность лишний раз слетать, как в полку говорили, «в Союз».

   Планировались ночные полёты и борт № 30 был в плановой таблице, так как надо было выработать ресурс в пределах 15-20 часов, без учёта времени на перелёт в Каунас. Этот борт был также запланирован на разведку погоды. После возвращения разведчика погоды, командир эскадрильи на построении довёл до всех плановую таблицу, уточнил задания и все разошлись по машинам. У лётчиков была привычка, кто выполнял упражнения до второй заправки и стартового осмотра, садиться в свой вертолёт с начала полётов и по мере выполнения упражнений, меняться местами, не заруливая на пересадку, а выполнивший упражнение, выходил после приземления и шёл на СКП или к стартовому домику, чтобы на попутной машине быстрее уехать домой отдыхать. Вот на борт № 30 загрузилось кроме экипажа ещё три человека, лётчики, технику пилотирования которых должны были проверять после выхода из отпусков. 

   Через несколько минут, в разных концах стоянки, послышались фырканья двигателей при запуске, шелест и свист лопастей при раскрутке несущей системы и вертолёты поочерёдно начали выруливать из стояночных карманов на рулёжную дорожку и порулили через дальнюю перемычку на ВПП, на дальний старт.  Когда взлетел последний вертолёт, все специалисты групп обслуживания погрузились в дежурную машину и вместе со спецмашинами (АПА, бензозаправщиками, маслозаправщиками) поехали на старт.

   Поскольку летала одна эскадрилья, то заместитель командира полка подполковник Пишикин, руководил полётами со стартового командного пункта (СКП) на ближнем старте. Во время ночных полётов так было удобнее, с учётом того, что ближний старт был хорошо оборудован всеми средствами связи и обеспечения полётов. Когда все приехали на старт, там уже стояла дежурная пожарная машина, дежурная санитарная машина и ещё несколько автомобилей от частей обеспечивающих полёты: ОБАТО, ОДРСО и другие. В стартовом дежурном домике собрались все, кто из наземных служб задействован на полётах и пока вертолёты в воздухе, на столах появились шашки, шахматы, свежие газеты, а кто-то захватил с собой и художественную книгу. Кроме того, все могли слушать переговоры экипажей с руководителем полётов, так как в стартовый домик была выведена внешняя трансляция.

   Капитан Митликин в эту лётную смену дежурил сам, он решил, что, если всё будет спокойно, то он закончит очередную контрольную работу, которую ему надо будет отправлять в институт через две недели. Тем более, что его заместитель, начальник группы обслуживания, Константин Филиппович Коваленко, дежурил на предыдущей лётной смене, а старший техник Николай Анистрат сегодня отпросился в Вюнсдорф, так как у него там работала жена и они как бы жили на два дома, не отпускать тоже как-то не было причины. Вот Михаил и сидел над своей контрольной работой, периодически отдавая подчинённым распоряжения и вслушиваясь в спокойные монотонные переговоры руководителя полётов с экипажами, которые были в воздухе.

   Подходило время заруливания на заправку и стартовый осмотр, как вдруг в динамике прозвучал неразборчиво позывной и резкий голос начал повторять:

   - Освободите полосу! Освободите полосу!

   - Я - тройка - полсотни, это означало позывной 350-й.

   Все сразу бросились к выходу из помещения. Михаил выбежал наружу, но нигде ничего не было видно. Он пробежал метров 30 в сторону СКП и над верхушками небольших сосен увидел приближающийся вертолёт, капот которого, до самого остекления кабины лётчиков, лизали огромные языки пламени. И вырывались они не из выхлопных патрубков, а из самого капота, на котором были защитные сетки системы обдува двигателя. Вертолёт немного сманеврировал в сторону и приземлился не на бетон полосы, а на боковую полосу безопасности метрах в 70 от СКП. Все видели, что дверь грузовой кабины открылась и оттуда начали вываливаться люди и убегать от вертолёта. Один, два, ..., четыре! Все? Или кто-то остался? Ведь на борту было больше людей.  В это время к вертолёту пытается подъехать дежурная пожарная машина, но подполковник Пишикин тоже выбежал с СКП с мегафоном и поняв, что сейчас рванёт бензобак, дал команду:

   - Убрать пожарную машину!

   И только пожарная машина отъехала метров на 50, как взорвался бензобак, обдав всех волной тёплого воздуха. И подполковник Пишикин дал новую команду:

   - Тушить пеной издалека! о - о Солдаты уже раскатали пожарные шланги и начали заливать оседавший на глазах вертолёт.

   В это время все, кто выпрыгнул из вертолёта, собрались у СКП и бессвязно рассказывали, что произошло, но понять их было невозможно. Первым делом выяснили, все ли люди спаслись. Оказалось, что люди все, так как другие лётчики покинули вертолёт, а это был борт № 30, при предыдущих пересадках. Далее командиры пошли на СКП и доложили о лётном происшествии по команде: командиру полка, инженеру полка и в воздушную армию оперативному дежурному. Остальным экипажам была команда возвратиться на свой аэродром и, когда все вертолёты зарулили на стоянку, с СКП взлетела красная ракета, означавшая, что полёты окончены.

   Всё завертелось на следующее утро. Уже к 8.00 в части были комиссии, какие только можно было придумать создать. Капитан Митликин уже с рассветом был на месте аварии и разбирался, что могло произойти. Бортовой техник с начальниками групп по специальности ещё с вечера начали заниматься с формулярами и технической документацией, но там всё было подготовлено в лучшем виде, так как вертолёт готовили к отправке в ремонт, а там всегда придираются к документации. Затем армейские инженеры начали беседовать с экипажем, офицерами групп обслуживания и с капитаном Митликиным. При осмотре деталей вертолёта выяснили, что пожар начался из-за нарушения герметичности трубопровода высокого давления от насоса непосредственного впрыска топлива НВ-82В. Вырезали эту часть трубопровода и вместе с карточкой отказа отправили на исследование в НИИЭРАТ. После этого у Миши Митликина появился ещё один шрам на сердце.

    Несмотря на то, что все формальности по проверкам аварии с бортом № 30 были соблюдены и к экипажу особых мер не принималось, все были довольны, что удалось избежать человеческих жертв и даже не было травм, какие-то комиссии периодически приезжали и портили Михаилу нервы. Но все признавали, что экипаж действовал по инструкции, а значит обучение лётного и технического состава проводилось правильно. Полк даже получил вертолёт взамен "тридцатки" из расформированной где-то отдельной эскадрильи. Вертолёт был не новый, но вполне приличный. Долго думали, какой ему дать бортовой номер или оставить прежний № 30, учитывая, что в эскадрилье были номера от 26-го до 37-го. Подполковник Пишикин настоял, чтобы оставили прежний, № 30, на том и порешили. А тут ещё дальнейшие события заставили забыть об этом лётном происшествии.

   С 1 августа 1961 года число заданий на эскадрилью, да и на полк, резко возросло. По всей Группе войск летали какие-то комиссии, старшие офицеры с поручениями и чувствовалось какое-то напряжение. А с утра 13 августа, это было воскресенье, полк подняли по тревоги и только через день все узнали точно, в чём причина - вокруг Западного Берлина власти ГДР начали возводить ограждения, которые затем назвали "Берлинская стена". С этого момента и до глубокой осени 1961 года полк работал с повышенной нагрузкой и для капитана Митликина это были новые испытания для нервов, физических сил и здоровья. А вот о происшествии с "тридцаткой" постепенно забывали и к началу зимы вообще не вспоминали.


   Глава 163. Дымка жаркого лета.  (1961)

   Пролетела весна. Как только стало тепло, начались выходы на практические занятия на учебный аэродром. Затем вмешались подготовка к параду и сам парад. Проход по площади Дзержинского с карабинами СКС в положении «На плечо!», так как «хваусовцы» ходили с карабинами в положении «На руку!».

   Затем дневные и ночные выходы на учебный аэродром. Мне доверили кроме практических работ на вертолёте, демонтировать агрегаты и целые системы с самолёта Як-25 для практических работ. Мне разрешали брать из классного отделения помощника и я выбирал всегда Валентина или Толика Иванова, с ними легко было работать, они хорошо чувствовали технику и с ними было интересно, так как им нравилось работать на технике.

   Затем у нас начались занятия по курсу «Войсковой ремонт авиационной техники». Нас разбивали на группы по три человека и давали задание по ремонту маслорадиатора (методом пайки), по ремонту тросовой проводки (тросозаплётка), по ремонту обшивки (методом клёпки).

   Теория двигателя. Мы до этого изучали теорию реактивных двигателей, а теперь надо было изучать ещё и теорию поршневых двигателей. А тогда преподаватели сами всё перепутали и на экзаменах задавали вопросы и по курсу ТПД и по ТРД. Мы часто путались при ответах, а преподавателям это почему-то нравилось.

   Но постепенно мы одолели все науки семестра и нас начали отпускать в летний отпуск по той же системе, как и прошлым летом. Первыми уезжают те, кто дальше живет, а мы сдаём имущество, убираем казарму, задержавшись на один день, и только после этого получаем отпускные и проездные документы.

   В этот отпуск я уже ехал не просто домой, а домой, чтобы провести отпуск вместе с Нелей, она тоже запланировала себе на это время часть отпуска и у неё накопилось несколько отгулов. Мы это всё уже спланировали с учётом, что будем проводить отпуск вместе. А поскольку, у неё отпуск получался всё равно короче, то первые дни своего отпуска я встречал её с электрички и провожал на электричку. У меня на это уходило довольно много времени, что меня вполне устраивало, так как одному мне было скучно и я старался проводить с Нелей больше времени, провожая её и встречая с работы.

   Поездки Нели закончились и мы уже целые дни проводили вместе. Поскольку погода стояла очень хорошая, настоящмя летняя, без единого пасмурного дня, то мы всё время проводили на речке. С утра брали вёсла, шли на речку и на лодке медленно плыли в сторону Чугуева, почти под Фигуровку, находили на берегу хороший пляжик и загорали там до 5-6 часов. Затем плыли назад и приходили домой, когда появлялась предвечерняя прохлада и траву покрывала роса. Но нам и этого времени было мало. Забросив вёсла домой и наскоро перекусив, мы уже в темноте гуляли до полуночи, когда уже начинали слипаться глаза.

   А утром я снова заходил за Нелей и мы повторяли наш вчерашний поход. И так целыми днями так, что родители нас почти не видели. Да мы и сами себя не видели и не чувствовали, во всяком случае я, хотя Неля тоже, думаю, чувствовала то же. Иногда мы уставали от лодочных походов и заменяли их пешими, что тоже было не менее интересным и занимательным для нас.

   Так мы провели большую часть отпуска. А по вечерам или точнее по ночам я успевал написать несколько страниц стихов о прошлом, настоящем и будущем. Но отпуск подходил к концу.


   Глава 164. Разговор с Хрущёвым

   В субботу 5 августа 1961 года наше классное отделение заступало в гарнизонный караул. Мы только отгуляли отпуск и нас со свежими силами подрядили в гарнизонный караул. Так сказать, "со свежими силами". В гарнизонный караул обычно хватало 18 человек, в том числе и доставляющие пищу из училищной столовой. Остальные шли в наряд по столовой и во внутрений наряд по роте. И это означало, что никаких увольнений нам не будет, заступаем всем классным отделением. Перед заступлением на сутки положен отдых со сном. Просыпаемся разморенные, вялые, готовим обмундирование, протираем и чистим оружие, изучаем табель постов, на которые назначены, так как в гарнизонном карауле может проконтролировать и кто-то из гарнизонного начальства, а тогда кому-то взыскания, а то и гауптвахты не избежать.

   В положенное время выезжаем из училища в комендатуру. С интересом едем по городу. Сегодня суббота, все нарядные, с интересом смотрят на нас, особенно мальчишки и молодые девушки. Ехать надо в самый центр города, но это не так далеко.

   Приехали, разгружаемся. Видим, что меняем сегодня курсантов училища связи. С ними у нас отношения хорошие, так что придираться не будем и смена караула должна быть нормальной. Рядом на площадке развода караулов, заложив руки за спину, расхаживает помощник коменданта. Подаётся команда — Становись!

   И тут в воротах комендатуры появляются трое. Двое солдат-танкистов, по затрапезному виду видно, что из арестованных, ведут под руки третьего, курсанта-связиста. Один из солдат несёт на плече карабин связиста. Все на площадке замерли и молча наблюдают эту картину. Помощник коменданта тоже невозмутим, так же с руками, заложенными за спину медленно идёт им навстречу. Один из солдат, который без карабина, бросает курсанта, подходит к помощнику коменданта и сбивчиво докладывает, что арестованные прибыли с работ на заводе безалкогольных напитков. И тут помощник коменданта широко улыбается, а мы разряжаем тишину громогласным хохотом, что его точно слышно по всей улице. Затем помощник коменданта берёт у солдата курсантский карабин и уже строго:

   - Десять суток ареста!

   Рядом уже оказался начальник караула связистов, ему помощник коменданта передал карабин и что-то тихо сказал, нам не слышно. Начальник караула приказал уже своим караульным отвести бедолагу в камеру. Ребята взяли его под руки и тот безучастно поплёлся между ними, еле переставляя ноги.

   Тут начался развод караулов и все на время стихли. Помощник коменданта на примере показал нам, что с нами будет, если мы плохо будем нести службу. У караула под охраной было несколько постов и гауптвахта. Один из постов был в здании военной прокуратуры, которое находилось недалеко, но за пределами комендатуры. Третья смена на этом посту досталась мне. В будние дни этот пост был двухсменным, но мы заступали на выходные и для нас пост был трёхсменным. Помощник коменданта подошёл ко мне и спросил, что находится под охраной. Я ответил. По его виду, он остался доволен.

   После развода мы пошли в караульное помещение принимать посты и там прояснилась, что же произошло во время развода. Оказывается караульный повёл арестованных на работы (такое часто бывало) на завод безалкогольных напитков (ситро, лимонад, дюшес и др.) и там его девочки, работницы завода, угостили лёгким спиртным. Парень не рассчитал и арестованным ничего не оставалось, как привести его в комендатуру. А тут, как назло, прямо перед ними оказался помощник коменданта. Арестованных сразу же освободили, они были с танкового училища, а караульного арестовали. Вот такую картину мы и наблюдали.

   Моя смена была третьей и первый раз я отстоял её нормально, а уже, когда заступил второй раз, под утро, меня разморило  и я начал придумывать, как бы мне не заснуть. Пост был на третьем этаже здания прокуратуры, а были жаркие августовские дни и сильно нагретые на солнце стены зданий даже ночью дышали теплом. В помещении же было ещё и душно, так как в режимных помещениях форточки не открывались. Мне надо было находиться в таком закутке, где наверное было место ожидания посетителей. Там стояло два дивана друг напротив друга и несколько мягких стульев. На диваны можно было даже присесть ибо в табеле постов ничего не говорилось о запрете. Над одним из диванов висело на всю стену огромное панно, где был изображён Никита Сергеевич Хрущев среди генералов в Центральном штабе партизанского движения в военной форме и в погонах генерал-лейтенанта.

   Я присел на диван напротив и стал изучать все подробности картины. Смена близилась к концу, скоро должны придти разводящий со сменой и я прилагал все усилия чтобы не задремать, даже пытался в уме импровизировать разговор с Хрущёвым. И тут я потерял контроль над собой.

    Очнулся я от свежего ветерка по коридору и глядя на картину не сразу сообразил, что передо мной картина и гаркнул:

    —  Товарищ генерал-лейтенант! Курсант Хандурин прибыл для охраны прокуратуры!

   Но через доли секунды я уже понял, что дремал, но ещё не понял, сколько я дремал, а судя по потоку свежего воздуха, внешняя дверь в прокуратуру находится в открытом положении, значит в здание кто-то вошёл, но шагов не слышно. Я кашлянул. Какое-то шевеление внизу на лестнице.

   Я — Стой! Кто идёт!
   Ответ — Начальник караула со сменой!
   Я — Начальник караула ко мне, остальные на месте!

Поднимается начальник караула Вася Левый и как-то неуверенно спрашивает:

 - А что, тут кто-то есть?
 - Да, нет — говорю — никого здесь нет.

   Он продолжает:
 - А про какого ты генерал-лейтенанта говорил?
 - Да, нет — говорю — это я стихи читал.
 - А-а-а — говорит Вася, - А мы думали здесь кто-то есть.

   И крикнул ребятам вниз: - Продолжать движение!

   Смена пришла, я сменился, но так и не рассказал, что я в самом деле докладывал генерал-лейтенанту. Тем более, кто мог быть здесь, если помещение закрыто и сегодня выходной. Но дальше я не стал распространяться.

   Когда я стоял в свою смену днём, я услышал по репродуктору, который находился где-то на улице, что в космос полетел космонавт номер два Герман Степанович Титов. Сказали, что этот полёт длительный и, как потом оказалось, что он летал целые сутки с 6 по 7 августа 1961 года.


    Глава 165. Приходится задумываться о будущем.

   Иногда я задумываюсь, почему я так безалаберно живу? Никаких планов на будущее не составляю, даже призрачных, перескакиваю с одного увлечения на другое? Так нельзя, надо как-то систематизировать всё вокруг себя. Да, не всё зависит от меня. Я, в большей степени, пока зависим от родителей. Но надо же как-то проявлять самостоятельность.

   Вот, хотя бы мой "промах" с Татьяной. Почему Татьяна выбрала наше окружение: то ли меня, то ли Юлю, к которому она "переметнулась" и, затем - основательно. Даже демонстративно.

   Мне было бы понятно, если бы Татьяна, как и большинство наших девочек, выбрала себе пару для дружбы, а затем и для жизни, человека на 3-5, а то и на 7 лет старше.

   Но, нет, она остановилась именно на нашем уровне. Очевидно, старших она боялась, а над такими, как мы, равного возраста, она могла верховодить и даже "издеваться", грозясь уйти к кому-то другому, что для ребят было как-то не совсем комфортно.

   Одно дело "перебирать" среди однолеток, которые ничего не могут противопоставить, коме своих чувств и совсем другое дело так же "перебирать" среди почти взрослых ребят, когда можно получить неприятности и почти взрослые. Вот ей и не хотелось связываться с более старшими ребятами, учитывая, что у неё есть старший брат и она тоже могла заметить, как он себя ведёт с разными по возрасту девушками. Девочки это замечают очень быстро.

   Теперь, прослужив в учидище уже больше двух лет, я несколько по другому начал понимать наших девочек-школьниц, с которыми учился и дружил.

   Теперь, на перерывах, в курилке, мы часто спрашивали нашего преподавателя - инструктора капитана Шкалова:

   - А как там в полку? Что нам надо знать кроме техники и воинских уставов?

   И преподаватель честно отвечал:

   - Процентов 20-30 выпускников училищ "срываются" на самых простых семейных, плохо обустроенных делах или на холостяцких загулах.

   После нескольких примеров, преподаватель повторял, как заклинание:

   - Так что постарайтесь перед отъездом в часть жениться, но только не скоропалительно.

   А затем, добавлял, в качестве совета:

   - Если до отъезда в часть не успеете жениться, то постарайтесь это сделать в течение первого года, чтобы вместе со службой начать обустраивать и свою личную жизнь и, чтобы на вас не смотрели в части, как на потенциального "гуляку".

   Некоторые преподаватели говорили:

   - Вы, конечно, можете попытаться обустроить свою жизнь, женившись на дочери командира полка или его заместителей, но мы вам этого не советуем. При малейшей семейной провинности, вас тогда могут "упрятать" так, что и Главком ВВС не будет знать, как вас отыскать, - шутили иные "доброжелатели".

   Сопостовляя то, что говорили в классе наши девочки о замужестве и слушая нашего инструктора капитана Шкалова, я выбирал что-то среднее, пока не принимая никаких решений, теперь уже без Нели.

   Нет, я не собирался ей пересказывать то, что услышал от умудрённых жизненным опытом и опытом воинской службы людей, но мне ход их мыслей понравился.

   Учитывая долгую дружбу с Нелей, как со своей одноклассницей, я уже не мечтал начинать искать спутницу моей жизни в исполнении этой роли другим человеком.

   Главное - чтобы Неля согласилась быть рядом в моей, не всегда прогнозируемой военной (иногда говорят - солдатской) жизни.

   А что? Офицер - тоже солдат. Только, специально обученый и с офицерскими погонами. Но начинает он свою службу всё равно с рядового звания.

   Вот так, основательно, менялось моё мнение о дальнейшей моей жизни, которая всё больше и больше связывалась с воинской службой. Я уже понимал серъёзность моей ситуации, когда моя жизнь завязывалась и затягивалась всё сильнее и сильнее вокруг выбранной мною специальности и уже мою жизнь насквозь пронизывала эта военная служба.

   Вот так, постепенно, с ежедневными доказательствами моя жизнь переходила от состояния молодого человека, когда ещё можно выбирать себе личную жизнь, учитывая отношение ко мне моих подруг, которые встречались у меня на пути. И уже учитывая ситуацию, когда надо принимать решение на будущее, решение, когда надо оценивать, кто со мной пойдёт по жизни, не бросая меня, а кто может испугаться трудностей и оставить меня на едине с самим собой.

   Здесь уже надо быть уверенным в человеке, чтобы насчёт его не было никаких колебаний. Конечно, трудно всё загадывать наперёд, тем более, что надо быть уверенным, прежде всего, в самом себе, что ты сам не предашь человека, которого, как говорил Экзюпери, "приручил", надо быть уверенным в своих чувствах.

   Всё это у меня всё чаще и чаще возникало в мыслях и будоражило моё сознание. Более того, ребята всё чаще и чаще вели разговоры, как они будут служить, работать и развлекаться в полку после выпуска.

   Одни мечтали о карьере, другие мечтали "вырваться" на самостоятельный "простор" из под опеки, третьи не говорили, о чём мечтали, но и этот факт говорил о том, что они мечтают уже о чём-то более далёком, чем приближающийся выпуск и назначение в хорошее место. Хорошее место не в смысле красоты, об этом как-то не думаем, а в место, где можно себя проявить в том объёме, как нас научили, показать свою способность руководить воинскими коллективами.


   Глава 166. Рассказ капитана Федотова. Наши преподаватели.   

   Это происходило в Харьковском военном авиационно-техническом училище, в котором я учился в удивительные годы, когда запускали первые спутники, летали в космос первые космонавты. Тогда каждый из нас мечтал оказаться, если не в отряде космонавтов, то хотя бы рядом с этими мужественными людьми.

   В августе 1961 года после летнего каникулярного отпуска мы возвратились в училище хорошо отдохнувшие и посвежевшие. Мы уже были старшекурсниками и теперь у нас будут только специальные дисциплины. Одна из них - «Конструкция вертолётов». Эту дисциплину мы будем изучать в ангаре, где разместились настоящий препарированный вертолёт и опытный образец штурмовика КБ Ильюшина Ил-40, который в СССР оставался уже в то время в единственном экземпляре. Самолёт в ангаре находился как ценный экспонат, а вертолёт Ми-4 главного конструктора М.Л. Миля теперь будет нашим «школьным учебным пособием». Генеральным конструктором М.Л. Миль был назначен только в 1964 году.

   Уже на первом занятии нам было всё интересно, а особенно, интересно было, что все агрегаты настоящие, а не модели и макеты из дерева. Можно было потрогать рычаги, залезть в кабину лётчиков, потрогать всё, что вращается и перемещается, посидеть в грузовой кабине на десантных сидениях и даже взобраться на самую высшую точку вертолёта, на втулку несущего винта.

   Конструкцию вертолётов нам преподавал капитан Федотов, который знал всё о вертолётах и мог ответить на любой наш вопрос. По ходу занятий он часто рассказывал разные случаи из авиационной жизни в воинских частях, в конструкторских бюро или в научно-исследовательских институтах. Это было интересно и лучше запоминалось об особенностях конструкции вертолётов.
   
   Когда мы изучали конструкцию лопасти несущего винта, капитан Федотов рассказал нам, как главный конструктор вертолёта Ми-4, Михаил Леонтьевич Миль убеждал государственную комиссию, что конструкция лопасти выдержит те нагрузки, которые действуют на вертолёт. Это сейчас лопасти металлической конструкции. А в те времена конструкция лопасти представляла собой длинную стальную трубу-лонжерон и конструктивный набор из склеянных дощечек и планочек, которые были обтянуты специальной тканью, называемой перкаль. Со стороны конструкция действительно казалась ажурной и складывалось впечатление, что эти четыре лопасти, общей площадью около 40 квадратных метров не очень надёжны, чтобы удержать в воздухе машину весом около 7 тонн, да ещё и позволять ей лететь со скоростью 140-160 км/час. Да и на сам лонжерон нагрузка в полёте от центробежных сил действовала до 70 тонн.

   Члены государственной комиссии при приёмке вертолёта Ми-4 усомнились, что лопасти действительно достаточно гибкие, чтобы формировать конус несущего винта. Тогда Михаил Леонтьевич Миль лично залез на втулку несущего винта и спустился по лопасти вниз. При этом лопасть несущего винта свободно прогнулась почти до самой земли под весом тела. И только после этого члены госкомиссии поверили в прочность и гибкость конструкции. Мы тоже с интересом слушали капитана Федотова и теперь с ещё с большим интересом относились к изучению конструкции вертолёта.

   Этот факт мы продолжали обсуждать и после занятий, когда пришли на самоподготовку. С одной стороны, не такая уж большая высота вертолёта, всего 4 метра. А с другой стороны, спуститься по лопасти длиной 10 метров, с высоты 4-х метров, не так просто. Ещё больше ситуацию усугублял тот факт, что спускаться надо по довольно скользкой поверхности, которая представляет собой тонкую ткань, окрашенную краской и любым острым предметом или даже локтем можно порвать или продавить эту ткань.

   Решили, что этот трюк надо нам повторить самим. Поскольку я стоял в центре нашего узкого круга, то все взгляды упирались в меня, а, значит, и эксперимент этот надо было осуществлять мне.

   Я забрался на втулку несущего винта, лёг на лопасть и медленно начал сползать по лопасти к её законцовке. Когда продвинулся на одну треть длины, лопасть начала прогибаться и я оказался в трёх метрах от вертолёта и на высоте трёх с половиной метров, лёжа на животе. Стало как-то не очень комфортно: и назад уже невозможно вернуться по скользкой поверхности, и вниз трудно двигаться, так как есть опасность повредить обшивку лопасти. Продвинувшись до половины лопасти, я почувствовал, что лопасть не только прогибается, но и поворачивается вокруг своей оси так, что я скатываюсь с плоскости. Сразу понял, что долго мне так не удержаться и пришлось ускорить продвижение вниз, но так, чтобы не повредить обшивку по которой я скользил. Лопасть уже прогнулась почти до пола ангара и в метре от конца лопасти я свалился с неё на бетонный пол. После того, как я свалился, у меня хватило чувства самосохранения не встать и даже не поднять голову, так как конец спружинившей лопасти пошел вверх, задев металлический плафон освещения, затем вниз и лопасть продолжала раскачиваться, поэтому опасно было вставать.

   В это время в ангар входит капитан Федотов и замечает меня, лежащего на полу, раскачивающуюся лопасть, качающийся плафон и стоящую вокруг меня группу курсантов, но не обращая на это внимания, проходит к себе в преподавательскую. Мы сразу сели на свои места и притихли, ожидая, что будет дальше.

   Через несколько минут он выходит из преподавательской, подходит к своему столу, присаживается и спрашивает: - Так кто это такой смелый?
Поняв, что мне не отвертеться, вскакиваю и докладываю: - Курсант Хандурин! — поскольку капитан Федотов ещё не помнит нас всех по фамилии.

- Так вот, курсант Хандурин! Вы знаете, чем отличаетесь вы от Михаила Леонтьевича Миля?

- А чем, товарищ, капитан? - Вырывается у кого-то с места.

- А именно тем, что главный конструктор хорошо знал конструкцию вертолёта и не упал на пол, как вы. Представляете, если бы главный конструктор свалился на пол перед министрами и генералами? Кто бы ему поверил, что его техника заслуживает доверия? Надо всегда знать заранее последствия своих действий.

   Он махнул рукой, встал и продолжил: - Всегда одно и то же! Расскажешь курсантам что-то из жизни, а они обязательно пытаются это повторить. Я уже приказал и плафоны так поставить, чтобы вы лампы не били.

   И далее, уже примирительно:

- Ладно, продолжайте самоподготовку. Если будут вопросы заходите в преподавательскую.

   Он повернулся и направился в преподавательскую. Мы же, обрадованные, что для нас всё завершилось благополучно, собрались снова у вертолёта и начали обсуждать, а как же можно было спуститься по лопасти и не свалиться на пол в самом конце. Но повторять эксперимент не стали. Поверили на слово капитану Федотову, что главный конструктор значительно лучше нас знал конструкцию вертолёта.

   И только поработав в части на вертолётах, я понял, как главный конструктор спустился по лопасти, не свалившись с неё у самой земли. Он предварительно установил струбцины на втулку несущего винта, зафиксировав осевые шарниры и лонжерон от проворота вокруг своей оси и свободно спускался по горизонтальной поверхности лопасти. Но всё равно больше я этого трюка не повторял, считая свой поступок тогда - мальчишеством.

   Мой инструктор. С такими людьми интересно.

   Нам сменили специализацию. Неожиданно для нас. Раньше нас готовили техниками на современные  реактивные истребители, а теперь мы будем изучать вертолёты, да ещё с поршневыми двигателями. Мы возмущены. Но нас спрашивать не стали, это — армия. Но несколько человек в качестве протеста пошли по законному пути, написали рапорта на увольнение, благо — мы уже отслужили по два года и дослуживать не пошлют, а разрешат перевестись в любой техникум с авиационной специализацией.

   Но командование училища пошло на изощрённую хитрость. Нам назначили инструктора, который до этого служил на севере и летал с асами полярниками, такими, как Мазурук, Колошенко и даже с Водопьяновым, одним из первых Героев Советского Союза.

   Капитан Шкалов, наш новый инструктор, был настоящим авиатором, каких мы видели во всех фильмах, он юмор просто излучал. Нет, смешно, до хохота не было, но то, что он рассказывал о транспортной военной авиации, заставляло нас всё больше и больше верить нашему инструктору, что в авиации служить не только не трудно, но и весело. Как-то незаметно, исподволь, капитан Шкалов это нами внушил. Мы, никому не верившие, ему поверили.

   Наш новый инструктор служил до этого в бухте Провидения, в Анадырском заливе Берингова моря, у юго-восточного берега Чукотского полуострова и летал бортовым механиком, а затем бортовым техником на самолётах Ли-2 и Ил-14. Вот об этом он нам и рассказывал на занятиях. Часто у нас перерывы между занятиями были не менее интересными, чем сами занятия. На каждом перерыве капитан Шкалов рассказывал нам какую-нибудь авиационную байку, тем самым гипнотизируя нас для работы на авиационной технике.

   Одна из таких баек о глухом учёном-исследователе и глуховатом командире лётного отряда.

   Однажды командир лётного отряда должен был испытывать прибор по измерению толщины льда в Беринговом море в интересах моряков-подводников. Руководить испытаниями прислали из Москвы учёного-исследователя в звании генерал-майора, начальника крупной лаборатории одного секретного НИИ. Генерал летел в гражданской одежде и представился, как профессор, не воинским, а учёным званием. Командир экипажа, который привёз из Москвы, этого профессора, был недоволен тем, что тот на протяжении всего полёта заходил в кабину лётчиков и донимал ребят разными вопросами. Ну не выгонишь же профессора из кабины, хотя и не положено посторонним находиться в кабине лётчиков. А профессору было всё интересно, он был не авиационный генерал. Кроме того у профессора не было шлемофона и когда командир экипажа отвечал на его вопросы, ему приходилось кричать профессору на ухо, так как самолёт был транспортный, без звукоизоляции. Вот командир и придумал, как ему подшутить над профессором, а заодно и над полярными лётчиками, так как экипаж был московский, с Чкаловского аэродрома, что под Москвой.

   Как только приземлились, командир распрощался с профессором и на прощанье ему сказал:

    — Товарищ профессор! Когда будете общаться с майором, командиром отряда, вы громче ему кричите, а то мы много летаем и у нас от гула моторов плохо со слухом.

   Профессор, который убедился ещё в полёте, что надо перекрикивать гул моторов, в знак понимания согласно кивнул головой и поблагодарил командира экипажа, который привёз его на север. На этом и распрощались.

   После этого командир прилетевшего экипажа поехал в штаб отряда, сообщить о прибытии экспедиции с аппаратурой и чтобы оформить командировочные документы. Встретившись с командиром отряда, он сообщил о целях и задачах экспедиции и уходя, сказал:

    — Товарищ майор! Вы громче кричите этому профессору, а то он немного глуховат, мне пришлось ему кричать весь полёт. Я чуть не охрип за это время, — на этом командир прилетевшего экипажа распрощался и пошёл готовиться к полёту по обратному маршруту.

   Через какое-то время, профессор со своим оборудованием прибывает в штаб местного авиаотряда, заходит в кабинет командира и, как советовали ему, кричит:

     — Здравствуйте, товарищ майор!

   Майор, тоже, почти криком, отвечает:

    — Здравствуйте, профессор! Как долетели? — и подойдя ещё ближе, ещё громче, спросил:

    — Ещё не обустроились? Вас сколько человек будет? — и от громкого крика закашлялся.

   Профессор, криком продолжает отвечать:

    — Пока я прилетел один. Откалибруем аппаратуру, тогда прибудут остальные. Ещё не обустроился, я пока здесь слабо ориентируюсь, надеюсь вы мне в этом поможете, продолжал кричать профессор, он же и генерал.

   В этот момент в кабинет заходит один из подчинённых майора и тот сразу его тихим голосом озадачивает:

    — Слушай, обустрой этого глухого профессора, устал я от него, — а сам повернулся к профессору и снова заорал:

    — Товарищ профессор, сейчас вас проводят в гостиницу, вы там обустроитесь, отдохнёте, а на завтра у нас запланирован первый полёт на полигон, где будем испытывать прибор.

   Когда сопровождающий и профессор выходят из кабинета, профессор, ещё не догадываясь о розыгрыше, нормальным голосом говорит сопровождающему:

    — Капитан, вы скажите своему глухому командиру, чтобы он не орал так, я его и вас прекрасно слышу.

   Капитан, не владея всей ситуацией, удивился и ответил:

    — Товарищ профессор! Да не глухой наш майор, ему сказали, что вы плохо слышите, вот он громко и говорил.

   В это время капитан и профессор пришли в гостиницу и капитан при оформлении увидел, что это никакой не профессор, а генерал-майор из московского НИИ. Теперь ужу спросив разрешения, капитан побежал в штаб и рассказал командиру отряда и о профессоре-генерале с прекрасным слухом, и о шутке командира столичного экипажа над ним и над генералом. Командир отряда сразу помчался на аэродром, надеясь всё высказать московскому гостю, но тот уже выруливал на взлётку для полёта обратно в Москву.

   На следующий день со всем этим юмором разобрались, поняв, что московский пилот над всеми подшутил и пообещали ему всякие кары, если он снова прилетит на севера. Но он больше там не появился. Что касается генерала и командира отряда, то они успешно завершили испытания, при этом подружились и их за эти испытания наградили.

   Таких авиационных баек капитан Шкалов рассказывал нам множество и в конце концов убедил нас, что мы будем работать и летать на самой лучшей технике в ВВС. Окончив училище, мы были благодарны нашему инструктору, капитану Шкалову. Лично мне он дал какую-то искру веры, что авиация — моё призвание и спасибо ему за это.


   Глава 167. Один день курсанта

   Мы на третьем, выпускном, курсе. Сегодня 12-е августа 1961 года. Утро. Шесть часов. «Подъём!» - это кричит дневальный. «Тревога!» «Воздушная тревога!» - совершенно изменился голос. Не узнаю – кто. Вскакиваю. Валерка Карабутов натянул брюки, ищет сапоги. Быстро одеваемся. Карабин, противогаз, скатка, вещмешок, приготовленный и всегда на месте. Успеваю напиться воды. Выбежали на улицу, все уже стоят. Странно. Всё ясно, тревога ложная, проверяют время готовности. Отбой.

  Занятия. Радио и РТО. Автоподготовка. Строевая. Занимаемся с первокурсниками. Мне дали двух маленьких, щупленьких курсантов из только что переодетых в курсантскую форму, которая ещё вся топорщится на них. Один со Сталино, другой из Крыма. Ещё пугливые и неоперившиеся. Строевой они успеют позаниматься, рассказываю о наших порядках. В конце занятия посмотрел, как они ходят строевым шагом. Нормально, стараются. Из них будут строевые офицеры.

   Обед. Успел выпить компот. Наливаю квас. «Тревога!» Кричит командир 1-го взвода, лейтенант Мавродий. Все быстро, но организованно и без толчеи прибежали в казарму. Снова, карабин, противогаз, скатка, вещмешок и т.д. Бежим в Карповский сад, в овраг. Убежище. Сидим в овраге. Сидим четыре часа.

   Мы с Лёшкой Бабаком ушли от основной группы к железнодорожным путям. Сели в тени. Сняли всю аммуницию, т.е. свои доспехи. За забором девушка поливает огород. У нас нет воды. Прошу набрать воды. Поворачивается и уходит. Стало обидно. Нет, возвращается. Несёт воды в чашке. Прошу набрать воды во флягу. Набирает. Благодарю. Улыбается. Увидели на платформе машину с помидорами. Лёшка Бабак убежал за помидорами. Пришли Саша Зубрилин, Вася Левый и Коля Глушко. Лёшка приносит целую пилотку помидоров. Ребята тоже хотят пить. Попросил девушку набрать и для них воды. Набрала. «Ещё не надоело? – спрашиваю. «Конечно, нет!» - отвечает. Рассматривает нас и внимательно слушает о чём мы разговариваем.
 
   Отбой тревоги. Мы уходим. Спасибо, девушка. Мы очень хотели пить. Идём в училище.

   Вечер, 20 часов. Спать. Спать. Но идёт фильм «Девушка с гитарой». Смотрим фильм. Рядом дремлет Валерка. «Хандурин!» - это мне кричит дневальный. «К телефону!» Беру трубку. Валька Томашенко звонит с КПП. Он за училищем, зачем его туда понесло? Просит принести часы. Отнёс часы, он оказывается в увольнении.  Опять смотрю кино. Спать. Не спится . Засыпаю.


   Глава 168. Должники Вити Карамболя.

   Было в нашей курсантской жизни всякое. Мы все бредили не только авиацией и космонавтикой. У нас, у каждого, были какие-то маленькие "слабости" и увлечения. Поступили мы в Харьковское ВАТУ из разных областей Союза, но большинство всё-таки с Украины. Во время занятий мы были все вместе, а в свободное время, все — по своим увлечениям: кто на спортивную площадку, кто в библиотеку, а кому повезло — в увольнение в город. Но был у нас один курсант, Витя Шелудько, который бежал в бильярдную.

   Сначала Витя просто наблюдал за игрой, так как там играли только офицеры, так как было негласное указание, чтобы курсантам не разрешать играть в бильярд, боясь, что будут играть на деньги.

   Но как-то раз, когда не было партнёров, кто-то из офицеров предложил Вите составить ему партию. И Витя его обыграл. С этого времени Витю часто брали в партнёры «на интерес», пока он всех не обыграл, когда офицеры «зевали» удары. После этого уже офицеры начали принципиально отыгрываться у Вити и, из принципа, это требовали делать на деньги, но снова проигрывали. И так раз за разом проигрывали, становясь должниками. Хотя Витя не требовал деньги с должников, но офицеры всё время чувствовали над собой груз долга, это уже затрагивало честь должника.

   Дальше — больше. Против Вити создалась целая коалиция, члены которой придумывали разные способы, чтобы отыграться. Офицеры начали менять тактику, менять тип игры, кто лучше, каким владеет: американку, пирамиду, пул, карамболь. Но Витя чаще всего у всех выигрывал, загоняя всех и вся в долги. А поскольку скрыть это было невозможно, офицеры сами об этом хвастались и восхищались Витиными способностями, то к Вите прочно прилипла кличка Витя-Карамболь.

   Уже на втором курсе Карамболь научился управлять своими должниками, которые ему проигрывали, но не всегда платили, хотя бильярдные деньги у Вити водились всегда. У Вити было ещё одно «хобби» — он часто ходил в самоволку. Далеко от училища он не отрывался, а гулял в пределах Новосёловки, нашего микрорайона. А ходить часто в самоволку и не попадаться — это нереально. Поэтому, Витя, когда попадался патрульным, а в Новосёловку был училищный патруль, просил начальника патруля позвонить одному из своих должников, который сразу приходил Вите на помощь.

   Точно так же Витя прибегал к помощи должников и при сдаче экзаменов, те просили экзаменаторов «обратить внимание» на их подопечного и преподаватель никогда не отказывали, а некоторые из них и сами числились в должниках у нашего Карамболя.
   

   Глава 169. Создание супер агрегата АГУ-1.

   Я уже учился на третьем курсе Харьковского ВАТУ. С сентября месяца у нас начались практические выходы на аэродром, где мы работали на единственном в то время вертолёте Ми-4. Нас распределили по группам из четырёх-пяти человек и какая группа получала отличные оценки, её отправляли на работы по благоустройству аэродрома. Нам интересно было уйти из под опеки преподавателя и побродить бесконтрольно по аэродрому, где были самолёты МиГ-19, МиГ-21 и Су-7 различных модификаций, ссылаясь на то, что мы выполняем работы по благоустройству аэродрома.

   Нашу группу отправили к старшему лейтенанту Упорову, инструктору группы МиГов, пока его курсанты не выходили на практические занятия. Теперь в наши обязанности входило разбивать половинки кирпичей на мелкие осколки, создавать подушку для бетонирования и заливать всё это раствором.

   После двухдневной работы, наш начальник старший лейтенант Упоров понял, что много так мы не наработаем, очень медленно подвигалась работа по измельчению кирпича. Тогда офицеру Упорову пришла на ум интересная, как нам показалось, мысль, которой он и поделился с нами. Не знаю, как другие ребята, но я уже занимался рационализаторской работой и мне это показалось интересным.

   Идея заключалась в том, что к валу турбины авиационного двигателя ВК-1, который сняли с самолёта Ил-28, приварить шатун и дробить им в барабане кирпичи. Вместе с выполняемой работой по бетонированию площадок, мы начали подыскивать и детали для нашего нового агрегата, надеясь на то, что старший лейтенант Упоров сделал какие-то расчёты для нашей камнедробилки.

   После того, как мы подобрали все материалы, стали под руководством нашего руководителя всё это мастерить. Из какой-то вагонетки сварили барабан, установили двигатель ВК-1 на специальную раму и из бочки сделали топливный бак для керосина. С турбины сняли лопатки и к валу турбины приварили шатун с кувалдой на конце для разбивания кирпичей. На нашу работу иногда приходил посмотреть наш инструктор капитан Шкалов Владимир Александрович с другими офицерами учебного аэродрома. Не обращая внимания на нас, они подшучивали над Упоровым, говоря, что он изобретает что-то среднее между синхрофазотроном и космической катапультой и придумали ему название «суперагрегат Упорова» или АГУ-1 (Агрегат Упорова). Мы, конечно, обижались, что к нашей работе так относятся и принимали сторону Упорова.

   Не прошло и месяца, как наш суперагрегат был готов и мы не могли дождаться, когда будем его опробовать. Мы уже и к самому любимому нашему вертолёту Ми-4 относились более прохладно, чем к суперагрегату Упорова, детищу наших рук и мозгов. Но чем больше мы узнавали о нашем двигателе ВК-1А, тем большие у нас закрадывались сомнения, что наш суперагрегат заработает. Нас смущало, что на вертолёте двигатель АШ-82В развивает 1400 об/мин, а обороты ВК-1А достигают 11000 об/мин. При гидроударе на АШ-82В шатуны могут оборваться, а что тогда говорить о ВК-1А. Но мы все ждали испытания нашего суперагрегата.

   И вот наступил этот день, день надежд нашего триумфа. Прежде чем дробить кирпичи, решили опробовать наш агрегат без нагрузки. Старший лейтенант Упоров приказал нам находиться на безопасное расстояние и сам встал у пульта запуска. После нажатия кнопки «Пуск», компрессор начал раскручиваться, всё вокруг загремело и окуталось дымом, так как на нашем устройстве не было сопла, а газы из камеры сгорания выходили прямо в бункер, где должен находиться кирпич. Запуск сразу прекратили.

   После этого осмотрели все системы. Копоти было много, но ничего не разрушилось и ничего не отвалилось. После этого решили загрузить бункер половинками кирпича и снова запустить. Загрузили четверть бункера и снова запустили. Всё было, как и в первый раз, но только вместо дыма вокруг появилась пыль красного цвета, которая окутала нас и оседала на наши комбинезоны, хотя мы находились на расстоянии. Так прошло около минуты. И вдруг раздался грохот, из бункера вылетел огненный шар и пробил стену какого-то склада, который находился рядом и там внутри что-то загорелось. Упоров даже опешил и запоздал с выключением двигателя. Но шок прошёл и двигатель был выключен. К нам подъехала пожарная машина и начала тушить дымящийся склад. А мы, курсанты, не знали, что нам делать и только бегали туда-сюда.

   Всё утряслось не менее, чем через полчаса, а разбирались мы с этим и начальники с нами, не менее недели. Но всё обошлось, ничего серьёзного не случилось, если не считать, что наша идея была провалена на корню.

   Что касается кирпичей, то за секунды они превратились в пыль и бункер оказался пустой, а вылетевший шар из бункера, оказался разогретой газами кувалдой с приваренным шатуном, который оторвался под действием центробежных сил. Зато впечатлениями мы делились до самого выпуска из училища.               

 
   Глава 170. Комсомольская конференция.

   Из отпуска возвратился с двойным чувством. С одной стороны, хотелось продлить это чудесное время отдыха вместе с Нелей, когда время не идёт, а мчится так быстро, что дух замирает и от быстроты сливается в один клубок, который невозможно не только разложить на составляющие, но нет сил даже его распутать. Так, с этой путаницей в мыслях, я и возвратился из летнего отпуска.

   С другой стороны, я уже начал скучать по нашему армейскому быту, по занятиям на технике, да и у Нели закончился отпуск и она не всегда могла вырваться домой. В этих условиях мне не пришлось выбирать.

   С начала сентября решил больше уделять внимания международным вопросам. До этого я по привычке, как и при работе в библиотеке, просматривал регулярно газеты и журналы (бегло и как будто мне надо было писать реферат по теме статьи или каталожную карточку), которых в Ленинской комнате было в достаточном количестве. Почему-то обратил внимание на информацию, что в Белграде (Югославия) прошла встреча представителей неприсоединившихся стран под председательством Джавахарлала Неру и Кваме Нкруме (Гана). Вспомнил, как в школе Неля на новогоднем карнавале была в костюме Индиры Ганди, а её подруга Оля Кулинич в костюме Джавахарлала Неру. Мы ещё долго их называли Неру и Ганди.

   Окунувшись в привычную армейскую атмосферу, я через три дня уже втянулся не только в суету коллектива, но и во все тонкости учёбы и службы. Начались новые дисциплины, всё больше практические и, казалось бы, более лёгкие, но это было далеко не так. Надо было делать больше руками, а без навыков с первого раза не получалось, приходилось по несколько раз переделывать, пока появляются хоть малейшие навыки.

   Ранее я упоминал, как мы реагировали на полёт в космос Юрия Гагарина, нашего космонавта, но только в сентябре 1961 года я увидел в газетах сообщение, что с мыса Канаверал в США выведена на орбиту 2-х тонная капсула с «механическим космонавтом», которая за 1 час 46 минут  сделала один виток вокруг Земли после чего приземлилась на парашюте в океан вблизи Бермудских островов и была подобрана одним из кораблей ВМС США. К этому времени у нас в космос слетал не только Юрий Гагарин, но и Герман Титов.

   Ещё одно сообщение, на которое я обратил внимание, это о гибели в середине сентября в авиакатастрофе Генерального секретаря ООН Дага Хаммершельда в Республике Конго (затем — Заир), который летел на встречу с президентом Чомбе (провинция Катанга).
 
   С Нелей теперь общаемся при помощи писем, хорошо, что не далеко и письма  быстро доходят. Я или она, с начала недели, указываем, где будем встречаться в выходные дни, а там, как получится, но чаще всего получается так, как мы задумали. Мы настолько отработали нашу систему, что, даже, если встреча срывалась в одном месте, мы успевали перехватить друг друга в другом месте. Так прошли сентябрь и половина октября, а затем у нас начались тренировки к параду и пришлось довольствоваться письмами.

   Пятого октября получил коротенькое письмо от одноклассника Коли Пикало, который служит в Жужеле. Он возмущается тем, что я ему ещё не выслал свою фотографию, хотя и обещал это сделать. Далее, он в шуточной форме требует моих оправданий. Я ему их предоставил. Коля жил рядом с посёлком в совхозе и был одним из тех ребят, с которыми у меня складывались особенно хорошие отношения и мнением которых я очень дорожил.

   В этот же день узнал из газет, что в Болгарии завершено строительство и проведены испытания первого в стране атомного реактора. Все оборудование реактора из СССР.

   У нашего отделения начались вторые смены занятий по эксплуатации и стало не до писем. На аэродроме работаем уже в куртках, а это уже не так просто лазить по всему вертолёту и приходишь уставший и измотанный. Да к тому же, неделю назад на ноге раздробил ногти и мне их сорвали (говорят, для обезболивания, но мне кажется, что для обратного). Сейчас ногу, словно куклу, всю умотанную бинтами, еле втискиваю в сапог. Но страшного ничего нет, уже скоро буду готовиться на парад вместе со всеми, а сейчас тренировки пока отложены.

В свободное время иногда читаю. Достал две книги: «Внуки Колумба» и «Избранное», Ольги Бергольц. Особенно хорошая вторая. Бергольц написала так, как не напишет никакой писатель. Это просто крик души. Была в блокадном Ленинграде и там всё это написала. Иногда читаешь и не веришь, что человек столько пережил и ещё способен писать. «Внуки Колумба» - довольно заурядная книга, если бы её написал кто-то из Союза Писателей РСФСР, но она написана писателем сравнительно молодым, латышским, запомнил только фамилию (нет и имя), Зигмунд Скуинь, но очень похожа на русский роман, хотя и своеобразна, грани другой величины.


Увлёкся рецензиями, а о себе-то почти ничего не пишу. А вообще-то, что писать? Валька снова шатается по городу, но на этот раз, кажется, всё нормально, без очередного знакомства. Не писал домой долго писем по той же причине, что и Неле. Занятий в классах сейчас очень мало, один-два раза в неделю, так что аудитории мы предоставили уже в полное пользование первокурсникам. Валерка сегодня ушёл в увольнение до восьми утра, а я вот снова сижу в казарме. Завтра наши идут патрулировать. Да, я не написал причину того, что Валька живёт сейчас без знакомств – получил письмо от Людмилы, это его девушка. Я уже упоминал, что мы здесь знаем друг о друге всё, даже кто с кем переписывается. Письмо довольно странное, безалаберное, но он надеется, что будет прощён. Валерка не даёт ему покоя, всё время пристаёт к нему с расспросами о его девушке.

   Работы сейчас много, «до ужаса», но делать ничего не хочется. Когда был в отпуске, дома, в этих случаях я шёл к Неле, а сейчас один  выход – писать ей письма.

   Возникла ещё одна проблема, которая не давала мне покоя. Вот уже несколько месяцев я создавал один прибор, уже заканчивал его и вдруг – неудача, что-то  схема не работает, не проходит ток в нужном направлении. Принципиально всё правильно и прибор почти работает, но это «почти» всё сводит на нет. На лампочках малый накал и батарейки быстро «садятся», т. е. энергия быстро расходуются при «холостой работе» прибора. Вот и сижу третий день над этим прибором. Прибор почти готов, но, увы, вопрос до конца не решён, а будет ли он вообще работать.

   Сегодня утром получила от Нели письмо и понял, что я уже не только значу что-то для неё, но и для её родителей. Поскольку я пишу Неле письма пока на адрес её родителей, то ей сообщают о каждом моём письме по телефону. Эля, подруга Нели, каждый день звонит своей маме домой, а Нелина мама передаёт через Александру Степановну, что для Нели есть письмо.  Вот такая у нас с Нелей теперь переписка, почтово-телефонная с родительским уведомлением.

   Сейчас настолько занят делами, что в Ленкомнату забегаю не более чес на полчаса, чтобы только пролистать свежие поступления прессы. С 17 по 31 октября в Москве прошёл XXII съезд КПСС, на котором выступил Н.С. Хрущев с новыми разоблачениями Сталина и объявил о том, что коммунизм будет построен к 1980 году. Приняты новая программа и новый устав партии (при каждых перевыборах руководящие органы партии должны обновляться на треть).

   На съезде заявлено о возможном разрыве советско-китайских отношений.  31-е октября 1961 года  из мавзолея вынесено и перезахоронено в некрополе на Красной площади у Кремлевской стены тело Сталина. Началась кампании по переименованию населенных пунктов, улиц, предприятий и т.д., названных в честь Сталина, и снятию его памятников и портретов с площадей, и общественных зданий и т.п. Вот так, постепенно, я вникаю в политику государства, о которой я всё это знал только по учебникам и мне казалось, что это меня не касается.

   В середине октября нас начали привлекать к тренировкам к параду. У меня к этому времени зажила нога и я не только самостоятельно ходил на аэродромную практику (одно время меня подвозили), но и на строевые занятия по подготовке к параду. Поскольку мы уже были участниками нескольких парадов на площади Дзержинского, то нам, третьекурсникам, требовалось значительно меньше времени на предварительную подготовку, чем младшим курсам. Нас начали привлекать к тренировкам уже когда проходы были коробками и с оружием, учитывая, что в это время у нас в расписании занятий были аэродромные выходы, в том числе и ночные.

   Подготовка к параду и парад 7-го ноября пролетели так быстро, что мы и не заметили, что приближается декабрь, а учитывая, что после такой одновременной загрузки как аэродромная практика, подготовка к параду, парад, мы так подустали, что после 7-го ноября отсыпались, где только можно, многие даже дремали во время сеансов в кино и на самоподготовке. Но к началу декабря всё вошло в норму и нас даже стали регулярно отпускать в увольнения. Да и я имел возможность зайти в Ленинскую комнату и почитать газеты и журналы.

   Для меня было новостью публикация от 9 декабря 1961 года, что Советский Союз разрывает дипломатические отношения с Албанией. В нашем училище готовили по вертолётному профилю две роты албанцев и вдруг они куда-то уехали, нам сказали, что их отправили с каникулярный отпуск на родину. А какой может быть каникулярный отпуск  в самый разгар учёбы, мы не понимали. Из этой публикации выходило, что их отозвали навсегда, а чтобы заполнить учебную программу хотя бы наполовину, вертолёты начали изучать мы, чтобы  задействовать преподавательский состав.

   Новостью для меня было и то, что 15 декабря 1961 года в ООН Генеральная ассамблея отклоняет предложение СССР о приёме в неё КНР и для меня это было странной новостью.

   Далее, в декабре, события вообще развивались стремительно, так как меня в числе 5 человек избрали делегатом на комсомольскую конференцию Киевского военного округа, как лучшего редактора стенгазеты среди воинских подразделений Харьковского военного гарнизона. Я не знал, как к этому относиться, так как на таких больших собраниях я не был, а вот Неля за меня разу обрадовалась и начала рассказывать, что в Киеве надо обязательно побывать, раз так получается, тем более, что в Киеве я ни разу не был, хотя и имел желание поступить в Киевское ВАТУ, которое находилось в городе Васильков, вблизи Киева.

   Поездка оказалась очень интересной. Поселили нас в гостинице «Колос» в районе сельскохозяйственной выставке , но мы там появлялись только поздно вечером, а уезжали утром. Остальное время были или на конференции или на экскурсиях, которые нам организовало командование округа. В свободное время, которого было очень мало, просто бродили по центру Киева, а я ещё и катался на метро, которое не так давно открыли. Я впервые увидел метро и мне было всё там интересно, хотя и работало всего пять станций метро.

   На конференции тоже было всё в новинку и всё очень интересно. Сначала выступил командующий округом генерал-полковник Кошевой П.К. Он рассказывал о жизни в войсках округа и мне всё это было интересно. Слушал про мотострелков, танкистов, артиллеристов, авиаторов и другие военных округа с интересом, всё-таки командующий рассказывает. Затем выступал заместитель командующего генерал-полковник Лащенко П.Н. Его статьи я читал в газете «Красная звезда», а здесь можно было слушать человека-легенду прямо с трибуны, как мы слушаем командира роты.

   И особенный интерес у меня появился, когда на трибуну вышел генерал-полковник авиации Покрышкин А.И., трижды Герой Советского Союза, командующий 8-й отдельной армии ПВО, которая прикрывала небо Одесского, Киевского и Прикарпатского округов. Все хохотали, когда Александр Иванович рассказывал, как ему попались солдаты караульной роты одного из аэродромов во время, когда пытались гнать самогон в караульном помещении, надеясь, что там их никто не раскроет и нарвались на самого Покрышкина. Затем он рассказал, как на МиГ-25П отказал прибор показывающий дальность (ППД) и лётчик на современном дальнем истребителе-перехватчике чуть не залетел на территорию Румынии.


   Глава 171. Два зелёных банана


   Всё познаётся не сразу. Вырос я в довольно глухом селе, вдалеке от шоссейных и железных дорог, а все дороги мне представлялись грязными весной и осенью и пыльными - летом. Зимних дорог я не представлял, у нас зимой даже по улице ездили по снежной целине или по наезженной колее.

   Машину, "полуторку", я впервые увидел в пять лет и то не машину, а пыль от машины, на расстоянии трёх километров. Но все говорили, что это "полуторка".

   Вокруг меня были разные животные: коровы, овцы, поросята, лошади и прочая мелочь в виде птицы. А из сельского транспорта я хорошо различал телегу, бестарку, дрожки, сани-розвальни и сани-козыри.

   Когда мне исполнилось пять с половиной лет, к нам в село приехали военные, но без погон, валить лес. Приехали они на огромных машинах, у которых было, странное для меня, название - "студобеккер". Вот с этого времени я и начал знакомиться с техникой, которую я сначала панически боялся.

   Через год мы поехали на поезде, в "теплушке", через всю Украину в Львовскую область, где жили два года, а затем приехали под Харьков, в уютный посёлок, где я начал по книгам по настоящему познавать мир.

   Книг читал много и мне много было не очень понятно. А как можно узнать, что такое апельсины, если их видишь только на чёрно-белой картинке, а в книжке пишется, что они очень вкусные.

   Ещё со времени жизни в селе, я хорошо знал все овощи, которые росли у нас в огороде, все фрукты и ягоды, которые были у нас в саду и всё, что росло в лесу: ягоды, грибы, дикие груши, яблоки-дички или "кислицы", как их называли за кислый вкус.

   Экзотических фруктов и ягод я не только не пробовал на вкус, но не видел, что они собой представляют.

   После окончания школы я поступил в военное училище, где мои познания расширялись только в сторону военной техники, оружия и воинских уставов.

   На третьем курсе меня избрали делегатом от училища на комсомольскую конференцию за хорошую общественную работу редактором ротной газеты. В Харьковском гарнизоне был смотр-конкурс ротной стенной печати, где представлялись несколько лучших экземпляров. В нашей роте все газеты были "лучшими", одна лучше другой и командир роты решил отправит все 30 выпусков газет, за два с половиной года, мы выпускали газету регулярно, в отличии от других подразделений. А поскольку в газете были мои рисунки, много моих редакторских статей и даже мои стихи, то на этом смотре мне вручили мандат-приглашение участника комсомольской конференции Киевского военного округа. Так я впервые попал в Киев.

   Из курсантского коллектива попасть сразу на такое высокое собрание, это - ещё тот стресс для рядового курсанта. Кругом молодые офицеры, генералы, увешанные орденами, несколько Героев Советского Союза, командующий округом, его заместители, которых я видел только на фотографиях в журналах и газетах. Но самое-самое, это - легенда советской авиации Трижды Герой Советского Союза генерал-полковник Покрышкин Александр Иванович, на которого можно было посмотреть вблизи, как на живую авиационную икону с тремя звёздами Героя.

   В перерывах конференции мы катились на новом киевском метро, у которого было всего пять станций, но всё равно интересно было проехать туда-сюда через эти пять станций и слушать: "Обэрэжно! Двэри зачиняються!" и "Обэрэжно! Двэри видчиняються!"

   Но насмотревшись в первый день на суету центра Киева и накатавшись в метро, я решил исследовать помещения, где проходила конференция. Оказалось, что там тоже было много всего интересного, многие части приехали с выставками. Но больше всего меня заинтересовал буфет военторга. В этом буфете я впервые увидел много плодов из далёких тропиков, о которых я много читал, слышал в песнях ("...о бананном Сингапуре..."), но ни разу не видел.

   Лимоны, апельсины меня как-то не впечатлили, говорили, что они растут и в Грузии, значит, это уже СССР, а вот бананами я заинтересовался. Была эта экзотика для меня похожая на изогнутую кукурузу, а другие, совсем зелёные, на изогнутые огурцы.

   Решил купить два небольших зелёненьких банана и попробовать на вкус:

    - А какие они, эти бананы?

   Подошёл к буфетчице и попросил два банана. Она мне выбрала два каких-то зелёненьких огрызка по 10-12 сантиметров каждый, небрежно бросила на весы и затем так же небрежно бросила мне их на прилавок. У меня с собой ничего не было, куда  можно было положить эти бананы, курсантская форма всё-таки и я сунул  их прямо в карман, так как они были не такими уж большими. Позже я их переложил в карман шинели и в предвкушении, как я буду наслаждаться бананами, даже сглотнул слюну.

   Но вот закончилось заседание конференции и мы поехали в гостиницу. По дороге ребята решили погулять по Киеву, а поскольку я уже накатался на метро, то решил ехать в гостиницу "Колос", где нас разместили, и отдохнуть.

   Приехал в гостиницу, переоделся и стал готовиться к трапезе по случаю ужина. Бананы помыл и решил их попробовать после ужина, который состоял из кефира и бутербродов с колбасой, которая была в гостиничном буфете. После ужина решил попробовать и заморскую еду. Попробовал один из бананов, который поменьше, очистить, но сразу как-то не получилось. Решил надкусить. Хотя и с трудом, но мне это удалось сделать. Тогда я увидел, что банан состоит из кожуры и такой же зелёной сердцевины. С трудом очистил кожуру и попробовал сердцевину банана. По вкусу банан напоминал траву или вкус зелёного яблока, примерно через месяц с начала созревания, но горчил ещё больше. Мне как-то не поверилось, что бананы такие не вкусные, а говорят, что обезьяны, которые ими лакомятся, любят сладкое. Как же они едят эти жуткие бананы? И мне почему-то стало жалко и обезьян, и себя, что так понадеялся полакомиться этой экзотикой. От безнадёжности очистил второй банан, а вдруг повезёт, но второй тоже оказался безвкусный, правда, не горький.

   Выбросив все остатки бананов в мусорный ящик, я остался доволен, что не угостил этими бананами никого из соседей по гостиничному номеру и они не узнали, что я никогда до этого не видел и не пробовал бананов. А ведь хотел оставить половину банана и соседу, чтобы он попробовал лакомство из тропиков, но видать не судьба.

   Постскриптум.
   Через год после окончания училища меня направили служить в Группу советских войск в Германии и там тоже на прилавке я увидел бананы, но уже совсем другие, огромные и жёлтые, спелого цвета. Настоящие. Но теперь я уже брал эту экзотику с опаской. Попробовав же, убедился, что это по настоящему вкусные бананы и, что такую вкуснятину обезьяны должны обожать.

   С тех пор, когда я попробовал "зелёные" бананы в Киеве, я их не люблю. Даже, когда бананы огромные, жёлтые и созревшие, они мне напоминают ту кашицу с травяным вкусом, от которой я не могу отстроиться с тех порю. Поэтому, для себя стараюсь бананы не покупать. А вот в семье бананы любят.
 

   
   Глава 172. Мне цыганка нагадала.

   Приехал из Киева с каким-то двойственным настроением. Одним рассказывал, как там, на комсомольской конференции было интересно, с какими интересными людьми встречался, а о другой части поездки, о её завершающем этапе, поездки из Киева в Харьков я особо и не делился. Об этом я даже внутри себя не мог осознать, как мне к этому относиться. Как бы ничего и не произошло, а вот понять этого никак не могу или не готов.

   Сели в поезд в Киеве и поехали. Взяли у проводников постельное бельё и улеглись отдыхать. Мне попалось седьмое место в тринадцатом вагоне. Несколько часов ехали спокойно, а где-то после Яготина в вагон ввалилась толпа цыган и заняла большинство пустых боковых полок. Кроме своих полок, они бесцеремонно садились на любую нижнюю полку, а если кто-то возмущался, то начинался ужасный крик и к этому месту сбегалась вся толпа цыган. Но для нас было самое неприятное, что они разбрасывали наши курсантские хромовые сапоги по всему вагону, чуть ли не специально задевая их ногами.

   Мне пришлось садиться на полку с ногами и так полулёжа наблюдать за всем этим безобразием. И в это время ко мне обратилась цыганка, сидевшая на краешке соседней полки, Наверное, поняв, что я не женат, она сказала:

    — Соколик, давай тебе погадаю?!

   На что я ответил;

    — А я не верю этим гаданиям, — и мы оба замолчали.

   Затем она бесцеремонно пересела на кончик моей полки и начала рассказывать, обращаясь ко мне:

    — Ты, соколик, давно переживаешь из-за неразделённой любви. Ну, если не неразделённой, то пускай будет напрасной любви.

   Меня это задело и я огрызнулся, закрывая глаза, как будто собираюсь подремать:

     — Никакой напрасной любви у меня нет, выдумки это всё.

   Она хлопнула в ладоши, как бы привлекая ещё кого-то к разговору и тут же около неё появилось ещё две цыганочки помоложе и тоже уставились на меня, как будто пытаясь загипнотизировать. А цыганка продолжала;
 
    — Я знаю, у тебя нет много денег, а без денег я правду сказать не могу, это тоже будет пустая правда. А если есть у тебя хотя бы пять рублей, я расскажу всю-всю правду тебе на год вперёд и даже больше. Таких, как ты, всегда обманывали, обманывают и будут обманывать. И тебе ничего не остаётся делать, как терпеть. Такие всегда остаются крайними. Но, если тебе будет легче от этого, я скажу:

    - Те, кто тебя обманывает, сильно будут жалеть об этом.

   Мне это надоело, я достал из кармана шесть рублей, всё, что у меня оставалось после Киева, и протянул цыганке пять рублей:

    — Посмотрим, какую правду я узнаю на год вперёд, — а сам стал внимательно слушать и чуть ли не собрался конспектировать.

   Цыганка о чём-то пошепталась по несколько секунд со своими молодыми то ли соседками, то ли ассистентками и продолжила свои гадания-прогнозы:

     — Ты, соколик, пережил уже свою первую любовь и не сломался, и не отчаиваешься. И правильно делаешь. У тебя впереди новая и крепкая любовь. Ты считаешь, что должен своей первой любви что-то рассказать и что-то объяснить. Не печалься больше об этом. Раз она тебя не захотела слушать, то это теперь её будут печали. Это она захотела остаться одна.

   Я что-то хотел возразить, но цыганка сделала предупредительный жест руклй и продолжала:

     — Но ты опасайся возвращения этой первой любви. Она тебя ещё долго будет преследовать, вы же рядом живёте.

   Меня распирало любопытство;

    — А как долго? Впрочем, это ерунда!

   Но цыганка снова сделала предостерегающий жест рукой и продолжала:

    — Скоро у тебя будет свадьба с твоей невестой и эта первая появится у вас на свадьбе.

   Я снова не выдержал и сказал:

    — Да нет у меня никакой невесты и свадьба не знаю, когда будет.

   Цыганка продолжала:

    — Это ты не знаешь, а я знаю. Я за это деньги взяла. Эта первая придёт к тебе на свадьбу и будет против тебя что-то замышлять из зависти. Будет забирать у тебя твою невесту, но у тебя будет сильная защита.

   Тут мне стало как-то не по себе и я стал — всё внимание. А цыганка продолжала, не обращая внимания на то, что уже три купе пришли её послушать:

    — Когда она появится, ты не давай этой первой дотрагиваться до твоей невесты и до тебя. Уведи невесту подальше от неё, даже если эта первая будет вам улыбаться. Только ты можешь ей противостоять. Может она и не совсем плохой человек, но её зависть всегда была плохим советчиком. Да и у всех зависть — плохое чувство.

   Затем цыганка замолчала, смахнула пот со лба и добавила:

    — Я всё сказала, а теперь ты, если хочешь, исполняй. И может ещё добавишь хрустящих денег?

   Я полез в карман, нащупал последний мой хрустящий рубль и протянул его цыганке. Она взяла его, взмахнула рукой и рубль прилип к её лбу. Она сняла рубль со лба и сказала:

    — А вот с этим я ничего не могу поделать. Ты в ближайшее время попадёшь в неприятное положение и этот рубль у тебя удесятерится, но ты приедешь на место без копейки денег. И постарайся три дня не брать в руки, после этого никаких денег и тогда тебе будет удача.

   После этого цыганки встали и пошли в другое купе нашего плацкартного вагона. И глядя на меня, притихшего, несколько человек сразу начали наперебой протягивать свои пятёрки и десятки нового 1961 образца, упрашивая цыганок им погадать.

   В это время одна из молодых цыганок почему-то вернулась и подойдя ближе ко мне, как бы по секрету, негромко сказала:

    — Парень, твоя первая появится в том городе, где ты будешь жить, но судьба вас разведёт, так как тебе этого уже будет не надо. Но ты всегда её опасайся, она часто бывает неуправляемая и судьба вас с ней уже развела.

   Я сделал вид, что ищу деньги в кармане, хотя был уверен, что денег у меня уже нет. Но эта цыганка сказала:

    — Денег не надо, это я тебе добавила то, что сестра не захотела сказать. Но я вижу, что какая-то дорога с той первой в том городе у тебя пересечётся, тогда вспомнишь меня, — после этого быстро повернулась и ушла.

   Меня же потянуло на сон, так напрягли меня своими речами эти цыганки. Я уже не знал чему верить, а что считать простыми их догадками и выдумками. Мы с Нелей о свадьбе ни разу не говорили, а если Татьяна та первая любовь, то я с ней уже почти два года не встречался, а если где-то пересекались мимоходом, то она старалась всегда отворачиваться. Ну не похоже это на неё, чтобы она куда-то пришла, тем более ко мне на свадьбу. И я под эти мысли незаметно для себя уснул.

   Проснулся я уже где-то после Полтавы, на пол-дороги к Харькову. Никаких цыган в вагоне не было, как будто это были какие-то привидения. Все начали собирать и сдавать постельное бельё и тут я обнаружил, что у меня нет одной простыни. Сказал об этом проводнице, а она стала кричать на весь вагон, что ничего не знает и теперь надо заплатить ей десять рублей или она сейчас вызовет бригадира поезда и милицию. Не зная, что мне делать, так как денег у меня больше не было, я сидел, опустив голову, и думал, как мне выбираться из этого положения.

   Чтобы приготовиться к встрече с милиционером, стал доставать свои документы. И вдруг у меня из кармана выпала новенькая, вдвое сложенная, десятка. Я даже как-то испугался, так это было неожиданно для меня, не мог вспомнить, откуда у меня эта купюра. Так и не вспомнив, но обрадованный, побежал рассчитываться с проводницей, допустив очередную глупость, отдав ей деньги без свидетелей. Но как-то пронесло, проводница этим не воспользовалась, чтобы ещё подзаработать на бедном курсанте. А веди простынь могли взять или проводница, когда я спал или кто-то из цыган, на которых я теперь меньше всего думал.

   Поезд уже шёл по Харькову и наша делегация собрала свои вещи и сидела, обсуждая события этой ночи. Ребята подшучивали надо мной, как меня обработала цыганка, а я, чем больше думал над тем, что она сказала, тем мне её рассказ казался правдоподобным. Вот только, кто есть кто в её полурассказе-полусказке, я ещё не понимал, как не понимал тех событий, которые должны были совершиться.

   Мне не верилось, что человек может так угадывать, хотя не исключал, что это может со мной случиться, как и с кем-то любым другим.

   На этом у меня и завершилась приключенческая часть 1961 года.   


   Глава 173. Новый год встречаем вместе.

   Перед Новым годом в увольнении встретился с Нелей и рассказал ей подробно о поездке в Киев. Договорились, что Новый 1962 год будем встречать вместе.

   Новый год собрались встречать вместе: друзья Нели с её работы, мой друг по училищу со своей девушкой, которая приехала к нему из Черкасс и мы с Нелей. Нас с Валентином отпустили в увольнение на сутки.

   Этот, 1962 год мы встречали очень весело, с таким хорошим настроением и так весело я не праздновал Новый год уже несколько лет. Мои друзья, Нелины друзья, все знакомые и незнакомые люди, приятная компания, что может быть ещё для хорошего настроения.

   На следующий день мы гуляли по Харькову, бродили по заснеженным скверам, куда-то заходили, катались по городу на трамвае, дурачились, играли в снежки, фотографировались. Так прошёл весь день. К концу дня Валентин пошёл провожать свою девушку, она должна была уезжать, а мы с Нелей направились к её дому, так как у меня тоже заканчивалось суточное увольнение и, проводив Нелю, я побежал на остановку такси у завода ХТЗ.

   Я любил уезжать с этого места. Здесь всегда стояло не менее двух машин. На этот раз первый стоял ЗИМ. Мне нравилась эта машина, в ней чувствуешь себя, как в танке. Усевшись на заднее сидение и назвав знакомый всем водителям-таксистам Харькова адрес: Володарского, 48, я сразу задремал от нахлынувшей на меня усталости.

   Казалось, ехали не долго, как меня неожиданно привёл в чувство голос водителя:

   — Командир, приехали! С Новым годом!

   — Спасибо. Взаимно. Вас тоже с Новым годом.

   Расплатился, машина сразу рванула с места искать других нуждающихся, а я медленно, как бы нехотя направился к училищному КПП. Наряд был из нашей роты, дневальным стоял Садовников, они с Валентином были земляками, из одного города.

   — Ну, что, хорошо погулял? — спросил Садовников.

   — Отлично! С Новым годом! — ответил я и, на онемевших от сидения в машине ногах, медленно поплёлся в роту.

   Валентин тоже недавно возвратился и бродил по роте, не переодеваясь, в «парадке». Но большинство ребят уже переоделись и сейчас наступал такой момент, что праздники уже закончились, но нам очень хотелось побыть ещё немножко в этом приподнятом новогоднем настроении.

   Сегодня наши командиры тоже отдыхают, появятся чуть позже, чтобы проверить порядок, но вечерней поверки не будет и мы так и будем неприкаянно болтаться до самой команды «Отбой!».


     Глава 174. Обсуждаем наше общее будущее. 

   Начался 1962 год. В этом году я заканчивал военное училище и надо было думать, как жить дальше.

   Вот когда я заканчивал школу, то был уверен, что с моими знаниями, с прекрасным аттестатом зрелости, меня ждут в выбранном мной авиационном институте и всё дальше произойдёт автоматически, как я в школе переходил из класса в класс. Но оказалось, что за стенами школы совсем другой, почти чужой мне, мир, в котором надо за себя бороться, почти, как в детстве, когда мы прорывались толпой куда-то расталкивая других и защищая себя локтями.

   Я уже понимал, что за стенами училища меня ждут более серьёзные испытания, чем были в школе и были в училище. Иногда, засыпая в казарме, после команды «Отбой!», я думал о том, как буду жить дальше. Мне казалось, сто после школы я потерял Татьяну, что-то сделал не так, а, поступив в военное училище, мне казалось, что я потерял Тамару. И вот теперь, после окончания училища, я не хотел терять Нелю. Но и питать напрасных надежд не хотелось. Обжёгшись на прежних случаях, завысив свои надежды, я опасался начинать разговор с Нелей о наших с ней будущих отношениях, когда придёт время моего выпуска.

   Но спасибо и Неле, она тоже не начинала этот разговор. Но этот момент как-то сам собой настал. С чего он начался, я так и не уловил, но за каких-то несколько минут мы решили не расставаться и даже приняли решения, что в ближайшее время зайдём в ЗАГС  и узнаем, как это всё оформляется официально.

   Но время нас настолько закрутило, что мы к этому разговору вернулись только в апреле и решили, что, как только я приеду со стажировки, мы сразу подадим заявление. На том всё и порешили.

   После этого мы встречались, больше к этому разговору не возвращались и у нас была, как бы наша тайна. Я готовился к стажировке, Неля готовилась к экзаменам, перемежая всё это с короткими встречами в городе или она на короткое время забегала в училище.

   Мы переживали период эйфории, когда решение принято, но мы ничего не форсируем, упиваясь не столько настоящим, сколько недалёким будущим, не понимая ещё, какое оно это будущее. Его даже не знал я, куда меня могут направить, не говоря уже о Неле, так как она вообще не представляла, что её ждёт вместе со мной. Но она не выказывала этого беспокойства.


   Глава 175. Сказочная Грузия.

   Весна в самом разгаре и мы уезжаем на войсковую стажировку на полтора месяца. Уезжаем в незнакомую Грузию, в вертолётный полк. Выехали из Харькова 8 мая, 9 мая были в Ростове-на-Дону, а после пересадки поезд вёз нас уже в Тбилиси. Здесь я впервые, из окна поезда, увидел море, а через пару часов мы освоились и на остановках, где поезд стоял по 15-20 минут, мы успевали даже искупаться.

   Даже из окна поезда эти места нам казались изумительно красивыми, а, когда ехали по территории Грузии, всё вокруг нам казалось сказочным. Приехав в Тбилиси, мы уже на другом, местном, поезде поехали в сторону Кахетии, в городок Телави, где базировался вертолётный полк, место нашей войсковой стажировки. Теперь вокруг были горы — далеко и близко, маленькие и большие.

   В полку нас уже ждали, приняли очень тепло: обустроили, накормили, обо всём рассказали — даже выдали новые комбинезоны и форменные панамы, чтобы от непривычки к южному солнцу не обгорали лица и особенно носы.

   И у нас началась райская жизнь. Мы дорвались до того, к чему стремились почти три года, изучая всё это в аудиториях. Нас распределили по лётным экипажам и мы, после инструктажа и сдачи зачётов, были допущены к полётам в качестве борттехников-стажёров. Первый полёт вообще был сплошь из эмоций и ощущение перегрузки при наборе скорости и высоты не столько запомнилось, сколько отложилось чувством восхищения чем-то новым.

   Внизу, под нами, тоже проносилось всё такое, что им только можно восхищаться: виноградники, горные луга с красными и жёлтыми дикими тюльпанами, которые сливались и казалось, что эти цветы ярко оранжевые.

   Все эти впечатления сливались в единую сплошную ленту и невозможно было отделить одно от другого. Получался какой-то калейдоскоп событий, который занимает наш мозг, нашу память, а мы всё это впитываем, впитываем, впитываем.

   И так продолжалось всё время стажировки. Затем новые впечатления при возвращении в училище, когда мы 22 июня 1962 года проезжали через Ростов-на-Дону. Мы даже успели прогуляться по городскому парку и сфотографироваться у цветочной клумбы-календаря, на которой было чётко видно 22 июня.

   По приезду в училище, я сразу же встретился с Нелей и мы подали заявление в ЗАГС. Регистрацию нам назначили на 18 августа, и уже «со спокойней душой» я начал готовиться к выпускным госэкзаменам.


      Глава 176. Исполнение приговора. Вместо Гончих колбаса

   Все эти события пришлись на самое начало моей военной карьеры. Запуск первого искусственного спутника (4 октября 1957 г.), Кубинская революция и Фидель Кастро (1 января 1959 г.), над территорией СССР, в районе Свердловска ракетами сбит самолёт-шпион U-2, принадлежащий США, лётчик попал в плен (1 мая 1960 г.),  Н. С. Хрущёв выступает с угрозами на заседании Генеральной Ассамблеи ООН (11 октября 1960 г.), первый советский человек, Ю. А. Гагарин в космосе (12 апреля 1961 года), Советский пассажирский самолёт Ту-114 начинает совершать регулярные рейсы на Кубу (апрель 1961 г.), возведение Берлинской стены (август 1961 г.), ракеты на Кубе и Карибский кризис ( октябрь 1962 г.).

   В эту пятилетку я заканчиваю школу и учусь в Харьковском ВАТУ и собираясь посвятить себя службе в военной авиации. Мне интересно учиться, увлекает все в авиации и я уже представляю, как я буду работать в войсках на технике после окончания училища. И вдруг, именно в это время, проходит слух, что наше училище будут расформировывать, а нас будут переводить в ракетные войска. Эти слухи подтверждались ещё и тем, что всем желающим разрешили написать рапорта на увольнение с условием, что срок службы в армии будет защитан полностью и будут выданы оценочные листы для поступления в техникумы без вступительных экзаменов.

   Рапорта на увольнение написали только два человека из тридцати, Валера Малахов из Харькова и Коля Шевченко из Донбасса. У остальных нервы оказались более крепкие, чем у командования ВВС, мы выжидали. И уже через два месяца расформировали половину Васильковского ВАТУ (под Киевом) и две роты перевели к нам в училище на нашу специализацию, а нам поменяли специализацию с самолётов на вертолёты.

   В октябре 1960 года глава нашего государства Н.С.Хрущёв выступает на заседании ГА ООН:

     — У нас производство ракет поставлено на конвейер. Недавно я был на од ном заводе и видел, как там ракеты выходят, как колбасы из автомата. Ракета за ракетой выходит с наших заводских линий.

   Подтверждение этому стал сбитый под Свердловском 1 мая этого же года самолёт-шпион U-2, за которым ПВО СССР охотилось уже несколько лет, а лётчик Пауэрс был взят в плен.

   Вместе с этим, ракетные войска начали развивать не параллельно и в комплексе с авиацией, а заменять авиацию ракетами. Под нож первыми попали самолёты Ил-28, в том числе и носители ядерных зарядов. В системе НАТО Ил-28 числился под кодом «Гончая». Это действительно был самолёт похожий по лётно-тактическим характеристикам на гончую. Его максимальная скорость была близкой к скорости истребителей того времени и почти околозвуковой. К моему приходу в авиацию, этих самолётов было выпущено около 6 300 единиц, а модификация Ил-28Ф были приспособлены нести тактические ядерные заряды.

   Ил-28 в составе авиадивизий базировались в Прибалтийском военном округе (г. Черняховс и другие), в Прикарпатском и Одесском военных округах, в ГСВГ и СГВ, а полки торпедоносцев были на всех флотах. И 42 фронтовых бомбардировщика Ил-28 базировались на Кубе, в 90-х милях от США.

   С начала 60-х годов ХХ века, после выступления Н. С.Хрущёва на ГА ООН, начали расформировывать полки и дивизии, вооружённые Ил-28 и самолёты, даже те, которые налетали не более 100 часов,  пускать под автоген. Лётный и технический состав безжалостно увольняли, с особым рвением и без социальных гарантий. Ходили слухи, что к этому «приложила руку» и министр Екатерина Фурцева, но я тогда не был вхож в такие круги, чтобы быть этому свидетелем.

   В то же время, я оказался одним из свидетелей, когда Ил-28 пускали под нож и автоген. Нашей роте изменили специализацию с реактивных самолётов Ил-28 и МиГ-19 на поршневые вертолёты Ми-4. Первый самолёт Ил-28, в разделке которого я участвовал сам, был недавно перегнанный в наше училище, как учебное пособие. Мне доверили демонтировать агрегаты и узлы для сдачи их в металлолом. Но даже учебный самолёт, с работающими системами жалко было готовить для сдачи в металлолом, было как-то не по себе, что я участвую в этом деле. Чтобы я «не ныл на каждым списанным самолётом», мой инструктор капитан Шкалов Владимир Александрович, юморист и балагур, разрешил мне оставить часы АЧС-1, которые я демонтировал в кабине лётчиков. Он так и сказал:

    — За службу ты будешь свидетелем не одного раза таких событий и это тебе будет память, что в армии к этому надо относиться спокойно, так как потери неизбежны.

   Эти часы АЧС-1 я храню до сих пор, как память о тех временах, когда всех «Гончих» пустили под нож и тысячи машин, творение рук человеческих, оказались не пришедшими ко двору высокого армейского начальства и политического руководства СССР, некоторые считают — бездарного.

   После окончания училища, прибыв в авиационный полк, я встретил там лётчиков и техников, которые с Ил-28 были переучены на вертолёты Ми-4, которые мне пришлось обслуживать.

   Но впервые с эпопеей ликвидации «Гончих» я столкнулся на войсковой стажировке в Грузии, в вертолётном полку. Командиром в вертолётный полк, базировавшийся в городе Телави прибыл полковник Гуров, который до этого командовал полком атомных носителей Ил-28А, который был к этому времени расформирован.

   Там я впервые услышал и анекдот, который рассказывали в полку, как бы относительно командира полка, как он узнал о своём назначении в Телавский вертолётный полк, когда расформировали полк атомных носителей Ил-28, там же, в Закавказье, где он был командиром полка.

   Командир части приходит домой, а ему жена с порога говорит:
- Ну что, расформировывают ваш полк?
- Да ты что! Ничего подобного! Откуда ты это взяла?!
- Женщины на базаре говорят.
- Враньё всё это! Полк как летал, так и будет летать. Я командир, я лучше знаю! Нечего здесь слухи распускать!
На следующий день приходит домой:
- Дорогая, сходи на базар, узнай, куда меня переводят.
Жена приходит на следующий день с базара и говорит:
- В Телави тебя переводят. Командиром вертолётного полка.

   Так, что происходившему в 90-е годы ХХ-го века не надо удивляться. Такое происходило и в 60-е, и в 70-е, и в любые другие НН-е.

   Прибыв после окончания училища в ГСВГ (ГДР), я встретил там полковника Гурова, который прибыл туда по замене из Телави и командовал теперь вертолётным полком в авиагарнизоне Брандис.

   Но уничтожить 6000 самолётов-бомбардировщиков было не так просто. Этот процесс затянулся на годы. В 1964 году я виднл эти машины в полку на аэродромах Бранд, Магдебург и Дамгартен (ГСВГ), а ещё позже на аэродроме в г. Черняховске (Калининградской обл.). Но использовали их и позже, в качестве буксировщиков скоростных воздушных мишеней.

   Но судьба «Гончих» всё таки оказалась незавидной, хотя специалисты считали, что резать эти машины резать было не обязательно, как и другие, тем более в то непростое время. Но приговор был исполнен и тысячи машин пошли под нож. «Гончим» не оставили выбора.   


      Глава 177. Бросок в Грузию.   

   Третий курс училища. Год как-то не задался. В конце марта загрипповал, но всё перенёс на ногах, так как были занятия по вождению, которые пропускать было нельзя.

   Для практического вождения мне достался ЗиЛ-131, машина тяжёлая и маломаневренная, хотя другие водили ГАЗ-63 и ГАЗ-69, что значительно удобнее в период обучения, так как на тяжёлой машине вместо того, чтобы учиться водить, всё время приходится бороться с машиной, чтобы удержать её в повиновении. Но преподаватель по автоподготовке посчитал, что, если у меня рост под метр восемьдесят, то это моё преимущество на этом автомобиле в отличие от тех, кто был ростом значительно меньше. Вот я добросовестно и боролся с моим ЗиЛ-131.

   А поскольку на ЗиЛ-131 по улочкам Харькова не очень покатаешься, то инструктор направлял меня на трассу Харьков — Мерефа, чтобы заехать домой, он жил под Мерефой, на обед или что-то привезти из города. На этой трассе он мне разрешал ехать на скорости 80 км/час и больше, а когда мы опаздывали, то он сам садился за руль и мы ехали со скоростью больше 100 км/час.  Так я и постигал азы вождения автомобиля.

   К середине апреля я ещё раз простудился и слёг в санчасть с воспалением лёгких. Меня немножко подлечили, но я уходил на вождение и в конце-концов завалил экзамен по вождению, его мне перенесли на июнь месяц. Опять меня лечили, а в первых числах мая сказали, что едем на стажировку в Грузию. Какое уж тут лечение. Ребята всё время забегали ко мне в санчасть и мы всё время планировали, как мы будем ехать, через какие города, так как у многих там были родственники. Врачи и медсёстры уже моих посетителей знали лучше, чем меня.
   
   За три дня до отъезда меня выписали из санчасти, а узнав куда мы едем, сказали, что там, на юге, мой бронхит сам пройдёт и без лечения.

   Из Харькова мы выехали 8 мая 1962 года. Руководителем стажировки назначили преподавателя, который вёл конструкцию авиадвигателей, капитана Левитина, человека демократических взглядов и больше мягкого, но очень требовательного, который и сам слово держал и требовал этого неукоснительно от нас, курсантов.

   Утром 9 мая были в Ростове-на-Дону. Поезд на Тбилиси уходил вечером и нам капитан Левитин разрешил толпой побродить по городу. Мы сначала поехали к Дону. Бродили по набережной, затем оказались на пляже, а позже поехали в городской парк. Подустав, мы двинулись к вокзалу и прибыли туда за час до отправления поезда. Погрузавшись в поезд, мы отсыпались пока ехали к морю. Когда справа показалось море, большинство из нас смотрело завороженно на это светло бирюзовое чудо. На первой же остановке мы побежали купаться. А поскольку поезд шёл очень медленно и остановки были по 15-20 минут, то нам удавалось 5-10 минут поплавать. Я, как и многие наши ребята, море видел впервые хотя всю жизнь прожил вблизи рек и наплавался вдоволь. Но море мне тоже понравилось. Набегавшись купаться и наплававшись вдоволь, мы успокоились и до самого Тбилиси любовались природой Грузии из окна.

   Приехав в Тбилиси, мы узнали, что до места нашей стажировки, города Телави, где расположен вертолётный полк, надо ехать поездом ещё шесть часов, хотя по карте это рядом. Поезд на Телави уходил через два часа и мы только успели ознакомиться с окрестностями железнодорожного вокзала и местными мальчишками, которые не отходили от нас. Они нас сразу просветили, что ФРГ — это Федеративная Республика Грузия, а США — Соединённые Штаты Армении и, что иногда в шутку кто-то на вокзале объявляет, что поезд из ФРГ отправляется в СССР или в США (т. е. в Армению).

   Распрощавшись с нашими вездесущими мальчишками-гидами, мы сели в поезд Тбилиси — Телави и начали своё новое, не менее интересное, путешествие по горной железной дороге. Состав интересен был тем, что можно было выйти из первого вагона, сбегать к стойкам импровизированного рынка, купить что-то, вернуться назад и вскочить в последний вагон. На этих рынках, они возникали к приходу поезда, стояло 5-7 человек и продавали они, в основном, зелень, вино на разлив, мацони, сыр, лепёшки хлеба и ещё разную нехитрую еду.

   Проезжая мимо одной из станций, мы увидели, что у центрального входа в маленький вокзальчик, симметрично справа и слева стояли два бюста Сталина. Это было странно видеть, в то время, когда тело Сталина в прошлом, 1961 году перезахоронили из Мавзолея в Кремлёвскую стену. Но мы уже ничему не удивлялись, всё здесь, в Грузии, было как-то по другому, в том числе и множество трофейных машин, времён Великой Отечественной войны, которых было столько, что казалось, что трофеи собрали со всего СССР.

   Во второй половине дня мы прибыли в Телави и в телавский вертолётный полк. Нас уже ждали и разместили в спортивном зале. Мы поужинали и пошли обустраиваться и осматривать территорию полка. На аэродром нас повезут завтра, об этом нам сказали в штабе полка. Так началась наша полковая жизнь.

   На следующий день мы начали жить по распорядку рабочего дня полка. Завтрак. Садимся на машины и едем на аэродром. Там нас сразу распределили по экипажам. Я попал на вертолёт, где бортовым техником был старший лейтенант Потапов. Теперь я курсант-стажер в должности бортового техника вертолёта Ми-4 бортовой № 16. В этот день была предварительная подготовка к полётам. Борттехник рассказал мне, чем мы будем заниматься и дал конкретные задания. Всё это мы выполняли и в училище на практических занятиях, но там это была как бы игра, а здесь надо было делать всё по настоящему, ведь на этом вертолёте я должен сам летать.

   Работая на вертолёте, я также рассматривал сверху аэродром. Лётное поле было с травяным покрытием, а стоянки вертолётов были просто обозначены меловыми квадратами для колёс. Казалось, что на этом огромном зелёном то ли поле, то ли лугу, я не смогу никогда сориентироваться, особенно в период ночных полётов. Затем, обратил внимание на всё вокруг. С высоты четырёх метров сразу за аэродромом были видны виноградники, дальше виднелось предгорье, поросшее кустарником и лесом, а за ним начинались настоящие горы, которые чётко просматривались в лёгкой дымке. И там, где-то далеко-далеко, на самом горизонте виднелись снежно-ледяные шапки то ли Эльбруса, то ли Казбека.


          Глава 178. Знакомимся с реальной жизнью авиационного полка.

    Всё было для нас новым и интересным. Командиром авиационного полка был полковник Гуров, который раньше командовал в этом же округе полком Ил-28, которые к этому времени начали расформировывать и пускать «под нож», а многих лётчиков и техников переучивали на вертолёты. Заместителем командира полка был подполковник Настасич, из Югославии, о котором в полку ходило много легенд, которые нам пересказывали механики и техники.

   Ходила ещё одна свежая байка, что на 1-е мая этого года на демонстрацию местные студенты и молодёжь вышли в чёрных одеждах, в знак протеста, что саркофаг с телом Сталина вынесли из мавзолея, и полковник Гуров, как начальник телавского гарнизона, «убедил» местных партийных работников провести демонстрацию повторно, через два часа. Вторично демонстрация прошла в праздничном духе.

   Всё это обсуждалось после работы на аэродроме, так как на работе было не до этого. Через неделю начались интенсивные полёты и моя машина планировалась во все лётные смены: и днём, и ночью. Мы все настолько уставали с непривычки, что добирались до постели и валились почти без чувств и только к выходным приходили в себя. Правда иногда ходили в кино, в кинотеатр на открытом воздухе и тогда приходилось брать с собой шинель, так как было прохладно. Днём было всегда очень жарко, а ночью ветер дул со стороны гор и уже к одиннадцати часам вечера становилось прохладно настолько, что приходилось набрасывать на плечи шинель. Когда мы просыпались утром и смотрели на вершины гор и на них мы видели снежные шапки, а к концу дня эти шапки почти исчезали. К утру следующего дня снежные шапки снова появлялись. Часто со стороны гор ночью ветер нагонял дождь и утром была прохлада и свежесть от умытых листьев и цветов растений, а уже к десяти часам солнце жарило нещадно.

   Самыми интересными были первые полёты. От непривычки при взлёте перехватывало дыхание и было интересно наблюдать, как под вертолётом при разгоне проносятся островки разноцветной травы и кустов виноградников, а при полёте уже на высоте 300 метров, внизу проносились дома, дороги с машинами, люди на виноградниках и пасущийся скот.

   С каждым следующим взлётом я обращал всё меньше внимания на разную внешнюю экзотику и больше следил за показаниями приборов, что мне и положено было делать, как курсанту-стажёру. Во время ночных полётов вообще было, как в фантастическом каком-то фильме. Внутри кабина вся в иллюминации всех цветов, с множеством бликов и отблесков, а в закабинном ночном пространстве тоже своя жизнь, которая ощущается только через огни аэродромного освещения, бортовые аэронавигационные огни (БАНО) и контурные огни рулящих и летящих вертолётов. Всё это сливается в одно пространство, в котором на первых полётах было трудно даже ориентироваться и я старался держаться поближе к своему вертолёту и когда он был на стоянке, то далеко от него не отходил. Через 2-3 лётных смены привык, а на пятой смене уже полетел в составе экипажа без борттехника, так решил сам старший лейтенант Потапов. За ним было закреплено два вертолёта, один не летающий, и он его буксировал в ТЭЧ полка на замену комплекта лопастей. И, конечно, тому, что я лечу с экипажем сам, моей радости не было предела. Вот после этого полёта, я стал уверенным в себе, что я могу самостоятельно обслуживать свой вертолёт.

   Но постепенно мы втягивались в полковой распорядок и у нас стало появляться даже свободное время, чтобы выходить за пределы воинской части. Иногда мы даже появлялись на «Декваре». Это такой местный мини-ресторанчик на одной небольшой возвышенности вблизи части, откуда был хороший обзор ближайших окрестностей. Был он спроектирован в виде большой беседки-веранды со столиками по кругу. Название это от наименования горного селения Деквари на мингрельском. Большего о «Декваре» я не узнал. Но мне там нравилось бывать, хотя командир полка и «посоветовал» нам «там не появляться». Но запретный плод всегда сладок.

   Вскоре мы узнали, почему комполка не приветствовал походы на «Декварь», хотя там и было прекрасное вино за приемлемую для нас цену. Литр вина с лёгкой закуской (сыр, кинза и проч.) стоил всего один рубль (в ценах 1962 гола, после денежной реформы 1961 г.). Вино было в литровых бутылках и без названия, а на красивых наклейках был только номер, так называемое «номерное вино». Механик моего вертолёта, сержант срочной службы, библиофил и поэт, по секрету поведал нам тайну «Декваря». Часто сверхсрочно служащие перед получкой 3-5 человек приходят на «Декварь», берут бутылку вина, наливают и провозглашают тост «За Сталина!». Все посетители (а их бывает здесь достаточно) сразу встают и провозглашают по грузински здравицу в честь Сталина. После этого подходят к столу тостующих, начинается с «Гамарджоба, генацвале!», знакомятся и далее идёт, как бы, совместное застолье. За это комполка и замполит недолюбливали это заведение.

   Мы этим не злоупотребляли, но к нам и так было повышенное внимание, так как мы приходили большими компаниями, по 10-15 человек, да ещё для Телави было в новинку такое количество курсантов-авиаторов в городе, так как мы были первыми, кто туда прибыл стажироваться на вертолёты. Да и выпуск наш был первым по трёхгодичной вертолётной программе. У нас и поблажки были большие, так как мы начали летать не проходя врачебно-лётную комиссию (ВЛК), которую мы уже проходили после назначения на должность бортового техника.


            Глава 179. Я реально стажируюсь на должности борттехник-стрелок.

   Во второе воскресенье нашего пребывания в полку, капитан Левитин организовал поездку в соседний городок Цинандали, в Парк южных культур, по соседству с которым был знаменитый Цинандальский винный завод. Но мы об этом ещё не знали.

   Приехали в Парк южных культур и с одним из работников начали его осматривать. Красивый розарий, разные южные растения с диковинными названиями, красавцы павлины, орущие вокруг, бамбук, растущий так густо, что через него не протиснуться. Валентин Томашенко начал собирать гербарий для мамы, она у него в Черкассах учительница, и мы все взялись ему помогать, чтобы занять себя каким-то делом, а не просто болтаться по парку.

   А затем я отстал от всех, уселся под огромным платаном и написал строки:

      Я тебе привезу аромат,
      Сумасшедших размеров магнолий.
      И орущих совсем невпопад,
      Птиц-павлинов, живущих на воле.

   Это так я собирал по строкам письмо своей невесте, вместе с которой мы подали перед моей поездкой, заявление в ЗАГС. Этих строк как раз не хватало для полноты впечатлений о природе Грузии. И побежал догонять ребят, которые ушли далеко вперёд.

   А шли они по направлению к винным подвалам. Там нас тоже встретили работники винзавода и позволили нам продегустировать какое-то вино, сказав, что это любимое вино Сталина, а если мы желаем набрать с собой по литру вина, то это вот с бочки последнего урожая. Ещё в училище капитан Левитин сказал, чтобы мы все взяли с собой штатные фляги, так как здесь, на юге, жарко и надо иметь с собой воду. Поэтому, у нас были с собой фляги с водой. Мы все вылили воду и заполнили вином, которое нам предложили. Оно было совсем не такое, как мы только что дегустировали, но всё равно мы были довольны, что нас угостили вином на таком известном заводе.

   Уезжая, каждый из нас увозил из Цинандали кусочек Грузии со вкусом сладкого вина, а я, уже сидя в машине написал:

      Подарю я рубины вина
      Из подвалов сухих Цинандали.
      Эти капли сводили с ума,
      Эти капли рассудка лишали.

   Приехали в Телави мы далеко после обеда, но в столовой нам оставили обед, за что мы им были очень благодарны. После обеда нас настолько разморило, что мы расположились в курилке недалеко от столовой и делились впечатлениями о поездке. А я слушал и часть наших впечатлений записывал в дневник, который сейчас интерпретирую в хотя бы какой-то рассказ.

   На следующий день была предварительная подготовка к полётам. После того, как мы выполнили на вертолёте с бортовым номером 16, мы пошли менять лопасти на другой вертолёт, который у Потапова стоял в ТЭЧ полка. После замены лопастей, зам начальника ТЭЧ сказал чтобы я оформил рацпредложение по определению синхронности срабатывания магнето на двигателе, о котором наши ребята, работающие в ТЭЧ, рассказали начальнику группы по ВД. Этим я и занимался до окончания рабочего дня и уехал в гарнизон с механиками из ТЭЧ ап.

   Улеглись спать пораньше, так как завтра рано вставать на полёты, а мы уже знали, что такое не выспавшись, выходить на полёты на целый день. Выдержать, конечно, мы это могли, но с хорошим отдыхом летается всё таки лучше.

   Дежурный по полку, своей проверкой, разбудил нас даже раньше, чем это положено по распорядку. Сегодня у нас запланированы полёты по маршруту вдоль Алазанской долины со стрельбами по наземной цели.

   Перед полётом пришли оружейники, зарядили крупнокалиберный пулемёт А 12,7 установки НУВ-1 (носовая установка вертолёта), проинструктировали нас и бортовой техник расписался в журнале по расходу боеприпасов. В этом полку полная должность борттехника именовалась, как «бортовой техник-стрелок» и к его окладу добавлялись десять рублей. Оружейники снарядили ленту десятью патронами и мне Потапов сказал, что он будет стрелять по мишени, когда будем лететь до КПМ (конечного пункта маршрута), а я — на обратном пути, если он отстреляется на «отлично», так как у него это стрельба зачётная, чтобы была денежная добавка к окладу. Мне же надо будет смотреть, попадут ли снаряды в цель, это будет видно по фонтанчикам грунта и пыли. Я кивнул головой, что понял, хотя мне пока не всё было ясно. Но тут пришли командир и лётчик-штурман и мы начали готовиться к взлёту.
 
   Наша машина взлетала третьей и мы сразу с правым разворотом ушли на маршрут, хотя машина, которая взлетала перед нами, сделала левый разворот и ушла в сторону гор, очевидно, у них упражнение «посадка на ограниченную площадку в горах».

   Я сидел на десантных сидениях в грузовой кабине и смотрел в небольшое окошко на передней стенке гондолы стрелка, через которое мне надо будет увидеть поражаемую цель старшим лейтенантом Потаповым. Когда вертолёт сделал крен, мне показалось, что одна из лопастей несущего винта вымахивает из конуса, возможно от этого несколько и потряхивало вертолёт. Затем, вспомнил, что лопасти изготовлены из тоненьких дощечек, соединённых 0,5 мм гвоздиками и суровыми нитками, а сверху оклеены перкалью, материей тоньше ситца. И вот таких четыре лопасти удерживают в воздухе, на скорости 120-140 км/час 5-ти тонную машину, в которой мы летим. Ресурс наших лопастей 200 лётных часов, 175 из которых они уже отработали. Вспомнил, что год тому назад 17 мая 1961 года именно из-за разрушения лопастей произошла катастрофа вертолёта Ми-4 под Одессой, в которой погибли несколько высокопоставленных офицеров, в том числе и генерал армии В.Я.Колпакчи. А мы вот летим.

   От этих мыслей меня отвлёк Потапов, который спустился с лесенки и жестами показал:

    — Пора! — и занял место стрелка за пулемётом, уткнувшись лбом в коллиматорный прицел.

   Я же устроился так, чтобы видеть пространство внизу и чуть впереди по курсу вертолёта, там, куда был направлен ствол пулемёта. В это время Потапов нажал кнопку воздушной перезарядки и дослал патрон. Внизу, на земле, показался силуэт похожий на самолёт Ил-28 и Потапов нажал гашетку. Вертолёт пронизала мелкая дрожь, а на силуэте я увидел несколько земляных фонтанчиков и закричал:

    — Попал! Попал! — и от восторга забегал по грузовой кабине так, что командир с праваком расхохотались. Заулыбался и довольный Потапов, вылезая из гондолы стрелка, застопорив пулемёт.
 
   Потапов сел рядом со мной на сидение и крикнул на ухо:

    — Осталось три! — это значит, что мне осталось три патрона.

   Ещё полчаса мы летели тем же курсом, затем развернулись и пошли домой. Пролетая полигонную площадку, отстрелял оставшиеся три патрона и я, но не так удачно. Когда цель появилась в коллиматоре, я начал жать на гашетку, но выстрела не последовало. Потапов понял, в чём дело и крикнул:

    — Гашетка! Гашетка! — и я нажал на гашетку. Вертолёт вздрогнул от выстрелов, но цель ушла из прицела.

   Как выяснилось, я жал на рукоятку мимо гашетки. Когда прилетели, экипаж надо мной шутил, что я мог сломать рукоятки НУВ-1, но поздравили со званием «стрелок». Впечатлений от этого полёта хватило на несколько дней.


            Глава 180. Чача, поход в горы и градовая экзотика.

   Следующие дни были полёты по кругу и я, в основном, следил за приборами, чтобы составить отчёт по стажировке. Хотя теорию я знал хорошо, но на практике получалось, что многое мне было неизвестно, особенно какие-то мелочи и я постепенно, шаг за шагом вникал в эти мелочи. Потапов мне не мешал и тихо дремал улёгшись на сидения, подстелив лопастные чехлы.

   В день предварительной подготовки, когда мы приехали в гарнизон раньше, мы решили сходить в горы, поскольку мы их видели издалека и они нас к себе всё время манили. До ближайших гор рукой подать, а мы на них никак не поднимемся. Вот в этот день мы впятером пошли за город, в горы. И чем дольше мы шли к горам, тем дальше они нам казались.

   Часа через два мы уже пожалели о том, что это затеяли и решили довольствоваться теми местами, куда удалось добраться. А вышли мы в район предгорья с довольно крутыми склонами и, когда попытались подниматься по этим склонам, из-под ног посыпались камешки, сначала мелкие, а затем всё крупнее и крупнее. Мы сначала повернули немного в сторону, но и там камни начали осыпаться, да ещё сильнее и мы не знали, как нам выбраться из этой западни. Кто-то из ребят даже взобрался на небольшое дерево, чтобы сориентироваться, куда нам идти, чтобы скорее выйти в то место откуда мы пришли.

   Наконец этот камнепад остановился и мы осторожно начали спускаться примерно к тому месту, где нам казалось более безопасно. Постепенно мы пришли к месту, где камни не сыпались из-под ног, а затем решили возвращаться домой и через час вышли на дорогу. Присели, попили из фляг воды и поняли, что горы — это серьёзно и к ним надо относиться соответственно.

   Обратно шли, обсуждая наши приключения. Из нашего похода мы сделали один вывод: ходить в горы без местных не только не очень интересно, но и опасно.

   Но в горы нас всё таки тянуло и мы решили, что туда, где в горах лес, мы больше не идём, но вот туда, где видны луга или поляны, надо сходить и посмотреть, там очень красиво. Мы эту красоту заметили, когда ещё въехали в Грузию на поезде. Тогда издалека, да ещё на скорости мимо нас проносились оранжевые луга.

   Через два дня мы снова отправились к ближайшему предгорью, но у же туда, где виднелись луга. Добрались туда часа за два и были очень удивлены, когда не увидели там никаких оранжевых цветов. Это были красные дикие маки и жёлтые дикие тюльпаны, а вместе издалека они казались вперемежку оранжевым ковром. С одной стороны мы были разочарованы, а с другой — очарованы этой красотой.

   Ещё одной экзотикой для нас в Телави стало ношение панам вместо пилоток и фуражек. Первые дни после приезда мы щеголяли в пилотках или фуражках, но уже к концу первой недели поняли, что эти головные уборы не для юга. К концу второй недели у всех нас сначала покраснели носы, а затем начала слезать кожа, а через два дня носы обгорали снова и появлялись уже термические ожоги, и так без конца. Увидев нас с такими ужасными обожжёнными носами, командир приказал выдать нам панамы, но мы даже в панамах ещё долго ходили с облезлыми носами. Но в панамах мы стали похожими на пастухов или на сторожей, которые охраняют на полях арбузы.

   В выходные мы ходили толпой по городу, осматривая его достопримечательности. Телави, хотя городок и небольшой, но для нас, приехавших впервые в Грузию, было всё настолько интересно, что мы даже в каких-то мелочах видели и находили много нового и интересного. Бродили по старым улочкам города, фотографировались у старых, похожих на крепостные, стен местного педагогического института.

   Когда проголодались, зашли в хинкальню, что-то похожее на харьковскую пельменную. Хинкали, это такие большие пельмени, мне очень понравились, а повар, когда узнал, что мы впервые едим хинкали, начал нас учить, как правильно кушать хинкали, после чего мы ещё заказали по порции хинкали, а местные грузины угостили нас вином и взялись быть нашими гидами, рассказав о городе и Грузии много интересного.

   У некоторых наших ребят-курсантов уже были девушки-подруги, но некоторые ещё не встретили ту единственную и попытались познакомиться с местными грузинскими девушками. Девушки всегда с интересом наблюдали за нами, но знакомиться не решались, хотя даже разговаривали с нами иногда и даже говорили ребятам свои имена, красивые грузинские. Но нам сразу объяснили, что замуж за офицера, а значит и за курсанта, их не выдадут, из-за боязни, что офицер их увезёт в другой гарнизон. А семьям здесь нужны рабочие руки. Вот, если мы были бы солдатами или сверсрочниками, то ещё можно было бы надеяться. Поэтому из наших ребят никто так и не увёз невесту из Телави.   

   Было ещё одно «белое пятно» в изучении местных обычаев, о котором мы часто слышали. Это — дегустация чачи или местного самогона из винограда. Как-то не получалось. Мы не знали, где его можно достать, а угощать нас чачей никто не собирался. А в одно из воскресений к нам пришли наши механики-сверхсрочники, чтобы узнать, как поступать учиться в наше училище и принесли в качестве угощения чачу. Некоторые из наших закалённых ребят попробовали и сказали, что нормальный напиток. А мне запах чачи почему-то не понравился, просто у меня очень чувствительное обоняние. Тогда кто-то из ребят взял рюмку и вылил мне за пазуху спортивной рубашки. У меня перехватило дыхание от этого запаха, я стал снимать эту трикотажную рубашку, но она вся промокла, прилипла к телу и её невозможно было быстро снять. Я тогда выбежал из помещения, а рядом была водоколонка и это меня спасло. Мне пришлось нажать рукоятке и подлезть под струю, которая меня окатила. Только тогда я начал нормально дышать так как до этого задыхался от запаха чачи. Вот такое у меня было крещение чачей. И я ещё долго отказывался от этого напитка именно из-за его запаха. Но в дальнейшем — привык и он мне уже не казался таким ужасным.

   Именно в Грузии я увидел, как может буйствовать настоящая стихия. За всё время пребывания на стажировке, мы особо не жаловались на погоду, считая её хотя и жаркой, но для лета очень благоприятной и не особо верили, когда нам показывали, как в горах специальные пушки расстреливают градовые облака, которые надвигались на виноградники.

   Но однажды градовые облака начали двигаться не в сторону виноградников, которые были повсюду, а в сторону аэродрома, прямо по направлению центра лётного поля. Сразу поступила команда закончить все работы и пришвартовать лопасти несущего винта поставить на тормоз несущую систему и колёса, а также установить струбцины на втулку несущего винта и стояночные колодки под основные колёса. Не успели мы всё это сделать на своём вертолёте, как поднялся шквалистый ветер, который сбивал с ног и, когда мы спрятались в фюзеляж по нему загрохотали словно камни огромные градины. От некоторых градин даже образовались трещины на блистерах остекления грузовой кабины. И так продолжалось минут пятнадцать. Затем всё неожиданно стихло и мы открыли дверь грузовой кабины, где мы прятались и вышли из вертолёта. То что мы увидели, не поддаётся никакому описанию. Вертолёты, которые не были поставлены на тормоз раскатало по всему лётному полю и два из них даже столкнулись, повредив у одного хвостовой винт. Лопасти вертолётов, где не успели установить струбцины, были вывернуты, а трубчатые вертикальные тяги были согнуты почти под прямым углом, а их толщина 27 мм и изготовлены из высококачественной стали. Двери нескольких вертолётов, которые не успели закрыть, были выгнуты в обратную сторону и их необходимо было менять, так как ремонту они не подлежали. Но самое главное, лопасти, почти все они были с теми или иными повреждениями и подлежали ремонту или списанию.

   Кроме всего прочего, все стёкла в помещениях ТЭЧ АП были выбиты и зияли дырами, а все деревья почти полностью лишились своей листвы. Мы настолько были удручены всей этой картиной, что долго не могли придти в себя. Какие уж тут полёты, тут раны зализывать на неделю. Но чему мы больше всего возмущались, что в этот раз противоградовые пушки ни разу не выстрелили, так как градовое облако шло не на виноградники. А что полк выведен из строя на одну-две недели, это местные власти не волновало, виноградники же не пострадали.      
 
   Было у нас ещё одно занятие, которым мы отвлекались от работы. Даже приходя усталыми с аэродрома, мы следили за ходом чемпионата мира по футболу 1962 года, седьмого розыгрыша турнира, проходивший в Чили с 30 мая по 17 июня. В финале сборная Бразилии победила команду Чехословакии со счётом 3:1, сохранив, таким образом, свой чемпионский титул.

   А вот сборной СССР не повезло второй раз подряд — в четвертьфинале, как и в 1958 году, она вновь попала на хозяев турнира. Чилийцы забили два гола с дальней дистанции и выиграли со счётом 2:1. Нам было очень досадно, но таков спорт.

   После того, как прошёл град, мы только и делали, что восстанавливали технику: сначала свои машины, а затем помогали соседям или работали в ТЭЧ полка, помогая им восстанавливать и приводить в порядок помещения и оборудование. Много пришлось работать по снятию и установке комплектов лопастей несущего винта, которые были повреждены.

   Ещё много забот было по облагораживанию своих стоянок, которые после дождей сильно заростали травой. Чтобы выжечь островки травы, мы выливали под каждую стоянку почти по 100 литров высокооктанового бензина Б-95/130, которым заправляли вертолёты. Примерно через день мы с каждого вертолёта сливали по десять вёдер бензина и выливали на траву, чтобы она не росла, но это мало помогало, так как трава после каждого дождя росла и кустилась ещё больше, учитывая, что стояла жаркая солнечная погода.

   Но время подходило к завершению стажировки и несмотря на то, что мы уже привыкли и к городу Телави и к полку, нам надо было уезжать. Жаль было прощаться с этой «страной чудес», но надо было писать отчёты, собирать какие-то документы, свои вещи и вообще настраиваться на обратный путь. А так не хотелось. Но билеты взяты, вещи погружены и мы снова в поезде Телави — Тбилиси.

 
             Глава 181. Купание и гонка за поездом.
   
   От Тбилиси до Сухуми мы просто отсыпались. Я лежал на полке и смотрел в окно на чарующую природу Грузии, проносящуюся мимо. Была вторая половина июня, лето в полном разгаре, хорошее настроение из-за того, что едем как бы «домой» и это настолько нас будоражило, что мы даже в разговорах переходили с темы на тему, не зная, за что зацепиться, чтобы остановиться. Мелькали знакомые ещё со школьной географии названия станций, написанные на грузинском и русском языках: Мцхета, Гори, Самтредиа, Цхакая, Очамчире и так до самого Сухуми. Для нас уже сам факт путешествия в этих местах был каким-то знаком, что мы приблизились уже к самостоятельной взрослой жизни и скоро выйдем из под всех опек.

   После Сухуми мы как-то успокоились, считая, что Тбилиси, Телави остались уже в какой-то прошлой нашей жизни и начали планировать нашу жизнь на будущее, так как считали, что в полку мы увидели, что нас ждёт в будущем. Одним понравилась работа в ТЭЧ полка, другим — работа бортовым техником, а кто-то просто помалкивал, ещё не решив для себя, где же лучше. Так мы проехали побережье в районе Адлер-Сочи, где поезд часто останавливались и мы выбегали из вагонов купаться, так как поезд стоял по 15-20 минут. Осмелев, мы плыли метров сто в сторону моря, затем поворачивали и плыли обратно, успевая добежать до вагона и ещё немного позагорать у вагона. Затем состав трогался и мы ехали минут 20-30 до следующей остановки и до следующего купания.

   На очередной остановке я вместе со всеми, сбросив кроссовки, ринулся к воде и, обогнав всех, быстро поплыл в сторону моря. Когда проплыл около ста метров, я услышал гудок паровоза, быстро развернулся и изо всех сил поплыл назад. Но поскольку много сил было затрачено, когда плыл в сторону моря, то на обратном пути я уже вообще не чувствовал ног и при выходе из воды еле стоял на ногах, которые от напряжения дрожали. Кто долго и на скорость плавает, тот знает это состояние. И в это время наш поезд тронулся. Кто был ближе, около перрона, те бежали за поездом, догоняли и вскакивали на ходу. Я же, схватив кроссовки, оказался напротив самой высокой части волнореза и растерялся, не зная, что мне делать. В это время ко мне подбежала молодая девушка в купальнике, видно местная, присела на одно колено и крикнула:

    — Давай! — после чего я понял её, вскочил ей на плечи, затем прыгнул на волнорез и не останавливаясь побежал за поездом, который уже начал набирать скорость.

   Когда я подбежал к рельсам, поезд был уже на расстоянии, как мне показалось, метров пятидесяти. Поезд набирал скорость и я, уже по шпалам, побежал ещё быстрее, даже не понимая, что я делаю, чисто механически и интуитивно. Но силы были не равными, поезд уходил, а я всё больше отставал, между поездом и мной было около километра. Но я продолжал бежать. В это время поезд вошёл в разворот, так что я видел весь состав и видел, что меня заметили, изо всех окон высовывались пассажиры и что-то громко кричали. Поезд тоже, в вираже снизил несколько скорость и расстояние между ним и мной немного сократилось. Но через несколько минут поезд пошёл по прямой и начал набирать скорость, расстояние между мной и поездом увеличивалось.

   Я продолжал бежать и, когда между мной и поездом расстояние было больше километра, состав начал резко тормозить. Это кто-то сорвал стоп-кран. Я, казалось, побежал быстрее, но силы меня постепенно покидали и мой бег постепенно замедлялся. Когда до последнего вагона оставалось меньше пятидесяти метров, поезд снова тронулся и начал набирать скорость. Расстояние между нами снова начало увеличиваться. Но не успел состав разогнаться, как кто-то снова сорвал стоп-кран. Теперь я видел, что дверь тамбура последнего вагона открыта и несколько человек из неё выглядывает и все что-то кричат.

   Так было ещё раза два, но наконец я догнал состав и меня, уже еле живого, втащили в тамбур последнего вагона. Когда меня втащили в тамбур я хотел что-то сказать, а голоса не было и у меня изо рта, после каждого выдоха, пошла хлопьями пена. От этого у меня появилось какое-то чувство страха. Мне помогли добраться до моего места, а ребята грузины, которые везли в Ростов-на-Дону алычу, спрятали меня на 3-й полке за корзинами с алычой, так как меня по составу уже разыскивал начальник поезда.

   Я тихо лежал за корзинами с алычой и у меня при каждом выдохе на губах появлялась пена и ничего нельзя было сделать чтобы это остановить. А из корзин так вкусно пахло спелой алычой. И вдруг в одном месте я увидел щель в корзине между прутьями, через которую были видны ягоды алычи и попытался достать одну ягоду. У меня получилось. Это была спелая красная алыча. Взял её в рот и начал жевать. Плод был кислосладкий и у меня от кислинки во рту сразу появилась слюна и прекратились выхлопы пены при дыхании. Вытащил ещё одну ягодку и мне после неё стало совсем хорошо дышать. Хотел достать ещё одну ягоду, но стало стыдно, что ребята меня спрятали, а я у них таскаю ягоды.

   Постепенно успокоился и задремал. Ещё через полчаса, когда всё затихло, очевидно меня начальнику поезда надоело искать, я слез с багажной полки и перешёл в соседнее купе, где было моё место. Через несколько минут поезд подошёл к станции Лазаревское. Здесь я уже не выходил из вагона: с одной стороны чтобы не узнали, а с другой — у меня и настроения не было.   

   Когда поезд повернул в сторону Ростова-на-Дону и начал удаляться от моря, мы все успокоились и только изредка вспоминали, как я догонял поезд. Когда подъехали к Батайску, соседи недавно садившиеся в поезд, о чём-то перешёптывались, упоминая часто Новочеркасск, но мы как-то на это не обращали внимания. В Ростов-на-Дону поезд пришёл рано утром, а на Харьков поезд уходил только вечером. Капитан Левитин разрешил сдать вещи в камеру хранения и группами во главе с сержантами прогуляться по городу. Мы сразу поехали в центральный парк имени Горького. Это было 22 июня 1962 года. У меня об этой прогулке осталась памятная фотография в парке около зелёного календаря из цветов и хорошо видна дата — 22 июня 1962 года. Это мы уже позже узнали о событиях в городе Новочеркасске в первых числах июня этого года. В этот же день мы без происшествий возвратились на вокзал, погрузились в вагон, который и повёз нас в сторону Харькова.   

   Но вскоре мы узнали, что поезд идёт не по направлению на Харьков, а в сторону Таганрога. Приехав в Таганрог, нас загнали в тупик и бригада не знала, сколько мы простоим в этом тупике. Снова пошли слухи о каких-то событиях в Новочеркасске, то ли забастовке, то ли о массовых драках, которые пришлось разнимать милиции и солдатам. Но толком никто ничего не знал. Да мы как-то особо и не интересовались этим, тем более, что поезд вывели из тупика и он направился в сторону Харькова. После этого мы успокоились и улеглись спать.

   Нас разбудил капитан Левитин и сказал, что подъезжаем к Харькову. Теперь нашей радости не было предела. Выгрузившись на перрон на Южном вокзале, мы пешком дошли до училища, это рядом, и на этом наше путешествие завершилось.
   
                *   *   *

   Всё время мечтал написать что-то подобное «Отчёта о стажировке». Собрал все записи, фотографии, заметки в записных книжках и только через 56 лет это получилось.  Не знаю, как это получилось, но маленький кусочек своей мечты я воплотил в жизнь.



      Глава 182. Вместо Гончих колбаса. Часы на память.

   Все эти события пришлись на самое начало моей военной карьеры. Запуск первого искусственного спутника (4 октября 1957 г.), Кубинская революция и Фидель Кастро (1 января 1959 г.), над территорией СССР, в районе Свердловска ракетами сбит самолёт-шпион U-2, принадлежащий США, лётчик попал в плен (1 мая 1960 г.),  Н. С. Хрущёв выступает с угрозами на заседании Генеральной Ассамблеи ООН (11 октября 1960 г.), первый советский человек, Ю. А. Гагарин в космосе (12 апреля 1961 года), Советский пассажирский самолёт Ту-114 начинает совершать регулярные рейсы на Кубу (апрель 1961 г.), возведение Берлинской стены (август 1961 г.), ракеты на Кубе и Карибский кризис ( октябрь 1962 г.).

   В эту пятилетку я заканчиваю школу и учусь в Харьковском ВАТУ, собираясь посвятить себя службе в военной авиации. Мне интересно учиться, увлекает все в авиации и я уже представляю, как я буду работать в войсках на технике после окончания училища. И вдруг, именно в это время, проходит слух, что наше училище будут расформировывать, а нас будут переводить в ракетные войска. Эти слухи подтверждались ещё и тем, что всем желающим разрешили написать рапорта на увольнение с условием, что срок службы в армии будет защитан полностью и будут выданы оценочные листы для поступления в техникумы без вступительных экзаменов.

   Рапорта на увольнение написали только два человека из тридцати, Валера Малахов из Харькова и Коля Шевченко из Донбасса. У остальных нервы оказались более крепкие, чем у командования ВВС, мы выжидали. И уже через два месяца расформировали половину Васильковского ВАТУ (под Киевом) и две роты перевели к нам в училище на нашу специализацию, а нам поменяли специализацию с самолётов на вертолёты.

   В октябре 1960 года глава нашего государства Н. С. Хрущёв выступает на заседании ГА ООН:

     — У нас производство ракет поставлено на конвейер. Недавно я был на од ном заводе и видел, как там ракеты выходят, как колбасы из автомата. Ракета за ракетой выходит с наших заводских линий.

   Подтверждение этому стал сбитый под Свердловском 1 мая этого же года самолёт-шпион U-2, за которым ПВО СССР охотилось уже несколько лет, а лётчик Пауэрс был взят в плен.

   Вместе с этим, ракетные войска начали развивать не параллельно и в комплексе с авиацией, а заменять авиацию ракетами. Под нож первыми попали самолёты Ил-28, в том числе и носители ядерных зарядов. В системе НАТО Ил-28 числился под кодом «Гончая». Это действительно был самолёт похожий по лётно-тактическим характеристикам на гончую. Его максимальная скорость была близкой к скорости истребителей того времени и почти околозвуковой. К моему приходу в авиацию, этих самолётов было выпущено около 6 300 единиц, а модификация Ил-28Ф были приспособлены нести тактические ядерные заряды.

   Ил-28 в составе авиадивизий базировались в Прибалтийском военном округе (г. Черняховс и другие), в Прикарпатском и Одесском военных округах, в ГСВГ и СГВ, а полки торпедоносцев были на всех флотах. И 42 фронтовых бомбардировщика Ил-28 базировались на Кубе, в 90-х милях от США.

   С начала 60-х годов ХХ века, после выступления Н. С.Хрущёва на ГА ООН, начали расформировывать полки и дивизии, вооружённые Ил-28 и самолёты, даже те, которые налетали не более 100 часов,  пускать под автоген. Лётный и технический состав безжалостно увольняли, с особым рвением и без социальных гарантий. Ходили слухи, что к этому «приложила руку» и министр Екатерина Фурцева, но я тогда не был вхож в такие круги, чтобы быть этому свидетелем.

   В то же время, я оказался одним из свидетелей, когда Ил-28 пускали под нож и автоген. Нашей роте изменили специализацию с реактивных самолётов Ил-28 и МиГ-19 на поршневые вертолёты Ми-4. Первый самолёт Ил-28, в разделке которого я участвовал сам, был недавно перегнанный в наше училище, как учебное пособие. Мне доверили демонтировать агрегаты и узлы для сдачи их в металлолом. Но даже учебный самолёт, с работающими системами жалко было готовить для сдачи в металлолом, было как-то не по себе, что я участвую в этом деле. Чтобы я «не ныл на каждым списанным самолётом», мой инструктор капитан Шкалов Владимир Александрович, юморист и балагур, разрешил мне оставить часы АЧС-1, которые я демонтировал в кабине лётчиков. Он так и сказал:

    — За службу ты будешь свидетелем не одного раза таких событий и это тебе будет память, что в армии к этому надо относиться спокойно, так как потери неизбежны.

   Эти часы АЧС-1 я храню до сих пор, как память о тех временах, когда всех «Гончих» пустили под нож и тысячи машин, творение рук человеческих, оказались не пришедшими ко двору высокого армейского начальства и политического руководства СССР, некоторые считают — бездарного.

   После окончания училища, прибыв в авиационный полк, я встретил там лётчиков и техников, которые с Ил-28 были переучены на вертолёты Ми-4, которые мне пришлось обслуживать.

   Но впервые с эпопеей ликвидации «Гончих» я столкнулся на войсковой стажировке в Грузии, в вертолётном полку. Командиром в вертолётный полк, базировавшийся в городе Телави прибыл полковник Гуров, который до этого командовал полком атомных носителей Ил-28А, который был к этому времени расформирован.

   Там я впервые услышал и анекдот, который рассказывали в полку, как бы относительно командира полка, как он узнал о своём назначении в Телавский вертолётный полк, когда расформировали полк атомных носителей Ил-28, там же, в Закавказье, где он был командиром полка.

   Командир части приходит домой, а ему жена с порога говорит:
- Ну что, расформировывают ваш полк?
- Да ты что! Ничего подобного! Откуда ты это взяла?!
- Женщины на базаре говорят.
- Враньё всё это! Полк как летал, так и будет летать. Я командир, я лучше знаю! Нечего здесь слухи распускать!
На следующий день приходит домой:
- Дорогая, сходи на базар, узнай, куда меня переводят.
Жена приходит на следующий день с базара и говорит:
- В Телави тебя переводят. Командиром вертолётного полка.

   Так, что происходившему в 90-е годы ХХ-го века не надо удивляться. Такое происходило и в 60-е, и в 70-е, и в любые другие НН-е.

   Прибыв после окончания училища в ГСВГ (ГДР), я встретил там полковника Гурова, который прибыл туда по замене из Телави и командовал теперь вертолётным полком в авиагарнизоне Брандис.

   Но уничтожить 6000 самолётов-бомбардировщиков было не так просто. Этот процесс затянулся на годы. В 1964 году я виднл эти машины в полку на аэродромах Бранд, Магдебург и Дамгартен (ГСВГ), а ещё позже на аэродроме в г. Черняховске (Калининградской обл.). Но использовали их и позже, в качестве буксировщиков скоростных воздушных мишеней.

   Но судьба «Гончих» всё таки оказалась незавидной, хотя специалисты считали, что резать эти машины резать было не обязательно, как и другие, тем более в то непростое время. Но приговор был исполнен и тысячи машин пошли под нож. «Гончим» не оставили выбора.


    Глава 183. Третьи размышления о жизни.

   Всё. Занятия в сетке расписания закончились. Впереди госэкзамены. Позади три года обучения. Готовимся к экзаменам. Мы понимаем, что это уже чистая формальность. Форму нам сшили и мы её примерили, выпускные альбомы сделаны, дипломы выписаны и в них надо вложить только оценочные листы и поставить подписи председателю ГЭК.

   Я лежу в аудитории на учебном аэродроме на стульях и вспоминаю три предыдущих года обучения, с тех пор, как сдал экзамены в училище.

   Я за это время сильно изменился. Нет уже того Лёшки Хандурина, а есть почти лейтенант Хандурин в курсантской пока форме.

   А вокруг меня ходят такие же почти лейтенанты и я уже по каким-то  только мне известным характерным мелочам узнаю, кто прошёл мимо, не открывая глаза.

   Вспомнил, как мы впервые стали в строй, такие неуклюжие, в топорщащей форме, не верящие, что мы уже курсанты.

   Помню, как было тяжело в период курса молодого бойца (КМБ), как несколько человек не выдержали и написали рапорта на отчисления. А я держался. Держался, казалось, из последних сил. Но проходило несколько дней, я втягивался и мне казались смешными опасения, что я могу не выдержать.

   Затем первый наряд на службу, первый караул, где я не столько что-то охранял, сколько оглядывался вокруг и мне всё казалось, что кто-то ко мне подкрадывается.

   Нас было в классном отделении около тридцати человек с разными биографиями, с разными характерами и мы притирались друг к другу и я тоже притирался, а с некоторыми даже постепенно сдружился. Мы помогали друг другу и шутили друг над другом, прикрывали один другого перед нашими командирами, менялись нарядами, ходили вместе в увольнения. И всё это было, было, было. За три года у меня не появилось ни одной неприязни ни к одному из моих ребят из классного отделения. Надеюсь и я не стал причиной неприязни  ни для одного из моих сослуживцев курсантов.

   Мне просто повезло, что я оказался в этом небольшом воинском коллективе и три года мы просуществовали в одном кубрике, в одной аудитории, а одних местах нашей службы и работы по нашей не всегда лёгкой специальности — авиационного техника.

   И сейчас, лёжа на стульях, я придумал для себя такую игру, чтобы не открывая глаз, угадывать, кто проходит мимо.

   Вот, пританцовывая, проходит мимо Вадик Андрусенко, наш дамский угодник, довольно падкий к женскому полу.

   А это лёгкой походкой проходит Толик Иванов, его я узнаю по шуршанию наждачной бумаги, которой он полирует самолётик из оргстекла, которые он клепает один за другим.

   Это топает своей тяжёлой походкой Валера Карабутов, постоял около меня, посопел, что-то хотел сказать, но, наверное, передумал, не захотел беспокоить.

   Кто-то проходит мимо и толкает меня, как бы нечаянно. Это может сделать только Валентин Томашенко, мой друг, никто другой беспричинно не стал бы меня беспокоить. Валентин вытаскивает у меня из под головы один из учебников, я секретчик, и уходит заниматься дальше.

   Мимо проходит напевая какую-то арию Лёня Григорьев, наш ротный запевала, чем-то похожий на цыгана.

   За ним медленно, степенно идёт, что-то, очевидно, читая учебник, Коля Глушко, мой земляк по месту рождения, из Сумской области. Только я из села Весёлого, а Коля из Дубовязовки.

   А вот тихо ходит кругами около разреза автомат-перекоса Володя Слобжин, то ли из Адлера, то ли из Сочи. Он добросовестно всегда занимается до последней минуты перед экзаменом.

   Дальше я прекращаю эту игру в угадайки и продолжаю вспоминать разные ситуации, которые были за эти три года учёбы с моими прекрасными ребятами.


     Глава 184. Моя большая затянувшаяся ошибка.

   Прошло более семи лет с тех пор, когда я познакомился с Татьяной. Эти семь лет я периодически надеялся, что у нас с Татьяной что-то наладится в наших отношениях, хотя надежда постепенно таяла, а Татьяна всё больше отдалялась от меня. Сначала всё было хорошо, хотя нас и связывала очень тонкая паутина отношений, которую периодически рвали все, кому было не лень, от одноклассников и до её родителей. Затем, мы стали встречаться и у меня появилась надежда, что так, понемногу, она привыкнет ко мне, узнает, как я к ней хорошо отношусь и всё у нас наладится: и дружба, и отношения, а возможно, она и откликнется на мою очень осторожную влюблённость.

   Но время шло, а я всё ждал, что она возьмёт инициативу в свои руки, так как я ей полностью доверял, и у нас всё наладится. Более того, её семья переехала в наш дом и я вообще воспрял духом, считая, что теперь буду её встречать не только в школе, но и рядом с домом, где я живу.

   И вдруг я стал замечать, что, чем ближе Татьяна стала жить, в одном с нами доме, тем меньший интерес я для неё представлял. Нет, она мне ничего такого не говорила, а просто начала потихоньку меня игнорировать. Вначале очень осторожно, не выходя на наши встречи по вечерам, которые к этому времени стали регулярными, два-три раза в неделю, где мы обсуждали разную всячину: от того, что происходит в классе и до разных "высоких материй". Затем, она стала появляться со старшеклассниками и я просто не мог к ней подойти, так как она меня просто не замечала или делала вид, что не замечает. А через некоторое время, вообще начала меня избегать, делая вид, что очень занята и у неё нет для меня времени.

   И это она делала как бы случайно, но в то же время и с явным "назиданием". Но вскоре я понял, что сначала она мне врала, считая, что я обижусь и мы прекратим наши встречи.

   Получилось так, что после переезда их семьи в наш посёлок, Татьяна встречалась со мной, как с первым мальчишкой, который предложил ей дружбу, а когда у неё появились предложения от других ребят, и у неё появился выбор, даже среди старшеклассников, то я стал, как бы не главной фигурой, на которую надо обращать внимание.

   Так же мне показалось, что и её родители были не на моей стороне, чтобы одобрить её дружбу с соседским мальчишкой, которого они не знали, а я не старался познакомиться с ними, даже в качестве соседей.

   Вот так, постепенно, она "подвесила" меня в воздушном пространстве своих отношений, не говоря ни "да", ни "нет". С одной стороны в классе уже привыкли, что у нас с ней сложились какие-то отношения, а с другой стороны, её окружение, считало, что наши отношения "шиты белыми нитками" и не считали их серъёзными. Я был "её Лёшкой", а она была "чьей-то Танькой". И этот вариант она не только не разруливала, но ещё более затягивала "узел" наших отношений, когда вдруг, неожиданно для меня, пересела за одну парту с Юлей и оттуда всё время наблюдала: как я на это реагирую. До этого она сидела за партой впереди меня.

   Более того, наблюдала за моей реакцией так внимательно, что многие учителя это замечали и делали ей замечание, чтобы она не отвлекалась. А Олэна Юрьевна, учительница украинского языка и литературы даже как-то прокомментировала это, сказав мне:

   - Леонид, тебя Нечитайленко когда-нибудь загипнотизирует, - на что я не знал, как мне надо реагировать. Только и нашёлся, чтобы сказать:

   - У неё внутренней энергии на это не хватит,- на что некоторые в классе захихикали.

   На этом наш диалог и закончился. Но Татьяна за это на меня очень сильно разозлилась и на некоторое время вообще перестала со мной общаться. Но к этому времени у нас и так всё было очень плохо. Татьяна всё время злилась, со всеми конфликтовала, а мне уже как-то было всё равно. Я считал её "предательницей", хотя никаких клятв дружить всегда со мной, она никогда мне не давала. Да и я этого не требовал. Но от неожиданности, было очень обидно.

   Немного освоившись и избавившись от "моей тени около себя", Татьяна начала встречаться поочерёдно со многими мальчишками, как с нашего класса, так и с ребятами из параллельных классов, а временами и из старших классов, с ребятами, которые выказывали ей особое внимание. Особое внимание, это- приглашение на танцах, провожание после танцев домой или приглашение на какие-нибудь вечеринки. Ей это нравилось, а я как-то начал постепенно терять надежду, что наши отношения могут стать прежними. Это случилось после того, как одноклассники стали мне "докладывать", что Татьяна целовалась и с тем, и с тем, хотя это мог быть один и тот же человек, но всем хотелось "приукрасить" и показать свою осведомленность.

   Хотя это ничего не значило, но мне она ни разу не позволила себя поцеловать и даже сказала как-то, как бы предупредив, что поцелуи, это - ханжество. Да ещё заметила, что это слово начинается так же, как и моя фамилия, на что мне стало как-то не по себе. После этого, я даже не делал попыток не только поцеловать её, но даже приблизиться к ней, так меня "насторожили" эти её слова.

   Но уже через четыре года нашего знакомства я уже не надеялся, что у нас может что-то быть в отношениях с Татьяной, тем более, что её родители, которые имели на неё большое влияние, я так понял, убедили её, что я не тот человек, который может быть для неё, даже другом и ко мне они относились, как к человеку, которого они не желают видеть рядом со своей дочерью.

   А вот я ещё на что-то надеялся, хотя уже и не делал попыток восстановить наши дружеские отношения, хотя жили мы уже в одном доме, в разных подъездах, учились в одном классе, да и отношения у нас с Татьяной прежде были "самые прекрасные", хотя я видимо сильно ошибался.

   Когда, через пять лет, после нашего первого знакомства, я поступил в военное училище и зимой приехал на каникулы, то отец Татьяны, встретив меня, сам заговорил со мной и рассказал мне, что их Юра, это старший сын, снова возвратился в армию, из которой несколько лет назад он ушёл по собственному желанию. Раньше отец Татьяны, Андрей Степанович, со мной так не откровенничал.

   А что я мог сказать в ответ, если был шокирован такой откровенностью, что даже не поинтересовался своей одноклассницей, Татьяной. Возможно, это его и задело, но я был просто обескуражен, так как раньше, мы хотя и были соседями, но на такие бытовые откровенные темы не разговаривали. Я тогда был для родителей Татьяны непонятным мальчишкой, который пытался подружиться с их дочерью.

   Ещё перед поступлением в военное училище у меня было две-три попытки наладить отношения с Татьяной, когда она заболела и лечилась в Харькове, но мы только обменялись коротенькими письмами и она оборвала наши зыбкие отношения навсегда.

   А уже после этого я потерял надежду её вернуть. Да и возвращать такую истеричную подругу-одноклассницу было уже слишком поздно. Она сама не знала, что хотела и, что ей самой надо делать. И тогда я понял, что возвращать её, это - моя большая ошибка, за которую я цепляюсь из-за того, что когда-то, семь лет тому назад, неосторожно в неё влюбился. Но это уже совсем другой и, притом, чужой мне человек. А вот с её стороны, я так и не понял, что она хотела взамен этого и зачем меня "демонстрировала" своим многочисленным "ухажёрам", как она меня держит "на коротком поводке", так как она всем им обо мне рассказывала и некоторые, уже значительно позже, передавали её слова в их интерпретации.

   Но прошло время, около семи лет и я не только "привился" от её капризов, но мне стало как-то всё равно, что с ней происходит и как она всё это понимает.

   У меня рядом были прекрасные люди, которых я из-за Татьяны обделил своим вниманием и которые за меня всё это время переживали, что у меня с ней даже дружба "не склеивается". И я, со временем, переключился на своё окружение, на своих верных друзей и наконец понял, что я "глупейший человек", совершаю огромную ошибку, стучась в "глухую дверь" и только затягиваю время, которое я мог затратить на прекрасных людей, которые меня окружали и "лечили" меня от этого влияния со стороны Татьяны. Когда я это осознал, мне стало настолько легко, словно я очнулся после долгой и изнуряющей болезни и, что сейчас мне надо быстро идти на поправку, так как я истратил на Татьяну очень много времени. И вот теперь я был благодарен моим настоящим друзьям, которые привели меня в "нормальное" состояние.

   Надо отметить, что на нашу свадьбу Татьяна пришла с поздравлениями и без всяких намёков на наши прежние недоразумения, за что мы с Нелей ей очень благодарны, всё таки приятно видеть на своей свадьбе бывших одноклассников через четыре года после окончания школы.


     Глава 185. Крутой поворот в жизни.

   Дни сменялись словно рисунки в калейдоскопе. Днём занятия, затем я бежал к Неле, увольнительные нам выписывали без ограничений, где мы несколько дней подряд обсуждали, кого мы пригласим на свадьбу.

   Начались выпускные экзамены, нагрузка у меня возросла, но я всё-таки вырывался в увольнение. Удачно получилось то, что именно день регистрации в ЗАГСе совпал с днём последнего выпускного госэкзамена, 18 августа и это был День авиации. Всех приглашённых командир роты отпустил в увольнение на сутки, а меня на трое суток.

   Это была суббота, 18 августа 1962 года. Когда мы приехали в ЗАГС, работники собирались уходить и зарегистрировали нас, можно сказать, на бегу. После регистрации, мы с Нелей, с моей стороны свидетелем, моим другом Валентином Томашенко и с Нелиной стороны её подругой детства Элей Тюриной, на такси, через Чугуев, поехали в наш посёлок Эсхар, где нас уже ждали родители и гости за накрытыми столами.

   Свадьба началась шумно и, как все свадьбы, безалаберно, но уже через двадцать минут все перезнакомились, перемешались и всё вошло в нормальное свадебное русло. И вдруг в этой свадебной суете, я заметил какую-то заминку, когда Нелина мама подошла к Неле и сказала ей тихо что-то на ухо. после этого Неля сразу выбежала в коридор и захлопнула за собой настежь открытые двери.

   На какое-то время я отвлёкся на разговор с моими ребятами, которые развлекали Серёжу, Нелиного брата, тоже сидевшего за столом. А когда оглянулся, то увидел вошедших в комнату раскрасневшуюся Нелю, Татьяну и Валентина Бреславского из бывшего параллельного класса и соседа по нашему с Татьяной двору. В младших классах мы с Валентином учились в одном классе и даже дружили, как соседи. Мои ребята сразу изобразили восторг новыми гостями и начали их усаживать на своём, молодёжном, краю.

   Мне сразу показалось, что всё это я уже где-то видел. И вдруг вспомнил; поезд Киев-Харьков, цыгане и гадалка, которая рассказывает мне про нашу с Нелей свадьбу. Я даже забыл, где сейчас нахожусь, невпопад отвечая на вопросы Нели, которая спрашивала, куда лучше усадить Татьяну с Валентином. Мне надо было вспомнить, о чём меня предупреждала тогда цыганка. Но чем старательнее старался вспомнить, тем сильнее тормозилась моя память. Наконец, сложилась логическая цепочка и я пришёл в себя.

    — Надо, чтобы Татьяна не увела куда-то Нелю, — подумал я, но тут же понял, что это не главное, хотя об этом цыганка тоже говорила.

   Опять начались тосты, пожелания, юмор моих ребят, с репликами Нелиного родственника Николая Ивановича Остапенко, юмориста и балагура, который на своём суржике отпускал шутку за шуткой. Вот в этом словесном ералаше кто-то произнёс слово «талисман», в том смысле, что теперь Неля будет моим талисманом. И в этот миг до меня дошло, что вот я, вот Неля, вот наша свадьба, а что здесь делает Татьяна, с которой мы уже около трёх лет не встречались и не разговаривали, хотя наши родители жили в одном доме. Да и странно, что она пришла с Валентином, хотя Неля говорила, что они встречаются с Юлей, нашим одноклассником. Я снова подумал, что её талисман у меня сработал, а вот для неё талисмана мне так и не удалось придумать, а тем более, вручить. Поэтому я вижу её то с одним парнем, то с другим и она не может остановиться. А у нас вот свадьба и мне стало как-то обидно за её неприкаянность и даже несколько  неудобно, что мы у всех на виду такие счастливые. Но что-то говорить Татьяне про талисман было не к месту, да и не ко времени, тем более, по отношению к Неле это выглядело бы, как предательство. И я снова окунулся в своё счастье, забыв, что рядом Татьяна, да и вообще, что вокруг гости, я видел перед собой только счастливую Нелю, мой талисман.

   И снова в мыслях возникла цыганка из поезда.

    — Хорошо ей было там говорить, как мне всё это здесь выполнить, — подумал я и решил, что буду поступать по обстановке.

   Как только возник перерыв в тостах, предложил идти фотографироваться и вся молодёжь согласилась. Только Валентин Бреславский почему-то не стал фотографироваться. Так на фотографии мы и запечатлены: я справа от Нели, Татьяна слева от Нели и справа от меня Ваня Повилица ещё один наш одноклассник. И перед Нелей преклонив колено, с гитарой, Лёня Григорьев, наш ротный запевала. Остальные, это тоже — мои ребята из училища и Нелины подруги детства и с её работы.

   Ещё при фотографировании мне показалось странным, что Татьяна всё время не отходит от Нели, хотя в школе они особенно не дружили или точнее, не особенно дружили.  А теперь, то обнимает её, то старается что-то рассказать, как будто она женится на Неле, а не я. Даже остальные Нелины подруги как-то оказываются в сторонке. Попытался Нелю отвлечь, вспомнив, что цыганка сказала, чтобы я уводил свою невесту, теперь я понял, от Татьяны, но не тут то было, с первого раза мне это сделать не удалось. Тогда я попросил своих ребят, чтобы они отвлекли Татьяну и они это красиво сделали. Лёня Григорьев начал петь Татьяне серенады, а Валера Карабутов попросил показать им дорогу на речку и пригласил Татьяну идти с ними купаться. И всем понравилась эта идея. В это время Валентин Бреславский заметил, что Татьяну действительно могут увести и ринулся ей на выручку. В этот момент я понял, что здесь справятся и без меня и увёл Нелю к остальным гостям, которые пока веселились без нас.

   После того, как я убедился, что Неля вышла из под влияния Татьяны, как и говорила мне цыганка, поинтересовался, а куда подевались мои ребята и Татьяна с Валентином. Нелина мама сказала, что все пошли на речку купаться. Куда исчезли Бреславский и Татьяна, я не знаю. И остался доволен, что Неля со мною, никто ей ничего плохого не сделал, а все эти тревоги из-за слов цыганки показались какими-то случайными совпадениями.   

   Гуляли три дня, хотя мои ребята на следующий день, к вечеру уехали в училище, увольнение было у них на сутки. Но на второй день они ещё успели позагорать и подурачиться на речке, взяв с собой Нелиного брата Сергея, чему он был несказанно рад и запомнил это купание на всю жизнь.

   Когда возвратился в училище, там полным ходом шла подготовка к выпуску: примеряли лейтенантскую форму, получали первое офицерское довольствие, тренировались к прощанию со знаменем училища, рассматривали наши выпускные альбомы, получали офицерские документы и проездные документы. Все ждали Приказа о выпуске и приказа о назначениях. А параллельно мы паковали чемоданы, укладывали наше обмундирование, которого оказалось, по нашим меркам, очень много. Раньше всё это хранилось у нас а каптёрке и нам не казалось, что у каждого так много обмундирования.

   Наконец настал день выпуска, мы на бегу обменивались адресами, куда можно писать друг другу, готовились и стояли на плацу, прощались со Знаменем училища, затем получали выписки из приказа и поочерёдно разъезжались по домам. Я получил назначение «...прибыть в распоряжение Главкома ВВС..» и проездные до Москвы.


   Глава 186. "Леонидова грамота".

   Когда я женился со мной произошёл такой случай. Мы с невестой подали заявление и через положенный срок пришли на регистрацию. Уже была назначена свадьба, собрались и ожидали нас гости, уже были накрыты столы, а мы с невестой и свидетелями находились за 50 км от места свадьбы и ещё незарегистрированные. Была суббота, вторая половина дня, женщина, которая нас регистрировала куда-то торопилась и всё шло через пень-колоду. Но с регистрацией всё, слава богу, закончилось благополучно, мы получили свидетельство о регистрации брака, поймали сразу две машины такси и рванули по трассе из Харькова через Чугуев в посёлок Эсхар.

   Приехали как раз вовремя, все уже были за столами и было как-то не до того, чтобы разглядывать свидетельство о регистрации брака. Просто об этом забыли.

   Гуляли два дня и только на третий день, когда часть гостей начала расходиться, кто-то вспомнил:

    — А где же документ, из-за которого мы третий день празднуем?

   Я принёс свидетельство о браке, все стали рассматривать и вдруг кто-то сказал:

    — Оно же без печати! А без печати, это - «Филькина грамота».

   Дальше пошло обсуждения, что делать, в этом случае и как это исправлять. Не ехать же прямо сейчас. Посовещались и решили, что времени теперь у нас достаточно и я поеду в ЗАГС Дзержинского района Харькова, как только освобожусь от срочных дел.

   А срочные дела навалились на меня сразу. И только через две недели я выбрался в ЗАГС. Дождался, когда работник, регистрировавший нас, освободится и рассказал ей в чём причина моего обращения. Она извинилась, сказала, что в субботу часто бывают разные недоразумения:

    — Все торопятся и нас торопят, а мы часто идём у них на поводу.

   На что я ответил:

    — А то мне говорят, что без печати, это — «Филькина грамота».

   Она заглянула в моё Свидетельство о браке, очевидно, чтобы посмотреть моё имя и пошутила:

    — Точнее, это была до настоящего времени «Леонидова грамота», — и, поставив печать, сказала:

    — А вот теперь это будет официальный документ, — и добавила:

    — Но, если вы проживёте с женой пятьдесят лет, этот документ станет для вас с ней золотым. И это хорошая примета, что вы пришли к нам сразу после свадьбы. Значит вы уже не придёте к нам через год, два или десять лет. Такие не разводятся.

   И она оказалась права. Это хорошая примета. Мой совет, зайдите и вы за чем-нибудь в ЗАГС сразу после свадьбы. Так, для гарантии, чтобы дать заявку на «Золотую семейную грамоту».


   Глава 187. После выпуска. Москва

   Мой выпускной отпуск заканчивался в последних числах сентября 1962 года и в начале октября я должен был прибыть в распоряжение Главкома ВВС, где и будет принято решение, в какую точку Союза меня направят.

   Всё пролетело, как один миг: и госэкзамены, и свадьба в день последнего экзамена, и выпуск со всеми его условностями, и первый настоящий, а не каникулярный, отпуск.

   На Ил-18 я прибыл в Москву. Первый раз в таком огромном городе довольно быстро соориентировался, нашёл штаб ВВС, там сказали прибыть через день, устроился в гостинице на ВДНХ и пошёл в первый раз осматривать столицу. До этого я был в Харькове, в Киеве, во Львове, в Ростове-на-Дону, в Тбилиси и в других городам поменьше. В Киеве я уже ездил на метро и в Москве к нему быстро адаптировался, через два дня катался по Москве, как будто я жил там несколько лет. Решил сразу же выйти на Красную площадь посмотреть на Кремль.

   Прогуливаюсь по Красной пложади и вдруг навстречу мне военный патруль. Я поприветствовал, как нас учили и вдруг один из патрульных догоняет меня и говорит, что меня вызывает начальник патруля. Подошёл, доложил, как положено. Он проверил документы и возвратил мне.

Вы почему не соблюдаете форму одежды, товарищ лейтенант? - спрашивает майор, начальник патруля.

Я застыл с немым вопросом, осматривая себя с недоумением.

Где ваш парадный ремень?

В гостинице, товарищ майор.

А вам разве неизвестно, что парадная форма в сапогах носится только с парадным ремнём?

   Я снова молчу, так как не знаю, что ответить. Тогда он мне посоветовал, чтобы я быстро ехал в гостиницу и в людных местах с нарушением не появлялся. Я отдал честь, повернулся кругом и быстрым шагом пошёл выполнять его то ли приказание, то ли совет, но больше в этот раз я на Красную плошадь не попал. Но и форму одежды больше не нарушал. А получилось это потому что форма одежды в этом году изменилась, а толком, как её и когда носить мы, молодые лейтенанты, ещё не усвоили.

   В гостинице я встретил ещё несколько человек из своей роты и из других рот нашего училища. Сюда, на ВДНХ, в гостиницу «Колос» присылани выпускников военных училищ со всех вокзалов, зная, что в этот период гостиница может принять всех на 1-3 дня. В центр Москвы ехать было лень и мы отдыхали в гостинице, чувствуя, что отдохнуть в приличных условиях нам предстоит не скоро.

   Через день в штабе ВВС мы получили предписания в воинскую часть с номером полевой почты и проездные документы на поезд «Москва — Вюнсдорф», который отправлялся с Белорусского вокзала. Прямо, как в 40-е годы  —   подумал  я.
 


     Глава 188. Я за границей.

   Приехав домой, я сразу окунулся в отпуск, сначала совсем забыв про то, что когда-то надо будет ехать в Москву за назначением, а затем к месту службы. В это время уже ходили слухи о событиях вокруг Кубы и предписание « в распоряжение Главкома ВВС можно было понимать, как угодно». Но я старался не думать, что будет после отпуска, зная, что место в системе ВВС для меня найдётся.

   Отпуск, кроме того, стал как бы нейтральной полосой, паузой, между учёбой и службой в полку. Вот теперь я пожалел, что на стажировке в Телави интересовался только полётами, техникой и работой на аэродроме и почти ничего не узнал о бытовой стороне в полку, особенно всё, что касается обустройства семей.

   Чтобы дольше побыть с Нелей в отпуске, решили что в Москву, получать назначения, я полечу самолётом. Самолёт рейса Харьков — Москва был Ил-18 и с моими большими чемоданами проблем не возникло.

   Прибыв в Главный штаб ВВС, я увидел, как нас много приехало за назначениями в этот день. Мы сдали свои предписания и нам сказали когда прибыть за проездными документами к месту назначения, но куда конкретно — не сказали, нл посоветовали гостиницу «Колос» на ВДНХ. Мы вещи так и оставили в камерах хранения и после того, как разместились в гостинице, пошли «смотреть Москву».

   До этого я никогда не был в Москве и мы толпой решили побродить по Москве, просто побродить, никуда не заглядывая, а просто «со стороны» посмотреть на столицу. Ходили по улицам, катались на метро, изучали ветки и станции метро, тем более, что до этого я видел только киевское метро, когда был в Киеве на окружной комсомольской конференции.

   Набродившись вдоволь по Москве, усталые мы возвратились в гостиницу. Кто-то предложил отметить наш приезд в столицу, но почему-то все дружно отказались. Наверное, потому что каждый думал о новом назначении и до решения этого вопроса не было никакого настроения что-то отмечать.

   На следующий день мы поехали в Штаб ВВС, где нам выдали новые предписания и проездные документы до станции Вюнсдорф, сказав, что это в ГДР, недалеко от Берлина. Дополнительно проинструктировали, что мы должны прибыть в штаб 16-й воздушной армии, которая  в Группе советских войск в Германии (ГСВГ). Сказать, что мы были ошарашены, это — ничего не сказать. Главный штаб ВВС, Главком ВВС, неизвестная нам заграница, Германия — у нас это не укладывалось в голове, мы даже и не помышляли об этом. Я, например, даже не интересовался, какая авиатехника базируется на территории ГДР, хотя из журнала «Военный зарубежник» мне было известно, какая техника базируется на территории Западной Германии (в то время ФРГ). И вот мы готовы отправиться далеко «на запад».

   Получив проездные документы мы сразу же поехали на Белорусский вокзал, покушали и пошли на посадку. Через пару часов мы уже обустраивались в поезде «Москва — Вюнсдорф». Для нас было странным, что весь поезд был заполнен молодыми лейтенантами и в большинстве с авиационными погонами. Было похоже на то, что перебазируется авиационная часть. Проехали Смоленск, позади остался Минск, но вот когда мы подъехали к Бресту, стало как-то не по себе, за Брестом была она, «заграница». Все в поезде как-то притихли, многие даже не стали выходить даже при смене пар колёс и молча наблюдали за процессом. После перестановки колёс поезд снова двинулся на запад, но теперь уже по территории Польши, по настоящей «загранице». Мы чувствовали, что едем по другому, неизвестному нам миру. Во всяком случае, так думал лично я.




        КНИГА ЧЕТВЁРТАЯ. ЖИЗНЬ В ВОЕННОМ ГАРНИЗОНЕ.

   Глава 189. Заграница - первые виды и впечатления.

   К сожалению с Москвой на этот раз пришлось расставаться, так толком и не  посмотрев тех мест, где хотелось побывать. К нашему приезду поезд стоял уже на перроне и мы быстро загрузились, даже не посмотрев вокзал.

   Не успели толком обустроиться, как мимо замелькали уходящие московские улицы, дома, какие-то предприятия, а через пару часов за окнами стали проплывать поля, деревни, какие-то отдельные здание и перелески за перелесками.

   Перекусили тем, что захватили в буфете на вокзале, заказали у проводницы чай и подуставшие за эти дни, притихли, каждый думая о своём. Я достал свой блокнот, что-то начал писать, но возбуждение новизной было таково, что рифмы не получалось, а проза не складывалась в приличные предложения. Вышел из купе и начал изучать расписание движения и остановки в пути: Смоленск, Минск, Брест, Варшава, Берлин — прямо фантастика какая-то, что еду по этому пути. Усталость сморила и меня, я зашёл в купе, забрался на свою полку и под монотонный стук колёс сразу уснул.

   Поезд иногда останавливался, кто-то ходил по коридору вагона, кто-то выходил, кто-то садился в вагон, я в полудрёме это слышал, но проснуться не мог. Мне казалось, что в этом вагоне я буду ехать долго-долго и кажется уже привык к проводницам, к соседям и к незнакомым остановкам.

   Дальше всё было как-то однообразно: проехали Смоленск, Минск и когда подъехали к Бресту, то сердце как-то защемило, так как за Брестом уже была чужая земля. Да, я прекрасно понимал, что Польша дружественная нам страна, но она уже за границей, а, значит — чужая. Когда переставляли колёсные пары с широкой колеи на узкую, европейскую, я выходить не стал и наблюдал всю эту европейскую суету из окна вагона, хотя, что делается под вагонами, я так ничего и не увидел.

   После смены колеи, состав оказался на западной стороне брестского вокзала, все пассажиры, которые выходили из вагонов, заняли свои места и мы уже поехали по Европе. Первый раз я так и не обратил особого внимания на пограничный контроль, ни наш, ни польский, а на таможенный контроль — тем более, так как увидев молодых лейтенантов, они и вопросов-то не задавали, видно было, что совсем «зелёные», а нас таких был целый вагон.

   По Польше было ехать у же интереснее. В светлое время суток можно было наблюдать поля, которые были изрезаны на маленькие кусочки. Так в СССР выглядели приусадебные огороды вокруг городов или дачно-огородные участки.

   В Варшаве поезд стоял довольно долго и мы, вопреки возмущению проводницы, высыпали на перрон. Рядом с вагоном стояла пожилая женщина, очевидно ждала другого поезда. Кто-то из ребят решил блеснуть знанием польского, как-то связал пару слов из польского, украинского и русского. Мы с любопытством смотрели, что будет дальше. Женшина спокойно слушала, улыбаясь, а затем на чистом русском спросила:

Ребятки, а что вы хотели? Вы уже приехали?

   Все, кто наблюдал эту картину, разразились хохотом. А женщина сказала
затем, что здесь многие хорошо знают и говорят по русски. Но дальнейшую нашу беседу прервала проводница, потребовав, чтобы мы пошли в вагон. И правда, не успели мы войти в наше купе, как состав тронулся и мы поехали дальше, вглубь Европы.

   Постепенно все начали привыкать, что это заграница, а мне почему-то вспомнился роман Э. Казакевича «Весна на Одере», когда все ехавшие в карете с майором Лубенцовым выяснили, что едут по Германии. А мы сейчас ехали по Польше, проехали Буг, проехали Вислу и впереди у нас была река Одер, за которой будет уже Германию. И нам ничего больше не оставалось, как ждать очередного пункта остановки, чтобы обсудить какие-то новости, но усталость брала своё и мы постепенно засыпали.

   

   Глава 190. Инструктаж на месте и распределение по «хозяйствам»

   В очередной раз мы проснулись уже во Франкфурте-на-Одере. Но теперь нам всё было знакомо и мы спокойно реагировали ина польских пограничников, и на немецких, воспринимая их, как очередное неудобство, но обязательный атрибут факта пересечения границы, теперь уже из Польши в Германию.

   Затем проехали Берлин. Здесь поезд остановился, но нам уже выходить на перрон не разрешили, хотя мы видели, что кто-то выходил и кого-то встречали.

   Через некоторое время мы уже подъезжали к конечному пункту нашего маршрута и увидели на вокзале небольших размеров надпись: «Вюнсдорф».

   Здесь нас уже ждали. К перрону, если его можно так назвать, подошли автобусы и нас повезли в 3-й городок, где размещался штаб воздушной армии. В штабе воздушной армии нас уже ждали кадровики, это у них называлась «большая замена», которые должны были быстро распределить нас по гарнизонам и авиационным частям по всей Группе советских войск в Германии (ГСВГ).

   3-й городок, где располагался штаб воздушной армии был расположен в какой-то бывшей ставке немецкой армии. Это было видно по железобетонным бункерам, которые выступали на высоту 10-этажного дома, но на данный момент их пытались разрушить по Потсдамскому соглашения, но так дело и не завершили.

   Сначала нас собрали всех вместе и один из полковников провёл общий инструктаж «Как себя вести на территории Германии». Похоже он был из политотдела, так как ссылался всё время на члена военного совета, начальника политотдела воздушной армии. Он говорил о прописных истинах, так как и на территории СССР офицерам надо вести себя с гражданским населением так же корректно, как он рассказывал нам о немецких гражданах.

   Сначала начали распределять по истребительным, истребительно-бомбардировочным и бомбардировачным полкам. Они были расположены дальше и их хотели отправить по авиагарнизонам в первую очередь. Затем занялись нами, вертолётчиками. Нас было пятнадцать человек и нас распределили по отдельным эскадрильям, в вертолётный полк в Брандис и в смешанный авиационный полк в Шперенберг. Я попал в смешанный авиационный полк. За нами пришла машина уже минут через тридцать. Мы быстро со всеми распрощались и отправились теперь уже в свою часть.


   Глава 191. Заграница — новые заботы.

   Странно было ехать по такой же, как наша, земле и ощущать, что эта земля — чужая. Нет огромных полей, простирающихся на десятки километров, нет огромных городов, которые тянутся часами, совсем другая архитектура зданий — и всё это вместе заграница, ощущение чего-то холодного и чужого.

   Проехали Польшу, издали видели улицы Варшавы. Следующим был Франкфурт-на-Одере. Названия все знакомые, но ощущение было такое, что идёшь по незнакомым улицам. Проехали Берлин и как-то странно даже было думать, что;

    — Я в Берлине!

   Только мы успели пообсуждать те места, где мы проезжали, как уже прибыли в конечный пункт назначения, на станцию Вюнсдорф.

   Здесь нас уже ждали автобусы, которые молодых, вновь прибывших в группу войск, лейтенантов повезли по городкам. Нас повезли в 3-й городок, в штаб 16-й воздушной армии. Когда туда приехали, нас пытались построить, но все были уставшие, всё время разбредались и нам просто сказали, чтобы мы все зашли в какой-то то ли класс, то ли актовый зал — с нами будет беседовать член военного совета воздушной армии. Но пришёл полковник, каких здесь, в штабе, было очень много и провёл с нами краткую беседу, о том, как надо себя вести на территории ГДР, чтобы помнили, что мы — советские офицеры.

   После того, как полковник ушёл, нас начали вызывать «кадровики» и распределять по полкам, называя нам только номер полевой почты. Здесь же из нас формировали группы, которые грузились в те же автобусы и ехали снова на вокзал, чтобы поездом добраться в полки. Нашу группу загрузили в машину с тентом и сказали, что мы едем сразу в полк. Поехали в ту же сторону, откуда и приехали, но уже не заезжая еа вокзал. Минут через 30-40 мы уже проехали КПП полка и вскоре машина затормозила у двух серых зданий, которые оказались штабом полка и штабом ОБАТО.

   Дальше всё шло автоматически. Мы узнали, что полк, куда мы попали, смешанный, в котором первая и вторая эскадрилья, это — самолёты, а третья эскадрилья — вертолётная. Вот в 3-ю АЭ мы все и распределились, так как мы в училище изучали вертолёты. В первой эскадрилье были самолёты Ли-2, которые летали ещё до войны. Во 2-й АЭ были лёгкие самолёты связи Як-12. Третья эскадрилья эксплуатировала вертолёты Ми-4 и Ми-4А, а инженером эскадрильи в ней был капитан Митликин, а котором я упоминал ещё в девятой главе. Как дальше я узнал, Михаил Дмитриевич Митликин был не только вертолётной легендой 3-й ВЭ, но и вертолётной авиации, побывав в двух крупных авариях и оставшийся в строю, он мне чем-то напоминал Алексея Маресьева: весь поломанный, переломанный, но не сломанный духом. И я сразу проникся уважением к этому человеку.

   Наши ребята все рвались на борт, летать. Мне тоже хотелось полетать бортовым техником, но капитан Митликин умел убеждать. Он сразу сократил расстояние между нами, перешёл на «ты» и начал убеждать:

    — Лёня, ты что не налетался на стажировке? У тебя же там в личном деле не аттестация, а представление на орден. А насчёт того, чтобы тебе полетать, то не беспокойся, побываешь на всех аэродромах и даже слетаешь в Союз.

   Надо отдать должное, Михаил Дмитриевич все свои обещания выполнил. Я побывал почти на всех аэродромах 16-й воздушной армии. Но капитан Митликин  нашёл ещё один рычаг, чтобы убедить меня. Он сказал, что поскольку я один м из всех прибывших оказался женатым, то мне лучше не летать в командировки, так как пойдут дети и надо будет помогать жене.

   В конце концов инженер меня убедил и я согласился стать его помощником, что в дальнейшем мне не один раз пригодилось.

   В коллектив я вписался очень быстро. Капитан Митликин был мой начальник, а я, старший техник эскадрильи, его единственный подчинённый. В эскадрилье из технического состава были ещё три офицера. Это начальник группы обслуживания по вертолёту и двигателю старший лейтенант Коваленко Константин Филиппович, начальник группы по авиационному оборудованию старший лейтенант Саня Захаров и начальник группы по радио и РТО старший лейтенант Виктор Ерёмин. Константин Филиппович прослужил в армии больше, чем мне было лет, поэтому я к нему обращался не по званию, а по имени и отчеству, а для старших чем я, даже лётчиков, от просто Филиппыч. По документам считалось, что бортовые техники подчинены по техническим вопросам инженеру и старшему технику, то есть мне, но поскольку большинство из них было на 10-15 лет старше меня, то этот вопрос мы тактично обходили, старались друг другу не качать права.

   Как только мне удалось уладить все служебные дела, я начал обустраиваться и готовиться к приезду Нели в гарнизон. Это было  не так просто. Были и у Нели трудности, и у меня, но к середине декабря 1962 года все трудности мы преодолели и незадолго до новогодних праздников, я встречал Нелю.


   Глава 192. Как нас распределили в полку.

   Лишь только мы подъехали к штабу полка и выгрузились со своими пожитками из машины, как на нас сразу стали обращать внимание все, кто проходил мимо штаба, уж многовато нас было в парадной форме, в которой мы выехали из Москвы. А для такого авиагородка даже шесть лейтенантов в парадной форме в будний день, казалось довольно много.

   В некоторых окнах штаба и лётной столовой, которая оказалась рядом, мелькнули женские любопытные лица. Нас, таких "счастливцев", привлекших внимание, оказалось шесть человек. И все - из нашей третьей роты ХВАТУ. Трое из первого взвода: Володя Толкачёв, Юра Лапшин, Толик Гончарук и трое из второго взвода - Вадик Андрусенко, Валентин Томашенко и я, Леонид Хандурин.

   Володю Толкачёва (о нём есть отдельная глава), сразу заметил начальник ТЭЧ полка и тначал с ним беседу ещё не пригласив нас в штаб, а меня как-то начал опекать капитан с лицом южанина, как он представился, инженер третьей, вертолётной эскадрильи, капитан Митлткин. Остальные четыре человека пока переминались с ноги на ногу и чего-то ждали. Они, или никого не заинтересовали, или ими заинтересовались и уже решили, как с ними поступить. Так мы стояли, а местные за нами с любопытством наблюдали.

   Володю Толкачёва начальник ТЭЧ полка майор Яблоков сразу пригласил в строевой отдел, чтобы уже сегодня Володю включить в приказ по полку о назначении его техником группы по гидросистемам и отдать в приказ ОБАТО о постановке на довольствие. Итак, один из нас был сразу же пристроен.

   Остальных нас пригласили в класс заполнения технической документации третьей авиаэскадрильи. Мы здесь сразу узнали, что полк смешанный: первая эскадрилья летает на транспортных самолётах Ли-2 (в училищенам о них даже не упоминали), вторая эскадрилья летает на самолётах Як-12 (тоже для нас - экзотика), а вот третья эскадрилья, это - наши "родные" Ми-4А, на которых нас и стали распределять.

   Как я уже сказал, меня инженер третьей эскадрильи почему-то почтил личным вниманиеми, узнав, что один я женатый (некоторые скрыли этот факт), предложил в эскадрилье должность старшего техника эскадрильи, как он сказал, должность своего заместителя. Затем, подумав добавил, что я буду начальником для остальных лейтенантов, прибывших со мною.

   Тот факт, что я буду начальником для остальных, меня никак не воодушевил, а вот идея, что я буду "заниматься" не одним вертолётом, а машинами всей эскадрильи, мне понравилась и я на это "клюнул". Это мне показалось интересным и привлекательным. Как оказалось, в перспективе это во много мне помогало. Но тогда я ещё не думал о столь далёкой перспективе, но на предложение капитана Митликина согласился.

   Оставшихся, как бы "холостяков", командир эскадрильи принял решение назначить на должность бортовых техников, считая, что они не женатые и им проще "болтаться" по командировкам. Как потом оказалось, всё было не совсем так, некоторые тоже были женатые, но не афишировали это, или быстро женились, в ближайшем отпуске. Так что они оказались "хитрее"наших "опытных" командиров или у них были "консультанты" поопытнее наших командиров. Более того, именно эти ребята меньше всего прослужили в полку, так как быстро поступили в ВВУЗы и о них я больше никогда не слышал, это значит, что после ВВУЗов им кто-то нашёл такие места, что они в системе ВВС не очень "отсвечивали".

   Поскольку инженер эскадрильи капитан Митликин всё таки "уговорил" меня на должность старшего техника эскадрильи, то мне приходилось в какой-то мере давать или ьпередавать указания и требования моим бывшим однокурсникам и некоторые из них очень болезненно это твоспринимали.

   Легче всего было работать с Вадиком Андрусенко. Он хотя и с шуточками, но выполнял те требования, которые я передавал от имени инженера эскадрильи или от имени полковых руководителей инженерно-авиационной службы.

   С валентином Томашенко мне тоже было не так сложно, хотя периодически он и "огрызался", так как мы с ним дружили. Но после случая с его напарником, из другого вертолёта с системой "РЫМ-Б", экипаж которого чуть не погиб из-за "наплевательского" отношения к выполняемым периодическим работам, Валентин тоже стал более "покладистым" и не таким задиристым.

   С Толиком Гончаруком у меня особых проблем не было, так как он считался у нас "человеком в себе" и особенно не только со мной, но и с другими нашими ребятами из училища на дружеском уровне не общался. В училище он мне казался общительным, а вотв полку он с нами не очень контактировал. За всё время я даже ни разу не видел, чтобы он куда-то выходил со своей молодой женой или она бы общалась с нашими жёнами.

   И сложнее всего у меня складывались отношения с Югой Лапшиным, который по всякому поводу жаловался своему командиру экипажа, что я незаслуженно егообижаю. А командир экипажа у него был, капитан Кузьмин, который по должности был заместителем командира эскадрильи.

   Как-то я контролировал выпуск двух вертолётов и на них в это время опробывали двигатели. В это время мимо нашей стоянки проезжал на ГАЗике инженер волка по ВД (вертолётам и двигателям) капитан Санин и спрашивает меня:

   - Товарищ Хандурин, а что на вертолёт № 30 экипаж не прибыл на опробывание вертолёта?

   - Товарищ капитан, там есть механик и бортовой техник, - отвечаю я, хотя и начинаю беспокоиться, так как не вижу в кабине никого при работающем двигателе, а механик и борттехник вертолёта Юра Лапшин, складывают чехлы при работающем двигателе.

   - Почему двигатель работает, а в кабине лётчиков никого нет? - снова допытывается капитан.

   В это время в кабине появляется механик, чтобы застопорить тормозом несущий винт, так как очевидно швартовочный трос чехла законцовки попал на ось стабилизатора.

   Я этим воспользовался и говорю:

   - Товарищ капитан, это остекление кабины отсвечивает и плохо видно, вот видите, кто-то есть в кабине.

   - Действительно, кто-то в кабине находится, правда не на левом сидении - согласился капитан и в это время его кто-то окликнул, что прервало наш разговор.

   Когда я подошёл к вертолёту, то там, в кабине, никого не было, а двигатель работал, что уже было нарушением.

   После разговора с инженером полка мне пришлось тактично "намекнуть" Юре Лапшину, что из-за него я получил замечание, а мог и "больше заработать", если бы не вывернулся.

   И вот тут Юра разошёлся:

   - Не твоё это дело. Это мой вертолёт. Как хочу так и готовлю.

   Я тоже не сдержался и высказал "в сердцах" всё, что о нём думаю. Получилось хотя и грубовато, но грань не хотолось переходить, всё-таки работаем вместе.

   Эта перепалка прервалась сама собой, так как подошёл капитан Кузьмин и всё "заглохло".

   Как же я был удивлён, когда вечеров, на подведении итогов, меня отозвал в сторону замкомэска капитан Кузьмин и довольно строго начал меня отчитывать, что я перед полётом "довёл бортового техника чуть ли не до слёз", а с лётно-техническим составом так поступать нельзя.

   После этого, я усвоил ещё один урок, что даже с "хорошими ребятами" нельзя разговаривать на повышенных тонах, без свидетелей.

   А с Юрой Лапшиным у нас отношения так и не наладились до самого его отъезда на учёбу в академию. Обидно было, что так "подставляют", но это была мне наука, как руководителю самого низшего звена, который со всех сторон может быть "крайним". У других такие ситуации оборачивались куда худшим вариантом. Даже с жалобами в политотдел. Но с Юрой Лапшиным я больше на "пространстве советских ВВС" не пересекался. Да и слава богу. 

 
   Глава 193. Смешанный полк

   Километров через десять мы проехали КПП части и въехали в гарнизон. Перед самым въездом в ворота КПП мы увидели заходящий на посадку самолёт Ли-2 и очень удивились, так как мы за все годы обучения в училище не предполагали, что нам придётся иметь дело с такой техникой, которая летала ещё до Великой Отечественной войны.

   Сделав несколько поворотов, машина остановилась около двух серых зданий в два этажа, половина из окон, которых были зарешёчены. Это оказались здания штаба авиационного полка и здание штаба отдельного батальона аэродромно-технического обеспечения.

   Мы выгрузились около штаба полка. К нам подошёл грузный располневший капитан и представился:

Я, капитан Липовец, адъютант инженерно-авиационной службы (ИАС) и мне поручили вас обустроить. Берите свои вещи и идёмте за мной.

   Мы взяли свои тяжёлые чемоданы и медленно пошли за капитаном. В училище нам о такой должности, как «адъютант ИАС» ничего не говорили и мы не знали, как к этому капитану относиться, шутит он или говорит правду.

   Идти пришлось недалеко, метров тридцать. Мы пришли к одноэтажному зданию, где располагалась гостиница для офицеров. Комнаты были на двоих, в некоторых комнатах жили семейные пары, которые ожидали пока офицеры, на замену которых они приехали, освободят квартиры. Нас разместили на свободные места и сказали, чтобы через час мы были в штабе, там нас представят командирам эскадрилий и служб, куда нас распределят и уже там нам расскажут, где мы будем питаться, где получить техническую форму и так далее. Узнав, что я женат, мне сказали, что в гостинице я буду временно, а там командир эскадрильи решит, где будет моя квартира, очевидно, на месте того, кому я прибыл на замену.

   Не успел я осмотреться, как пришёл посыльный из штаба и сказал, что меня ждёт командир 3-й авиационной эскадрильи (АЭ), в которую, как я понял, меня без меня уже распределили. Я пошёл за посыльным и он меня привёл в класс 3-й АЭ (так было написано на двери). Это был класс лётно-технической подготовки и заполнения лётно-технической документации. Внутри помещения был вход ещё в одно помещение, кабинет командира эскадрильи и начальника штаба эскадрильи. У окна стоял майор лет сорока, а за столом что-то писал, такого же возраста, капитан.

   Я доложил, что лейтенант Хандурин для дальнейшего прохождения службы прибыл, он поздоровался и представился, как майор Калёнов и указал на сидящего — капитан Новиков и добавил, Пётр Фёдорович.

   Задал мне несколько стандартных вопросов и затем сказал, что я пока свободен, могу заниматься своим обустройством, а в 17.00 быть здесь же и он представит меня личному составу, который свободен от заданий. И добавил, что к этому времени и Митликин подъедет.

   Я снова направился в гостиницу, где собрались часть наших ребят, кто уже побеседовал с командирами. Выяснилось, что в полку три эскадрильи и полк летает на самолётах Ил-14, Ил-12 (всего один), Ли-2, Як-12 и на вертолётах Ми-4. Все эти самолёты с поршневыми двигателями и довольно большим налётом. Но первые же рассказы о службе в полку были настолько интересными, что все сомнения, что будет скука от службы сразу улетучились.


   Глава 194. Капитан Митликин. Первое знакомство.

   В 17.00 я снова прибыл в класс 3-й АЭ, где было уже много офицеров. Форма одежды была свободная, в зависимости, кто какое задание выполнял. Лётчики и бортовые техники, которые прибыли прямо с аэродрома, были в лётной форме, а офицеры, которые находились в пределах гарнизона, были в повседневной форме.

   У окна за столом сидел капитан в повседневной форме, похожий на южанина и увидев меня, сразу встал и спросил: - Хандурин? Это удивило меня и я быстро начал докладывать: - Товарищ капитан!... Он сразу остановил: - Ладно, знаю... Проходи! Я капитан Митликин,  — и указал на стул рядом с собой.

   Я оглянулся вокруг и увидел, что наши ребята все уже здесь, но беседовать он начал именно со мной. Беседа началась произвольными вопросами о моём обустройстве, о семейном положении, об учёбе в училище, о впечатлении от войсковой стажировке и других вопросах. Вопросы капитан задавал в каком-то порядке, что я рассказывал о себе то, о чём и сам не догадывался. Все входили, выходили, занимались своими делами, а мы всё беседовали. Наконец он сказал:

   - Как смотришь на то, чтобы тебя назначили моим заместителем, старшим техником эскадрильи?

   Вот здесь я просто опешил. Нет, не растерялся и не испугался, а просто удивился и опешил. Я ещё тогда не знал, что капитан Митликин из окна дежурного по полку и по тем хлипким личным делам, которые привезли вместе с нами, уже выбрал меня своим заместителем и не думал меня рекомендовать, как других, бортовыми техниками.

   В ходе нашей беседы я всё-таки пытался доказать капитану, что мне хотелось бы сначала полетать набраться опыта, а уж потом становиться хоть и маленьким, но начальником. В ответ он сослался на мои же слова, которые я ему сказал о своих полётах на войсковой стажировке, когда я перечислял все операции во время лётного дня: осмотр, заправка, контроль приборов, опять заправка и зачехление вертолёта.

   Далее он начал говорить, что как только я простился с училищем, должен переходить на следующую должностную ступеньку, а бортовой техник, это тот же техник самолёта, но в кожаной куртке. Привёл пример, что в полку есть и бортмеханики, которые выполняют обязанности бортовых техников.

   Я обещал подумать, но пока своего согласия окончательно не выразил. Так мы и разошлись в этот раз. Когда капитан ушёл расписывать машины на задание следующий день, некоторые бортовые техники начали сразу меня агитировать не соглашаться и настаивать, чтобы ставили только на должность борттехника. Аргументировали они очень странно, говорили только о материальных благах: питание по лётной норме (но раньше меня и курсантское питание устраивало), лётное обмундирование (и это меня не убеждало — у многих кожаные куртки были довольно потёртыми), срок службы идёт год за полтора (так далеко быть техником я не загадывал), знай один свой вертолёт и — никаких забот (но они были старше меня на 10-15 лет и ни о какой перспективе уже не думали).

   Так что и окружающие меня не убедили, что бортовой техник, это тот вариант, который меня устраивает, хотя в данной ситуации у меня не было рычагов, чтобы я мог на что-то повлиять, кроме моего согласия или несогласия. Но этот вариант, я понимал, решающим не является.

   Обдумав пару дней все плюсы и минусы предложения инженера эскадрильи, я согласился на его вариант и уже через день был приказ по полку которым меня назначили старшим техником группы обслуживания по вертолёту и двигателю (ВД). Таким образом формально я стал начальником этих опытных бортовых техников и прибывших вместе со мной моих однокурсников. Для меня самого это было как-то странно, но такова армейская субординация и с этим приходится считаться.

   Инженер эскадрильи, капитан Митликин Михаил Дмитриевич, теперь уже мой начальник по технической части, оказался легендарной личностью. В свои тридцать лет он уже успел побывать в таких переделках, что этого хватило бы на несколько человек. По характеру он был прямой и жёсткий, но за своих подчинённых «стоял горой». И об этом чуть позже.


    Глава 195. Кувалда на закуску.

   Надо возвратиться немного назад.

   Приехали мы с вокзала все немного примятые, взъерошенные и, только спрыгнув с машины, начали оглядываться по сторонам, с любопытством рассматривая серые здания с частью зарешеченных окон.

   И лишь один из нас стоял спокойно и безразлично ковырял носком начищенного до блеска сапога корень огромной сосны, росшей перед штабом полка, одним из этих серых зданий. Был этот лейтенант весь обтянутый, прилизанный, все на нем сидело плотно и нигде не топорщилось, как у многих из нас. В это время какой-то майор семенящим шагом прошел мимо, но вдруг остановился, посмотрел в упор на этого лейтенанта и сказал, как бы про себя: 'Вот такие аккуратные нам в ТЭЧ (технико-эксплуатационная часть) и нужны. Идите за мной'. И не оглядываясь, направился к крыльцу штаба. Лейтенант, а это был Толик Волкачев, оглядываясь на нас, пошел вслед за майором и пока мы стояли и опешив смотрели на штабную дверь, в которую они вошли, Толик уже вышел к нам и весь сияющий, с гордостью заявил: 'Я назначен в ТЭЧ ап (авиационного полка) техником по гидросистемам'.

   Еще в училище нам втолковывали, что лучше распределиться в ТЭЧ ап, где нормированный рабочий день, чем в эскадрилью, где никто не знает с утра, что будет делать вечером. Погода будет - будем летать 'в ночь', нет погоды - опять день пропал напрасно, полеты переносятся на завтра. И такая круговерть весь год.

   Мы все с нескрываемой завистью смотрели на Толика, которому, мы считали, просто повезло. Его сразу заметили, куда-то уже пригласили, как потом оказалось, к начальнику строевого отдела и даже уже включили в проект приказа. И все это за 3-4 минуты. В это время к нам подошел капитан (Толик со знанием шепнул: - 'Начстрой') и пригласил нас в штаб, по дороге знакомясь сразу со всеми.

   По сумрачному коридору нас привели в помещение, стены которого были увешаны схемами захода и расчета на посадку вертолетов при различных условиях. Поскольку мы все выпускались по вертолетному профилю, а полк был смешанный, то мы все, кроме Волкачева, были распределены в одну эскадрилью. Предварительное распределение по экипажам, для ввода в строй, быстро завершилось и мы снова гурьбой в сопровождении помощника дежурного по части отправились в офицерскую гостиницу, располагавшуюся рядом со штабом, получив один день на обустройство, с наказом, через день быть на построении эскадрильи.

   Через день мы уже свободно ориентировались в гарнизоне, а после построения влились, как бы исподволь, в новый воинский коллектив, который нас принял, как что-то само-собой разумеющееся. Наши места работы, в том числе и Толика Волкачева, оказались рядом и мы часто, проходя мимо друг друга, забегали поделиться новостями или вспомнить что-нибудь из училищной жизни. Забегали мы часто и в ТЭЧ ап, к Толику, и были всегда в курсе его дел.

   Через три месяца Толик уже был старожилом, его избрали секретарем комсомольской организации ТЭЧ полка и он выполнял самостоятельно почти все виды регламентных работ на нескольких типах самолетов и вертолетов. А поскольку на некоторых самолетах гидравлических систем практически не было, то он, техник по гидросистемам, выполнял работы и по другим системам.

   Надо отметить, что должностной оклад техника по гидросистемам был 70 рублей, Такой оклад имели в Латвийской ССР уборщицы помещений, но им разрешалось по совместительству работать на трех работах. Это я к тому, как партия и правительство 'заботились' о 'доблестных защитниках Родины', которые еще недавно называли себя 'сталинскими соколами'.

   Как-то, проходя через территорию ТЭЧ ап, увидел, что Толик возится у колеса Ли-2. Но в этот раз я торопился и не стал к нему подходить, тем более, что на соседнем Як-12 на подножке стоял начальник ТЭЧ и что-то выговаривал начальнику группы по приборному оборудованию Вене Суворову, работавшему в кабине. Веня был мой сосед по дому и часто любил употребить 'лишку'. Скорее всего речь шла именно об этом, так как Веня виновато уткнулся в приборы и не поворачивался лицом к начальнику, поэтому разговор состоял из чистого монолога.

   Обогнув стороной площадку ТЭЧ ап, я зашел в лопастной цех, посмотрел как ремонтируются лопасти несущего винта одной из наших машин, попросил сержанта-сверхсрочника, чтобы не накладывал много грунта на перкаль, помог разбавить краску и собирался уходить. В это время мы услышали звук сирены подъезжающей полковой санитарной машины, она всегда дежурила недалеко, рядом с дежурным руководителем полетов. До этого я ни разу еще не слышал, как она сигналит. И пока мы выбегали из помещения, вместе со всеми добежали до Ли-2 с бортовым номером 07, где она остановилась, 'санитарка' уже разворачивалась и отъезжала. На вопрос, что же произошло, из солдат толком никто ответить не смог, а офицеры закрылись в кабинете начальника ТЭЧ ап и о чем-то совещались.

   Толик помогал борттехнику Ли-2 заменить изношенную покрышку основного колеса, хотя в его обязанности входило только заменить смазку в подшипниках. Как правило, борттехники за дополнительную нагрузку (сами все не успевали) расплачивались ректификатом. А закуска уже была своя. Волкачев снял колесо и пытался его размонтировать. По технологической карте надо было обжать пневматик, чуть сдвинуть съемную реборду и вытащить запорное кольцо. Конструкция колеса была простая, еще довоенная и при разборке обычно трудностей не возникало. Правда, колесо размером 1200х450 выглядит внушительно и давление в нем до 11 атмосфер, но с работой справлялись даже хорошо подготовленные механики. Опытный техник всегда выворачивал полностью ниппель, а после монтажа колеса ставил его на место. Но молодежь всегда торопится, вот Толик и хотел, не выворачивая ниппель, стравить давление до нуля. Но 'на слух' не всегда получается определить какое остаточное давление.Да еще реборда пригорела, все-таки вес самолета под 10 тонн, а при грубых посадках нагрузки бывают и побольше.

   Толик пытался попрыгать по пневматику, но то ли реборда основательно пригорела, то ли воздух не весь был стравлен, но эта подвижная реборда никак не хотела сдвигаться с места. Тогда Волкачев применил старый технарский метод. Взял кувалду и пытался несколько раз ударить по пневматику. Но при одном из самых сильных ударов, рукоятка кувалды у самого основания 'кувалдометра' обламывается и под действием упругого пневматика (очевидно воздух не полностью был стравлен) эта болванка в 10 кг отскакивает и ударяет Толику прямо по зубам.

   Конечно, о передних зубах и говорить нечего, но такой кусок железа травмировал основательно и челюсти. Толика выписали из госпиталя недели через три. Подштопали его там основательно, даже шрамов не было заметно, но вот зубы пришлось 'ремонтировать' несколько дольше.

   И как всегда, в таких случаях от трагического до смешного - один шаг или один месяц. Именно через месяц после полного восстановления, Толику снова напомнили случившееся, правда уже в виде фарса. Подошло время очередного комсомольского собрания в ТЭЧ ап, на котором Толик должен был делать доклад о состоянии дисциплины. Доклад получился хороший, содержательный, но начальник ТЭЧ ап решил все-таки покритиковать молодого секретаря. И начал он это очень эффектно: 'Товарищи комсомольцы, надо прямо сказать, наша комсомольская организация, по отношению ко всем разгильдяям, оказалась беззубой:'.

   Дальше, вы сами понимаете, собрания уже не было, успокоить людей было нереально, смех, переходящий в хохот, возникал, то в одном углу, то в другом. Даже комсорг полка (была такая освобожденная должность) предложил сделать перерыв, чтобы люди успокоились. Но и после перерыва пришлось собрание сворачивать, так как оно больше напоминало 'комнату смеха', чем серъезное мероприятие. Наша эскадрилья уже подготовила машины к ночным полетам, уже слетал разведчик погоды, первые машины порулили на старт, а ТЭЧ ап все пыталась завершить комсомольское собрание.

   Еще через несколько месяцев все это заслонилось другими событиями и лишь блестящие железные 'фиксы' Толика были живым напоминанием начальникам об обязательных инструктажах по технике безопасности при работе на технике. И не надо было никаких расклеянных лозунгов и листовок. Улыбнется Толик Волкачев и начальник сразу же за кем-то торопится с бланком инструктажа по технике безопасности и обязательным примером, с красочным проникновенным рассказом о, ставшей знаменитой, кувалде.


    Глава 196. Быт гарнизона. Какая она, заграница? Какие нравы?

   
   Когда мне сказали, что я еду служить в Германию, у меня внутри ничего «не дрогнуло». К двадцати годам я уже достаточно поколесил по стране: и с родителями, и самостоятельно и сам факт поездок ничего не значил, а куда ехать — начальству виднее.

   Правда поезд «Москва — Вюнсдорф» заинтриговал, так как о Вюнсдорфе я ничего не слышал. Когда проехали Смоленск, всё было знакомое и Минск — тоже воспринял, как обычное на этом маршруте, а вот Брест, доставил немного волнений, всё-таки героическое место. Даже не выходя в город, была какая-то гордость, что проезжаю через эти героические места. А вот за Брестом ощутил, что меня от чего-то оторвали, даже холодок почувствовал на спине от того, что «покидаю Родину». В Варшаве вообще разыгралась смешная сценка, когда к стоявшей на перроне пожилой женщине кто-то из моих соседей по купе, тоже впервые пересекший границу, пытался обратиться на каком-то «диком» польско-украинском диалекте, а она ответила на чисто русском: - Да говорите по русски, я хорошо понимаю! Все, кто стояли вблизи, разразились хохотом при этом диалоге.

   Дальше было всё обычно. После приезда в гарнизон, мне довольно быстро предоставили жилье. Его надо было обставлять. Все нашлось быстро, а вот основного (стаканов) нигде не мог найти, каких усилий ни прилагал. В первый из выходных пошел за стаканами в деревню, мне сказали, что там имеется все.

   Нашел приличный магазинчик, где, казалось, было все и попросил продать мне стаканы. И поставил хозяина в тупик. Он не понимал. Тогда я жестом ему показал, "Пить", "Дринк" (познания в немецком были крайне слабые). Не буду подробно пересказывать, был я у него полтора часа и он, в паузы между покупателями, искал среди своих товаров мне стаканы, принося чайники, кастрюльки, чашки разных видов и прочее. Затем он завел меня в свою потайную кладовку и предложил поискать самому. И тогда, в углу, на полу я увидел два хрустальных фужера в форме стаканов, но в два раза выше, которые мне очень понравились. Больше двух не оказалось, но я был очень доволен. Сказать, что доволен был хозяин, это ничего не сказать. Он весь светился, десятки раз повторяя: «Глясс!», показывая на себя (что могло означать –«по-немецки») и «Стаакан!», показывая на меня (что могло означать – «по-русски»). Честь его лавки, "1000 мелочей", оказалась на высоте. А мы с семьёй всегда заглядывали к нему что-нибудь купить и я этот случай с теплотой вспоминаю всю жизнь. И часто рассказываю продавцам, особенно нынешним, как надо привлекать покупателя. Наверное, надо просто быть приличным человеком, а не рычать на каждого покупателя или отмахиваться от любой просьбы.

   Второй взгляд на заграницу. По приезду я получил жильё, но пока его обставлял, жил в гарнизонной гостинице. В комнате, где я жил, перед этим сделали косметический ремонт и остались кое-какие недоделки, например, не были отбиты филёнки. Это такие линии под потолком, нанесённые краской. В один из дней мне сказали, что придёт мастер-немец и сделает филёнки. Но я должен быть в комнате пока он работает. Пришлось не ехать на аэродром, а сидеть в комнате, пока он работал. А работал он основательно, но очень медленно. И вот осталось метра два отбить филёнки, а он складывает инструмент, собираясь закончить работу и уходить. Я, понимая, что завтра мне тоже сторожить, говорю ему: - Камрад, арбайтен! Он же мне в ответ, учитывая мой немецкий, молча постучал по циферблату часов и сказал: - Фюнф! Биндунг дез арбайденс. Я это понял, как: пять часов и я завершил работу. Когда за ним закрылась дверь, я посмотрел на часы, было пять часов и три минуты. Ну, что тут можно было сказать? «Немецкая педантичность», как говорят у нас.

Ещё один взгляд на заграницу. Как-то проводил я работы на аэродроме и мне надо было выставить вертолёт на механические подъёмники. Поскольку площадка была не очень ровная, то мне понадобились две половинки обыкновенного кирпича. Помня, что три дня тому назад, недалеко от нашей стоянки, немецкие строители сдали под ключ, построенный для нас склад техимущества, я послал туда механика принести пару кирпичей. Минут через пять механик возвратился и сказал, что там нет никаких кирпичей. Я, злой на себя и на механика, решил сам проверить, только несколько дней назад я видел там гору битых кирпичей. И как же я был ошарашен, когда увидел чисто подметенную контейнерную площадку и вокруг ни единого кирпича и ни единой дощечки. Зашёл на склад и спросил у завскладом, а где кирпичи, что валялись вокруг. - А строители все кирпичи и даже осколки, собрали, всё убрали и увезли с собой.

   И здесь я опять столкнулся с «немецким порядком» и настоящей заграницей. Кирпичи пришлось повзаимствовать в технико-эксплуатационной части, но на этом мы затратили целый час. А этот случай рачительности запомнился мне навсегда.   

   Что касается немцев, «побывавших» в 40-е годы в СССР в качестве военнопленных, то в 1962-67 гг мне приходилось встречаться довольно часто, они были еще относительно молодые. Часто были и довольно откровенные беседы, даже по тем временам.
 
   Поскольку гарнизонные машины по округе ездили не часто, а с личным транспортом, даже мотоциклами, было строго (одни запреты), особенно по выходным и праздникам (по этому вопросу издавался приказ по гарнизону), то приходилось везде добираться самостоятельно, на попутных, местным транспортом или на своих двоих.

   Вот в это время "бывшие жители СССР" часто предлагали подвезти, притом, им мы не "голосовали". Обычно, подвозили семейные пожилые пары и каждый разговор начинал одинаково. "Камрад официрен, я был в плену в Куйбышеве (это была первая встреча)...". И рассказывали, как к ним там относились. Судя по тому, что предлагали подвезти, зла эти люди на нас не держали. А один (кажется, в плену был в Воронеже) сказал: - Почему мы в этот кошмар лазили? (дословно).

   Молодежь к нам относилась более настороженно, общих тем, как правило, не находилось. А дети вели себя совсем развязно, даже можно подобрать более грубые слова. Но это обычно считалось детскими шалостями. Вот видимо к 80-м и 90-м эти дети стали взрослыми. И отношение начало понемногу меняться.

   Люди помнят, а поколения, к сожалению, забывают.

   С момента прибытия в гарнизон было интересно наблюдать всё вокруг. И вот что мне бросилось в глаза в первое время. Когда я шёл по улице деревни, которая примыкала к нашему гарнизону, то многие мужчины были с портфельчиками, немного потрёпанными, но вполне приличными, как будто они спешили в школу или на чиновничью службу. И я был в недоумении: для школы они староваты, а чиновничьих должностей столько в деревне не может быть. Одни с портфельчиком садились в машину, другие ехали на велосипеде, третьи шли пешком. Какие деловые люди, подумал я и как-то сразу забыл об этом.

   Прошло какое-то время и с такими же портфельчиками я увидел местных немцев  у нас в гарнизоне. Но я уже знал, что у нас в гарнизоне они занимаются косметическим ремонтом помещений, сантехническими работами, ремонтом электропроводки и электроагрегатов, которые были почти все германского производства. Меня ещё больше заинтересовало содержимое их аккуратных портфельчиков. Ну, не марки (деньги) же они в них носят!?

   И вот однажды бригада из трёх человек делала ремонт у нас в гостинице. Работали хотя и не быстро, но хорошо и основательно. Как только наступило время обеда, эти три человека разошлись по разным углам, открыли свои портфельчики, достали бутерброды и приступили к трапезе. И только тут до меня дошло, что же они такое ценное все носят в этих аккуратных портфельчиках. То, что много месяцев для меня было секретом, раскрылось. Ещё они носили в этих портфельчиках лёгкую рабочую одежду. Это оказался ещё один штрих особенностей заграницы.

   Я вспомнил своих родителей, которые, уходя на работу, тоже брали с собой, как они говорили, «тормозок», заворачивая в газету хлеб, котлету, огурчик, свежий или солёный и затем всё это помещали в «авоську», чтобы «тормозок» занимал как можно меньше места. Так было удобнее в переполненном людьми транспорте.

   Кроме того, работавшие в гарнизоне немцы, добились, чтобы для них сделали специальные стоянки для велосипедов, где бы они могли их примкнуть. Они считали, что, когда велосипед просто прислонен к стене или дереву, то он, как бы ничей и его можно любому взять и увести. Командование полка пошло им навстречу.

   Так, постепенно, я узнавал разные лица и штрихи заграницы.


   Глава 197. Как к алкоголю относятся за границей?

   Часть первая. Безопасная норма.

   В России периодически возникают дебаты о том, какая безопасная норма алкоголя в России. И в этих дебатах участвуют все: от пациента вытрезвителя до высоких чиновников Минздрава. Речь идёт о безопасной норме потребления. А вот за границей речь идёт об удовольствии. Но какое может быть удовольствие, если речь вести о безопасной норме потребления. Это уже на уровне яда. Возьмём даже лекарство: в малых дозах оно может лечить, в средних дозах может оказывать дискомфорт, а в больших дозах может действовать, как яд.

   Мне пришлось наблюдать много дебатов на эту тему и никто ни разу не привёл веский аргумент, который бы методически непрерывно убеждал людей не доводить употребление алкоголя до предела безопасной нормы. Не буду рассказывать о всех методах убеждения за границей, а пока остановлюсь только на одном, который действует много поколений.

   Во времена, когда я проходил службу в бывшей ГДР (Германская Демократическая Республика), всегда покупал записную книжку-календарь на год. И в каждой записной книжке был цветной вкладыш, где была указана минимальная безопасная норма алкоголя на вес тела. Более того, посещая заведения, где продавали спиртное, наблюдал, кто и сколько выпивает относительно своего веса. И в преимущественном большинстве посетители этих заведений не добирали и половины. Но мои наблюдения были бы не очень полными, если бы я не сказал о тех случаях, когда мы угощали своих местных знакомых. В этом случае они, соревнуясь с нами, могли и перебрать норму потребления и нам приходилось сопровождать их домой.

   Для меня этот вкладыш был в то время «открытием», а для населения зарубежья (особенно, дальнего) подобные таблицы являются обыденным делом и впитываются с семейными заповедями. Казалась бы мелочь, но эффективная — сегодня на западе (ЕС) «стандартом» считается не 100 граммов, а только 80 г., то есть, на 20% меньше. И так, понемногу, по всем направлениям идёт систематическая борьба с алкоголизмом.

   
   Часть вторая. Мотивация.

   Следующий аспект — мотивация. Почему за границей пьющие, как правило являются постоянными посетителями в одних и тех же заведениях? Ответ: у них есть дефицит общения. Жители конкретной местности, как правило, не ходят друг к другу в гости, если они не родственники. Но потребность общения всё-таки имеется. Люди хотят увидеть, как выглядят их сверстники или знакомые, так как всё время заняты на работе и длительное время не встречаются. К себе в дом там не принято приглашать. Вот и встречаются в заведениях, где можно выпить кружку пива или немного более крепких напитков, обсудить пару интересных проблем или обменяться мнениями.

   Особенно важно понимать, что при такой мотивации к посещению этого заведения человек не может много пить спиртного. Он пришёл показать себя в лучшем виде, встретить знакомых людей, что-то с ними обсудить, узнать какие-то новости. Возможно ему это не удается сделать, но он этим не расстроится и как компенсацию за это закажет кружку пива, бокал вина или рюмку более крепкого напитка. Чтобы поддержать разговор, может это повторить, но не более того.

   Человек имеющий мотивацию хорошо провести время, старается, чтобы место, где он это делает, было комфортным и благоприятным, что хозяева заведения и делают, так как люди приходят к ним не напиваться, а отдыхать. На западе, человек не попадёт больше в то заведение, где он уже «отличился» с плохой стороны. Хозяин обычно подаёт в суд и вместе с возмещением ущерба, нарушителю запрещается по суду приближаться к этому заведению навсегда. Бывают случаи, что нарушители порядка решают подобные проблемы с хозяевами полюбовно.

   Как видно и сама мотивация посещения питейных заведений за границей, предполагает сдерживание пьянства, а тем более алкогольную зависимость.


   Часть третья. Заслоны от злоупотребления.

   Ещё один аспект — предотвращения от чрезмерного употребления доз алкоголя. Первое, это — самосдерживание и максимальный самоконтроль. Я уже напомнил, что за границей люди посещают питейные заведения чаще всего одни и те же. Для многах это выгодно, так как для постоянных посетителей делаются большие скидки и существенные льготы.

   Для многих людей хозяева таких заведений имеют в районе большое влияние и к ним часто обращаются за рекомендациями, которые очень многого стоят, они очень авторитетные и весомые. Поэтому, хорошо выглядеть в глазах хозяина такого заведения, это значит — получить существенную поддержку или совет в трудную минуту. Если же человек скомпроментировал себя несдержанностью в употреблении алкоголя, он потеряет авторитет во всей ближайшей округе. Это, как у нас говорят, ему при встрече и руки никто не подаст, а ещё хуже, так это соседи и знакомые будут обходить стороной.

   Если бармен или хозяин сказал посетителю хватит пить, то за границей это исполняют, как должное, в противном случае сразу же будет вызвана полиция и штрафы придётся заплатить немалые. Случайно забредающие посетители окажутся в полиции, а местные ещё и поплатятся более существенным — своим авторитетом, а то и добрым именем. Вот это и является существенным заслоном от злоупотребления алкоголем.

      
     Глава 198. Гарнизон "Шперенберг".

   Когда в штабе воздушной армии я впервые услышал про гарнизон Шперенберг, у меня не возникло никаких ассоциаций. До этого я знал о нескольгих авиационных гарнизонах, точнее аэродромах, с которыми мне пришлось сталкиваться. Первый, это - Чугуевский аэродром, который был в нескольких километрах от посёлка Эсхар, где я жил и учился. Стоя у окна в школе, я даже видел, как с этого аэродрома взлетают самолёты.

   Второй аэродром, с которым я познакомился, это - аэродром в городе Телави (Грузинская ССР). Третий военный аэродром, о котором я узнал, был аэродром в городе Пугачёве, где были на войсковой стажировке несколько курсантов из нашей группы. Еще я знал об аэродроме Лунинец в Белоруссии, там стажировались наши соседи из 4-й группы нашей роты. Вот все мои познания о базировании авиации, которые я имел на третьем курсе ХВАТУ.

   Когда были на стажировке в городе Телави, я увидел, что собой представляет аэродром, где базируется целый полк вертолётов Ми-4А и могут приземляться такие самолёты, как Ли-2, Ан-2 и Як-12. Это был полностью грунтовый акэродром с травяным покрытием, а стоянки вертолётов отмечались выкошенной травой, которые мы поливали бензином Б-90/130, чтобы не росла трава. Зоны и взлётно-посадочная полоса (ВПП) обозначались специальными щитами, выкрашенными в белый, чёрно-белый и красный цвета, а в ночное время специальными фонарями синего, белого и зелёного цвета. Всё лётное поле было покрыто травяным покровом. Так выглядел аэродром, где базировались только вертолёты Ми-4.

   Когда мы прибыли на аэродром Шперенберг (ГСВГ) осенью 1962 года, то увидели совсем другую картину. В смешанном полку было четыре стоянки самолётов и вертолётов и стоянка для самолётов и вертолётов в ТЭЧ полка типа Ил-14, Ли-2, Ми-4А и Як-12.

   Взлётно-посадочная полоса была из бетонных плит и все рулёжки тоже были из бетонных плит. Места стоянок самолётов в эскадрильях были совмещены с рулёжными дорожками (РД) и представляли единое целое забетонированное пространство. Места стоянок Як-12 тоже были совмещены с РД, но были несколько уже, чем там, где стояли Ил-14 и Ли-2.

   А вот для каждого вертолёта Ми-4А был отдельный "карман"-стоянка, с рулёжной перемычкой от РД до "кармана"-стоянки. При этом, зона стоянки вертолётов была самая протяжённая, так, чтобы между концами лопастей несущих винтов было расстояние не менее 3-х диаметров несущего винта. "Карманы"-стоянки были выполнены тоже из бетонных плит, но меньшей толщины.

   Четвёртая стоянка Шперенбергского аэродрома для прилетающих самолётов была рядом с дальним торцом ВПП и таких размеров, что на ней ракзмещалось несколько самолётов типа, Ан-10, Ан-12, Ил-18, Ту-134 и других. На этих самолётах на наш аэродром привозили фельдегерскую почту и обычную почту, а также газеты и журналы для большинства гарнизонов в ГСВГ. Самолёт-"почтовик" прибывал к нам каждое утро и мы могли получать газеты и журналы в это же утро, уходя на службу.

   Аэродром Шперенберг был построен для смешанного пролка, обеспечивающего нужды штаба ГСВГ (Вюнсдорф, Первый городок) и Воздушной армии (Вюнсдорф, Третий городок), которые находились на удалении 10-14 км и все офицеры управления, которые летали по воинским частям ГСВГ на самолётах, приезжали к нам на аэродром на служебных машинах, а для ряда генералов высшего звена была оборудована специальная посадочн7ая площадка у з-го городка (авиационного), где приземлялись вертолёты Ми-4А. Полёт на эту площадку именовался "Под забор", так как площадка располагалась у ограждения Третьего городка.

   Поскольку в период войны 1941-45 гг на месте, где был расположен наш аэродром, проходила линия обороны Берлина, то на нашем аэродроме было расположено два ДОТа: один на месте нашей, вертолётной стоянке, рядом с ТЭЧ полка, а второй на углу аэродрома, вблизи торца полосы со стороны жилого городка гарнизона. Были и другие ДОТы, но они находились за пределами аэродрома и были основательно разрушены и выглядели, как груды железобетонных нагромождений.

   А вот ДОТ, который был на нашей вертолётной стоянкой, мы очистили, вынесли из него весь песок и сделали что-то наподобие "каптёрки", где хранился эскадрильский инструмент и самое главное "достояние" вертолётной эскадрильи - 200 литровая бочка со спиртом-ректификатом, для экстренной заправки 60-литровых спиртовых баков, когда склад ГСМ был закрытым, а вертолётную спиртосистему надо было срочно дозаправить.

   Такой аэродром был построен для смешанного авиационного полка в 1960-62 годах, когда полк, который базировался на гражданском аэродроме ГДР "Шёнефельд", пришлось перебазировать в другое место, так как вплотную к его территории стал "примыкать забор", который разделял Восточную и Западную часть Берлина. Вот на территории бывшего Гудериановского полигона решили построить новый аэродром для нашего транспортного смешанного полка (226 осап), который в 70-80-е годы расширили, когда первая эскадрилья получила Ан-12, вторая эскадрилья уже эксплуатировала Ан-24 и Ан-26, а третья эскадрилья работала на Ми-8, Ми-24 и двух Ми-6 ВКП (воздушные командные пункты). До этого третья эскадрилья тоже имела спецмашины: два Ми-4А были в вариантах ВКП "Кенгуру" и два вертолёта в вариантах систем РЫМ-Б, для обеспечения прицельного бомбометания самолётами Як-28Л, с приставкой "Лотос".

   В варианте ВКП эта пара "Кенгуру" при мне так никогда не использовалась, даже специалисты штаба Воздушной армии ими не интересовались, чаще их использовали, как салоны, сняв специальное оборудование для ВКП. Как салон для начальников, это были хорошие машины, так как они имели хорошую звукоизоляцию в грузовой кабине и мягкие кресла. А вот машины с "Лотосом", использовались, особенно авиадивизией из Вернёйхена, где были Як-28Л. Более того, к нам прилетали их специалисты и разбирались, как лучше их использовать, чтобы бомбы при бомбометании ложились более кучно и на меньшей дистанции.

   Вот таким мне запомнился аэродром "Шперенберг" откуда я уехал в последних числах августа 1967 года в город Ригу в РВВАИУ имени Якова Алксниса.


   Глава 199. Заграница, досуг гарнизонов.

   Заграница, как она есть. В шестидесятые годы простому человеку можно было попасть за границу только в составе вооружённых сил, если призывали на срочную службу или, если приезжали офицеры по замене.

   Вот в составе офицерского корпуса в 1962 году я и попал в Германскую Демократическую Республику (ГДР) в составе Группы Советских войск в Германии (ГСВГ), в гарнизон Шперенберг, недалеко от Берлина.

   В эти годы авиационный полк и обслуживающие его подразделения только перебазировались в Шперенбергский гарнизон и связи с местной общественностью были довольно слабые, почти одиночные. Правда у командиров и руководством населённого пункта были более близкие и деловые, пару раз приглашали друг друга в гости, с переводчиками.

   Однако, в самом городке (или, как мы говорили, в деревне) к офицерам и их семьям относились прекрасно. Можно смело утверждать, что в бывших советских республиках, были случаи, когда относились значительно хуже. Конечно, и у нас было хорошее отношение к местным.

   В гаштеты (бар, пивная) мы обычно начинали регулярные походы с наступления лета. С наступлением тепла, обычно, семьи с детьми уезжали к родным, в Союз, а массы "холостяков" прописывались вечерами в гаштетах ибо никаких баров или кафе в то время в гарнизоне не было, кроме двух буфетов в столовых, в которых наливали водку или коньяк (притом, советского производства) только днем. Поэтому ходили "в деревни". Традиционные “Цвай бир унд хундер грамм” повторялись неоднократно, пока не доходили до кондиции и тогда с песнями шли домой.

   Лучше всего был путь из Александорфа. За время моей службы (1962-67) со стороны местного населения к нам никаких претензий не было, жили очень дружно. Позже было тоже все нормально. Я не думаю, что в гарнизонах больше праздновали и пили чем в гаштетах. В Шперенберге, в какое бы время я не пришел в гаштет, там всегда было несколько местных жителей. И могло показаться, что местные все время проводят в гаштете. Но это было из-за особенностей употребления алкоголя местными жителями. Они могли взять кружку пива и сидеть за столиком довольно продолжительное время, смакуя напиток. В то же время, когда приходили наши ребята, то они форсировали этот процесс и тогда уже навеселе, дегустировали всё, что было в гаштете.

   Разумеется, когда приходили семьями, то всё празднование ничем не отличалось от местных. Более того, в этом участвовали и женщины, правда заказывая более слабые напитки.

   Общегарнизонные банкеты.

   После Карибского кризиса (1962) народ немножко расслабился, руководству некогда было заниматься воспитательной работой. Плановые полеты, задания, дежурства на аэродромах по всей ГСВГ, участие в учениях. Подустал народ от этого однообразия, вот и начали искать развлечения за пределами гарнизонов. То звеном соберутся, что-нибудь отметят и всю ночь по близлежащим гаштетам на мотоциклах или велосипедах гоняют, то баньку организуют, конечно, с продолжением, то в буфеты по несколько раз в день заглядывают (а летный и технический буфеты продавали на разлив без ограничений). Вот отцы-командиры и решили предложить людям что-то новое. Тем более, что партийное решение ЦК КПСС (Ильичевское) надо было выполнять - "Выжигать пьянство каленым железом".

   Первый раз командир полка решил организованно, всем гарнизоном, отметить наступающий Новый 1963 год. Кто не пожелал (а были и такие) - загремел в наряд. Остальные офицеры и сверхсрочники с жёнами - все на бал. Охотколлектив поехал на охоту, добыл несколько диких кабанов и коз, из этого мяса прямо в Шперенберге заказали в кооперативе колбасу, на 3 дня официально, приказом по части, участников банкета сняли с довольствия и за этот счет накрыли банкетные столы. На напитки сбросились по 10 марок (DM).

   Банкет организовали в одном из ангаров, который выполнял функцию спортзала, он был сдвоенный: в одном зале стояла ёлка и танцевали, а в другом —  банкетный зал. Банкетный зал и столы были оформлены и сервированы как в лучших ресторанах ГДР. Зал разбит на квадраты для каждой эскадрильи, а впереди, на подмостках, располагались столы командования. На столе у командира, среди бокалов, лежал бинокль, а рядом, на стуле, лежал мегафон. Ими командир пользовался, когда в дальных углах банкетного зала надо было утихомирить очень уж разошедшихся отмечающих.

От "банкетного зала" к ДОСам (дом офицерского состава) отъезжал каждые 15 минут автобус, на котором кто-то один из подъезда ехал к своему ДОСу проходил по всем этажам и слушал, не плачет ли кто из детей. Если кто просыпался, родители на следующем автобусе приезжали, успокаивали и укладывали. Вот такое было решение вопросов культурного отдыха в гарнизоне, во всяком случае, в нашем.

   Надо ещё добавить, что очень разгуляться нельзя было, так как задания на вылет в полк поступали непрерывно и приходились держать себя в норме ибо в любое время тебя могли выдернуть прямо из-за стола «на вылет» и плохо было тому, кто мог оказаться «не в кондиции». Ничего бы не случилось, замена находилась мгновенно, но выводы следовали тоже незамедлительно. Чаще всего мы уже между собой находили «дублёров».

   Следующий банкет был на День части, 23 февраля 1963 года и так более 3-х лет, пока полковник Медведев М.Г. не уехал по замене.

   Новое командование не стало этим заниматься. И сразу же все принялись за старое и результат превзошел ожидания, за майские праздники 3 ЧП с тяжелыми последствиями и увечьями. Ребята с семьями на мотоциклах поехали в деревню в гаштет и на обратном пути на повороте врезались в дерево. Но все списали на недисциплинированный личный состав. И после этого все начали отмечать праздники по "национальным квартирам". Так, хорошее начинание одного из командиров не было поддержано, потому что не вписывалось в строки военных уставов.

   Это мои личные впечатления. Возможно они крайне субъективные, но я считаю, что мне повезло, что судьба меня свела с этими людьми в этом месте, за границей. Поэтому у меня и впечатления крайне своеобразные.


   Глава 200. Вертолётная эскадрилья

   Эскадрилья, в которую нас распределили, была вертолётной эскадрильей в смешанном полку, где были и самолёты и вертолёты. В эскадрилье было 12 вертолётов, которые имели разное предназначение: транспортные, вариант салона, десантный вариант специальные машины, предназначенные для выполнения совместных задач с другими авиационными полками.

   Большинство заданий были для транспортного варианта, когда вертолёты летали в другие авиационные полки для дежурства во время полётов. Поисково-спасательной службы в армии ещё не было и из полка летали дежурить по очереди и самолёты, и вертолёты.

   Обычно, каждый день было от трёх до восьми заданий, которые длились от 4-х часов до нескольких суток. Летали больше всего по территории ГДР, но иногда задания были в ПНР или в Союз.

   Мне пришлось сразу включиться в работу. В мои обязанности входил контроль полноты объёма подготовки к полётам и контроль всех монтажно-демонтажных работ на вертолётах эскадрильи и контроль соблюдения ресурсов работы техники. В мои обязанности входила координация работ всех служб обслуживания: вертолёта и двигателя (ВД), авиационного оборудования (АО), радиоэлектронного оборудования (РЭО), авиационного вооружения и десантно-транспортного оборудования (АВ о ДТО).

   При вылете одного вертолёта на задание, для его подготовки к полёту формируется группа специалистов из всех служб плюс состав экипажа и плюс специальные средства из батальона обеспечения, электроагрегат (АПА) и бензозаправщик (БЗ). Итого, участвует в подготовке 10-12 специалистов.

   Эта группа прибывает на стоянку авиатехники за 2-4 часа до вылета, в зависимости от времени года. Летом — за 2 часа, а зимой — за 4 часа до вылета.

   Чтобы успевать подготовить 3-8 машин ежедневно, специалисты подменяют друг друга, а вот руководить этой группы возложено на специалистов по ВД, которых в штате эскадрильи всего 3 человека: инженер эскадрильи, начальник группы обслуживания и старший техник группы обслуживания, должность которую я и исполнял.

 
   Глава 201. Судьбы людей и машин. Первая судьба.

   (История одной эскадрильи)

   После окончания Харьковского ВАТУ я прибыл в полк на должность начальника группы обслуживания по вертолёту и двигателю. До этого мне казалось, что это работа как работа, приходи на службу, выполняй все должностные инструкции и  дело само пойдёт.

   Но поработав около года, я понял, что мне интересно работать на аэродроме. Мне надо было контролировать целую эскадрилью вертолётов, а их было пятнадцать единиц, и работающих на них людей: бортовых техников, механиков, специалистов различных служб.

   Особенно трудно было сначала, когда все вертолёты для меня были, как один вертолёт, а все бортовые техники были не различаемые между собой: одна форма, одни действия и только отличие в фамилиях, так как даже имена часто были одинаковые.

   Но постепенно от этого стереотипа мне пришлось отказаться. Через полгода я уже знал, на каком вертолёте, какие были проблемы и подходил уже к каждой машине с той стороны, где надо было убедиться, что хуже с этим вертолётом не стало, как будто посмотреть на шрам или синяк живого существа. Да и по настроению бортового техника видел уровень проблемы: решит он её сам или потребуется моё вмешательство. Пришлось исподволь изучать характер каждого бортового техника, чтобы не вытягивать по слову, по фразе из каждого, ту или иную проблему, которая на этот момент возникла.

   Борт № 26. Алексей Грибанов.

   Иду по стоянке третьей эскадрильи. Первым на пути вертолёт с бортовым номером 26. Неделю тому назад на нём заменили комплект лопастей несущего винта и при регулировке я никак не мог устранить биение ручки управления, пришлось не только регулировать соконусность, но и облётывать машину, чтобы убедиться, что вся система управления работает нормально. Я провозился с этой машиной столько, что теперь она мне кажется одушевлённой и как бы родной. Вертолёт сравнительно новый, заводской номер 09127, это значит 9-я машина 127-й серии, с учётом того, что на это время шли 150-170 серии.

   Вертолёт выглядит ухоженным, никаких подтёков не видно, ни масла с двигателя, ни гидросмеси с агрегатов и дренажей. Место стоянки, бетонированный карман, чисто подметено, чехлы плотно уложены в специальные тумбы, что для вертолёта очень важно, так как при запуске вихрем от вращающихся лопастей их может подхватить и унести.

   А вот и свежие следы краски на лючках концевой балки. Вчера при осмотре я сделал замечание, что сами лючки и обшивка вокруг них сильно поцарапаны отвёртками, кто-то неаккуратно закрывает лючки, и сегодня всё устранено, зачищено, загрунтовано и под цвет окрашено. На этом вертолёте всё устраняется быстро и с хорошим качеством. Да и замечаний на этом вертолёте значительно меньше, чем на других машинах. На агрегаты и системы этого вертолёта почти не приходится заполнять карточки отказов о неисправностей. Этот вертолёт долго был для меня загадкой, но постепенно все его белые пятна я разгадал.

   Борт номер 26 загадочная машина, но ещё более загадочным мне кажется бортовой техник этого вертолёта старший лейтенант Алексей Грибанов, учитывая, что сам я ещё лейтенант.

   Грибанов в вертолётную авиацию пришёл с механиков реактивной авиации,  бомбардировщиков Ил-28, которые в предыдущие годы снимали с вооружения и резали на утилизацию целыми полками. Вот тогда Алексей Грибанов окончил ускоренные курсы авиационных техников, получил звание младшего лейтенанта и был назначен на должность бортового техника вертолёта Ми-4 в третью авиаэскадрилью отдельного смешанного авиационного полка, который в то время базировался в Восточном Берлине.

   Над теорией работы систем вертолёта Алексей Грибанов особенно не заморачивался, а его богатый опыт авиационным механиком позволял ему успешно обслуживать вертолёт Ми-4, что от него и требовалось по его должности. Лётные экипажи были довольные подготовкой машины и действиями бортового техника в полёте.

   Но, как и в каждом экипаж, в этом экипаже чуть не случился курьёзный случай. На нашем аэродроме тренировалась сборная ГСВГ по парашютному спорту. В этот день прыгали двенадцать человек, в том числе две девушки. Одна из них - Таня, официантка из нашей столовой.

   А у Алексея Грибанова была своя привычка защиты полёта от несчастного случая, как он говорил. Он должен был отмерить 10 шагов от вертолёта и помочиться на траву. Он отмерил десять шагов по правому борту вертолёта и хотел уже справить нужду "по маленькому". Но тут правый лётчик увидел, что Алексей пошел от вертолёта и вспомнил об этой "традиции" бортового техника. И хотя это делалось "во благо экипажа", правый лётчик закричал благим матом и стал грозить Алексею кулаком. Грибанов, хотя и не понял "что к чему", но отошёл за кустики со стороны хвостовой балки и справил свою нужду, оградив экипаж и своих пассажиров от "какого-нибудь" случая. Когда экипаж рассказал об этом на разборе полётов, вся эскадрилья хохотала несколько минут. А Алексей только и сказал:

   - Ну ничего же в полёте не случилось! Чего вы хохочете?

   В этом был весь Грибанов. 
 
 
   Глава 202. Неожиданная. Карибский кризис.

   Не успели нас распределить по экипажам, службам и должностям, как для нас наступили совершенно новые испытания. Нет, разные там учебные тревоги были и в училище, но там мы знали, что к началу занятий вся эта катавасия закончится, мы позавтракаем и пойдём на занятия. А здесь уже которые сутки повышенная боевая готовность со всеми вытекающими последствиями. И за пределы гарнизона, ни шагу.

   В конце октября (24 окт.), в начале ноября этого 1962 года Президиум ЦК КПСС решил привести Вооружённые силы СССР и стран Варшавского договора в состояние повышенной боеготовности. Отменили все увольнения. Срочникам, готовящимся к демобилизации, было предписано оставаться на местах несения службы до дальнейших распоряжений. Все офицеры полка получили табельное оружие с боеприпасами и уже вторую неделю носили его при себе. Каждые сутки назначались по несколько дежурных экипажей, которые ночевали на аэродроме в так называемых дежурных домиках, куда были завезены кровати и постельные принадлежности.

   По периметру расположения каждой эскадрильи были отрыты стандартные щели для укрытия и стрелковые ячейки для обороны аэродрома в секторе нашей эскадрильи. Немножко при этом пришлось обращаться и к пехотным документам регламентирующим действия подразделения в обороне. Но при этом никаких заданий с нас не снимали, а стали они ещё более интенсивными. Для меня этот период был особенно трудным, так как я входил в строй, адаптировался в совершенно новой для меня должности, выполнял все работы, как будто я здесь работал длительное время и ещё вникал в новые работы по регулировкам и демонтажу разных агрегатов вертолёта. Только за неделю было заменено восемь комплектов лопастей несущего винта и отрегулирована их соконусность. Именно в это время пришли лопасти с 400-часовым ресурсом на замену лопастей с ресурсом по 200 часов.

   В это время мне, как семейному, выделили комнату в двухкомнатной квартире, но я туда приходил раз в два-три дня, чтобы немного отоспаться, так как на аэродроме была непрерывная суета и за сутки иногда невозможно было поспать даже в течение двух часов. А ещё мне очень мешал пистолет, неудобно было осматривать с ним вертолёт, поэтому, я оставил его дома, а в кобуру положил перчатки, чтобы не видно было, что она пустая. А вот с противогазом пришлось ходить, но при осмотре вертолёта его легко можно было снять. Хотя один раз, когда я снял и ушёл на другой вертолёт, у меня его увезли на задание и привезли только через двое суток.

   Чтобы не так выматываться, капитан Митликин распределил обязанности так, что у него было звено вертолётов (4 вертолёта), у начальника группы, Константина Филипповича Коваленко звено вертолётов и у меня звено вертолётов. Вот мы их и выпускали, соблюдая очерёдность присутствия на ранних вылетах, а днём были на аэродроме втроём.

   Так продолжалось почти три недели. Затем стали появляться разные послабления, такие, как дежурным экипажам разрешалось спать дома, а не в дежурных домиках и питание не привозили на аэродром, а мы ездили в столовую и уже питались нормально, а не когда появится окно между вылетами. Да и интенсивность заданий значительно снизилась.

   А ещё приказали сдать оружие и боеприпасы. Когда я стал дома искать куда я положил пистолет ПМ, то я его не сразу и отыскал. У меня на койке было два матраца и я его положил между ними, да еще в ногах, чтобы не давил, вот и не сразу его обнаружил. Даже немного поволновался, а вдруг кто-то взял. Но всё обошлось, оружие мы сдали, а вскоре и повышенную готовность сняли, а через неделю вообще всё успокоилось и мы перешли на нормальный режим службы.

   Хочу отметить, что распорядок дня у нас в полку был несколько другой, чем в других частях. С утра, где-то часов с 4-х утра, как обычно, задания. Затем, до обеда — работа на технике, с 14.00 до 15.00 обед, а после обеда, до 17.00 — отдых, рекомендован сон. А с 17.00 и до 19.00 - заполнение документации и подготовка к полётам. После 19.00 окончание рабочего дня.   


   Глава 203. Про Карибский кризис и Кудлова

   Глобальные военные кризисы умами политиков и глазами непосредственных участников воспринимаются по разному. Кто-то из мировых знаменитостей сказал, что после отдания приказа на всеобщую мобилизацию военноначальники и генеральный штаб на три дня могут уходить и спокойно спать. Это значит, что государственный механизм запущен и его не остановить, пока он не придёт в следующее промежуточное уравновешенное состояние. Рассказывают байку, что один из мобилизационных полков пришёл на русско-японскую войну, через несколько месяцев после того, как она закончилась. Возможно это народные слухи, но они имеют почву под собой.

   Вот сейчас назрел «Ближневосточный (или Сирийский) кризис». В первом приближении, это кризис между США и Россией. В более широком смысле —  это кризис между сторонниками США и сторонниками России. Кто сторонник, кто нейтральный, а кто чей противник, одному Богу известно: каждый говорит — одно, думает — другое, а делает — третье. И доподлинно будет всё (а может — не всё) известно через несколько десятков, а то и через сотен лет.

   И отношение ко всем этим событиям у разных слоёв населения любого государства совершенно разные. Приведу пример уже далёкого и всеми забытого (а напрасно) Карибского кризиса (1962 года), который развивался из глубин Берлинского кризиса (1961 года). Пример того, как вели себя руководители государств и те, кто расхлёбывал бы этот кризис, если бы он «сдетонировал».
 
   Это один эпизод из жизни авиационного гарнизона Шперенберг, который находился на территории бывшей ГДР, в 40 км от Берлина. Предыстория этого гарнизона такова. Полк с обеспечивающими частями и подразделениями размещался на территории аэропорта Шёнефельд в городской черте Берлина. При строительстве стены вокруг Западного Берлина в 1960-61 гг, полк перебазировался в Шперенберг.

   В 1962 году я, молодой лейтенант после окончания училища прибыл в полк на должность старшего техника группы обслуживания в вертолётную эскадрилью. Уже во время ввода в строй я почувствовал, что какое-то напряжение вокруг возрастает, а со временем обстановка в связи с Карибским кризисом (его ещё называли — Кубинским) настолько обострилась, что мы перешли на казарменное положение и начали потихоньку окапываться.

   С другой стороны, и офицеры, и солдаты вели себя настолько естественно, что иногда приходилось удивляться, неужели их совершенно не касается то, о чём так много пишут в газетах и так много говорят по радио.   

   Расскажу только об одном случае, а таких было очень много и повторялись они довольно часто. Этот случай у нас в части называли «Про Кудлова». Откуда появилась такая фамилия — никто не мог вспомнить.

   Как-то выходим из столовой и у двери встречаем Кешу Корзинкина и Витю Горбунова, наших бортовых техников. Первый стоит с раскрытым портмоне, а второй - с блокнотом и ручкой. Кеша спрашивает:

   - Вы сдаете на Кудлова?

   Кто-то в ответ:

   - А по сколько?

   Кеша с невозмутимым видом:

   - Да кто сколько, марку, две марки, а командир - так целых пять марок, вот. И демонстрирует эти пять марок.

   Ну, все сразу начали искать по карманам деньги и вручать Кеше, а тот диктует: Завьялов, Зинченко, Вилков и т.д. Витя Горбунов добросовестно записывает, кто сколько сдал. Мы сдали деньги и сразу пошли к штабу, сели в дежурную машину и поехали на аэродром. Это потом уже стали отъезжать от "Электрона", а раньше все машины отъезжали от штаба полка, как и дежурная, или от столовой.

   На ужине в столовой Кеша с Витей тоже стали собирать «на Кудлова», но уже около лётного зала. И так у них шло споро дело, что портмоне наполнялся прямо на виду.

   Дня через два, после обеда захожу в штаб АЭ и слышу наш "Чапай" (комэск) "разоряется":

   - Это же надо было до такого додуматься? Юмористы, хреновы! И т.д.

   Все, вновь приходящие, переглядываются, но ничего не понимают, а Кеша с Витей стоят потупив головы и так переминаются с ноги на ногу, что кажется им хочется бежать «по маленькому». А комэск их распекает настолько серьёзно, что даже не верится в благополучный исход этой воспитательной работы, наш «Чапай» был очень крут на разборки, хотя и отходчив.

   Оказывается, Кеша с Витей, увидев, как разные общественники, секретари (партийные и комсомольские) собирают деньги на различные мероприятия  (радостные и скорбные), а никто не спрашивает, на что собирают деньги, решили пошутить и собрать деньги "под Кудлова" (такой фамилии даже в гарнизоне не нашлось, как потом выяснилось). Деньги-то они собрали, а что с ними делать не продумали, как и выходить "из этого положения". Пришлось все рассказывать секретарю парторганизации, только он мог посочувствовать. Тот доложил комэске, а комэск сначала устроил "разгон", а затем, конечно, мягко уже "доложил по команде". Шум общеполковой был, конечно, но для Кеши и Вити все закончилось благополучно, деньги сдали (раз уже собрали) "комсомольцу", на какое-то мероприятие.

   А в полку долго бытовало выражение "на Кудлова?", при каждом очередном сборе денег.

   Мораль сего рассказа такова, что у каждого звена свой предел прочности и каждое звено этот предел поддерживает своим способом: начальники — своей напускной требовательностью, а подчинённые — шутками и байками, которые у низовых звеньев никогда не иссякают. Сегодня ситуация, подобная 1961-62 гг повторяется в Сирии и там, я уверен, есть свои Васи, Кеши, Вити, которые обязательно что-то придумают, чтобы разрядить обстановку в трудное время и их надо понимать.
 

   Глава 204. Капитан Митликин. Совместная работа.

   Нельзя сказать, что с капитаном Митликиным было легко работать, но за ним я чувствовал себя, как за каменной стеной. Сверх требовательный, но и сверх внимательный. Не опекает, но всегда увидит или поймёт, что трудно и без его помощи не обойтись. Никогда не ругает, но так подденет за невнимательность или расхлябанность, что лучше бы обругал. Пока не уверен — не доверяет, уверен — доверяет, как самому себе. Любит и настаивает, чтобы занимался самообразованием. И это я сказал самую малость о нём.

   Поскольку, он считал, что я его заместитель, то я должен был уметь, выполнять то же, что умеет выполнять он. И он методично, а иногда и очень жёстко требовал, чтобы я сам выполнял все регулировочные работы и никогда не доверял эти работы выполнять самым опытным борттехникам. И у него на это были веские основания. Большинство наших борттехников не заканчивали училища по вертолётному профилю, а переучивались с различных типов самолётов и теоретически были привязаны к тем типам и иногда допускали систематические или случайные ошибки, характерные для той техники, особенно при регулировках. Поэтому он и ставил передо мной такие условия. И я много раз убеждался, что он всегда был прав.

   После окончания училища Михаил Дмитриевич (Митликин) распределился в вертолётный полк, который летал на первых вертолётах Ми-4, когда ещё на них возлагали большие надежды, как на десантно-транспортные машины, которые могут перевозить 76-мм пушку или легковой автомобиль ГАЗ, который может буксировать эту пушку. Тогда в вооружённых силах СССР было всего два вертолётных полка в Каунасе (Литовская ССР). Тогда сформировали даже первую смешанную вертолётную дивизию в которую входили два вертолётных полка на Ми-4 в Каунасе и один полк на Як-24 (летающий вагон) в Торжке, но затем опыт эксплуатации показал, что тактические задачи вертолётов могут быть другими.

   В начале 50-х годов лейтенант Митликин летал на вертолётах Ми-4 в Каунасе в должности бортового техника. Он участвовал в воздушном параде 1954 года, когда они всем полком десантировали 76-мм пушки и автомобили для их буксировки. И как только полк взлетел после десантирования, их вертолёт сразу упал в огородах. Вертолёт разбили, а экипаж отделался небольшими ушибами и мелкими переломами. Были неприятности при расследовании происшествия, но комиссия решила, что вины экипажа не было.

   Первые вертолёты Ми-4 были очень аварийными машинами и не было таких полётов, чтобы не было катастрофы. А в 1956 году в период венгерских событий гвардейский вертолётный полк из Каунаса оказался в Венгрии. Полк выполнял уже настоящие боевые задания по переброске личного состава, по доставке раненых в госпиталь, по ведению разведки и как машины для связи с отдалёнными гарнизонами. Всё это постепенно рассказывал мне капитан Митликин.

   Затем полк возвратился в Каунас и лётная работа продолжалась, пока в один из дней не поступило задание двум экипажам вылететь в Балтийское море для спасения рыбаков оторванных на льдине. В районе поиска погода совсем испортилась и экипажам было приказано возвращаться на свой аэродром. При маневрировании в облаках, вертолёты столкнулись и упали на краю болота в труднодоступной местности. Экипаж одного вертолёта погиб сразу, а в экипаже, где летел Митликин, лётчик-штурман оказался придавленный редуктором, а сам Михаил Дмитриевич был зажат элементами конструкции с переломанными руками и тоже не мог двигаться. Они некоторое время переговаривались, но затем штурман умер от потери крови. Когда помощь пришла, Митликин тоже был без сознания, но его успели спасти, одного из двух экипажей.

   После этой катастрофы он долго лечился, молодой организм победил, но с лётной работой пришлось расстаться. К этому времени их полк перебазировался в ГДР, а Михаилу Дмитриевичу предложили должность инженера эскадрильи в другом полку, так он и оказался в Шперенберге, в 40 километрах от Берлина и в 10 километрах от штаба Группы советских войск в Германии (ГСВГ).

   
   Глава 205. Третья судьба. Борт № 32.

   Я уже привык, что переходя от вертолёта к вертолёту вдоль стоянки нашей, третьей, эскадрильи, думаю одновременно и о машине с каким-то бортовым номером, и о её "хозяине", бортовом технике. Это происходит потому, что и каждый бортовой техник, и каждый вертолёт имеет свой "характер", свои особенности и свои "заморочки". И с этим надо считаться.

   Вот я подхожу к вертолёту с бортовым номером 32. Бортовой техник на этом вертолёте пока закреплён приказом старший лейтенант Виктор Горбунов. Витя Горбунов, как его называют большинство офицеров, у нас из "среднего круга" бортовых техников, так я их для себя разделил. Есть бортовые техники, которые служили в ВВС, призванные сразу после окончания Великой Отечественной войны. Они сначала служили механиками, около 7 лет, затем сдали экзамены за техническое училище экстерном им присвоили звания младших лейтенантов и они уже продолжали офицерскую службу. Они начинали свою службу, когда вертолётов на вооружении ещё не было и они служили механиками на разных типах самолётов. А вот на вертолёты их готовили позже, через сдачу экзаменов экстерном, тех, кто пожелал перейти с самолётов на вертолёты. Вторая часть борттехников, это были офицеры, которые окончили двухгодичные средние (технические) военные училища по специальности: "Вертолёты и двигатели к ним". Вот такое училище окончили Витя Горбунов и Гоша Плетёнкин, а также ещё несколько бортовых техников из нашей эскадрильи, в том числе и инженер эскадрильи Михаил Дмитриевич Митликин. Он сначала летал бортовым техником, а затем, после тяжёлой авиакатастрофы, был списан с лётной работы и, как опытный бортовой техник, назначен заместителем командира авиационной эскадрильи по ИАС или проще - инженером эскакдрильи. Вот Витя Горбунов и был из окончивших двухгодичное авиационно-техническое училище.

   Самыми молодыми из технического состава, это были мы, выпускники после трёхгодичного обучения в авиационно-техническом училище по специальности "Эксплуатация вертолётов и двигателей к ним".

   К нам все относились по разному, но в большинстве приняли, как своих коллег, даже меня, который якобы стал начальником этих, уже опытных бортовых техников, которые налётывали в год по 150-200 часов.

   Но теперь снова о бортовом технике вертолёта с бортовым номером 32. Сейчас Витя Горбунов в госпитале  и вертолёт пока ещё никто не принял. И неизвестно, примет ли его снова Витя Горбунов. А случилось вот что.

   Обычно в полку периодически объявляется запрет на выезд из гарнизона на личном автотранспорте (автомашинах, мотоциклах и мотороллерах). Так было и в тот раз. Это обычно бывает в праздничные и предпраздничные дни. Причём, как в наши праздники, так и в праздники, которые отмечаются в ГДР. Или, в какие-то специальные дни, когда в ГДР может возникать "напряжёнка". Но не все выполняют эти указания, обычно молодые офицеры, но иногда и "старики" не прочь иногда "смотаться" на мотоциклах в гасштет попить пивка.

   В один из таких запретов бортовые техники Гоша Плетёнкин и Витя Горбунов на своих "Явах" решили с жёнами отдохнуть, в гасштете соседней деревни, но и приняли немного "горячительного" с алкогольным вкусом. Возвращались в гарнизон уже затемно и поехали по старой заброшенной дороге, которую не очень-то хорошо знали. Сначала ехали осторожно, Гоша впереди, а Витя Горбунов ехал за ним и чуть отстал. Но на одном из поворотов Гоша нажал на газ, поехал быстрее и исчез из виду. Витя, чтобы не отставать, тоже крутонул газ, но это было как раз на повороте. Справиться с двухколёсным "зверем" Витя не смог и врезался в придорожное дерево, которое, как назло, оказалось огромным, что не только мотоцикл в него врезался, но и Витя вылетел из седла и врезался головой прямо в огромный ствол и получил трещину основания черепа.

   Его сразу отвезли в госпиталь Группы войск, но при первом обследовании сказали, что какой-то результат можно ожидать через несколько дней. Всё, конечно, обошлось, но с лётной работы Витю списали и одно время, после госпиталя, он работал в ТЭЧ ап, а вскоре заменился в вертолётный полк, в Александрию.

   Из этой системы градаций сильно выделялся инженер эскадрильи капитан Митликин. Во первых он побывал в крупной аварии и один из двух экипажей выжил в крупной катастрофе, при столкновении двух вертолётов Ми-4. Бывший тогда полковой врач, значительно позже служил в нашем Рижском училище начальником медслужбы (полковник Хохряков) и, когда я ему напомнил об этой катастрофе, то он сказал откровенно, что был уверен, что бортовой техник, оставшийся в живых, не выживет. Но случилось чудо, Михаил Митликин не только выжил, но ещё и остался служить в рядах Вооружённых Сил СССР.

   И, когда я прибыл в полк и меня назначили на должность старшего техника группы обслуживания, то инженер эскадрильи капитан Митликин сразу понял моё уязвимое место среди этих умудрёных опытом и значительно старше меня возрастом. Это- небольшой опыт не только работы, но и офицерской службы в реальных условиях строевой части. Капитан Митликин сразу поступил, как опытный педагог, с большим стажем. Он первые недели и месяцы не отпускал меня ни на шаг. Всё, что делал он, должен был на другом вертолёте повторять я. Этим он показывал всем подчинённым, что я, его помощник и заместитель и, что я, это - он. Особенно это он старался делать для старшего и среднего возрастного состава бортовых техников, которые никогда не пытались сами выполнять сложные регулировочные работы, надеясь на начальника группы или инженера эскадрильи. До меня регулировочные работы капитан Митликин не доверял даже старшему технику, должность которого исполнял старший лейтенант Анистрат. Хотя, Николай Анистрат, как я понял, сам не очень рвался выполнять эти регулировочные работы. И это было не из-за нежелания выполнять эти работы, а из-за недостаточного знания по вертолётной технике. Вертолёты (а Ми-4 был первым широко используемым в ВВС транспортным вертолётом) тогда, в конце 50-х и начале 60-х годов были ещё экзотическим вооружением в Вооружённых Силах ССР.

   Вот так, постепенно, я знакомился с людьми, скоторыми я работал и с людьми, с которыми мне приходилось руководить, хотя назвать это руководством будет очень громко, просто согласно Наставлению по инженерно-авиационной службе (НИАС) у меня такие были обязанности и я их добросовестно выполнял, контролируя работу, в том числе и моих однокашников. Я должен был больше, чем они, знать и больше, чем они, уметь. И я старался это делать, как бы мне трудно не было. А под руководством таких опытных наставников, как начальник группы обслуживания старший лейтенант Коваленко  и инженер эскадрильи капитан Митликин, я становился "матёрым" специалистом по обслуживанию целой эскадрильи вертолётов. И, когда Константин Филипыч уволился, а капитан Митликин попал с инфарктом в госпиталь, то несколько месяцев я вполне справлялся с работой и начальника группы и инженера эскадрильи. Этот опыт мне очень пригодился в дальнейшей моей службе. 


   Глава 206. Сапоги "всмятку".
   
   Постепенно я знакомился с новой для меня обстановкой, впитывал совершенно новые ощущения, знакомился с новыми людьми, с которыми мне надо будет работать, как минимум, пять лет.

   С одной стороны меня, в первом приближении, научили всему, что я должен выполнять и по отношению к службе и по отношению к службе и по отношению к работе, а с другой - всему меня обучили, как бы "в общих чертах". Что касается конкретных случаев, то здесь я должен был выходить из положения сам или что-то импровизировать. До этого времени, все дела, что я делал, носили, в большей степени, обучаемый характер, которые всегда могли исправить мои командиры или подсказать, как мне выходить с той или иной ситуации.

   Здесь же я был командиром или начальником и должен был сам решать все вопросы и ещё подсказывать своим подчинённым, те или иные варианты решений. А это не такая уже и маленькая ответственность. В первое время я даже немного побаивался самостоятельно принимать какие-то ответственные решения.

   Но здесь мне, в какой-то мере, повезло. Мой непосредственный начальник, начальник группы обслуживания по вертолёту и двигателю Коваленко Константин Филиппович, прослужил 23 календарных года и был участником Великой Отечественной войны. Заместитель командира эскадрильи по ИАС, капитан Митликин Михаил Дмитриевич из Баку, был опытным вертолётчиком и даже побывал в одной крупной аварии во время авиационного парада в Тушино и выжил один из двух экипажей в авиационной катастрофе при столкновении двух вертолётов в сложных метеоусловиях. Он долго лечился после катастрофы, после чего он остался служить, хотя ему пришлось оставить должность бортового техника и перейти начальником группы обслуживания, а затем и на должность инженера эскадрильи (заместителя командира эскадрильи по ИАС).

   Вот в таком ближайшем окружении мне пришлось начинать свою офицерскую службу в полку. И капитан Митликин, и старший лейтенант Коваленко имели богатый опыт работы на авиационной технике с поршневыми двигателями, а мне только надо было их внимательно слушать и набираться их богатого опыта. Тем более, что в военном училище у нас были прекрасные преподаватели, которые многому нас научили. Да и на войсковой стажировке, в полку, в городе Телави, мой наставник, бортовой техник старший лейтенант Потапов, у которого я стажировался в Телавском вертолётном полку, был прекрасным методистом и ия многому у него научился по вопросам эксплуатации вертолёта в полёте и на земле.

   Поскольку в Шперенберг, в полк, я приехал один, без Нели, то первые два месяца всё время отдавал службе, даже из гарнизона в "деревню" Шперенберг выходил редко.

   Вот тут меня и подстерегла коварная бытовая неожиданность, которую не только я, но и мои прекрасные командиры и педагоги в училище не могли предусмотреть и не дали мне никаких рекомендаций по этому вопросу.

   Обычно вертолётные эскадрильи базируются на грунтовых аэродромах с густой травой и ходить по аэродрому в хромовых сапогах или в полуботинках можно довольно долго без ремонта. А в Шперенберге оказалось, что на аэродроме все рабочие поверхности (ВПП, РД и места стоянок вертолётов) имеют бетонное покрытие и кожаные подошвы обуви, просто "горят" на этом бетоне. Поэтому, уже через две недели я через кожаную подошву своей обуви стал чувствовать бетон, а в дождливую погоду, которая в октябре-ноябре частенько бывает в тех краях, я уже чувствовал всю прелесть германской осени, даже на бетоне, чуть прокапанным дождём. Мои ноги не просыхали.

   В то же время я не знал, как с этим бороться и где можно отремонтировать сапоги или полуботинки. А пожаловаться на эти "тяготы и лишения" и расспросить уже служивших в этом гарнизоне, где они ремонтируют обувь как-то не решался, точнее, не догадался. Вот и доходился до того, что мои пальцы чуть ли не доставали бетон. Во всяком случае, ноги во время дождливой погоды промокали.

   Тогда я набрался храбрости и спросил у капитана Митликина, надолго ли им хватает обуви на этой "бетонке". Он мне ответил, что намного дольше, чем сро службы сапог. Вот тогда я и рассказал, что у меня с этим возникла проблема и показал свою совсем счёсанную обувь. Михаил Дмитриевич рассмеялся и сказал:

   - Бери свои сапоги и мы после обеда пойдём в Шперенберг, я как раз туда собираюсь, и покажу тебе там все наши места, куда мы в первую очередь обращаемся. Приедет жена и ты всё ей это покажешь.

   После обеда, мы с Михаилом Дмитриевичем, его женой Эммой и сыном Юрой пошли в деревню, похожую на наш маленький городок и мне показали многие места, куда обычно заходили наши офицеры и члены их семей. Я сдал в ремонт сапоги и был доволен службой в этом далёком от моего дома гарнизоне. Ещё одна проблема службы была решена. После этого все пять лет пребывания в Шперенберге, я ремонтировал там обувь, через каждые 2-3 месяца и подошва моей обуви выглядела, как новая. Немцы всё делали добротно и стоило это не так дорого. Вот так я научился постепенно решать проблемы, которые возникали.


   Глава 207. Службы и экипажи эскадрильи

   Мы прибыли на замену офицеров, которые уже выслужили все положенные сроки и в армии и конкретно в Группе войск. Например, начальник группы  обслуживания по ВД, с которым я работал в паре, старший лейтенант Коваленко, служил в армии 23 календарных года и в группе войск он служил со времени, как только она была образована. Во время Великой Отечественной войны он служил в смешанном бомбардировочном полку, где одна из эскадрилий на Пе-2 была — женской. Он в этой эскадрилье тоже был начальником группы обслуживания. Да и мы, офицеры, все к нему обращались по имени и отчеству, Константин Филиппович или просто Филиппыч.

   Начальники других групп были помоложе, но тоже старше меня на 10-15 лет. Например, начальник группы обслуживания по АО старший лейтенант Захаров Александр или как лётчики его называли, просто Саня, служил в армии более 15 лет. В шутку он называл себя «сталинским соколом», а также не расставался с форменной фуражкой покроя 50-х годов, сшитую по специальному заказу в Москве, за которую получал от командиров неоднократные нарекания. Примерно такого же возраста был и начальник группы обслуживания по РЭО и РТО Виктор Ерёмин, прекрасный специалист, в совершенстве владеющий знаниями и навыками в обслуживании вертолётного оборудования. А ещё он всем в гарнизоне ремонтировал телевизоры и радиоприёмники любых типов и даже заграничные.

   С бортовыми техниками я общался довольно плотно, так как в период подготовки машин к полёту я являлся их начальником и контролировал их действия. В основном контролировал полноту объёма подготовки. В первое время всё время рядом находился инженер эскадрильи и мои указания не игнорировались, так как тут же появлялся капитан Митликин, а с ним уже было не поспоришь. Так Михаил Дмитриевич приучил всех бортовых техников, что я на подготовке полностью заменяю его со всеми вытекающими последствиями. Да и я особенно не противопоставлял себя бортовым техникам, учитывая, что одни были значительно старше меня, а другие — были моими однокашниками по училищу, что накладывало некоторые особенности, но сильно не осложняло наши взаимоотношения с точки зрения субординации. С несколькими бортовыми техниками у меня сложились даже прекрасные взаимоотношения. Когда я контролировал их подготовку или проводил регулировочные работы, то мы обменивались мнениями и принимали вариант, чей был лучше, это как-то сразу значительно упрощало мои взаимоотношения с такими сложными подчинёнными.
 
   С лётным составом мне тоже надо было взаимодействовать, но у них были свои начальники и от них я принимал только замечания о работе техники или пожелания что-то улучшить. Например, кто-то жаловался, что плохая связь, тогда это замечание я переадресовывал Ерёмину. А если была жалоба, что медленно растут обороты, плохая приёмистость двигателя или выходит одна лопасть из конуса, то этими вопросами я уже занимался сам или вместе с Константин Филипповичем или с капитаном Митликиным. Даже если я сам занимался регулировками, то всё равно об этом докладывал инженеру и записывал в формуляр вертолёта или двигателя, так было положено по наставлению.

   Постепенно я познакомился со всем лётным составом, знал их особенности и привычки и много в этом мне помог Михаил Дмитриевич, подсказывая не только привычки лётчиков, но и особенности их техники пилотирования, что было очень важно, когда лётчики жаловались на центровку или на нейтральное положение, например, педалей управления. Это могло быть и их особенностью пилотирования. Тогда приходилось лететь вместе с ними и в воздухе убеждать их, что система управления отрегулирована правильно. Это стало моим «коронным номером» и лётчики стали относиться ко мне даже с уважением, а капитан Митликин это ещё больше поощрял, доверяя мне все регулировки в системе управления.

   Мне особенно интересно было, когда на ночных полётах капитан Митликин подзывал меня и говорил:

Лёня, надо будет посмотреть свечи и форсунки на цилиндрах правого коллектора у Захарченко на 34-й, смотри, как факелит.

   Это означало, что на вертолёте с бортовым номером 34, где бортовым техником старший лейтенант Николай Захарченко, что-то с цилиндрами, выхлоп из которых выходит на правый выхлопной коллектор. А я даже не замечал, так как вертолёт не ниже 300 метров и на удалении не менее 3-х километров. Присмотревшись повнимательней, я тоже замечал, что выхлоп из этого коллектора значительно длиннее, чем на других вертолётах. А на следующий день, проверив форсунки, я действительно убеждался, что они чрезмерно закоксованы. На следующих ночных полётах я тоже начинал всматриваться более внимательно, как работают двигатели на других вертолётах. Так, постепенно, я перенимал опыт и стиль работы инженера эскадрильи. И чем богаче этот опыт был у меня, тем свободнее я чувствовал себя в эскадрилье и тем меньше чувствовал дискомфорт, когда появлялась какая-то нештатная ситуация.


   Глава 208. Кругозор шире, чем у бортового техника.

   Когда инженер эскадрильи, капитан Митликин, предложил мне первую должность в эскадрилье, старшего техника группы обслуживания, то он произнёс такую фразу:

   - Лёня, у тебя кругозор будет значительно шире, чем у бортового техника одного вертолёта. И, если ты хочешь двигаться дальше по служебной лестнице в авиации, то для тебя это очень важно. А налетался ты уже, в своё удовольствие, как я вижу изличного дела, достаточно. Так, что ты не пожалеешь.

   Я тогда не только запомнил эту мысль, но и записал её себе в блокнот. Более того, я эту запись очень долго хранил, пока она у меня не отложилась в памяти и мне эта запись больше была не нужна, я уже жил этой мыслью.

   А дальше, эту идею о моём "кругозоре" я начал воплощать в жизнь, уже будучи старшим техником группы обслуживания по вертолёту и двигателям. Хотя формально у меня был ещё один начальник, начальник группы обслуживания, старшийлейтенант Коваленко Константин Филиппович, но он старался меня "перепоручить" инженеру эскадрильи, чтобы не нести за меня никакой ответственности.

   Так оно и получилось. Я выполнял указания инженера эскадрильи (заместителя командира эскадрильи по ИАС), а Константин Филиппович занимался рядовым и сержантским составом эскадрильи, которые входили в экипажи вертолётов.

   Контролировали работу технического состава и проводили регулировочные работы и вели техническую документацию мы втроём: капитан Митликин, старший лейтенант Коваленко и я, лейтенант Хандурин.

   Под таким руководством я быстро всему научился практически, тому, что в училище мы проходили теоретически и выполняли практически, чисто формально, чтобы за это получить оценку преподавателя и тут же забыть об этом. Но этого было совсем не достаточно, чтобы эксплуатировать по настоящему авиационную технику.

   Например, регулировочные работы на двигателе, "отбивка" (проверка) соконусности лопастей несущего винта или баллансировка лопастей рулевого (хвостового) винта требовали хороших практических навыков, которых у выпускников технического авиационного училища было маловато. Вот, меня капитан Митликин буквально "натаскивал" на этих работах. Теперь уже не он "отбивал соконусность", а это делал я, под неусыпным его руководством и скурпулёзным разбором всего процесса по теоретической части и разбором всех ошибок, которые я допускал в период регулировок. А поскольку вертолёты налётывали очень много часов, то и всех регулировочных и монтажных работ было много и для меня это было, как "подарок судьбы", чтобы я быстро учился и "входил в строй", согласно своей военно-учётной специальности (ВУС).

   А поскольку в обязанности бортового техника эскадрильи в ходит перечень демонтажных и монтажных работ, а в обязанности старшего техника группы обслуживания, начальника группы обслуживания и заместителя командира эскадрильи по ИАС (инженера эскадрильи) входит весь перечень регулировочных работ на агрегатах и в системах, то работы между нами перераспределили. Теперь все регулировочные работы начальники "сплавили" мне, так как им некогда было возиться с регулировками, а мне нужны были практические навыки в этих работах и я часто сам выпрашивал эти регулировочные работы, чтобы потренироваться. А если учитывать, что именно эти работы делают техника "мастером своего дела", то я и старался не пропустить ни одной серии регулировочных работ.

   Я, как чувствовал, что вот-вот наступит такое время, когда меня некому будет "опекать" и мне придёться "крутиться, как белка в колесе", с этими работами. И я, как мог, старался всё усвоить и "схватить" не только букву инструкции по регулировкам, но и особенности этих работ, которые не прописаны в инструкциях по регулировкам, но которые являются очень важными.

   И такое время наступило. Начали поступать металлические лопасти вместо лопастей смешанной конструкции, которые имели множество отличий, как в конструкции (совершенно другой принцип конструирования) так и в особенностях их эксплуатации. Были и особенности регулировочных работ, тем более, что совсем другие принципы мелкого ремонта обшивки.

   Всё это мне пришлось быстро изучать и и уже самому во всём разбираться, так как к этому времени Константин Филиппович уволился, а капитан Митликин был занят другими делами и все регулировочные работы были возложены на меня.

   С одной стороны я был горд, что теперь все регулировочные работы выполняю я , а с другой стороны, мне нельзя было совершать ни единой ошибки, ни одного отступления от инструкции по эксплуатации, так как одна оплошность тянула за собой другие неувязки и всё это сплеталось в один клубок проблем, которые тогда приходилось разматывать не один день и уже с консультацией со многими специалистами. Хорошо, что мне помогали начальники групп по другим специальностям, такие как, Саша Захаров (начальник группы по АО) и Виктор Ерёмин (начальник группы по РЭО и РТО). Мы прекрасно сработались и помогали друг другу.

   Вот все эти работы позволяли иметь кругозор шире, чем был у одного бортового техника. Каждый день несколько вертолётов привозили неисправности, которые я должен был анализировать и составлять на каждую из них "карточку отказа", на специальном бланке и отправлять её в инженерный отдел, где инженеры полка вели учёт, анализировали суть отказов и затем отправляли в НИИ ЭРАТ (Научно-исследовательский институт эксплуатации и ремонта авиационной техники), который находился в Люберцах, под Москвой.

   Вот эта часть моей деятельности была мало знакома большинству бортовых техников. Да, будучи в училище, мы учились заполнять "карточки учёта неисправностей", по чисто формальным отказам. Но в воинской части это оказалось совсем по другому. Надо было самому не только сделать описание сути возникновения неисправности, но и сделать экспресс-анализ возможного развития этой неисправности и даже дать предположение причины возникновения этой неисправности.

   Бортовые техники этих работ не выполняли и это был самый большой недостаток в повышении их квалификации. Даже, если рядом, на другом вертолёте возникал подобный отказ, бортовые техники редко сами делились тем, как они его устраняли и не интересовались работой данной системы в других условиях и на других вертолётах.

   Далее, я, как специалист по вертолёту и двигателю обычно интересовался в конце каждого месяца, какие неисправности по их специальности и анализировал, были ли подобные неисправности раньше на наших вертолётах по ВД (вертолёту и двигателю), по АО (авиационному оборудованию), по РЭО и РТО (радио-электронному и радиотехническому оборудованию).

   Этот кругозор значительно расширял мои общие познания и конкретное отношение к своей специальности.

   
   Глава 209. Мой наставник Константин Филиппович.

   После прибытия в авиационный полк мои однокурсники, выпускники Харьковского ВАТУ сразу ринулись в бортовые техники. Это мой друг Валентин Томашенко, коллега по классному отделению Вадик Андрусенко, наш дамский угодник, из нашей роты, но из первого взвода Толик Гончарук и Юра Лапшин, с которым в училище мы занимались изготовлением наглядной агитации. Точнее - Юра с ребятами изготавливал стенды из дерева, а я наполнял всё это тематическим материалом: тексты, рисунки, фотографии и другой печатной информацией. Ленинская комната нашей 3-й роты всегда в училище занимала первое место, а за наглядную агитацию, я даже был участником комсомольской конференции Киевского военного округа в 1961 году.

   Инженер эскадрильи капитан Митликин, просмотрев наши личные дела и служебные характеристики, сразу же предложил мне должность старшего техника авиационной эскадрильи. Это произошло то ли потому, что я был единственным женатым человеком из наших прибывших молодых лейтенантов, то ли потому, что у меня в личном деле было отмечено, что я успешно занимаюсь рационализаторской и изобретательской работой, то ли инженер эскадрильи принял такое решение по каким-то своим соображениям.

   Опытные бортовые техники начали агитировать меня не соглашаться на должность старшего техника авиационной эскадрильи, так как это не лётная должность, в отличие от должности бортового техника. Они также убеждали меня, что бортовой техник питается в столовой по "лётной" норме, а наземный техник  - по технической норме, хотя, как я позже понял, столовая у нас была лётно-техническая и заведующая была одна, а всё зависело от поваров, которые старались готовить по принципу: "у кого лучше получиться". А получалось лучше у поваров готовивших по технической норме. Это сделали заключение многие ребята из лётного состава, которые иногда по семейным обстоятельствам питались с детьми по технической норме, так как в лётной столовой детям не разрешалось питаться и отцам приходилось просто меняться с местами с техническим составом. Просто детей не положено было ставить на "лётную норму".

   Не знаю, что меня подвигнуло, что я как-то почувствовал, а может это мне показалось, что работа старшим техником будет интереснее, так как я буду заниматься не одним вертолётом, как извозчик своей телегой, а вертолётами всей эскадрильей. К тому же на войсковой стажировке в Телавском авиационном полку я налетался вдоволь, во всяком случае, ещё было чувство полёта и поэтому я себя решил попробовать на следующей ступени технической "касты", старшего техника группы обслуживания по вертолёту и двигателю.

   На тэтом и решили с инженером эскадрильи, хотя большинство бортовых техников не приняли мою сторону такого решения, решили, что я "просчитался", а некоторые выразились даже более грубо, что я "продешевил", как будто мы были не в армии, а торговались на рынке. А я уже тогда принял решение, что буду пытаться учиться дальше и куда-то буду поступать, как и инженер эскадрильи капитан Митликин. Как-то к этому человеку у меня появилось доверие, так как он сегодня уже планировал моё будущее, которого я ещё не знал, а точнее не понимал.

   Теперь я подчинялся не непосредственно инженеру эскадрильи, а начальнику группы по эксплуатации и регламентным работам по вертолёту и двигателю авиационной эскадрильи.

   Но в эскадрилье был давно установлен порядок, что на вылеты отдельных машин по специальным заданиям, контролировать подготовку вертолётов эскадрильи все три руководителя ответственных за механические системы вертолётов (инженер эскадрильи, начальник группы и старший техник) выходили на вылеты по одному, если вертолёты уходят на задания по одному. И только в период плановых полётов всей эскадрильи (днём или ночью) два-три раза в неделю, выходили по-парно: инжене со старшим техником, начальник группы со старшим техником или инженер с начальником группы. А тот, кто не участвовал в полётах, то шёл на следующее утро готовить и выпускать вертолёты на специальные задания. И так получалось, что я, как старший техник почти всегда участвовал в обслуживании плановых полётов.Это было хотя и труднее, но и интереснее. Но сюда вплетался ещё один фактор. Поскольку капитан Митликин учился заочно в Киевском институте гражданской авиации, то на полёты чаще всего выходили мы с Константином Филиппычем.

   С субординацией, что я стал начальником у своих коллег-выпускников всё утряслось очень быстро. Чаще мвсего я не нарывался на какие-то "стычки", а если были какие-то шероховатости со "старыми" или молодыми бортовыми техниками, то инженер эскадрильи такие вопросы быстро "нивилировал" и всё постепенно становилось на место.

   Да и опыт, которого я быстро набирался у таких специалистов, какими были мои начальники, давал знать, как надо работать с такими сложными подчинёнными, чтобы избегать конфликтов.

   Что касается технической части вопросов, то инженер эскадрильи меня просто "натаскивал" на разных вводных и рассказывал о разных ситуациях, с которыми он сталкивался за более, чем десятилетнюю работу с вертолётной техникой, которая в те времена казалась ещё "молодой" и многие её побаивались.

   Постепенно начальник моей группы старший лейтенант Коваленко Константин Филиппович стал моим первым ближайшем наставником, а капитан Митликин внимательно за этим наблюдал и где была необходимость, грамотно подправлял.

   Константин Филиппович был участником Великой отечественной войны и был на фронте с первых её дней и до окончания. Поэтому и оказался в Группе советских войск в Германии (ГСВГ). Ещё в период Великой отечественной войны он был начальником группы эксплуатации и ремонтных работ эскадрильи самолётов По-2 ("ночных бомбардировщиков") в женском авиационном полку, вот так и остался в ГСВГ. А когда командиром полка был назначен полковник Медведев Михаил Григорьевич, то Константин Филиппыч как бы "укоренился" в полку, так как жёны полковника Медведева и старшего лейтенанта Коваленко были из одного села, да ещё и подругами.

   К этому времени, когда я приехал в полк, у Константина Филипповича, у единственного в полку был автомобиль ГАЗ-21 "Волга". Вот та этом автомобиле мы с ним встречали мою молодую жену Нелю и он меня поучал разным семейным премудростям, по которым у него была целая теория.

   Константин Филиппович говорил мне:
   - Лёня, жене, которая хорошо и вкусно готовит, не изменяют и от жены, которая о тебе заботится, не уходят даже к красивым женщинам. Хорошую кухню дома не ценят только дураки.

   - Симпатичная или красивая жена, которая хорошо готовит, что ещё мужику надо? Если это мужик не ценит, то он полнейший идиот.

   Такие "тематические вечера" Константин Филиппович мне часто устраивал в беседа на ночных полётах, когда мы отправляли все вертолёты на маршруты или в зоны и у нас было час-полтора, пока надо будетвыполнять межполётные осмотры, заправки, зарядки и так далее.


   Глава 210. Большая замена и новый командир эскадрильи   

   В таких условиях я быстро вошёл в строй и уже без подсказок и поддержки выполнял свои обязанности в полном объёме и даже оставался исполняющим обязанности инженера эскадрильи и в это время ко мне особых претензий не было.

   С командиром эскадрильи майором Калёновым я особенно не общался, так как не было острой необходимости. Нет, на построении всегда виделись, иногда он спрашивал:

   - Как дела, лейтенант?

   - Нормально, товарищ майор!

       На этом наше общение заканчивалось. Он обычно спешил или шёл с кем-то из других эскадрилий, так что мы друг друга общением не утомляли.

   Но тут случился небольшой казус. Мне как бы и выделили комнату и в то же время я не мог в неё переехать так как её предыдущий владелец почему-то не освобождал. Я об этом сказал Михаилу Дмитриевичу, а тот передал об этом майору Калёнову, чтобы тот ускорил этот процесс.

   Прихожу я, как всегда,  в 17.00 в штаб и на входе сталкиваюсь с командиром эскадрильи. Он мне с ходу:

   - Ты где живёшь?

Я отвечаю:

 - В гостинице, товарищ майор!

   Он хватает меня за руку, как мальчишку, и тянет в штаб, на второй этаж, как я понял, к командиру полка, полковнику Медведеву Михаил Григорьевичу. Без стука врываемся в кабинет командира полка, майор всё также тащит меня за руку. Он меня бросает у двери, а сам подходит к столу командира и сходу гвоздит вопросом на повышенном тоне:

 - Почему мои люди не могут заселиться в квартиру?

   Комполка понимает, что разговор будет крутой, сразу мне:

 - Подождите за дверью!

   И не успел я закрыть дверь, как в кабинете начался разговор на повышенных тонах, как я понял, касался он меня. И всё это продолжалось минуты три. Затем майор Калёнов выскочил из кабинета, продолжая разговаривать ещё с командиром, а мне на ходу бросил:

 - Чтоб завтра же заселился!

   И побежал по своим делам. А я медленно поплёлся в эскадрильский класс заполнять техническую документацию.

   Вот так я единственный раз близко пообщался с майором Калёновым и это общение запомнилось мне до конца моей службы и даже на всю жизнь. Так заботились командиры-фронтовики о своих подчинённых. Никаких обещаний, только дела.

   Через пару недель приехал заменщик майору Калёнову, новый командир эскадрильи майор Чекалин Александр Васильевич и майора Калёнова я встречал всё реже, а затем он уехал совсем.

   Сразу после приезда по замене нового командира эскадрильи, майора Чекалина, в эскадрилью стали приезжать по замене командиры звеньев, командиры экипажей и несколько лётчиков-штурманов (правых лётчиков). Приехал капитан Нефедьев, капитан Василий Сналин, капитан Зиновьев, с Кубы прибыли капитаны Юра Бражный и Володя Баранов. Из Краснодара прибыли капитан Сидорчук и майор Королёв. Прибыли по замене и несколько бортовых техников.

   Большая замена наложила свой отпечаток на формирование коллектива. Пришлось снова формировать экипажи, люди притирались характерами, некоторых офицеров новый командир эскадрильи начал продвигать по службе, других пытался как-то затирать. Не сложились отношения сначала у майора Чекалина и с инженером эскадрильи капитаном Митликиным. Майор требовал для заданий больше машин, чем было в эскадрилье, даже за счёт того, что на некоторых машинах не успевали проводить регламентные работы, эскадрилья начала работать на так называемых «плюсах», то есть, когда допускаемый ресурс, например, 100 часов плюс 10 часов (допустимых). Да, это разрешается, но не как система, а в исключительных случаях.

   Капитан Митликин резко высказался против этого, чтобы не вырабатывать плюсовые допуски, это небезопасно для эксплуатации. Ситуация во взаимоотношениях стала накаляться. Но тут вмешался господин случай и всё утряслось.

   В воздушной армии был инспектор по лётной подготовке, подполковник Сухих, который очень редко, но летал в командировки по ГСВГ инспектировать вертолётчиков в отдельных эскадрильях и в отдельных звеньях. Как-то улетал он от нас в Брандис и спросил у майора Чекалина, как дела и в разговоре сказал, как бы между прочим, что Чекалину достался инженер эскадрильи из «золотого фонда» инженерной службы, имея в виду капитана Митликина, так как Михаил Дмитриевич в каунасском полку летал бортовым техником у бывшего тогда командиром звена капитана Сухих. После этого командир эскадрильи стал относиться к инженеру, совсем по другому. А знали об этом разговоре из наших только комэск, Саня Захаров и я. Мы готовили вертолёт и слышали этот разговор. Но об этом разговоре я почему-то не стал говорить капитану Митликину, а Саня Захаров, думаю, не придал этому большого значения, так как он был не очень в курсе этих трений между инженером и командиром эскадрильи.

   А в общем у инженерной службы с лётчиками были прекрасные отношения, во всяком случае у меня не было претензий к лётчикам и лётчики кроме типовых записей в журналах подготовки претензий не высказывал.


   Глава 211. Чувство семьи.

   Жить в военном гарнизоне без семьи довольно просто, живёшь себе и ни о чём не задумываешься. Что же касается воинских обязанностей, то здесь у тебя вокруг столько инструкций и контролирующих лиц, что забыть или не выполнить что-нибудь невозможно.

   Тут тебе и графики нарядов , расписанные на каждый месяц, и графики разных проверок и отпусков, и ещё многие документы. Ничего нельзя сделать, не руководствуясь документами. Но этого мало. Рядом список лиц, которые контролируют тебя, чтобы ты не забыл о каком-нибудь поручении или указании.

   Но если ты человек семейный, то за делами семейными ты должен следить сам. И не факт, что семейные дела не совпадут со служебными делами. Тогда надо будет или откладывать семейные дела, если это возможно или меняться с кем-нибудь своими обязанностями на это время (нарядами, командировками и т.д.), что не так просто. Особенно трудно в этом деле молодым офицерам, которые не учитывают многие аспекты воинской службы. А их столько, что не успеваешь уклоняться от "ударов судьбы" разными параграфами воинских уставов и других текущих документов.

   Всё это я сразу почувствовал, как только женился сразу после окончания военного училища. Не то, чтобы стала труднее воинская служба, но на каждый параграф каждого воинского устава, "повисли" по три-четыре вопроса, касающиеся воинской службы в условиях обременением семейными обязанностями. Теперь надо распределять внимание между воинскими обязанностями и семейными обязанностями, тем более, если нет родственников, кто мог бы взять часть обязанностей на себя.

   Вот в таком положении мы с Нелей, теперь уже моей женой, оказались, когда она прибыла в один из гарнизонов Группы советских войск в Германии (ГСВГ). Единственным преимуществом здесь было то, что в ГСВГ офицеров обеспечивали жильём. Разумеется, в разных гарнизонах были разные возможности, но у нас, в Шперенберге особенного "напряга" с жильём не было. Более того, большинство построек было новыми и условия жизни офицеров, солдат и сверхсрочно служащих были от "вполне удовлетворительных" до "хороших".

   Учитывая, что до этого Неля жила в Харькове на частных квартирах, то условия в гарнизоне, где были большинство квартир на две семьи, вполне её устраивало.

   Главным условием было "вписаться" в гарнизонную жизнь, которая по особому трактует жизнь членов семей военнослужащих: магазин, медицинское обслуживание, питание, воспитание детей и целый ряд других особенностей, которые при гражданской жизни вне гарнизонов не имеют большого значения и могут решаться разными способами. В военном гарнизоне, тем более за границей, ложится отпечаток особенностей по разным направлениям.

   
   С самого начала Неле надо было привыкать к тому, что я в любое время суток могу уйти на службу и она остаётся одна, учитывая, что соседи попадаются разные и не всегда могут оказать какую-то помощь. Благо, что за всё время службы у нас были соседи, на которых можно "опереться". Но не у всех так бывает.

   Далее, Неле самой надо было ориентироваться с домашним хозяйством. Поскольку я питался в офицерской столовой, то с этой стороны у Нели было облегчение, не надо было готовить для меня основные блюда на завтрак, обед и ужин. Хотя у Нели была привитая родителями потребность хорошо готовить, то мне тоже что-то перепадало вкусное и дома. Но для себя она готовила то, что ей нравилось.

   Что касается продуктов, то здесь было несколько мест, где Неля их доставала. Первое, это - в немецкой деревне, в магазинах, куда мы обычно ходили вместе за покупками. Второе место закупок, это - гарнизонный продовольственный магазин, где были, в основном, те же продукты,что и в деревне. И третье место, это гарнизонный продовольственный склад, где наши жёны тоже могли отовариться такими продуктами, как солениями и другими, которые в армии заготавливались централизованно. А поскольку я питался в столовой, то Неле хватало всего того, что было в магазинах и на складах, которые мы посещали.

   Что касается, просто прогулки в немецкую деревню в выходной или в свободный от службы день, то мы заходили и там в гасштет и там могли перекусить и выпить кружку пива. А поскольку до деревни было такое расстояние как треть или четверть моего пути до нашей эскадрильи на аэродроме, то мне было проще сходить в деревню с Нелей, чем ехать на дежурной машине на стоянку. Если на аэродром из гарнизона я за день мог съездить 2-3 раза, а в деревню с Нелей, в магазины, мы ходили 1-2 раза в неделю, то бытовые вопросы у меня решались просто и быстро. А если учитывать, что поход в деревню считался культурной прогулкой, а не рабочей нагрузкой, то такие прогулки мы совершали очень часто, как только удавалось выкроить время между служебными и рабочими делами.

   Вот так появлялось чувство семьи. Это, когда чувствуешь, что ты отдаёшь много времени службе и надо это как-то компенсировать, чтобы не очень обделять семью вниманием. Есть ещё один способ решить этот вопрос - чтобы неля ходила в деревню сама, но этого мы, как правило, не допускали, всё-таки бродить женщине из гарнизона по нгемецким магазинам, не очень тактично. Вот с тех времён и появилось у меня чувство, когда надо было включаться в семейную систему тжизни. На этом попорище иногда были сбои, но уже с тех времён я как-то привык, что надо как можно чаще сопровождать жену.   

 
   Глава 212. Квартира в "командирском доме".
 
   По предложению капитана Митликина, встретили мы Нелю с Константин Филипповичем по всем правилам гостеприимства, на его единственной в гарнизоне личной "Волге" ГАЗ-21. А если учесть, что квартиру мне выделили в "командирском" подъезде дома первой эскадрильи, где жил командир полка и все его заместители, то это вообще была для молодого лейтенанта экзотика. Это был ДОС (дом офицерского состава), где жил офицерский состав управления полка и первой эскадрильи, ближайший дом к Офицерскому озеру.

   В квартире, типа "распашёнка" жила ещё одна семья, капитана Фоменко с женой и пятилетней дочкой Маринкой. Капитан Фоменко числился пропагандистом полка и в его ведении находились специальные воздушные шары, наполняемые водородом или гелием, к которым прикреплялись пачки листовок, которые должны были сбрасываться над территорией условного "противника" во время учений.

   Но самое удивительное для Нели оказался тот факт, что женщины этого подъезда (как и во всех ДОСах) сами убирали и мыли поочерёдно лестницу и лестничные площадки. Вместе со всеми лестничные площадки мыла поочерёдно и жена командира полка, полковника Медведева Михаили Григорьевича.

   Более того, в гарнизоне был установлен порядок, что перед каждыми праздниками командование гарнизона (полка, батальона, дивизиона и ещё ряда частей) обходили все дома гарнизона и интересовались, в большей степени у жён военнослужащих, о разных нуждах и их пожеланиях. Был составлен график посещения командирами, все жёны его знали и старались быть в это время дома.

   Обычно эта группа командиров проходила по подъездам ДОСов, а к некоторым семьям, которые обращались с вопросами или к которым были вопросы, члены этой группы заходили в квартиры, чтобы побеседовать более основательно.

   В большинстве случаев женщины обращались с бытовыми просьбами, но были такие "храбрые", что задавали вопросы и по служебным делам своих мужей, особенно по "продвижению мужей по службе". Более того, иногда командиры даже принимали во внимание доводы женщин по вопросам служебной какрьеры их мужей. Во всяком случае, замполиты и командиры делали  "пометки" в своих записных книжках и в дальнейшем эти офицеры уходили на повышение у нас в полку или в другие гарнизоны.

   Более подробно беседовали с жёнами офицеров, которые были замечены в употреблении спиртных напитков или у которых были проблемы в семьях. Но больше всего было вопросов по работе магазинов военторга в гарнизоне, в отношении школьного автобуса или выделения автобусов для поездки в другие города ГДР на экскурсии.

   Что касается общения, то соседи сразу стали "опекать" Нелю, как "новенькую", давая ей советы и по бытовым вопросам, где и что можно купить для семьи и хозяйства. Женщины-соседки рассказывали, что можно купить у нас в гарнизоне, а за чем надо идти в "деревню", к немцам и за чем надо ехать в другие, ближайшие к гарнизону города.

   В отношении отдыха и проведения досуга, то в гарнизоне тоже было достаточно мест, где это можно было провести время в выходные дни.

   У нас в гарнизоне был прекрасный Дом офицеров, с уютным кинозалом, библиотекой и комнатами, где женщины занимались разным рукоделием. Кроме того, к нам часто приезжали разные коллективы из Союза или из других гарнизонов.

   Но чаще всего, в тёплое время, мы отдыхали на нашем озере, которое называлось "Офицерским", так как на противоположном конце гарнизона, ближе к штабам и казармам частей гарнизона, было ещё одно озеро, которое называли Солдатским озером. Иногда мы ходили и на Солдатское озеро, так как именно на нём гнездились одна-две пары лебедей и семья уток. Было всегда интересно смотреть на эти птичьи семьи в середине лета, когда они поднимали молодняк на крыло. Дело в том, что Офицерское озеро было как раз на посадочном курсе самолётов и там птицам не очень удобно было гнездитьсяиз-за взлетающих и садящихся самолётов. Вероятно, поэтому они облюбовали Солдатское озеро, более спокойное от гула авиационной техники.

   В выходные дни летом можно было сходить в ближайшие к гарнизону места за грибами, где их было очень много: подосиновики, подберёзовики, маслята и ближе к осени - опята.

   Поскольку я вырос в грибных местах в Сумской области (Кавёнский лес) и жил вблизи лесов в Харьковской области (лесополоса "Белгород - Дон"), то меня и в далёком от Родины гарнизоне (деревня Шперенберг) заинтересовали местные грибы. А поскольку любителей-грибников из всего гарнизона не оказалось, были более "лакомые" интересы, то пришлось мне начать заниматься "грибной охотой", в то время как более пожилой и умудрённый народ выезжал в другие города, вплоть до Дрездена и скупал в магазинах ьразную утварь, типа немецкого фарфора.

   Но в первое выремямення и Нелю это как-то не интересовало, да и денег у нас, с лейтенантского оклада, не было столько, чтобы что-то покупать даже в магазинах ближайших населённых пунктах. Вот я и занимался летом сбором грибов в свободное от службы время , хотя его и не было так много, так как старался готовиться к поступлению в ВУЗ.

   Уже в ближайшие праздники: 7 ноября и Новый 1964 год, мы угощали соседей маринованными подосиновиками и крохотными маслятами. Соседи восхищались этими закусками, но последователей этой моей затеи не нашлось, всё-таки поездки по магазинам были для большинства привлекательнее, чем отдых на природе за "тихой охотой".

   Со временем, когда у нас с Нелей появилось больше немецких марок, мы тоже начали отдавать предпочтение поездкам по ближайшим магазинам, а не за грибами. Так мы, как и большинство, постепенно переквалифицировались из "грибников" в типичных обывателей, которые интересуются больше не природой, а "вещизмом". И тут у меня подошло время готовиться к поступлению в высшее учебное заведение, а для этого надо было использовать всё свободное время. Поэтому, моя "эпопея" с грибами постепенно пошла на убыль.   


   Глава 213. Учебно-боевая работа

   Кроме заданий и спецзаданий экипажам необходимо было и повышать или подтверждать лётную квалификацию или классность. Для этого раз в неделю или два раза организовывались учебные полёты, в ходе которых выполнялись специальные упражнения для подтверждения классности лётного состава. Только после выполнения всего курса упражнений можно было получить или подтвердить 2-й или 1-й класс. Но выбрать необходимую погоду для дневных или ночных полётов было очень трудно. Поэтому, майор Чекалин добился, чтобы часть упражнений можно было засчитать в период выполнения спецзаданий. Например, посадки на ограниченные площадки, так как наши экипажи делали это часто, когда вылетали на задание.

   В период плановых полётов выполняли упражнения, которые раньше в полку никогда не выполняли, это полёт эскадрильи строем. Чтобы выполнить это упражнение, необходимо, чтобы все вертолёты эскадрильи были исправными, что очень трудно сделать, так как на разных вертолётах разный остаток ресурса и могут выполняться разные работы. Но усилиями всех служб полка, такие полёты всё-таки проводились. Это красивое зрелище, когда эскадрилья вертолётов летит строем, хотя для лётчиков это адская работа, особенно, первые разы. Ещё интереснее наблюдать за поведением строя, из замыкающей машины. Весь строй похож на живую колбасу, которая всё время меняет пространственное положение вокруг трёх осей.

   Ещё одно обязательное упражнение, которое начали выполнять впервые реально, а не условно, это — посадка в режиме авторотации, когда выключается двигатель и вертолёт осуществляет посадку за счёт самовращения несущего винта вертолёта. Упражнение довольно сложное для всех членов экипажа, но все посадки были выполнены на «отлично» и ни одну машину не повредили, это уже хорошо было для нас, так как ничего не пришлось восстанавливать.

   Это всё плановая работа. Но были и вводные упражнения. На юге ГДР как-то часто стал появляться лёгкий вертолёт, который то и дело нарушал государственную границу и создавал аварийную ситуацию для наших самолётов, которые участвовали в плановых полётах. Власти ГДР никак не могли этого воздушного хулигана перехватить. Вот в воздушной армии решили, смоделировать, как наши лётчики на истребителях МиГ-21 смогут перехватить малоскоростную цель. А за цель решили использовать наши вертолёты Ми-4. Обычно эти перехваты осуществляли на базе аэродрома Мерзебург, где базировались МиГ-21. Наши лётчики прилетали с этих заданий в лётной форме, которую хоть выжимай. При выполнении этих заданий в эфире было вообще столпотворение. Истребители кричат, что они цель не наблюдают, хотя проносятся рядом, каково это нашим лётчикам. И только через месяц эту эквилибристику прекратили, когда в Одесском военном округе столкнулся МиГ-19 с таким же вертолётом Ми-4 из александрийского вертолётного полка.

   Вот такая учебно-боевая работа в полку не прекращалась ни на день, ни на час. Задания, плановые полёты днём и ночью или дневные  переходом на ночь.

   Ещё одно упражнение было интересным и для лётных экипажей, и для солдат-механиков эскадрильи. Это упражнение по спасению членов экипажей с водной поверхности, с земли и доставка грузов на лёгкие плавсредства (спасательные плоты и резиновые лодки). Это упражнение выполняли на гарнизонном озере и все жители гарнизона прибегали посмотреть на этот цирк. С лодки на борт поднимали поочерёдно 2-х — 3-х солдат лебёдкой БЛ-48, а в лодку с вертолёта доставляли мешок весом до 50 кг. Такие тренировки тоже требовали филигранной работы экипажей, но все научились выполнять их на «отлично».

   Не прошло и полгода, как все экипажи были слётаны, все службы работали так, как будто эти люди были вместе в этом коллективе несколько лет. Технический состав готовил машины, лётный состав выполнял на них задания, бортовые техники участвовали в том и другом и всем этим руководили командир эскадрильи майор Чекалин и инженер эскадрильи капитан Митликин.


    Глава 214. Командование полка и стиль его работы

   Вертолётная эскадрилья стала для меня, как родной дом. Незадолго перед новым 1963 годом ко мне приехала жена Неля. К этому времени я уже переехал из гостиницы в нашу комнату, обставил её мебелью, которую взял на складе КЭЧ (коммунально-эксплуатационная часть). Мебель оказалась массивная, из дуба и вполне приличная.

   Встречать поехали с Константином Филипповичем Коваленко, моим напарником по группе обслуживания. У него единственного в полку был личный автомобиль «Волга» и вот на нём я и встречал жену. Дальше уже наше жильё я обустраивал под руководством жены. Она говорила, что надо делать, а я это делал. А поскольку я почти всё время находился на аэродроме, то всем домашним хозяйством занималась жена, но поскольку я питался в столовой, то часть домашних забот с неё снималось.

   В полку была такая традиция, что перед государственными праздниками всё командование гарнизона во главе с начальником гарнизона, он же командир нашего авиационного полка, полковником Медведевым М.Г., обходили весь гарнизон и беседовали с нашими жёнами. Обычно начальника гарнизона сопровождали начальник штаба, замполит полка, командир батальона обеспечения, председатель женсовета и некоторые начальники служб. В этот день все женщины старались всё время быть дома и даже не выходили в магазин или гулять с детьми. У всех жён были разные причины встретиться с командованием гарнизона. Одни обращались к командованию с предложениями, другие жаловались на какие-то бытовые трудности, но у большинства женщин было простое человеческое желание пообщаться лично с командиром. С командиром в группе посещали семьи офицеров также начальник политотдела полка подполковник Орлов Иван Филиппович, начштаба полка Иван Антонович Бобровский, замкомполка Александр Николаевич Пишикин, командир батальона обеспечивания, командир дивизиона и другие начальники.

   Моя жена тоже была не исключением. Конечно, Неля чаще встречала Михаила Григорьевича, так как мы сначала жили в одном подъезде с командиром, но этажом выше. Более того наши жёны сами убирали подъезд и мыли лестничные пролёты. В этом деле была установлена очерёдность уборки подъезда, а жена полковника Медведева тоже не была исключением и убирала свой подъезд наравне со всеми жёнами, как и моя, жена лейтенанта. Так наш командир прививал нам молодым уважение к субординации в службе и к справедливости в быту.

Вот по этой причине все жёны офицеров и сверхсрочнослужащих старались лично побеседовать с командиром или с его заместителями. С одними командир просто здоровался и женщины говорили, что у них нет никаких претензий, к другим заходил в квартиру сам, а где-то поручал побеседовать своим заместителям, а сам шёл с другими офицерами дальше. Такая личная забота командования гарнизона о семьях офицеров очень хорошо сказывалась на климате в офицерских коллективах, как в полковых подразделениях, так и во всех частях гарнизона.

   Но прожив в «командирском» доме около года, я переехал в такую же квартиру, но в наш «эскадрильский» дом, где жили только офицеры вертолётной эскадрильи. Новая квартира была рядом с квартирой капитана Митликина, что было намного удобнее, так как, если что-то надо было изменить в наших с ним планах, то мы заходили друг к другу и не надо было бегать по другим домам гарнизона, как это было раньше. Да и с экипажами можно было всё согласовать не выходя из дома. В этом доме эскадрилья жила, как одна «семья», жёны могли всегда оказать друг другу помощь, так как у большинства были маленькие дети и такая помощь или поддержка никогда не была лишней.


   Глава 215. Я "винтик" в сложном полковом коллективе.

   С тех пор, когда меня назначили старшим техником группы подготовки по вертолёту и двигателю в эскадрилью, я попал в руководящий технический состав согласно военно-учётной специальности. Через год меня назначили на следующую по ступени должность в эскадрилье - начальником группы подготовки по вертолёту и двигателю. Это уже предполагало, что на период отпуска или длительной командировки заместителя командира эскадрильи по ИАС (инженера эскадрильи) я замещаю его, как начальник технического состава эскадрильи и являюсь перспективным специалистом по выдвижению на эту, следующую, должность. Так у меня было записано в очередной аттестации.

   Тяжело, конечно, когда я, в звании лейтенанта выполнял, хотя и временно (более 3-х месяцев) обязанности инженера эскадрильи. Здесь даже командир эскадрильи, в звании майора, первое время как-то "психовал", когда он, майор, распределял вертолёты на занятия, а я его "поправлял", что нельзя на неделю посылать в командировку машину, которой до регламентных работ даже "с плюсами" остаётся менее 10 часов налёта.

   Затем, мы начали распределять вертолёты на задания вместе и эта "шероховатость" в наших отношениях исчезла. Иногда мы это делали в штабе эскадрильи, а затем я с этой бумажкой шёл к дежурному по полку и сам проставлял номера бортов в книге заявок на командировки. Так, постепенно, я становился важным "винтиком" в полковой системе младшего звена руководителей.

   В эскадрилье было несколько бортовых техников, которые заканчивали военное училище вместе со мной. Они были закреплены приказом за конкретными вертолётами и входили в состав конкретного лётного экипажа.

   Чтобы разрешить вылет им на другом вертолёте и в составе другого экипажа надо было вносить изменения в приказе по полку через строевой отдел.

   С одной стороны бортовые техники "гордились" тем, что им выдают лётное обмундирование и питаются они по лётной норме, а с другой стороны - у нас в полку была единя лётно-техническая столовая с одной заведующей столовой. Эта столовая располагалась в двух зданиях, которые находились рядом и ряд блюд в технической столовой повора готовили лучше, чем в лётной столовой. Обычно, офицеры лётного состава, если хотели питаться с детьми, когда их жёны отсутствовали по каким-то уважительным причинам, то они менялись с техническим составом и питались с детьми в технической столовой. Но это всё были мелочи, которые не имели большого значения между лётным и техническим составом. А вот в дальнейшем, работа на технических командных должностях "сослужила" мне существенную службу в продвижении по карьерной лестнице.

   Что касается моих взаимоотношений с моими "пёстрыми подчинёнными", то и этот опыт общения мне очень пригодился в дальнейшей службе и работе.

   С лётчиками и штурманами экипажей у меня были прекрасные отношения. Да по другому и быть не могло.Каждое замечание лётного состава должно было устраняться немедленно, особенно, если это касалось работы систем вертолёта и двигателя. За всю службу у меня не было ни единого нарекания по этим вопросам. Все лётчики - понимающий народ и всегда не только замечают все тонкости работы систем, но и логически рассуждают, почему это произошло именно в этом полёте и связывают это со своими действиями в конкретном полёте. Это всё происходит потому, что именно от этого зависит их жизнь и жизнь тех, кто в это время находится с ними на борту вертолёта.

   Почти со всеми лётчиками после сложных регулировок в системах вертолёта и двигателя, я летал в качестве пассажира и они меня убеждали в чём-то или я их убеждал, но всегда мы приходили к единому пониманию процессов. Так меня научил мой начальник, Михаил Дмитриевич Митликин. Он сам, бывший бортовой техники настоятельно учил меня уважать лётные экипажи, но советовал не идти у них "на поводу", всегда проверять самому работу систем в полёте. А вертолёт такая машина, что может это позволить, находиться на борту лицу, которое проводило работы по устранению каких-то неисправностей.

   Так, постепенно, я превращался их "винтика" в сложный полковой системе в думающий механизм, от которого что-то, а иногда и многое зависит. И чем больше от меня зависило, тем больше я должен был работать над собой, чтобы больше знать и уметь.

   Но я не просто существовал, как удерживающий что-то "винтик". Я был связующим звеном между лётным составом, летающими машинами и остальными службами эскадрильи. И хотя все понимали, в том числе и я, что моя должность формальная, этакая связующая, но чаще всего окончательное решение какого-то вопроса или проблемы, все "замыкали" на меня, когда надо было принимать решение, а инженер эскадрильи был в отпуске или в командировке.

   В это время, даже самые зрелые бортовые техники и начальники групп по специальности подходили и советовались, как будем устранять ту или иную неисправность, если надо что-то менять или что-то исследовать или искать причину, а на следующий день планировался вылет. Тогда приходилось принимать решение мне, иногда на свой "страх и риск".

   Мне приходилось вместо вертолёта-салона с креслами предоставлять генералам вертолёт с металлическими сидениями, покрытыми лопастными чехлами. И ничего, они люди военные и понимали, что другого выхода нет. Ни разу, никаких нареканий не было, хотя такие замены были очень редкими. Мы тоже понимали, что негоже генералам "болтаться" неделями по командировкам на десантных сидениях, если есть специальные вертолёты-салоны с аппаратурой специальной связи: "Кенгуру" и прочие.

   Но это были второстепенные вопросы, так как основным вопросом был, чтобы машины были исправными. Хотя при длительных командировках, в несколько суток, вопросы удобства для командиров высшего армейского звена, многое значили и мы этого не могли не понимать.

   Все эти вопросы, мне, маленькому "винтику" эскадрильского звена приходилось учитывать и хорошо решать, чтобы проблемы нижнего звена не уходили в верхнее полковое звено, где своих проблем с трёх эскадрилий разнотипных летательных аппаратов хватало с лихвой на всех полковых начальников, которые должны были "разруливать" все проблемы, особенно, когда были "запарки" в работе. Этому меня учил мой начальник, инженер эскадрильи, капитан Митликин.


   Глава 216. Ночные полёты.

   Выполняя множество специальных заданий, командование эскадрильи не забывали и про полёты «на себя», учебно-тренировочные плановые полёты, как правило, эскадрильей. Поскольку в каждой эскадрилье были разные типы самолётов и вертолётов, то были выделены для плановых полётов специальные дни или ночи. Два дня выделялось для первой эскадрильи, где были самолёты Ли-2, Ил-12, Ил-14 и Ан-24, два дня выделялось для третьей эскадрильи, где были вертолёты Ми-4А и один день — для второй эскадрильи, где были самолёты Як-12. Полёты планировались уже в зависимости от погоды и требуемых метеоусловий: простых (ПМУ) или сложных (СМУ). Когда были дневные полёты, то всё было просто, так как плановая таблица накладывалась на выполнение спецзаданий, а иногда на спецзадания экипажи «вырывались» прямо с плановой таблицы и улетали на сутки или больше.

   К ночным полётам подготовка была более тщательной. Лётный состав уходил отдыхать сразу же, как только была проверена теоретическая подготовка к выполнению всех упражнений, которые запланированы на полёты. Технический состав шёл отдыхать после того, как подготовил технику к полётам согласно плановой таблицы. Иногда плановых таблиц было две, а иногда и три. Это к тем случаям, если изменятся метеоусловия или появится вариант дневных полётов «с переходом на ночь», были и такие варианты.

   Ночные полёты похожи чем-то на праздничные дни в центральном районе большого города, когда уже основное празднование схлынуло, а люди ещё продолжают веселиться и огоньки различных цветов зажигаются, появляясь, то из-за поворота, то где-то вверху, а то и высвечиваясь у самой земли. Везде снуют машины, в свете ярких фар там и там появляются причудливые предметы с ещё причудливее тенями, которые движутся, набегая на тебя или пробегая мимо.

   Где-то на взлётно-посадочной полосе (ВПП) слышен приглушённый гул мотора, садящегося вертолёта или самолёта, виден яркий луч посадочной фары, который ещё высоко над землёй режет на куски темноту, которая от этого яркого до голубизны света, кажется ещё темнее. Иногда вспыхивает луч мощного аэродромного прожектора, который на короткое время выхватывает кусок ВПП с огромной тенью садящегося самолёта или вертолёта. Когда все яркие осветители гаснут, можно увидеть свет рулёжной фары, полоски контурных огней от вращающихся лопастей несущего винта и бортовые аэронавигационные огни (БАНО) зелёного или красного цвета, в зависимости от того, с каким курсом машина совершает посадку. Это кроме того, что вся ВПП светится разноцветными огнями и рулёжные дорожки обозначены тоже ярким наземным освещением среди ламп которого необходимо ориентироваться и лётчикам и персоналу обслуживающему полёты, чтобы не оказаться на пути довольно быстро рулящего вертолёта или на пути снующих автомобилей спецтранспорта наземного обслуживания, который тоже имеет свою световую и цветовую индикацию.

   Периодически вертолёты заруливают на площадку межполётного осмотра и обслуживания. Здесь надо не только осмотреть вертолёт, но и его дозаправить при минимальном освещении. Но зато всё будет компенсировано, если заглянуть в кабину пилотов. На это без восторга смотреть нельзя, даже, если ты каждую ночь ходишь на полёты и смотришь на эту ночную красоту множество раз. В кабине всё расцвечено более эффектно чем на новогодней ёлке, но всё в миниатюре. Лампочки разных цветов циферблаты и таблицы фосфорицируют зеленоватым цветом. Но уже начали поступать и вертолёты, где все приборы подсвечены не ультрафиолетом (АРУФОШ), а красной подсветкой и тогда кабина выглядит не в зеленоватом фоне, а в красной подсветке всех надписей и цифр. И тогда попадаешь, как в какой-то космический корабль, где вокруг межпланетная чернота, а в кабине жизнеутверждающая иллюминация.

   Но долго задерживаться нельзя, так как за тобой уже идут с осмотром радисты, электрики, прибористы, чтобы получить замечания от экипажа и что-то устранить, если такие замечания имеются.

   После осмотра и дозаправки вертолёты снова выруливают на стартовую позицию и уходят на выполнение новых упражнений по курсу боевой подготовки (КБП ВВС) экипажей.  Все, кто участвовал в подготовке, уходят в стартовый домик и начинается очередное ожидание смены экипажей. Сюда выведена громкая связь переговоров экипажей с руководителем полётов на стартовом командном пункте (СКП) и мы можем отслеживать, когда другие экипажи будут заруливать на пересадку или на дозаправку.

   Находясь на старте, мы тоже даром время не теряем, большинство занимается своими делами: кто-то уточняет задание на завтра, кто-то изучает техническую документацию, я, например, готовлюсь к поступлению в высшее учебное заведение (ВУЗ), повторяю курс физики. Но большинство просто отдыхают, слушая рассказы опытных лётчиков или инженеров, которые вспоминают разные случаи из своей богатой событиями биографии. Вот в помещение заходит заместитель командира полка по лётной подготовке подполковник Пишикин Александр Николаевич, приветствует всех и устало садится к обогревателю. У него сегодня уже было несколько контрольных полётов, он проверял технику пилотирования у командиров звеньев и командиров экипажей прибывших из отпуска и имевших перерывы в полётах. Он хорошо знает капитана Митликина ещё по каунасскому полку, они там служили вместе. Разговор заходит о временах Великой Отечественной войны, подполковник Пишикин, тогда лейтенантом, летал на бомбардировщике и в первые дни войны они летали бомбить немецкие войска с аэродромов Прибалтики. Дальше идут рассказы о конкретных случаях выполнения боевых заданий, как возвращались из района боевых действий на одном двигателе, садились поперёк полосы, а уже через сутки снова летели на новые задания. Мы внимательно слушали подполковника и он для нас уже был не строгим замом комполка, а простым лётчиком, который наравне со всеми несёт службу вот в этом затерянном в темноте стартовом домике.         


   Глава 217. Капитан Митликин. Профессиональный рост.

   С капитаном Митликиным теперь я жил рядом и он уже был не только моим начальником, но и этаким нештатным куратором-наставником. Его жена Эмма всегда помогала Неле, моей жене советом по домашним делам и у них тоже сложились дружеские отношения.

   Михаил Дмитриевич учился заочно в Киевском институте ГВФ и много времени у него уходило на выполнение различных заданий по программе института. Для этого ему положен был один учебный день в неделю. Он брал его обычно в пятницу или понедельник. Тогда, при благоприятных условиях у него получалось 2-3 учебных дня, если учитывать ещё субботы и воскресенья. Но не так часто это получалось. Поэтому он ещё подолгу занимался в рабочие дни. Имея такой опыт учёбы он мне часто повторял, что учиться в ВУЗ надо поступать на дневное отделение и строго следил за мной, чтобы я занимался подготовкой в академию, так как в гражданский ВУЗ военным на очное отделение поступать не разрешалось. Вот я и старался заниматься в свободное от службы время и даже прихватывал учебники средней школы на ночные полёты, где часто выдавались свободные минуты и даже часы, если все экипажи уходили на маршруты.

   Кроме того, капитан Митликин старался методично, по инструкции вертолёта научить меня всем регулировкам, которые ему приходилось когда-нибудь выполнять и которые требовали не только действий по инструкции, но и специальных консультаций имевшего опыт исполнителя. Это были такие работы, как регулировка соконусности, балансировка лопастей рулевого винта, устранение неисправностей в системе управления, в регулировке двигателей и другие работы. Он мне рассказывал, затем демонстрировал на практике и затем давал задание самому отрегулировать систему и проверял, а правильно ли я всё выполнил. Поскольку таких работ было очень много, то и мне доставалась их большая часть для выполнения и повышения своей квалификации. Уже через полгода, я выполнял самостоятельно все регулировочные работы и когда Михаил Дмитриевич ушёл в отпуск, а Константин Филиппович Коваленко ушёл в запас, то я остался один из специалистов по вертолётам и двигателям в эскадрильи и за два месяца у меня не было ни единого «прокола» по технической части, я мог выполнить любые работы и мог принять любое решение инженера эскадрильи, в пределах моей компетенции. Да, было очень трудно, особенно первое время, но благодаря такому наставнику, я справился и у меня появилась уверенность в своих силах.

   Когда капитан Митликин прибыл с очередного отпуска, он сказал, что успешно сдал очередные экзамены в институте и теперь ему будет проще, так как пошли специальные предметы. Он привёз много учебных заданий на очередной семестр и с новыми силами принялся за учёбу. Правда, Эмма всегда сетовала, что он долго работает и при этом пьёт много кофе, чтобы дольше не уснуть. Но поскольку он на здоровье не жаловался, то утром на вылеты приходил меня сменить своевременно. Обычно он выходил на ночные полёты и утром приходил меня сменять чуть позже, а я шёл на ранний вылет и затем уже на завтрак, после чего прибывал на аэродром к началу работ, когда выходили экипажи летавшие в ночь. Так мы с ним чередовались при условии, что у нас одна штатная клетка была свободной, с которой ушёл Константин Филиппович. А вскоре к нам прибыла подмога, из Норы прибыл Валентин Цопа, который учился со мной в училище в одной роте и был распределён под Дрезден, в отдельную эскадрилью, которая базировалась близ города Нора, на юге ГДР.

   С приходом ещё одного специалиста, мы смогли заняться не только текучкой, но и более основательно профилактическими работами на технике, подготовкой двух вертолётов к отправке в ремонт, на Каунасский ремонтный завод и можно было получать уже два отремонтированных наших вертолёта. У меня появилась возможность рассчитаться с инженерной службой полка за техническую документацию, так как в мои обязанности входило заполнение карточек учёта неисправностей или проще «карточек отказов», за которые всем службам от зама по ИАС полка подполковника Жуковского Федота Авдеевича шли непрерывные нарекания. Валентин хотя и старался перейти на должность бортового техника, но помощь оказывал нам с Митликиным довольно существенную и Михаил Дмитриевич пообещал, как только появится свободная штатная клетка бортового техника, то первым кандидатом будет он, Цопа Валентин. Так на этом и порешили. А поскольку я уже был начальником группы обслуживания и рассматривался кандидатом на должность инженера отдельной эскадрильи (это мне сказали по секрету в инженерном отделе), которая базировалась в Бранденбурге (это мне сказали по секрету в инженерном отделе), то о том, чтобы уйти на борт мне и не надо было думать, так как я попал в военно-учётную специальность (ВУС) в статусе руководителя технического состава.

   У капитана Митликина, как у инженера эскадрильи, в это время появилось много текущей работы, так как пришло много бюллетеней по доработкам, которые он должен был контролировать лично. А в это время ещё и зам по ИАС полка подполковник Жуковский Федот Авдеевич заменился  и вместо него был назначен начальник ТЭЧ полка Яблоков Александр Васильевич. Нет он, как специалист был хороший, но очень уж придирчивый во всём. Бывший лётчик, списан ещё в период полётов на самолётах с поршневыми двигателями, окончил академию имени Н.Е. Жуковского и с тех пор работал на инженерных должностях, подходя ко всем производственным процессам не как инженер, а как лётчик.

   О Федоте Авдеевиче Жуковском надо рассказать отдельно. Инженер полка, он единственный в ВВС к 1964 году не имел высшего образования и служил в Группе советских войск в Германии (ГСВГ) с тех пор, когда закончилась Великая Отечественная война, это около 20 лет. За глаза над ним незлобно подшучивали, что Федот Авдеевич в Германии находится «у власти в полку» больше, чем правил фюрер. Но как инженер полка он был просто идеальный руководитель: всегда всё и всех замечал, всех в полку и в гарнизоне знал, технику, которая была в полку знал прекрасно и требовал, чтобы так технику знали все — и лётчики, и техники. С ним даже мне, молодому лейтенанту было жаль расставаться. А уж Михаил Дмитриевич с ним сработался за несколько лет и Федот Авдеевич считал капитана Митликина перспективным инженером и говорил, что он в дальнейшем может заменить его в этом полку. Он настолько доверял капитану Митликину, что часто перед принятием ответственных решений, обязательно советовался с ним, хотя и были дипломированные инженеры. И Митликин ни разу не подвёл зам командира полка по ИАС.

   Вот, зная все эти тонкости человеческих взаимоотношений в полку, я был уверен, что именно такие люди, как капитан Митликин, составляют «золотой фонд» ВВС и именно на них держится вся система безопасности полётов, которая в это время официально только формировалась и в нашей армии её пытался возглавить Герой Советского Союза полковник Андрей Труд, который в конце войны был ведомым у Трижды Героя Советского Союза Покрышкина А.И. Вот в окружении таких людей я формировался, как авиационный специалист и мне перед ними надо было хотя бы выглядеть, чтобы не было стыдно.

 
   Глава 218. Моя семья – мой настоящий талисман.

   Встречал я Нелю с Константин Филиппычем, на его новенькой «Волге», у Филиппыча, у единственного в полку была личная «Волга». Мне, молодому, как-то неудобно было просить об этом одолжении Филиппыча, но капитан Митликин, узнав, что ко мне приезжает жена, сказал, что сам справится на вылетах и попросил Филиппыча помочь мне встретить и привезти жену с вокзала в Вюнсдорфе на своей машине, а мне ещё дал один день для обустройства.

   После обеда Филиппыч спросил меня:

    — Лёня, а ты цветы жене купил? — И увидев мой растерянный взгляд, я не знал, где можно купить цветы, он махнул рукой и сказал:

    — Ладно, поехали за цветами.

   И мы поехали в немецкий кооператив (типа нашего совхоза) за цветами. А поскольку я ещё не привык дарить цветы жене, то я и выбирать их не умел. Поэтому, Филиппыч и это взял в свои руки. Была уже поздняя осень, но было тепло, это же Германия, и Филиппыч посоветовал выбрать гвоздики, они в это
время самые красивые. Набрав огромный, до неприличности, букет, я подошёл к машине и Филиппыч мне посоветовал:

    — Ты больше цветов оставь дома, в с собой возьми 5-7 цветков, так будет красивее.

   Вечером, уже засыпая, я думал о том, что вот едет ко мне «мой талисман», Неля, которая всё время и как бы со мной, и всё это время кажется для меня она ещё мечтой, которая похожа на миф. Более того, и то, что я сейчас нахожусь за тридевять земель от дома, в самом центре Европы, и то, что Неля едет сюда, ко мне, тоже кажется чем-то нереальным. С этими мыслями я и уснул.

   Утром Филиппыч со своей «Волгой» ждал меня у КПП и мы быстро домчались до Вюнсдорфского вокзала и тут я понял, как Филиппыч был прав, все встречали жён с умеренными букетами и в большей степени из гвоздик.

   Поезд подошёл почти неслышно и бросился к вагону, как будто не видел Нелю несколько лет. Она мне что-то рассказывала про то, как папа её провожал до Москвы, а я всё ещё не мог поверить, что она уже здесь, в Германии, в Вюнсдорфе.

   Филиппыч помог погрузить мне чемоданы, после чего я представил ему Нелю, как мою жену и мы направились в Шпегенберг. Константин Филиппыч подвёз нас к самому подъезду и через несколько минут мы с Нелей были уже дома, этот гарнизон на несколько лет стад нашим домом.

   У меня тоже было, что рассказать Неле. Мне дали квартиру в командирском подъезде. Этажом ниже жил командир полка, Михаил Григорьевич Медведев, а дом этот считался ДОСом (дом офицерского состава) 1-й эскадрильи.

   На следующий день мы пошли знакомиться с немецкой деревней, так наши, гарнизонные, называют Шперенберг, хотя населения здесь, вместе с нашим гарнизоном, меньше, чем в нашем поселке, где мы жили.

   Я хотя и обставил комнату всем первой необходимости и Неля привезла кое что из нашего, теперь уже, семейного имущества, но по её мнения, чтобы привести наше новое жильё в нормальный вид, надо было ещё многое купить. Мы ходили по магазинам, рассматривали разные мелочи, что-то покупали, от чего-то отказывались, но всё равно пришли с полными пакетами покупок, нужных и ненужных вещей.

   Надо сказать, что новое жильё Неле понравилось. Это была квартира на две семьи, типа «распашонки» с ванной и кухней. Комнаты были расположены в разных концах коридора так, что мы абсолютно не слышали другую семью, хотя у них была маленькая девочка, Маринка.

   Конечно, Неле было всё это трудновато воспринимать. Мало того, что вокруг были все новые люди, но ещё и быт был несколько другой, этакая смесь нормальной гражданской жизни с военным порядком вокруг, да ещё окружённым чужим государством с чужими порядками. Мне было легче, так как я привык к военному быту и по училищу, и по полку в Телави, где проходил стажировку, да и здесь за несколько месяцев уже освоился. И что я мог, я старался рассказать Неле об этом, а остальное она могла почерпнуть, общаясь с соседками.

   Но нет худа без добра. Соседи оказались хорошими людьми, сразу начали помогать Неле советом, какими-то мелочами, показали ей, где какие нужные точки в гарнизоне.

   Неля всё быстро схватывала и уже через день, когда я вышел на работу, она с соседками сходила в магазин и тоже накупила всякой всячины. Моя жена очень быстро входила в гарнизонную жизнь.   

   И вот сейчас я понял, что для меня талисман — не то, что мы храним, а то, что делает нас лучше, что нас охраняет, любит и защищает.


    
    Глава 219. Я чувствую, что мы с Нелей опередили одноклассников.

   Перед Новым 1963 годом Неля приехала ко мне, в Шперенберг, и здесь уже началась наша самостоятельная семейная жизнь, вдалеке от родителей. Что происходило у меня на службе, я рассказал в предыдущих главах, а вот какие у меня были ощущения о новой семейной жизни, надо рассказать подробнее.

   К приезду Нели мне в части выделили квартиру в так называемом "командирском" доме, где жили, в основном, командир полка полковник Медведев Михаил Григорьевич и некоторые его заместители.

   Соседом оказался немногословный капитан Фоменко, который заведовал пропагандистской техникой в полку (воздушные шары, листовки и прочее). Но поскольку мы были разного возраста, в разных званиях (лейтенант и капитан) и из разных подразделений (он в штабе, а я в эскадрилье), то мы особенно близко и не общались. Тем более, что я с утра и до вечера "пахал" на аэродроме. А вот Неля с его женой Аллой и дочерью Маринкой, общались более близко и мы, как бы были хорошими соседями.

   Неля быстро знакомилась с соседями, узнавала, что и где можно купить для себя, так как я питался в полковой столовой и у меня с этим проблем не было. И вот в это время я почувствовал, что мы, с Нелей, намного опередили наших одноклассников, создав семью и перейдя на самостоятельную семейную жизнь, о чём многие из наших одноклассников даже не задумывались, живя "под крылышком родителей".

   А ведь прошло всего четыре года, или уже четыре года, как мы окончили школу и мы с Нелей ещё полгода тому назад были "свободными людьми", а сейчас вот у нас семья и мы не просто живём вместе, а заботимся друг о друге, в отличие от наших одноклассников, которые рассуждают о "свободе личности" или о "мужской или женской независимости" и прочей разной "ахинее", которой кишат разные газеты и журналы.

   А мы с Нелей учились три года в одном классе (с 1955 по 1958 гг) и дружили все эти годы, независимо от того, что какое-то время я встречался с Татьяной (но даже дружбы у нас с ней не получилось) и ещё с Тамарой с которой у нас не было даже взаимопонимания. А вот с Нелей, та дружба, которая зародилась у нас зимой 1955-56 годов, осталась с нами навсегда и мы считали, что лучше друзей, чем она и я, у нас нет. Вот поэтому, мы и решили не расставаться и всё закончилось в августе 1962 года свадьбой.

   После окончания обучения в военном училище, перед моим отъездом в полк наши родители организовали нам свадьбу, которая навсегда связала нас воедино.

   Вот тепеь мы начинаем жить самостоятельно за несколько сот или даже за тысячу километров от нашего дома, от наших родителей и наших друзей-одноклассников, которым мы показали пример, как надо строить свою семью на любви и взаимном уважении.

   И Неля, и я - считаем, что мы поступили правильно, когда решили создать семью и организовать нашу совместную жизнь так далеко от наших родных и близких нам людей. Это значит, что мы уже были уверены друг в друге, мы любили друг друга, уважали друг друга, считались с мнением друг друга и нам незачем было жить теперь далеко друг от друга. Было бы не очень разумно испытывать бесконечно друг друга, когда мы доверяли друг другу, как каждый из нас верил сам себе.

   Вот с такими мыслями мы начинали новую жизнь в гарнизоне Шперенберг, в 40-50 километрах от Берлина и в тысяче километров от дома. Более того, я сам ещё не совсем освоился в гарнизоне, всё больше бывая на аэродроме, чем в гарнизоне и за его пределами, в деревне Шперенберг.

   Я даже не особенно интересовался магазинами, которые были в Шперенберге и по настоящему начал знакомиться с их товарами, только тогда, когда ко мне приехала Неля и мы вместе с ней ходили по магазинам и примерялись, что надо покупать в первую очередь. И поскольку у меня было много забот на службе, то всем домашним хозяйством занималась Неля, учитывая, что домашнее хозяйство было полностью на её плечах. Ибо, какой я помощник, если пока ничего не понимаю в семейной жизни и лишь обеспечиваю нашу семейную жизнь материально, что не так уж и мало.

   Неля была согласна на такое распределение обязанностей в нашей семье. Она следит за домашним очагом, а я, в основном, являюсь "добытчиком". Точно, как и в первобытной семье, - шутили мы.

   Мы первое время присматривались, как наши опытные соседи ведут домашнее хозяйство. Что-то нам нравилось , а что-то мы сразу отметали из-за того, что было неравенство. Мы считали, что физическая часть домашних работ должна лежать на мужчине, а моральные заботы и работы должны делиться ровно пополам.

   И ещё мы договорились один раз и навсегда, что высказываем друг другу всё сразу же, когда "накипело", не собирая долго и не откладывая на потом, так как "потом" все претензии видятся совсем по другому. Всё высказываем друг другу без претензий.

   Какие-то условия мы снимали , а какие-то - добавляли и уже через месяц - полтора у нас получился какой-то "неписанный кодекс" семейной жизни, который нам понравился и который мы начали выполнять, сначала как бы, с осторожностью, чтобы не обидеть друг друга, а затем это всё вошло в нашу жизнь составной частью.

   Мы понимали, что всё не будет так просто, но мы старались, чтобы у нас всё было хорошо. Именно, было хорошо, а не "казалось", как это было в некоторых семьях, которые жили по соседству. Я старался выполнять Нелины требования и пожелания, а она старалась соответствовать требованиям хорошей жены: и не такой, как мы видели по соседству, а такой, каких мы видели в кино или читали в книгах.
   

      Глава 220. Новый 1963 год встречаем по новому.

   А тут и новогодние праздники подоспели. Для меня с Нелей Новый год пока ещё не воспринимался, как семейный праздник. Но все вокруг готовились так воодушевлённо, что мы с Нелей тоже включились в этот процесс. Мы впервые столкнулись с тем, что в ГДР перед Новым годом празднуют католическое Рождество и весь Шперенберг сам был разукрашен и расцвечен, как новогодняя ёлка.

   Когда у меня было свободное время, мы ходили по деревне, заходили в магазины, на улицах рассматривали у домов наряженные миниатюрные ёлочки, под которыми прятались игрушечные ёжики и гномики. В магазинах покупали разные пирожные, но Неле они почему-то не очень нравились, она больше привыкла к нашим, отечественным сладостям, а мне как-то было всё равно.

   Иногда мы прогуливались на Офицерское озеро, которое было вблизи наших домов. В гарнизоне было два озера: Офицерское, около ДОСов и Солдатское озеро, ближе к штабу и казармам.

   Надо сказать, что прогулки мы совершали довольно часто, так как это позволял распорядок дня, который был установлен в полку. Поскольку на полёты или на вылеты мы ходили очень рано, то с 15.00 до 17.00 нам было отведено время для отдыха и даже для сна. Вот мы и использовали это время для прогулок или чтобы помочь по дому. А с 17.00 до 19.00 мы занимались заполнением лётно-технической документации или выезжали на аэродром, если была необходимость.

   В гарнизоне решили встречать 1963-й год по новому. Такого ещё не было. Командование приняло решение праздновать Новый год всем гарнизоном. Место празднования определили в двух спортивных залах размером 100х30 каждый, которые были смежными и сообщались между собой. В одном зале установили ёлку и должны быть танцы, а во втором зале запланировали застолье.

   Даже были отпечатаны красочные пригласительные билеты с указанием номера стола и места. Билеты заказывали в типографии авиакомпании ГДР «Люфтганза», с которой у нашего полка были дружеские связи, так как раньше полк базировался в самом Берлине на аэродроме Шёнефельд, рядом с самолётами «Люфтганза».

   В зале, где было застолье, были подмостки, где стояли столы командования всех частей гарнизона, а у командира полка, начальника гарнизона, на столе кроме вин и закусок были бинокль и мегафон, которыми он пользовался при произнесении тостов и наведении порядка, если кто терял контроль. Мы с Нелей сидели за одним столом с Мишей Митликиным и его женой Эммой, с которой они к этому времени познакомились и даже подружились.

   Всё это застолье обошлось нам по 10 марок ГДР с человека, в основном на напитки. С закусками поступили по хозяйски. Охотколлектив гарнизона добыл на охоте несколько косуль и диких кабанов, а в немецком кооперативе нам из них сделали разные деликатесы.

   Чтобы контролировать спящих дома детей, каждые 15 минут от спортзала к ДОСам курсировал автобус и один человек из подъезда проходил по этажам и если кто из детей плакал, то через 15 минут родители уже его успокаивали. От ДОСовв до спортзала расстояние было 800 метров. Так что всё было продумано до мелочей.

   Интересно было наблюдать за тем, как командир полка руководил банкетом. Когда в дальнем углу зала подвыпивший Юра Иванов из первой эскадрильи, начал вертеть бенгальский огонь над лысиной капитана Пясецкого из второй эскадрильи, полковник Медведев взял бинокль, посмотрел в сторону развлекающихся, затем взял мегафон и скомандовал:

    —  Майор Смурыгин! Разберись с этими поджигателями.

   И Смурыгин (комэска-один, начальник Юры Иванова) пошёл разбираться с «поджигателями». А в другом конце зала в это время начали стрелять хлопушками и командиру полка это надоело, он взял мегафон и начал произносить первый тост. Все сразу затихли. Дело в том, что мы Новый год в ГДР отмечали дважды: по московскому времени и по европейскому и поэтому командир поздравлял нас по московскому, а солдат — по европейскому и у них команда «Отбой!» была в Новый год позже.

   Как только командир ушёл и бразды взял его заместитель, подполковник Пишикин, в другом зале заиграла музыка и многие потянулись танцевать. Новогодний вечер вошёл в ритм и все веселились по своим компаниям: по своим экипажам, по своим звеньям, со своими друзьями, со своими знакомыми. Мы с Нелей на таком банкете были впервые и нам всё было интересно.

   Вдоволь натанцевавшись, уставшие от многоголосного шума, но довольные тем, что мы первый раз были на гарнизонном банкете, мы уже под утро пришли домой. Не успел я задремать, как прибежал из штаба посыльный и сказал, что по тревоге вылетают два экипажа и мне надо их выпускать. Пришлось быстро одеваться, так как внизу меня уже ожидала дежурная машина. Так начался мой новый 1963 год.

 
     Глава 221. Первая встреча выпускников.

   Не успели затушеваться впечатления от новогодних праздников, как навалилась  масса других впечатлений и проблем. Как правило, после праздников интенсивность заданий на эскадрилью возрастает почти вдвое. Мы еле успевали сменять друг друга на выпусках и на регулировках систем. Пошли замены лопастей, двигателей, я даже думал, что это никогда не кончится.

   И вдруг — неожиданность. Меня отправляют а отпуск. Да, зимой отпуск не лучший вариант, но с непривычной напряжённой работы в полку, я несколько подустал и отпуск для меня был как раз вовремя. Да и Неля уже соскучилась по дому, сказалась удалённость, она никогда так далеко от дома не уезжала. Так что отпуск этот, даже в зимнее время, мы восприняли, как благо. Хотя мы только начали обживаться и входить во вкус гарнизонной жизни, а это не так просто перестраиваться, но домой, к родителям тоже очень хотелось поехать.

   Особых проблем со сборами у нас не было. Купили подарки родителям и на всякий случай захватили огромный чемодан с апельсинами, цитрусовые в то время в Союзе были большим дефицитом, об этом даже один писатель написал повесть «Апельсины из Марокко». Апельсины оказались очень вкусными, но были разные по величине, поэтому стоили довольно дёшево и мы постарались купить их побольше.

   Купили билеты по маршруту Вюнсдорф — Москва — Харьков и отправились в отпуск. В купе нас оказалось трое: мы с Нелей и ещё одна женщина, которая ехала в Сочи. У неё было мало багажа, она, как и мы, ехала из Германии впервые. У неё тоже были апельсины, три килограмма, которые она в авоське повесила на крючок над плафоном освещения и сказала, что это ей передали соседи для своего сына, который лечится в санатории в Сочи.

   Состав тронулся и мы спокойно поехали в сторону Москвы. Проехали германско-польскую границу, где пограничники и таможенная служба чисто формально нас проверили. Затем проехали Варшаву и подъехали к польско-советской границе. Польские службы, как и раньше, прошли и проверили формально. А вот наши пограничники проверяли более придирчиво и более досконально. Таможенники тоже не особенно церемонились, но посмотрев на меня и увидев молодого лейтенанта, спросили не везу ли я запрещённых предметов и я, не зная какие это предметы, сказал, что не везу ничего такого.

   Тогда они увидели авоську с апельсинами у соседки и сказали, чтобы она их очистила, а корки апельсин сдала. Она начала плакать и всё усугубила, сказав, что эти апельсины она должна передать. Что тут началось — не передать словами, так как передача строго запрещена. С женщиной случилась истерика, она начала чистить апельсины и слёзы у неё катились градом, а мы ей начали помогать и тут у меня промелькнула паршивенькая мыслишка:

    — Хорошо, что мы не сказали ей, что у нас полный огромный чемодан этих апельсинов, — сам же попросил посчитать, сколько у неё апельсинов, что она, ничего не понимая, добросовестно выполнила.

   Таможенники этим временем собрали апельсиновые корки и удалились. Наша соседка продолжала то всхлипывать, то рыдать, причитая, что ей никто не поверит, что апельсины отобрала таможня и искренне заставляла нас кушать уже очищенные апельсины, что мы с удовольствием и делали.

   После смены колёсных пар, наш состав тронулся и мы поехали в сторону Минска. Выдержав часа полтора, чтобы исключить какие-то неожиданности, я достал свой огромный чемодан раскрыл его и начал пустую висевшую авоську наполнять примерно такими же по размеру апельсинами. И здесь произошло то, что я не ожидал. У женщины началась истерика ещё больше, чем тогда, когда у неё отбирали апельсины. Неля, как могла, старалась её успокоить, хотя всё равно пару раз к нам, в купе заглянули соседи, спросили, не надо ли какая помощь.

   Где-то к Смоленску соседка успокоилась и была рада, что всё так хорошо для неё закончилось. А уж как была рада Неля, что ей удалось помочь этой женщине, попавшей в эту ситуацию, я и не берусь сказать. У Нели это семейное. У них и мама, моя тёща, и её сестра, и сама Неля — всегда, на вокзалах, в поездах стараются кому-то помогать, а таких людей, кому требуется, помощь, всегда много.

   В Москве мы сели на поезд Москва — Харьков и далее ехали домой без приключений. На следующий день нас уже встречали родители. И дальше — встречи, гости, походы по родственникам, друзьям и знакомым, общее фотографирование, прогулки по окрестностям, расспросы и рассказы о загранице и, наконец, спокойный отдых.

   Не прошло и недели, как нас, меня и Нелю, пригласили на встречу выпускников, которая обычно проходит у нас в школе в первые числа февраля. После выпуска прошло уже целых пять лет. Из всего выпуска, нескольких классов, пришли человек тридцать, так как у нас было очень много учеников с ближайших населённых пунктов: Граково, Коробочкино, Старая Гнилица и других.

   Из нашего класса было всего девять человек, многие ребята ещё не вернулись из армии. Мы с Нелей, кроме того, были первой семейной парой из класса, да и из выпуска. Впрочем, и из нашего классного отделения в училище, я первый женился. Остальные все были свободными людьми. Правда, Татьяна пришла с Юлианом и как бы парой, но не спешили объявлять себя, даже в шутку, о семейных отношениях. Было не очень понятно, серьёзно это у них или, снова, как в классе, всё шуточками. Да и Юля уже успел где-то чуть-чуть принять и Татьяна этого как-то стеснялась.

   Девочки нашего класса решили занять два столика, сдвинув их вместе. Но тут Юля снова решил как-то сделать по-своему и сел за другой столик. Татьяна пошла его уговаривать, затем они начали ссориться, как на семейных разборках и наконец Юля под её натиском сдался. Да, узнаю хватку Татьяны, железная по-прежнему. Тем временем наши девочки начали готовить стол, за которым вскоре забылись все мелочи. Начались воспоминания, кто в каком классе к нам пришёл, кого нет сегодня с нами и где они. Через какое-то время все говорили со всеми. После этого поздравили наших учителей, так как некоторые из них заторопились домой, оставив нас одних. Затем начались танцы и все продолжили веселиться в общей массе. Мы вспомнили с Нелей наш полковой новогодний вечер. Вот бы рассказать ребятам, как мы празднуем в полку, и у нас там, как настоящий гарнизонный бал старых времён. Но и здесь, среди наших одноклассников мы хорошо провели вечер.

   На следующий день мы рассказывали лома, как мы провели вечер встречи выпускников. А дальше снова пошли дни отдыха, от которых иногда устаёшь больше, чем от работы.

   Но отпуск когда-нибудь заканчивается и мне надо возвращаться в часть. Решили, что Неля останется у родителей, так как она была в положении и решили, что она родить здесь, в поселковой больнице и первое время родители ей будут помогать, а затем она приедет. И я поехал в Шперенберг один.


       Глава 222. Полгода без талисмана.

   Приехал после отпуска в гарнизон и как будто впервые его увидел, всё кажется новым и неузнаваемым. Недаром лётчикам после отпуска обязательно дают контрольные вывозные, чтобы восстановить навыки. Тем более, отпуск у нас продолжительностью 45 суток, не считая дороги.

   Первые дни приходил со службы домой и не знал, чем заняться. В гаштет, в деревню,  с ребятами идти не хотелось, разленился за отпуск, читать в пустой квартире было скучно, да и вообще тоскливо без талисмана. Даже с соседями как-то неинтересно было общаться, они ведь люди семейные. Поэтому и старался подольше задерживаться на работе или ходить на ранние вылеты.

   Где-то с апреля, начался перевод техники на летнюю эксплуатацию, работы прибавилось и у меня свободного времени в сутках даже стало не хватать. Хорошо, что питаюсь в лётно-технической столовой. У нас объединённая лётно-техническая столовая, но помещения лётной столовой (по норме №5) и технической столовой (по норме №6) — отдельные, хотя и расположены рядом и продукты с одного склада. Разница только в некоторых закладках, но когда одна заведующая, то блюда почти не отличаются. У нас даже некоторые офицеры, на время, меняются местами в лётной и технической столовой, когда остаются одни с детьми, которых можно кормить только в технической столовой. Поэтому, чтобы кушать вместе с ребёнком, некоторые офицеры меняются с лётной на техническую столовую. Об этом только предупреждаем заведующую по залу.

   Первую-вторую неделю по вечерам ходил с соседями-холостяками в деревню, в гаштет, то потом это мне надоело и я маялся дома. Тем более, что с мая начались летние учения и я не успевал высыпаться, не то чтобы куда-то вырваться. А тут ещё экипажей стало не хватать, некоторые ушли в плановые отпуска и мне пришлось две недели мотаться в короткие, суточные, командировки по ближайшим аэродромам. Поэтому, вторая половина мая и начало июня пролетели совсем незаметно.

   Когда был на аэродроме, услышал, что в космос полетел космонавт Валерий Быковский на корабле «Восток-5», это была пятница, 14 июня, а где-то через час позвонили из госпиталя в Тойпице нашему начальнику группы по РЭО Виктору Ерёмину и сказали, что у него родился сын. Это у него был второй сын и, поговорив по телефону с женой, он решил назвать его Валерием, в честь командира корабля «Восток-5».

   После работы мы уже обмывали новорожденного. Неля тоже должна была вот-вот родить, но письма она уже писала реже, не то состояние, чтобы часто писать и я просто ждал каких-то известий. Поэтому по приходу домой, я, уставший за неделю, просто завалился спать.

   В субботу был один вылет и тот в 10.00, который я выпустил, забежал перекусил в столовой и пошёл в деревню, что-то купить для дома, к приезду Нели и заодно пообедать в гаштете, так как в столовую га обед торопиться не хотелось. Побродил по деревне, купил разные мелочи, что Неля заказывало, купил кое-что на ужин и медленно побрёл домой. Поужинав, хотел почитать, но незаметно уснул и проспал до утра.

   Проснулся перед обедом, с чувством, что за много дней отоспался, но вставать не стал, а просто валялся в постели, пока не почувствовал лёгкий голод и понял, что надо сходить на обед. По дороге на обед узнал, что в космос полетела первая женщина-космонавт Валентита Терешкова на корабле «Восток-6» и они сейчас летают в парном полёте. Это было воскресенье 16 июня.

   После обеда зашёл в штаб, посмотреть заявки на вылеты на понедельник. Там уже мой начальник, капитан Митликин, с комэской майором Чекалиным, расписывал номера машин, которые уйдут на задания. Распределили, кто на какой вылет пойдёт и пошли домой.

   Не успел я расположиться для послеобеденного отдыха, как из штаба пришёл посыльный и принёс телеграмму, что Неля родила сына и, что всё нормально. Я, разумеется, побежал хвастаться об этом всем соседям, а уже на ужине начали отмечать это событие. Надо отметить отдельно, что по закрытой связи телеграммы в полк приходили в любое время суток, а свежие газеты мы читали не позже, чем москвичи, так как самолёт с почтой из Москвы, к нам, в Шперенберг, садился раньше, чем я выпускал первую машину на задание, а большинство офицеров, торопясь на завтрак, вынимали из почтовых ящиков свежую почту.

   В такой эйфории я был несколько дней. Меня поздравляли, я кого-то угощал, мне советовали назвать сына Валентином, но я объяснял, что мы с Нелей уже выбрали имя, тоже на букву «В», решили назвать Виктором. Все соглашались, что тоже хорошее имя. Так прошла неделя и я старался привыкать к тому, что у меня есть не только жена, но и сын и мы теперь полная семья.

   А дальше письма, письма. И не нормированная работа. Аэродром, аэродром, аэродром. Полёты, полёты, полёты. И ещё изредка наряды. Да, тоскливо мне без талисмана. Неуютно как-то.

   Когда уже измаялся от одиночества, в один из выходных решил пойти с ребятами в гаштет. Сначала пошли в Шперенберг. Посидели там часиков до шести, а затем пошли домой. Но по дорогу кто-то подал идею идти продолжить в Александорф. Все повернули и направились туда. Но я решил идти домой и отстал от компании. Мне тоже хотелось идти со всеми, но мне завтра с утра на вылеты, а вечером я заступаю дежурным по полку, а после таких походов, тяжеловато нести службу, да и начштаба у нас строгий, с очень тонким обонянием. Так что пришлось мне выбирать дорогу домой.

   В понедельник рано утром сходил на вылет, выпустил три машины, позавтракал и отправился отдыхать перед заступлением в наряд.

   Проснулся отдохнувший и готовый к несению службы. По дороге зашел поужинал и уже на ужине почувствовал какую-то напряжённость в гарнизоне. Всё как бы и нормально, но вот какие-то штрихи мне не понравились. Показалось, что      
суеты больше, чем обычно.

   Подходя к штабу полка, увидел несколько машин, которых раньше обычно там не было. Зашёл в штаб, а там столпотворение: кто-то куда-то торопится, все какие-то озабоченные, всем не до меня, хотя я пришёл на инструктаж. Офицер, который должен проводить инструктаж, сказал, чтобы я заступал дежурить, а он меня потом проинструктирует. После этого я заглянул в эскадрилью и там узнал, почему все такие взъерошенные.

   Оказывается наш начальник штаба эскадрильи, Пётр Фёдорович, или чаше мы за глаза его называли «ПФ», придя утром на службу, решил почистить пистолет, в патроннике которого оказался патрон. Пистолет выстрелил и капитан тяжело ранил себя. Более того, в это время в помещении эскадрильи было много людей, которые и отнесли быстро его в санчасть, а оттуда Петра Фёдоровича отправили в госпиталь. Петра Фёдоровича в эскадрилье уважали, во время войны он летал на штурмовике и имел несколько боевых орденов. Вся эскадрилья сожалела, что так произошло.

   Но эмоции эмоциями, а мне надо было бдить на службе и я пошёл принимать дежурство. Помощником со мной заступал старший лейтенант Рыбаченко с первой эскадрильи. Сменились быстро, так как капитан Шатохин, которого я менял, всё тщательно проверил и подготовил, а мне было не до придирок, должен был ещё подойти помначштаба, чтобы более подробно ввести меня в курс происходящего.

   Замначштаба освободился только после окончания рабочего дня. Он подробно нам с Рыбаченко рассказал, что завтра прибудут работники военной прокуратуры и нам надо будет самим ориентироваться, на какие вопросы отвечать самим, а по каким вопросам отправлять к вышестоящим начальникам. С одной стороны мы всё поняли, а с другой — по конкретике нам было ничего не понятно. Решили — будем решать проблемы по меры их поступления.

   Ночь прошла спокойно, мы даже успели понемногу вздремнуть. А с утра — началось. Понаехали прокурорские, из политотдела, армейские командиры — только встречай. Хорошо, что всех сопровождали наши начальники и мне не надо было всех встречать и всем докладывать.

   Но уже во второй половине дня, когда за меня остался Рыбаченко, мне командир полка приказал помогать армейскому дознавателю. У нас была одна задача — отыскать пулю, которая ранила ПФ. А поскольку в этом помещении была масса стеллажей, плакатов, схем, то задача эта была не из лёгких. До самой смены дежурства, я рисовал схемы, возможных траекторий пули. И уже после того, как армейский дознаватель уехал, у меня получилось что-то логическое, но я всё отложил на завтра, так как командир сказал, что и завтра я в распоряжении дознавателя.

   С утра, дождавшись дознавателя, я рассказал ему свою версию. Мы искали пулю всё время вверху, в районе потолка, как как все сказали, что сверху на многих посыпалась штукатурка. Но в районе потолка никаких повреждений не было. Зато вечером, когда все ушли, на многих столах я заметил мелкие щепочки. Дознаватель схватился за эту ниточку и мы начали искать, откуда они. Варианта было два: или со столов, или с пола. Осмотрели — столы и пол оказались без повреждений. Опять — тупик. Но тут пришёл Валя Дергачёв, наш правый лётчик и сказал, что ему вчера прострелило штанину, а он это только сейчас обнаружил. Посмотрели, где он сидел и сразу дело пошло, отыскали место, где могла быть пуля. Она вошла в щель между досками пола, отколола несколько мелких щепочек, которые полетели вверх, а затем упали на столы. Это были щепки, а все думали — штукатурка. Мы вскрыли пол и нашли пулю. Военный дознаватель завершил работу, меня в полку назначили внештатным дознавателем, а ПФ выздоровел и спокойно демобилизовался. Правда, ребята какое-то время боялись, что этот случай «небрежного обращения с оружием» свяжут с похождением перед этим по гаштетам, но этого не произошло и все успокоились.

   Этот случай как-то выбил людей из колеи, но вскоре всё вошло в свой ритм, а уже к концу лета я встречал Нелю с сыном и снова мой талисман был со мной.


      Глава 223. Издержки пропаганды о бдительности.


   Служить за границу я попал сразу после окончания военного училища, даже не поняв ещё всех тонкостей службы в строевой части. Прямо из Главного штаба ВВС меня, со многими другими выпускниками, направили в Группу советских войск в Германии (ГСВГ).

   Там нас встретили и повезли в штаб воздушной армии, где первым делом провели инструктаж по вопросам бдительности при службе «за рубежом нашей Родины». Ну инструктаж и инструктаж, это же чистая формальность для большинства из нас, но как оказалось, не для всех, есть у нас ещё бдительные люди, от которых никакая мелочь не ускользнёт.

   После целого ряда бесед с разными начальниками, нам выдали предписания и мы разъехались в авиационные полки и в отдельные эскадрильи по всей Германии. Приехали и мы в свой, теперь уже, полк. В полку вся эта дорожно-перекладная суета начала забываться, но мы ещё интересовались, кто и как обустроился на новых местах службы. Не обошлось и без курьёзов, о которых мы узнавали при командировках на другие аэродромы.

   Поскольку я уже был на должности старшего техника эскадрильи и случилось так, что борттехников не хватало, то инженер эскадрильи и комэска приняли решение, чтобы меня включить в приказ на допуск в качестве бортового техника для полёта по маршруту Шперенберг — Цербст — Брандис — Шперенберг.

   В одной из этих точек встретил своих однокашников по училищу, которые рассказали мне, как они обживались в новом гарнизоне.

   С первых дней приезда в гарнизон молодые лейтенанты, как и мы, в свободное от службы время, начали осваивать окрестности. Ближайшим объектом, который заслужил их внимание, оказался местный гаштет, где они собирались попить пива. Приняли их компанию очень доброжелательно, а вот ребята свои силы не рассчитали.

   В один из вечеров офицеры сидели в гаштете, пили пиво своей компанией, не обращая внимания на других посетителей, среди которых было и много немцев из этой деревни. Когда пива было выпито достаточно, да и другие напитки употребляли, одному из молодых лейтенантов, Васе Берёзкину, показалось, что немец, сидевший в углу за столиком, как то внимательно его разглядывает. Вася отвёл свой взгляд, но немец уставился на него и продолжал смотреть. Через какое-то время немец встал не совсем твёрдым шагом подошёл к Васе и попытался что-то сказать:

    — Камрад, айн биир, их угощайт, — и потянул куда-то Васю за рукав.

   Берёзкина словно пронзило током:

    — Уже вербуют!

   Вспомнил, как полковник в штабе воздушной армии рассказывал им что-то такое. Хотел этому немцу возразить, но все иностранные слова повылетали из головы. Вспомнил лишь слово:

    — Хальт! — после чего немец резко остановился как раз в проёме двери и Вася чуть не споткнулся. Немец снова произнёс те же слова:

    — Камрад, айн биир, их угощайт, — но теперь уже ничего не понимающий Вася потащил под руку немца на улицу, где уже стемнело.

   Но немец оказался то ли сильнее Васи, то ли трезвее, но он повёл куда-то Васю. Когда отошли несколько метров от входа в гаштет, немец откуда то взял велосипед и сунул его в Васины руки. Держась за велосипед, Вася молча пошёл в ту сторону, куда его направлял его новый знакомый, всё время повторяя:

    — Айн биир, айн биир, нах хауз.

   Но примерно через 300-400 метров Берёзкин понял, что они идут в противоположную от части сторону и начал разворачивать велосипед, подумав:

    — Наверное, хочет меня похитить и переправить на запад. Ну, я ему просто так не дамся, — и попытался бежать с велосипедом в сторону части.

   Немец побежал за ним, наткнулся на велосипед и после этого и Вася, и немец упали, а велосипед завалился на них. Хотя Васю сильно ударил велосипед, ему не хотелось вставать и идти куда-то. Но чувство долга, что от доставит вражеского резидента-вербовщике в часть, заставило Василия сгруппироваться и встать.  Немец не шевелился и даже чуть похрапывал. Берёзкин начал его тормошить, но тот даже и не думал приходить в себя.

   И тут Вася вспомнил, что, когда падал, то какая-то трава то ли поцарапала его, то ли ужалила, как крапива. Пошарив в том месте рукой Вася нащупал что-то колючее и жалящее и сорвал несколько стеблей. Затем, подойдя к немцу, он всунул эти стебли немцу за пазуху и слегка потёр ими по телу. Немец очнулся, завертелся, «как уж на сковородке» и заорал благим матом:

    — Найн! Найн! — но, казалось, немного пришёл в себя.

   Вася снял с себя ремень, после пива и сосисок брюки держались хорошо, связал руки немцу, накинул ремень на руль и медленно в темноте поконвоировал своего пленника в сторону части. Немец, ничего не понимал, но особо не сопротивлялся, всё время повторяя:

    — Айн биир, их угощайт.

   На КПП гарнизона посмотреть на Васю с немцем вышел весь наряд, но ничего не понимая пропустили эту пару через ворота, но догадались позвонить дежурному. Дежурный встречал «велосипедистов» уже около штаба и услышав невразумительный Васин лепет про вербовщика-резидента, позвонил своему комэске и отправил Васю отсыпаться, а немца, этого Фридриха знал весь полк, определил отсыпаться в комнату временно задержанных, которая всегда была свободной.
 
   Основные события развивались утром, на построении полка. Поскольку командир полка без смеха не мог говорить, то весь «разбор полётов» провёл замполит полка.

   Вася Берёзкин и все молодые лейтенанты узнали, что этот немец, по имени Фридрих, работник местного кооператива, живёт в районе ближнего привода и известен всему гарнизону, как Фридрих «Айн биир», так как при знакомстве с новыми офицерами полка всегда пытается угостить одной кружкой пива, как говорят, по одной. А наши офицеры всегда отвечают ему взаимностью.

Вот такая была история.


      Глава 224. Первые шаги в педагогике.    

   Поскольку в эскадрилье шла "большая замена" личного состава, то уже через год я из "молодого специалиста" стал "опытным офицером", который планировался на выдвижение по службе, как минимум, на три возможные вакантные должности. Но мне уже не хотелось уходить из полка в одну из отдельных эскадрилий, где было хотя и попроще работать, но масштабы были совершенно другие.

   Мне начальники в полку говорили:
   - Вот уйдёт в запас старший лейтенант Коваленко и тебя назначат на его должностную "клетку".

   Коваленко Константин Филиппович, был мой непосредственный начальник и занимал должность начальника группы регламентных работ и обслуживания АТ в нашей вертолётной эскадрильи. Я у него был единственным подчинённым офицером в должности старшего техника этой группы. Раньше старший техник группы обслуживания руководил механиками этой группы, но после того, как механиков закрепили за экипажами, то старший техник был в распоряжении начальника группы эскадрильи и теперь только контролировал работу механиков.

   Но поскольку старший лейтенант Коваленко находился в подчинении инженера эскадрильи, то и я, соответственно, подчинялся капитану Митликину. Но это была "штатная мудрость" и мы втроём выполняли все работы по механическим системам вертолётов эскадрильи. Это были замены агрегатов и элементов механических систем, авиадвигателей и лопастей несущего и рулевого винтов.

   Мы, трое, по очереди ходили на контроль подготовки вертолётов к каждому вылету и двое из трёх ходили на обеспечение плановых полётов в эскадрилье.

   Я уже был допущен к самостоятельному контролю подготовки к полёту всеми специалистами и руководил этой подготовкой с соответствующей записью в журнале подготовки к полёту и контрольном листе на разрешение полёта.

   В период подготовки к полётам, мне подчинялись специалисты других служб: радио, РТО, РЭО, АО. Всё это было оформлено документально, на уровне приказов по полку.

   Но этого моим начальникам полкового уровня показалось мало и они "подбросили" мне ещё одног направление работ, которых ни в одном официальном документе по инженерно-авиационной службе нет.

   В полк на имя начальника штаба полка, подполковника Бобровского Ивана Антоновича пришёл документ, подписанный начальником штаба ГСВГ генерал-полковником Турантаевым, чтобы подполковник Бобровский И.А. обеспечил регулярные занятия, раз в две недели, "Кружка юных авиаторов" на базе средней школы в Вюнсдорфе (штаб ГСВГ) в том числе и с выездом на  аэродром в Шперенберг. Занятия проводить два раза в месяц, зимой на базе школы в Вюнсдорфе, а осенью и весной - на аэродроме Шперенберг, в составе группы старшеклассников 25-30 человек.

   Начальник штаба полка переадресовал этот документ Заместителю командира полка по ИАС подполковнику Яблокову А.В., а тот , соответственно - мне, как исполн7ителю, так как в других эскадрнильях старшие техники были специалисты в довольно приличном возрасте, которые через 1-2 года должны были уходить в запас.

   Так я вынужденно стал одним из педагогов на уровне школы в Первом городке Вюнсдорфа, где размещался штаб ГСВГ. Разумеется, командование полка меня предупредило, чтобы я занятия проводил тактично, так как среди школьников были дети в основном офицеров близких к командованию ГСВГ.  Но как оказалось, все они были обыкновенными детьми, любопытными до беспредела и задавали вопросы по всем видам и родам авиации и довольно серъёзные вопросы, так как их родители в разговорах, очевидно, не очень таились от детей, так как ребята знали о всех новостях в ГСВГ из первых уст и задавали вопросы не только о нашей авиации, но и об авиации, которая была на территории Западной Германии. Но большинство вопросов было, типа:

   - А чьи самолёты быстрее летают? - и другие подобные вопросы, которые интересуют детей.

   Но, что меня удивило, так это тот факт, что самолёты Як-12, Ан-14 "Пчёлка", Ил-12, Ил-14, Ли-2, вертолёты Ми-4 и Ми-1 детей интересовали больше, чем Ан-10, Ан-12, Ил-18, Ан-26 и даже МиГ-21, Як-28, Су-7 и Ил-28. Очевидно, оттого, что эти самолёты были уже раритетом и не везде их можно было увидеть "вживую", а современные Аны, Ту, Илы были во всех гражданских аэропортах, откуда дети уже улетали. Самолёты КБ Микояна, Яковлева, Сухого, Ильюшина, Туполева мы с ребятами осматривали только снаружи и кабину со стремянки, а в более старых конструкциях им разрешалось даже сидеть в кабинах и через шлемофон послушать музыку и песни при включенном АРК (авиарадиокомпас).

   Эти занятия со школьниками проходили регулярно и когда наступил аттестационный период, то мне об этой общественной нагрузке отметили в аттестации и, когда я окончил военный ВУЗ, то мои командиры обратили на это внимание и я был оставлен на преподавательскую работу в ВУЗе, хотя до этого было ещё очень далеко и в то время я ещё не думал о дальнейшей своей военной судьбе.

   А тогда у меня была забота, как лучше составить план занятий со школьниками, чтобы инженер полка не отправил меня на "второй круг" менять темы занятий или какие-то элементы занятий, которые я отражал в плане занятий. А что с меня было взять, с молодого лейтенанта на должности старшего техника, которому самому надо поступать в высшее учебное заведение.

   Но я был старательным лейтенантом и ещё более старательным старшим техником вертолётной эскадрильи. Мне тогда казалось, что главнее моей работы в авиационной эскадрильи ничего не существует и я вместе со своими должностными обязанностями полностью отдавал себя этой общественной работе с ребятами, которым нравилась авиация, как и мне, когда-то в школе. Даже, если кто-то не связал свою судьбу и жизнь с авиацией, то они увидели, а может и осознали, какая техника в армии, в которой служат их отцы, а в дальнейшем, возможно будут служить они. Мне тогда казалось, что к военной технике, как и к военным людям, надо воспитывать уважение с детства и я это старался делать
 

      Глава 225. Мой семейный экипаж.

   После приезда Нели с сыном всё сразу наладилось, мой талисман начал меня оберегать. После приезда Нели с сыном, кто-то из лётчиков сказал мне:

    — Лёня, ну, вот, теперь у тебя полный семейный экипаж.

   Первые дни малыш меня совсем не беспокоил. С одной стороны, я приходил уставший и крепко спал, а с другой — наверное влияло новое место жительство, за тысячу километров от прежнего и благоприятная акклиматизация.

   Теперь я после обеда, когда на аэродроме не было напряжёнки, приходил домой, брал коляску с сыном и шёл гулять с ним на озеро. В это время Неля могла немного поспать или что-то сделать по дому. А часто и она прогуливалась  с нами на озеро. Но это удавалось сделать не всегда, так как на аэродроме всегда было много работы.

   Зато в воскресение, когда я был свободен, мы могли прогуляться в деревню или на то же озеро.

   В один из октябрьских дней 1963 года мы узнали, что в ГДР прилетели Юрий Гагарин и Валентина Терешкова, которые по дороге из США приземлились на одном из гэдээровском аэродроме. Сначала космонавты встретились с В. Ульбрихтом и поехали еа встречи с жителями ГДР. На экранах телевизоров они появлялись из разных мест ГДР на одном экране, это тогда считалось достижением телевидения ГДР.

   Конечно, для ГДР визит Гагарина и Терешковой был большим событием. Об этом писали все газеты, говорили все жители и космонавты не сходили с экранов телевизоров. Везде их встречали с восторгом. Космонавты посетили Берлин, Эрфурт, Карл-Маркс-Штат и другие города поменьше. Юрия Гагарина вышел встречать весь Эрфурт. Это было большое событие для этого времени.

   После поездки по ГДР, космонавты прибыли в Вюнсдорф, в штаб ГСВГ и нам сказали, что улетать в Москву они будут с нашего аэродрома.

   Командование нашего гарнизона организовало их проводы на аэродроме на высшем уровне, провожать космонавтов, улетающих в Москву, пришёл почти весь гарнизон. Были сооружены временные трибуны рядом с подскоком, где стоял их самолёт. Мне даже удалось сделать несколько снимков с близкого расстояния. Конечно, для нашего гарнизона это было большое событие, все мы почувствовали важность нашего гарнизона.

   А тут и Октябрьские праздники наступили. Полковник Медведев разрешил снова организовать обще гарнизонный банкет, хотя на это косо смотрели в штабе воздушной армии, считали, что такие гарнизонные застолья не совместимы с крепкой воинской дисциплиной. Но Михаил Григорьевич убедился, что, когда в праздничный день весь гарнизон у него на виду, командованию спокойней. С другой стороны, такой огромный коллектив знакомится в непринуждённой обстановке, становится дружным, что не всегда получается при компанейском праздновании по квартирам, тем более государственных праздников. Ещё один фактор, который располагал к таким балам-банкетам — была возможность всем женщинам гарнизона продемонстрировать свои наряды и они за это боготворили командира. Более того, на этом банкете жёны могли более свободно управлять своими подвыпившими мужьями, даже если те имели высокие для уровня полка воинские звания. Мы тоже с Нелей постепенно вливались в этот громоздкий коллектив: эскадрильи, полка, гарнизона. Неля узнавала здесь не только своих знакомых из нашего дома, но и из других подразделений и частей, особенно тех, у кого были маленькие, как у нас, дети.

   Чтобы как-то повседневная рутина нас не затягивала, мы старались поддерживать свою интеллектуальную самооценку. Семьи, которые были старше нас больше интересовались приобретением разных вещей, всё-таки какая-никакая, а заграница. Мы тоже с Нелей соревновались в чём-то с соседями, но в то же время у нас были и другие интересы. Мы выписывали и читали много литературы и прессы, там, за границей, это было проще сделать, так как мы это делали хотя и за гэдээровскую, но валюту. Выписывали много, дефицитных в Союзе, журналов, газет, подписных изданий. Иногда в год выходило более 25 наименований. Так что у нас каждый вечер была не квартира, а изба-читальня. Кроме всего прочего меня мой начальник Миша Митликин заставлял готовиться к поступлению в высшее учебное заведение и часто даже это контролировал.

   Во всём этом мне помогал мой семейный экипаж: жена и сын Виктор. Иногда приходишь на перерыв, уставший «до нельзя», берёшь Виктора и идёшь гулять на озеро. Пройдёшься час-полтора, поразговариваешь с сыном или с Нелей и весь груз проблем снимается. С самого начала семейной жизни, я взял себе за правило, не делиться с Нелей тем, что происходит на работе, если её напрямую это не касается, мне одному этого хватало. Я понимал, что это не совсем хорошо для семейной жизни, но считал, что так лучше. Я с кем-то сегодня поспорю, ей расскажу, она к этому человеку будет предвзято относиться, а я завтра с ним помирюсь. Но у неё осадок останется, даже если я был не прав. Поэтому, я старался груз работы домой не приносить. Правда, она очень сердилась, если что-то узнавала от соседей, но это мы как-то нивелировали.

   Следующим банкетом мы встречали Новый 1964 год и это настолько вошло в привычку, что мы уже не представляли, как гарнизон жил без этих балов-банкетов. Что-то они привносили человеческое в отношение между людьми, особенно между теми, кто целыми днями строит отношения по уставам воинской службы.

   И самым важным для нас был гарнизонный бал-банкет 23 февраля, так как он совпадал с годовщиной нашего полка, которым мы, конечно,  очень гордились.


       Глава 226. Вот люди, овладевшие техникой.

   Весна 1964 года для меня началась как-то сумбурно. Неожиданно заболела Неля и её вместе с Виктором в начале марта пришлось отвезти в госпиталь, в Тойпиц. Надо было выкраивать время, чтобы навестить их в госпитале, а добираться туда не просто. В воскресенье, 8-го марта, приезжаю туда, а мне навстречу идёт Неля и рядом с ней Ваня Подопригора, наш с ней одноклассник и мой школьный друг. Оказывается он попал в госпиталь с воспалением лёгких. И служит он в Вюнсдорфе, во втором городке, это в 10 км от нас.

   После того, как они с Анненковым Арнольдом, весной 1961 года заходили ко мне ещё в училище, Ваня попал в учебку в Горьковской области и оттуда уже в группу войск в Германии. В письмах он мне не писал, что он в Германии, а по полевой почте нельзя было определить место службы. А здесь мы встретились, трое одноклассников.

   Мы немного повспоминали, но мне надо было ехать домой, в полк. Я вырвался на время, так как со дня на день должны были начаться крупные учения и на наш полк ложилась большая нагрузка, особенно на вертолётную эскадрилью. А поскольку из выпускающих мы с Мишей Митликиным остались в эскадрилье вдвоём, Константин Филиппович уволился, то моё присутствие было обязательно.

   После приезда домой, я был ещё под впечатлением поездки и случайной встречи с Ваней Подопригорой и задумался о том, какая маленькая планета, что мы, трое одноклассников, поколесив везде, через шесть лет, встретились в одном месте за тысячу километров от места, где учились, совсем в другом государстве.

   Вспомнился наш класс и, конечно, вспомнил я о, повисшем в пространстве и времени, том, старом талисмане, который мне иногда не давал покоя. У нас с Нелей всё нормально, а вот Татьяна до сих пор не вышла замуж, а может и потому, что я ей не рассказал о талисмане. Мне было просто обидно из-за обыкновенной корпоративности. Неужели я встречался с девушкой, которую никто не оценит так, как ценил её я? Я, что, ошибался? И это не так важно, что она от меня ушла, чувство корпоративной солидарности сильнее уязвлённого самолюбия. Мне было обидно не столько за неё, сколько за себя. На этих мыслях я и уснул.

   И вот с 8-го на 9-е марта снится мне сон. Мы, несколько человек из нашего класса, бежим по длинному коридору нашей старой эсхаровской школы. Татьяна и Юля бегут впереди. Вдруг Юлька резко останавливается и говорит мне:

    — Всё, ты опоздал. Я тебя победил, — намекает он на наш старый спор. А за ним стоит радостная, улыбающаяся Татьяна и машет мне рукой.

   И на этом я проснулся от звонка будильника. Посмотрел — шесть часов, а первый вылет в восемь. Успеваю. Продолжаю лежать и думать:

    — Надо же такой глупости присниться! Тем более, что сны мне никогда не сняться или я их никогда не запоминаю. А тут, как будто не сон, а всё наяву. Кошмар какой-то. Надо будет рассказать Неле. Но надо вставать, работа.

   Ещё большая нагрузка появилась с понедельника, 9-го марта. На Магдебургском полигоне планировались крупнейшие по тем временам учения, руководить которыми должен был Министр обороны СССР маршал Гречко и наших экипажей уже не хватало для полётов в район предполагаемых учений.

   И вот 10 марта в районе полигона появился американский разведчик РБ-66, который был сбит нашим МиГ-19.

   Что тут сразу началось — трудно вообразить.

   Только в район Магдебурга каждый день вылетало от трёх до пяти экипажей, всем начальникам хотелось посмотреть, как наши истребители, не самые новые, МиГ-19 развалили американского разведчика, РБ-66, обломки которого были видны сверху, на лугу под Магдебургом. Наши вертолёты садились на лугу и привозили на аэродром разные блоки, агрегаты и прочее и мы рассматривали их с интересом, всё-таки самолёт вероятного противника. Экипаж, 3 человека, успел покинуть самолёт на парашютах.

   Всё это длилось целую неделю. Наши экипажи обеспечивали учения. Летали на полигоны, перевозили посредников с одного аэродрома на другой. Пассажирами были, как армейские начальники, командование из группы войск, так и офицеры из московских штабов.

   Где-то в это период я получил с Эсхара письмо, в котором мама писала, что Татьяна вышла замуж за Юлю. Вот тут я и вспомнил про свой сон, он уж точно был «в руку». Вот теперь я точно не буду «брать вину на себя» за то, что не предупредил Татьяну про «талисман». Теперь у них с Юлькой всё будет нормально, хотя я не очень верю в это фарс, повторить наш с Нелей «подвиг», женитьба одноклассников. Ведь мы почти друг о друге долгое время ничего не знали  и только, когда вновь встретились, поняли, что не можем друг без друга и лучше друг для друга пары себе не найдём. А у Татьяны с Юлей может быть только привычка, которая скоро пройдёт. Но всё равно мы с Нелей были рады за них.   

   Лето тоже обещает быть не очень томным, поговаривают, что в группу войск приедет какое-то начальство, а приехал сам Никита Сергеевич Хрущёв. Всё началось с выступлений-докладов в его присутствии. Обычно нашему полку на таких встречах слова не предоставляли, докладывали партийные работники северного и южного авиационных корпусов. Но на этот раз слово предоставили нашему полку. Более того, докладчиком был не замполит полка, как обычно, а освобождённый секретарь парткома, у нас был отдельный полк. При докладе  секретарь парткома майор Макаренко сказал фразу, что наш полк «около 20 лет работает без лётных происшествий по вине личного состава». Сам Хрущёв ему, в этом месте, зааплодировал и его поддержал весь зал. И в заключительном слове Хрущёв упомянул майора Макаренко и сказал:

    — Вот люди, овладевшие техникой! — затем повторил крылатую фразу, кажется, с ХХII съезда КПСС:

    — Наши цели ясны, задачи определены! За работу, товарищи!

   Уже на следующий день под заголовком «Вот люди, овладевшие техникой» в газете «Красная звезда» была напечатана передовица с портретом нашего командира полка Михаила Григорьевича Медведева. А через некоторое время майору Макаренко было присвоено внеочередное звание «подполковник» и он был назначен на должность командира отдельной части.

   Но на этом всё не закончилось. Н. С. Хрущёв решил выступить перед комсомольцами и коммунистами группы войск. Было принято решение, что все виды и рода войск, имеющие в группе направят своих делегатов из частей в первый городок, в Вюнсдорф. Из нашего полка выбрали пять человек, а из нашей эскадрильи майора Левдикова, штурмана эскадрильи и Мишу Митликина, но Миша уговорил как-то комэску и тот вместо Миши на встречу с Хрущёвым отправил меня.

   К двум часам дня нас собрали на стадионе первого городка в Вюнсдорфе. Весь стадион был заполнен коробками строя авиаторов, танкистов, мотострелков артиллеристов, связистов и других. Было очень жарко, но лишь немногие командиры догадались дать приказ солдатам взять с собой фляги с водой.

   Как только Хрущёв появился на трибуне и начал свою речь, как в плотно стоящих коробках начали падать в обморок солдаты. А медики ничего лучше не придумали, как под руки их тащить между коробками за пределы стадиона. С трибуны это хорошо было видно, но никто и виду не подал.

   Мы с майором Левдиковым стояли у самой трибуны хорошо видели Хрущёва и командование группы войск. Григорий Иванович снимал всё на кинокамеру, а я как бы был у него вторым номером и мы с ним свободно передвигались между коробками, чем и спасались от жары, так как у трибуны было не так жарко.

   Митинг продолжался около полутора часов и только, когда мы уже не могли держаться на ногах, митинг закончился и мы разъехались по гарнизонам.      


     Глава 227. Отдых в Крыму.

   Сентябрь — декабрь 1964. Приехал из отпуска. Планов громадьё. Хочу создать тренажёр техника. Мне интересно было работать. В мои обязанности входило поддерживать в исправности все вертолёты эскадрильи, проводить на них регулировочные работы и контролировать все технические работы и ведение технической документации. Параллельно я готовился к поступлению в высшее учебное заведение. Но было у меня и техническое «хобби», я мечтал создать технический тренажёр по поиску и устранению характерных неисправностей для тренировки техников и механиков. А ещё была семья, которой надо было уделять внимание и были наряды, а также множество разовых поручений.

   Но была ещё одна особенность сентября в службе за границей. С сентября месяца начинались замены и длились до самого Нового года. Иногда это были плановые замены, а иногда просто присылали людей на свободные должности. И по «традиции» сначала заменяемый устраивал прощальный вечер, а затем, чуть позже, когда приезжала семья, «заменщик» накрывал стол. Вот так всю осень мы весело и жили. Каждый вечер в гарнизоне, где-нибудь, да был праздник. Одни семьи уезжали, другие приезжали и мы как-то быстро привыкали к новым людям, к новым командирам, к новым подчинённым.

   В этом году у нас в эскадрилье по плану меняются семь лётчиков и трое бортовых техников. Для одной эскадрильи это много, так как три экипажа и три вертолёта нельзя будет планировать около месяца на задания, пока их не «введут в строй». Да и для плановых полётов этим экипажам надо планировать одну-две машины, чтобы они освоили новый для них район полётов.

   Незаметно проскочили четыре месяца и сразу после нового года мне запланировали очередной отпуск. Но поскольку это были зимние месяцы, то мне наш полковой доктор Борис Карпович Кушнир выделил семейную путёвку в дом отдыха в Ялту. Мы с майором Кушниром часто дежурили на ночных полётах и он, глядя, как я верчусь на старте всё время обещал отправить меня в санаторий или в дом отдыха. Вот сейчас он и выполнил своё обещание. Да и Нелю он дважды срочно отправлял в госпиталь на полковой санитарной машине. Это, когда она попала туда с сыном и мы встретили Ваню Подопригору и второй раз с аппендицитом, он её привёз прямо с машины на операционный стол. Вот с его подачи мы и оказались в Ялте.

   Мы приехали к родителям, немного там погостили, а затем, оставив им сына Виктора, ему было  уже полтора года, улетели в Крым. Лететь пришлось из Харькова в Симферополь на самолёте Ил-14 с промежуточной посадкой в Днепропетровске. У нас в полку, хотя и были три Ил-14, но мне на них ни разу не пришлось до этого летать, всё больше на Ли-2. Весь полёт была ужасная болтанка и Неля устала от этого полёта, о затем ещё до Ялты ехали на такси по старому «серпантине». Приехали в дом отдыха уставшие и еле живые. Хорошо, что были свободными семейные комнаты и нам предоставили одну из них.

   Уже на следующее утро мы записались на все возможные экскурсии и пошли пока самостоятельно знакомиться с Ялтой. Просто ходили гуляли по набережной и любовались городом. По дороге нам попался магазинчик, где продавали ставриду горячего копчения в таких аккуратных картонных коробочках. Нам сказали, что такую ставриду начал  выпускать только построенный завод и вы взяли две коробочки. Здесь же на набережной продавались апельсины. Нас тоже просветили отдыхающие, что это дефицит и апельсины появились в продаже только потому, что в порт в это время прибыл транспорт с апельсинами. Нагулявшись, мы пошли в наш дом отдыха и по достоинству оценили на вкус наши покупки. Ялта начала нам нравиться. Но это было только начало.

   На следующие дни мы уже с утра уезжали на экскурсии по всему Крыму. Это были экскурсии в Никитский ботанический сад, в Ливадийский дворец, в Бахчисарайский дворец, в Севастополь, в Алупкинский дворец-музей и так почти каждый день. О каждой такой поездке можно было рассказывать по несколько часов, столько было впечатлений. Но время пролетает быстро и уже через три недели мы рейсом Симферополь — Харьков возвращались к родителям, а затем, через Москву, в Германию, где меня с нетерпением ожидали в эскадрилье. Приближалась весна, а с весной наступало время учений, во время которых интенсивность полётов возрастала.   



       Глава 228. Если впереди цель, нельзя оглядываться назад.

   Моя семья уже несколько лет живёт в военном гарнизоне и мы уже вжились в этот военный быт. Мы с Нелей часто вспоминаем наших родных, наш посёлок под Харьковом, наших друзей, которые остались там, «в Союзе».

   Я иногда задумывался,

    — Как странно устроен этот мир и какие загадочные и не прогнозируемые существа, эти люди. Даже, я сам для себя.

   С Нелей мы знакомы со школы, но в школе мы не были друзьями, нас связывали с ней только товарищеские отношения. А вот с Татьяной мы дружили и какое-то время даже встречались и окружающие считали, что у нас с Татьяной что-то большее, чем дружба. Мне тоже так казалось, во всяком случае, я ей старался понравиться. Не получилось.

   С Нелей же мы пересекались периодически в классе или в больших компаниях  И только после окончания школы, мы вместе подавали документы в ВУЗы, она в университет, а я — в авиационный институт. Оба тогда не поступили. После этого два с половиной года не встречались. Просто каждый старался обустроить себя во взрослой жизни, что не так было просто.

   А вот, когда, через два с половиной года встретились, мы не могли наговориться друг с другом, такая возникла потребность в общении. Сколько было воспоминаний и того, что раньше было вместе с нами и того, что было с каждым в отдельности за это время, когда мы не общались. За это время мы даже друг друга не встретили, настолько мы были в разных местах и пути наши не пересекались.

   И почему-то я непроизвольно вспомнил в связи с этим, о Татьяне, нашей с Нелей одноклассницей, с которой мы не только дружили, во всяком случае я так считаю, но и жили в одном доме, в разных подъездах. После школы она начала как бы стесняться меня. Даже, если мы ехали с ней в одном автобусе, то она вызывающе уходила от меня подальше в автобусе и делала вид, что она меня не знает. И появилась только на нашей с Нелей свадьбе, вместе с Валентином Бреславским, бывшим моим одноклассникам. Она так и не узнала, как я ей благодарен за то, что она так себя повела и мы с Нелей из товарищей, сначала стали настоящими друзьями, а затем поняли, что мы не можем друг без друга и не представляем себя врозь.

   До встречи с Нелей я не представлял себе, что девушка может вместе со мной чему-то радоваться, хорошо ко мне относиться и по каждому поводу не капризничать и не ссориться. А с Татьяной у меня так не получалось. С ней было, как на готовом к действию вулкане, не знаешь, когда он проснётся. У Татьяны было два брата и она непрерывно вела с ними борьбу за «зоны выживания», поэтому у неё выработались мальчишечьи черты характера, когда она стремилась всё время всеми командовать, руководить, когда она считала, что она всегда права и все вокруг были чем-то ей обязаны.

   Когда мы с Нелей снова встретились, то я первое время ожидал, что меня будут в чём-то упрекать и я всегда буду неправ. И не мог долго привыкнуть, к тому, что Неля часто со мной соглашается, а если не соглашается, то объясняет, почему. Это потому, что у меня было не так много опыта общения с девушками по вопросам не только учёбы, но и общения.

   Я видел, что Неля  с уважением относилась к своей старшей сестре и нежно заботилась о своём младшем брате. Тогда я понял, что занял место между сестрой и братом. Она относилась ко мне, как к своей старшей сестре и заботилась обо мне, как о своём младшем брате. Как это можно было не оценить.

   А с учётом того, что мы были одноклассниками и у нас оставались многолетние товарищеские интересы и отношения, то мы часто возвращались к фразе:

    — А помнишь? — и это многого стоило.

   Неля как-то сразу вошла в мою военную среду, а это не так просто, и начала осознавать, что в моём ведении не только техника, но у меня в подчинении и люди, с которыми она ежедневно встречалась. А ещё она встречалась с их семьями, что определило и соответствующее отношение к ним. И в этом она оказалась гениально предупредительной и очень внимательной, особенно, когда старшие старались её чему-то научить или что-то ей советовали. Она и в этих случаях была самой прилежной ученицей.

   Вот при таких отношениях, не только будешь уважать свою жену и восхищаться своей женой, но и будешь влюбляться в неё каждый раз, когда находишь у неё всё новые и новые черты, как у человека, с которым связал свою жизнь. И уже более снисходительно относишься, когда она на вокзалах или в поездах, старается кому-то помочь, кого-то подбодрить, кому-то что-то посоветовать. В этом она была похожа на свою старшую сестру.

   Вообще-то я такого счастья не заслужил, разве только потому, что очень долго искал идеал, мечтал об этом идеале и думал, что этот идеал есть только в сказках. Нет, не в романах, а именно в сказках. В романах всё нафантазировано и время действия романа, как обычно, распространяется на год или два, а то и на несколько месяцев. А здесь проходят годы, десятилетия, а человек становится для тебя всё лучше и лучше и роднее, даже в том случае, когда вокруг всё плохо, всё летит кувырком и только этот человек тебе придаёт и поддерживает силы, заставляет что-то делать для себя самого и для других.


      Глава 229. Память о Гагарине.

   Впервые я услышал о Юрии Гагарине, как и большинство людей планеты, 12 апреля 1961 года. Я тогда учился на втором курсе Харьковского ВАТУ. Мы были на занятиях по «Зашите от оружия массового поражения» (кратко — ЗОМП). Вдруг, в коридоре учебного корпуса раздались громкие крики, топот ног и кто-то заглянул в аудиторию и крикнул: - Человек в космосе!.

   Мы не обращая внимания на офицера, который вёл занятие, тоже выскочили в коридор и начали громко что-то кричать, типа: - Ура! Человек в космосе! Хотя мы ещё не знали, кто полетел в космос. Но через какое-то время в учебном корпусе включили громкую трансляцию и мы не уходили с коридора в аудиторию, пока не прослушали полный текст сообщения и не узнали, что в космосе гражданин СССР, майор Юрий Алексеевич Гагарин. Тогда мы несколько успокоились и пошли продолжать занятия. Но разговор всё время переходил на это событие, так что занятие уже шло чисто формальным чередом.

Следующее занятие у нас было по физподготовке. Занимались на спортивных снарядах в спортгородке. Была хорошая солнечная погода, а у нас ещё и хорошее настроение, так что мы всё время говорили о космосе и о Гагарине. Далее, почти каждую неделю о Юрии Гагарине я вспоминал, изучая авиационные дисциплины, читая периодику, слушая радио и при просмотре телевизионных программ.

   А находясь в карауле на посту в военной комендатуре города Харькова 6 августа 1961 года я услышал из громкоговорителя на улице, что в космос полетел космонавт номер два — Герман Степанович Титов, который был дублёром Гагарина.

   В день, когда полетела в космос Валентина Терешкова у меня родился сын, эту дату я тоже хорошо помню. Такой у меня космический календарь.

   А через год я уже в гарнизоне, где служил, приветствовал Юрия Гагарина и Валентину Терешкову. Встреча была организована экспромтом, по случаю отлёта космонавтов с нашего аэродрома.
   У космонавтов был дефицит времени, по маршруту полёта их самолёта подходил грозовой фронт, но они задержались с вылетом и встретились с командованием, жителями и военнослужащими нашего гарнизона, за что мы были им очень благодарны. Когда ещё можно будет поприветствовать и самому сфотографировать космонавтов, а детям вручить им цветы. Это ведь на всю жизнь.

   После этого прошло несколько лет, я уже учился в ВУЗе, когда в конце марта 1968 года сообщили что в катастрофе погибли Юрий Гагарин и Владимир Серёгин. Было много комиссий, было много расследований, чтобы выяснить причину гибели, но к однозначным выводам так и не пришли. И споры не затихают до сих пор. А надо просто помнить.

   Прошло много лет. Все события, даже существование ГДР и ГСВГ, стали историей. Неожиданно, в 2021 году я нахожу в YouTube ролик: Гарнизон Шперенберг (7,15 мин), на котором гид Gerhard Zwicker проводит экскурсию по гарнизону Шперенберг (по его, варварски разрушенным, остаткам). На одном из кадров вижу, что около бывшего высотного домика господин Gerhard Zwicker демонстрирует именно эту фотографию - встречу Ю. Гагарина и В. Терешковой с жителями гарнизона, которую я тогда сделал.

   Было приятно видеть своё фото через столько лет на этой экскурсии, тем более, что это одно из немногих фото, которое я тогда успел сделать в спешке с плёнки. Плёнку же у меня попросила наша официантка Бела (по моему, она родом была из Белоруссии), чтобы сделать себе фотографии. Что произошло после этого, из-за давности я плохо помню, но плёнка так и осталась у Белы, а я уехал из гарнизона на учёбу.

   И вот через несколько десятков лет, я вижу, что жители Шперенберга помнят те события 60-х - 70-х годов прошлого века и гордятся ими, благодаря моему снимку, а это - так приятно. Эти события и эта фотография является связующим звеном сотни людей, которые когда-то служили в ГСВГ и жили в Шперенбергском гарнизоне, ходили по улицам Шперенберга и помнят те далёкие времена.


     Глава 230. Одним смехом не отделаешься.

   Этой бытовой байке-были в гарнизоне дали название «Дилинь — бом-бом» и она много лет переходила из уст в уста и многие гарнизоны после этого её интерпретировали на свой гарнизонный лад.

   В один из субботних дней два соседа Юра Пенкин и Вадим Стенкин, оба правые лётчики из первой эскадрильи, по всем гарнизонным традициям решили устроить помывку с небольшим домашним пикником. Летали они в разных экипажах и не всегда получалось, что оба в субботу оказывались дома. То командировка у одного, то наряд у другого, то оба сидят в других гарнизонах.

   Юра и Вадим были, как большинство лётчиков, крепкими коренастыми крепышами и даже чем-то неуловимым похожими друг на друга. Прибыли они в гарнизон одновременно и их распределили в одну эскадрилью правыми лётчиками и даже поселили по соседству. Иногда их в шутку даже называли Енкиными, по одинаковому окончанию их фамилий.

   Семьи, у кого был один маленький ребёнок или пока не было детей, жили в одной квартире «распашонке», с общей ванной комнатой и общей кухней. Одна комната направо, побольше с балконом, другая — налево, без балкона. В ванной комнате была колонка-котёл типа «Титан», который мы топили сами прессованными угольными брикетами. Брикеты эти нам привозили организованно и складировали в одном месте, с которого мы их приносили сами. Одного ведра хватало на помывку двух семей, да и много брикетов мы не приносили, чтобы в квартире не было лишнего мусора.

   Приняв решение об общей помывке ребята сказали, что Юра пойдёт за брикетами, а Вадим, у него был велосипед, съездит пока за бутылочкой горячительного с тремя колосками и пивом, да и женщинам каких-нибудь сладостей прихватит. Пока договаривались, то Юра имеющимися брикетами растопил «Титан», сказав:

    — Пока принесу новый уголь, вода уже нагреется и я тебе подогрею воду.

   Разговор был в присутствии женщин после чего каждый пошёл в своём направлении. Но когда вышли из подъезда и Вадим сел уже на велосипед, из-за угла показался его командир и крикнул:

    — Вадим, ты из гарнизона не выезжай, наш экипаж сегодня дежурный, так что особо не расслабляйся.

   Ругнувшись про себя, Вадим сказал Юре:

    — Придётся тебе ехать за пивом, а то начштаба увидит, что из дежурного экипажа выезжаю из гарнизона, разговоров не оберёшься.

   Так и порешили, Юра сел на велосипед, а Вадим взял ведро и побрёл за углём. Пока набирал уголь, пока поговорил с ребятами с другого звена, когда Вадим пришёл и поставил в ванную ведро с брикетами, понял, что вода нагрелась и решил сразу мыться. Женщины были в своих комнатах и он их не видел.

   Вадим набрал в ванную воды, разбавил пенообразователь и с удовольствием залез в неё, окунувшись в душистую пену. Немного понежившись в ванне, Вадим решил, что пора и стукнуть в дверь, чтобы жена потёрла спинку. А у нас был заведен такой порядок, что сигналом, что пора потереть спину, отходишь от ванной на два шага назад, так как весь в пене, и сильно два раза стучишь ногой в дверь. Вадим так и сделал. Дверь отворилась, Вадим это почувствовал по прохладному воздуху, который проник в ванную комнату через открытую дверь, но поскольку он был весь в пене, то ему не было холодно.

   И вдруг Вадим почувствовал лёгкий удар по мошонке и услышал:

    — Дилинь-бом-бом! — это был голос Наташи, жены Юры.

   И пока он соображал, как поступить, Наташа ещё раз, уже более требовательно, ударила по мошонке и снова произнесла:

    —  Дилинь-бом-бом!

    — Наташа! — воскликнул, не выдержав, Вадим.

   Наташа издала какой-то странный звук, типа:

    — Ы-ы-ы! А-а-а! — и повернувшись, хотела выбежать из ванной комнаты, но подскользнувшись, упала на пороге.

   Вадим голый и весь в пене, протирая наскоро глаза тоже повернулся, но споткнулся о Наташины ноги и упал на неё.

   Услышав шум за дверью, жена Вадима, Галя, вышла из своей комнаты, которая была рядом с ванной комнатой, но споткнувшись о лежащих поперёк коридора голого Вадима и Наташу, тоже упала на них, образовав «малу кучу».

   Но этого было мало. В этот момент открывается входная дверь и в квартиру входит Юра со словами:

А я вам пивка принёс! — но, увидев что-то непонятное, с удивлением присел последи коридора, со словами:

    — И што вы тут все делаете?

   Первой опомнилась Наташа, поняв, что всё это значит, набросившись, на совершенно ничего не понимающего Юру:

    — А ты, что тут хохочешь, это всё из-за тебя, дурака! Кто так делает? Не мог меня предупредить, что ты уезжаешь за пивом? И этот дурак, тоже, весь в мыле, как вас не перепутать!

   Казалось, всё уже закончилось, всё прояснится и останется в этой квартире. Но не тут-то было. Поскольку Юра от удивления оставил входную дверь приоткрытой, то на шум заглянул и сосед, замкомэск, поднимавшийся в это время по лестнице. Увидев ещё голого Вадима в окружении Наташи и Галины, расхохотался и принял участие в разборке того, что произошло, выдав:

    — Да, тут и с меня, как со свидетеля, бутылка полагается, одним смехом тут не отделаешься —  а в этом случае утаить это уже не представлялось возможным. Так и стало это событие достоянием гарнизона.

   Подобную байку я не раз слышал в разных вариантах, но то были импровизации. Возможно где-то ещё в самом деле подобное происходило, не знаю. Но мне пришлось на этот раз изменить фамилии и имена героев этого рассказа, очень он необычен и эти люди могли быть узнаваемы, а тогда художественная часть повествования будет теряться.


     Глава 231. Весельчак Кеша.

   Кеша никогда не унывал. Даже, когда его журили командиры. О его наказании, мне казалось, речь вообще никогда не шла, начальникам как-то неудобно было его наказывать. Если он когда и был виноват, то он подходил к начальнику с таким откровенным покаянием, что наказывать его, а тем более кричать на него, ни у кого даже в мыслях не было. Начальник просто пожурит его, типа, что же ты, Корзинкин, этак все сделал, надо было получше и на этом все заканчивалось. Кеша моментально соглашался и тут же предлагал с десяток лучших вариантов и другого, вместо себя, исполнителя, а себя к нему в помощники. И такое у него часто проходило.

   Все свои байки Кеша начинал одним и тем же вступлением: - В 1861 году отменили крепостное право: Что было дальше, мы узнавали только после двух трех анекдотов по поводу самых разных сторон нашей жизни.

   Кеша был бортовым техником вертолета Ми-4 с бортовым номером 31, о котором он говорил, что это 13 наоборот. Всем он нравился, а больше всего, он нравился сам себе и никто на него не обижался, на него невозможно было обидеться, а врагов наживать он просто не умел. Это, наверное, единственный человек, из тех кого я знал, кто не имел личных врагов.

   Хотя однажды, Кеша, чуть было таковых себе не нажил.

   Запланировали его борт на дежурство во время полетов истребительного авиаполка, было такое спецзадание у наших экипажей. Что-то наподобие поисково-спасательной группы, тогда еще не было полноценной ПСС (поисково-спасательной службы). Как всегда, вертолет подготовили вовремя и борт ушел на задание. Чуть позже командир связался по радио и передал 'на вышку', что задание изменили и он ушел 'с ночевкой'. На том все и успокоились.

   На следующий день, где-то к обеду, мне передали, что через 40 минут садится 31-й борт, это машина Кеши Корзинкина. Приехав на стоянку, я еще издалека увидел, что вертолет подходит с курсом 109, но как-то странно, было похоже, что он крадется словно в тумане или при плохой видимости. Но расчет на посадку был настолько филигранный, что вертолет коснувшись бетона, он садился на рулежку, немого прорулил и оказался напротив своего стояночного 'кармана'. Нырнув в карман, летчик быстро развернул вертолет на 180 и как-то поспешно выключил несущую систему. Пока винт по инерции вращался, командир и правый летчик сидели не шелохнувшись и не снимая рук в кожаных перчатках с ручек управления.

   Кеша в это время с шумом распахнул дверь грузовой кабины, посмотрел на еще вращающиеся винты, подошел к кабине летчиков и глядя вверх спросил: - Ну как, командир, я вас прокатил?

   Командир экипажа, никак не реагируя на слова бортового техника, вяло, как бы нехотя, перенес левую ногу на порожек кабины и как-то неуверенно попадая в фюзеляжные ступеньки, медленно спустился на бетонку, повернулся к Корзинкину и вопросительно посмотрел, как бы требуя повторить вопрос.

   В это время Кеша роняет на бетон пассатижи и, медленно наклоняясь, но не выпуская из поля зрения командира, быстро выдает: - Как я вас потренировал в управле:? И не завершая фразу, быстро разгибается. Увидев выражение лица командира, быстро отскакивает в сторону, а когда командир резко нагнулся за пассатижами, развернулся и стал быстро убегать в сторону рулежки, подальше от вертолета. Командир погнался за ним, но увидев, что не догонит, отекшие ноги еще плохо слушались, швырнул вслед Кеше пассатижи и медленно побрел назад к вертолету. Летчик-штурман в это время выбрался из вертолета и вместе с нами, ничего не понимая, смотрел на это представление, пытаясь уловить суть происходящего. Но ни мы ни он еще долго не могли понять, что же произошло в полете такое, что об этом знают только командир и бортовой техник.

   И только через четверть часа, когда командир немного успокоился и о чем-то поговорил со штурманом, а Кеша с опаской подошел поближе, на расстояние недосягаемости броска тяжелым предметом, все смогли понять, что же произошло в полете.

   Как правило, борттехник на вертолете Ми-4 должен находиться на стремянке, за спиной летчика-штурмана и контролировать показания приборов винтомоторной группы. Автопилотов на первой полсотни серий еще не было, хотя гидроусилители были уже включены по необратимой схеме. Но при длительном полете по маршруту, на одном и том же режиме, борттехник обычно спускался в грузовую кабину, ложился на расстеленные на десантных сидениях лопастные чехлы и смотрел в потолок грузовой кабины, вслушиваясь в звуки шума винтомоторной группы. Так в этот раз поступил и Кеша, для удобства отсоединив от шлемофона фишку СПУ (самолетного переговорного устройства).

   Но тут он заметил, что на потолке отклеялась перкаль, закрывавшая выштампованное технологическое отверстие на коробе, под которым находилась система управления вертолетом. Кеша оторвал ее совсем и положил на полку шпангоута, чтобы при следующей подготовке к полетам хорошо ее приклеить. И вдруг он заметил, через это отверстие, как перемещаются тяги и качалки управления, под действием усилий летчиков, синхронно с движением вертолета в ту или иную сторону. Ему это показалось интересным. Обычно их не было видно и никто не задумывался, что этот узел в полете похож на струнный механизм пианино, когда вместе с движением механической системы раздаются разные звуки. А тут еще и вертолет 'танцует' в разные стороны. Это по рассказу Кеши.

   А следует сказать, особо, что Кеша за голенищем сапога всегда носил длинную отвертку-самоделку, с алюминиевой рукояткой, наполненной свинцом. Такой отверткой легко было открывать замки типа 'дзус', капотов двигательного и редукторного отсеков.

   Вот Кеша дотянулся и, словно рычагом, своей 'фирменной' отверткой надавил на одну из качалок системы управления. Вертолет в это время качнулся, притом, - не слабо. Кеша попробовал надавить на другую качалку, вертолет опять качнуло. Изнутри это очень интересно ощущать. Но полет, по времени, подходил к концу, Кеше это надоело и он встал, чтобы определиться, далеко ли до аэродрома. Вертолет летел уже над знакомой местностью, в зоне аэродрома и даже начал заходить на посадку 'с прямой'. Кеша забыл про тяги управления и стал готовить нехитрое свое хозяйство к зачехлению вертолета, собирать расстеленные чехлы, распутывать троса 'законцовок' и прочие 'технарские' мелочи.

   Не знал в это время Кеша, что летчики, в кабине, восприняли не заданное ими покачивание вертолета (тяги-то были от ручки управления до золотников гидроусилителей), как неисправность в гидросистеме вертолета, заедание золотника гидроусилителя, и приняли все меры предосторожности. Тем более, что один из наших же летчиков, заменившийся в Александрию, недавно погиб при схожих обстоятельствах, при отказе гидросистемы. Железными хватками они оба обхватили ручки управления и, не разжимая пальцев (мы видели потом синяки даже на ладонях), пилотировали минут 10 вертолет, ожидая повторения 'дергания' со стороны системы управления. Так же, с железными хватками (боясь, что при отказе гидросистемы ручку может вырвать из рук) заходили на посадку, ожидая каждую секунду полного отказа гидросистемы, ничего не говоря Кеше, чтобы он не беспокоился и не мешал им пилотировать и так в сложной ситуации. Всего этого Кеша не знал.

   Когда же Кеша все это узнал, он искренне просил командира и штурмана простить его-дурака за глупость им совершенную. Этого мы не видели, но знаем, что так было, Кеша сам рассказывал, а вот в этом мы все уверены, в таких случаях он никогда не врал, не такой он был человек. Что касается экипажа, то они тоже Кешу простили, командир не стал даже об этом докладывать по команде, просто рассказал как-то, при удобном случае, комэске об этом, но тот уже слышал эту 'байку' от других. Обычно внутри экипажей маленькая круговая порука, даже если это временные коллективы, сор из избы не выносят. На том и держатся все экипажи в авиации. Командир в нем - и царь и бог.


     Глава 232. Миниатюры из жизни гарнизона

   Построение эскадрильи в понедельник. Перед постановкой задач на неделю комэск делал подведение итогов за предыдущую неделю и особенно дотошно за субботу и воскресенье. Именно на субботу и воскресенье приходилось больше всего приключений личного состава: от несанкционированных выездов из гарнизона на личном транспорте до встречи командования полка с подвыпившими офицерами или сержантами сверхсрочной службы.

   Стоя перед строем комэск продолжает свой монолог:

    — Почему у вас одни и те же отговорки. Вот стояла бутылка в холодильнике, а мы не выдержали и выпили её. А потом пошли в гасштет и добавили ещё по сто граммов. Что за детский лепет!? Вот у меня бутылка коньяка ещё с отпуска хранится и я её не тороплюсь допивать.

   И тут из строя раздаётся:

    — Товарищ майор! Товарищ майор!...

   Комэск останавливается:

    — Вы что-то хотели сказать, Василенко?

   Сержант сверхсрочной службы Василенко, оператор системы РЫМ-Б, весь подаётся вперёд и прямо выпаливает фразу на одном дыхании:

    — Товарищ майор, это у вас друзей мало. А вот у меня бутылка в холодильнике больше двух дней не задерживается.

   И не успел Василенко закончить фразу, как вся эскадрилья взрывается хохотом, да так, что проходивший недалеко начальник штаба полка,подполковник Бобровский Иван Антонович, останавливается и несколько секунд с недоумением смотрит на нас со стороны, но поняв, что никакой крамолы нет, идёт дальше, недовольно покачивая головой.

   Комэск понимая, что дальше мы будем только привлекать внимание, решает закончить построение:

    — Капитан Нефедьев, разберись с Василенко и его друзьями. Командиры звеньев с личным составом на аэродром. Разойдись!

   Все, толкая поочерёдно Василенко, расходятся и продолжают шутить над сержантом.

                х   х   х

   Торжественное построение полка 9 мая 1964 года. До построения ещё минут двадцать. Все выходят со столовых, лётной и технической, и направляются к месту построения, как раз напротив технической столовой. Многие пришли с детьми-дошкольниками, им тоже интересно присутствовать на торжественном построении.

   Идём вместе со всеми: я и капитан Миша Митликин, мой начальник, с сыном Юрой. Юра не отстаёт от отца с вопросами, тем более, что он ещё под впечатлением от завтрака в столовой, где наша официантка Белла угостила его какао с пирожками, так как от полного завтрака он отказался.

   Мы с Мишей здороваемся со встречными офицерами, а с Юрой все здороваются персонально за руку, чем он очень гордится, посматривая снизу вверх то на отца, то на меня. Когда подошли к месту построения, к нам подошёл заместитель командира полка подполковник Пишикин, они с Мишей служили раньше в одном полку в Каунасе и тоже поздоровался с Юрой за руку и спросил, обращаясь к нему:

    — Ну, как Митликины отметили уже День Победы?  — о на что Юра застеснявшись и прячась за Мишу, ответил:

    — Да, отметили!

    — А, пили что, наверное, спирт?  — интересуется дальше подполковник.

    — Нет, папа пил шампанское! — бодро отпарировал Юра. И все вокруг разразились хохотом.

   Причина хохота была для всех понятна. Обычно дома мы держали спирт в бутылках из под шампанского. И ёмкость большая, и вид не вызывающий отрицательных ассоциаций, как от бутылки с водкой. Да и использовали этот спирт в большей степени для растирания, дезинфекции или компрессов, так как угощать спиртом было не принято или только в крайних случаях.

    — Юра, ты не обращай внимания на этих дядей, им очень весело,  — смягчил ситуацию подполковник Пишикин. И добавил:

    — Вот и Борин папа пил сегодня шампанское,  — обращаясь к подходящим сыну и отцу, командиру одного из экипажей.

    — Мой папа не пьёт шампанское, папа пьёт только канистру,  — поправил Боря подполковника. И тут уже все стали хохотать взахлёб, а кто не слышал этих слов, пытались узнать с чего смеются, но смеялись уже «за компанию».

   Дело в том, что в некоторых семьях спирт в количестве 3-5 литров находился в канистрах и дети, даже не зная названия «спирт», называли его «канистрой», названием тары, в которой он хранился.

   Тут поступила команда «Становись!», что сразу снизило уровень веселья и все заняли свои места в строю, а мальчишки пристроились на левом фланге строя в пяти метрах от строя полка и тоже притихли, слушая праздничный приказ Министра обороны. Официальное празднование Дня Победы в гарнизоне начиналось.      


                х   х   х

   Был у нас в полку техник звена капитан Питинько. Украинец. Из под Полтавы. Из гоголевских Диканек. С ним было интересно работать, хохотали или улыбались непрерывно. Как-то механик выплеснул в песок не выливаемый остаток АМГ-10 (авиационное масло гидравлическое) из банки. Питинько сразу на него:

    — «Ты шож робыш, бисова твоя душа! Його ж (АМГ-10) роблють з чыстоиы пшеныци! Як же тоби нэ соромно!»

   Солдатик стоит перед капитаном, глазами хлопает и не знает, что сказать. Неделю парень ходил всех доставал, а правда ли, что АМГ-10 делают из пшеницы? А народ в полку тоже шутил, чтобы инженер полка принял зачёты по ГСМ, из чего изготавливают масло АМГ-10.

   В другой раз дело было на полётах. Садится самолёт и Питинько комментирует:

    — Дывы-дывы, ну хто так сидае! Шо у нёго очей нэмае? Шо ото вин з литаком робыть?

   Рядом кто-то из лётчиков говорит:

    — Питинько, это же командир садится!

   Тот сразу же парирует:

    — Та нэ можэ буты! Дывы-дывы, як грамотно выправляэ! О, цэ уже добрэ, ось так трэба литаты!

   Тут уж весь старт взорвался хохотом.


       *    *    *

   Наступает осень. Вертолёты Ми-4А заправляют антиобледенительной смесью спирта с глицерином. Глицерин, чтобы было лучшее прилипание смеси к лопастям. Вот некоторые механики из рядового состава охотятся за этой смесью. Её на борту целых 57 литров. Лучше всего запастись механикам этой смесью, 300-500 граммов во время заправки смесью. Некоторые ухитряются этим воспользоваться.

   Как-то иду мимо одного из вертолётов и каким-то боковым зрением увидел, что механик этого вертолёта очень уж засуетился, хотя должен был помогать заправлять смесь бортовому технику. Механики в моём подчинении, но вылавливать их со спиртом не входит в мои прямые служебные обязанности. Однако, подозрение у меня возникло.

    — Если удалось слить — попробую выловить в казарме, там  не отвертятся, —  подумал я и пошёл дальше заниматься своими делами.

   Подошло время отъезда с аэродрома и я поспешил к дежурной машине. Здесь я увидел, что механик, который суетился у вертолёта, несёт в руках узелок с комбинезоном. В этом тоже могло быть ничего странного, механики иногда берут в
казарму стирать грязный комбинезон.

    — Совпадение, — подумал я.

   Но два совпадения для одного человека, это уже много.

   Когда приехали в гарнизон, решил пройтись с механиками в казарму, просто самому стало интересно:

    — Как же они сливают спирт на виду у бортовых техников?

   Механики по гарнизону идут строем и в 20-30 метрах за ними иду я. Здесь, они начали нервничать, это было заметно. Заходим в казарму, поднимаемся на второй этаж, заходим в кубрик, они на полминуты раньше, и я вижу развёрнутый комбинезон висящий на спинке кровати. Я сразу:

    — Думай, старлей, думай! Прокачивай ситуацию или будешь выглядеть полнейшим дураком.

    — Кровать, на которой висит комбинезон, это не того, кто его нёс, значит у бросившего комбинезон, был дефицит времени. Значит, то, что я ищу должно быть где-то рядом. Но рядом абсолютно открытое пространство, стоят лишь сапоги с наброшенными на них портянками.

   И я иду на риск. Как бы нечаянно спотыкаюсь об эти сапоги, они падают и из одного из них вываливается солдатская фляга, как оказалось, со спирто-содержащей смесью. После этого технология слива спирта была установлена и никогда больше подобные случаи не повторялись.


      Глава 233. Чем бы лейтенанты ни тешились.

   В чем интрига?…
 
   В начале 1965 года в авиационные полки, где использовался спирт-ректификат, стали поступать его заменители: эфирный спирт, гидролизный спирт двойной очистки, и еще какие-то их варианты.

   То, что спирт в частях употреблялся не только по прямому техническому назначению, но и для «сугреву», ни для кого секретом не являлось. Ректификатом не брезговали ни солдаты, ни генералы. О маршалах не говорю не потому, что они не употребляли, а из чувства справедливости: лично я не видел маршала, пьющего спирт.

   На вертолете Ми-4 был бак на 57-60 литров со спирто-глицериновой смесью, прозванной «султыгой» и 3-х литровый бачок с чистым спиртом для стеклоочистителей лобовых стекол левого и правого летчиков. У запасливых борттехников еще был наполненный спиртом литровый или полуторалитровый штатный термос, припрятанный на задних створках. Но это, как правило, в командировочном варианте, с луковицей и салом в бортовом кармашке для гарнитура и шнура СПУ. У себя на аэродроме это добро пряталось подальше, в крайнем случае, в тревожный чемодан.

   На большинстве транспортных самолетов других эскадрилий тоже был запас спирта, но – чистого, без глицерина. Глицерин, на вертолетах, добавлялся для лучшей «прилипаемости» спиртовой смеси и, в общем-то, не мешал довольно широкой дигустации этого неоднородного продукта. Правда, при большом количестве глицерина или при плохом перемешивании (пили свежесмешанный продукт) смесь действовала как легкое слабительное, но по вкусу была похожей на ликер.
 
   Незадолго до этого, на «чужих» складах ГСМ наши машины пару раз заправили эфирным спиртом, который имел ужасающий запах санчасти. Поскольку пары эфира очень летучие, то все элементы конструкции быстро впитывали этот запах, и он стойко держался длительное время, доводя членов экипажа до головных болей. Поэтому экипажи категорически отказывались заправлять такой спирт, пошли потоком жалобы и этот эксперимент очень быстро отменили.

   Другая напасть по приведению даже ректификата в негодное состояние для пития –  стандартные металлические канистры. Изнутри они были окрашены специальной краской, которая имела запах бензольной фракции, что-то среднее между керосином и бензином.  А поскольку эти канистры являлись основной транспортировочной тарой, то налитый из канистры, даже самый чистый спирт, отдавал бензином. Поэтому, «для себя» бортовой техник чаще всего наливал 3-5 литров в солдатский чайник, из которого затем разливал в стеклянную тару. Для этой цели лучше всего подходили бутылки из-под шампанского. За такую бутылку можно было достать на складе любой агрегат, комплект новых лопастей, а если повезет, то и новый двигатель под замену. Разумеется, не для личных нужд, как сегодня.

   И в один из пасмурных дней прошел слух, что спирт скоро будет «отравленный». Все начали запасаться спиртом впрок. Стали прижимистыми, в полете стали поздно включать антиобледенительную систему и часто привозить лед на лопастях. Полетные листы пошли со сплошными сложными условиями, начались «разборки» с метео на чужих аэродромах, были или не были условия для образования льда. Так и до предпосылки можно докатиться. А то и хуже.

   Вот прослышал командир полка про эти «цирковые номера» и решил, что так и до беды недалеко. И начал готовить личный состав к эксплуатации техники с новым видом ГСМ (спирт относился к горюче-смазочным материалам). При поступлении на склад ГСМ первых бочек с гидролизным спиртом, командир принимает решение немного попугать личный состав. Солдатам, которые только запах спирта слышали, командир сказал, что от употребления этого спирта можно стать неполноценным мужчиной и тогда долго надо будет лечиться. Не знаю, поверили солдаты ему или согласились на эту игру, но проблем с ними по вопросу «употребления» на моей памяти не было.

   С техниками и летчиками, которые в любое время могли попробовать новый продукт, командир поступил более хитро. Он поставил задачу перед начальником медслужбы полка, чтобы тот во всеуслышание заявил и теоретически обосновал категоричное утверждение вредности употребления гидролизного спирта, даже двойной очистки.

   По этому случаю весь свободный офицерский состав полка, прикомандированных к нам отдельного отряда и отдельного звена был собран в класс подготовки к полетам и начмед начал нагонять на нас страхи.
Но по своей должности начальник медслужбы был человеком добрым, иначе как лечить в общем-то здоровых людей. Поэтому он нам начал рассказывать, каким образом спирт усваивается организмом. Ни до этого, ни после этого, такой замечательной лекции о технологии употребления спирта, я никогда не слышал, за которую очень благодарен нашему начальнику медицинской службы. Жаль, что тогда не законспектировал.

   Возьму на себя смелость воспроизвести основной смысл сказанного. Спирт, попадая в пищевод и желудок, воздействует на нервные окончания слизистой оболочки, через стенки которой полезные продукты впитываются в организм. Если пьешь чистый спирт, то он обжигает эти окончания, и они становятся на какое-то время нечувствительными и в это время человек, как бы ощущает чувство голода и потребляет много пищи. Далее доктор сказал, что возможно этот новый спирт более активно воздействует на чувствительные элементы стенки желудка, и сделал вывод: - Поэтому, товарищи летчики (почему-то доктор всегда считал, что в части пьют только летчики), первое время вы постарайтесь этот нехороший спирт разбавлять водой чуточку больше.

   И не успел доктор еще произнести слово «больше», как командир, весь багровый, а человек он тоже был незлой, вскочил, подбежал к доктору и стал задыхаться, как будто чистый спирт запил спиртом. Замахал руками, прогоняя доктора на место, и только минуты через 2-3 пришел в себя, выдавив: «Доктор, я Вам о чем приказал провести беседу? И тут же сам ответил: «О том, что этот спирт категорически пить нельзя!».

   И тут зал разразился многорезонансным хохотом. Хохот и реплики уже нельзя было остановить, и командир это сразу понял. Командиру также стало ясно, что его план тотального запугивания провалился, он дал знак рукой, чтобы все заместители следовали за ним, и вышел. Разводя руками и смущенно улыбаясь, доктор тоже последовал за ними. Один из командиров эскадрилий попытался успокоить народ, но понял, что это бесполезно и тоже всключился в общий гам. Так закончилась подготовительная работа по переходу на новый тип ГСМ на уровне командования полка.

   Развязка.
 
   Хотя все уже знали, что на склад ГСМ завезли гидролизный спирт, заправлять им системы не торопились, авось, командир сжалится и не станет заправлять им системы. На уровне эскадрильи известие о новом продукте воспринималось значительно проще и менее эмоционально. Ну нет и нет. До службы в части ни я, ни кто другой из моего окружения с чистым спиртом сталкивались, разве что, в лаборатории поликлиники, когда сдавали кровь на анализ, где чистым спиртом протирали палец.

   Да и в части питие было не в почете, было достаточно стимулов, чтобы этим делом не увлекаться. Самый главный из них – стремление офицера попасть в список кандидатов на учебу в «академию», то есть, в любое высшее учебное заведение. А для этого надо иметь не только хорошие показатели, но и достаточно времени для подготовки, которое, увлечение спиртным, напрочь съедает. Второй – не приветствовалось употребление спирта, если это касалось отмечания каких-то событий, кроме «обмывания» подтверждения классности летчиками. При обмывании классности спирт – основной продукт, полученный почти благодаря этой же классности. Что касалось, праздников, дней рождения, бани, других событий этого же уровня, будь добр – сбегай и принеси с фабричной упаковочкой, чтобы не подрывать свой компанейский авторитет. Вот если и этого не хватит, а душа просит и закусь пропадает, то разрешалось и спирта добавить, но на это отваживались немногие. Но это, к слову, а дальше – все о жизни.

   На следующий день, после беседы доктора о правильном употреблении спирта, мы пришли на аэродром, как обычно, и занялись каждый своим делом. Бортовые техники готовили машины к полетам, начальники групп по специальности устраняли мелкие неисправности и у меня, как у начальника группы обслуживания хватало работы. Тем более, что старший техник был в отпуске, а инженер эскадрильи – в госпитале. Контроль подготовки, работа с текущей документацией, подготовка одного борта к очередному ремонту, вечные трения с начальниками из-за нарядов – в общем, забот хватало, и о новом продукте все быстро забыли.

   И тут звонит офицер с ГСМ и говорит, чтобы все бортовые техники, у кого на руках имеются накладные на получение спирта, прибыли на склад с тарой и получили спирт. Дело обычное, я прошел по стоянке, передал распоряжение, добавил от себя, чтобы не держали спирт на борту, а сразу заправили системы, и на этом вопрос был закрыт.

   Уже часа через полтора первый бортовой техник подъехал на АПА, чертыхаясь, и стал выгружать канистры со спиртом. На вопрос – что случилось – снова ругань и тут мне стало понятно, что получили спирт гидролизный, а который слезно просили, ректификат, уже закончился и больше завозить не будут. Начальники групп обслуживания (АО, РЭО и РТО, АВ) внимательно слушали наш разговор, но никак не реагировали и, казалось, что их это не касается. После того, как я попросил оставить нам немного этого спирта (надо же было самим оценить, продукт, который нам подсунули), мы снова разошлись по рабочим местам.

   Через два часа, снова проходя мимо 26 борта, куда первыми привезли гидролизный спирт, я узнал, что они срочно вылетают по заявке, проверил подготовку, подписал контрольный лист, а борттехник напомнил мне, что спирт он оставил в ящике для чехлов, прямо в чайнике. Машина уже была опробована, дождались штурмана с КДП и они порулили на старт.

   Ближе к обеду, когда все начальники групп собрались в дежурном домике, подвели итоги, сегодня я как бы старшим был, начальник группы по АО спросил: Ну, что там за спирт? Мы с ним пошли к стоянке 26 борта, достали чайник, налили из него в 0,3-литровую бутылку жидкости и решили, что сначала попробуем на примочках, а тогда решим, как с ним быть. По запаху он не показался каким-то особенным и не строя никаких планов, начали двигаться в сторону столовой, завершая по пути неоконченные дела. К нам присоединился начальник группы по РЭО и тоже поинтересовался у меня: Ну что, инженер, угостишь новым спиртом, или как? На что я, помявшись, ответил, что не все с ним еще ясно и надо подождать. Он недовольно хмыкнул, но разговор на эту тему продолжать не стал.
Когда садились в машину, отъезжающую с аэродрома, Саня, так звали начальника группы обслуживания по АО, сказал: слушай, а давай Игната угостим, да и сами попробуем. На том и порешили, надо угостить человека, если сам просит. Следует сказать, что мы с Саней были старшие лейтенанты, а радист, Игнатий Иванович был в звании капитана, он к нам перевелся по семейным обстоятельствам с понижением в должности. Для меня он был Игнатий Иванович (старше меня более чем на 15 лет), а для Сани, просто Игнат, он был старше Сани лет на семь.

   Приехав в столовую, кое-кто из офицеров, кто действительно промерз или кто был любитель, сразу отпочковались к буфету, а мы втроем пошли за свой стол. Игнатий, так и не поверив мне, по дороге постучал по моему чемоданчику и убедился, что там что-то есть, потер руки и привычно надпил из своего стакана сразу 2/3 компота, освободив место для другой жидкости, и немедленно расправился с закуской.
 
   Мы с Саней переглянулись, и он махнул рукой, как бы говоря, а давай, будь что будет. Когда Игнатий склонился над тарелкой борща, Саня указал мне на чемоданчик и сделал наливательный жест рукой. Все еще сомневаясь о правильности наших поступков, я спросил: Ну что, кто употребит? Игнатий, не отрываясь от борща, не глядя, но точно мне под руку, пододвинул свой полупустой стакан. Чтобы это не было особенно вызывающим (открытое распитие за столом не поощрялось), я подождал, пока от соседнего стола отойдет официантка, и наполнил стакан Игнатия до краев. Он его сразу же надпил наполовину, крякнул и снова принялся за борщ. Мы с Саней чего-то ждали, даже не приступая к первому.
   Через пару минут Игнатий порозовел и спросил: А где это вы сегодня ректификат раздобыли? Молча, мы снова с Саней переглянулись и озабоченно стали перемешивать что-то в тарелках. Игнатий Иванович тем временем покончил с первым и эдак деловито стал ждать, пока официантка принесет ему жаркое, которое он заказал. Когда жаркое было на столе, Игнатий допил оставшуюся спирто-компотную смесь из стакана, выразительным жестом показал, чтобы в стакан добавили еще чуть-чуть, выпил уже чистый, тихо крякнул, нюхнул хлеб и принялся за жаркое. Мы с Саней ели медленно, наблюдая за самочувствием Игната и, когда тот справился со вторым, нам сразу стало легче, отлегло от сердца.

   Но когда Игнатий Иванович вышел, мы разразились тихим хохотом. Были мы похожи на заговорщиков, которые хотели отравить своего нелюбимого короля, ожидая, что он начнет корчиться в конвульсиях. И обрадованные благополучным исходом дегустации, мы тоже решили попробовать на вкус этот гидролизный напиток. Разделив между собой остаток, мы выпили, съели второе и, обсуждая весь наш «балаган», отправились по домам.
 
   Наш приговор продукту был не очень строгий. По вкусовым качествам спирт не отличался от ректификата, только сушил губы и в течение нескольких минут после употребления, было желание их вытереть или облизать языком. Затем это ощущение проходило, и дальше все было как обычно.

   К вечеру, заглянув в штаб, чтобы узнать, какие на завтра имеются заявки, мы увидели довольного Игната и рассказали ему о нашем эксперименте. Его первый вопрос был: А у вас еще осталось? Мы сказали, что в чайнике осталось еще пара-тройка литров. Он сразу позвонил на стоянку, ДСП был на месте. Игнатий сразу очередным рейсом дежурной машины поехал за чайником. Чем закончилось в тот день – не знаю, затянули другие дела, и все дальнейшее стало обыденным. Но мы с Саней и Игнатом иногда вспоминали эту дегустационную трапезу с «отравленным» спиртом. При этом Игнатий Иванович нас обязательно «шантажировал», чтобы мы ему «ставили» за издевательство над его организмом.

   А гидролизный спирт двойной, а затем и тройной очисток, между тем, в авиации прижился, и вскоре все забыли о настороженном к нему отношении.

   Правда, постепенно слух о нашем экспериментальном дегустировании распространился среди офицеров полка и при нашем появлении в столовой иногда кто-нибудь спрашивал: А вам не надо какой-нибудь продукт продегустировать?

   Начальство (каждый начальник в отдельности), уже задним числом, пожурило меня и Саню за «несеръезное отношение» к «серъезным вещам». Замполит полка, человек очень строгий, но никогда не принимавший скоропалительных решений, выразился более определенно, сказав: «Чем бы лейтенанты ни тешились…». И не более того.


      Глава 234. Два упражнения на 1-й класс

   Начались ночные плановые полёты. Возвратился разведчик, даны указания, все разошлись по машинам. И вдруг вводная: борт 34 — отказал генератор. Командир экипажа смотрит умоляюще, ему осталось два упражнения, до выполнения нормативов на 1-й класс по КБП. Как выходить из положения? Искать специальные ключи для демонтажа генератора, это потерять 30-40 дорогостоящих минут.

   Принимаю решение. Бортовой техник едет на АПА на склад за новым генератором, а я с механиком демонтирую генератор стандартными ключами. Для этого снимаю куртку и вообще остаюсь в майке, а затем и её снимаю. Начало декабря, температура +3 градуса по Цельсию. Рукой без одежды можно работать в развале агрегатов с большим удобством.

   Демонтируем генератор быстро, а вот поставить новый на его место не так просто. Но мне только бы его наживить, что не так просто, хотя мне этот "фокус" в училище удавался не раз. Но то учебное упражнение, а это реально летающий вертолёт.

   В это время мимо вертолёта на велосипеде проезжает инженер полка по самолёту и двигателю, капитан Санин. Увидев, что двигатель раскапочен, и вокруг вертолёта относительно много людей, от подъезжает к машине интересуется у Сани Захарова, начальника группы по авиационному оборудованию:

    — Захаров, что здесь происходит? Почему вертолёт не на старте?

   Саня быстро сориентировался и всё переводит на меня:

    — Товарищ капитан, Хандурин принял решение заменить генератор, — и чувствую по интонации, стервец, хитро ухмыляется.

   Но Санина на мякине не проведёшь, он сразу почувствовал возможный подвох и сразу отреагировал:

    — Но генератор, кажется, относится к вашей службе, авиационному оборудованию?

   Захаров тоже за мыслью в карман не лезет, парирует:

    — А Хандурин новую технологию замены апробирует, подойдите, посмотрите.  — Вот, Санька, гад, я припомню тебе твои шуточки. Сейчас Санин опять придёт меня экзаменовать. Он это всегда делает при каждом удобном случае.

   Но сейчас очень неудобный случай, у меня только ноги торчат на стремянке и сам я под капотом в очень неудобной позе с вытянутыми вперёд и вверх руками.

   А в это время капитан Санин подходит ближе к вертолёту, видит меня раздетого по пояс в агрегатном развале и восклицает, почти кричит:

    — Хандурин! Что за стриптиз? Кто разрешил работать без комбинезона? Вы что, не знаете технику безопасности, при работе на технике?

   И я уже про себя:

    — Да, знаю я, знаю, эту вашу технику безопасности, но она мне сейчас ни к чему, — а вслух отвечаю:

    — Товарищ капитан, осталось две гайки наживить и генератор на месте. Я вам на старте обо всём подробно доложу.

   Я уже хорошо знал стиль работы капитана Санина и был уверен, что сегодня на полётах я его больше не увижу. А завтра, если мы встретимся и он вспомнит об этом эпизоде, я ему доложу подробно, почему я принял такое решение.

   Так и случилось, во время стартового времени в эту лётную смену мы с капитаном Саниным так и не пересеклись.

   Вот последняя гайка наживлена, я затягиваю все гайки тарированным ключом, Саня Захаров подсоединяет штепсельные разъёмы и готовим вертолёт к запуску.   

   Лётчики в кабине, запуск и опробование систем, командир ещё добавляет оборотов и вертолёт зависает. Командир показывает, что всё в норме. Надо бы облетать, но уже тёмное время. Беру на себя ответственность и подписываю контрольный лист на вылет. Машина рулит на старт и вскоре взлетает.

   Идём и мы на старт. По дороге захожу в каптёрку, наливаю немного спирта, залпом выпиваю и заедаю кусочком хлеба с салом. Через 2-3 минуты согреваюсь.

   Больше никаких серьёзных отказов не было, плановую таблицу выполнили и полёты завершились нормально.

   А вот через два дня попал в санчасть, сказалось переохлаждение организма, но через четыре дня меня уже подлечили, но такой опыт замены генератора запомнился мне надолго.

      Глава 235. Один на бетонке.

   Мой начальник капитан Митликин Михаил Дмитриевич честно и справедливо планировал наши отпуска. Если был в зимнее время, но на следующий год будешь отдыхать летом. И в этот год мне выпадало лето. Но тёплое время не один месяц, так что надо было спланировать отпуска так, чтобы на обслуживании техники оставалось всегда два человека, целая эскадрилья ведь.

   В это время вместо закалённого ещё фронтом Константина Филиппыча, которого всё таки уволили в запас с 24-я с половиной годами календарной выслуги, так решила Москва, к нам пришёл новый человек.

   Точнее, это для Михаила Дмитриевича он был новым. А для меня это был мой однокашник по училищу, только он был с другого взвода, Валентин Цопа. Валентин всё время писал рапорта, чтобы ему разрешили летать в должности бортового техника. С этой целью его и перевели к нам в полк из под Дрездена. Чтобы он поработал старшим техником группы, а когда освободится должность его обещали перевести на борт.

   Вот его-то капитан Митликин и решил отправить первым в отпуск, в середине мая, с условием, что моя очередь — следующая, с июля месяца. Отпуск к нас был по полтора месяца. Сам Михаил Дмитриевич должен был идти после меня, осенью. Он учился заочно в институте на заочном отделении и ему к очередному отпуску полагался ещё учебный отпуск и отсутствовал он обычно дольше нас. Так мы и порешили, по справедливости.

   Когда Валентин с женой Надей и сыном Толиком уезжал, то они уговорили и Нелю поехать до Бреста с ними, а там к неё пересадка на Харьков и они ей помогут с посадкой, так как их поезд на Киев будет позже.

   Обычно, у меня правило такое, что я стараюсь Нелю одну не отпускать в дальнюю дорогу с пересадками, но тут они меня уговорили. Да и Валентин с Надей обещали ей помогать, так как она ехала с сыном, Виктором.

   Не знаю, как уж так получилось, что в Бресте, при пересадке, один маленький
чемоданчик с документами и вещами сына остался в вагоне поезда, который ушёл в Москву.

   Я этого ничего не знал и приезжаю в отпуск, а мне говорят об этом происшествии. Настроение сразу испортилось из-за утерянных документов. Но Неля, молодец, вместе с папой сделали сразу заявление и точно описали, где и какие вещи были утеряны. И какое облегчение было для всех, когда, через два дня после моего приезда, пришёл багаж с этим чемоданчиком и подробной описью, что было в чемоданчике. Все радовались, как дети. Вот тогда мы оценили, какой был порядок на советских железных дорогах, как всё точно и слаженно работало.

   Это лето мы отдыхали у родителей, так, как мы давно не отдыхали. Это был наш первый летний отпуск у родителей с тех пор, когда я окончил училище и после нашей свадьбы.

   Мы всё время пропадали на речке: купались плавали на лодке, ловили рыбу и  искали в обрывах раков — и это занимало у нас всё светлое время суток. А мы с Нелиным братом ещё ухитрялись сходить на ночь на сомят, которых была масса у нас нв тёплом канале. Мы с ним сидели в полной кромешной темноте и только по звуку колокольчика на удочке определяли, что на крючок попался сомёнок.

   Но в летнее время отпуск пролетает быстро и как-то незаметно, как след метеорита. Когда отпуск закончился, я возвратился в часть, а Неля осталась с сыном у родителей. Нам так было удобней ибо в это время начинаются учения и я всё равно буду сутками на аэродроме.

   Приехав в часть, я сразу включился в работу, которой был непочатый край. Начались большие учения и поскольку мы с Мишей Митликиным остались вдвоём, Валентин перешёл на борт, нагрузка всех работ теперь распределилась на нас двоих.Миши не было и я поехал завтракать только после того, как выпустил на звдвние последнюю машину, запланированную на этот день.

   Пришёл в столовую и встретил там нашего доктора, майора Кушнир, который сказал, что капитана Митликина только что повезли в госпиталь с диагнозом обширный инфаркт. Я удивился, какой инфаркт, ему только 33 года, но Борис Карпович убедил меня, что это действительно так и это серьёзно.

   После завтрака я пошёл домой, но не заходя к себе, постучал к Митликиным. Дверь открыла вся в слезах Эмма, жена Миши и рассказала подробно, как всё произошло. Он собирался идти менять меня и, когда натягивал сапог, у него случился приступ ишемической болезни. Эмма сразу позвонила в санчасть и вся полковая медицинская машина завертелась.

   Вот с этого дня я остался один из всей нашей службы. Один раз вырвался к Мише в госпиталь с Эммой, когда Мише уже стало лучше, если так можно назвать его состояние.

   Через несколько недель Михаил Дмитринвич возвратился из госпиталя, но с нитроглицерином уже не расставался. И с этого времени кадровики начали оформлять документы на увольнение его в запас. К этому времени и Миша, и Эмма несколько успокоились и смирились с тем, что служба в гарнизоне для них завершилась.

   Для меня это был очень жестокий удар. Я ещё ни разу в таких условиях не расставался с людьми, которые стали для меня близкими. При прощании на вокзале, когда поезд отправился, я не выдержал и расплакался чуть ли не навзрыд. Хорошо, что вокруг никого уже не было и можно было не сдерживать себя.

   Вот так я и остался один на бетонке. Один во всех лицах: и инженер, и начальник группы обслуживания, и старший техник этой группы. И только благодаря тому, что Миша меня научил и натаскал за это время, я чувствовал себя, и с техникой, и с людьми, уверенно. Вот только на сон теперь времени у меня совсем не хватало.

   В добавок ко всему, инженер полка и командир эскадрильи дали мне понять, что помощи мне ждать неоткуда. Лишних людей нет, везде пустые штатные клетки и мне посоветовали взять в помощники толковых сержантов-сверхсрочников. В помощники взять-то можно, но кто будет выполнять регулировочные работы, кто будет составлять все отчёты и принимать зачёты, кто будет выполнять доработки — об этом они не подумали. Вот я и крутился в трёх лицах по принципу «Фигаро — здесь, Фигаро — там».

   Так прошли август и сентябрь, а в октябре — грянул гром. Во время взлёта на одной из машин лопасть несущего винта вошла в режим колебаний типа «флаттер» и разрушилась. Экипаж и машина по счастливой случайности, остались невредимы, но посадка получилась аварийной и очень жёсткой. Комиссия, когда разбиралась, то всё было как бы нормально, но где-то в акте прозвучала моя фамилия, что через год мне аукнулось. Но это будет потом. А сейчас я всё это разгребал сам. Сам связывался  с институтом НИИ ЭРАТ ВВС. Сам отправлял детали на исследования  и сам стал ждать, результатов исследования. Как я понял, никого это больше не интересовало, а помощников у меня, как не было, так и нет. Все улетают, а на бетонке я остаюсь один.

      Глава 236. Тайна фибрового чемоданчика

   Было это на заре лейтенантской юности. Прибыл я в полк после окончания военного авиационного училища вместе с другими лейтенантами в том числе и из других училищ.

   Все мечтали летать бортовыми техниками: и форма лётная, и питание по лётной норме, и девушкам можно хвастаться, что из «лётно-подъёмного состава». А вот мне не надо было хвастаться девушке — я сразу после училища женился на любимом мной человеке. Летать мне тоже нравилось, но ещё больше нравилось возиться с техникой, это меня захватывало больше, чем безучастно часами следить за приборами в кабине, где этим, кроме меня занимаются ещё два человека. Что касается питания, то я не был лётным гурманом и меня вполне устраивала техническая норма питания.

   И, когда мне предложили должность старшего техника группы обслуживания по вертолёту и двигателю — я, не раздумывая, согласился. Как, позже выяснилось, я ни в чём не потерял, да и новая работа захватила меня.

   Одного я не осознал полностью, давая согласие на эту должность, что, люди, которыми я должен командовать и руководить, которых я обязан обучать и контролировать, будут старше меня возрастом, и иногда на много.

   Инженер эскадрильи, который рекомендовал меня на эту должность, знал нашу работу в совершенстве, побывал в двух авариях и чудом выжил один из двух экипажей в страшной авиационной катастрофе и его словам можно было доверять. Командир эскадрильи, майор Калёнов, который утверждал меня на этой должности, он вскоре ушёл в запас, человек молчаливый, почти угрюмый, сказал мне:

    — Работай, лейтенант. Мы тебе доверяем.

   Я не знал даже имени и отчества майора, это мне и не надо было, так как у меня и в мыслях не было, что я, молодой лейтенант, могу назвать командира эскадрильи, боевого офицера, по имени и отчеству, а не «товарищ майор», как положено по уставу.

   После того, как комэск произнёс слова о доверии, я с головой окунулся в работу. Всё, как будто, шло хорошо, если не считать таких мелочей, когда кто-то из моих, пока условных, подчинённых подкинет мне какой-нибудь каверзный вопрос на проверку моей технической квалификации или общей эрудиции. А эти, мои подчинённые, прослужили в авиации в 3-6 раз больше, чем я, сменила несколько частей, гарнизонов и имели богатый опыт тонких подначек, которые всегда были завуалированы под профессиональное любопытство, на которое даже нельзя было обидеться.

   Даже, если я отвечал на вопрос правильно, кто-то как бы начинал сомневаться, вмешивался с репликой:

    — А вот у нас было по другому, — после чего завязывался спор, который, разумеется, был не в мою пользу, так как многие думали:

    — Лейтенант ещё молодой, не всё знает, — что существенно, как я тогда считал, подрывало мой авторитет, как технического  руководителя нижнего звена.

   Моя эрудиция тоже не стояла на месте и мне пришлось запасаться основательно аргументами не только устного, но и типографского характера, чтобы убедить особо ретивых моих доморощенных экзаменаторов. А особенно внимательно мне пришлось наблюдать и фиксировать все мелкие неточности у каждого моего подопечного, которые не влияли на подготовку техники, но были «на грани» нарушения или упрощения регламента. Поняв, что просто так меня уже нельзя «поймать» на чём-то, всякие «наезды» прекратились и мы зажили довольно дружно.

   То же самое произошло и с молодыми лётчиками, но с ними было не так просто, они прилетали и в «Журнале подготовки к полётам» оставляли замечания, которые надо было устранять. Правда, здесь мне помогали начальники групп по специальности: авиационному оборудованию, радио, радио-техническому оборудованию и другим. Так капитан Иван Осипов часто, жалуясь на связь, оставлял замечание:

    — Что-то трещит а ушах,  — пока ему в ответ начальник группы по радио капитан Иванов Игнатий Иванович не ответил в графе «Устранение замечания»:

    — Надо мыть уши,  —  на что капитан Осипов разозлился и пожаловался комэске.

   Когда комэск начал разбираться, то капитан Иванов тоже пожаловался, что многие лётчики пользуются нестандартными наушниками, которые очень сильно фонят. Поэтому, все посмеялись с этого письменного диалога и инцидент был исчерпан.

   Всё это привело меня к мысли, что мне надо иметь с собой какие-то справочные пособия, на которые я мог бы аргументированно сослаться, чтобы убедить технический состав эскадрильи правильно выполнять работы. Для этого я приобрёл небольшой фибровый чемоданчик и уложил туда несколько справочников, карточки учёта неисправностей, Единый регламент по работе на технике, бюллетени по доработкам и другие документы. Получалось около полутора килограммов бумаг и было удобно носить их с собой, тогда кейсов, типа «дипломат» ещё не было. И мой фибровый чемоданчик был для меня очень удобным ещё и для того, чтобы на нём оформлять разные документы «на ходу». Через несколько месяцев в этом чемоданчике собралось столько интересного, что многие, и техники, и лётчики — исходили от любопытства:

    — А что же там такого интересного, что я его из рук не выпускаю?  —  И при всяком удобном случае пытались заглянуть в него.

   А я при каждом удобном случае извлекал из моего чемоданчика нужный документ и разил наповал кого-нибудь из техников или лётчиков. Это большинству перестало нравиться и теперь многие стали охотиться за моим фибровым чемоданчиком, норовя его куда-то спрятать, чтобы я его подольше искал.

   И вот, однажды, в конце осени, я сидел в эскадрильском домике, у себя в группе и через окно заметил, что три механика: Серкин, Дрижерук и Великов — на стоянке вертолёта с бортовым номером 35, с чем-то играются, вместо того, чтобы идти на построение перед началом полётов. Я взял чемоданчик и направился к этой стоянке.

   Когда я подошёл ближе, то увидел, что механики загнали на бетонную плиту ужа и не пускают его в траву, куда он норовит от них уползти. Мальчишки ещё, что с ними поделаешь. Приказав им идти на построение, я взял этого ужа и положил в свой фибровый чемоданчик, решив по дороге на старт занести его в овраг, где всегда было много ужей.

   Придя к месту построения, зашёл в будку дежурного по стоянке подразделения, положил чемоданчик на стол, но меня окликнул комэск, я сегодня был старшим технических групп по подготовке. Было уже прохладно и в будку дежурного набилось человек десять лётчиков с планшетами и штурманскими портфелями, так как в будке было тепло от печки-буржуйки.

   Комэск развернул плановую таблицу полётов и уточняет у меня о запасных машинах, исправляя номера машин в таблице. В это время дверь будки дежурного резко распахивается и из двери почти кубарем вылетают лётчики и штурманы с криком:

    — Змея!

    —  Гадюка!  —  И прочей не нормативной лексикой.

   И тут, как назло, подъезжает замкомполка, комэск бежит ему докладывать, а начштаба эскадрильи даёт команду на построение. Все сосредотачиваются, становятся в строй по экипажам и звеньям и замкомполка ставит задачу на полёты.

   Догадываясь, примерно, что произошло в будке дежурного, мне, с одной стороны было  смешно, а с другой — я еле себя сдерживал от смеха, чтобы не выдать себя, так как комэск меня точно «по головке не погладит», хотя я и не виноват.

   Построение закончилось, экипажи начались расходиться по машинам и комэск на ходу спросил у меня:

    — Инженер, а что это было в будке дежурного?  —  На что я только пожал плечами:

    —  Не знаю, товарищ майор. — А я действительно на это время не знал, что же в самом деле там произошло.

   Только на следующий день я, приблизительно, восстановил, что же произошло в будке у дежурного.

   Когда я оставил там свой фибровый чемоданчик, он лежал на углу стола. Лётчики к нему были неравнодушны и начали двигать его по столу, перепасовывая друг другу. Затем, то ли кто-то открыл чемоданчик, то ли он сам открылся, но уж, напуганный ударами по стенкам чемоданчика, выскочил оттуда, но настолько быстро, что никто не заметил откуда он взялся, так рассказывали назавтра очевидцы. А, когда, кто-то крикнул, что это змея, некогда было рассматривать, что это уж и попрыгали к двери даже через стол. Вот тут и подъехал замкомполка, это меня спасло от разных вопросов.

   Но я не оставил ужа на произвол судьбы. Когда все разошлись, я зашёл в будку, нашёл забившегося под стол ужа, водворил опять его в свой фибровый чемоданчик и по дороге на старт, выпустил его в овраг.


     Глава 237. Як-28, посадку запрещаю.

   Наш, Шперенбергский гарнизон с нетерпением ждал майских праздников. Первая половина весны на территории ГДР в этом году выдалась очень тёплой, мы даже на 8 марта ходили в рубашках с короткими рукавами и были уверены, что уж майские праздники нас порадуют ещё большим теплом.

   До первого мая оставалось несколько дней и я старался завершить в эскадрилье все трудоёмкие работы, чтобы не оставлять их на после праздничные дни, когда производительность труда резко падает по причине долгой раскачки.

   Дни были тёплые и я мотался по стоянке в одном летнем комбинезоне, не думая, о более тёплой одежде. И вдруг в середине дня поступил сигнал: «Тревога!», а вслед за ним поступила команда о перебазировании на запасной аэродром «Ударный». Не успели мы опомниться от этих команд, как на посадку начали заходить Як-28 из Вернёйхина, наш аэродром для них считался аэродромом рассредоточения. Как только приземлилась их первая эскадрилья, начали взлетать наши: сначала взлетели самолёты 2-й АЭ, затем — самолёты 1-й АЭ и следующими начала взлетать вертолёты нашей, 3-й АЭ. После того, как взлетел наш последний вертолёт с рулёжки, мы увидели, что на полосу начали садиться Як-28 следующей эскадрильи или другого полка дивизии.

   Я летел на вертолёте командира эскадрильи, который летел замыкающим, так как мы ждали, пока взлетят все вертолёты эскадрильи. Кроме тревожного чемоданчика я ничего не взял, просто не успел, бегая по стоянке, чтобы проконтролировать готовность техники. И разные вводные, как всегда, всё время отвлекали. Да и вылетали мы всегда на запасный аэродром без ночёвки, думал, что к вечеру вернусь домой.

   Летели очень низко, было даже видно, как иногда из кустов выскакивали дикие кабаны и от сильного шума вертолёта начинали метаться по полю. Но уже через двадцать минут стали видны знакомые ориентиры и наш вертолёт пошёл на посадку. Когда машина зарулила на место стоянки, ко мне подошёл инженер полка по самолёту (вертолёту) и двигателям капитан Санин и сказал, что надо готовиться работать с «Ударного» не менее трёх дней. Это значит, что все задания будем выполнять с запасного аэродрома и домой попадём не скоро. Это была первая неприятность. Вторая — то, что прилетели не все специалисты, надеясь, что к концу дня всё равно возвратимся домой, теперь надо будет разбираться, кто будет готовить машины к полёту, так как в группах служб обслуживания много солдат из молодого пополнения, которые к самостоятельной работе не допущены.

   Далее полк работал как и на базовом аэродроме: готовили машины, экипажи и те уходили на задание по всей ГСВГ. На запасный аэродром прибыл наземный эшелон, где были все виды довольствия и обеспечения, к вечеру были установлены палатки с кроватями на весь личный состав, прибывший по тревоге. Обед и ужин был обеспечен как и на базовом аэродроме.

   У меня лично начались проблемы к вечеру, когда сильно похолодало. Поскольку тревожный чемодан был укомплектован уже по летнему варианту, то тёплого белья не оказалось, а я был в летнем техническом комбинезоне, который к ночи уже не согревал. Под одеялом в неотапливаемой палатке тоже невозможно было согреться. Правда в тревожном чемодане была плащ-накидка, которой я укрылся перед сном.

   Проснулся ранним утром от того, что простыни на постели были влажными, как будто я всё время был под дождём, а прорезиненная сторона плащ-палатки, которой я укрывался, была вся мокрая. И только тогда до меня дошло, что всё тепло от моего тела и дыхания сконденсировалось на прорезиненной стороне плащ-палатки. Только тогда, через несколько лет пользования плащ-палаткой, я понял, что это от дождя надо носить её прорезиненной стороной внутрь. А если укрываться ночью, то надо это делать прорезиненной стороной наружу ибо весь конденсат соберёшь на своём теле.

   Пришлось уже в шесть часов просыпаться, одевать свой комбинезон и идти на стартовый командный пункт полка (СКП). У них там была буржуйка и я быстро отогрелся, а заодно и узнал все новости и ознакомился с заданиями. На сегодня  для вертолётов было четыре задания: Цербст, Мерзебург, Карл-Маркс-штадт и Кётен. Были задания и для других эскадрилий, но они меня не интересовали. Через час на СКП начали подтягиваться и командиры экипажей, интересоваться маршрутами заданий, а штурманский народ уже прокладывал маршруты.

   Отогревшись на СКП, я вместе со всеми направился готовить вертолёты на задания. Взлетели первые самолёты, через какое-то время на задание ушли и наши экипажи и мы направились на завтрак. После завтрака совсем отогрелся, да и солнце начало пригревать, жизнь налаживалась.

   Через полчаса прилетел первый за сегодня Ли-2. Когда самолёт зарулил на стоянку, я увидел, что из самолёта вышел замкомполка подполковник Пишикин Александр Николаевич и направился к СКП и командирской палатке.
 
   Мне надо было в другую сторону, к своей эскадрилье, которая находилась по эту сторону взлётно-посадочной полосы (ВПП). Вся эскадрилья была в сборе и на тех вертолётах, которые не ушли на задания, работы продолжались по ранее намеченному плану. Одни дозаправляли ГСМ, так как заправщики прибыли только сегодня рано утром, другие наводили порядок в кабинах и отсеках, так как на запасном аэродроме был кругом песок и при рулении он попадал во все места, где только мог удержаться. Распределив механиков по машинам, я пошёл на СКП, чтобы узнать дальнейший наш распорядок и уточнить заявки на следующий день.

   Как только я перешёл ВПП и приблизился к СКП, то увидел, что подполковник Пишикин с кем-то говорит по рации, а оглянувшись, увидел, что на посадку заходит Ли-2 первой эскадрильи. Когда я был у самого СКП, самолёт коснулся полосы, она у нас была из металлических полос, так называемая, решётчатая «железка». Я увидел, что Ли-2 быстро срулил с полосы и уже по боковой полосе порулил на место стоянки 1-й АЭ, когда со стороны СКП раздался громкий зычный голос подполковника Пишикина, переходящий на крик:

    — Маленький, запрещаю! Маленькому посадку запрещаю! Маленькому посадку запрещаю! — и тут все увидели, что на горизонте появился Як-28, который быстро приближался, увеличиваясь в размерах и все видели, что он пытается садиться на «железку» и Пишикин не выдержал и начал открытым текстом:

    — Як-28, запрещаю! Як -28, посадку запрещаю! Запрещаю! — но все видели, затаив дыхание, что уже поздно, катастрофические последствия неизбежны.

   И вдруг, в самом начале полосы, Як-28 чуть приподнял свой острый нос, из сопел вырвались какие-то, как бы совсем другие струи газов, ударили в железку, подняли клубы такой пыли, что казалось всё покроет вокруг. А самолёт сначала нехотя, а затем, как стрела помчался вверх и вдаль. Все с каким-то стоном вздохнули, не поверив, что этот двух-трёх секундный ужас закончился.

   Все были в оцепенении и не знали, что кому можно сказать. Затем начали приходить в себя. Лётчики понимали весь этот ужас, который только что видели и не верили, что всё обошлось. Коснись Як-28, с велосипедными шасси, «железки» ВПП, катастрофы не избежать. Все, кто это видел, понимали, что подполковник Пишикин спас двух офицеров, лётчика и оператора.

   И в это время на горизонте снова появляется такая же, быстро приближающаяся точка. Замкомполка снова судорожно хватается за «матюгальник», так вульгарно иногда называют микрофон из гарнитуры рации, но увидев, что Як-28 идёт «с проходом» и не снижается, говорит кому-то в сердцах, то ли по рации, то ли по телефону, очевидно на КП армии:

    — Да, уберите вы этих сумасшедших! — и с грохотом бросает микрофон.

   Всё остальное, что происходило на «Ударном», уже не имело никакого значения, разговоры были только об этом «цирковом» номере, продемонстрированном лётчиками из 132 дивизии из Вернёйхена. К вечеру этого же дня мы вернулись на аэродром в Шперенберг. Як-28 на аэродроме уже не было, но баек хватало, про то, как прилетели многие ребята по тревоге на наш аэродром в гражданской одежде, но командование как бы не заметило, главное — временные показатели хорошие.

   А экипаж, который появился на «Ударном», знал, что надо садиться на том аэродроме, где базируются Ли-2, вот и увязался за ним, да, оказалось, не туда, вот и «поциркачил». Как с ним разбирались, нам неведомо, но то, что я видел, запомнилось навсегда.

   В качестве послесловия скажу, что снова с этой дивизией я встретился через несколько лет уже в Черняховске, когда возил туда курсантов на стажировку, а затем в ней служил и мой сын. Так что "пути господние неисповедимы".


     Глава 238. Равноценный обмен

   В годы далёкой юности я исполнял обязанности инженера эскадрильи или, если быть точным, то заместителя командира эскадрильи по инженерно-авиационной службе. А получилось это вполне спонтанно. В один из дней моего начальника, капитана Мишу Митликина, прекрасного человека, увезли в госпиталь с инфарктом. И остался я, зелёный старлей, рулить инженерно-авиационной службой в эскадрилье с восемнадцатью вертолётами Ми-4А (свои и прикомандированные), массой техников и механиков.

   Но для меня это дело было уже привычным и я как-то с этим справлялся, хотя и вертелся, как белка в колесе.

   Теперь об обмене. Был на вертолёте с бортовым номером 35, механиком рядовой Еугениюс Мацюс или проще — Женя Мацюс, литовец по национальности. Этакий здоровяк, под метр восемьдесят ростом и весом более восьмидесяти килограммов.  До армии он работал ассистентом кинооператора и тяжелее рулона киноплёнки ничего до этого не поднимал. А тут воздушные баллоны под 100 килограммов, спецтележки и того больше, а ещё заправка топливом, маслом, зарядка воздухом до 50-100 атмосфер — не сразу к этому молодые люди с гражданки привыкают.

   Побаивался рядовой Мацюс авиационной техники, хотя и не жаловался на тяготы и лишения воинской службы. Но рьяно выполнять всё порученное не рвался.

   Бывало пошлёт бортовой техник, старший лейтенант Миша Овчинников, привезти на спецтележке воздушный баллон, а механик Мацюс катит его по бетонке метров 800 с другого конца стоянки, не торопясь, как будто издеваясь над техником. А что техник? Конечно сердится и ругается, а рядовой Мацюс совершенно без каких-либо эмоций стоит и выслушивает. Ну не лежит у него душа к технике. А Миша Овчинников всё время ко мне с просьбой:

    — Замени мне  механика, — а где я возьму ему лишнего механика, я их в армию не набираю и их всегда в эскадрилье не хватает.

И так я выслушиваю Михаила Овчинникова уже около трёх месяцев, не зная, как ему помочь.

   В это же время, ко мне на аэродром, в нашу эскадрилью, зачастил инструктор по комсомолу, сержант Паша Семёнов, который на гражданке был секретарём комитета комсомола большой стройки  в Сибири. Он не воспользовался там отсрочкой, а пошёл служить в ряды Советской Армии. Приезжая каждый раз на аэродром, он находил меня на стоянке и уговаривал подыскать ему должность рядового бортмеханика, чтобы ему разрешили прыгать с парашютом. Я ему объяснял, что у нас полк, а не организация ДОСААФ, хотя бортмеханикам разрешали прыгать с парашютом, а некоторые ухитрялись договариваться с начальником парашютно-десантной службы (ПДС) полка капитаном Бурутиным, чтобы прыгать за кого-то, так как многие лётчики и бортовые техники не горели желанием совершать прыжки с парашютом.

   От Семёнова я тоже отделывался дежурными фразами, подобно этой:

    — Вот появится свободная штатная клетка, я уговорю комэску майора Чекалина взять тебя на эту должность, воздушного стрелка-радиста.

   А в это время помощник командира полка по комсомолу капитан Нагайник как-то вышел на нашего механика Мацюса и привлёк его для оформления полковых фотостендов. И с этого времени Мацюса всё чаще и чаще откомандировывали в распоряжение капитана Нагайника и тут возмущению Миши Овчинникова не было предела. А тут и штатная клетка бортмеханика появилась у нас в эскадрилье и я предложил капитану Нагайнику: отдать нам, в эскадрилью Семёнова, а на его должность перевести нашего механика Мацюса. Сначала полковое начальство не соглашалось, но когда я сказал, что Мацюса не буду отпускать на работы вне эскадрильи, то они, скрепя сердце, согласились.

   О дальнейших событиях могу сказать, что все остались довольными таким разменом. Но сказать, что Мацюс и Семёнов были в восторге от этого размена, это ничего не сказать.

   Паша Семёнов оказался прирождённым механиком, хотя переучивался уже в эскадрилье, всё схватывая на лету. Да и у капитана Бурутина, начальника ПДС полка, Семёнов стал «любимчиком», успешно прошёл врачебно-лётную комиссию и с удовольствием прыгал с парашютом и за себя и за свой экипаж.

   Прошло некоторое время и в один из дней, мой сын приходит из дома офицеров с пачкой своих фотографий и рассказывает, что когда-то дядя-солдат его фотографировал большим фотоаппаратом, а сегодня вручил ему фотографии. Я сразу понял, что это был уже сержант Мацюс, который знал моего сына, так как в гарнизоне все солдаты знают детей своих офицеров.

   Вот так бывший механик Мацюс, оказавшись на своём месте выразил мне свою благодарность. И эти фотографии и сегодня находятся в семейных альбомах. Отличные фотографии профессионала.

   С Пашей Семёновым была такая же история. При поступлении в ВВУЗ на заочный факультет, мне предложили перевестись на факультет очного обучения, но у меня не оказалось плановой замены и начальник штаба полка настаивал, чтобы я ожидал замены. Но в ВВУЗ надо было выезжать срочно, никто там меня ждать не будет. Когда я обратился с этим вопросом к комполка, то он мне ответил, что по этому вопросу от конфликтовать с начальником штаба не будет, раз начштаба так решил, значит, ему виднее. Однако, не против был, чтобы я сам выкручивался из этой ситуации. Командир так и сказал:

    — Решишь сам все вопросы, я подпишу приказ о твоём откомандировании.

   А вопросы надо было решать следующие. Заказать и привезти в закрытый гарнизон контейнеры для перевозки вещей, заявку на которые принимает кадровик, а список заверяет начштаба. Загрузить контейнер с разрешения начштаба, так как для этого надо было просить в помощь солдат у старшины. И документы на отправку утверждает начальник штаба.

   Вот я и начал самостоятельно решать эти вопросы. Привезти контейнер удалось при помощи 4-х бутылок столичной и кое каких договорённостей, а вот с загрузкой вышла проблема, солдат в помощь я взять не мог, а экипажи все на заданиях, август месяц, разгар учений.

   И тут инициативу взял в свои руки сержант Семёнов со своим отделением, так как на их инициативу никто покуситься не мог. Он организовал своё отделение и они ночью загрузили мне контейнер, да так классно, что при прибытии на место и разгрузке все удивлялись, как толково всё было упаковано и уложено при загрузке.

   И здесь, сделаю оговорку, что начштаба по служебной линии возможно был прав, но я тоже был молодой и строптивый, рвался на учёбу, разрешённую мне по всем документам и для меня тоже не было преград. Я же был военным, а не каким-то хлюпиком, меня уставы учили преодолевать тяготы и лишения. Поэтому я уехал своевременно, хотя в это время начальник штаба почему-то оказался в недельной командировке и я не смог с ним попрощаться.

   Но я благодарен двум моим сослуживцам, которые в те годы отнеслись ко мне чисто по человечески, несмотря на наше разное служебное положение. Это всё остаётся в памяти и она иногда воскрешает события прошлых лет.


     Глава 239. Во благо глупости

   Лето. Жара. Аэродром. Площадка технико-эксплуатационной части полка или кратко — ТЭЧ полка. На площадке стоят два самолёта Ли-2, два вертолёта Ми-4 и один самолёт Ан-2, в простонародье — «кукурузник». На машинах выполняются регламентные работы различной очерёдности.

   Крайним стоит раскапоченный вертолёт Ми-4 с бортовым номером 29. Он весь облеплен специалистами в комбинезонах и большинство из них без головных уборов, так удобнее, хотя при работе на технике это запрещено. Но большинство этот запрет нарушают, особенно летом.

   На самом верху вертолёта, на втулке несущего винта, сидит кто-то из солдат срочной службы и шприцует смазку в шарниры втулки несущего винта. Рядом, на крышке вертикального шарнира стоит банка со «смолкой». Так в авиации называют масло для гиппоидных передач (шестерёнок) за его чёрный, как смола, цвет.

   Чуть ниже, в редукторном отсеке, с гидросистемой работает сержант сверхсрочной службы Пахольченко. Он весь в работе и не смотрит вверх, уверен, что там всё нормально и никакая неприятность ему оттуда не грозит. В отличие от солдат срочной службы, он позволяет себе снять ещё и куртку комбинезона и работает с голым торсом.

   В какой-то момент, солдат, который шприцевал шарниры, отводит руку в сторону и задевает шприцом банку со «смолкой». Банка переворачивается, «смолка», хотя и вязкая, но часть её успевает вытечь из банки на голову, плечи и спину Пахольченко, а сама банка скатывается на другую сторону и летит вниз, обляпывая весь борт вертолёта и с грохотом падая на бетон.

   Услышав грохот на бетоне упавшей банки, все оборачиваются на звук и видят эту жуткую картину: человека (не все знали, что это Пахольченко) с головы до ног облитого «смолкой», да ещё без головного убора и без комбинезона. Тут уж было не до работы. Все сбежались к месту происшествия и начали давать советы. А какие тут могут быть советы, если надо срочно смывать эту «смолку», которая моментально въелась в кожу на голове, шее, спине и того и гляди, что попадёт в глаза.

   Ребята принесли гору ветоши и начали помогать оттирать, но получалось, что смазка ещё сильнее втирается в тело. Тогда решили смачивать ветошь в бензине Б-95/130 из вертолётного бензобака и снимать толстые слои «смолки», а уж затем смывать остальное. С головой было похуже, так как волосы слиплись и их невозможно было промыть, только смачивая ветошью. Пробовали холодной водой с мылом, но получалось ещё хуже, так как смоченные водой волосы не отмывались уже и бензином.

   Так все возились больше часа, но толку было мало, хотя постепенно смазки на теле становилось меньше. Тогда Пахольченко самому это надоело и он подошёл к бочке с бензином, использовавшимся для промывки деталей, и начал мыть всё тело выше пояса так, как будто это была вода. После этого он также вымыл волосы.

   В это время на стоянке появился начальник ТЭЧ полка майор Яблоков, отругал всех, а Пахольченко отправил домой отмываться тёплой водой с мылом. После этого он позвонил полковому врачу, майору медицинской службы Борису Карповичу Кушниру и рассказал о том, что произошло. Борис Карпович сказал, чтобы Пахольченко завтра зашёл в санчасть, он его осмотрит.

   Но уже через день у Пахольченко поднялась температура и его увезли в госпиталь. Там выяснили, что у Пахольченко сильное отравление химическими продуктами и особенно свинцом. Дело в том, что в той бочке, из которой Пахольченко черпал бензин, этот бензин был ещё с зимы с большим содержанием тетроэтил свинца и жидкости «И», которая добавляется в бензин для уменьшения кристаллизации фракций воды, содержащихся в топливе, в зимнее время. А эта жидкость очень ядовита даже в малых количествах. Первое время Пахольченко начал сильно терять в весе и врачи не знали, что делать. И только после множества консультаций, началось результативное лечение. Сержанту пришлось лечиться в госпитале больше месяца.

   В полку тоже начались профилактические мероприятия. Обычно мы отмывали руки от технических масел бензинами Б-70, Б-95/130, Б-93/100 или жидкостью АМГ-10. Все они токсичные и после того, как руки высыхали, они покрывались белым налётом. А в бензинах Б-95 и Б-93 солдаты часто стирали обмундирование, которое быстро высыхало, но на нём тоже оставались токсичные следы, которые соприкасались с телом и на коже появлялось сначала раздражение, а у некоторых и язвы.

   При этой профилактике врач заметил ещё одну закономерность, у всех, кто работал в полку в районе обзорного радиолокатора П-35, снижалось количество красных кровяных телец в крови. Да и по миниатюрному радиоприёмнику это было слышно: когда антенна локатора поворачивается в нашу сторону, звук в приёмнике прерывается на пол или четверть секунды, а вместо него слышен хрип или скрежет от излучения локатора. Локатор стоял посредине нашей стоянки, расстояние до конечных точек стоянки 200-250 метров. А поскольку большинство времени мы находились в центральной части стоянки, то и излучение локатора было с расстояния 50-100 метров. Учитывая это, мне наш доктор, Борис Карпович, предложил поехать в санаторий, после чего количество красных кровяных телец у меня возросло на 15-20%. Как было у других я не знаю, но тоже изменения были.

   Вот так мы по своей глупости могли попадать в ситуации, которых можно было избежать, если соблюдать все меры предосторожности и меры по технике безопасности. Надо поступать во благо себе, а не во благо глупости.


    Глава 240. Грибы на стоянке

   Вылет на задание в восемь. Значит, машины начинаем готовить с шести. Радисты, аошники и другие специалисты приступают к работе. Расчехлили, осмотрели, проверили, опробовали, подписали, ждём. С КДП идёт штурман с заданием и маршрутом. Снимаем заглушки, чехлы ПВД, убираем колодки. Машина порулила на старт. Мы свободны до следующего вылета на задание.

   Ближайший лесок в 30-40 метрах от стоянки. Идём туда. Находим каждый, кто любит грибы, 7-10 молодых подосиновиков или белых. Совсем маленьких, иногда величиной с большой палец. Набираем с пожарного водоёма чистой воды в ведро и поливаем каждый гриб отдельно, выливая под каждый гриб по литру воды.

   Идём выпускать следующую машину. Затем следующую. Обычно к 9-10 часам все запланированные машины уходят на задание. Подходит дежурная машина и мы уезжаем на завтрак. Позавтракав, через час-полтора приезжаем на стоянку и работаем по плану. Иногда выпускаем на задание ещё несколько машин. А дальше — регламентные работы, замены оборудования и агрегатов, выполнение работ по бюллетеням и т. д. Крутимся до обеда. Минут за десять до обеда идём на свою грибную плантацию и срезаем грибы. Вес каждого гриба к этому времени достиг 1,5-2 кг, особенно быстро растут подосиновики. Шляпка гриба выростает чуть меньше верха фуражки. Каждый гриб чистенький, крепенький, красивенький.

   В качестве лукошка используем чистый чехол с оборудования или с переднего колеса. Грибов набирается полный чехол. Укладываем так, чтобы не помялись.

   Подъезжает машина, уезжаем на обед. После обеда забегаем минут на десять домой и заносим грибы. Дальше это уже дело женщин.

   И снова на аэродром к своим машинам. А после обеда уж как получится. Если повезёт, то день будет по распорядку, а если что-то нештатное, то будем на аэродроме до тех пор, пока все машины будут исправны.

   Но ощущение, что грибная охота удалась будет согревать душу несколько дней, до тех пор, пока можно будет выкроить ещё десяток минут чтобы увидеть чудо природы, как быстро растут грибы.


    Глава 241. Миф о высоких технологиях

  Вот уже как полтора года после окончания Харьковского ВАТУ, я работал в авиационном полку на должности начальника группы обслуживания по вертолётам и двигателям в вертолётной эскадрилье, где были вертолёты Ми-4 и Ми-1. До этого я успел поработать и старшим техником в этой же эскадрилье, гда зарекомендовал себя знающим специалистом. Меня уже считали опытным авиационным техником и перспективным начальником группы. А чтобы я не зазнавался, зам. командира полка по ИАС майор Яблоков часто меня экзаменовал по разным вопросам, минуя моего непосредственного начальника капитана Митликина Михаила Дмитриевича. Так было и в этот раз.

   В первой эскадрилье были самолёты Ли-2, Ил-14 и даже один Ил-12. Вот там и произошло лётное происшествие. На одном из Ли-2 во время посадки повредили обшивку фюзеляжа в хвостовой части из-за стопорения хвостового колеса, так называемого «дутика». Обшивка фюзеляжа была повреждена площадью в 1,5 кв метра. Вот майор Яблоков и решил меня на этом проэкзаменовать в очередной раз. Он дал мне задание за одну ночь сделать расчёты по ремонту обшивки. И не потому, что он хотел убедиться, смогу ли я это сделать? Такие же задания получили ещё человек 5-7 из технического и инженерного состава 1-й и 3-й АЭ, так как во 2-й АЭ были самолёты Як-12 и обшивка у них была перкалевая.

   Я собрал дома всю литературу, которая у меня была, училищные конспекты и засел за расчёты. Из книг и конспектов извлёк не очень много, а по ремонту Ли-2 вообще почти ничего, но к трём часам ночи всё рассчитал и даже составил что-то наподобие технологической карты. Когда утром мы все принесли свои расчёты, то оказалось, что очень разные и из них надо создать что-то единое. Это майор Яблоков поручил капитану Санину, старшему инженеру полка по самолёту и двигателю. Через два дня капитан Санин из нашего «технического винегрета» сотворил единую технологическую карту ремонта и передал в технико-эксплуатационную часть (ТЭЧ) полка, где уже стоял самолёт Ли-2, на котором надо было заменить обшивку. Ребята из группы капитана Виктора Гузэ принялись за работу. Работа шла быстро и поскольку это было рядом с нашей эскадрильей, то я по несколько раз за день заглядывал на площадку, где ремонтировали самолёт. Через неделю все работы были окончены, место ремонта загрунтовали и покрасили. Через несколько дней должен был состояться облёт отремонтированного самолёта. Мы все ждали этого момента.

   Самолёт взлетел у нас на глазах и мы внимательно наблюдали, как он поведёт себя на взлёте. Взлетел нормально и ушёл в зону, чтобы посмотреть, как будет себя вести на разных высотах. Прошло около часа и самолёт как-то крадучись начал заходить на посадку. После посадки порулил не на свою стоянку,  а снова в ТЭЧ полка и мы все поплелись туда, чувствуя, что не всё в порядке. Когда подошли к самолёту, то экипаж и майор Яблоков, который был в самолёте, активно обсуждали какие-то проблемы. Когда мы вникли, то оказалось, что всё было нормально до тех пор пока самолёт не начал резкое снижение, в результате чего произошёл «хлопун», это такое явление, как при выгибании дна консервной банки слышен хлопок. Только в замкнутом пространстве фюзеляжа эффект от этого «хлопуна» значительно сильнее, такой, что даже чувствуется движение воздуха внутри фюзеляжа.

   Начался разбор причины, где, когда и кто допустил ошибку. Возились с этим дня два. Казалось уже и никакой ошибки нет, просто фюзеляж сам по себе был «древний». Заклёпки подобраны ремонтные, обшивка тоже ремонтная, чуть толще, чем та, которая на самолёте. Ну всё казалось бы согласно ремонтным требованиям. И тогда уже на третий день решили уточнить: - а какова же площадь ремонтной поверхности? И оказалось, что механики, выполнявшие ремонт, заметив трещины в обшивке, увеличили площадь меняемой обшивки, никого не поставив в известность и произведя ремонт по заданной им технологии, хотя технология должна была изменена и параметры ремонта должны быть другие. Но дело сделано, а делать вырез ещё больше, запрещалось технологическими условиями. Что делать? Но тут пришла разнарядка из ремзавода, что ввиду их недозагруженности можно пригонять им самолёты с недолётанным ресурсом, а этот самолёт как раз подходил под требования этого документа. Начальники не стали ломать головы и отправили самолёт в Иваново в ремонт. Долетели туда без «хлопунов», хотя и с определёнными мерами предосторожности. На этом моё участие в этой «эпопее» было закончено я получил благодарность в личное дело и опыт на всю жизнь.

   Прошло много лет, я окончил высшее учебное заведение и уже вооружённый инженерными знаниями столкнулся с подобной ситуацией, но совсем под другим ракурсом.

   12 августа 1985 года в Японии при взлёте из аэропорта в Токио потерпел авиакатастрофу самолёт Боинг-747 авиакомпании Japan Airlines. На борту вместе с экипажем было 520 человек. Причина: при взлёте гермошпангоут не выдержал давления, разрушился и перебил трубопроводы гидравлических систем. Воздух из салона под давлением попал в замкнутый объём хвостовой части и оторвал её, в результате чего самолёт потерял управление. Но даже в таком положении экипаж боролся за жизни людей на протяжении 30 минут, но катастрофический исход был неизбежным, хотя 4 человека выжили.            

   Но связал я эти два случая не просто так. При расследовании этой катастрофы выяснилось, что 2 июня 1978 года (за 7 лет до этой катастрофы) этот Боинг ударился хвостовой частью о взлётную полосу аэропорта Осаки и повредил хвостовой гермошпангоут, который отделяет герметичный пассажирский салон самолёта от негерметичной хвостовой части самолёта. Ремонт лайнера проводился в Японии под руководством инженеров корпорации Boeing. Согласно технологии, предписывалось произвести укрепление повреждённых половинок гермошпангоута с помощью цельной пластины-усилителя, закреплённой тремя рядами заклёпок. Однако японские техники, выполнявшие работу, вместо установки единого усилителя с тремя рядами заклёпок применили два отдельных усиливающих элемента, один из которых был закреплён двойным рядом заклёпок, а второй всего лишь одинарным. Во время взлётов и посадок нагрузки постепенно разрушали металл в местах сверления и катастрофа стала неизбежной. Об этом я узнал из результатов расследования, появившихся в открытой печати.

   Из всего этого я сделал выводы, что технологии и технологические ошибки совершенно одинаковые, что у советских техников и инженеров, что у японских, что у американских, а «высокие технологии запада», это обыкновенный миф, пока не сталкиваешься с реальными условиями.


   Глава 242. Посоветуйся с Виктором.

   В любом коллективе есть человек, к которому обращаются чаще, чем к другим. Таким человеком в технико-эксплуатационной части (ТЭЧ) полка был начальник слесарно-механической группы (СМГ) старший лейтенант Виктор Гузэ. Все шли к нему или что-то попросить или просто посоветоваться, где это что-то можно достать. То ли надо было крестовину на ёлку сварить, то ли что-то к велосипеду надо было приспособить — все шли к одному человеку. А если и обращались к кому-то другому, тот всё равно говорил:

   — Посоветуйся с Гузэ, он тебе быстрее поможет с этим справиться.

   Когда я обратился с просьбой к начальнику группы регламентных работ помочь мне протестировать прибор, то он мне посоветовал то же самое. И мне пришлось обращаться к старшему лейтенанту Гузэ.

   Ещё в училище я сконструировал прибор для проверки синхронности работы двух магнето на вертолётном двигателе АШ-82В. Приехав в полк, я изготовил точно такой прибор и его надо было испытать при выполнении регламентных работ, при проверке работы магнето.

   Договорившись с Виктором, мы пришли к вертолёту, на котором проводились регламентные работы и подключили прибор. В это время, заметив какое-то движение на площадке, к нам подходит начальник ТЭЧ майор Яблоков и обращается к Виктору:

    — Товарищ Гузэ, чем вы здесь занимаетесь? Почему вертолёт не буксируют в эскадрилью, на нём ведь выполнены регламентные работы?

   Виктор сначала замялся, но сориентировавшись, доложил:

    — Товарищ майор мы вот решили опробовать прибор для проверки синхронности работы магнето, который изготовил лейтенант Хандурин, — после чего наступила пауза.

   Майор Яблоков обдумывал эту информацию, он часто выдерживал паузы. Затем обратился ко мне:

    — Доложите, товарищ лейтенант.

   Довольно путано я начал рассказывать, как я создавал этот прибор, как хочу его применить, а в конец запутавшись, сказал, что хочу использовать его в эскадрилье. После моего косноязычного красноречия, майор зачем-то взвесил прибор в руке и сказал:

    — Заканчивайте с этой самодеятельностью, подавайте этот прибор, как рационализаторское предложение от ТЭЧ и эскадрильи, мы его рассмотрим и тогда вы будете его испытывать. На этом этапе наша совместная деятельность была закончена.

   Мы подали рационализаторское предложение и через месяц на заседании рационализаторской комиссии майор Яблоков держал следующую речь:

    — Прибор, который вы представляете, без соответствующей доработки тянет на уголовное наказание, для меня, и крупное дисциплинарное взыскание для исполнителей и испытателей, так как не обеспечена техника безопасности. Товарищ Гузэ, вы повнимательней подбирайте себе сооавторов по рацработе, а то они могут и подвести вас. Мало ли что им в эскадрильях вздумается изобретать.

   Но всё закончилось и для нас и для Яблокова нормально. Мы доработали прибор, удачно испытали его и он один раз даже выручил меня в довольно сложной ситуации, о чём я рассказывал уже отдельно*).

   Следует только заметить, что Яблоков Александр Васильевич, будучи уже подполковником, инженером полка, не раз вспоминал нам с Виктором этот прибор, когда в очередной раз делал нам за что-то внушение.      

   У начальника группы СМГ было столько «заначек» и «загашников», что к нему вынуждены были обращаться все и начальник ТЭЧ полка привык уже, что по площадке, где стояли на регламентных работах самолёты и вертолёты, всегда слонялись лётчики, штурманы, техники, никакого отношения к этим самолётам и вертолётам не имеющие.

   Пару лет назад вторая эскадрилья начала списывать самолёты Як-12 по причине выработки ресурса. Обычно эта машина использовалась в качестве самолёта армейской связи, вместо По-2, начиная с послевоенного времени. Но к 60-м годам появился целый ряд лёгких и средних самолётов и вертолётов, даже в соединениях и Як-12 уже не мог удовлетворять требованиям армейских частей и соединений. При списании самолётов часть агрегатов и оборудования отправили в Польшу, где эти самолёты производились по лицензии СССР, а фермы фюзеляжа надо было сдать в металлолом, а пока их привезли на свалку. Но Виктор Гузэ припрятал несколько ферм у себя в боксах до лучших времён.

   Но в ТЭЧ всех полков во все времена были так называемые рационализаторы - «самоделкины», умельцы, которые могут всё приспособить для бытовых нужд. Так случилось и в этот раз. Кто-то из механиков-сверхсрочников, натолкнулся на запасы старшего лейтенанта Гузэ, отпилил от фермы несколько трубок и попросил сварщика виртуоза Зайцева сварить детские санки. Санки получились всем на заглядение, ажурные, а главное — лёгкие, не то что наши ширпотребовские.

   И понеслось, все валом повалили к Виктору Гузэ за материалом для детских санок. Начальник же ТЭЧ, заходя в лопастной цех, видел везде развешанные санки, которые были везде развешены и сушились после покраски. И опять к Виктору:

    — Товарищ Гузэ, у вас здесь, что, ремонт лопастей или саночная фабрика? — и не слушая возражений старшего лейтенанта, выскакивал из помещения, что-то бормоча себе под нос.

   Не прошло и месяца, как майор Яблоков снова устроил Виктору Гузэ разнос и снова из-за меня. Нет, начальник ТЭЧ полка ценил старшего лейтенанта, как специалиста, подбирать людей он умел, но и на расправу был скор, по любому случаю, хотя быстро отходил и всё было без последствий. А случилось вот что.

   Когда резко менялись погодные условия и температура колебалась вокруг нуля, то все резиновые уплотнения теряли эластичность в этих местах появлялась течь гидромасла. Особенно большие проблемы были с гидроусилителями в системе управления вертолётом. А поскольку гидросмесь вытекала в большом количестве, то по инструкции надо было менять гидроусилитель, так как в условиях части менять любые уплотнения в гидроусилителях было запрещено, всё было под пломбами.

   В это время у нас в полку была бригада доработчиков из Казани и я поделился с ними проблемами гидроусилителей. Специалисты посоветовались и решили, что уплотнений на штоке гидроусилителя этот запрет не касается, запрет только для уплотнений золотниковых пар. Бригада провела со мной инструктаж, приняла с меня зачёты по замене уплотнений на штоках всех типов гидроусилителя, их три, и выдали мне удостоверение, что теоретически и практически я допущен к этим работам. Разумеется, все работы мы проводили в ТЭЧ полка, в лаборатории по гидросистемам, которая была в ведении Виктора Гузэ.

   Тем, что мы решили проблему с гидроусилителями больше всех был доволен начальник склада АТИ, так как на армейских складах мы к этому времени выбрали почти весь годовой запас гидроусилителей и вдруг, проблема решена.

   Но и до армейских инженеров дошёл слух, что в полку Медведева какой-то лейтенант ремонтирует гидроусилители, нарушая технологии, так им донесли. Уже через неделю в полк нагрянула комиссия и начала пытать меня и Виктора Гузэ, в присутствии полковых инженеров, почему я нарушаю их запреты. Все мои аргументы, в том числе и удостоверение допуска, выданное заводской бригадой не возымело никаких действий. Меня, Виктора Гузэ, начальника ТЭЧ предупредили, чтобы мы прекратили самодеятельность. Но я уже успел заменить уплотнения на всех гидроусилителях, благо, в каждом ремкомплекте придаваемом к вертолётам были специальные мешочки с этими уплотнениями, которые раньше не знали куда девать и просто выбрасывали.

   На этом эта эпопея закончилась, только начальник ТЭЧ приказал Виктору Гузэ не пускать меня не только в лабораторию гидросистем, но и на территорию ТЭЧ, кроме лопастного цеха, куда я наведывался ежедневно, так как там ремонтировались наши лопасти.

   Но этот запрет мы постепенно научились нарушать, в том числе и по гидроусилителям. Иногда.


   Глава 243. Работа на износ. Обязанностей прибавляется.

   С самого начала года количество заданий резко возросло. В Группу войск приехало несколько комиссий, предполагалась инспекторская поверка, должен был прибыть сам Маршал Гречко, поэтому в разные гарнизоны непрерывно вылетали старшие офицеры и генералы для дачи указаний, инструкций и проверки хода подготовки к будущим летним мероприятиям.А поскольку, самым удобным вариантом добраться до любого гарнизона в ГСВГ было из нашего полка, то и заданий у нас на полк каждый день было до 10, а то и до 15. А если учитывать, что вертолёт забирал генералов прямо из штаба 16 ВА в Третьем городке Вюнсдорфа, то от заявок отбоя не было. К этому времени около КПП Третьего городка Вюнсдорфского гарнизона сделали вертолётную площадку «Под забором» и любителей командировок прямо «из кабинета» возросло вдвое.

   Так было и в этот 1964 год. Правда, капитан Митликин с начала года ушёл в отпуск, он заочно учился в Киевском институте инженеров гражданской авиации и в это время у него были экзамены, а старшего техника Валентина Цопа назначили на должность бортового техника. Поэтому, я остался один во всех лицах. Хорошо, что начальники групп по специальности были специалисты высшей квалификации, и АОшник Саня Захаров, и  «радист» Игнатий Иванович Иванов, который заменил Виктора Ерёмина, уехавшего по замене. Специалисты меня никогда не подводили, а были случаи, когда и прикрывали, по возможности. Во всяком случае, как только узнавали, что срочный вылет, то находили меня в любом месте гарнизона и обязательно присылали за мной дежурную машину. Иногда я даже не понимал, как это им удавалось.

   Что касается непосредственных обязанностей заместителя командира АЭ по ИАС (проще — инженера эскадрильи), то здесь у меня проблем не было, хотя спать приходилось не больше четырёх часов, больше никак не получалось. Хорошо, что у нас в распорядке дня, был двухчасовой отдых днём, который лично я использовал или для сна, или для прогулки с женой и сыном в коляске к озеру.

   «Бюджет» всех заданий в полку, а затем в эскадрильях формировался примерно следующим образом. В Группе войск в год происходило в среднем 17-23 крупных аварий и катастроф авиатехники. На каждую вылетали в среднем по 3 машины. По две проверки в год на каждый авиаполк и по одной проверки на отдельную авиаэскадрилью. Плюс праздничные ЧП, на каждое по две машины. Перечислять всё не буду, но получалось каждый день от 5 до 15 вылетов в будний день и по 1-2 вылета на выходные. Об этом можно было не упоминать, но за время вывода войск из ГСВГ написано столько, что новое что-то упомянуть невозможно. А без таких мелочей картина получается неполной.

   Берлинский кризис (1961), а затем Карибский кризис (1962) затягивали узлы европейской напряжённости всё туже и туже. И к 1964 году число нарушений воздушной границы ГДР существенно возросло, а, значит, и работы полку значительно прибавилось.  Не успели отпраздновать Новый год, было несколько вылетов на чрезвычайные происшествия и дежурства на других аэродромах, как в конце января в районе Эрфурта лётчики из Гроссенхайна сбили иностранный учебный самолёт Т-39, нарушивший границу ГДР. И тут началось. Задания на Гроссенхайн, как в полк, так и в дивизию, полёты на место падения сбитого самолёта, полёты по другим гарнизонам, для разъяснительной работы и так далее.
И поскольку капитан Митликин был в это время в отпуске, то вся работа легла на меня одного. И ещё появилось одно неудобство. Когда улетает много полковников и генералов, то обязательно кто-то приезжает из армейского инженерного состава. Вообще-то им самим не до нас полковых, но нет-нет да и докопаются до кого-то: почему это не по Уставу, а почему это не по Наставлению и это просто парализует работу.

   А к этому времени в воздушной армии сменился зам Главного инженера по вертолётной технике и по замене приехал специалист самолётного профиля, не работавший на вертолётах, майор Борисюк. И он не столько проверял меня, сколько сопоставлял мою работу с инструкциями, чтобы самому понять, а правильно ли я всё делаю. А мне надо было не только выполнять регулировочные работы, но и разъяснять всё это ему. И как это выглядит, чтобы выпускник технического училища разъяснял специалисту инженеру принципы работы систем вертолёта. Это был какой-то технический цирк, особенно при отбивке соконусности лопастей несущего винта или регулировки биения ручки управления вертолётом при работающих системах, на привязи или в полёте.

   Не успели разобраться с Т-39, как в первых числах марта началась подготовка к учениям на Магдебургском полигоне и все заявки на вертолёты были в этом направлении. Экипажей и машин всё время не хватало. Надо было менять комплекты лопастей несушего винта на четырёх вертолётах, на двух вертолётах двигатели выработали ресурс и их надо было менять. И всё это срочно. Подал заявки, а начальник техсклада говорит, что это дефицит и мне самому надо ехать на склад в Штраусберг и там договариваться. Для меня это было странно. Мы возим армейское начальство, в том числе и заместителя командующего ВА по тылу генерал-лейтенанта Халевицкого, а вот новых лопастей двигателей для нас нет. А в то же время, Главный инженер ВА за своей подписью разослал распоряжение, что перевозить командный состав можно только с остатком ресурса по лопастям не менее 200 часов и двигателя не менее 100 часов. Это распоряжение действовало с 1961 года, после того, как при катастрофе вертолёта Ми-4 погиб генерал армии Колпакчи В.С. с группой офицеров и генералов при инспектировании частей Одесского военного округа.

   Пришлось мне ехать в Штраусберг самому. Взял я пару бутылок из под шампанского, наполнил их спиртом-ректификатом, благо в каптёрке у меня стояла бочка со 100 литрами спирта, на случай, если срочный вылет при обледенении, а на склад ГСМ бортовой техник поехать не успевает. Ехать не так далеко, это чуть на северо-восток от Берлина. По кольцевой можно быстро туда добраться. Штраусберг мы знали ещё потому, что там базировался ГДРовский вертолётный полк на Ми-4.

   Приехал на склад, выписали пропуск, прошёл к ответственному кладовщику, который отпускает комплекты лопастей и двигатели (агрегатный отдел), а он мне с ходу отвечает: - Ничего не знаю, отгружаю только по личному распоряжению начальника склада. Я ему сразу достаю бутылку «шампанского» и ставлю на стол. Он звонит начальнику склада или заместителю (я так и не понял) и тот говорит, чтобы я шёл к нему. Я спрашиваю кладовщика, а можно ли начальнику предложить «шампанского». Он так уклончиво отвечает, что можно, если он будет не против.

   Иду через всю огромную складскую территорию к начальнику склада. Это оказывается не начальник, а его заместитель, начальник в отпуске. Капитан. Рассказываю ему суть дела, показываю распоряжение Главного инженера ВА. Вот, товарищ капитан, надо перевозить на вертолётах генералов, старших офицеров, а лопасти и двигатели по налёту скоро не будут соответствовать. Войдите в наше положение. Он усаживается в шикарное складское кресло и глубоко задумывается. Затем озабоченно листает какие-то свои амбарные книги и говорит:

   - Да, задали вы мне задачу. А вот наш генерал Халевицкий нам такого распоряжения не давал.

   Я ему в ответ:

   - Да, ведь, мы и генерала Халевицкого на этих же вертолётах возим!

   После этих слов я открываю свой фибровый чемоданчик и ставлю перед ним бутылку «шампанского». Он вскакивает:

   - Нет, нет! Это совсем лишнее! Уберите сейчас же!

   И я переставляю бутылку нас маленький столик слева от меня. Он более низкий и капитан как бы бутылки уже не видит. Пауза. Через минуту капитан говорит:

   - Хорошо! Сегодня на складе лопастей нет, возьмёшь только двигатель. Новый. А через пару дней мы лопасти из вагонов выгрузим и один новейший комплект я вашей эскадрилье дам. И четыре комплекта заберёте через две недели, когда прибудет новый транспорт.

   Я, конечно, был несказанно рад, что всё обошлось и я приеду в полк с двигателем, а через пару дней подъеду и за комплектом лопастей.

   Забыв даже попрощаться с капитаном, побежал за машиной, погрузили ящик-контейнер с двигателем и довольные поехали в свой Шперенберг.

   Через четыре дня, через два не получилось из-за полётов, я захватил с собой уже три бутылки «шампанского»-ректификата, но какое-то шестое чувство подсказало, что «все яйца в корзину класть» не надо. И я две бутылки завернул в чехлах в кузове, а одну бутылку положил в свой фибровый чемоданчик. И мы с тем же шофёром и той же дорогой добрались до Штраусберга.

   Когда мы приехали, то ждать пропуска я не стал, вахтёр меня узнал и пропустил машину сразу на склад, чему я не удивился, так как вахтер водителя знал хорошо, тот часто приезжал за грузами. А вот меня там уже ждали. Подошёл незнакомый майор, спросил фамилию и сказал чтобы я прошёл за ним. Я поплёлся вслед уже догадываясь, что «тут что-то не то». Действительно, заходим в один из кабинетов, а там сидит за столом не кто иной, как генерал-лейтенант Халевицкий. Я сразу опешил, но уже через 2-3 секунды чётко (самому на удивление) представился. Генерал встал, вышел из-за стола и сказал:

   - Так это вы на меня ссылаетесь, чтобы получить новые лопасти? Это вы мне спаиваете моих специалистов? - но я продолжал молчать.

   Он отодвинул на столе бумаги и строго сказал:

   - Покажите, что там у вас в чемодане?

   И мне ничего не оставалось делать, как положить на стол свой фибровый чемоданчик и раскрыть его. На видном месте лежала старая бутылка из под шампанского. Генерал спросил:

   - Что в бутылке?

   Я ответил:

   - В бутылке спирт, товарищ генерал.

   - Зачем он вам?

   - В дороге холодно, думал согреться.

   - А вы, что, на службе употребляете?

   - Никак нет, товарищ генерал?

   Поняв, что такой бестолковый разговор, с моей стороны, будет продолжаться и дальше, генерал Халевицкий махнул рукой мне, что означало, чтобы я уходил «с глаз долой». Я выскочил из кабинета, как ошпаренный. Вокруг меня сразу собралась толпа офицеров склада: Что? Как? Почему? А я и сам ничего не пойму. Вышел во двор склада, а там машина уже стоит с лопастями на тележке. Вспомнил, что бутылка со спиртом так и осталась на столе. Да при таком ажиотаже даже хорошо, что я так от неё избавился, позже с этим разберусь.

   Приезжая за следующими комплектами, я узнал, в чём причина, что я так нелепо попал на генерала Халевицкого. Оказывается, кладовщик поделился со своими друзьями и когда распивали бутылку, он им рассказал о «добром» лейтенанте. Среди них, кто-то был информатором у армейских офицеров. Вот я и попался. А что нарвался на генерала Халевицкого, то это чистая случайность, он был на складах с проверкой и я на него "нарвался", подчинённые ему доложили. Он, на удивление, к этому отнёсся «с пониманием» и даже с некоторым юмором, дал указание изобразить меня с бутылками спирта в карманах в стенгазете в штабном здании армейских складов. Видел. Очень красиво нарисовали. Я даже просил, чтобы подарили, но даже за бутылку «шампанского» не рискнули отдать. А вдруг генерал вспомнит? Но скоро всё забылось. А вот я помню.


   Глава 244. А дела пошли серьёзные.

   К 10 марта 1964 года мы отмыли от копоти все лопасти на вертолётах, на которых летали на юг. После полётов на юг, в район Мерзебурга и его окрестности, в промышленную зону, где сильная задымлённость и закопчённость, лопасти покрываются разводами копоти и выглядят, как будто  их вытащили из пожара. А если включали антиобледенительную систему, то копоть смешивается со спирто-глицериновой смесью, которая выполняет роль антиобледенителя то лопасти становятся чёрными и их приходится снимать, отмывать с мылом и подкрашивать.

   Не успел я обрадоваться тому, что в эскадрилье всё в ажуре, как 10 марта поступило сразу три срочных задания на площадку «под забор» и ещё два экипажа быть в готовности в район Магдебурга. По переговорам и разговорам было ясно, что случилось что-то из ряда вон выходящее. Первый возвратившийся экипаж из района Магдебургского полигона сказал, что в этом районе сбили американский самолет-разведчик RB-66, но подробностей они ещё не знали. Видели с воздуха, что сбитый ракетой самолёт развалился на части, которые разбросаны вдоль луга на расстоянии около трёх километров.

   Второй экипаж, возвратившийся с задания, рассказал, что якобы самолёт сбили то ли лётчики из цербстского полка, атаковавшие парой, то ли лётчик из витштокского полка. Экипаж с американского самолёта катапультировался в районе Гарделегена, но один из лётчиков при приземлении повредил или сломал руку и его отправили в госпиталь.

   Поскольку взлётно-посадочные полосы были далековато от места падения РБ-66 и на самолёте туда трудно добраться, то все задания оказались у вертолётной эскадрильи, то есть у нас. Перевозили какое-то оборудование с РБ-66, лётные ЗШ, лётчиков, которые участвовали в атаке на американский разведчик. И почти все задания были на площадку «под забор», прямо перед КПП в Третий городок, где располагался штаб 24 воздушной армии (ВА). А это значит, что в эти командировки летали только генералы, так как старшие офицеры приезжали прямо к нам на аэродром.

   Наш экипаж перевозил какие-то части и агрегаты с РБ-66 для армейских инженеров, привезли и НАЗ с парашютной системы, почти такой же как и у нас.
Кто-то из молодых борттехников взял консервную банку с НАЗа и хотел вскрыть, но другие офицеры сказали ему:

   - Хочешь открывать — отойди подальше, неизвестно, что в ней находится.

   Несколько человек отошли к бетонным постройкам, положили банку на бетонную плиту и другой плитой пытались её раздавить. Командир первого звена майор Королёв спрашивает меня:

   - Чем они там занимаются, пошли посмотрим?

   Подошли как раз когда ребята сбрасывали огромный бетонный кусок на маленькую консервную банку. Глядя на эту картину со стороны, мы расхохотались.

   - Вам, что, заняться нечем? - спросил Королёв. Он кроме того, что был командиром звена, был и секретарём парторганизации эскадрильи.

   - Да, вот, пытаемся узнать что там внутри — ответил кто-то из офицеров.

   Майор взял банку, повертел её и сказал:

   - Иностранный язык надо учить. Здесь чётко написано, что в банке дистиллированная вода.

   Все начали смеяться. Майор Королёв прибыл к нам по замене с Краснодарского училища, где обучал пилотов-иностранцев и мог общаться на английском. На этом инцидент с банкой был исчерпан и все разошлись. Правда, чуть позже решили попробовать сигнальные ракеты и разобраться с другими предметами НАЗа.

   Но это всё происходило в короткие минуты отдыха, когда экипажи встречались на своём аэродроме. Но через час-два поступала следующая команда и экипажи снова разлетались по разным аэродромам ГСВГ на несколько суток.

   А у меня снова появилась проблема с техникой. Лётчики и раньше жаловались, что на вертолётах, где установили новые двигатели, таких было три, как-то по особенному включается фрикционная муфта, соединяющая двигатель и редуктор вертолёта, с очень сильными рывками. А на вертолёте, где установили двигатель, который я привёз со Штраусберга, рывки лопастей были такими, что лётчики стали опасаться за лопасти. Бортовой техник Николай Анистрат придумал зашприцевать гидросмесь АМГ-10 в подшипники дроссельной коробки, но эффект это давало незначительный и с чем это связано ни мы ни полковые инженеры, которым я докладывал, не понимали. А жалоб экипажей было всё больше и больше.

   Несмотря на то, что работы было много, пришлось заниматься именно этим вопросом. На одном из снятых двигателей, разобрал дроссельную коробку, сравнил все детали по описанию, но всё было нормально, всё соответствовало описанию. Так я провозился с этой коробкой около недели, отдавая этому всё свободное время, так как жалобы экипажей не прекращались, а нагрузка на экипажи возрастала с каждым днём.

   И когда надежда отыскать причину такого поведения системы включения муфты уже совсем пропала, я решил просмотреть все бюллетени по доработкам на двигателе. Просматривая подшивку с бюллетенями, я увидел чертёж дроссельной коробки, в бюллетене от 1961 года, когда я ещё учился в училище. А двигатели с этой доработкой начали приходить только сейчас. Начал вчитываться, ничего особенного, На осях дроссельной заслонки конструкторы заменили подшипники скольжения с бронзовых на фторопластовые, более долговечные. Больше ничего существенного не нашёл.

   Но мысль, о подшипниках дроссельной заслонки, засевшая где-то глубоко, всё время не давала мне покоя. Решил проверить, какие подшипники стоят на вертолётах с которых поступают жалобы экипажей. Работа довольно трудоёмкая, но я убедился, что экипажи жалуются именно на тех вертолётах, где установлены фторопластовые подшипники качения. Но из этого ничего не следовало: кто я и кто конструкторское бюро авиационных двигателей АШ-82В. Сначала доложил об этом инженеру полка по самолётам (вертолётам) и двигателям (СД), но он не дослушав меня, спросил:

   - А двигатель гарантийный?

   Я ответил:

   - Наработал только 25 часов с начала эксплуатации.

   Что тут началось... Я оказался почти преступником, что вскрыл агрегат на гарантийном двигателе. Я ответил, что на дроссельной коробке никаких пломб нет, она взаимозаменяема с другими, хотя ресурс учитывается в часах. Успокоился. Сказал — подумает. А жалобы от экипажей идут. И тут через три дня инженер по СД вызывает меня и сообщает, что в брандисском вертолётном полку поломали лопасти при включении несущей системы. И меня спрашивает:

   - Что будем делать?

   Теперь и я уже не знал, что делать. Самое разумное — приостановить полёты. Но нам за это головы поотрывают. Тем более, что все лётчики завтра будут знать, что в Брандисе сломали комплект лопастей.

   Тогда я предлагаю. Поскольку не в нашей компетентности прекращать полёты, а режим опасной раскрутки кратковременный, 10-15 секунд, то надо взять специальную гипоидную смазку для высоких температур, смешать её с АМГ-10, некоторые борттехники это уже делают на свой страх и риск, и зашприцевать в подшипники дроссельной заслонки через 25 часов наработки. На том и порешили. И на мне — быстрое оформление карточки неисправностей с подробными пояснениями, чтобы вызвать заводских представителей. Карточку я оформил в этот же день, инженер по СД изложил своё мнение и через день армейские инженеры у нас разобарались с этой проблемой. Они созвонились с заводом и одобрили зашприцовку через 25 часов наработки двигателя, а через неделю к нам прилетели представители завода и заменили подшипники на какой-то новый высокотемпературный фторопласт. И ещё одна проблема, изматывающая меня, была решена. А тут и капитан Митликин прибыл из отпуска. Я вообще оказался, как в раю: и испытания выдержал на самостоятельную работу, и проблему решили без приостановки полётов. Михаил Дмитриевич был очень доволен, что теперь он может оставлять эскадрилью на меня. А уж как я был доволен …

   Теперь мы с капитаном Митликиным снова ходили на вылеты поочерёдно, днём занимались каждый своим участком работы. У меня накопились большие задолженности по документации, карточкам учёта неисправностей, доработкам, графикам учёта выполнения регламентных работ, замене двигателей, лопастей и хвостовых винтов. А Михаилу Дмитриевичу надо было готовить два вертолёта в ремонт на ремзавод в Каунас и два вертолёта надо было принять с завода. Значит эти вертолёты надо тщательно укомплектовать, чтобы у заводских не было претензий и подготовить в командировку экипажи сроком на неделю или две. Так мы и занимались, каждый своим делом.

   Но не бывает в армии таких периодов, чтобы не поступали вводные. И вот поступила вводная: подготовить вертолёт для транспортировки на внешней подвески штанги с прикреплённым полотнищам большого размера с надписью «15 лет 24-й воздушной армии», так как собирались отмечать 15-летие нашей воздушной армии. Наша армия создавалась в 1942 году, как 16-я ВА, но в 1949 году номера воинских частей и соединений поменяли. Причины этой замены я слышал самые разные, но факт остаётся фактом, что в 1949 году наша армия стала 24-й ВА. И вот  в 1964 году армейское начальство решило отметить эту дату, как юбилей. Капитан Митликин, как только узнал о затее армейских начальников, сразу сказал, что надо специально изготовить полотнище, а так не получится и поручил мне сопровождать эту затею. Моё же дело было, подготовить вертолёт и отправить его на площадку «под забор», где армейские цепляли штангу и затем прикрепляли полотнище.

   Первый раз всё прошло неудачно. Штангу прицепили нормально и полотнище прикрепили, но как только подняли всю эту конструкцию в воздух и пролетели над Третьим городком, всё полотнище было разорвано на ленточки и экипаж принял решение лететь на свой аэродром. Когда прилетели на наш аэродром, то мы увидели не полотнище, а болтающийся в воздухе толстый жгут из сплетённых ленточек от разорванного полотнища, которые невозможно было распутать.

   На следующий день сделали две попытки уже с полотнищем, которое утяжелили по кромке жгутом с песком, получилось лучше, полосок было меньше, но теперь они отрывались в воздухе, что было опасным. Мне тоже это показалось не очень интересным, а армейские инженеры меня больше не приглашали, конструировали сами. Сделали так, что полотнища хватало на 3-5 полётов. Но затем попробовали это сделать на вертолёте Ми-1 и там эта затея выглядела получше. А поскольку у нас прибавилось заданий из Группы войск, то это армейское задание передали экипажам из Брандиса, где базировался гвардейский вертолётный полк. Какой результат был конечным, летали ли они с полотнищем, я уже не знаю.

   Мы дальше завертелись, как в беличьем колесе. Сначала объявили тревогу с перебазированием и мы улетели на несколько дней на запасный аэродром «Ударный», а на наш аэродром приземлились Як-28 с Вернёйхена. Они уже к вечеру улетели к себе домой, в Вернёйхен, а мы ещё несколько дней выполняли задания с запасного аэродрома.

   Не успели прилететь, две больших вводных. Первая — выделить два экипажа для командировки в Казань, на вертолётостроительный завод, для получения пары вертолётов типа «Кенгуру». Это мобильный командный пункт и пункт связи для обеспечения штаба Группы войск работы в полевых условиях. Вторая вводная — подготовить пару вертолётов, оборудованную системой «РЫМ-Б» для обеспечения работы бомбардировщиков Брандисского полка, оборудованных системой «РЫМ-С». Это значит опять будет нехватка экипажей и надо будет перетасовывать бортовых техников по экипажем, что не всегда можно было сделать, так как молодого в Казань не пошлёшь, а любого на «рымовскую» машину не поставишь, так как за ними закреплены конкретные борттехники.

   Не успели мы поразгребать эти проблемы, как новая вводная — в Группу войск прилетает Н.С. Хрущёв и с ним большая комиссия. Кто, зачем — пока неизвестно?
Но приказали на встречу с Хрущёвым выделить с каждой эскадрильи делегацию по два «достойных» человека, а из полка на партактив — по одному человеку и с докладом. Из нашей эскадрильи на встречу хотели выделить штурмана эскадрильи майора Левдикова Григория Ивановича и инженера эскадрильи Митликина Михаила Дмитриевича, а на партактив с докладом майора Макаренко, начальника нашей «рымовской» группы.

   Партактив был вечером. На партактиве майор Макаренко выступил и рассказал, какие показатели у полка и в докладе была такая фраза: «... По вине личного состава в полку не было лётных происшествий 20 лет...». А поскольку полк был сформирован в 1944 году, то это значило с начала существования полка. И тут всё закрутилось. Хрущёв Н.С. встал и произнёс, ставшие потом знаменитыми, слова: «... Вот люди, овладевшие техникой! … Цели ясны, задачи определены, за работу, товарищи!». А уже на следующий день в газете «Красная звезда», на первой полосе, была напечатана статья под таким же заголовком: «Вот люди, овладевшие техникой!». И портрет нашего командира полка, полковника Медведева Михаила Григорьевича. И на следующий день майора Макаренко назначили на должность с повышением, начальником системы «Электрон», а через небольшое время он получил звание подполковника.

   А в это время капитан Митликин договаривается с начальником политотдела полка, что на встречу с Хрущёвым Н.С. едет не он, а я и меня вносят в список делегации от полка.

   Собрались все у штаба полка. Майор Левдиков сказал мне:

   - Лёня, далеко от меня не отходи, держись около меня, знаю я эти встречи, не один раз бывал на таких. Всегда одно и то же. Сплошное столпотворение.

   А ещё набросил мне на шею ремешок от футляра кинокамеры и добавил:

   - Будешь изображать моего ассистента, у меня здесь запасные кассеты.

   Я кивнул и мы зашли в автобус, который должен был привезти к месту встречи в Вюнсдорф, в Первой городок. Автобус тронулся.

   В 9-30 подъехали к Первому городку, регулировщики сказали, что нам надо ехать в Третий городок, там формируется колонна от авиации. Какая колонна, машин, что ли? Мы поехали туда. Приехали. Нас построили на каком-то плацу и оказалось, что нас огромное количество, со всех авиационных гарнизонов ГСВГ. Как все добирались, я даже не представляю.

   Построили, проверили списки, а затем начальники решили посмотреть, как мы пройдём строем, если вдруг во время встречи будет проход коробками.  Так мы перестраивались около часа, а никакой встречи и не намечалось. Затем нас построили и мы пошли лесом в сторону Второго городка, там, где танкисты. Все начали возмущаться, что, мы так будем ходить по всему Вюнсдорфу, но генералы наш «путч» сразу пресекли. Через какое-то время мы подошли ко Второму городку. Там уже были колонны танкистов, артиллеристов и прочих. И тогда вместе с ними пошли в Первый городок.

   А теперь представим, что это лето, температура выше двадцати градусов по Цельсию и мы в колоннах, в повседневной форме одежды (а некоторые приехали и в парадной форме) идём походным шагом уже ни один километр. И только сейчас мы узнаём, что встреча с Хрущёвым Н.С. состоится в 14-00, когда он должен приехать из Берлина.

   Наконец мы добрались до Первого городка, где мы были утром. Но теперь уставшие, злые мы встретили там представителей мотострелковых частей, которые там тоже маялись с утра, все тоже были уставшие и изнывали от жары, но даже негде было попить воды.

   Встреча планировалась на плацу, где все прибывшие были распределены по «коробкам» и заполнили всё пространство плаца с метровым расстоянием друг от друга, таким образом, что двоим не разойтись. До встречи было полчаса и поступила команда не расходиться. Все стояли плотным строем, а мы с майором Левдиковым под видом корреспондентов примкнули к группе военных фотокорреспондентов и Григорий Иванович начал съёмку, а я носил за ним кассеты и чехол фотокамеры, изображая, что я тоже из «этих», как выразился один из полковников, которому мешали наводить порядок.

   И вдруг все как-то по особому засуетились и через 2-3 минуты затихли. Мы с Григорием Ивановичем рванулись к трибуне и быстро оказались вблизи неё, точнее, под ней. Мы стояли так, что нам надо было смотреть на стоящих на трибуне, задрав голову вверх.  Хрущёв Н.С. Стоял чуть левее центра и смотрел перед собой. Меня поразило его лицо. То ли от солнца, то ли от жары, но мне показалось, что оно светло-восковое, совершенно без румянца, но довольно живое.
А когда он заговорил, то голос оказался чем-то похожим на голос Хрущёва, но и не похожим. Сначала он читал по бумажке, довольно долго, а когда начал говорить о Китае и китайцах, то это был экспромт и как-то всё косноязычно и нескладно. У Григория Ивановича закончилась кассета, он снимал Хрущёва*) в упор, и мы отошли от трибуны, чтобы заменить кассету. Мы увидели, что на траве лежат несколько солдат, а вокруг суетятся медики, брызгают на них водой, расстёгивают одежду, ослабляют ремни и приводят следующих и следующих.

   К трибуне мы возвращаться не стали, а вскоре митинг завершился и все стали расходиться. Мы тоже пошли в сторону КПП, отыскали свой автобус, его направили в этот городок, мы подождали всех наших и уехали в гарнизон.


     Глава 245. Два раза в одну воронку. История одного прибора.

   История эта началась, когда я был курсантом и учился в Харьковском военном авиационно-техническом училище (ХВАТУ). Однажды вызывает меня командир роты и говорит чтобы я отправлялся в левое крыло корпуса и доложил о прибытии командиру роты албанцев. Увидев, что я застыл с немым вопросом, добавил: - Он вам всё расскажет и покажет, чем надо заниматься. В левом крыле здания размещались две роты албанцев, которые обучались в нашем училище уже второй год.

   Доложил командиру отделения о задании, я неспеша отправился в казармы к албанским курсантам. На первом этаже в этом же крыле размещался класс конструкции авиационных двигателей, а на втором и третьем — были казармы личного состава первого и второго курсов курсантов-албанцев. Командиры рот были наши офицеры, а командиры взводов назначались из числа сержантов албанцев. Некоторые курсанты неплохо говорили по русски, но большинство общалось через переводчика. Одеты они были в нашу курсантскую форму с погонами авиаторов, но только погоны были не технические бело-голубые, как у нас, а лётные, жёлто-голубые.

   Пришёл я, доложил, что прибыл и пошёл вслед за командиром роты. Он привёл меня в одно из пустых помещений, указал на фанерные щиты, краски, кисточки и сказал: - Вот место вашей работы, надо будет нарисовать на щитах строевые приёмы и укрепить  щиты на плацу. Хотя, да, это сделают уже другие.

   Значит, командир моей роты снова одолжил меня для рисования наглядных пособий по строевой подготовке для албанцев. Ничего не поделаешь, надо выполнять, не первый раз. Хорошо, что щитов было только восемь, это недели на полторы, если пару дней сачкануть от занятий.

   Так началась моя работа в левом крыле казарменного корпуса, которая имела продолжение значительно дольше, чем я себе предполагал. В свободное от занятий время, я приходил в эту казарму, рисовал молодцеватых курсантов, выполняющих разные строевые приёмы, а когда надоедало, тогда шёл на первый этаж и просто болтался в классе двигателей, где албанцы занимались самоподготовкой к занятиям, а я рассматривал авиационные двигатели разных конструкций. Иногда албанцы жестами просили показать им на двигателе какой-то агрегат, который был нарисован в учебнике. Я это делал с удовольствием, мне и самому было интересно.

   И в один из дней, преподаватель, который консультировал албанцев, спросил, что я здесь делаю, так как контакты нас с албанскими курсантами не практиковались. Мне пришлось рассказать о своей контрабандной работе и тогда майор с интересной фамилией, Полковник, попросил и ему нарисовать на фанерном листе несколько агрегатов. Так я познакомился с майором Полковником, у которого была присказка: - Больше скорость, меньше ухабов.

   Когда я закончил рисовать пособия для строевой, майор Полковник дал мне задание подумать над электрической схемой определения синхронности работы двух магнето на одном авиадвигателе АШ-82В. Таким образом он меня вовлёк в курсантскую рационализаторскую работу, которой я и занялся с удовольствием, тем более, что майор Полковник начал преподавать у нас курс по конструкции авиационных двигателей.

   Теперь уже добровольно, я каждую свободную минуту бежал в класс конструкции авиадвигателей и собирал электросхемы, разбирал их, монтировал контакты на разные части обоих магнето, выворачивал из цилиндров свечи зажигания и форсунки, но первое время никак не мог добиться определения синхронности работы магнето по прибору, который я пытался создать. И вот наконец, успех, обе лампочки индикаторов зажглись одновременно. Моей радости не было предела. Хотя схема и была сырая, я продемонстрировал её майору Полковнику и он остался доволен, сказав, что это надо оформить и как учебное рацпредложение, и как учебное пособие. Пришлось ещё и делать описание, оформлять заявку на рацпредложение, но это уже было легче, даже фотографию приложил. Но все работы с устройством пришлось отложить, так как навалилось много работы и через две недели мы уезжали на войсковую стажировку в город Телави, в Грузию.

   Вспомнил об устройстве, когда в начале мая прибыли в Телави. В вертолётном полку у нас сразу спросили, кто из нас занимался рационализаторской работой и ребята сразу указали на меня. Начальник технико-эксплуатационной части распросил меня в чём заключается моё рацпредложение и узнав о нём, сразу же сказал, чтобы я его оформлял, как внедрение в полку. Более того, он мне пообещал, что договорится с командиром лучшей эскадрильи, чтобы меня зачислили стажёром-борттехником в самый лучший экипаж. Так я попал стажером к старшему лейтенанту Потапову, одному из лучших бортовых техников ветолётного полка. Приходил раньше всех из экипажа на свою стоянку, не пропускал ни одних полётов: ни дневных, ни ночных. Один раз летал даже на применение, стрельба по наземным целям из пулемёта А-12,7. Но через два месяца стажировка закончилась и мы уехали в училище. Приехав в училище, я узнал, что за рационализаторскую работу мне выплатили премию по тем временам, довольно приличную. Это было очень кстати, так как у нас с моей невестой через месяц была назначена свадьба.

   Успешно сдал госэкзамены и даже не узнав оценки за последний экзамен всем отделением уехали ко мне на свадьбу. После свадьбы — выпускной, назначение после выпуска и отпуск, который пролетел, как один миг. И снова надо уезжать, теперь уже в один из гарнизонов в ГДР.

   Не успел приехать в новую часть, начальство, ознакомившись с личными делами и усмотрев, что есть такой рационализатор, заставило меня организовывать рационализаторскую работу в полку. Я, разумеется, сразу предложил внедрить своё устройство. Меня вызвали на заседание комиссии, где я доложил схему работы своего устройства. Слушали внимательно. Затем слово взял инженер полка и устроил разнос моего рацпредложения. Оказывается, если проверять синхронность работы двух магнето, то необходимо будет проворачивать вентилятор с установленными форсунками и свечами зажигания, а это опасно, так как в одном из цилиндров может самовоспламениться топливо и тогда вентилятор может травмировать руки. И в шутку посчитал, что его приговорят к пяти годам, начальника группы к двум года, да и мне достанется. И решили внедрять устройство*), но только для работы на сухом двигателе, без свеч и форсунок, во время регламентных работ.

   Прошло четыре года. Я уже исполнял обязанности инженера эскадрильи, моё устройство уже использовалось при регламентных работах и жизнь в эскадрилье шла своим чередом.

   Однажды ночью, где-то после 3-х часов, у меня дома раздался звонок телефона и с полкового коммутатора телефонист сказал, что звонят со штаба воздушной армии. Когда переключили, то я услышал голос майора Борисюка, он только прибыл в армию на должность старшего инженера по вертолётам. Он объяснил, что в районе Кёнигс-Вустерхаузен потерпел аварию вертолёт из отдельной эскадрильи, из Бранденбурга. Вертолёт лежит на боку и мне надо приготовить инструмент и оборудование, чтобы эвакуировать вертолёт на ближайший аэродром в Бранде. Инструмент и оборудование надо отправить с рассветом на нашем вертолёте к месту аварии. Самому мне лететь не надо. После этого звонка, какой там сон, промаялся до самого утра. Хорошо, что не катастрофа, а только авария, но вертолёт, думаю, разложили полностью, если лежит на боку.

   В шесть утра я уже был на аэродроме, а в восемь вертолёт с оборудованием вылетел к месту аварии. Командиром экипажа был Юра Кулагин и я был уверен, что всё будет нормально. Два снаряда в одну воронку не попадают. Это к тому, что если один вертолёт уже на боку, то со вторым будет всё нормально. И занялся своей повседневной работой.

   Часа через два ко мне прибегает дежурный по стоянке и говорит, что звонил руководитель полётов и требует, чтобы я подошёл на командно-диспетчерский пункт. В этом не было ничего хорошего, так как просто так руководитель полётов меня бы не вызывал на вышку.

   Через несколько минут я был уже у руководителя и он мне сказал, что звонил Юра Кулагин и сказал, что у него что-то случилось. Вот те и на! Оказывается, всё-таки попадает два снаряда в одну воронку. Сижу и жду звонка. Звонок. Руководитель полётов даёт мне трубку. У телефона уже не Юра, а майор Борисюк. Кратко обрисовывает мне обстановку. На вертолёте Кулагина на висении обрезало двигатель и он недодаёт обороты, взлететь невозможно. Надо мне туда лететь на другом вертолёте и что-то решать на месте: то ли регулировать, то ли менять двигатель. После этого взял трубку Юра и сказал, что такое впечатление, что отказало одно магнето. Мне от его слов стало спокойнее, магнето — это хорошо, это мы быстро заменим. На этом разговор закончили.

   Через час, уже с экипажем Елизарова я был на месте. Сделали круг над местом, где всё это происходит. Один вертолёт лежит на боку, другой в ста метрах стоит на лесной поляне. Нашли ещё одну площадку, по размеру с футбольное поле и тоже приземлились. Я с инструментами направился к вертолёту Юры, а Елизаров улетел домой, он здесь был больше не нужен.

   Кулагин и борттехник Толя Гончарук рассказали, как ведёт себя машина на разных режимах и я принял решение начать с магнето, так как были случаи в последний год отказов этих агрегатов. И только открыл крышку, как увидел поломанную пружину замыкающую контакты. Не стал демонтировать магнето, а решил заменить только узел с пластинчатой пружиной, сняв её с нового магнето. Сделал это довольно быстро, но надо было проверить синхронность срабатывания двух магнето. Вот здесь мне и пригодилось моё рационализаторское предложение, его я захватил с собой, на всякий случай. Подключив к двум магнето, я сам провернул на один оборот вентилятор и убедился, что лампочки загораются абсолютно синхронно. Показал это бортовому технику, чтобы экипаж был спокоен и пошёл докладывать начальству, что вертолёт исправен. А Юра в это время запустил двигатель включил несущую систему, повисел на разных режимах и выключил двигатель, показав мне большой палец, что означало: - Всё в норме! Вот теперь я окончательно убедился, что изготовленное мной, пять лет тому назад, устройство хорошо показало себя и в полевых условиях при устранении сложных отказов.

   Собрав инструменты, я пошёл искать майора Борисюка, а Кулагин запрашивать разрешения тоже улететь домой. Бранденбургский вертолёт я увидел издалека. Он лежал на боку, без концевой балки, с обрубками лопастей и с двумя бочками в фюзеляже. Весь песок вокруг был пропитан бензином. - Повезло ребятам — подумал я, увидев этот кошмар. Полторы тысячи литров бензина в основном баке и в бочках. Коротни аккумуляторы, всё бы взорвалось, как огнемётный заряд. Обошёл вокруг, осмотрелся. Тут подошёл Борисюк, поздоровался. Спросил, как там Кулагин. Я рассказал, что случилось и что мне пришлось сделать, не вдаваясь в подробности, а он не стал вникать в подробности. В это время Юра запустил двигатель и через несколько минут пролетел над нами. Я спросил у майора, что здесь произошло и нашли ли причину. Оказывается, экипаж перегонял вертолёт на ремонт в Каунас и, лётчики говорят, отказал двигатель. Их сейчас допрашивают в санатории, который находится рядом. Предполагают, что вертолёт перегрузили, нарушили центровку и не смогли нормально пилотировать.

   Я хотел посмотреть двигатель, но Борисюк сказал, чтобы я никуда не лез и не подходил к вертолёту. Мне ничего не оставалось делать, как отойти в сторону и пойти посмотреть траекторию по которой они падали. Они летели со стороны молодой посадки сосняка, примерно, пятилетнего. Когда отказал двигатель, перед ними был сосновый бор, примерно, в трёхстах метрах с двухсотлетними массивными соснами. Это было видно по тому, что лопасти ударились о сосны, но ни одну из них не переломили, а лонжероны лопастей завязались как бы узлом вокруг трёх сосен. Поскольку лонжероны из алюминиевого прочного сплава, то они самортизировали и это спасло экипаж, у них ни одной царапины. Второе, что спасло экипаж, это то, что командир сразу обесточил вертолёт, он хорошо знал инструкцию лётчику.

   Пока я всё это рассматривал, майор Борисюк отошёл от вертолёта и там никого не было. Передняя створка капота была открыта и я решил заглянуть под неё. Заглянул — и меня, как током ударило. Прямо передо мной висела вертикальная тяга управления дроссельной заслонкой двагателя, один конец которой был надломан и болтался на тяге. И мне всё стало ясно, почему отказал двигатель, это точно был отказ. Ещё полгода назад пришло указание заменить эти тяги. Тяга была установлена новой конструкции, а вот из того ли материала, это — вопрос, так как некоторые умельцы заказывали тяги представителям завода. И инженер эскадрильи очевидно принял решение, что отправит вертолёт в ремонт и там, в Каунасе, заменят или проверят тягу.

   Я стоял и думал, как мне поступить. Пойти к комиссии и сказать, что я нашёл причину отказа двигателя? Но тогда и экипаж, и инженер, и Борисюк будут виновниками, а я могу отличиться. А если никому не скажу, то пострадают лётчики, у них явные нарушения по центровке, а отказ двигателя трудно доказать. И тогда я принял единственно правильное решение, которое удовлетворит всех. Пускай Борисюк защищает и лётчиков и инженера и себя, это ему просто сделать, если будет знать всю ситуацию.

   Подошёл и сам майор. Я ему вкратце обрисовал всю ситуацию, а поскольку он раньше эксплуатировал самолёты, то мне пришлось всё повторить с большими подробностями. Дальше он всё разруливал сам. Но для всех всё обошлось без больших оргвыводов. Вот только я убедился, что два снаряда в одну воронку попадают.

   Вертолёт мы подняли и на прицепе отбуксировали на аэродром Бранд. А когда я добрался домой то по западно-берлинскому телеканалу смотрел, как из-за молодых ёлочек, которые находились вокруг вертолёта телеоператор снимал всех нас довольно продолжительное время. Так что на территории ГДР везде были западные глаза и уши.

   Послесловие. Через год я поступил учиться в ВВУЗ и когда при окончании защищал диплом, то у мне рецензентом был назначен уже подполковник Борисюк, а это совсем в других краях, мы снова с ним пересеклись. Мы несколько раз вспоминали этот эпизод, а Борисюк рассказал всем, как я обнаружил причину крупной аварии и особо отметил тот факт, что при этом не стал бежать к высокому начальству и выслуживаться. С малейшими подробностями этот эпизод он рассказал начальнику факультета, что и сослужило мне большую службу. при распределении по местам назначения после выпуска. Меня оставили на кафедре эксплуатации в нашем училище. Вот так завершился для меня эпизод создания этого прибора.

   Далее по воле случая я занимался вопросами безопасности полётов и в мои обязанности как раз и входило поиск причин аварий и катастроф, их расследование не только при помощи интуиции, но и инструментальными методами. Вот к чему привело создание небольшого, но необходимого устройства.


      Глава 246. За поворотом - слава КПСС!

   Как становятся знаменитыми…

   В каждом авиационном полку и даже в каждой авиационной эскадрилье есть своя знаменитая личность. И это не обязательно кто-нибудь из начальников. Этой знаменитостью может быть механик-сверхсрочник из ТЭЧ полка, который из одноцилиндрового мотоциклетного двигателя решил сделать реактивный двигатель. Не менее знаменитым может быть и техник самолета, который догадается приварить кувалду к валу турбины реактивного двигателя (11000 оборотов в минуту), чтобы дробить кирпичи для отмостки дорожек на аэродроме. Главное, чтобы по конечному результату от реализации своей идеи, они становились известными во всей округе и легенды о них передавались из уст в уста на многие поколения.

   Была и у нас в полку такая знаменитость. Это был начальник гарнизонного дома офицеров (ГДО) майор Молотков. Вообще-то у нас по штату был гарнизонный клуб, но по проекту гарнизон предназначался для базирования нескольких авиационных полков и был заранее заложен дом офицеров с соответствующими должностными единицами. Но что-то там не сложилось, полк остался один, а дом офицеров с начальником в должности майора так и остался. И вот от этого майора идеи сыпались, словно яства из рога изобилия.
 
   Решил как-то майор Молотков порадовать боевых подруг летчиков, техников, офицеров штаба рассказами о ратном труде их мужей. Чтобы это событие имело соответствующий резонанс на уровне гарнизонной общественности, начальник ГДО все обставил должным образом. Вокруг домов офицерского состава (ДОС) он установил на столбах несколько многоваттных громкоговорителей, которые в одно прекрасное раннее, раннее утро стали вещать на полную мощность. «…Рано встает июньское солнце, но еще раньше встают наши доблестные и отважные летчики, техники, механики…» и т. д. И не беда, что майор Молотков не знал, что две эскадрильи полка, из трех, два часа тому назад возвратились с ночных полетов и только провалились в глубокий и такой беспокойный сон.

   Очумелые от сна офицеры с голыми торсами высовывались из окон, маленькие дети, не привыкшие к таким громким звукам ранним утром, напуганные, плакали навзрыд, а жены пытались беспомощно успокоить тех и других. А начальник ГДО с этого утра стал знаменитым. Гарнизон неделю не мог успокоиться после этого события. Как сказал начальник штаба: – Даже по сигналу «ТРЕВОГА!» в гарнизоне не бывает такого светопреставления. В последующие дни все успокоились и с хохотом вспоминали, кто в чем высовывался из окон, чтобы высказать свое «восхищение» задумкой майора Молоткова. И многие поколения обитателей гарнизона во все последующие годы цитировали рассказ про «раннее июньское солнце».

   Но слава в одиночку не ходит. Уже в следующий раз майор Молотков решил свою новую идею реализовать не для всех (не всем все нравится), а лично для себя.
В полку каждое утро все солдаты и офицеры выходили на физическую зарядку. Особенно командиры не измывались, но гарнизон по утрам жужжал, что твой улей. Все, кто находился «на базе» или не участвовал в плановых полетах, выполняли физические упражнения по интересам: одни играли в волейбол, другие бегали и прыгали, третьи купались в озере. Правда, на спортивных снарядах людей было маловато. И то, это стало после того, как два летчика с первой АЭ вывихнули руки, а штурман со второй АЭ подвернул ногу, выполняя соскок с брусьев. Командир, помощнику по физподготовке сказал, как отрезал: – Еще неделя и мне некого будет посадить за штурвал, чтобы я летчиков на снарядах больше не видел. После этого помощник старался, чтобы летчики реже появлялись возле общеукрепляющих спортивных снарядов, а отсылал их на специальные (лопинги, батут, качели), которые для этого привезли в гарнизон.

   Но все равно, весь состав утреннюю зарядку проводил в своем коллективе: в эскадрилье, в ТЭЧ ап, с офицерами штаба. А вот начальник ГДО оказался вне этих коллективов, как бы сам по себе. Тем более, что решил он заняться более эстетическим видом спорта, теннисом, места для занятия которым, в гарнизоне не было. Но поскольку партнера для игры в теннис в полку отыскать было трудно, Молотков выбрал для себя укромное тихое место, газон за зеленым забором из кустарника, и по утрам стал играть в свое удовольствие, как он считал, никому не мешая.

   На зарядку, в свободные от полетов дни, мы выходили в 7.00, занимались до 8.00, затем к 9.00 появлялись в столовой и после построения в 9.45, расходились по своим рабочим местам. Летный состав готовился в классах, а технический состав уезжал на аэродром и занимался там подготовкой техники или оформлением документации, которое тоже занимало много времени.

   С таким распорядком дня и летный и технический состав имели для отдыха достаточно времени никаких жалоб на плохое самочувствие не поступало. Но, вместе с тем, стали все замечать, что летчики, бортовые техники и операторы одного из звеньев последнее время стали какие-то взвинченные, иногда не высыпаются, совсем плохо реагируют на «розыгрыши», которые присущи всем здоровым авиационным коллективам. На несколько вопросов со стороны особо наблюдательных, «а что случилось», ребята просто отмахивались. Особенно не стали приставать, но командир заметил, что-то не так. И в разговоре проскользнуло: кто-то колотит в доме по утрам, как кувалдой по мозгам, а кто – не можем узнать. И так несколько недель.

   В конце концов, это им надоело и, никому не жалуясь, несколько офицеров однажды встали рано утром и пошли по всему дому искать, кто же это по утрам «забивает гвозди». Обошли весь крайний подъезд – никого не нашли, кажется все тихо. Но только же стучал. Вот гад, наверное, затих, на время. Решили выйти на улицу, покурить. И только присели у подъезда на скамейку, снова услышали резкие хлесткие удары, где-то за углом. Все, сразу вместе, ломанулись на звук, прямо через густые и высокие кусты сирени. Выбежали из кустов на аккуратненький газон со стороны глухой стены своего дома и остановились, как вкопанные. Перед ними стоял майор Молотков с ракеткой в руках, на размеченной, под тениссную, площадке, с местом для подачи, а на стене дома, в том месте, где расположены спальни, были нарисованы красивые синие круги, в которые майор пытался попадать теннисным мячиком. Из-за густых кустов майора не было видно, зато звук распространялся по стене дома до верхнего этажа и казалось, что стучат внутри дома, а не снаружи. Пришлось командиру звена заслонить собой Молоткова и спасать от разъяренных летчиков. Но выслушать все, что думают летчики об увлечении начальника ГДО теннисным спортом, Молоткову все-таки пришлось.
 
   Так майор Молотков стал знаменитым во второй раз. Теперь с ним побеседовало все командование полка, такой случай воспитательной работы нельзя было упускать, когда еще представится случай повоспитывать майора. Не наказывать же инициативного начальника ГДО, хотел как лучше. Все на зарядку вставали в 7.00, а он о стенку мячиком стучал уже с 6.30. А после того, как все выходили на зарядку, он присоединялся ко всем, поэтому, был неуловимым несколько недель.
После этого случая инициативы майора в гарнизоне начали угасать и о нем, на время, как бы совсем забыли.
 
   Инициатива – категория беспредельная…
 
   И тогда начальник ГДО занялся обустройством аэродрома и подъездов к нему.
 
   Как-то, на аэродроме, подходит ко мне майор Молотков и говорит: – Слушай, я вот видел, что вы из хорошего металла делаете противни для грязного масла. Зачем такой хороший металл грязным маслом портите. Выпиши мне несколько листов, я наглядную агитацию сделаю, вечно стоять будет.

   Конечно я знал, что не положено техническое имущество не по назначению применять, но делаем-то мы общее дело. Почему бы и не помочь. И человек вроде неплохой, хочет наглядную агитацию изготовить (а рисовал он, действительно, классно). Выписал ему 4 стандартных листа марки Д16, как подарок от нашей эскадрильи и он отстал от меня. Но не от других. В разговоре с замами по ИАС 1-й и 2-й АЭ, я выяснил, что он и у них выпросил 6 листов марки Д16. Но вскоре этот эпизод с Д16 забылся.

   Наглядная агитация в гарнизонах меняется часто, разве за всем уследишь. Да и не наше это дело, летного и технического состава.

   Аэродром (полоса, рулежки, стоянки) от штаба был на удалении 2-3 километров. Дорога хорошая, выложенная бетонными плитами, такими же, как и на рулежных дорожках. Едешь быстро на машине и только вздрагиваешь на просмоленных стыках, да слегка тебя прижимает под действием центробежной силы. И вот на одном из таких закруглений, по дороге на аэродром, стали происходить странные случаи. Сначала на обочину, в болотистую почву, выскочил топливозаправщик ТЗ-5. Через пару недель на этом же участке дороги, на скорости, не справился с управлением водитель маслозаправщика. Не прошло и месяца, как произошла авария с АПА-2. И в завершение всего, машина заместителя командующего воздушной армии (правда, без пассажиров) столкнулась с «газиком» командира батальона, в которой ехали командир автороты и замполит батальона.

   Сразу после этого, командир полка, он же начальник гарнизона, приказал комбату создать специальную комиссию и разобраться с этими автопроисшествиями. Начались разборки. И все было бы ничего, если бы не водитель заместителя командующего ВА. Тот, на вопрос, – Почему выехал на встречную полосу? – ответил с детской непосредственностью: – Из-за КПСС! Что тут началось…
 
   Можно только представить эту немую сцену при таком ответе. Замполит батальона (он же председатель комиссии) запрыгал, как зайчик, на одном месте, замахал коротенькими ручками и закивал головой вниз-вверх, не зная, что сказать и какой наводящий вопрос задать, чтобы выйти из этого дурацкого положения. Водитель-то не простой, а зам. командующего ВА, тогда, как всем было известно, что по негласному «табелю о рангах» должностное положение такого водителя приравнивалось к званию майора. Во всяком случае, такого уровня водители, на территориях авиационных гарнизонов, чаще всего не подчинялись даже капитану. Да и не каждый капитан стал бы связываться с водителем заместителя командующего, себе дороже.
Из-за ко-о-о-го? – протяжно взвыл другой член комиссии. Из-за КПСС, – не понимая, чем так недовольно, мелкое для него начальство, ответил солдат. Правда, комбату хватило ума не вступать в полемику с солдатом и он сказал: – А вот с этого места – поподробнее, товарищ солдат.
И водитель заместителя командующего начал сбивчиво объяснять. Когда едешь на аэродром, то по сторонам дороги расположены щиты наглядной агитации, на каждом из которых написана одна буква.

   Щиты располагаются на закруглении дороги таким образом, что вначале открывается одна буква, затем – другая и так, постепенно, все слово. А написано на этих щитах было: СЛАВА КПСС! Притом, на обеих сторонах щитов, так, что прочитать эту фразу можно было проезжая, как в одну сторону, так и в другую.
Это водителя интриговало, он, проехав, решал оглянуться (зеркала заднего вида было мало), а что написано с обратной стороны (мальчишки, что с них взять). В это время водитель, как правило, терял контроль над управлением и происходила авария. В беседах с другими водителями, все это было подтверждено.

   Комбат, выразительно хлопнув себя по лбу, приказал всем срочно ехать на место происшествий и там, на месте, убедиться, что весь «этот цирк» из-за наглядной агитации, придуманной майором Молотковым. Приехав на злополучный участок дороги вместе с водителями, члены комиссии во всех подробностях сняли показания со всех «аварийщиков», а те порассказали им немало.

   Оказывается, водители, каждый раз проезжая этот участок дороги, реагировали почти одинаково. Они наклоняли головы, увеличивали или уменьшали скорость, наблюдая, как «раскрывается блокнот с буквами СЛАВА КПСС!». И водители «заигрывались» до такой степени, что теряли управление автомобилем, особенно тяжелые последствия были у молодых водителей.

   Решили, что наглядную агитацию надо срочно снимать. Но кто должен дать команду убрать лозунг «СЛАВА КПСС!», так придумать и не смогли. Никто с батальонного начальства этого делать не рискнул, но всплыл вопрос, откуда у Молоткова оказался конструкционный материал с технического склада. Вызвали начальника склада АТИ и он меня сдал, в первую очередь. Позже добавил, что и другие получали этот материал, но «обязанности крайнего» пришлось выполнять мне. Вместо того, чтобы снимать щиты, комиссия занялась моим воспитанием. Начали спрашивать, как к Молоткову попали материалы, на что пришлось ответить, что листы имели повреждения и для изготовления противней были непригодны.

   Действительно в нескольких местах они имели отверстия от ударов штыком карабина СКС. Караул, когда шел при смене в караульной помещение, тренировался на щитах выполнять упражнение ближнего штыкового боя, «Коли!».

   Начальство сделало вид, что поверило (оспорить было трудно – дыры отчетливо были видны), но пообещало «хорошее» взыскание. На мое предложение, что надо объяснить водителям, чтобы не отвлекались, а щиты оставить, всех ведь не снимешь, комбат ответил: – А мне, что, прикажешь указатель поставить «За поворотом – СЛАВА КПСС!»? Но, поняв, что сказал лишнее, замолчал и только безнадежно махнул рукой. После этого комбат приказал мне сдать металл на склад, а щиты объявить ржавыми. Но товарищ майор – попытался возразить я – это же алюминиевый сплав, он не ржавеет. Но комбат вспылил: – Я сказал, что щиты ржавые и не пререкайтесь, иначе за разбазаривание технических материалов получите взыскание. С тех времен я усвоил, что у некоторых начальников и алюминиевые сплавы ржавеют. Пришлось взять дежурную машину, двух механиков и под вечер, когда начало темнеть, мы подъехали, сняли щиты и отвезли в свою каптерку (подсобное помещение), а утром я отправил их на склад.

   А майор Молотков стал знаменитым в третий раз, но теперь уже не только в гарнизоне, но и во всей воздушной армии. Как уж с ним разбирались «там наверху», сие мне не известно.

   После этого случая, даже на пассажирском месте в автобусе, я никогда не читаю наглядной агитации и рекламы на дорогах, обращаю внимание только на дорожные знаки. Эти события происходили в сентябре 1964 года.

      
      Глава 247. На учениях. Мишка минёр.

   Было это на заре вертолётной авиации, когда вертолёт казался экзотикой даже для бывалых военных. Сам полёт аппарата, который размахивает крыльями, казался чем-то диковинным. А уж появление вертолётов на учениях, над полем условного боя, казалось неоценимой поддержкой той стороне, с которой они появлялись.

   Интерес, вместе с опасением, вертолёт вызывал даже у некоторых генералов, не связанных с авиацией. На учениях все внимательно наблюдали, когда полторы дюжины вертолётов приземлялись на лугу и выгружали со своих грузовых кабин пушки 76-мм калибров, автомобили ГАЗ, для их буксировки, ящики с боеприпасами и бойцов, которые сразу же занимали оборону или двигались в район сосредоточения.

   Вот в одно из таких учений нам в эскадрилью поступило распоряжение выделить два вертолёта Ми-4 для демонстрационного минирования с воздуха и один вертолёт для офицеров-посредников. А поскольку такие вводные на учениях в последние несколько лет не поступали, то мы всё это оборудование для наземного минирования, законсервировали и сдали на склад. На складе оно тоже мешало всем и его растащили по разным углам складских помещений и даже распределили по разным помещениям.

   Но и это не самое важное. Важным оказался тот факт, что по замене к нам, в эскадрилью, прибыли молодые бортовые техники, которые и слухом не слыхивали о том, что есть такая система минирования и не изучали этого в училище. Да и на учениях всё больше стороны "наступали", а тут решили создать "игровую ситуацию" обороны. Вот тут-то и вспомнили о быстром минировании "нового оборонительного рубежа" и захотели показать начальству, как при этом можно использовать вертолёты Ми-4.

   Для начальства, это приказал - и всё. А для нас, это - суета на несколько дней. Первым делом мы ринулись на склад авиационно-технического имущества (АТИ) разыскивать наши агрегаты ТМ-1, это транспортёр для минирования с вертолёта. Ящики с ними оказались в разных углах склада и забросаны другим имуществом. Собрав вместе это оборудование, мы поняли, что это только малая часть наших проблем. Вертолёт бортового техника старшего лейтенанта Толика Мусировского, который был немного знаком с системой минирования, был оборудован системой РЫМ-Б и установить на него транспортёр ТМ-1 не получалось. На вертолёте, который легко оборудовался ТМ-1, бортовой техник лейтенант Миша Барзовский, впервые в жизни видел эту систему минирования. И хотя она была не такая уж сложная и мины были учебные, но надо было иметь некоторые навыки, чтобы быстро устранять некоторые неисправности или задержки в работе этой системы.

   Решили, что Толик Мусировский полетит на минирование на другом вертолёте, а для Миши Барзовского подготовим его вертолёт и он полетит со своим экипажем. Надо сказать, что лётчики тоже раньше не выполняли упражнения на минирование, но для них это было проще - выдерживай режим полёта и всё будет нормально. А это они умели делать хорошо.

   Экипажи могли потренироваться у себя на аэродроме, но у нас в наличии не было учебных мин, которыми собирались минировать условное "поле боя" на учениях. Поэтому, приняли решение, что Толик Мусировский потренирует Мишу Барзовского на транспортёре работающем без мин, обучит его, как загружать транспортёр, как его включать и этого будет достаточно для выполнения такого простого задания.

   Теперь можно рассказать, что же это за система, которая предназначена для наземного минирования. Это устройство представляет собой движущуюся ленту транспортёра, на которой крепятся лотки для мин. Лента движется и поочерёдно сбрасывает мину за миной с интервалом в зависимости от скорости полёта вертолёта. Часть ленты можно загрузить предварительно, а затем надо загружать уже в ходе её движения во время полёта, до полного израсходования запаса мин на борту вертолёта.

   Для установки транспортёра грузовые створки-двери снимаются и в этот проём устанавливается транспортёр системы минирования ТМ-1.

  Всё это экипажи освоили очень быстро, их проверили и командир принял решение, что они могут лететь на учения, тем более, что минирование предполагалось только на второй день учений.

  В зону учений полетели группой из трёх вертолётов под командованием командира одного из звеньев. Прилетев в зону учений, экипаж для посредников ушёл на задание в район полигона, а экипажи вертолётов, которые были направлены для минирования, ознакомились с обстановкой, получили задания и стали ждать сигнала на вылет. Что-то там у руководителей учений не получалось и ждать пришлось несколько часов в готовности к вылету. А это значит, что надо забыть о нормальном питании, так как пищу в этих условиях никто не приносит. Экипажи устали и начали нервничать. И в это время поступил сигнал о вылете на минирование.

   Вертолёты парой вышли в район минирования и по выданным ориентирам начали минировать территорию. Шли они уступом на дистанции около ста метров и на минимальной высоте, чуть ли не касаясь земли. Первым шёл вертолёт, где бортовым техником был Толик Мусировский, а вторым - вертолёт с борттехником Мишей Барзовским. Лётчики второго экипажа видели, как мины сходят с лотков на первом вертолёте и могли представлять, что у них то же самое творится в грузовой кабине. Да и переговаривались они с бортовым техником по самолётному переговорному устройству (СПУ) и он периодически докладывал, как договорились:

   - Командир, всё нормально!

   - Командир, транспортёр включил. Работает нормально. Мины падают.

   Так экипажи прошли один раз над лугом, который надо было заминировать, развернулись и пошли ещё на один заход. Первый вертолёт закончил минирование, доложил и стал уходить из района минирования. Второй экипаж тоже заканчивал, ему осталось положить метров 50 и в этот момент Миша Барзовский кричит по СПУ:

   - Командир, мины застряли в лотке.

   Командир ему отвечает:

   - Сбрось их все сразу, - он понял, что там этих мин осталось несколько штук.

   Но Миша уже придумал, как исправить положение и по СПУ командиру:

   - Командир, а можно ещё чуть ниже? - на что командир ответил:

   - Можно и ниже, - и опустил вертолёт почти до предела, чуть ли не касаясь земли.

   Миша, тем временем, отсоединил шнур СПУ, он ему мешал, отсоединил карабин страховочного пояса, спрыгнул на землю, вертолёт двигался с малой скоростью, и выдернув, застрявшую мину, попытался догнать вертолёт, который стал набирать скорость и высоту. Пробежав немного за вертолётом, Миша увидел, что машина уходит из зоны и остановился в растерянности, но быстро сообразив, что стоять на виду нельзя, ринулся в ближайшие низкие заросли ивняка.

   А в это время в вертолёте командир по СПУ вызывал Мишу, который почему-то не откликался, хотя перед этим командир дал команду:

   - Взлетаем. Уходим из зоны минирования, - но Миша эту команду уже не слышал, так как шнур СПУ был отсоединён и Миша в это время, в страховочном поясе и с болтающимся тросом, бежал за вертолётом.

   Теперь командир экипажа забеспокоился и спросил у правого лётчика:

   - Где он там, посмотри? - Но в поле зрения бортового техника не было видно.

   Тут лётчики почувствовали неладное и, пользуясь тем, что площадка, где они готовились, была рядом, пошли на посадку. Каково же их было удивление, когда Миши в грузовой кабине они не обнаружили. Но самое главное было в том, что они не знали в какой момент они "потеряли" своего бортового техника.

   Что в таком случае предпринять командир экипажа пока не знал и посоветовавшись с другим экипажем, направился на командный пункт учений, чтобы доложить о происшествии. Но тут к нему подбежал лейтенант из КП и сказал, что их офицера, который выполнял задание по минированию в зоне, везут сюда, на КП учений. У командира экипажа отлегло от сердца и он поблагодарил лейтенанта и решил повременить с докладом о происшествии.

   Командир экипажа остановился в сторонке от навеса КП и стал ожидать прибытия своего бортового техника, ещё не зная в каком он состоянии и что с ним случилось. Не прошло и полчаса, как к КП подъехал командирский "газик", а из него выскочил улыбающийся Миша Барзовский и бодро, как ни в чём не бывало, доложил:

   - Товарищ капитан, лейтенант Барзовский из спецзадания возвратился. Всё нормально, мины установлены.

   Капитан после часового переживания был весь на нервах, так как чувствовал и свою оплошность, а тут ещё этот улыбающийся лейтенант. И он взорвался:

   - Минер, хренов! Рассказывай, что произошло!

   Лейтенант, хотя и зелёный был, но понял, что дело попахивает чем-то серьёзным. Сразу сник и начал подробно рассказывать о том, что с ним произошло. После всего услышанного, командир экипажа понял, что все окружающие воспринимают их оплошность, точнее - предпосылку к лётному происшествию, как задуманную ими операцию и никаких претензий к экипажу не имеют. Тогда все успокоились, а вечером, в гостинице уже с хохотом разбирали этот эпизод.

   Борт, предназначенный для посредников, утром улетел на свой аэродром, а вертолёты-"минёры" отработали ещё два минирования, теперь уже без происшествий. Даже, если несколько мин оставались не сброшенными, их привозили назад, с лотками больше не возились, себе дороже.

   Когда прилетели после выполнения задания, то командир эскадрильи первым делом спросил:

   - А где это наш Мишка-минёр? - улетевший ранее экипаж уже обо всём рассказал.

   У самого же Мишки спросил:

   - Лейтенант, а нет ли у тебя желания переквалифицироваться в минёры или, в крайнем случае, в сапёры?

   На что Мишка бодро ответил:

   - Никак нет, товарищ майор. Буду летать.

   Майор подумал и произнёс:

   - Ну-ну, - на этом и закончилась эскадрильская эпопея с минированием.

   Чуть позже, на подведении итогов этот случай был подробно проанализирован, а Мишка ещё долго носил почётное звание "Мишка-минёр.


     Глава 248. Уж ты прости, капитан.

   Шли учения. Вся вертолётная эскадрилья разлетелась с  армейскими посредниками по гарнизонам ГСВГ. Через два дня экипажи начали возвращаться на свой аэродром. Почти все машины возвратились без замечаний и только от борта 33, который улетел на север, в Лерц, не было никаких известий, но заявка на перелёт была, об этом я узнал у диспетчера.

   Ждать не стали, прилетят, заправщики в готовности, а с остальным будем разбираться завтра. Поужинали в столовой и разошлись по домам. Не успел я снять дома куртку, как зазвонил телефон. Звонил дежурный руководитель полётов:
 
    — Инженер, это ты? Я узнал голос капитана Усанова из первой эскадрильи. А зама по ИАС эскадрильи для краткости называли «инженером».

    — Да, товарищ капитан, это я. Что-то с 33-й?  — я уже догадался, что РП звонит по поводу борта 33, который в Лерце.

    — Какой догадливый! Да, у них после вылета из Лерца, через 15 минут лопнула подредукторная рама и они возвратились на аэродром вылета. Инженеру полка я сообщил, он тебе перезвонит, а Анистрат звонил, чтобы я тебе лично всё это сказал, под запись. Так что принимайте решение по своему Ми-4.

    —  Спасибо, товарищ капитан!

   Коля Анистрат был бортовым техником вертолёта с бортовым номером 33. Человек он был серьёзный, ранее работавший в должности начальника группы обслуживания, а значит точно установил место и потенциальную опасность отказа. Пока я это обдумывал, позвонил инженер полка майор Яблоков и спросил:

    — Товарищ Хандурин, что собираетесь делать?

   Тогда я рассказал, что у капитана Митликина (он сейчас был в госпитале) в период Венгерских событий 1956 года был такой случай на Ми-4 и они применили сварку на месте, перегнали вертолёт в место базирования, а после — заменили подредукторную раму уже в стационарных условиях.

   Инженер полка согласился на такой вариант, но приказал всё подготовить мне лично самому, лететь туда со специалистом-сварщиком, проконтролировать ремонт, доложить ему, опробовать вертолёт на режиме висения и только тогда вылетать.

   Везти в Лерц оборудование для сварки и специалиста решил сам замкомэска капитан Кузьмин, так как комэск майор Чекалин был в отпуске. Во второй половине дня борттехник Толик Гончарук подготовил свой борт 29 и мы впятером вылетели в Лерц. Лётчик-штурманом в экипаже летел Валентин Завьялов, прекрасный лётчик и человек с абсолютным спокойствием и к тому же, увлекающийся боксом. Специалиста-сварщика подбирал сам инженер полка и с нами летел служащий СА Витя Зайцев, наверное, лучший сварщик в авиации ГСВГ, так как его вызывали, если требовалось ювелирное исполнение сварочных работ в условиях повышенной опасности, а тут сварка рядом с трубопроводами гидросистем и вблизи бензобака с парами бензина Б-95/130 и 800 литров самого бензина.

   Вылетели из Шперенберга с таким расчётом, чтобы засветло прибыть на аэродром Лерц или более известный как Рехлин, бывшую авиабазу первых реактивных самолётов Германии в период второй мировой войны. Планировали всё подготовить засветло, согласовать работы с местными инженерами, если понадобится какая-то помощь, там в это время базировался штаб дивизии истребителей-бомбардировщиков и полк на самолётах Су-7Б, а с утра начать работы по сварке.

   В Лерц прилетели после обеда, сразу осмотрели подредукторную раму борта 33, наметили фронт завтрашних работ, так как сегодня выполнить демонтажные работы мы не успевали, а демонтированными трубопроводы оставлять было нельзя. Поэтому мы направились в столовую и гостиницу. В столовую пришли перед ужином, но у них планировались ночные полёты и мы не попадали в их распорядок дня, как бы оставались без ужина. Но пришла сама заведующая лётной столовой и нас накормили, как гостей, в так называемом командирском зале. Хотя это был ужин, но нам предложили окрошку и отбивные. Лето ещё не началось и мы с удовольствием поужинали, пользуясь таким гостеприимством хозяев.

   После этого мы пошли устраиваться в гостиницу, где уже жил экипаж борта 33. Капитана Кузьмина разместили в «люксе», а мы разместились в двух смежных номерах, лётчики заняли номер поменьше, а мы разместились в номере с какими-то спортивными снарядами.

   И все занялись своими делами. Я читал инструкцию по замене подредукторной рамы, так как вся ответственность за технологический процесс ложилась на меня, а такой сложной работы я ещё ни разу не выполнял, да и в полку не было такого отказа, поэтому посоветоваться было не с кем, надо самому тщательно разбираться в технологическом процессе.

   Витя Зайцев, наш сварщик, лежал на койке и читал какой-то журнал, у него на сегодня вообще никаких забот не было, для него всё начиналось завтра. А поскольку дело своё он знал отлично, то его вообще наша суета не касалась, он сегодня чувствует себя, как на отдыхе.

   Коля Анистрат рассказывал, наверное уже в десятый раз, Толику Гончаруку, как всё произошло с подредукторной рамой в воздухе:

    — Представляешь, как бабахнет, как из пушки! Да ещё прямо у меня за спиной. Подумал, что гидроаккумулятор взорвался, а оно вот что. Даже не верится, что всё так закончилось. И трясти сразу начало по другому, трясёт и раскачивает, трясёт и раскачивает...

   Из соседней комнаты к нам зашёл Валя Завьялов, лётчик-штурман с 29 борта и спросил:

    — Я позанимаюсь у вас, тут. Смотри, какие хорошие гантели. И груша боксёрская прекрасная. Заведующая говорила, что в этой комнате спортсмены во время армейских сборов останавливаются, вот и оборудовали здесь уголок.

   Мы слушали Валентина в пол уха, занимаясь каждый своим делом.  А Валя, потягав гантели, занялся, тем временем, боксёрской грушей. Меняя стойку, он дубасил её почём зря, да так сильно, что мы побросали свои занятия и смотрели на его виртуозный бой с грушей.

   И в это время послышался голос командира экипажа 29-го борта Юры Кулагина из другой комнаты:

    — Валя заканчивай издеваться над спортивным снарядом.

    — Командир, да пускай душу отведёт, а то завалили заданиями, некогда и на зарядку сходить.  — Это подал голос всегда молчаливый Толик Карнаухов, лётчик-штурман с экипажа капитана Кулагина.

     — Ну тогда и я попро...

   … И на этой полуфразе Юры Кулагина происходит непоправимое. Юра появляется в проёме двери и делает шаг в нашу комнату, а Валя с опущенной головой в боксёрской стойке, разворачивается на 90 градусов и попадает мимо груши прямо Кулагину в лицо и тот даже не успевает завершить фразу. И мы все, в том числе и Валя, сразу, как окаменели от нервного шока. Все это видели, а сделать ничего не могли, просто не успели даже вскрикнуть.

   Удар был настолько мгновенный и короткий, что не задел даже губу у Юры, а только выбил один передний зуб и сломал рядом половинку зуба, но на самом видном месте.

   Всё происходившее дальше трудно описать в какой-то логической последовательности, так как говорили все и сразу и только Коля Анистрат, он был старше всех нас, сразу побежал за капитаном Кузьминым.

   И когда Юра отошёл от шокового состояния и начал орать на Валю Завьялова, который сам был ошарашен и тоже не знал, что делать, вошёл капитан Кузьмин и всех сразу успокоил. Он вышел в соседнюю комнату, закрылся и вызвав каждого, выслушал мнение каждого о том, что произошло. Затем мы собрались все вместе и обсудили создавшееся положение. Предложили два варианта. Первый — оставить всё, как есть и доложить командованию полка, а замять не получится, всё, как было. Но в это мало, кто поверит, тем более, что у Юры даже не повреждена губа. Второй вариант — придумать такое развитие ситуации, чтобы она воспринималась более легко и правдоподобнее. Это поручили придумать самому Кулагину. На том и порешили и капитан Кузьмин отправил всех спать.

   Проснулись утром с каким-то осадком от вчерашнего, но было значительно легче от того, что было принято какое-то решение. С таким чувством пошли на завтрак и чем дальше уходили от гостиницы, тем больше мы все успокаивались.

   После завтрака успокоился и повеселел даже Юра Кулагин. Когда пришли к вертолётам и начали работу, то Юре была поставлена задача сидеть и думать, как преподнести это происшествие, чтобы оно воспринималось более правдоподобно.

   А работы было много. Коля Анистрат, Толя Гончарук и я работали в редукторном отсеке, защищая окружение места сварки от нагрева и возможных искр. Надо было снять отбортовку трубок гидросистемы и закрыть их асбестным полотном и отсоединить ряд агрегатов. После этого начали процесс сварки. Через полтора часа Зайцев закончил свою работу и мы установили все агрегаты на места.

   Работая в редукторном отсеке борта 33, мы видели, как Юра Кулагин периодически подбегал к борту 29, где в грузовой кабине находился замкомэск Вениамин Кузьмин и что-то ему говорил, но капитан Кузьмин делал отрицательный жест рукой и Юра снова шёл продумывать новый вариант событий. И уже, когда мы завершили все работы и Кузьмин занял место в пилотской кабине борта 33 для опробывания машины в режиме висения, а Кулагин стоял на подножке, комэск интенсивно закивал головой в знак согласия. У нас тоже отлегло от сердца.

   Кузьмин запустил двигатель тридцать третьей, прогрел и включил несущую систему, чуть завис и выключив несущую систему, остановил двигатель. Лопасти зашуршали и постепенно начали замедлять вращение. После остановки лопастей, мы сразу облепили вертолёт и осмотрев сначала сварной шов, проверили другие системы, которые демонтировали при подготовке к сварке. Всё было в норме и мы были готовы к вылету домой. Мы с капитаном Кузьминым с командно-диспетчерского пункта доложили в наш полк, что все работы завершены и мы летим домой, а штурманы запросили разрешение на вылет.

   Перед вылетом капитан Кузьмин всех собрал и Юра доложил свой вариант, чтобы вывести Валю Завьялова из под удара, чтобы политработники не раздули это дело. Кулагин сказал:

    — Дело было так. Утром мы пришли на вылет. Я стал быстро подниматься в кабину, на последней ступеньке нога в сапоге соскользнула с утопленной подножки, сапог попал на ступеньку под углом, я сорвался и зубами ударился о рукоятку-поручень. Вот даже губы не повредил, только зубами чуть-чуть зацепил.

   Выходило правдоподобно, иногда на ступеньку с разбега не попадали и срывались.

     — А теперь об этом забудьте раз и навсегда, во всяком случае на несколько десятилетий.  — добавил замкомэск.

   И мы об этом забыли. Летели домой через Бранденбург, облетая Берлинскую зону со стеной и заходили на посадку на своём аэродроме со стороны  Берлина. Нас уже ждали. Борт 29 зарулил на стоянку, а борт 33 получил команду с вышки от руководителя полётов заруливать сразу в ТЭЧ полка на замену подредукторной рамы.

   Капитан Кузьмин доложил заместителю командира полка, а я доложил инженеру полка о состоянии борта 33. В ТЭЧ полка уже привезли со склада подредукторную раму и специалисты начали работы.

   Через несколько дней борт 33 вышел из ТЭЧ полка, был облётан, а через пару недель все забыли об этом происшествии и ещё через месяц Юра Кулагин ходил с новыми зубами. И только иногда мы, подобно заговорщикам, обменивались, как паролем словами из любимой песни Юры:

    — Уж ты прости, капитан, у нас у каждого свой талисман,  —  песни из кинофильма «Путь к причалу».

   Но прошло много десятков лет и пришло время вставить этот пазл в наши воспоминания о годах службы в гарнизоне Шперенберг в составе ГСВГ.      


     Глава 249. Победившие флаттер.

   Случилось это осенью 1965 года. Полк получил заявку на обеспечение бомбометания самолётами Як-28Л (с приставкой «Лотос»), которые базировались на аэродроме Вернёйхен в ГСВГ на территории ГДР. Для этого обычно мы выделяли два вертолёта Ми-4А, специально оборудованных системой РЫМ-Б для обеспечения бомбометания. Это были Ми-4А, борт № 36, бортовой техник Анатолий Мусировский и Ми-4А, борт №37, бортовой техник Валентин Томашенко. Эти машины редко выделялись на дежурство, так как были нашпигованы разным оборудованием и больше времени они стояли на земле. Но их удобно было планировать на учебно-тренировочные полёты, так как они чаще всего были на аэродроме. Да и для равномерной выработки ресурса это было полезно.

   Так получилось, что в этом году экипажи этих машин были в отпуске во второй половине лета и вертолёты более месяца не летали, а стояли зачехлёнными, хотя периодические работы выполнялись и двигатели опробовались. Но задание получено и его надо выполнять. Готовить вертолёты начали заранее, но командир эскадрильи майор Чекалин Александр Васильевич, решил не облётывать машины, считая их исправными, а сразу посылать на задание. Осмотрев вертолёты после опробования, я пошёл к командиру и начал его убеждать облетать обе машины или хотя бы борт № 36, так как она летит на день раньше в Вернёйхен, для согласования всего задания, а затем туда прилетит и второй вертолёт.

   Комэск, выслушав меня, сразу «завёлся», начал с того, что высказался:

    — Слушай, инженер, я с тебя выбью эти «митликинские» привычки ставить мне палки в колёса.

   О «митликинских» привычках, это он вспомнил Мишу Митликина, бывшего инженера эскадрильи, моего начальника, который незадолго до этого уволился из армии по болезни, с диагнозом «инфаркт миокарда».

   Это меня несколько уязвило, но я настаивал на своём и сказал, что пока вертолёт не облетают, я контрольный лист на полёт не подпишу. Конечно, трудно тягаться старшему лейтенанту с майором, да ещё когда он является его заместителем по инженерно-авиационной службе. Но у меня не было другой возможности повлиять на решение комэски, не жаловаться же мне на своего командира вышестоящему начальнику.

   Чтобы не накалять обстановку, я решил ещё раз осмотреть целевым осмотром борт № 36, надеясь, что за это время мне в голову придут дельные мысли, как убедить комэску облетать машину. Осмотрев тщательно вертолёт и особенно лопасти несущего винта, так как больше всего именно лопасти беспокоили меня, так как длительное время лопасти были зачехлены, а время было осеннее, влажность всё время высокая, хотя лопасти периодически и проветривали, как положено по регламенту. Но вот было какое-то нехорошее чувство, и всё. Однако, никаких существенных недостатков я не обнаружил и уже думал идти «сдаваться» комэске, как увидел, что к вертолёту идут майор Чекалин и старший лейтенант Тржецяк, с шлемофонами и по виду, готовыми к полёту.

   Комэск начал с ходу и на удивление миролюбиво:

    — Лёня, давай мы сейчас хорошо опробуем машину на режиме висения, подольше повисим, а вы тогда с Мусировским осмотрите и на этом твои претензии будут исчерпаны.

   Надо было понимать тогда, этого старшего лейтенанта, который «победил» своей настойчивостью командира. Я понимал, что висение, только полумера, но и понимал, что большего мне в противостоянии с майором не добиться. Поэтому, скрепя сердце, я согласился на предложенный комэской вариант.

   Через двадцать минут вертолёт был готов и экипаж занял свои места. Командир запустил двигатель, прогрел, включил несущую систему и вырулил из  стояночного «кармана» на рулёжку. Я со стороны наблюдал за действиями экипажа. Командир увеличил шаг лопастей, вертолёт нехотя оторвался от бетонки и завис. Затем вертолёт медленно начал вращаться вокруг вертикальной оси. Сделав два полных оборота, вертолёт увеличил высоту висения, после чего на несколько минут завис на высоте верхушек деревьев и потом плавно приземлился на рулёжную дорожку. Так командир проделал несколько раз и в завершении прошёлся над рулёжкой метров 200 в одну и другую сторону, после чего приземлил вертолёт и зарулил в стояночный карман.

   Зарулив на стоянку, комэск с довольным победным видом спустился из кабины и сказал:

    — Машина ведёт себя хорошо, все системы работают нормально, готовьте машины к заданию.

   Все специалисты, вместе с РЫМовцами и бортовым техником Толиком Мусировским ещё раз проверили всё оборудование вертолёта и системы РЫМ-Б, дозаправили вертолёт и усталые, но довольные завершили работы.

   На следующий день, это было 4 октября 1965 года, экипаж в составе командира капитана Ивана Осипова, лётчика-штурмана старшего лейтенанта Ивана Зенченко и бортового техника старшего лейтенанта Анатолия Мусировского с шести утра начал готовиться к вылету в Вернёйхен. Специалисты служб готовили системы АО РЭО и РТО, а механик с борттехником занимались подготовкой вертолёта. Толик Мусировский был сегодня без своего зелёно-салатного мотороллера, на котором он разъезжал по аэродрому, он его оставил недалеко, в гараже ТЭЧ полка, которая находилась недалеко.

   После запуска и прогрева двигателя на стоянке появился капитан Осипов и опробовал системы вертолёта с включённой несущей системы. Ещё раз осмотрели все системы вертолёта после опробования. Через 20 минут с КДП подошёл Иван Зенченко. Экипаж был в сборе, а вертолёт подготовлен к полёту. Я подписал контрольный лист и на велосипеде по рулёжке поехал на другой конец стоянки, где готовились вертолёты для выполнения других заданий.

   Когда подъезжал к стояночному карману вертолёта № 34, экипаж капитана Осипова вырулил на рулёжную дорожку, завис и начал взлетать вдоль рулёжки. Я, как всегда, остановился, чтобы посмотреть, как машина взлетает. Вертолёт на высоте 10 метров пронёсся мимо меня, обдав вихревым потоком. Видно было капитана Осипова через чуть приоткрытую левую дверь кабины лётчиков, в блистере грузовой кабины мелькнуло лицо Толика Мусировского, он ещё не был на лесенке, своём рабочем месте и я успокоился, глядя вслед набирающему высоту вертолёту.

   Когда вертолёт был уже на высоте 30-40 метров и пролетал мимо 2-й АЭ, я услышал какой-то посторонний шум и увидел, что лопасти как-то беспорядочно начали взмахивать, а вертолёт начало бросать из стороны в сторону, но какими-то судорожными бросками. Было видно, что экипаж пытается справиться с машиной, которая по непонятной для них причине выходит из повиновения. Это я всё видел со стороны, но каким-то остекленевшим взглядом, да и сам я не мог двинуться с места, так как ноги стали какими-то ватными и непослушными и я удерживался на бесчувственных ногах только благодаря тому, что всем телом повис на велосипеде.

   Это длилось секунды и было видно, что лётчики с одной стороны пытаются погасить скорость, которую уже набрал вертолёт, а с другой — пытаются удержать машину по курсу и крену, так как слева были самолёты 2-й АЭ, а справа стояли два самолёта 1-й АЭ. До самолётов было 10-15 метров, а 5-ти тонный вертолёт сыпался с 40-50 метров в это узкое пространство. Казалось, что он не впишется в это пространство, но тогда 800 литров высокооктанового бензина из бака Ми-4А ударится в 500-700 литров такого же бензина других самолётов и если возникнет искра, то мало не покажется, фейерверк будет на весь аэродром.

   Где-то секунд через 5-7, казавшихся мне вечностью, вертолёт резко погасил скорость и, как мне показалось, даже чуть попятился назад, опустил хвостовую балку и грубо коснулся бетонки почти вплотную с самолётами 2-й эскадрильи. Лопасти замедлили вращение и я увидел, что элементы конструкции одной из лопастей были разрушены настолько, что нервюры отсеков болтались на кусках перкали и плоскости лопасти около полутора метров совсем не было.

   В это время я вышел из состояния шока и поехал к месту аварии, до этого места было 250-300 метров. То, что я увидел, было для меня ужасной картиной. Экипаж был в глубоком шоке. Иван Зенченко сидел на подножке у входной двери, опустив голову и крепко сжимая в руках штурманский портфель, как будто боясь его потерять. Командир Иван Осипов так и сидел обессиленный на командирском сидении, глядя на разрушенную лопасть, которая находилась прямо перед ним. Борттехник Толик Мусировский бегал вокруг вертолёта и ощупывал разные части конструкции вертолёта, как будто пробуя ещё раз их на прочность.

   У меня хоть и было такое состояние, но и были обязанности, надо было убирать вертолёт с рулёжки, да и со стоянки самолётам 2-й АЭ не вырулить. И убирать вертолёт нельзя, пока кто-то из командиров не даст команду. В это время подъехал инженер полка майор Яблоков и не понимая, кто лётчики, собралось уже много офицеров, сразу ко мне:

    — Хандурин, что произошло?

   Я до этого даже не думал, что придётся отвечать на этот вопрос, машинально ответил:

    — Вероятнее всего флаттер, товарищ майор, — хотя сам настоящего флаттера никогда не видел, а знал только теоретически.

    — Да-да, похоже, — согласился Яблоков и обратив внимание, что стойки шасси полностью обжаты, сказал:

    — Очень жёсткое приземление, придётся проверять нивелировку.

   В это время из кабины спустился капитан Осипов и Яблоков подошёл к нему:

    — Может экипажу надо в санчасть?

   Осипов сразу, как будто очнулся и быстро-быстро заговорил:

    — Нам срочно надо на КДП, к руководителю полётов, где бы взять машину?

   Майор Яблоков обратился к своему водителю:

    — Пахалин! Отвезите экипаж на «вышку» и возвращайтесь сюда.

   Осипов и Зенченко уехали на КДП, а Мусировский остался у вертолёта. И наконец-то майор Яблоков дал мне указание:

    — Хандурин, убирайте вертолёт на стоянку, там будем осматривать и разбираться.

   К этому времени дежурный по стоянке прибуксировал водило, мы подсоединили его и плавно начали разворачивать вертолёт, после чего Толик встал на подножку и автомашина начала буксировку. Я тоже сел на велосипед и поехал на стоянку борта № 36.

   К этому времени на стоянку нашей 3-й эскадрильи начали собираться все полковые руководители. Пока никаких разборов не было, только расспрашивали, что случилось и как это было. И каждый делал заключение: хорошо, что всё так закончилось. Приехал и зам командира полка подполковник Пишикин Николай Иванович и только сказал:

    — А такого я ещё ни разу не видел! — а он-то за 15 лет полётов на вертолётах повидал многое.

   После этого подошёл ко мне и сказал:

    — Снимите лопасти, обязательно покажешь мне, хочу посмотреть вблизи, как оно там переломалось. Никогда не видел такого большого вырванного куска и чтобы вертолёт нормально посадили.

   Постопенно всё затихало, теперь уже отдельные начальники приезжали, цокали языком и уезжали под впечатлениями. Через час на стоянку подъехал старший инженер воздушной армии, который курировал вертолётную технику. Мне снова пришлось ему рассказывать, что же произошло. И тут я впервые услышал, что в этой аварии самая большая вина, это — моя вина, так как я недостаточно контролировал подготовку, я должен был обнаружить, что возможны такие разрушения. И я чуть не начал возмущаться и высказывать, как я боролся на виду у всех, чтобы вертолёт облетали. Но потом подумал: а, что это даст? Ну облетали бы, и, возможно, флаттер проявился на большей высоте и на большей скорости. Тогда исход оказался бы более трагическим и в эту ситуацию попали бы Чекалин и Тржецяк. А чем это лучше? Поэтому, я вовремя сдержался. Армейский инженер ещё что-то мне выговаривал, но я был злой на него и слушал его не очень внимательно.

   Вечером все участники этой ситуации собрались в узком кругу и за рюмкой чая обсудили, как лётчики справились в момент развития флаттера. Их действия были поистине филигранные.

   Через несколько дней я отправил разрушенные элементы хвостовой части лопасти в научно-исследовательский институт, НИИ ЭРАТ АТ, а через три месяца получил результаты исследования, где говорилось, что на ремзаводе в Каунасе были использованы окрашенные детали, которые при воздействии влаги расслоились, а под перкалью этого нельзя было обнаружить даже инструментальными методами. Вот так завершилась борьба экипажа капитана Осипова с невидимым и опасным явлением флаттера. Победил экипаж.

   В качестве послесловия скажу, что благодаря профессионализму и выучке экипажа, машина продолжала летать. Лопасти заменили, установили комплект металлических лопастей. Через год старший лейтенант А.Мусировский заменился и машину принял его заменщик, капитан Сутурин. А после того, как эскадрилья получила новые вертолёты Ми-8, мне сообщили, что вертолёт Ми-4, бортовой № 36, спецмашина РЫМ-Б, заводской № 0481, в 1975 году поступил в Восточносибирское УГА, был зарегистрирован как СССР-14190 и был списан в 1979 году. Вот такая история и у машины.


    Глава 250. Старший лейтенант - карьерист

   Как только наступает лето в эскадрилье наступает запарка. Задания сыпятся, как из рога изобилия: бомбардировщикам с «Лотосом» нужны целеуказатели, истребителям нужны дежурные поисковые экипажи на время полётов и так непрерывно, кому-то что-то необходимо.

   Но в это же время поступают и другие заявки на задания, в которых инспектирующие стараются совместить проверки боеготовности с рыбалкой, охотой или помывками в банях. Об одном таком задании я и хочу рассказать.

   В один из осенних дней я отбивал соконусность на вертолёте Гоши Плетёнкина, который стоял пришвартованным на газовочной стоянке. Работы были закончены и экипаж готовил машину, чтобы отрулить на свою стоянку. Не успел я отойти от газовочной, как услышал звук вертолёта, заходившего на посадку и через несколько минут мимо меня уже приземлялся на рулёжку борт № 29, который прибыл с задания из Дамгартена, куда они возили какую-то комиссию.

   Бортовым техником на 29-й машине был Толик Гончарук, но сейчас он был в отпуске и вертолёт принял Валентин Тимошенко, так как его машина была со спецоборудованием для целеуказания, с системой РЫМ, и для перевозки пассажиров была не очень комфортабельной. Командиром экипажа был Юра Кулагин и лётчик-штурман — Толик Карнаухов.

   Вертолёт, коснувшись рулёжки метрах в тридцати от меня, порулил дальше на свою стоянку, до которой было метров шестьдесят. Я тоже направился в их сторону, чтобы узнать, можно ли их планировать на завтра.

   Вертолёт этим временем зарулил на стоянку, развернулся и лётчики выключили несущую систему и двигатель, который чихнув, выбросил последние языки пламени. Бортовой техник вышел из грузовой кабины, установил упорные колодки и одел чехлы на ПВД.

   Я подходил к вертолёту с правой стороны и мне не видно было, что происходит на входе в грузовую кабину, дверь в которую находилась по левому борту. Но по звуку шагов я понял, что пассажиры выходят из вертолёта и направляются к рулёжке, куда подъехал за ними армейский «газик». После этого из-за вертолёта показались три старших офицера, точнее званий мне не было видно, которые несли два мешка, то ли из кожи, то ли из какой-то плёнки. Очевидно это были члены какой-то комиссии.

   Когда пассажиры остановились от вертолёта в пяти-семи шагах, к ним подошёл бортовой техник и обращаясь с заминкой к старшему, сказал:

    — Товарищ полковник! Командир экипажа разрешил обратиться. А можно и нам, экипажу, пару уточек? — и как-то неожиданно замолчал, под неодобрительным взглядом полковника.

   Полковник растерялся от такой наглости, но сразу пришёл в себя, даже поставил мешок на бетонную плиту:

    — Товарищ офицер, вы в каком звании?

    — Старший лейтенант, — сразу ответил Валентин.

    — Так вот, старший лейтенант, вы — карьерист! И передайте своему командиру, чтобы он занялся вашим воспитанием, — затем снова взял мешок и они втроём пошли к машине, погрузили всё это в «газик» и уехали.

   Я, слушая всё это, не понимал, что происходит, о каких уточках идёт разговор и почему Виталик карьерист.

   Но как только я вышел из-за вертолёта, Валентин набросился на меня:

    — Говорил же ему, ничего они не дадут, а он мне — пару уточек, пару уточек,  — и теперь я вообще перестал понимать происходящее, хотя Валентин обращался ко мне.

   Мы с Валентином подошли к остальным и он, теперь уже в адрес Юры Кулагина:

    — Вот видишь, что получилось! А меня то за что карьеристом этот полковник обозвал? Вот и попросили уточек.

   Толик, лётчик-штурман, стоял и молча улыбался. А командир, капитан Кулагин, бросил в сердцах куртку на бетон и тоже возмутился:

    — Надо же, политохотники хреновы нашлись. Мы трое суток с ними болтались по точкам и болотам, без нормальной пищи, одним печеньем обходились. А они за это время уток настреляли и хотя бы одну дали.

   Только теперь я понял в чём дело. Заявку на полёт в Дамгартен давал политотдел воздушной армии для какой-то комиссии, а местное начальство для этих членов комиссии организовало охоту на уток. Но поскольку эта охота, как правило, была на точках, где экипажу нет возможности нормально пообедать, то ребята и обходились печеньем. А для комиссии-охотников, конечно, в столовой специально готовили бутерброды.

   Юра Кулагин, по прилёту домой и предложил борттехнику попросить у полковников пару уточек из их трофеев. Что из этого получилось уже пришлось услышать и мне. Скоро это забылось, вот только Валентину в эскадрилье иногда намекали, что он — карьерист.


      Глава 251. В авиации всё хорошо.

   Был я молодым старшим лейтенантом и исполнял обязанности инженера вертолётной эскадрильи. У моего начальника, инженера эскадрильи, капитана Митликина, случился инфаркт и он, после лечения в госпитале, был демобилизован по болезни и уехал в Киев. И у меня остался единственный ближайший начальник, это — командир эскадрильи, майор Чекалин Александр Васильевич, которого за глаза, в эскадрилье называли «Чапай». То ли потому что фамилия его была на «ч», то ли из-за его поговорки:

    — … И вперёд на лихом коне!

   Отношения между нами не были натянутыми, но он часто меня пытался «додавить», как майор старлея, но я действовал строго по уставу и наставлению по инженерной службы. И всё-таки, однажды он меня проучил, как молодого и зелёного.

   Однажды, на одном из вертолётов при выруливании со стоянки повредили лопасть несущего винта. Бортовой техник плохо сложил чехлы и воздушным потоком от несущего винта, чехол оказался в воздухе и повредил обшивку лопасти. Командир эскадрильи бортового техника наказал, а мне приказал сделать всё, чтобы этого не повторилось. Мы сделали специальные закрытые стеллажи и чехлы больше потоком не сдувались. Но при разборе этого случая я произнёс такую фразу:

    — Хорошо, что не поднялся большой лопастной чехол, а то повреждения были бы значительно большими.

   Майор на меня долго смотрел, что-то хотел сказать, но в это время кто-то его отвлёк. Лопасть мы быстро отремонтировали и этот случай быстро забылся.

   Примерно через полгода, мы готовили два спецборта для работы на полигоне с бомбардировщиками Як-28Л. Один вертолёт улетел сразу, а второй должен был улетать по команде первого экипажа.

   При взлёте второго вертолёта одна лопасть вошла в режим колебаний типа «флаттер» и начала разрушаться. Экипаж с трудом посадил вертолёт, хотя посадка получилась очень жёсткой. Сразу же на месте аварии, я не сдержался и сказал майору Чекалину:

   -- Хорошо, что не парой взлетали, могли и столкнуться.

    И тут майор вскипел:

    — Инженер, хватит про это «хорошо». Что тут хорошего?

   Но через несколько минут подобрел и спросил:

   -- А ты знаешь байку про то, как в авиации стало всё «хорошо»?  — И не дожидаясь ответа, сказал:

   -- Тогда, слушай!

   И вот, что он мне рассказал. Ещё на заре авиации на примитивных самолётах- «этажерках» во время праздников катали пассажиров-любителей.  Во время одного такого празднования самолёт разбился  и пассажир погиб. Комиссия решила, что хорошо хотя бы лётчик остался жив. Так в акте и записали.

   В 30-е годы ХХ века два истребителя полетели на имитацию воздушного боя. Во время учебного боя самолёты столкнулись и один истребитель свалился в штопор, разбился и лётчик погиб. Лётчик второго истребителя с управлением не справился и покинул самолёт с парашютом. Комиссия решила, что хорошо, хотя бы один лётчик спасся, но записывать это в акт не стали.

   И уже в 50-е годы, в эру реактивной авиации во время полётов, группа механиков во время ночных полётов лежали и отдыхали в траве. На них случайно наехал топливозаправщик и несколько человек получили травмы, несовместимые с жизнью. Комиссия разобралась и также решила: хорошо, что не все погибли.

   С тех далёких времён произошли сотни и сотни подобных и других трагических случаев, но эта фраза-паразит преследовала всех в авиации.

    — Так и получалось — в авиации при любых раскладах, всё хорошо. Даже — когда не всё хорошо и когда всё нехорошо. Вот поэтому, бросай ты это своё «хорошо» - посоветовал Александр Васильевич.

   С того времени я не употребляю вообще это выражение относительно авиации. Даже, если всё действительно хорошо.


    Глава 252. Экипажи родились в рубашках

   На завтра восемь заданий на вылет. А ещё четыре машины не возвратились на аэродром из других гарнизонов. Обычно экипажи на задание расписывает комэска, а машины расписываю я, стараясь, чтобы не разбивать экипажи. Зашёл в штаб расписал машины по заданиям и обратил внимание, что одно из них очень странное: сначала в Бранд, где Ил-28, а затем в Брандис, где базируется вертолётный полк. Чем странное? А я и сам не знаю, таких ещё заданий на моей памяти не было, чтобы инженеры сначала летели в полк к бомбардировщикам, а что они летят вместе. затем к вертолётчикам. Тем более, что бомбардировочный полк входит в состав Вернёйхенской дивизии, а летят в полк, а не в дивизию. Эти полки курируют разные инженеры и в этом как раз странность,  Но какое моё дело, летят и летят, значит так надо. Вылет в восемь часов, значит, в шесть мы должны быть на аэродроме. Это на завтра самый ранний вылет.

   Без четверти шесть дежурная машина отъехала от штаба и в районе шести мы уже подъезжали к вертолёту. Все средства обеспечения стояли наготове и быстро расчехлив вертолёт, мы запустили двигатель, прогрели и стали ждать командира и лётчика-штурмана с командно-диспетчерского пункта (КДП), его ещё называют «вышкой», так как это самая высокая точка для обзора аэродрома, где располагается руководитель полётов.

   Первым с КДП показался командир экипажа, до вертолёта было метров триста и мы видели, что он идёт один, значит штурман что-то утрясает с маршрутом или уточняет с погодой на маршруте, так как аэродром Бранд рядом, а аэродром Брандис, где вертолётный полк — далеко на юге и там может быть совсем другие погодные условия.

   Командир не прошёл ещё и половину пути, как вдали на рулёжке показалась «Волга» с армейскими инженерами. Обычно они приезжали на «газике» и раз главный армейский инженер выделил свою служебную «Волгу» и вылет такой ранний, значит, произошло что-то важное, требующее немедленного вмешательства. Инженеры, их было четверо, многовато для простого задания, прошли к вертолёту, бортовой техник, как положено, доложил, что вертолёт подготовлен и, вот идёт командир, сейчас опробует несущую систему. Подошёл командир экипажа, представился, сказал, что штурман уточняет погоду по маршруту и сразу занял место в кабине.

   Двигатель, фыркнув и немного факельнув из коллектора, запустился. Командир сразу включил трансмиссию на уже прогретом двигателе и вывел его на режим. Пока командир опробовал системы, мы все отошли к соседнему вертолёту и когда знакомый мне инженер начал интересоваться делами эскадрильи, я спросил у него:

    — Товарищ майор, а что у вас такая странная компания? Будете одновременно инспектировать и бомбардировщиков и вертолётчиков? — эти вопросы сорвались у меня, но я сразу понял, что проявил излишнее любопытство, но майор быстро ответил:

    — Мы ещё не всё знаем, но предварительно выяснилось, что во время ночных полётов было опасное сближение Ил-28 из Бранда и Ми-4А из Брандиса. Летим выяснять, что же в самим деле произошло.

   Командир экипажа выключил двигатель, спустился из кабины и пошёл докладывать старшему офицеру, что вертолёт и экипаж готовы к выполнению задания. В это время к вертолёту подошёл лётчик-штурман, поздоровался со всеми и направился на своё рабочее место, на правое сидение.

   Техники и механики закончили свои работы и покинули машину. Командир экипажа пригласил пассажиров в кабину и сам занял рабочее место в кабине лётчиков, запустил двигатель. Бортовой техник дал команду шофёру АПА, что он свободен, машина отъехала и лётчики включили несущую систему, после чего борттехник снял чехлы с ПВД и захлопнул за собой дверь грузовой кабины. После этого механик убрал колодки, поставил так, чтобы лётчики их увидели и дал команду разрешения на выруливание. Командир чуть увеличил шаг винта и вертолёт порулил на старт, обычно мы стартовали с рулёжки, напротив КДП.

   Через несколько минут вертолёт взлетел и лёг на курс согласно заданию. Мы же, всей компанией двинулись готовить другие машины, к которым начали подъезжать экипажи. С этого момента нахлынули другие заботы и я забыл и о первой машине, взлетевшей сегодня, и об инженерах, которые полетели кого-то инспектировать, и о своих догадках, что это задание показалось каким-то странным.

   Но уже через неделю мне пришлось снова возвратиться к этому вопросу. К нам в эскадрилью снова приехали двое армейских  инженеров, из тех которые улетали в прошлый раз. Вели себя они очень странно: делали замеры вокруг одного из вертолётов, рисовали какие-то схемы, долго о чём-то совещались с инженером полка около снятого, с одного из вертолётов, комплекта лопастей. Мне было интересно, чем это они занимаются у меня на стоянке, но работы было столько, что некогда было к ним подойти.

   Только далеко после обеда я освободился и подошёл к армейским инженерам и они рассказали мне, чем они занимаются и предложили и мне высказать своё мнение, возможна ли такая ситуация в воздухе. Предполагают, что в воздухе произошло следующее.

   Летали ночью в сложных метеоусловиях (СМУ) два полка, на аэродроме в Бранде, Ил-28 и на аэродроме в Брандисе, Ми-4А. Это довольно далеко, по прямой около 100 км. Причём, одни из них работали в зонах, а другие выполняли полёты по маршруту. В одной из точек, Ил-28 отклонился траектории полёта оказались где-то рядом. Средства слежения этого вовремя не заметили, а когда заметили, то решили, что «обошлось» и шума поднимать не стали.

   Однако, на следующий день, во время послеполётного осмотра, на самолёте Ил-28 было обнаружено повреждение обшивки на крыле, а у вертолёта был повреждён хвостовой винт и законцовка лопасти несущего винта. При анализе повреждений оказалось, что на самолёте были обнаружены остатки зелёной краски, а на вертолёте — остатки «серебрянки, которой окрашены самолёты. Так всё и сошлось. Тогда и поняли, что было не опасное сближение, а касание элементов конструкции вертолёта о крыло самолёта. Учитывая, что это происходило на перекрёстных курсах и скоростях 145 км/час (вертолёта) и 600 км/час (самолёта), все сошлись во мнении, что эти два экипажа родились в рубашках.

   Более того, возник конфликт интересов, когда лётчики убеждали, что не могли машины так коснуться, а инженеры доказывали, что это явное столкновение и настаивали, чтобы зоны пилотирования вертолётов были удалены от маршрутов бомбардировщиков. А как это сделать на таком клочке, как ГДР? Но в конце концов инженеры победили, что было касание машин элементами конструкции в полёте и тогда все представили, что было бы, коснись машины долями секунды раньше, учитывая, что на вертолёте полтонны высокооктанового бензина, а на самолёте тонны керосина. Поэтому и пришли к выводу тогда, что в небе тоже становится тесно.   


    Глава 253. Он был для нас просто "Дубок".

   Коренастый, плотно сложен, Толик Дубков, всегда просто вростал в кабину вертолёта. Почти все самые трудные полётные задания Толик умел выбивать у комэски настолько филигранно, что никто не успевал даже опомниться.

   Толик никогда не отказывался ни от каких заданий. Надо было отбить соконусность — пожалуйста, надо облетать вертолёт — тоже не отказывался.

   Как-то лётчики пригнали вертолёт с ремонта и летают. Неделю летают, вторую летают и вдруг подходит ко мне капитан Дубков, или как лётчики его ласково называли, «Дубок», и говорит:

    — Лёня, посмотри хвостовой винт на 31-й, что-то не нравится мне ход педалей. Кажется, в нейтральном балансирую, а тянет по курсу влево. Слетай с нами, посмотришь. Он был на несколько лет старше меня и обращался ко мне по имени, или просто — «инженер», хотя я только исполнял обязанности. А я обращался к нему по званию — «товарищ капитан».

   Получили разрешение на облёт, взлетели, легли на курс и правда, на прямой при нейтральных педалях, вертолёт затягивает влево. Пробовали несколько раз, но положение педалей как-то не соответствует требуемым параметрам. Решили, что надо регулировать.

   После облёта, зарулили на стоянку, лётчики поехали в штаб, в мы с бортовым техником остались регулировать. Когда проверили соответствие регулировочной карте, то оказалось, что на ремонтном заводе ошибочно сместили цепь рулевого винта на несколько звеньев, нарушив регулировку управления педалями. И несколько лётчиков пилотировали этот вертолёт с такими неудобствами. Но только капитан Дубков интуитивно  заметил этот «дискомфорт» и обратил на это внимание. Толик очень хорошо чувствует машину. Как говорит комэска, майор Чекалин:

    — Дубок и на палке может полететь.

   После того, как мы отрегулировали управление рулевым винтом, капитан Дубков снова облетал вертолёт и остался доволен.

   Чуть позже капитан Дубков встречает меня и говорит, что на 31-м борту одна лопасть из конуса выбивается, особенно это чувствуется на режиме руления.

    — Значит что-то с автоматом-перекоса, — подумал я.

    — Но регулировку надо проверить.

   После обеда зарулили 31-й борт на газовочную стоянку, отбили соконусность на первом режиме и, точно, одна лопасть выскакивает из конуса, хотя точно помню, что все четыре лопасти были в конусе, когда меняли лопасти две недели тому назад. Быстро вогнал лопасть в конус, ещё раз отбили соконустость и на этом вопрос был исчерпан.

   На ужине встретил капитана Дубкова и сообщил ему:

    — Товарищ капитан, вы были правы, одна лопасть выходила из конуса, пришлось регулировать. Сейчас всё нормально.

   На что Дубков ответил:

    — Спасибо, Лёня. А ты не мог бы ещё посмотреть 34-ю? Мне кажется, что там тоже конус размытый.

   Тут я как-то опешил:

    — Да, что он только и делает, что контролирует конуса вращения вертолётов?!

   Но я, наверное, ещё плохо знал привычки капитана Дубкова, его правило скурпулёзно вникать во все подробности машин, на которых он летает, от него ничего не ускользало. В ответ пообещал, что проверю и 34-ю.

   Через два дня я проверил соконусность на 34-й машине, результат был такой же, как и на 31-й, одна лопасть выбивалась из конуса. Надо было делать какие-то выводы:

    —  Как получилось, что на машинах, где проверялась соконусность, лопасти выбивались из конуса?

   При более тщательном анализе, выяснилось, что на этих машинах проводились работы по бюллетеням в ТЭЧ ап, на детали автомата-перекоса одевались чехлы для защиты смазки. Вот при этих работах и были нарушены регулировки. После этого работы по бюллетеням мы выполняли сами. Вот эти нарушения и заметил капитан Дубков.

   Я плохой эксперт по технике пилотирования, но однажды видел, как заходил на посадку в сложных метеоусловиях капитан Дубков. Во время возвращения из одной командировки, аэродром неожиданно заволокло туманом, именно закрыло лётное поле. Топливо на исходе, уход на запасный невозможен и свой аэродром быстро затягивается туманом. Капитан Дубков, с помощью руководителя полётов блестяще посадил вертолёт, учитывая, что Ми-4А не оборудован специальными системами «слепой посадки». Про таких говорят:

    — Лётчик от Бога.   

   Через десять лет после этих событий, в январе 1975 года, я узнал, что наш «Дубок», капитан Дубков погиб при выполнении служебного задания. Эта скорбная весть застала меня, когда я занимался вопросами безопасности полётов. Зная профессиональную подготовку капитана Дубкова, зная из каких переделок он выходил, я по мелочам разобрал его последний, закончившийся трагически, полёт, я не нашёл ни единой его ошибки в том полёте, полёте военного лётчика, выполнявшего приказ.

   На безопасность полёта влияет три группы факторов: человеческий фактор (ЧФ), технический производственно-конструктивный (ТПК) фактор и фактор внешней среды (ФВС). В предыдущих случаях я рассмотрел, как капитан Дубков чувствовал в отдельности факторы ЧФ, ТПК и ФВС. Но в последнем полёте противостояли человеческий фактор против ТПК и ФВС. Уже в 1980 году на вертолёте Казанского завода были установлены двигатели ТВ3-117, которых так не хватало тогда, в 1975 на Ми-8 с бортовым номером 02.
       Берлин (Шёнефельд) - Шперенберг


     Глава 254. Меняю планы по жизни.

   Я живу с Нелей и сыном Виктором в гарнизоне Шперенберг, который расположен в 40 километрах от Берлина. Уже привык, что мои однокашники по училищу летают бортовыми техниками, а я занимаюсь этими же машинами "на земле". Иногда, если не хватает бортовых техников, изредка, по острой необходимости "подлётываю" и я, у меня и заключение ВЛК (врачебно-лётной комиссии) есть. За короткое время побывал почти на всех аэродромах на территории ГДР. Но это для меня не главное. Уже через год меня с должности старшего техника группы обслуживания перевели на должность начальника группы обслуживания. Более того, что в полку уже привыкли, что мой начальник, инженер эскадрильи, капитан Митликин учится заочно в Киевском институте инженеров гражданской авиации (КИИГА) и подолгу бывает в учебном отпуске. В это время, как начальнику группы обслуживания, мне приходится его замещать.

   Ко мне в полку хорошо относятся все командиры и начальники, считая меня "молодым специалистом" и, что, когда Михаил Дмитриевич заменится, то меня назначат на должность инженера эскадрильи. Так считают в полку. А новый инженер-инспектор из воздушной армии, майор Борисюк, считает, что мне надо "уходить на самостоятельную работу", на отдельную эскадрилью. Он уже и место мне подобрал, инженером в отдельную эскадрилью, которая Базируется в Бранденбурге, вместо майора Осипова, который должен уходить в запас по возрасту.

   После того, как я "выручил" и лётчиков и майора Осипова с Бранденбургской эскадрильи, во время аварии их вертолёта, майор Борисюк считает, что они обязаны взять меня к себе в эскадрилью. Я, тогда, во время разбора аварии их вертолёта, отыскал причину аварии и не побежал "докладывать" об этом большому начальнику, который возглавлял комиссию по расследованию лётного происшествия, а "посоветовался" с майором Борисюком и он сам "разрулил" эту ситуацию. Но все знали, что я "в курсе дела" в мельчайших подробностях и, что не стал выносить "сор из эскадрильской избы". А это многого значит в подобной ситуации. Меня в Бранденбургской эскадрилье "признали за своего" и даже были не против, чтобы я к ним перешёл в качестве инженера эскадрильи, хотя майор Борисюк и характеризовал меня, как "крутого и требовательного специалиста".

   Но "человек предполагает, а жизнь человеком располагает". Всё сложилось совсем по другому.

   У капитана Митликина, моего инженера эскадрильи, случился инфаркт и после госпиталя ему пришлось уволиться. Вместо него мне пришлось почти год исполнять обязанность инженера нашей эскадрильи в Шперенберге. А поскольку я написал рапорт на учёбу, то вместо капитана Митликина назначили инженером эскадрильи капитана Кочкина Бориса Андреевича, который тоже должен был через год увольняться по возрасту. И меня теперь в полку планировали назначить инженером нашей эскадрильи, а не отдавать куда-то, в Бранденбург, как сказал один из заместителей командира:

   - Мы воспитали для себя специалиста, зачем же нам его отдавать кому-то.

   Об этом мне, по секрету, рассказал майор Борисюк и сказал, что у меня теперь появился выбор довольно большой. Я могу ждать назначения в Бранденбург, там майорская должность, а я только старший лейтенант или чуть позже могу надеяться, что меня назначат инженером эскадрильи в нашем полку. Но самое надёжное, что посоветовал он, поступать учиться в высшее военное учебное заведение и уже затем планировать военную службу с высшим образованием.

   Как сказал мне майор Борисюк:

   - У тебя есть какая-то "техническая косточка". Ты чувствуешь авиационную технику душой. А это очень важно. Поэтому, ты, прежде всего, должен учиться дальше, а там - как повезёт. Может где-то мы с тобой снова встретимся.

   Вот на этой ноте мы и завершили с майором Борисюком наш разговор о моей судьбе. А я стал ждать "прихода" любого из вариантов, который он мне предложил.

   Здесь надо уточнить одну из особенностей в этих трёх вариантах. Если я соглашаюсь на должность в нашем полку или в отдельной эскадрилье, то я остаюсь в ГСВГ ещё на пять лет, так как кадры, вновь назначенных офицеров на должность из своих кадров на "замену" не подают. Такие существуют правила, а вот писанные они или не писанные, этого я не знаю.

   Конечно, всё это были планы и я ими не делился с окружающими, как и они не обязаны были делиться своими планами на будущее.

   Был ещё один человек, который меня плотно опекал в полку, как молодого специалиста. Это был инженер по самолёту (вертолёту) и двигателям капитан Санин. Он окончил Высшее военное инженерно-авиационное училище имени К.Е.Ворошилова в Риге. Поскольку он изучал и специализировался на самолётах, то ему всегда было интересно узнать подробно, что-то о вертолётах. Вот он меня периодически "экзаменовал", а сам тоже более углйблённо изучал эту технику.

   И вот однажды он мне посоветовал:

   - Леонид, а ты купи себе приличный кожаный портфель и вот тогда точно поступишь в высшее учебное заведение (ВУЗ).

   И рассказывал, что ему родители после школы купили огромный кожаный портфель, чтобы он учился дальше. Поэтому, капитан Санин был уверен, что именно этот кожаный портфель и стал "прологом" к поступлению и окончанию "Ворошиловки", как он говорил.

   Он всё-таки настоял, чтобы я купипл себе шакой шикарный портфель, ибо в Советском Союзе таких не продавли, даже в Москве. И я не знаю, что мне больше способствовало тому, что я тоже поступил в Рижское ВВАИУ, но уже не имени К.Е.Ворошилова (его к тому времени переименовали в институт гражданской авиации, РКИИГА), а в Рижское ВВАИУ имени Якова Алксниса. Но это уже совсем другие мои воспоминания, и, вообще, совсем другая часть моей жизни, которая связана с городом Ригой.


      Глава 255. Мандатная комиссия воздерживается.

   С августа по февраль я работал один, без начальника группы обслуживания, без старшего техника группы. Мои старшие начальники хотя и с трудом, но пережили комиссию из-за жёсткой посадки вертолёта с бортовым номером 36. Поскольку пострадавших не было, а машину быстро восстановили, то о безопасности полётов особенно не заморачивались.

   Этот случай ещё более усугубил наплевательское отношение к безопасности полётов вертолётов. Считали, что вертолёт не самолёт, этот благополучно упал и если другие будут падать, то снова всё обойдётся.

   Командир эскадрильи убеждал меня:

    — Лёня, ну что я могу сделать, не присылают кадровики нам специалистов на эти должности, всё лётчиков подбрасывают, — и подумав, добавлял:

    — У тебя на каждом вертолёте по опытному бортовому технику и на каждом вертолёте есть механик, а лётчиков я тебе всегда пришлю, если надо будет помогать техническому составу.

   Частично майор Чекалин был прав, если надо было быстро выполнить какие-то работы, например, заменить несколько комплектов лопастей, то он присылал лётчиков и они делали эту работу быстро и с шутками.

   Но после замены лопастей надо было выполнить регулировочные работы по соконусности, а это на всех машинах надо было делать мне. Вот машины и стояли в очереди, пока я не отрегулирую соконусность, вождение ручки управления и выполню ещё целый ряд работ.

   Пользуясь своей монополией, я всё-таки уговорил командира эскадрильи подписать мне рапорт на поступление в высшее учебное заведение, в академию имени профессора Н.Е.Жуковского. Когда я пошёл дальше с рапортом к инженеру полка, то он задумался:

    — А как же быть, если вы один в эскадрилье, кто там будет руководить инженерной службой? Кем вас заменить? Надо будет подумать, — но рапорт подписал, а это означало, что какие-то планы у инженера были.

   В феврале, за месяц до моего отпуска, инженер полка принял решение назначить на моё место капитана Кочкина из ТЭЧ полка. Капитан Кочкин хотя и был опытным начальником группы регламентных работ, но для него работа в эскадрилье была совсем новой работой даже в смысле регулировочных работ при обслуживании вертолётов, он вообще был «самолётчик», работал до этого только на самолётах. Поэтому, инженер полка поставил мне, молодому старлею, задачу, обучить старого капитана, которому четыре года до увольнения, всем видам регулировочных работ, которые обязан выполнять или уметь выполнять инженер эскадрильи.

   И что мне было делать, когда вся моя судьба по поступлению в ВВУЗ теперь зависела от того, как Андрей Иванович Кочкин быстро освоит должность инженера эскадрильи настолько, чтобы меня к нему не оставили быть «вторым номером». Я старался быть хорошим «учителем», а Андрей Иванович был прекрасным «учеником». Майор Чекалин, комэска, был доволен и был сторонником капитана Кочкина, которым ему легче было руководить, чем мной, дипломированным вертолётчиком, вечно с ним спорящим.

   Да и я пошёл на безобидную «хитрость», посоветовал дать в помощники капитану Кочкину свободного бортового техника, машину которого только что отогнали в ремонт в город Каунас. Мне командир эскадрильи не разрешил реализовать такой вариант, а инженер полка своим распоряжением дал капитану Кочкину такого помощника.

   Таким образом, всё разрешилось благополучно для меня и в марте месяце я убыл в свой очередной отпуск, оставив на «хозяйстве» подготовленного по основным вопросам капитана Кочкина.

   Наш полковой врач майор Кушнир и на этот раз выделил мне семейную путёвку в санаторий в Ленинграде, который располагался на Каменном острове. В День 8 марта мы уже летели из Харькова в Ленинград на самолёте Ан-10. Что там было в санатории, мы с Нелей не особенно интересовались, мы всё время бродили по музеям Ленинграда и осматривали достопримечательности этой Северной Венеции и Колыбели Октябрьской революции.

   Две недели мы потратили только на Эрмитаж. Ходили туда пока у нас не начинали болеть позвоночники, начиная с шейных позвонков, так как при осмотре картин надо было часами ходить с запрокинутыми головами. Обычно, с утра мы шли по музеям, после обеда немного отдыхали, а вечером шли в театр или на какие-то концерты, если у массовиков доставали билеты. Пребывание в Ленинграде пролетело, как будто только приехали и уже надо уезжать.

   Ещё пару недель отдыхали у родителей и уже надо было ехать в, ставшим родным, наш гарнизон.

   В полку меня уже ждали, так как капитан Кочкин хотя и вошёл в ритм работы эскадрильи, но ему было неимоверно трудно ещё и по причине возраста. Такие нагрузки под силу только молодым. Я сразу взял на себя регулировки и часть вылетов. Так мы работали ещё пару месяцев, пока мне не пришёл вызов выехать на сборы во Франкфурте-на-Одере, где работала приёмная комиссия.

   На сборы из полка я поехал не один, а с капитаном Заславец, который пришёл к нам в эскадрилью вместо Петра Фёдоровича Новикова, начальника штаба эскадрильи. Костя Заславец был оригинальной личностью и был знаменит тем, что совершенно не употреблял спиртного. Он раньше летал на Ми-1, но к нам он прибыл на должность начштаба эскадрильи, а это не лётная должность. Лётную работу он знал хорошо, плановые таблицы готовил идеально, но как начальник штаба он над нами просто измывался, требуя выполнять уставы и наставления буква в букву. Он поступал в академию имени Ю. А.Гагарина, а я поступал в инженерную академию  имени Н.Е. Жуковского.

   Сдали экзамены нормально, оценки свои знали, считали, что проходные баллы набрали и Костя позвонил своей жене Светлане, чтобы она с сыном приехала во Франкфурт-на-Одере. Светлана уговорила Нелю и они вместе с сыновьями приехали к нам и мы пока ожидали результатов мандатной комиссии, гуляли по городу, посещали какие-то там музеи или просто отдыхали.

   На заседание мандатной комиссии вызывали по одному и задавали по одному-два вопроса, сообщали проходной балл и сколько баллов набрал претендент на экзаменах. Меня вызвали, примерно, двадцать четвёртым. Всё шло как бы нормально, проходные баллы я набрал и уже считал, что меня зачислили. Но слово берёт представитель академии Жуковского и говорит, что мандатная комиссия воздерживается от рекомендации меня для зачисления слушателем академии.

   Я даже сначала не поверил. Всё шло нормально и вдруг. Даже председатель мандатной комиссии как-то неожиданно поперхнулся и закашлялся, затем попил из стакана воды и стал искать мою фамилию у себя в списке и вероятно её нашёл, так как вопросительно посмотрел на подполковника. А тот уже начал говорить о выписке из акта, имеющейся в моём личном деле по расследованию лётного происшествия, хотя раньше я там никакой выписки не видел. И председатель просит, чтобы я прояснил ситуацию. А что мне было делать? Рассказал всё, как было и это ещё более усугубило моё положение.

   Тогда председатель говорит, что если у представителя есть возражение, то мне надо разобраться с этой выпиской и на следующий год приезжать поступать снова.

   Вот так я и пролетел, «как фанера над Парижем». Почти такая же ситуация, как и при поступлении в авиационный институт сразу после окончания школы. Да, но там всё закончилось очень хорошо, а как получится в этом случае, я пока не знаю.

   Я возвратился в полк, а через две недели пришло заключение по этому судьбоносному для меня лётному происшествию. Там было написано чётко и понятно, что моей вины нет. Виновником оказался работник ремзавода который ремонтировал лопасти несущего винта и который грубо нарушил технологию ремонта. Но пострадал я.

   После этого я записываюсь на приём к члену военного совета воздушной армии генералу Пароятникову из-за этой несправедливости, но меня к нему не допустили, разобрались в низовых инстанциях и удалили эту запись из личного дела. Я пытался ещё узнать, кто подшил в личное дело эту выписку, но оказалось, что всё так запутанно, что я концов так и не нашёл.

   Поскольку случилась такая неувязка и я наделал много шума, то мне разрешили в виде исключения, поступать на следующий год и все начальники сразу подписали мой рапорт уже без разговоров и нотаций. Но в рапорт я внёс небольшое изменение, посоветовавшись с Нелей.

   В это же время старший инженер-инспектор воздушной армии по вертолётам майор Борисюк предложил мне к концу следующего года должность инженера отдельной эскадрильи базирующейся на аэродроме Бранденбург. При этом мне ставилось условие, чтобы я поступил в академию Жуковского на заочное отделение. Поэтому в своём рапорте я указал, что поступаю на заочное отделение академии Жуковского. Правда, при этом, я должен сдавать вступительные экзамены за счёт своего отпуска. Все мои объяснения, что со мной поступили несправедливо, на кадровиков впечатления не произвели. Пришлось соглашаться на их условия, хотя это было и не справедливо, так как это кто-то из них вложил в личное дело неправильную выписку их акта расследования лётного происшествия.

   Эти все события происходили параллельно с работой на аэродроме. Мой новый начальник, капитан Кочкин, если мягко выразиться, был не очень доволен моим длительным отсутствием и нагружал меня всеми мыслимыми и немыслимыми работами. Но я был уже, то ли тёртым калачом, то ли тёртым техником, прошедшим все должностные ступени и все работы у меня получались быстро и качественно. И капитан Кочкин быстро успокоился, а когда понял, что я ему не конкурент и ни чем не угрожаю, то он даже смирился с тем, что я на следующий год буду снова поступать и очень обрадовался, что это будет за счёт моего отпуска.  Жизнь моя в эскадрильи налаживалась и с новым начальником.


      Глава 256. В самолёте Министра обороны СССР

   Немного попереживав, о своей неудаче при поступлении в академию, я приступил к своим обязанностям. Главная моя задача до окончания этого года, чтобы два вертолёта отправить в ремонт. А это не так просто. Вертолёты должны выработать ресурс одновременно, а это значит, что их необходимо планировать на задания и на полёты на УТП так, чтобы они шли час в час и оставить ресурс только на перегонку в ремонт.

   К концу сентября мне удалось с этим справиться и во главе группы я отправился в Каунас сдавать машины. Командиры решили, что экипажи будут перегонять машины отдельно, а наша группа, в числе трёх человек полетит на попутном нашем самолёте Ли-2 из первой эскадрильи, до Вильнюса и автотранспортом доберётся до Каунаса, где располагался ремзавод.

   В первых числах октября мы были уже в Вильнюсе: я, Саня Захаров, начальник группы по АО и Вацлав Сипавичус, техник группы по РЭО и РТО. Сипавичус пожелал лететь в командировку в Каунас, так как он родом был из Литвы.

   Через день прилетели наши экипажи на вертолётах, которые надо было сдавать в ремонт. Самый опытный по сдаче в ремонт у нас был Саня Захаров. Он и предложил нам захватить с собой двадцатилитровую канистру спирта, чтобы решать все вопросы быстрее.

   Разместились мы в гостинице в центре Каунаса и с первых дней начали питаться во вновь открывшихся кафе «Тюльпе» и «Ромуве», по тем временам это было слишком роскошно для командировки. У нас были специальные талоны для питания в лётной столовой отдельной эскадрильи, которая размещалась на Ратушной площади. Но если мы в том районе появлялись, то лишь для того чтобы посетить ресторанчик «Охотничий», а талоны придерживали до тех времён, когда у нас закончатся деньги и мы не сможем питаться на Лайсвис аллее, в кафе «Ромуве» и «Тюльпе».

   Для отдыха в гостинице у нас была та заветная двадцатилитровая канистра со спиртом-ректификатом. Поскольку мы были не такими уж любителями спиртного, то нам этого было больше чем достаточно и для снабжения спиртом ребят в цехах, которые принимали вертолёты. Всегда при сдаче чего-то не хватает: то паспорта на агрегат, то каких-то записей в формуляре — всё это можно было решить аргументом из той же канистры.

   С утра мы уходили на завод и занимались сдачей вертолётов в ремонт. Ответственными за вертолёты и двигатели был я и бортовые техники этих машин, а за авиационное и радио оборудование — Саня и Вацлавас. После окончания работ мы шли в гостиницу, приводили себя в порядок и затем шли на ужин. В субботу и воскресенье мы всей нашей компанией заглядывали в дом офицеров, где были какие-то представления.

   В таком режиме мы работали две недели к окончанию которых у нас закончились деньги, спирт и вообще нам надоело болтаться в командировке.

   Обратно ехали поездом через Брест, по привычной для большинства нас, дороге. Одно из неудобств в этой поездке было то, что мы везли с собой шесть парашютов, которые по всем документам числились за парашютно-десантной службой полка и мы должны были привезти их в полк. Но нас было много и проблем с этим никаких не возникло.

   Ещё при отъезде в командировку я узнал, что Неля в положении и конечно беспокоился, как она себя чувствовала. Неля без меня справлялась хорошо, а после командировки вообще всё пошло своим чередом.
 
   Но надо было снова начинать готовиться к поступлению в академию на следующий год. Вместе со мной написал рапорт и мой друг ещё по училищу Валентин Томашенко, с которым мы служили в одной эскадрилье. Он два года тому назад женился и в этом году у них с Людой родился сын, которого они назвали Олегом.

   Осень оказалась напряжённой, было много заданий на обеспечения разных учений и готовиться к поступлению было довольно трудно. Однако я выкраивал время для этого даже на ночных полётах, придумывая разные хитрости, чтобы закрепить материал. Поскольку на ночных полётах было что-то изучать трудно, то я конспектировал материал, а утром или днём этот материал повторял и закреплял.

   Обычно, в ноябре и в декабре на ночных полётах много планируется полётов по маршрутам, то времени для учёбы хватало, чтобы изучить раздел по теории и решить несколько трудных задачек.

   Вот теперь я по настоящему почувствовал, как Мише Митликину было трудно и поступать и готовить заочные задания для института, где он учился. Иногда я думал:

    — А выдержу ли я такие нагрузки? — но тут же гнал от себя эти мысли прочь. Раз встал на этот путь, надо выдержать.

   А тут ещё майор Борисюк, инженер-инспектор из воздушной армии, когда приезжал к нам в полк на полёты, то напоминал, что меня ждёт должность инженера отдельной эскадрильи и что я обязательно должен поступить на заочное отделение в академию.

   Очень мешала подготовке к поступлению большая замена личного состава на этот год. С одной стороны надо было вводить в строй новых бортовых техников, а с другой стороны — каждую неделю уезжали по два-три человека и всех провожали с застольем. А какие при этом застолья — всем известно. И это тоже несколько отвлекало от подготовки.

   Но после новогодних праздников всё успокоилось и времени у меня появилось значительно больше. Я старался выкраивать, как можно больше времени для подготовки и днём в перерывах между работой. Необходимые книги у меня все были, да и прошлогодние экзамены давали мне много материала. И степень трудности каждого экзамена мне была известна, а сочинение вообще мне трудности не представляло, русскую литературу я знал хорошо. Так что от занятий я отрывался только для того, чтобы погулять с сыном или вместе с Нелей и сыном сходить в деревню за покупками.

   Поскольку мы ожидали, что кто-то должен родиться, то я заказал экипажу из первой эскадрильи, они летали в Союз, привезти по ящику водки и шампанского и это всё стояло в готовности.

   Но напряжение у меня в работе сильно не снижалось и как-то незаметно увеличилось число командировок по Германии и разных поручений. То на одном аэродроме что-то откажет, то на другой аэродром что-то приходится лететь менять.

   Так получилось и на этот раз. Неля вот-вот должна родить, а в Виттенберге на лугу на вертолёте у Толики Мусировского потёк маслорадиатор. Пришлось везти туда радиатор и там его менять. Но я перед этим позвонил нашему полковому доктору, что Неля должна вот-вот родить. Борис Карпович меня заверил, что всё будет в порядке. На него я всегда надеялся.

   Улетели мы после обеда в субботу, заменили радиатор, а на ночь нам не разрешили перелёт на свой аэродром. Прилетаю в воскресенье из командировки, прихожу домой, а сын Виктор сидит один дома, весь в шоколадных конфетах, под присмотром соседки и говорит, что маму увезла «санитарка».

   Я позвонил Борису Карповичу и он мне сказал, что всё нормально , жена в родильном отделении госпиталя и дал телефон, по которому я должен звонить и узнавать о её состоянии.

   Пошли с сыном Виктором в столовую, завтракали, затем зашли в штаб, позвонили в госпиталь и нам сказали, что никто не родился. А когда пообедали и позвонили — нам сказали, что родился сын. Мы пошли с Виктором домой, отмечать это событие.

   Через какое-то время эта новость разнеслась по эскадрилье и к нам стали заходить сослуживцы и поздравлять нас с Виктором и передавать приветы и пожелания для Нели. Нелю в эскадрилье уважали, она была любимица, особенно, когда расходилась и пела во время общих застолий. И тогда уже я был при своей жене, хотя она и была самой стеснительной из женщин, но это её только украшало. Всех, заглядывающих к нам «на огонёк», мы с Виктором угощали шампанским, если заходили женщины или водкой, если — мужчины. Тогда в моде была шоколадная водка.

   Через два дня на третий я ездил в госпиталь в Тойпитц, где лежала Неля, а через несколько дней я её привёз в гарнизон. Конечно, ей с двумя детьми было тяжело и я несколько дней брал Виктора в столовую. Ему там нравилось, но уже через две недели Неля начала справляться сама и я только помогал ей.

   Мы купили новую детскую коляску для маленького Алёши, так мы назвали второго сына, и когда гуляли по гарнизону, то старший сын Виктор с удовольствием управлял коляской с младшим братом. Ему только исполнилось четыре года.

   В то же время, работу с меня никто не снимал, да ещё мне надо было готовиться к поступлению в академию, а с маленьким ребёнком в семье, да ещё с двумя детьми это делать было очень трудно. Но я поставил себе цель поступить и старался готовиться хотя бы урывками, что у меня хорошо получалось.

   Теперь мы планировали с Нелей всё по другому. Если я поступаю в академию на заочный факультет и принимаю должность инженера отдельной эскадрильи в Бранденбурге, то мне продляется срок пребывания в ГСВГ от двух до пяти лет. Это Нелю вполне устраивало, хотя придётся переезжать в другой гарнизон. Осталось самое малое — сдать вступительные экзамены, которые приближались с каждым днём. Правда, в прошлом году у меня такие же планы сорвались по независящей от меня причине. Будем надеяться, что второй раз снаряд в ту же воронку не попадёт. Так я думал перед отъездом во Франкфурт-на-Одере.

   В это же время у меня возникла идея отправить старшего сына к родителям, чтобы Неле было легче справляться с одним ребёнком. Только, вот как это сделать? И тут мне посоветовали лететь в Москву нашим «почтовиком», а там уже будет проще.

   К нам на аэродром из Москвы, с аэродрома Чкаловский, каждое утро прилетал самолёт, который привозил почту, в том числе и фельдъегерскую, а днём улетал обратно.  Мне командир полка разрешил на таком самолёте улететь с сыном в Москву. А там и до Харькова недалеко. Надо было договориться только с командиром экипажа одного их этих самолётов. Но, как назло, в это время начали летать грузовые Ан-12, а на них был запрет брать на борт пассажиров с детьми.

   И тут мне повезло. За комиссией медицинской службы Министерства обороны, которая работала в Группе войск, прилетел самолёт Министра обороны, маршала А.Гречко, спецборт Ил-18. Командир экипажа согласился взять меня с сыном до Москвы, но чтобы мы вели себя тихо, так как было много генералов.

   Этот полёт запомнился сыну на всю жизнь. Это был самолёт с маршальским спецсалоном. Членов комиссии было чуть больше тридцати человек и свободных мест было много. А поскольку полковники и генералы соскучились по своим семьям, то каждый хотел побеседовать с Виктором и я за весь полёт до Москвы почти с ним не общался, его всё время приглашал то один офицер, то другой. А поскольку сын был довольно общительный и рассказывал о всём подряд, то все собеседники с удовольствием его выслушивали и угощали. Вдобавок к тому же стюардессы нагрузили его пакетиками с миниатюрными аэрофлотовскими шоколадками, на которых были картинки цыплят, утят, котят и других птиц и животных. Так мы весело долетели до Москвы.

   Прилетели на Чкаловский аэродром и там мы с частью комиссии на автобусе, который приехал за членами комиссии доехали до ближайшей станции метро, от которой иы добрались до Курского вокзала.

   Через несколько часов мы с Виктором ехали в поезде по направлению в Харьков. В Харькове с вокзала я позвонил Люде, это сестра Нели и она нас встретила на ближайшей к дому станции метро.

   И только теперь Виктор объявил, что мама осталась с братиком Алёшей. До этого мы не сообщали домой, что у нас родился второй сын. Затем мы с Виктором поехали на электричке на Эсхар, к родителям, где тоже привели в шоковое состояние родителей тем, что у них есть ещё один внук.

   Поскольку мне надо было скоро уезжать на сборы, чтобы сдавать экзамены, то я долго у родителей не гостил , а через два дня уже уехал в Москву и через день в поезде Москва-Вюнсдорф направлялся в свой гарнизон.

   Приехав в гарнизон, я сразу ушёл в свой очередной отпуск, за счёт которого я должен был сдавать вступительные экзамены в ВВУЗ. Через день пришёл вызов из приёмной комиссии и я был готов выехать снова во Франкфурт-на-Одере по знакомому для меня маршруту.


     Глава 257. В академию по ковровой дорожке.

   В этот раз я тоже ехал во Франкфурт-на-Одере не один. Вместе со мной в академию поступал и Валентин Томашенко. У Валентина был мотоцикл «Ява» и он предложил мне ехать сдавать экзамены вместе с ним на мотоцикле. Но с самого начала нас постигла неудача. Когда мы отъехали от гарнизона на десять километров, нас занесло на масляном пятне, мотоцикл упал и мы вместе с мотоциклом юзом проползли по асфальту. Пришлось ехать сначала в мастерскую к немцам, где нам быстро устранили поломки, а затем возвратились в гарнизон, так как наша форма была порвана и грязная, а на руках и ногах были большие ссадины и небольшие раны. Ничего не говоря Неле, она гуляла с коляской на улице, я быстро забежал домой, промыл ссадины, смазал их зелёнкой, перевязал руки и ноги бинтами, переоделся и мы снова поехали по тому же маршруту, но уже не так лихо.

   На этот раз до Франкфурта-на-Одере добрались нормально. Доложили о прибытии, оформили все документы и уже на следующий день согласно расписанию были консультации, на которых мы присутствовали. Попали мы в разные группы, так как Валентин поступал на очное отделение, а я на заочное отделение академии Жуковского.

   Поскольку я здесь был второй раз, то многое видел совершенно по другому. В прошлом году я совершенно не замечал никого кроме себя. Сейчас я наблюдал за всем более внимательно: и за преподавателями, которые, как оказалось, приехали из Москвы, и за представителями учебных заведений, которые набирали слушателей. Вот группа ребят из частей ФКР (фронтовые крылатые ракеты) к которым мв часто летали в командировки. Они держатся группой и отличаются более высокими знаниями. Да это и понятно, у них там нет полётов и такой свистопляски, как у нас в полку. Наиболее подготовленными из этой группы выглядели старшие лейтенанты Башев и Воронин.

   Было заметно, как некоторые офицеры часто уезжают куда-то с гражданскими преподавателями, что-то для них привозят и это всеми воспринимается, как само собой разумеющееся. Особенно в этом отличились два старших лейтенанта из истребительного полка, которые привезли для математиков по ковру размером 3Х4, которые в полках выделялись по очереди. Да и в городе в ресторане эти ребята часто появлялись с преподавателями. И чем внимательнее наблюдаешь, тем больше видишь таких поступающих по «ковровым дорожкам». Так что конкурс конкурсом, а такие безобразия никто не отменял. Но большинство офицеров надеялись только на свои знания и к таким фактам относились философски. Как высказался однажды Олег Башев;

     — Если все поступающие будут надеяться на свои знания, то гражданским преподавателям неинтересно будет приезжать в командировки в группы войск для приёма вступительных экзаменов.

   Офицеры, представляющие учебные заведения тоже на это смотрели «сквозь пальцы», так как они не имели никакого влияния на гражданских преподавателей.

   Параллельно мы проходили медицинскую комиссию. Врачи удивляются, что к меня уже имеются результаты прошлогодней медкомиссии и надоедают расспросами, как это я подряд поступаю второй раз, так как это редко бывает, чтобы в ВУЗ поступали два года подряд. Ео в конце концов поверхностно осматривая, ставя штампики глядя на прошлогодний результат. Но это сыграло и свою положительную роль, так как все ставили мне первую группу, хотя для заочного обучения хватило бы и второй группы. Однако по результату всей комиссии председатель комиссии полковник медицинской службы Столяров, поставил мне вторую группу. Я, конечно, повозмущался, что в заключении стоит вторая группа, но полковник Столяров меня успокоил:

     — Если надо будет, мы это быстро исправим, профильные специалисты вам поставили первые группы, — и это меня успокоило.

   Прошли медкомиссию, начались экзамены и всё завертелось опять: экзамены, консультации, экзамены. А мне уже двадцать шесть лет, у меня двое детей и экзамены в этом возрасте сдавать как-то не очень комфортно. Но пересиливаю себя мыслью, что, если я не сдам экзамены, то это будет мой потолок, как специалиста, а этого мне бы не хотелось. Поэтому, я включаю «второе дыхание».

   В этом году оценки у меня были, примерно, такими же, как и в прошлом году и это меня успокоило, так как для заочников по баллам требования бвли чуть пониже, как и по медицинским показаниям.

   После окончания экзаменов в наших группах, появилось окно в два свободных дня, пока другие ещё сдавали экзамены и мы с Валентином решили поехать в гарнизон. Для меня это было тем более важно, тек как Неля оставалась одна с малышом.

   Приехали в гарнизон на несколько часов, я увидел, что Неля справляется хорошо и совсем успокоился. К вечеру возвратились во Франкфурт-на-Одере.

   На следующий день началось заседание мандатной комиссии. И вдруг, председатель комиссии сообщает мне, что у меня достаточно баллов для поступления на очное обучение, только не в академию Жуковского, а в Рижское высшее военное инженерно-авиационное училище имени Якова Алксниса. Но оказалось одно препятствие — у меня заключение медкомиссии по второй группе, а для очного обучения надо заключение по первой группе. Снева препятствие не связанное с моими знаниями. А ведь я просил председателя медкомиссии поставить мне первую группу. Но тогда мне объяснили, что га заочное обучение разрешалось поступать только со второй группой и после 28 лет. И председатель добавил, что всё это можно исправить, но надо ехать в госпиталь к полковнику Столярову, председателю медкомиссии и только он это может исправить.

   Я не знал, что мне делать. Посоветовался с Валентином, а он мне говорит:

     — А, поехали!

   И мы на мотоцикле, с моей медицинской книжкой понеслись в Тойпиц, где размещался один из госпиталей ГСВГ. Через какое-то время мы уже въехали на территорию госпиталя и прямо на центральной аллее встречаем полковника Столярова. Я ему объяснил в чём дело, после чего он вспомнил мои возмущения и рассмеялся:

     — Надо же, как в жизни бывает. Я сейчас иду сдавать печать медкомиссии. Не встреть вы меня сейчас, никто бы вам помочь уже не смог бы.

   После этих слов, полковник исправил заключение, что я годен пр первой группе, поставил подпись и заверил всё это печатью. Мы поблагодарили полковника и обрадованные поехали обратно. А я на всю жизнь запомнил эту фамилию — Столяров.

   Обратную дорогу мы одолели спокойно, даже заехали в какой-то гаштет пообедать и вскоре возвратились во Франкфурт-на-Одере и я сдал секретарю мандатной комиссии свою медицинскую книжку. Мне сказали, что я зачислен в списки слушателей в Рижское ВВИАУ имени Якова Алксниса. Валентин тоже был зачислен в академию Жуковского.

   Через два дня было окончательное заседание мандатной комиссии и мы увидели в списках свом фамилии. Я обрадовался, но как на это посмотрит моё полковое начальство, пока не знал. Мне казалось, что никаких проблем не будет и все обрадуются тому, что я поступил на очное отделение и доказал, что в прошлом году мне на мандатной комиссии отказали несправедливо.

   Скажу и об остальных. Олег Башев и Воронин из одного из полков ФКР тоже поступили, Олег — в Рижское, а Воронин — в академию Жуковского на факультет ридиоэлектроники.

   Была у меня ещё одна неожиданная встреча во вреня экзаменов. Однажды подходит ко мне рядовой, они тоже поступали вместе офицерами, и спрашивает:

     — Товарищ старший лейтенант! Вы меня не узнаёте? — и на меня смотрит какое-то  знакомое лицо.

   И тут я вспоминаю и узнаю:

     — Вова Бодриенко?

     — Да, это я! — отвечает.

   Это был младший сын, нашего с Нелей, классного руководителя, Хусида Наума Моисеевича, но у него была фамилия по матери, Матрёны Алексеевны Бодриенко.

   Ему зачем-то понадобились наручные часы и от у меня попросил их на время, пока приедет домой. Он поступал в Киевское политическое военно-морское училище. Часы я ему дал, мы при этом немного поговорили и его я больше не встречал. Через какое-то время он передал часы моим родителям.

   Ещё один штрих. С отличными оценками и высокими проходными баллами поступили офицеры, ставшик всем известными, которые приехали поступать без знаний, но с коврами 3Х4. Я, грешным делом, подумал, что в прошлом году вместо меня кто-то поступил тоже с коврами 3Х4, а выписка из акта бвла лишь поводом, чтобы освободить место для кого-то, как и в случае при поступлении в авиационный институт после школы. Но это были только мои предположения, которые могли иметь место.

   Но я был не в большой обиде, так как ричего от этого не потерял. Меня только немного мучила совесть, что я согласился на должность инженера отдельной эскадрильи в Бранденбург, а теперь надо как-то оправдываться перед майором Борисюком в том, что я изменил своё решение не посоветовавшись с ним. Вот от этого мне было как-то не по себе.

   С таким настроением я проходил мандатную комиссию, где мне сказали, что выписка из приказа командующего армией о зачислении и откомандировании придёт в часть. Мне же надо готовиться, чтобы быстро рассчитаться со всеми видами довольствия и не позднее 26 августа прибыть к моему новому месту службы, в город Ригу, Латвийской ССР.

   Возвратившись вместе с Валентином в полк, я сразу пошёл за расчётными документами к начальнику строевого отдела и здесь меня ждало ещё одно разочарование. Оказалось, что я не был в плане полка на убытие и мне не положены такие документы для расчёта всех видов довольствия. Обращение к начальнику штаба полка никаких положительных результатов не дал. Вот так за меня обрадовались в полку.


        Глава 258. Через Берлинскую стену на восток.

   Снова у меня тупик и теперь я не знаю, что делать и как мне поступать. Правда, многие однополчане, узнав о моих проблемах, говорили:

    — Да ты не беспокойся, образуется. Куда они денутся, отпустят.

   Я сам понимал, что отпустят, но, когда. Начальники, не говорили, что они не отпускают, но начальник штаба не подписывал разрешение на пропуск в Берлин, на контейнерную станцию, это пропуск через КПП в Берлинской стене. А как я могу уехать не отгрузив контейнер с вещами, то есть, всё делалось для того, чтобы я не мог прибыть в училище в установленный срок. И делалось это всякими окольными препонами, чтобы виновным оставался я. Это всё из-за того, что я сам принял решение на перевод меня с заочного на очное обучения.

   Тогда и я решил действовать окольными путями. Решил сначала рассчитаться с довольствующими службами ОБАТО и другими, а тогда они никуда не денутся, снова восстанавливать не будут.

   Поскольку командир полка был в отпуске, то я обратился к его заместителю, подполковнику Пишикину Александру Николаевичу. Он в это время руководил полётами на СКП и я направился прямо туда. Не стал торопиться, подождал, пока машины уйдут на маршруты и попросил разрешения обратиться по неотложному личному вопросу. Он разрешил:

    — Давай, Хандурин, в чём твои проблемы?

   Я рассказал о своих трудностях и пожаловался, что начальник штаба не разрешает выписать пропуск в Берлин. Тогда Александр Николаевич подсказал мне выход. От мне сначала объяснил, что и начальник штаба и он, являются заместителями, но я должен написать рапорт на имя исполняющего обязанности командира полка, то есть на его имя. Я это сделал здесь же и он мне подписал этот рапорт. Дальше всё зависело от меня и я сразу побежал получать документы к начстрою. А поскольку начстроя не было, то мне документы выписал его заместитель, увидев подпись подполковника Пишикина, особенно не вникая в ситуацию. Первая часть моего плана сработала и я поспешил в ОБАТО за расчётом со службами довольствия. Особенно важно было сдать в первую очередь личное оружие, свой пистолет ПМ. Рассчитался я со всеми службами в этот же день.

   Теперь оставалось получить пропуск на контейнер. Один, основной, документ я получил в строевом отделе, а вот на загрузку — не получилось. Тогда мне посоветовали взять с собой четыре бутылки водки, чтобы не было проблем, а там — по обстоятельствам. Я так и сделал.

   Особенность заказа контейнера была в том, что его надо было привезти из Берлина, там была контейнерная станция. Но поскольку вокруг Берлина с 1961 была стена и на переходах-КПП стояли немецкие пограничники. Правда, сильно они не придирались, главное, чтобы не было какой-нибудь контрабанды, а за контейнеры можно было рассчитаться парой бутылок водки. Можно было и без этого, но в моём случае, как-то без благодарности с моей стороны я не мог. Да и не давал я водку, а как мне посоветовали, просто оставил в уголке, на видном месте.

   Так, условной контрабандой, я привёз контейнер в гарнизон, но для загрузки начштаба не разрешил выделять солдат, хотя один я загрузить контейнер не мог физически. И тогда пришлось снова идти на хитрость, обратиться с такой просьбой непосредственно к солдатам. Солдаты меня уважали, а командир отделения сержант Паша Семёнов был благодарен мне за то, что я когда-то забрал его из комсомольских работников на должность бортмеханика*), ему очень хотелось летать и прыгать с парашютом, он, как все молодые люди, бредил этим. А для остальных солдат он попросил у меня подшивку журнала «Magazin”, издававшегося в ГДР, который я выписывал. Обычно, солдаты из этих журналов картинками обклеивали внутреннюю часть дембельных чемоданов. И за вечер ребята мне загрузили контейнер так хорошо, что при получении его все удивлялись как профессионально всё было уложено. Сказывался опыт наших солдат в таких погрузках, почти каждый из них помогал своему экипажу разгружаться или загружаться при заменах. И уже утром я отправил контейнер из Берлина в Харьков, оставив снова бутылочный презент в уголке на переходе у Берлинской стены, обеспечив себе путь на восток от этой стены.

   Путь на восток, это был целый ритуал. Сначала оформляешь документы, затем отправляешь контейнер с вещами, к новому месту службы. После этого в день отъезда едешь за билетами на поезд «Вюнсдорф — Москва», а на вечер заказываешь дежурную машину на вокзал и накрываешь стол в уже почти пустой квартире. После небольшого застолья прощаешься с друзьями, соседями и другими однополчанами и в сопровождении 2-3-х человек едешь с семьёй на вокзал, где ребята помогают тебе загрузиться в поезд. Последнее прощание и поезд увозит тебя в неизвестное.

   Весь этот ритуал мы с Нелей прошли полностью и уже в поезде планировали по новой дальнейшую нашу жизнь на территории Союза. Поскольку мне обрисовали ситуацию с жильём в городе Рига, куда я ехал учиться, то мы решили, что Неля с младшим сыном поедет сначала к родителям под Харьков, где у родителей уже находился старший сын. Туда я и отправил контейнер с вещами. Вместе мы едем до Минска, та я их усаживаю на харьковский поезд, а сам затем беру билеты и еду в Ригу. Все в Минске я сделал, как планировали, Неля с сыном уехала в Харьков, а я с двумя огромными чемоданами через два часа отправился в Ригу и уже находясь в поезде «Минск — Рига» погрузился в раздумья о дальнейшей своей судьбе новых, незнакомых мне местах. Под стук колёс мысли сбивались с одного на другое, пока я не уснул под эту давно знакомую мне вагонно-дорожную музыку.


    Глава 259. Я всё равно достигну цели.

   По разным причинам мне не удавалось поступать куда-то учиться с первого раза. Когда я уже после поступления анализировал причины, то в большинстве случаев оказывалось, что большинство, кто рядом со мной учится, всё-таки использовали какие-то дополнительные способы, о чём я даже не догадывался. У меня не было к ним претензий вообще, так как я научился всё равно "пробивать" себе дорогу в жизни честным способом, независимо от того, помогают  кому-то поступать или они используют какие-то "элементы" знакомства.

   Так было при поступлении в авиационный институт, так было при поступлении в военное училище и точно так же было при поступлении в высшее учебное заведение.

   И поскольку я был уверен, что всё равно буду учиться по той специальности, что я наметил, то меня не смущал тот факт, что я буду дважды поступать на выбранную мной специальность. А после того, как оказалось, что вторые варианты всегда были лучше первых, то и я не очень беспокоился повторными "заходами" на поступление, а воспринимал это, как должное, в том числе, учитывая и свою вину в этом.

   Получалось, что я поступал в учебное заведение словно участвовал в спортивных соревнованиях, где разрешается использовать три попытки в одних соревнованиях. Но я всегда достигал положительного результата со второй "попытки" и этокак-то у меня уже укоренилось. Первая попытка была "пробная", а со второй попытки я достигал нужного мне результата. Более того, со второй попытки, я "корректировал" свои действия в зависимости от того, что в первую попытку я узнавал о месте моего поступления туда, такое, что надо было срочно менять это место, иначе в том месте я не мог достьчь необходимого для меня хорошего результата.

   Это было и в школах , которы приходилось менять довольно часто из-за переезда родителей, но там я как-то ещё не осознавал серъёзности для меня ситуации и "плёлся на поводу у случая", вместо тогог, чтобы использовать другую ситуацию или другой вариант.

   Но, начиная со старших классов, я уже мог, не только осознавать своё положение среди моего окружения, но и мог использовать свои способности и свою волю, чтобы исправлять положение, в которое я попадал.

   Я уже начал осознавать, что моё окружение очень влияет на меня, в ту или иную сторону, и мне надо более решительно действовать, чтобы занять какое-то устойчивое положение среди своего "разношёрстного" окружения. Более того, уже с шестого или седьмого класса в школе я начал понимать, что у меня нет такой защиты или такого "прикрытия", какие есть у многих моих друзей, но это "прикрытие" на меня не распространяется и мне надо "выгребать" самому, хотя я дружу с ребятами, которых защищают и прикрывают их родители, но это совершенно не касается меня.

   Вот я и начал строить свою систему "защиты", которая защищает только меня. Более того, эта моя система должна быть лучше, чем у других, она должна быть совершеннее, иначе у других ребят системы были более мощные, разработанные их родителями или их родственниками. А мои системы должны быть более совершенными.

   Это я понял ещё со школы и начал честно бороться (по другому я не умел) за своё существование: в школе, в военном училище, в полку, в высшем военном училище и даже во время длительного пребывания в армии. Если бы я этого не научился, то я бы не работал над этими главами, которые именно о том, как я побеждал своих конкурентов и соперников, словно участвовал в спортивных соревнованиях у всех на виду и мне надо было только победить, чтобы меня не отбросили на непризовое место, с которого нельзя уже продолжать дальнейшую борьбу.

   Более того, против меня вели нечестную борьбу с мощным прикритием, а я этого не мог делать лишь по одной причине - у меня не было никакого прикрытия, я был со всех сторон уязвимым. Многие мне говорили:

   - А ты докажи!

   Это были "счистливые" люди, которые не понимали, что в любой сложившейся системе новому человеку доказывать этой системе совершенно бесполезно и даже опасно. Эта система тебя сомнёт.

   Вот используя все эти свои "наработки", я пытался поступить в ВВУЗ, где у меня не было никаких "зацепок" и я не знал ничего о принципах поступления в Высшее учебное заведение. И снова "рванулся, как на амбразуру", как и при поступлении в Харьковский авиационный институт, не понимая того, что "система" скорее всего примет "своего", чем возьмёт кого-то со стороны.

   Как я позже понял, не менее половины, кто поступал вместе со мной, были зачислены заранее, так как они уже перед поступлением имели прописку в тех квартирах, из которых приходили сдавать вступительные экзамены, а часть поступающих, таких, как я, были от ВВУЗа за тысячи километров и сдавали экзамены в разных округах приёмным комиссиям.

   А когда мы поступили, тогда положение каждого из нас начало меняться. Правда, происходило это постепенно, но изменения были существенные. И теперь это было не только по критериям учёбы, но и по критериямустойчивости в этой военной системе.   


        КНИГА ПЯТАЯ. ПОПЫТКА ПРОДОЛЖИТЬ ВОЕННУЮ КАРЬЕРУ.

   Глава 260. Сосед по общежитию.

   После сдачи экзаменов во Франкфурте-на-Одере, я был зачислен приёмной комиссией в списки слушателей Рижского ВВИАУ имени Якова Алксниса. Сдав дела и рассчитавшись со всеми службами, я с женой и младшим сыном, старший был у родителей под Харьковом, выехал в Ригу. В Минске посадил жену и сына на поезд «Минск — Харьков», позвонив в Харьков, чтобы встретили, а сам отравился в Ригу, к месту учёбы.

   26 августа 1967 года я вышел из поезда «Минск - Рига» на вокзале в Риге и с двумя огромными чемоданами, которые мы между собой называли «хана Германии», направился к автобусной остановке. О месте остановки мне рассказал ещё в полку знакомый старший сержант сверхсрочной службы. Отыскав автобус № 9, я загрузил свои чемоданы и не успел оглядеться, как автобус тронулся и понёсся по незнакомым мне пока улицам Риги, моего нового места службы или если быть точным, то — учёбы. Я хорошо запомнил маршрут, который мне нарисовал знакомый старший сержант и внимательно отслеживал:

    — А правильно ли я еду?

   Но, когда, через 20 минут,  проехали мост Брасса, как основной ориентир, я убедился, что я на правильном пути и перестал беспокоиться, а начал наблюдать за местами, где мы проезжаем. Чувствовалось, что от центра мы приближаемся к окраинам Риги.

   Ещё через 10 минут мы остановились у электростанции, это была конечная остановка «ТЭЦ-1». Ещё в автобусе я заметил, что электростанция является копией той, которая построена в моём родном посёлке, под Харьковом. Только эта более поздней постройки. Обозревая всё это вокруг, я вытаскивал из автобуса свои огромные чемоданы, с моим воинским скарбом. В автобусе ехали военные и гражданские и я, не спрашивая их, решил идти вслед за ними. И не ошибся. Впереди, метрах в ста, угадывалось КПП училища. Туда я и направился. Но добраться до КПП было не так просто, на ширину всей дороги была вырыта траншея, в которую в это время укладывали трубы сливного коллектора. Пришлось перетаскивать через этот ров по одному чемодану.

   Добравшись до КПП, представился помощнику дежурного по училищу и он меня направил, дав провожатого, в офицерское общежитие, которое находилось на территории училища, где меня встретил начальник курса, майор Зузенко. Начальник курса, записав мои данные, направил меня к дежурному по факультету, а тот — к старшине курса, который и определил меня в одну из комнат общежития. В общежитии жили около десяти слушателей холостяков и пять старших офицеров из преподавательского состава, семьи которых, как и моя, ещё не приехали в Ригу. Большинство офицеров-слушателей искали квартиры в городе и обустраивались с семьями там.

   Сразу меня поселили в комнату с полковником Перевозчиковым, которого прислала Москва на должность начальника кафедры ремонта, которая ещё не была сформирована. Да я особенно и не вникал в структуру всего факультета, мне бы пока разобраться на уровне курса. Поскольку наш набор был первым по программе высшего училища, то и курс на факультете был только один, первый, и все офицеры факультета занимались только нашим курсом. Поэтому, в первые дни я со своим соседом, полковником, почти не встречался, оба были заняты делами по обустройству: становились на все виды довольствия, ходили по кабинетам, встречались с начальниками и оформляли разные документы. И только после того, как освободились от этой беготни, мы постепенно начали общаться.

   У полковника Перевозчикова была богатая авиационная биография. Был он специалистом по авиационным двигателям, проработавшим в военной приёмке в двигателестроительных КБ, на двигателестроительных предприятиях и на предприятиях по ремонту авиадвигателей. Он хорошо знал историю создания отечественных и зарубежных поршневых и реактивных двигателей, их конструкцию, ремонт и их особенности — слабые и сильные их стороны. И вот на такой «клондайк» знаний о двигателях я натолкнулся. А поскольку пока у полковника я был единственным слушателем, то по вечерам он мне «читал» целые лекции, рассказывая занимательные эпизоды из своего послужного списка, сплошь связанного с авиацией и авиационными силовыми установками, как отечественными, так и зарубежными. Узнав, на какой должности и на какой технике я работал, полковник стал относиться ко мне ещё с большим доверием стал рассказывать мне об авиации такие вещи, что мне их хватило лет на 15-20 моей дальнейшей службы.

   С началом занятий с полковником Перевозчиковым мы виделись всё реже и реже, а времени для вечерних бесед совсем не хватало — я занимался изучением лекционного материала, а он готовил методические материалы для своей кафедры, по курсу «Ремонт авиационной техники». Да и постепенно надо было знакомиться с городом. Рига не очень большой город, но интересно было побродить по незнакомым пока улицам. А свободного времени было не так много.

   Ещё каждую субботу я ехал на телеграф, чтобы переговорить с семьёй, которая пока жила в Харькове. Семейного общежития в училище не было, а подыскать квартиру офицеру с двумя детьми в то время в Риге было нереально. Да и первый курс для меня был очень трудным периодом, сказывался большой перерыв в учёбе и сам учебный режим давался мне очень тяжело. Надо было продержаться хотя бы первый год, чтобы втянуться. И я старался.

   С полковником Перевозчиковым мне было удобно ещё и тем, что эту комнату никто не контролировал из факультетских начальников. Пользуясь этим, я приходил с занятий и часа два отсыпался и только после этого принимался за учёбу. После приезда в училище, я остро почувствовал проявление синдрома хронического недосыпания в полку. Уже прошёл месяц, а я не мог никак отоспаться. Сказывалось, что я пять лет рано вставал и поздно ложился и частые смены ночных полётов, где не только физические нагрузки, но и эмоциональные.   


   Глава 261. Синяя пижама.

   Однажды меня встретил в коридоре гостиницы начальник курса и с удивлением спросил:

   — Хандурин, что, Вы здесь живёте? — и по его удивлённому взгляду я понял, что майор Зузенко «потерял» меня в общей массе, хотя слушателей с двумя детьми было на курсе всего трое.

   Он остановил меня, расспросил про учёбу, про семью и сказал, чтобы я перешёл в другую комнату, где жили наши слушатели. Так я стал четвёртым человеком с новыми соседями. Теперь майор Зузенко проверял и меня во время самоподготовки. Соседи были ребята нормальные, но все мы были с разных учебных групп и как-то дружеских отношений не поддерживали. Да и характеры и взгляды на жизнь у нас оказались разные, а это в коллективе не сближает.

   Пошла вторая половина первого семестра и учебные нагрузки всё возрастали. С полковником Перевозчиковым теперь мы встречались на бегу и успевали обменяться только несколькими фразами. Зато начальник курса заглядывал теперь к нам часто и увидев пару раз меня спящим во время самоподготовки, сказал об этом начальнику факультета.

   Больше всего начальника курса раздражала моя синяя фланелевая пижама в полосочку. Ещё в Германии я купил себе эту пижаму и приходя после занятий, облачался в неё и засыпал, пока начальник курса не занялся моим воспитанием. После этого выводы не заставили долго ждать. Через несколько дней начальник факультета, подполковник Писарев Виктор Николаевич, вызвал меня по этому поводу на беседу. Разговор проходил в доверительном тоне и я рассказал, какая у меня была работа и сейчас я не могу ничего с собой поделать, сказывается многолетнее недосыпание. Но сказал, что постепенно это проходит. Подполковник Писарев с пониманием отнёсся к моим проблемам, но предупредил, что, если я не справлюсь с ними, то могу и не выдержать учебных нагрузок учебного заведения.

   В один из дней встретил полковника Перевозчикова и он сказал, что, наверное, придётся уходить, так как на должность начальника кафедры начальник училища нашёл ещё одну кандидатуру, молодого майора по фамилии Никитин, который только защитил диссертацию, а ему предлагают уволиться в запас. Мне, конечно было жаль расставаться с новым знакомым такого уровня, но я уже привык к расставанию с сослуживцами и однополчанами.
 

   Глава 262. Закрытые друзья.   

   В военных гарнизонах свои законы: и воинские, и моральные. И нарушать те и другие не позволено никому. Живёшь рядом, встречаешься каждый день, а по праздникам даже в общих застольях участвуешь, но у каждого своя работа, свой уровень доступа к документам. А, значит, у каждого свой уровень информированности о событиях. И к этому надо привыкать, не совать «свой нос» куда не следует и не показывать, что ты что-то знаешь о работе соседа или догадываешься о чём-то, что тебя не касается.

   Приехав учиться в Ригу, я оказался один в незнакомом мне городе и в первые недели даже в город выходил как-то "с опаской", казалось, что могу заблудиться в этой прибалтийской столице. Но всё изменилось в один день, когда я встретил в центре Риги, знакомую по гарнизону Шперенберг Лену Резникову, подругу Эммы Метликиной с которыми они жили когда-то по соседству. Она шла навстречу со своей подругой Скрябиной, тоже из гарнизона Шперенберг, но из "хозяйства" подполковника Макаренко "Электрон" и первая заметила меня.   

   А теперь можно и рассказать о Саше Резникове. Впервые мы встретились, когда я, молодой лейтенант, прибыл в часть из военного училища, а старший лейтенант Саша Резников, был правым лётчиком на Ли-2, нашпигованном специальной аппаратурой технической разведки. Познакомил нас мой инженер эскадрильи, капитан Миша Митликин, который до этого был соседом Саши и с которым они дружили семьями. В штабе, на общих построениях, на полётах, на стоянке мы встречались как хорошо знакомые сослуживцы и постепенно наши встречи переходили в дружеские. Мы служили в разных эскадрильях, но это не мешало нам иногда подолгу общаться, когда были общие полковые мероприятия.

   Вскоре Саша перешёл на должность правого лётчика Ил-14Р, а через какое-то время и стал командиром экипажа Ил-14, а затем и командиром спецзвена на самолётах Ил-14Р.

   На этом этапе Саша получил назначение в другой военный округ и я на какое-то время потерял его из вида. Но, как оказалось, не надолго. Через год, уже в Риге, однажды на улице неожиданно встречаю жену Саши, Лену, которая и рассказала, как они здесь оказались и как они обустроились.

   Теперь уже мы встретились с майором Резниковым как старые друзья и бывшие сослуживцы по одному полку. Но ни раньше, ни теперь, мы не касались темы работы и службы Александра. Это было табу. С одной стороны я знал, что работа Саши связана с полётами над нейтральными водами, в сопровождении самолётов НАТО, а с другой — у нас и без этого находилось много тем для бесед, чтобы не заставлять друг друга выбирать о чём можно говорить, а о чём — нельзя. И у Саши, заядлого рыбака, тем было хоть отбавляй: и о рыбалке, и о рыбной кухне.


        Глава 263. Трудно начинать всё сначала

   Начинать всё сначала я уже привык. Ещё с раннего детства, с шести лет, я привык, что мы переезжаем в новое место, это происходило почти каждые пять-семь лет, а то и дважды за это время.

   Так было и теперь. Через три года после поступления в военное училище, я уже уезжал в ГДР, в авиационный полк, но теперь вдвоём с Нелей, такой маленькой своей семьёй. А через пять лет я уже покидаю ГДР и мой авиационный полк, который за это время стал для нашей семьи, теперь уже из четырёх человек, почти родным. Что ждёт меня на новом месте я представлял смутно и старался об этом не думать, так как уже ничего изменить не мог.

   Все процедуры по приезду в Ригу я завершил в один день, когда до начала занятий оставалось всего два дня. Меня разместили в так называемой офицерской гостинице, обустроенной в одном крыле курсантской казармы, где размещались курсанты среднего радиотехнического училища.

   Надо отметить, что наш курс был первым набором в это училище по программе высшей школы. Училищу, как высшему было всего полгода и в нём ещё доучивались курсанты радиотехнического училища. Ещё не решили куда их будут переводить и они должны были пока учиться параллельно нашему набору.

   Из руководства на нашем факультете были: начальник факультета подполковник Писарев Виктор Николаевич, начальник нашего курса майор Зузенко Михаил Леонтьевич и начальник учебной части факультета майор Богомаз Виктор Иванович. Это весь круг офицеров, которых мне надо было знать на первое время.

   Из своих однокурсников я видел мельком только несколько человек, которые проживали в офицерской "гостинице", но они были все холостяками, а все остальные обустраивались в городе, на съёмных квартирах. Это были семейные офицеры, которые сдавали экзамены здесь же, в училище и у них было время отыскать съёмную квартиру. Я же прибыл "с корабля на бал" и хорошо, что мы с Нелей решили вопросы нашего обустройства именно так, она поехала с сыновьями к родителям, под Харьков.

   Когда начальник курса со мной знакомился и я сказал, что у меня двое детей, то он недовольно произнёс: о - о Вот ещё один такой!

   Уточнять, почему "такой" я у него не стал, но через день узнал, что "таких" на курсе нас трое, это - у кого двое детей. Более того, все трое мы оказались в одной учебной группе: Коля Спивак, Валентин Ровнов и я. Все трое по специализации - вертолётчики.

   Первого сентября, на общем построении я встретился со слушателями-офицерами своей группы - 112 (первый факультет, первый курс, вторая учебная группа). С этого и началась моя учёба в Рижском высшем военном инженерном авиационном училище (РВВИАУ) им. Якова Алксниса.

   Очень трудно было привыкать к тому, что ты здесь "рядовой" слушатель, который не имеет никаких (абсолютно) прав, а вот обязанностей столько же, как и в полку, но ещё в дополнение ко всему, обязанности выполнять учебную программу. Надо понимать, что теоретическую базу этой учебной программы я совершенно забыл за 9 лет со времени окончания средней школы и за пять лет со времени окончания авиационно-технического училища.

   Только на десятый день я смог написать обо всём Неле второе письмо. Первое я отправил в день приезда в училище, благо, в училище было своё почтовое отделение. Далее, постепенно начал привыкать к обстановке.

   Учебная группа наша была, как и все, сборная. Были электрики, радисты, механики, в основном - вертолётчики. Большинство поступали через 4-5 лет службы в частях, но были и те, кто поступили не прослужив и двух лет. Я уже упоминал, что у таких офицеров была где-то сильная поддержка, которая помогла их вытащить из полков, где они толком и не служили. Значительно позже я понял, как это возможно. Это было моё "открытие" такое же , как и с "коврами" во время сборов в Франкфурте-на-Одере. Но теперь как-то на это я не обращал внимания, у меня своих забот было очень много.

Уже через месяц я понял, что трудно начинать всё сначала: и учиться, и искать жильё, и делать военную карьеру. Для первого не хватало знаний, для второго не хватало даже обыкновенной рижской прописки (местные власти нас, слушателей, не прописывали), для третьего не хватало первого - образования. Мы не могли получить "подъёмные", так как не были прописаны в Риге, а начфины всё ждали, что кого-то из нас отчислят после первых экзаменов и тогда вообще не надо будет выплачивать эти "подъёмные".

   Мне казалось, что так трудно, как здесь, в Риге, мне ещё не было. Здесь я оказался один, без Нелиной поддержки, особенно в бытовом отношении, я как-то привык, что мы всё решаем сообща. Да и с друзьями сначала ничего не получалось. Не друзья, а какие-то конкуренты кругом, я ещё с такой ситуацией не встречался. Все нагнетают обстановку, все запугивают друг друга тем, что после каждого семестра будут двух-трёх человек отчислять и так будет до конца обучения. Кто такие слухи распускал не знаю, но они циркулировали периодически. А в такой обстановке, каждый хотел чтобы отчислили кого-то другого, а не его. Иногда хотелось бросить всё и уехать опять в полк, хотя мы знали, что в свой полк снова уехать нельзя, оставят здесь, в округе, а иногда даже в училище.

   Так продолжалось до первой экзаменационной сессии. И несмотря на то, что курс на первой сессии нахватал "неудов" очень много, но никого не отчислили. И мы успокоились.

   После зимней сессии я рванул к семье. Все были рады, что первая экзаменационная сессия прошла у меня хорошо, а как мне тяжело учиться, я рассказывать не стал. Но чувствовал, что первый курс я с семьёй не потяну. Но тоже об этом промолчал. Но нагружать Нелиных родителей, проживанием у них моей семьи, я тоже не хотел. Поэтому мы решили с Нелей, что после летней сессии, она с детьми переедет ко мне совсем. А чтобы ей заранее познакомиться с обстановкой, тоже решили, что на майские праздники она приедет в Ригу и сама посмотрит, что и как.

   Возвратившись из отпуска, я взялся за учёбу всерьёз. Мне никто не мешал, я уже отошёл от синдрома длительного недосыпания и у меня появилось серьёзное желание завершить учёбу в училище и защитить диплом. Но моего желания было мало.

   Учиться было трудно, но не так, чтобы до невозможности. А вот атмосфера на курсе, да и в учебной группе, была совсем другая, чем это было в среднем училище или в полку. не было доверительного отношения, все были какими-то таинственными молчунами, никто не помогал друг другу, а некоторые даже подсовывали какие-то ложные решения и не верные варианты. Самое сложное, что никто не питал друг к другу ни товарищеских, ни дружеских отношений. Отношения строились, как говорили некоторые, словно мы коллеги, не вкладывая в это понятие никакого смысла. Просто коллеги и всё, без всяких обязательств. С такой ситуацией в армии я встретился впервые и не знал, как к кому относиться. Из всей учебной группы у меня сложились более-менее дружеские отношения только с Юрой Чистяковым и то благодаря нашей общей специализации, оба были вертолётчиками. Мы с ним занимались в вертолётной секции научно-технического слушательского общества и часто обсуждали наши проблемы. С остальными офицерами нашей группы у меня дружеских отношений не сложилось. Это при моей-то коммуникабельности. Просто каждый замкнулся в своей скорлупе, а я так не мог.

   Были и другие причины, которые выяснились чуть позже, когда мы узнали друг друга ближе. Наш набор на факультет был первым, поэтому, мне во Франкфурте-на-Одере и предложили перейти из заочного отделения, куда я поступал, на очное отделение, вновь открывшегося училища. Большинство же из нашего курса знали об этом наборе по каким-то каналам из верхних эшелонов высшей школы, а многие раньше заканчивали это училище, которое раньше готовило специалистов связи для ВМФ. Поэтому у нас на курсе оказалось очень много людей не по профилю обучения. Факультет готовил инженеров-механиков, а набирали электриков, радистов, командиров взводов, специалистов связи и РЛС. Мне показалось это очень странным, но потом выяснилось, что это был какой-то спецнабор "для своих", так как на последующие курсы на механический факультет набирали только механиков.

   Вот поэтому и не складывались отношения у меня с остальными слушателями, у нас просто не было общих интересов, а конкуренция, как и везде, существовала.

   В таких условиях было очень трудно адаптироваться и к новому месту, и к новой обстановке, и к новому коллективу, который так и не складывался в дружный коллектив, каждый был сам по себе. Но особенно меня это не выбивало из колеи и я вписался в группу, хотя друзьями и не обзавёлся.

   А время шло и приближались Майские праздники. За пару недель до праздников я снял в городе квартиру на десять дней и ждал, когда приедет Неля. На короткое время квартиры сдавали многие. Когда Неля приехала, то в первый день я знакомил с городом и окрестностями того района, где была съёмная квартира, это на улице Революции, недалеко от Детского мира. Оттуда я ездил на занятия, а после занятий мы в основном бродили по городу, я знакомил её с достопримечательностями Риги, с теми, с которыми познакомился сам к этому времени.

   Первое мая я пришёл к ней после демонстрации. Вместе с осмотром города, мы с Нелей решали о её переезде с детьми в Ригу. Я уже начал подыскивать
для нас жильё, хотя это было сделать очень трудно. Но я обещал, что сразу после экзаменов в летней сессии они могу приехать и уже договорился об отдельном домике в пригороде Риги, в посёлке Гаркалне-Ропажи, хотя это для меня было очень далеко и не очень удобно ездить на занятия, но зато ей с детьми будет очень хорошо. Экзамены я сдаю в июле, значит они могут приезжать после 20 июля, то есть через два с половиной месяца.

   Неля уехала, а мне даже стало как-то легче учиться, появилась впереди какая-то перспектива после принятого нами решения. Нам на частной квартире надо будет продержаться один год, так как для нас, слушателей, уже возводили новый дом в виде офицерского общежития и его обещали сдать к 1 мая 1969 года. Строили дом быстро, рядом с училищем и этажи росли у нас на глазах. Теперь я в каждом письме рассказывал Неле на сколько вырос наш дом и как продвигается стройка, а сам продолжал усиленно готовиться к предстоящим экзаменам.


     Глава 264. Я опять достиг успехов.

    Мы с Нелей привыкли, что у нас с первого раза что-то не получается. Но ничего удивительного в этом нету, ведь недаром в спорте даётся две-три попытки, чтобы исключить любую случайность. А почему бы нам не воспользоваться этим и в повседневной жизни. Вот по этому спортивному принципу я всегда и поступал. Три попытки и лишь тогда отказываюсь от этого варианта. И не беда, что каждая попытка занимает год подготовки. А в серьёзных видах "спорта" на меньшее рассчитывать нельзя, не в игрушки играемся. Результат эти затраты оправдывает. Да и подготовка даром не проходит, она всегда пригодится. Но я редко использовал все три попытки, за все предыдущие годы, только два раза. Но это всё воздавалось сторицей.

   Вот так и при поступлении в высшее учебное заведение. "Аттестат зрелости" у меня был хороший, всего две "четвёрки" и я чувствуя, что это ещё не мой "потолок", вот и "попёрся" в авиационный институт "без прикрытия", хотя у меня и было два года рабочего стажа, с записью в "Трудовой книжке". Но у меня никто "Трудовую книжку" не потребовал, а самостоятельно её предъявить я не догадался. Подвела моя самоуверенность, я считал, что справлюсь и без трудового стажа, считал, что принимают по-честному. Ну, не имел я раньше дел с педагогами высшей школы. А там, в билетах, был ряд вопросов-ловушек, а в письменных задачах были "подводные камни - ловушки", которые, которые вызывали педагога на разговор с абитуриентом, где выяснялось, что, если поступающий не владеет "математическим сленгом", то его можно "валить", так как он даже не платил институтским преподавателям, которые его "натаскивали", "сленг" не тот.

   Так я "пролетел, как фанера над Парижем" и понял, что в Харьковский авиационный институт я не смогу поступить, даже в том случае, если прорешаю все справочники, "завалить" меня смогут запросто. Это не только  по математике, но и по любимому мной предмету - физике. Например, поступающим задавали дополнительный вопрос:

   - А каких размеров гидравлический пресс? - Который в учебнике физики был изображён в уголке и без каких либо реальных предметов около него.

   Если ученик его не видел в натуре, то можно было фантазировать сколько угодно, но угадать, чего хочет преподаватель было невозможно. И оценка снижалась существенно, что сильно влияло на достижение "проходного балла".

   Вот я и сменил "тактику" поступления, за счёт удлинения пути поступления, через среднее техническое военное училище. Как посоветовал мне один из офицеров райвоенкомата, для гарантии надо поступать в военное авиационно-техническое училище, а окончив его, можно будет уже поступать в военное высшее учебное заведение (ВВУЗ).

   В авиатехническое училище я, с моими знаниями, поступил легко, окончил его и получил специальность авиационного техника и воинское звание "лейтенант". После этого проработал в авиационном полку четыре года, имея хорошую специальность и подал рапорт по команде для поступления в Военно-воздушную академию имени Н.Е.Жуковского. Но не тут-то было. По разным причинам, даже не связанным с оценками, меня на мандатной комиссии "прокатили". Конечно, не так грубо, как в авиационном институте, но тоже - "не пришёлся ко двору".

   Пришлось снова "строить" новую тактику, чтобы не попасть "под казуистический каток". Для гарантии я "полез" в академию на заочное отделение, хотя и знал, что заочно в армии очень трудно учиться. Но при сдаче экзаменов я и "выглядел" среди претендентов на заочное обучение настолько хорошо, что мне уже предложили зачисление на очное обучение в Рижское высшее военное авиационно-инженерное училище имени Якова Алксниса, которое находилось в городе Рига. Предложение очного обучения не в Москве, а в Риге, по тем временам было ещё "почётнее", это, как учиться в "ближнем зарубежье".

   Вот таким образом я и достиг успехов на том уровне, о котором мечтал, без всяких знакомств и без посторонней помощи. Учиться было интересно, хотя и трудно, тем более, что к тому времени у нас с Нелей было двое детей: 4-х лет и полугодовалый. Как всё это я выдержал, я даже сам не помню. Об этом периоде больше помнит моя жена, с которой мы делили "все тяготы и лишения воинской службы" уже на протяжении десяти лет.

   Но теперь, чтобы достичь окончательного успеха на этом периоде жизни, мне пришлось "мобилизовать" все силы, которые ещё сохранились для обучения в высшей военной школе, так как на этом уровне "чудес" вокруг тоже хватало. Высшая военная школа несколько отличается от высшей гражданской школы тем, что она не даёт расслабляться, так как в связке уже идут: воинская служба, семейная жизнь и семейные заботы. А семейные заботы (жильё, дети, жена, обустройство семьи) значительно превышают моральные затраты, чем я трачу на учёбу. Вот и приходится всё время расчитывать силы на учёбу и на содержание семьи, за которую я ответственен.

   Несмотря на все трудности я достиг успехов в учёбе, хотя это было и не так легко. Учеба, хотя и давалась трудно, всё-таки прошло восемь лет со времени окончания школы, но больше выбивал из колеи факт необустроенности с жильём и обустройством. Первые два года не было постоянного жилья, а в Риге отыскать съёмное жильё с двумя детьми было очень трудно. Поэтому, первый учебный год я жил в Риге один, в офицерском общежитии. С одной стороны это казалось бы и хорошо для учёбы, но когда по несколько месяцев не видишь детей, это уже чувствуется настоящая необустроенность. Более того, всё время "висит" вопрос о дальнейшем обустройстве семьи, который не даёт заниматься в полную силу. И, наконец, как только семья переехала в Ригу, начались проблемы с жильём. Вначале жильё нашёл очень далеко, за Ригой, в посёлке Гаркалне (Ропажи). Затем нашёл жильё в Риге, рядом с Центральным рынком, но это жильё было настолько необустроенное, что опасно было оставлять детей одних, даже на пару часов.

   Эти проблемы всё время отвлекали от учёбы и надо было как-то это всё соотносить с бытом и службой. Более тогог, поскольку не было постоянной прописки, то ни один детский садик не принимал детей и это было самое трудное на этом этапе нашей жизни. Деньги, которые были накоплены до этого, быстро таяли, а Неля тоже не могла нигде устроиться на работу, без постоянной прописки. В Латвийской ССР, тот факт, что Неля жена военнослужащего Законом не принималось во внимание и вот это было самым удручающим, как будто моя семья жила не в Советском Союзе, а на каком-нибудь острове "Чанга-Чанга", здесь все советские законы не действовали, а если и действовали, то с большими местными ограничениями. Для меня это было "дикостью", когда я с этим впервые столкнулся.

   Мы уже не знали, что делать. Но тут неожиданно, в ускоренном темпе, к 9 мая 1969 года, чере полтора года, после начала учёбы, строители сдали первый дом-общежитие для слушателей и нас, у кого было 2-е детей, сразу же вселили в это общежитие, в комнаты по 17 м. кв., где были почти все удобства и только это спасло нас от других больших проблем. Неля сразу же устроилась на работу повлизости от дома, на завод полупроводниковых приборов "Альфа" и мы смогли устроить детей в ближайший детский сад, до которого было 3 остановки на городском автобусе. Это сразу же решило многие наши бытовые проблемы и помогло мне более плотно заняться вопросами учёбы, так как мы выходили на 3-й курс, а это начинался завершающий этап обучения, когда нельзя было терять ни единого часа, ни единого дня.

   Вот теперь мне действительно "повалил" успех и я стабилизировал своё положение в учёбе.
       

          Глава 265. Подполковник Писарев. "Белая ворона".

   Прослужив четыре года, после окончания Харьковского ВАТУ, в авиационном полку, я принял решение поступать в высшее учебное заведение. Первая попытка оказалась не очень удачной, но и очень полезной, я узнал много нового о высшей военной школе. А поскольку в полку я зарекомендовал себя, как перспективным специалистом среднего звена, то меня не очень хотели отпускать на очную учёбу, а всё сделали, чтобы я на следующий год подал рапорт на заочное обучение, предложив мне должность с довольно хорошей перспективой и ещё на пять лет остаться служить за границей, так как полк базировался на территории ГДР, в составе ГСВГ.

   Я не возражал против этой сделки с командованием. Но по результатам сдачи вступительных экзаменов во Франкфурте-на-Одере, мне сказали, что я могу претендовать на очное обучение в Рижском высшем военном инженерном авиационном училище имени Якова Алксниса, о котором я до этого времени ничего не слышал. Со стороны мандатной комиссии было только одно условие, что я договорюсь с командирами о переводе меня из разряда заочников на очное обучение. Я согласился на это условие, так как не знал всех "подводных камней" этого условия.

   А камнями преткновения оказались, что кадровые органы не пришлют вместо меня замену в полк, так как в планах на год я не был включён на замену, в случае моего поступления на очное обучение и замена придёт только через год. В планах я числился, как поступающий на заочное обучение и не обеспечивался заменой, в то время, как кадры боролись за каждую штатную единицу.

   С другой стороны, я был включён в план на выдвижение на вышестоящую должность, как перспективный офицер. Именно из-за этого мой отъезд из части очень затянулся, мне пришлось решать эти вопросы не совсем обычным способом. Поэтому я прибыл в Ригу за несколько дней до начала учебных занятий, где тоже пришлось объясняться по этому поводу.

   Именно по этой причине мне пришлось познакомиться сразу со всеми моими новыми начальниками и командирами. Хорошо, что не со всеми сразу, хотя и поочерёдно устал объяснять всем о причине моей задержки, так как все решили, что я немного погулял по дороге, пользуясь временем переезда из Группы войск в Прибалтийский округ.

   Особенно подробно со мной беседовал начальник 1-го факультета подполковник Писарев Виктор Николаевич. Выслушав, не очень внимательно мои объяснения, он дальше устроил мне настоящий экзамен на предмет знаний обязанностей по той должности, которую я на то время исполнял. Он сначала засомневался, что пять лет назад выпускавшийся из среднего училища старший лейтенант, исполнял должность заместителя инженера эскадрильи по инженерно-авиационной службе (ИАС). Виктор Николаевич засыпал меня вопросами об отказах, об их оформлении, о моей роли в этом процессе, о регулировочных и регламентных работах. А узнав, что моя эскадрилья была вертолётная, заставил рассказывать меня об особенностях эксплуатации вертолётов. Дальше - больше. Он начал интересоваться моим семейным положением, у меня к этому времени было двое детей. Спросил, почему я не привёз семью в Ригу, а отправил её к родителям.

   Беседовал начальник факультета со мной долго, хотя от этой беседы я не устал и видел, что мои ответы, если и не устроили его, то явного неудовольствия не вызвали. Беседа закончилась словами:

   - Хорошо. Идите, включайтесь в учебный процесс.

   Такой результат первой беседы с начальником факультета произвёл на меня приятное и неизгладимое впечатление. Я понял, что здесь я нужен и меня здесь ждали.

   Следующая беседа с начальником факультета у меня состоялась через неделю после начала занятий. Я как-то не думал, что среди полторы сотни слушателей начальник факультета вообще обо мне когда-то вспомнит. Но перед очередной лекцией подполковник Писарев заглянул в нашу аудиторию и спросил старшину курса Саню Кудряшова:

   - А где у вас старший лейтенант Хандурин?

   Саня Кудряшов сразу окликнул меня и, когда я подошёл, Виктор Николаевич сказал:

   - Хандурин, зайдите ко мне в кабинет, после занятий.

   Я ответил:

   - Есть! - и в это время в аудиторию вошёл преподаватель-лектор.

   В перерыве Кудряшов спросил меня, зачем меня вызывает подполковник Писарев:

   - Ты нигде, ничего не натворил? - на что я ответил:

   - Да, нет, - но сам как-то забеспокоился:

   - Мало ли чего!? - Вызов к начальнику, всегда происходит по какой-то причине, но отогнал разные мысли.

   После занятий, когда пообедал, я пришёл к кабинету начальника факультета. Не очень решительно постучался и услышал громкое:

   - Входите!

   Я зашёл в кабинет и доложил о прибытии.

   Виктор Николаевич, сказал:

   - Берите стул и садитесь поближе, - и начал издалека.

   Говорил он о том, что сейчас у нас пока нет большой учебной нагрузки, а я здесь, без семьи, у меня есть свободное время и я могу помогать ему готовить учебное пособие по начертательной геометрии, курс которой он будет нам читать.

   Начальник факультета показал мне несколько рисунков и сказал, что их надо воспроизвести на кальке и это будут условия задач для учебного пособия по начертательной геометрии.

   Теперь я начал понимать, что наш начальник не просто командует факультетом, но и будет читать нам курс начертательной геометрии. За эти несколько дней в училище я узнал, что подполковник Писарев человек особенный. Он, работая инженером в полку, подготовил материал для кандидатской диссертации, затем поступил в адъюнктуру при Академии им. Н.Е. Жуковского, окончил успешно обучение в адъюнктуре, защитил кандидатскую диссертацию и был назначен после этого на должность начальника 1-го факультета в Рижское ВВАИУ имени Якова Алксниса, которое только перешло, в этом году, на обучение по программе высшей школы. На набор, это был первый набор по этой программе.

   Казалось бы, руководи себе факультетом и никаких тебе забот, но подполковник Писарев хотел сам "побывать в шкуре" преподавателя только Становившегося на крыло" нового факультета, где коллектив педагогов был собран из разных учебных заведений и программа первого курса, как говорят, "только сшивалась". Ему самому хотелось видеть все проблемы, как в воспитательной работе, так и в учебном процессе.

   Над заданием начальника факультета я работал весь первый семестр. Эта работа меня не утомляла и не отрывала от занятий, так как нарисовать на кальке несколько рисунков в неделю для меня не составляло особого труда. Сложность только была в том, чтобы не допустить ни одной помарки. Все рисунки я сдавал начальнику лаборатории кафедры, Грише Майзенбергу, а он уже там всё компоновал и трансформировал в пособие. Само пособие Виктору Николаевичу помогали готовить преподаватели кафедры Фадеева Инга Петровна и Эглите Элита Августовна. В дальнейшем они вели у нас практические занятия по начертательной геометрии и черчению.

   Как мне и показалось с самого начала, подполковник Писарев, по существу, был в учебном процессе "белой вороной", как очевидно и в строевой части. Его принципиальность, в большей степени, распространялась не на его подчинённых, а на него самого, он старался быть примером для факультета во всём. Из-за этого он нам казался педантом.

   Он не мог устраивать разносы преподавателям за их упущения, если сам не побывал "в шкуре преподавателя" учебного заведения на этапе становления, когда не хватает пособий, нет хороших учебников, нет прекрасно подготовленных аудиторий. Начальник факультета сам хотел всё это видеть и чувствовать, участвуя в учебном процессе. Это ещё было и по той причине, что он был моложе тех офицеров-лекторов, которых в училище направляли из других учебных заведений, от которых там иногда пытались избавиться. Он должен был показывать им пример, хотя это очень трудно было делать. Но он очень старался, иногда, как нам казалось, даже чересчур. Но такие уж были у него критерии по отношению к себе и к другим.

   Особенно бескомпромиссно он подходил к дисциплине и воинскому порядку. Некоторые преподаватели считали, что учебный процесс предполагает некоторые послабления в воинской дисциплине и вот тут подполковник Писарев был непреклонен. Он считал, что любые послабления в воинском коллективе приводит его к студенческой необязательности, расхлябанности и расслаблению между экзаменационными сессиями. И Виктор Николаевич скорее всего был прав, так как у офицеров-слушателей были не стипендии, как у студентов, а должностные оклады, какие они получали в полку за службу и работу на технике. А вот в этой логике, возразить нам начальнику факультета было абсолютно нечего, хотя многим его строгий подход к нам не нравился. Но на всех не угодишь.

   Как начальник факультета, подполковник Писарев, боготворил ещё одну сторону своей деятельности - учебный процесс. К нему он относился, как к "священной корове". Он вводил в учебный процесс новшества, которые к этому времени появлялись и особенно ревностно относился к дидактическим основам в учебном процессе и всегда на офицерское собрание факультета приглашал ведущих преподавателей, которым слушатели могли высказать какие-то небольшие претензии о стиле чтения лекций, темпа лекций или недостаточности консультаций. Особенно мы не "выступали", всё-таки побаивались ответных реакций со стороны преподавателей, но иногда всех в чём-то "прорывало" и все шумно возмущались, что показывало об упущении в преподавании каких-то дисциплин, особенно, когда это касалось общеобразовательных дисциплин, которые усваивались нами на двадцатипятилетнем возрасте трудновато.

   Далее Виктор Николаевич нашёл способ, как безболезненно для нас, можно донести до него огрехи учебного процесса. Все наши претензии и пожелания мы высказывали старшине курса Сане Кудряшову, а он уже докладывал об этом начальнику факультета, после чего срабатывала обратная связь. При этом подполковник Писарев сам уже решал, может ли он загружать нашими просьбами преподавателей или это противоречит правилам высшей школы. Большинство же наших претензий к учебному процессу быстро устранялись и мы были благодарны смелости начальника факультета, так как, чтобы разрешить противоречия между маститыми педагогами и рядовыми слушателями, надо было иметь смелость и настойчивость. Педагоги могли к нам, слушателям, предъявлять завышенные требования и убедить их в противном было бы довольно трудно. Надо сказать честно, что иногда такие случаи и возникали и к чести начальника факультета, он их умело нейтрализовал.

   Подполковник Писарев был беспощадным к лентяям и к любителям употреблять спиртное. И в том, и в другом случае он никогда не защищал таких слушателей. В то же время Виктор Николаевич всегда боролся за справедливые оценки, чтобы преподаватели не занижали оценки в воспитательных целях, хотя таких преподавателей у нас было не так много. Были, наоборот, педагоги, которые защищали нас, слушателей.

   Например, полковник Григорьев Юрий Павлович, прибывший к нам тоже из Академии им. Н.Е.Жуковского и читавший курс сопромата, имел свою точку зрения, с которой подполконик Писарев не соглашался.

   Юрий Павлович говорил:

   - Как я могу поставить "неуд" слушателю, который окончил десятилетку, среднее военное училище, прослужил без замечаний несколько лет в полку, прекрасно выполняя свои обязанности и прослушал курс у нас в училище. Это мы что-то не дорабатываем, если человек с таким послужным списком не может ответить на "удовлетворительно".

   Разумеется, мы, слушатели, с восхищением воспринимали позицию полковника Григорьева, хотя начальник факультета говорил, что Юрий Павлович расхолаживает и размагничивает нас от концентрации наших усилий в стремлении к отличным показателям в учёбе. Дебаты на этих уровнях не мешали нам с пониманием относиться к позиции подполковника Писарева.


    Глава 266. Как мне не хватает "полковых" ребят.

   Сказать, что я за более, чем восемь лет в армии, не научился осваиваться в новых коллективах, такого нельзя. Даже нельзя об этом подумать. Но и воинских коллективов, где пришлось вновь осваиваться, я пока прошёл не так много. Среднее техническое военное училище, полк, где мы стажировались, в городе Телави и полк в ГСВГ, где я служил почти пять лет. И вот, теперь высшее военное училище, где я буду познавать "азы" высшей школы. Это, конечно, не такой большой послужной список, но уже и не маленький, чтобы с ходу научиться осваиваться. Это моё четвёртое место службы в армии. А если к ним добавить и Харьковский авиационный институт, куда я пытался поступать, то набирается столько мест, где я пытался адаптироваться, что можно считать меня "чековеком с опытом внедрения и адаптации".

   Но, что из этого опыта я мог взять для учёбы в высшем учебном заведении? И учебная нагрузка другая, и задачи другие, да и условия совсем другие, даже не считая бытовых и семейных неудобств, которые я пока отношу к " тяготам и лишениям в воинской службе", как сказано в воинских уставах.

   Провожая меня на учёбу, "полковые" ребята желали, чтобы у меня всё было хорошо и даже за это провозглашали тосты. Но тосты тостами, но жизнь, это - не застолье и она вносит почти ежедневно свои коррективы.

   Как мне не хватает здесь моих "полковых" ребят, которые могли бы мне помочь в любом вопросе советом, а то и делом. Да и начальники, неизвестно, какие мне здесь попались.

   Во первых, встретили меня здесь как-то настороженно, всё-таки из-за границы приехал. А, значит, как-то туда попал, несколько лет тому назад. А вот они, многие, служили в полках здесь, в Союзе, а это уже считается "категория" пониже во всех отношениях и позволяет инициировать какую-то "не очень хорошую" зависть.

   Раз служил в "тёпленьком месте", то теперь должен "хлебнуть" по полному "тягот и лишений воинской службы". Так рассуждали не все, но многие, особенно те, кто поступал из гарнизонов несколько удалённых от цивилизации, хотя таких я среди наших слушателей не наблюдал. Были из ближайших гарнизонов, из Белорусского военного округа, из Ленинградского и Московского военных округов, несколько человек с Балтийского флота.

   Так что мы, ребята из Группы советских войск в Германии, разбавили "союзных" авиаторов, но нас не набралось и двух десятков, так что мы были теми, на кого можно было указывать пальцем, как на счасливцев, которые оказались глупцами, что уехали поступать в ВВУЗ из-за границы. Хотя, например, я поступал из-за границы, когда закончил там службу и на следующий год мне должна была придти замена, тем более, что я поступал на пределе возрастной категории, которую принимали на очное отделение в ВВУЗы. А несколько человек из нашего набора, поступали, которые прослужили в воинской части только один год, что мне показалось очень странным, хотя в дальнейшей моей службе, я встречал такое не один раз. Это сразу говорило, что такой человек имеет где-то "наверху" хорошее прикрытие или от него в воинской части просто "избавились" по каким-то причинам, так как поступать согласно документам, можно было только через два года и более службы в полку на соответствующей должности и никак не ранее.

   Вот и оказался я в ситуации, когда мне здесь не хватает "полковых" ребят, которые могли меня всегда поддержать.

   Да, в полку мы между собой иногда не понимали друг друга, а иногда и обижались друг на друга, но как только кому-то было плохо, мы все группировались и старались помочь, чтобы выпутаться из какой-то сложной ситуации.

   Служба в одном гарнизоне, в одном полку, она не только сплачивает нормальных людей, она их цементирует вместе, даже тогда, когда они находятся очень далеко и не всегда это понимают. Чаще всего я воспринимал своих сослуживцев, как своих родственников по профессии, с учётом того, что родственники часто живут далеко, а сослуживцы живут рядом и к ним можно обратиться с любой просьбой и за любой помощью. Сослуживцы, как и родственники, имеют каждый свою "градацию". С этим мы служили в одном полку, а с этим мы ещё и жили по соседству или даже в смежных комнатах, а то и в гарнизонной гостинице в одной комнате и не один месяц, а некоторые и не один год.

   Вот когда уезжаешь из полка или из эскадрильи, то всегда не хватает тех, к кому ты мог обратиться за советом и за помощью и они тебе никогда не откажут. А когда их нет, ты теряешься и делаешь серъёзные ошибки. Полк, как войсковае единица, это тот организм, где один человек зависит от другого и, если командиры подобрали людей так, что они зависят друг от друга, в хорошем смысле слова и каждый уверен, что ему помогут, то это настоящий воинский коллектив, где понятие "зависит" рассматривается, как каждый в любой момент поможет другому и никак не может быть иначе.

   Вот приехав в Ригу, в свой теперь ВВУЗ, я понял, что мне надо по новому выстраивать дружеские и товарищеские отношения в новом коллективе. Но как это делать, я ещё не понимал.

   Сначала я оценивал каждого по нескольким критериям и только после этого пытался установить, кто этот человек есть для меня: друг, товарищ, сослуживец, коллега, одногруппник или ещё кто-нибудь из какой-то другой категории.

   Постепенно у меня вырисовывалось несколько кругов общения, в которые входили те или иные люди из моего окружения. И вдруг я понял, что в этих "кругах" вокруг меня не должно быть людей, которые имеют на меня отрицательное влияние. Их надо исключить. Да, влияющих больше или меньше на меня, это другое дело, но чтобы "втягивали" меня в какие-то неблаговидные дела, таких не должно быть. В этих кругах, около меня, должны быть мои друзья, товарищи, сослуживцы, коллеги, одногруппники, знакомые и другие личности, но все они не должны иметь категорию с отрицательным знаком. У каждого должно быть от одного до семи плюсов. Периодически число плюсов у каждого должно возрастать или снижаться от одного до семи. Причём,обоснование появление или исчезновение каждого плюса должно быть обосновано объективно и основательно.

   А вот, если человек будет уличён в неблаговидном поступке против меня или против кого-то из моего окружения, вот только тогда с него можно снять один "плюс".

   Ближайших ко мне людей я оценивал более тщательно, а более удалённых людей - не столь тщательно и сильно к ним не "предирался", так как они на меня или на моё окружение не очень влияли. Тогда "затраты" на определение" лояльности этих людей были значительно большими, чем они наносили мне вреда, да и знали они меня значительно меньше, чем моё ближайшее окружение. В итоге, я никак этим людям не ставил в упрёк их удалённые "плюсы", а только их "опасался" и старался этих людей к себе не приближать, а держать их на расстоянии. И всё шло хорошо, а главное - без особой "головной боли" с моей стороны. Да и этих, "нелояльных" ко мне людей я особо "не напрягал", чтобы не будоражить весь коллектив. Вот такой у меня был "личностный" подход в коллективе. Я этим ни с кем не делился, но себя этим несколько обезопасил и, как показало время, делал это не напрасно. У меня не появлялось больше ситуаций, какие у меня складывались с некоторыми друзьями в школе. В этом возрасте были совсем другие жизненные критерии, каждая ошибка очень дорого стоила и для меня и для моего окружения


   Глава 267. А у нас в полку.

   Ещё в школе влюбился в самолёты. Да, в железо. Не знаю, почему? Вот, тянет и всё! Уже в девятом классе я почти наизусть выучил дорогущую по тем временам книгу «Реактивные самолёты мира». Уверен, единицы были, кто купил эту книгу за заработанные самим деньги. А то и совсем таких не было. В аттестате — две четвёрки, остальные — пятёрки. Решил поступать в авиационный институт. Не оценили, оказалось, там другие правила. Вот брал бы мой дедушка Зимний, взяли бы. Так и сказали на мандатной комиссии. Раз конструировать самолёты не взяли, решил идти командовать самолётами.

  Зачислили после первого экзамена по математике, остальные экзамены ходил сдавать уже как «доброволец». Через три года выдали диплом, военную форму и погоны лейтенанта ВВС. Иду по своей улице в военной форме, а навстречу — мой одноклассник, который за это время отслужил срочную службу в армии. И с таким превосходством начинает «наставлять» меня, типа, что он никогда больше «из принципа, не свяжется с армией, сыт ею по горло». Что я мог ответить? Сказать, что мне нравится работать с самолётами? Я понял, что так человека не убедить. Так и разошлись не поняв друг друга. А лет через десять узнал, что этот человек вернулся в армию, сдал экстерном экзамены, стал политработником и воспитывал солдат, прививая «любовь к своей профессии и к Советским Вооружённым Силам». Тогда я подумал:

    - А как же принципы? Но этого человека я никогда больше не встречал и ответа на этот вопрос не получил. И сейчас уверен:

   - А ведь многие изменили своим принципам и по отношению к армии, и по отношению к партии, и по отношению к государству, и по отношению... к семье, друзьям, товарищам. И это только один фрагмент ...

    Прослужив в полку пять лет, поступил в военный ВУЗ. Первый курс. Тяжело возвращаться к наукам после большого перерыва. Семью отправил к родителям, а сам вгрызался в науку проживая в общежитии. Со мной в комнате жили ещё три человека, все трое холостые. Один из них, старший лейтенант, прослужил в полку три года и два лейтенанта прослужили по два года.

   Как прослуживший больше всех в полку, я часто об этом вспоминал и все свои полковые были-байки начинал словами:

 - А у нас в полку …, и дальше шёл очередной рассказ.

   Не знаю, я не замечал, но о службе в полку я вспоминал с теплотой и благодарностью. А мои соседи реагировали на рассказы вяло. Но пока мы были мало знакомы, я как-то на это внимания не обращал. Но уже через семестр, один из соседей, старший лейтенант, прямо взорвался и начал с крика:

 - Надоело. У нас в полку! У нас в полку! Как будто в полку было мёдом намазано! Я, например, с отвращением шёл на стоянку и всё мечтал, когда я из полка уеду.

 - А мне нравилось на аэродроме! - отпарировал я.

   И что тут началось! Два других соседа, лейтенанты, набросились на меня и начали рассказывать, как трудно работать на аэродроме. Я возразил, что работать везде трудно, а после окончания ВУЗа будет труднее.

 -А когда я стану инженером, я работать не буду, буду руководить, отпарировал старший лейтенант. На этом спор завершился и больше эта тема не поднималась.

   Я старался реже употреблять фразу:

    - А у нас в полку...

   Вскоре ко мне приехала семья и я переехал на съёмную квартиру, а вскоре получил квартиру в семейном общежитии. Но тот наш разговор я запомнил навсегда.

   После окончания ВУЗа один из них получил назначение на должность зама по ИАС в один из полков, другой — в престижный военный НИИ на хорошую должность, но в отдалённый район с довольно жарким климатом и третий сосед — в штаб ВВС, в Москву на высокую должность. Я остался в этом же ВУЗе на преподавательской работе и больше с моими соседями не встречался и не было возможности у них спросить:

 - А как там у вас в полку (в НИИ, в штабах)?


   Глава 268. Случай на стрельбище.

   Октябрь 1967 года. Начались занятия в сетке расписания. Мы, слушатели, знакомились с новыми преподавателями, с офицерами училища, в большинстве с теми, которые здесь были, в бывшем техническом училище связи ВМФ. Курсантов первого и второго курсов перевели в г. Калининград, доучиваться, а третий курс среднего училища доучивался здесь, в Риге, так как для третьего курса нужна была учебная база для специалистов по связи, которой в Калининграде не было.

   На уровне училища наш офицерский курс курс 1-го факультета ходил в наряды помощниками дежурного по училищу, начальниками патрулей в городе Рига и полностью наряд у себя на факультете. На 2-й и 3-й факультеты по программе высшей школы был и наборы рядового состава из гражданской молодёжи.

   За месяц-полтора мы уже адаптировались и к учёбе, и к службе, и,разумеется, к городу.

   Факультетского начальства у нас было ещё мало, а кафедры мы знали только общеобразовательные: высшей математики, физики, химии и ГСМ, истории КПСС, визической подготовки и ещё несколько, которые нам читали вводные курсы, которые будут продолжены в дальнейшем.

   И куда денешься от стрелковой подготовки, занятия по которой у нас вёл наш начальник курса, в сетке рассписания кафедры "Тактика ВВС", майор Зузенко Михаил Леонтиевич. Наш начальник курса был участников Великой Отечественной войны, имеющий педагогическое образование, большой опыт педагогической работы в должности начальника курса в среднем училище и преподавателя тактики на общеобразовательном цикле среднего училища ВВС. После нескольких теоретических занятий по изучению автомата Калашникова на кафедре тактики, нам запланировали выезд на полигон, на стрельбище Рижского учебного центра (РУЦ) окружного подчинения, где проводились все стрельбы: артиллерийские, танковые, а также из личного оружия офицеров и рядовых.

   Поскольку из пистолета ПМ мы отстрелялись в своём, училищном, тире, то на полигон мы поехали стрелять из автомата, так как многие офицеры нашего курса ни разу не стреляли из автомата АК (автомата Калашникова).

   Приехав на полигон всем курсом, мы сразу почувствовали себя, как бы, свободнее, чем в учебных аудиториях училища. Кто делал вид, что собирает грибы, кто просто отдыхал, так как майор Зузенко не предусмотрел, что надо будет занять почти сто человек свободных несколько часов людей, кроме тех, кто был на огневом рубеже. Поэтому все разбрелись свободными группами и расположились, как партизаны, рассказывая анекдоты. Он было попытался навести порядок, построив свободных от стрельбы офицеров. Но не будут же стоять несколько часов в строю, даже по команде "Вольно!".

   Вот здесь,нервы у начальника курса не выдержали и он начал "срываться", то на тех, что в зоне ожидания, то на тех, что на огневом рубеже. Мы даже сами не ожидали, что майор будет так нервничать. А нервничать было от чего, особенно на огневом рубеже. Кто-то уже снаряжённый автомат, повернул в сторону, где были слушатели, кто-то не докладывал, что "Стрельбу окончил!", кто-то долго не открывал огонь и задерживал группу, а кто-то выпускал все пули "в молоко" и начальник курса не мог принять решение, ставить им "неудовлетворительно" или давать повторно выполнить упражнение, чтобы натянуть средний балл курса, хотя бы на "троечку", так как в этой обстановке "хорошая стрельба" как-то не клеилась. Все нервничали не меньше, чем начальник курса.

   Одну смену начальник курса отправил с огневого рубежа, что-то ему там не понравилось и он их "с шумом" отправил, чтобы они "подготовились" и тогда, после всех, отстреляются.

   Ребята пришли с огневого рубежа все какие-то озлобленные и взъерошенные и начали упражняться в том, кто что думает о начальнике курса. Кто-то даже высказался, что, если бы майор ещё, что-то начал говорить, то этот слушатель повернул бы в его сторону автомати выпустил бы очередь поверх головы, чтобы попугать. А дальше будь, что будет. Ребята начали говорить, "что это уже слишком", это полнейшая глупость.

   Вот тут подошла и моя очередь, кто-то крикнул:

   - Хандурин! На исходный!

   Я сплюнул три раза, очень большое напряжение создалось вокруг, и побежал готовиться. Получил автомат от предыдущей смены, получил десять патронов, по команде снарядил рожок автомата и доложил, как все, о готовности к стрельбе.

   Поступила команда занять огневой рубеж и, когда мы уже лежали за бруствером, начальник курса подходил к каждому и сапогом поправлял наши ноги, так как ему казалось, что мы не совсем правильно приняли положения для стрельбы лёжа. Я в это время оглянулся и, наверное, майору показалось, что я посмотрел на него не совсем доброжелательно, так как он приказал встать и начал что-то говорить о правильности положения "лёжа" для стрельбы.

   Тут у меня нервы не выдержали. Я положил уже снаряжённый автомат на бруствер, повернулся и, на удивление всем, ушёл с огневой позиции. Михаил Леонтьевич как-то сразу опешил, как и все, и даже не дал команду вернуться. И правильно сделал.

   После этого майор поднял остальных ребят, с уже снаряжёнными рожками автоматами и отвёл на исходную позицию.

   Поскольку весь курс видел этот инцидент неповиновения, то начальник курса сам растерялся и не знал, как ему поступить. Но у него был богатый педагогический опыт и он нашёл выход из положения. Хотя и временный. Эта ситуация, как будто окатила его холодной водой.

   После этого он построил всех, кто ещё не отстрелялся, вывел меня перед строем и сказал, что всем надо более чётко выполнять все команды и вывел нашу группу, в том числе и меня, на огневой рубеж уже более спокойно.

   После того, как мы отстрелялись, я поразил мишень на "отлично", он вызвал ту группу, которую ранее отстранил и после этого стрельба прошла спокойно, как будто ничего не произошло.

   Когда мы возвратились с полигона в училище, начальник курса сказал, чтобы я зашёл к нему в кабинет. Сняв шинель, я постучался в кабинет и после "Войдите!" зашёл и доложил, что "Старший лейтенант Хандурин по вашему приказанию прнибыл!".

   Разговор сначала был скованный, затем я откровенно сказал, что обстановка была настолько напряжённая, что кое-кто хотел даже пострелять в воздух из протеста. Правда, я не сказал, что "в воздух" в сторону начальника курса. После чего майор сразу спросил:

   - А кто это такой храбрый?

   На что я ответил:

   - Да теперь я уже и не помню, кто это был, - и Михаил Леонтьевич не стал настаивать.

   Далее он со мной разговаривал более спокойно и с этого дня у меня с начальником курса установились нормальные отношения: я к нему хорошо относился и он у меня часто спрашивал, как у меня дела.

   Когда я вышел из кабинета, ребята, кто был близко, спрашивали:

   - Ну, что?

   И я ответил, всем сразу:

   - Да, ничего. Поговорили, как начальник с подчинённым. Я пообещал ему, больше не срываться, - сказал я, хотя ничего такого я майору не говорил. Но почему-то захотелось показать, что начальник курса одержал надо мной верх. И себя я не считал таким уж плохим человеком


   Глава 269. Задача - удержаться.

   Первый семестр моего обучения в Рижском ВВИАУ близился к завершению. Приближались и экзамены. С одной стороны всё как бы шло нормально, а с другой - не было никакой уверенности, что я сдам нормально все экзамены по тем теоретическим дисциплинам, которые нам читали в этом семестре. Тем более, что по училищу поползли слухи, что будут отчислять за время обучения 20-30 человек, так как выпустить должны сто человек, а набрали нас сто тридцать человек. Говорили:

   - Мол, первый набор, он "экспериментальный", чтобы испытать, сколько будет оставаться с хорошими оценками после каждого семестра обучения, особенно после первых трёх.

   Если учитывать, что многие из нас порядком подзабыли, что изучали в школе, а у меня с того времени прошло более девяти лет, то это существенно нас "напрягало". И хотя я себя периодически поддерживал на уровне школьных знаний (поступление в институт, поступление в среднее училище, поступление в высшее училище), но знания "таяли на глазах". Поэтому, все, в том числе и я, опасались не выдержать учебных нагрузок высшей школы. А если учитывать разные сложные конфигурации процесса и условий обучения во вновь созданном высшем училище, то мы слегка вздрагивали при вспоминании о первых семестровых экзаменах, совершенно новом для нас испытании.

   Да и преподаватели на лекциях и на практических занятиях грозили нам, как школьникам, что они на нас "отыграются" на экзаменах за нашу якобы лень, хотя маловероятно, что на курсе были такие, кто из-за лени не выполнял задания или не повторял лекционный материал к каждому занятию.

   Вот так и получилось, что все нам грозили разными карами, хотя мы не знали, а что будут представлять собой экзамены по читаемым дисциплинам в высшей школе и чем они отличаются от вступительных экзаменов или от экзаменов в среднем военном училище.

   И вот наступило время семестровых экзаменов. Первые экзамены были вообще какие-то "сумбурные", нельзя было понять, какой уровень усвоения знаний от нас требуется. Как оказалось, кафедры училища не разработали своих критериев оценки слушателей на экзакменах. Да и кто мог разработать такие критерии, если большинство наших преподавателей впервые читали лекционные кусры и сами ещё продолжали осваивать лекционный материал, переделывая всё это "на ходу" под присылаемые в училище из академии имени Н.Е.Жуковского программы.

   Поэтому, за первый семестр экзамены мы сдавали, словно соревновательную борьбу за наше удержание в стенах училища имени Якова Алксниса, а не за знания дисциплин.

   Только после сдачи экзаменов за первый учебный семестр, мы поняли, что и в каком иобъёме от нас требуют педагоги. А поскольку в нашем училище не было ещё выработано своих критериев оценок наших знаний, то мы старались не конфликтовать с педагогами, даже, если они где-то ошибались. А такое было часто. Читают лекцию по высшей математике и где-то минут через двадцать лектор говорит:

   - Нет, здесь мы будем делать по-другому!

   И начинает всё это удалять с доски. Мы тоже всё это перечёркиваем в конспекте и конспектируем новый материал, который даёт преподаватель.

   Это же было иногда и на лекциях по физике и по химии. Разница была в том, что на экзаменах мы перед препотавателем подобный "фортель" избразить не могли.

   Мы сдали первые экзамены уже обучаясь в училище и мы теперь для педагогов стали как бы "своими", хотя лекторы по высшей математике и физики долго не хотели признавать нас "своими". А тут ещё один "пунктик" вмешался в наши отношения с педагогами. Они узнали, какие у нас должностные оклады по предыдущим должностям и начали их сравнивать со студенческими стипендиями и по существу начали нас "гнобить" именно за наши оклады, упрекая нас:

   - Вы такие оклады получаете, больше, чем у нас (хотя это было не так), а учиться у вас нет желания. Вас за это надо отчислять! - и начали нас "гнобить", пока начальник факультета не "разобрался" и прекратил эти "наезды".

   Лично для меня первый семестр был завершён почти хорошо. Я не получил ни одной неудовлетворительной оценки. За шесть экзаменов я получил: две оценки "удовлетворительно", две оценки "хорошо"и две оценки "отлично". Это означало, что средний балл у меня за экзамены в первом семестре получился "хорошо", чего я сам не ожидал. А если учытывать большой перерыв в учёбе и тот факт, что я совершенно отвык сдавать учебные экзамены, то задачу первого семестра я выполнил и не так уж плохо. Для меня: задача - удержаться в училище, становилась выполнимой реально.

   После сдачи экзаменов нам был положен двухнеднльный отпуск, не считая дороги и я первым же рейсом вылетел из Риги в Харьков, к семье, а из харькова мне было "рукой подать" до посёлка Эсхар, Харьковской области, где у родителей были дети и жена. Мои родители жили в этом же посёлке.

   Пять месяцев вдали от семьи сказались на моих отношениях с детьми. Если старший сын, которому было четыре с половиной года, просто отвык от меня и был рад моему приезду, то младший сын, которому не было ещё года, реагировал на моё появление настороженно и привыкал постепенно.

   Почти каждый день моего отпуска, мы с Нелей обсуждали, когда и каким образом она с детьми будет переезжать ко мне, в Ригу, так как не всё же время им жить у родителей, в посёлке.

   Решили, что на Майские праздники Неля приедет ко мне одна, а уже после завершения второго семестра, когда я буду уверен, что учёба у меня идёт нормально, она с детьми приедет в Ригу, а я, к этому времени, постараюсь подыскать квартиру для постоянного проживания, так как училище своих жилых площадей для семейных слушателей не имеет. На том мы и порешили.

   Следует сказать, что я сильно отвык от общения с гражданским населением, хотя и не был "в заточении", но как-то общих тем с гражданскими у меня не находилось. Это примерно так же, как и восемь лет тому назад, когда я приехал в первый отпуск после первого семестра учёбы в среднем училище. Теперь же у меня жена и двое детей, с которыми надо далее обустраиваться в жизни.

   Да и не был я давно на Эсхаре. Несколько раз я ездил в Харьков на электричке и вот здесь меня поразила какая-то "новизна" того, что я видел вокруг. Что-то не очень поразило меня, как будто я попал на другую планету.

   Когда я ехал на электричке, то по сторонам от железной дороги было построено много частных домов, которых раньше я не видел. Но не сами дома меня привлекали, а их внешний вид. Изгороди и крыши были выкрашены в ядовито-зелёный цвет. В этот цвет красят на заводах внутренние стенки кабин тракторов, вертолётов, самолётов и другой техники. В такой же цвет начали красить приборные доски новых самолётов и вертолётов, где имеется красный "заливающий" свет кабины и приборных панелей, которые раньше окрашивались в чёрный и серый цвета.

   Тогда я понял, откуда такая краска на крышах домов или на заборах,конечно же, с заводов. Там, где выпускают тракторы или там, где изготавливают детали для самолётов. Эта краска с ХТЗ  или с ХАЗа (Харьковского авиационного завода). Ещё очень много заборов из металла, из которого штамповали сепараторы подшипников на 8-м ГПЗ в Харькове.

   Если перечислять все "народные" поделки в домах и подворьях в разных областях России и республиках СССР, то можно предположить, что 10-15 % высококачественного металла (а то и больше), оседала на этих подворьях, а промышленности СССР приходилось этот металл снова добывать в виде руды, выплавленного сырья и проката, а это значительно удорожает всю металло добывающую отрасль. Причём, следует учитывать, что такая бесхозяйственность была во всех отраслях народного хозяйства СССР, за которую никто не отвечал.

   
   Глава 270. Иногда накатывает такая "безнадёга"...

   После зимнего отпуска, завершившего первый семестр обучения в рижском ВУЗе, было какое-то двойственное чувство. С одной стороны - была какая-то "робкая уверенность", что я могу продолжаться учиться в высшем учебном заведении, а с другой - очень уж много напрасных сил затрачивается  на "удержание" в стенах этого учебного заведения и совсем немного на творческое освоенияе учебного материала по программе высшей школы. Очень уж активная "борьба" вокруг нас, слушателей, идёт между командованием факультета и педагогами училища, которые преподают на трёх факультетах училища, нашем - офицерском и ещё двух, где обучаются курсанты, набранные в ВВУЗ после окончания средней школы. Наши новые педагоги считают, что вести они себя с нами, офицерами, могут, как и с курсантами, особенно молодые преподаватели, нашего или даже младше нашего, возраста.

   Особенно стараются нас "построить" молодые преподаватели женского пола. Например, преподаватели иностранного языка придумали доклады с такой подробностью, чтобы дежурный по отделению (мы изучаем иностранный язык в составе строевого отделения) рассказывал чуть ли не всю свою автобиографию в докладе о присутствии отделения на занятиях. Да и все педагоги, особенно гражданские, что хотят, то и творят. И все ссылаются на указания начальника факультета. Пользуются тем, что училище и факультет на стадии становления высшего учебного заведения и чётких указаний по построению учебного процесса пока своих не выработали, а присылаемые из Академии им. Н. Е. Жуковского не совсем нам подходят. Здесь в Латвии и в частности в Риге, всё делается "как местным командирам хочется", начиная с того, что у нас в семестре по шесть экзаменов, хотя по документам высшей школы положено в семестре не более пяти экзаменов.

   И с чем ни столкнёшься, сплошная самодеятельность. С одной стороны, многие офицеры говорят, что из Москвы не успевают приходить документы, регламентирующие работу высшей школы, а с другой - эти же офицеры "стряпают" местные "руководящие документы", которые идут вразрез даже воинским уставам. "Домострой" какой-то.

   В полку было как-то всё чётко: все командиры военные, все руководствуются Уставами, все чётко выполняют предписания, наставления, приказы и другие документы исходящие из вышестоящих штабов. А здесь, в училище, существует три, а то и четыре категории лиц, которые всё трактуют по своему. Те кафедры, которые укомплектованы офицерами, стараются руководствоваться Уставами Вооружённых Сил СССР. Кафедры, на которые имеет влияние Политотдел училища, руководствуются и документами Главного Политуправления (Главпура). Кафедры, где все гражданские, там придумывают "кто во что горазд": от "я доложу вашему командиру" и до истерик, когда мы, слушатели, начинаем возмущаться тем, что лекции читаются "сумбурно". Это, когда лектор читает материал 20 минут, затем всё это перечёркивает, говоря, что он где-то ошибся в выводах и начинает излагать материал в новом варианте. Это часто имеет место на лекциях по физике, и высшей математике, а иногда и по химии, особенно в разделах о горюче-смазочных материалах (ГСМ).

   Когда вникаешь в этот "учебный ералаш", то "подкатывает такая безнадёга", что не знаешь, как из этого учебного "капкана" выбраться. С одной стороны понимаешь, что "классические " науки закончились ещё в школе, а здесь всё сложнее и шире, но не настолько же, что почти каждая половина или четверть лекции даётся в "ошибочном" варианте, который надо перечёркивать, а затем конспектировать и воспринимать по новому. И вот эта "безнадёга" иногда наталкивает на мысль:

   - А зачем я сюда поступал? - и не находишь ответа.

   Раньше, в полку, я хотя и знал меньше об интегралах, но чётко понимал своё место в сложном армейском механизме. А здесь, в училище, мало того, что тебя, как офицера, никто не обеспечивает, ни жильём, ни питанием, ни условиями для нормального обучения, так ещё и требуют выполнять какие-то противоречивые предписания. Это уже что-то не совсем военное. А ещё проидумали, что местные власти (республиканские) не позволяют нас, офицеров, прописывать в городе (в Риге) на постоянной основе. А это значит, что нам уже несколько месяцев не выплачивают, так называемые, "подъёмные".

   Такое впечатление, что везде в СССР советская власть, а здесь, в Риге, её не существует. Нам объясняют, что "вот построят нам новый дом, типа офицерского общежития, вот тогда нас там пропишут и выплатят подъёмные на семью".

   Всё это по отдельности входит в группу понятий "тяготы и лишения воинской службы", но все вместе становится "клубком" проблем для наших офицерских семей, которые даже по закону не несут воинскую службу и их не должны касаться наши "тяготы и лишения".

   Но командование училища , в том числе и Политотдел, от всего этого "открещиваются" и вместо того, чтобы что-то требовать от местных "забронзовевших латышских стрелков" и московских "крючкотворцев", всё это мягко "спускают на тормозах" и стараются "уладить" отношения между местными (республиканскими) партийно-государственными органами и центральными органами Министерства Обороны СССР в Москве. Но Рижские власти оказались более "сильными", чем Московские власти и мы вот уже несколько месяцев не получаем положенные нам "подъёмные".

   Хорошо, что я принял решение не привозить семью в Ригу, хотя и не знал, что советскому офицеру в Латвийской Советской республике будет труднее обустроиться, чем в Германской демократической республике (ГДР), где у меня была служебная квартира и все условия для нормальной жизни и работы.


   Глава 271. Нулевой цикл факультета

   Когда мы начинали 1967-68 учебный год, то никакого факультета №1 в Рижском ВВАИУ имени Якова Алксниса по существу не было, были только разные планы и распоряжения.

   Училище весной этого года перепрофилировали из среднего в высшее. До этого оно готовило радистов и связистов для частей авиации ВМФ. Для двух других факультетов, радио и авиационного оборудования кое-какая учебная база была, были и преподаватели. А вот для нашего факультета ничего не приготовили: ни помещений, ни пособий, ни педагогов - всё делалось "с колёс". Да и что можно было сделать для высшего учебного заведения с начала весны и до начала осени? Но мы начинали учиться и почти не чувствовали, что чего-то не хватает, так быстро проходило становление. И это была заслуга начальника факультета, подполковника Писарева.

   Под учебные аудитории были переделаны несколько казарменных помещений, а общеобразовательные лекции нам читали в актовом зале училища. Хотя из актового зала не так просто сделать лекционную аудиторию, но мы особых неудобств не испытывали, хотя тем, кто садился на "галёрку", приходилось трудновато конспектировать лекции.

   Начальник факультета понимал наши проблемы, а на наши претензии и предложения сразу же реагировал. Пока мы изучали высшую математику, физику, химию и другие общеобразовательные курсы, аудитории факультета наполнялись вполне современным "железом" - препарированными авиадвигателями, макетами самолётных агрегатов и систем.

   Подполковник Писарев сам читал нам два курса: начертательную геометрию и основы теории вероятности. Основы теории вероятности в дальнейшем должны были обеспечивать три базовых дисциплины: надёжность авиационной техники, безопасность полётов летательных аппаратов и боевая эффективность авиационных комплексов. Всё это мне стало известно с самого начала, так как начальник факультета по-прежнему привлекал меня к подготовке учебных пособий для слушателей нашего факультета. В последствии он сказал, почему я попал в зону его внимания. У меня в личном деле он увидел запись, что и в среднем училище, и в авиационном полку я принимал участие в изготовлении учебных пособий и участвовал в рационализаторской работе. А мне это было интересно.

   Слушать лекции подполковника Писарева было интересно ещё и потому, что он ещё не стал педантом-педагогом, а оставался пока больше авиационным инженером с педагогическим уклоном. Он понимал, как нам трудно от "железа" в строевой части переходить к теории вероятности или математической статистике.

   Когда Виктор Николаевич написал на доске основную формулу Теории вероятности, формулу Байеса, то мы сразу же зашумели, не понимая её смысла. Но он остановил нас и предложил нам пойти по пути самого Байеса, как тот бросал монету с орлом и решкой и рассказал, как просто выводится эта формула. Мы тогда несколько дней на самоподготовке бросали монету и сами считали сколько раз она упадёт орлом вверх, а сколько - решкой. И нам тогда показалось, что мы сами вывели эту формулу. Так подполковник Писарев приучал обыкновенных авиационных техников мыслить категориями теории вероятности, чтобы мы в дальнейшем становились гарантами надёжности, безопасности и эффективности в авиации. И это ему удавалось.

   Параллельно с работой по руководству факультетом и чтением лекций, Виктор Николаевич искал по всем ВУЗам педагогов для базовых авиационных дисциплин, которые должны были читаться через год. На кафедру аэродинамики и динамики полёта он пригласил из Москвы доктора технических наук полковника Рулёва, а на кафедру сопромата - члена-корреспондента Латвийской Академии наук Айбиндера, который прямо-таки внушал нам, что мы ни чуть не глупее его, а он только на пол секунды быстрее нас соображает и любил повторять:

   - Может быть вы здесь, в Риге, и умный человек, но у нас, в Одессе, вы были бы еле-еле идиот.

   Мы его обожали за то, что он никогда не ставил "неуды", обосновывая это тем, что:

   - Поставишь Вам "неуд", а Вы будете гордиться, что проиграли в споре у доски не кому-нибудь, а членкору академии. Нет уж, увольте. Получите своё "удовлетворительно" за правильную терминологию и пусть Вас всю жизнь мучает совесть.

   А затем добавлял:

   - Хотя, что я говорю! Для Вас - пять минут позора, а зачёт на всю жизнь. Вот сдадите мне сопромат и можете жениться.

   Это он добавлял, зная, что большинство из нас были женаты.

   Приглашённые на факультет педагоги были настоящими личностями, которыми мы реально гордились, что они у нас преподают.

   Начальником кафедры конструкции и прочности летательных аппаратов Виктор Николаевич пригласил доктора технических наук подполковника Виноградова Ростислава Ивановича. Кроме научных работ, подполковник Виноградов был известным специалистом в истории развития авиации и его книгой "Самолёты СССР" многие начинающие авиации зачитывались. Он лично был знаком со многими конструкторами советских самолётов и даже одно время работал рядом с ними.

   Подполковник Писарев знал, что Ростислав Иванович хороший организатор и поручил ему возглавить на факультете научно-техническое общество и слушательское (затем, курсантское) конструкторское бюро.

   Факультет начал расширяться и ему уже не хватало места в старых зданиях училища. Тогда начальник факультета "выбил" в Москве, в ВУЗ ВВС средства, на лабораторный корпус, в котором и разместился с 1971-го года 1-й факультет. Уже через короткое время огромное здание было построено и мы уже учились в новом лабораторном корпусе.

   Теперь у факультета был лабораторный корпус с лекционными аудиториями и классами-аудиториями для лабораторных работ, и практических занятий. Был тренажёрный класс и аэродинамическая труба.

   У факультета был огромный ангар, построенный ещё в начале века, где располагалась кафедра конструкции и прочности летательных аппаратов, а также вместительная приангарная бетонированная стоянка самолётов, куда уже начала поступать новая техника: МиГ-25, лидерные МиГ-23, последние модификации МиГ-21 и современные вертолёты. С заводов поступали смонтированные стенды для учебных классов различных самолётных систем и действующих макетов систем и агрегатов.

   Постепенно стали вырисовываться на факультете и кафедры, хотя на них было от двух до пяти человек. Это были начальники кафедр или лица исполняющие их обязанности и старшие преподаватели, они готовили лекционные и методические материалы по курсам, которые должны были вскоре изучаться на кафедрах.

   Когда мы впервые построились курсом 1-е сентября, то на приангарной стоянке было три МиГ-19, пять Ил-28 и вертолёт Ми-4. Уже через несколько месяцев в ангаре и на приангарной стоянке появились Як-28, два МиГ-21 и два Су-7. К этому времени приангарная площадка считалась учебным аэродромом, хотя там никаких аэродромных занятий не проводилось, мы изучали только общеобразовательные предметы.

  Мы как-то смутно представляли, как будем изучать технику, так как даже с новыми прибывшими самолётами, это была не та техника, которая нужна была для подготовки современного авиационного инженера. На одном из собраний нашего курса, начальник факультета обрисовал нам, как он видит наш новый учебный аэродром к тому времени, когда нам надо будет выходить на практические занятия по практическому обслуживанию авиационной техники. А ведь в это время не было даже определено место, где будет размещаться учебный аэродром. Подполковник Писарев оказывается представлял наш учебный аэродром таким же, как и учебный аэродром в Академии имени Н.Е.Жуковского, по программе которой мы учились и ставил задачи сделать его именно таким.

   Кроме классических инженерных дисциплин на факультете Виктор Николаевич добился, чтобы в училище впервые разрешили открыть дополнительную кафедру, где читались бы совершенно новые курсы, такие как "Безопасность полётов летательных аппаратов" и "Боевые авиационные комплексы и их эффективность". В то время это был прорыв в неизвестность. В военно-воздушных силах только создавалась служба по безопасности полётов, а на факультете подполковник Гущин Виктор Кузьмич уже готовил лекции и практические занятия по курсу "Безопасность полётов летательных аппаратов".

   Была у подполковника Писарева ещё одна забота, которая лихорадила и наш курс, и факультет. Это - отсутствие жилья для офицеров-слушателей и их семей. Дом под общежитие офицерского состава начали строить со второго семестра нашего обучения и строили довольно быстро, но за это время у многих слушателей возникали проблемы с жильём, которые, к сожалению, ни начальник факультета, ни начальник училища не могли решить. Но Виктор Николаевич составил себе график и с замполитом факультета регулярно, раз в неделю наведывались на стройку и очень подробно разбирались, по какой причине задерживается строительство. Зная его принципиальность, строители старались вкладываться в график, чтобы избежать разговора с начальником факультета. Только благодаря настойчивости подполковника Писарева мы в середине четвёртого семестра (8 мая 1979 года) вселились в новые квартиры офицерского общежития и наши мытарства с жильём закончились.

   Обстановка на факультете входила в ритм высшего учебного заведения. К этому времени на факультет был произведен третий набор слушателей-офицеров и он стал последним, так как четвёртый набор был уже из гражданской молодёжи.

   Теперь курсантов Виктор Николаевич доверил своим заместителям и курсовым командирам, а офицерами-слушателями занялся вплотную и основательно. Во-первых мы уже выходили на ремонтную и заводскую практики, а во-вторых, нам уже выделили дипломных руководителей и мы собирали материалы для дипломных работ и дипломных проектов, хотя до проектирования было ещё очень далеко.

   В это время перед факультетом Главком ВВС поставил задачу - выпустить в один год из нашего училища сразу два курса, так как в Вооружённых Силах выявился недостаток офицеров-руководителей с высшим образованием (госприёмка, НИИ ВВС, авиационные полки). Поэтому нам сократили срок обучения на четыре месяца, не сокращая академической программы обучения, а следующему за нами курсу сократили учебную программу на год. Мы выпускались к 23 февраля 1972 года, а следующий курс выпускался в июле месяце этого же года. На число часов занятий не сокращали, а уплотнили сетку расписания. Это была основная головная боль уже полковника Писарева, так как на два курса руководителей дипломных проектов на кафедрах не хватало.


       Глава 272. Техник против доцентов.

   Почти год я учусь в Рижском ВВАИУ имени Якова Алксниса, которое расположено на берегу красивого озера Киш, на окраине не менее красивого города Риги. Училище вплотную примыкает к городскому лесопарку или Межапарку, как правильно на латышском.

   Учиться мне нравится, даже в довольно сложных бытовых условиях и с учётом большого перерыва в учёбе, после окончания школы прошло девять лет и после окончания среднего училища прошло пять лет. За пять лет в полку я подзабыл, как надо строить свой учебный режим, так как работа на авиационной технике предполагает совсем другие методы решения повседневных задач. Да и общаться с преподавателями как-то стало трудновато, между мной и преподавателями отношения не прописаны уставом, по которым я раньше жил, они могут творить любой беспредел, а мне и пожаловаться некому, так как я зависим от них и больше ни от кого. Даже командиры мне не могут чем-нибудь помочь, именно так построен учебный процесс. Но я постепенно втягиваюсь и привыкаю вращаться в этой странной для меня системе.

   В полку я был уважаемый человек, от которого зависело выполнение полётных заданий, зависели исправность техники и безопасность полётов. Здесь же я был одним из 130 слушателей, которые были "рабочим материалом" для педагогов высшей школы, считающих себя "уважающими людьми", такими, как я считал себя в полку. Вот и школили эти педагоги нашу слушательскую "серую массу".

   Первую, зимнюю, сессию я сдал удачно и сейчас, в июле, мы сдаём экзамены уже за первый курс. Сложность летней сессии в том, что мы в Риге учимся по учебной программе Академии имени Н.Е. Жуковского, которая находится в Москве, а в Рижское ВВИАУ это первый набор и ещё апробированных своих учебных программ нет. У нас пятилетняя программа, а следующий курс набирается по четырёхлетней программе и получается, что мы должны выпускаться в один год. Когда посчитали, то оказалось, что руководителей дипломных проектов не будет для всех хватать. Решили нам сократить срок обучения на три месяца, не сокращая учебную программу. С лекциями и практическими занятиями получалось всё хорошо, а вот с экзаменами никак не получалось, так как экзаменов в сессию должно быть не больше пяти. И руководство училища пошло на маленькое нарушение, объединив два родственных экзаменов в один, но с выставлением двух оценок. В эту сессию мы должны сдавать общий экзамен по математическому анализу и аналитической геометрии, так как и то, и другое относилось к кафедре по высшей математике.

   Особого беспокойства по этому я не испытывал, так как по кафедре высшей математике у меня задолженостей не было и предыдущую сессию я сдал хорошо. Да и у заведующего кафедрой Евгения Тихоновича Сморкачёва, он читал матанализ, и у старшего преподавателя Леонида Яковлевича Гринглаза, он читал аналитическую геометрию, в этой сессии ко мне никаких претензий не было я ни к кому не попадал "на карандаш". Я не был закоренелым должником, все текущие работы и контрольные летучки сдавал вовремя и с положительными оценками. Доценты на меня и я на них были не в обиде и без особых претензий.

   Остальные четыре экзамена мы уже сдали, один из которых я сдал досрочно, чтобы больше времени готовиться к этому "комплексному" экзамену.

   Но была у меня ещё одна сложность. Ко мне в Ригу как раз перед сессией приехала семья, которая жила до этого под Харьковом и семейные заботы тоже несколько усложняли подготовку к экзаменам, но не настолько, что это меня беспокоило, тем более, что четыре экзамена я уже сдал.

   И надо же так случиться, что поскольку я сдал один экзамен досрочно, то меня назначили в наряд, это делали для досрочников всегда. этот наряд попался мне за шесть дней до экзамена по матанализу и аналитической геометрии.

   Наряд как наряд, ничего необычного, начальником патруля по городу. В комендатуре гарнизона мне выделили двух патрульных, курсантов 1-го курса из нашего же училища, с радиофакультета. Один патрульный щупленький, небольшого роста по фамилии Зайцев и второй-посолиднее, Саша Пчёлкин. Сразу же выяснилось, что они ни разу в городе Рига не патрулировали, хотя оба были рижане.

   Маршрут нам достался в микрорайоне Ильгуциемс, от аэропорта и до пивзавода. Маршрут нормальный, но по пути расположен стройбат и два женских общежития. К тому же это было воскресенье.

   Патрулирование проходило как всегда, кого-то задерживали, записывали в лист задержанных и направляли или отводили в часть. И так до пяти часов вечера. В пять часов попадается нам рядовой из стройбата, который никак не хочет идти в свою часть и даже оказал сопротивление. Когда он начал размахивать руками, то патрульные перепугались и боялись к нему подойти. Пришлось мне самому снять с него ремень и связать ему руки, только после этого мои Зайцев и Пчёлкин стали выполнять свои обязанности. Этого солдата мы тоже отвели и сдали командирам стройбата.

   И только после этого я почувствовал, что у меня палец на левой руке то ли сломан, то ли вывихнут, и болел всё сильнее и сильнее. Когда сдавал список задержанных в комендатуре, то я ещё не очень чувствовал боль, а когда приехал домой, то боль стала усиливаться и ночью рука распухла и сильно болела.

   Поскольку я жил с семьёй за Ригой, в посёлке Ропажи-Гаркалне, то утром пришлось ехать в училище, в санчасть, а оттуда меня повезли в госпиталь на рентген и только после этого выяснили, что у меня трещина фаланги пальца левой руки. Мне наложили гипс, сделав мою ладонь и руку похожими на огромную куклу. Увидев меня дома в таком виде, вся семья ахнула, такой у меня был израненный вид.

   Но через несколько дней комплексный экзамен по высшей математике, точнее два экзамена, надо будет бороться за две оценки и я начал готовиться к этому сложному экзамену. Семья ведёт себя тихо, папа ведь готовится к ответственному экзамену. Но дети есть дети, да ещё, если их двое. Сыновья периодически прибегают ко мне с жалобой друг на друга.

   Кроме этого, мне надо было обязательно приезжать в училище на консультации, а это ещё половина дня потеряно, так как дорога в оба конца занимает не менее трёх часов, причём, не менее полутора километров пешком в одну сторону.

   Наступил день экзамена и к 8-30 я был на построении и в после начала экзамена в 9.00, в первой пятёрке вошёл в аудиторию и взял билет. Очерёдность, как везде, нами разыгрывалась заранее и я оказался в первой пятёрке.

   Взял билет, состоящий из двух частей, получил две задачи к ним и начал подготовку, на которую отводилось, как нам сказали 30-40 минут времени.

   Вопросы в билете были понятными и задачи по матанализу и аналитической геометрии тоже были подобные тем, которые мы решали на практических занятиях.

   Прошло примерно полчаса, я уже заканчивал подготовку, когда в аудиторию вошёл начальник учебной части факультета майор Богомаз, он вероятно пришёл контролировать ход экзаменов, это входило в его обязанности.

   Следует отметить, что майор Богомаз пришёл на этот экзамен не просто так, а по заданию начальника факультета, подполковника Писарева Виктора Николаевича. В первую, зимнюю, экзаменационную сессию на экзаменах кафедра математики и кафедра физики устроили соревнование по выставлению "неудов" или, как выразился начальник факультета, "устроили форменное цирковое представление".

   Экзамены по физике и математике проходили в соседних аудиториях в разных учебных группах и в перерывах преподаватели выходили в коридор и делились между собой количеством выставленных "неудов". Выходит завкафедры математики и хвастается завкафедры физики:

   - У меня уже три "неуда"!

   Через полчаса выходит "физик" и объявляет:

   - А у меня уже пять "неудов"!

   И так дошло до счёта девять и одиннадцать "неудов" в "пользу" математики, они оказались более жестокими. После этого подполковник Писарев и рекомендовал майору Богомазу лично проконтролировать, чтобы такого "цирка" больше не повторялось.

   Но майор Богомаз, появившись в аудитории, сразу обратил внимание на меня, сидевшего в ожидании очереди, чтобы идти отвечать, подперевшего забинтованной рукой голову и как бы дремавшего.

   Сделаю ещё одно отступление. Когда я был на консультации, то зашёл в санчасть и пожаловался, что палец в гипсе по ночам очень сильно болит и мне врач вместе с обезболивающим дал несколько таблеток димедрола, чтобы я их пил перед сном и спал спокойно. Я так и делал. Но сегодня утром, задел рукой за косяк двери и рука вновь разболелась, а я лучше ничего не придумал, как выпить обезболивающее и димедрол, то есть, снотворное. И меня с самого начала экзамена начало клонить ко сну.

   Вот на мою сонную физиономию и обратил внимание майор Богомаз. Начались вопросы. Первый вопрос:

   - А что у вас с рукой?

   Я ответил, что перелом фаланги большого пальца. За этим последовал второй вопрос:

   - Когда вам наложили гипс?

   Я снова ответил, что два дня тому назад. После этого майор Богомаз успокоился и приступил к своей работе, контролю за ходом экзамена. Он сидел и что-то записывал в свою рабочую тетрадь.

   Подошла моя очередь и я пошёл отвечать Леониду Яковлевичу Гринглазу. Он начал меня опрашивать по вопросам аналитической геометрии. Я ка-то вяло отвечал, сказывался всё-таки димедрол, а на задаче немного замешкался, но как-то быстро нашёл правильное решение и всё у меня получилось. После этого Леонид Яковлевич задал мне дополнительный вопрос, сказав:

   - Подумайте, -  и отошёл заниматься другими слушателями.

   Я снова уселся на своё место и начал работать над дополнительным заданием. И вот в это время я замечаю, что майор Богомаз внимательно смотрит на меня, затем подходит и начинает расспрашивать, где я получил травму. Я спокойно, ничего не подозревая, отвечаю, что палец мне сломали во время патрулирования. После этого майор Богомаз встаёт и уходит из аудитории, записав мою фамилию.

   В это время ко мне подходит Евгений Тихонович Сморкачев, завкафедры и спрашивает, почему я не иду отвечать. Он заметил мою беседу с майором Богомаз и это его заинтересовало. В ответ я объясняю, что уже ответил Гринглазу и работаю над его дополнительным вопросом. Евгений Тихонович проверяет это дополнительное задание, делает небольшое уточнение и приступает к опросу по части билета, относящейся к матанализу. Я какое-то время отвечаю на вопросы билета, затем он говорит:

   - Достаточно, - и проверяет моё решение задачи по взятию интеграла.

   Там тоже есть какая-то неточность, он её исправляет, говоря:

   - Вот так будет лучше, - даёт мне дополнительное задание, а сам уходит к другим отвечающим.

   Я быстро справляюсь с дополнительным заданием, но не могу подойти к Сморкачёву, он с кем-то спорит, затем ставит ему "неуд" и выпроваживает его из аудитории. Не решаюсь к нему, такому взъерошенному подходить. Решаю немного выждать, пока он остынет.

   И в это время в аудиторию снова входит майор Богомаз, направляется прямо ко мне и спрашивает меня:

   - Где вам накладывали гипс? - и я отвечаю, что в нашей училищной санчасти.

   Тогда он задаёт следующий вопрос:

   - Кто вам накладывал гипс? - и я снова отвечаю, что гипс мне накладывала старшая медицинская сестра в перевязочной и это всё записано в журнале.

   Майор Богомаз снова уходит, а я остаюсь в недоумении и уже обеспокоенный не исходом экзамена, а теми вопросами, которые мне задаёт начальник учебной части. В этом для меня ничего хорошего нет.

   И тут я вижу своё отражение в стекле дверцы шкафа и меня осеняет:

   - Меня приняли за махинатора на экзамене, как актёра Павлова в фильме "Операция "Ы" и другие приключения Шурика", где актёр Павлов изображает студента, который использует на экзамене радио передающее устройство.

   Там ещё есть такая фраза:

   - Профессор - лопух!

   Фильм недавно шёл по телевидению и многие его помнят. Смотрел его, наверное, и майор Богомаз, вот и придумал себе занятие - уличить меня в мошенничестве на экзамене.

   Но тут мои мысли прервал Леонид Яковлевич:

   - Товарищ слушатель, как у вас дела? - я даже от неожиданности вздрогнул, но быстро ответил:

   - Да, вот, решил ваше дополнительное задание и заканчиваю дополнительное задание, которое мне дал Евгений Тихонович.

   Леонид Яковлевич проверяет мои решения и говорит:

   - Вот здесь неточность, поэтому я вам дам ещё одно, совсем маленькое задание и, если вы с ним справитесь, у меня к вам не будет вопросов.

   Он даёт мне это дополнительное задание и снова уходит к другим слушателям.

   Я снова остаюсь без оценок и с дополнительными вопросами. Взял билет я, примерно, в 9-10, а сейчас - 12-20 и со мной никто расставаться не торопится, хотя Сморкачёв и Гринглаз вместе поставили уже пять "неудов".

   Обидно будет после такого боя с двумя доцентами получить "неуд". Нет, буду бороться. И я принимаюсь за новый дополнительный вопрос, но теперь уже не знаю, кому из преподавателей я отвечаю и кто мне может поставить окончательные оценки за этот экзамен. Я уже потерялся во времени и пространстве. А тут ещё и рука всё больше и больше отдаёт ноющей болью. От нервов это, что ли?

   Теперь я не знаю, как мне себя вести. Начать возмущаться, что меня здесь держат больше трёх часов, мне не очень выгодно - поставят вслепую "неуд" и удалят, как возмутителя спокойствия. Продолжать просто сидеть, тоже не очень удобно, хотя ко мне здесь уже привыкли, как к столу или стулу и никто не обращает внимание, обращают внимание, только когда случайно натыкаются на меня. Выбираю всё-таки второй вариант, более надёжный, как я считаю, для меня. Буду бороться за положительную оценку.

   В это время освобождается Леонид Яковлевич и, увидев меня, что-то вспоминает, подходит ко мне, как к старому знакомому и спрашивает:

   - Ну, что тут у вас?

   Я ему показываю результаты моих математических способностей, он остаётся доволен и говорит:

   - Подойдите к Евгению Тихоновичу и пускай он вам выставит окончательную оценку.

   Тут мне стало совсем непонятно, поскольку к Сморкачёву подошёл очередной отвечающий и отвлекать его было не совсем удобно. значит, мне ещё надо ждать полчаса или больше, так как Леонид Яковлевич вышел из аудитории. И я стал ждать, пока освободится Евгений Тихонович, хотя мои моральные и физические силы совсем иссякли.

   Не буду подробно рассказывать о последующих подходах то к одному, то к другому преподавателю, их было ещё несколько, но в 17-15 ко мне подошёл Евгений Тихонович, посмотрел на меня, как первый раз увидел, молча поставил на листке "удовлетворительно", затем взял мою зачётку и тоже поставил оценку, вручил как-то неуверенно мне зачётку, как будто сомневался, что она моя, и я, совсем обессиленный, вышел из аудитории.

   Все сразу бросились ко мне с вопросами. Первый:

   - Почему так долго?

   И сразу за ним - второй:

   - А почему майор Богомаз у всех выяснял, в каком наряде ты сломал руку?

   Поскольку в наряде я был в период между экзаменами, то никто толком не знал, в каком наряде я был и не мог точно ответить ему на этот вопрос, в том числе и начальник курса. Не буду же я докладывать начальнику курса о каждом сломанном пальце, да и не догадался я, что об этой мелочи надо было доложить.

   Оказалось, что уже несколько раз кто-то из начальников узнавал о моей травме в санчасти и правда ли это или я в загипсованную руку спрятал приёмо-передатчик.

   Вершиной всего этого был вызов меня к начальнику факультета, подполковнику Писареву, где вся картина этого дня выяснилась. Я даже немного вспылил, теперь мог себе это позволить, разбинтовал руку и продемонстрировал свою загипсованную ладонь.

   После этого начали выяснять, почему меня опрашивали на экзамене около восьми часов. И тут начальник факультета вышел из себя, он был педант во всём, что касалось учебного процесса.

   Все понимали, что в училище нарушался приказ Главкома ВВС о пяти экзаменах в семестр и любая комиссия могла раскрыть авантюру учебного отдела училища с шестью экзаменами в семестр. А мой случай мог это усугубить, если бы я вдруг куда-то пожаловался, хотя у меня об этом и в мыслях не было, чтобы качать какие-то права.

   Кроме всего, исчезли куда-то мои экзаменационные листы, по которым я отвечал, когда их запросил Писарев. На этих листах должно было отмечено время, когда я взял билет и время, когда я получил оценку. Нигде этих сведений не оказалось.

   Подполковник Писарев начал распекать Е.Т.Сморкачёва и Л.Я.Гринглаза. Пошли разговоры, что на них наложат взыскание. И тут мне стало понятно, что крайним в этой истории оказываюсь я. Поэтому, ничего никому не говоря, по горячим следам, я постучался в кабинет В.Н.Писарева и когда вошёл, то сразу начал каяться, что это моя вина, в том, что так всё случилось. Я начал нести разную околесицу, что очень болела рука и мне перед экзаменом пришлось выпить димедрол и поэтому я так медленно соображал и вяло отвечал, был заторможенный, но преподаватели мне пошли навстречу, учитывая моё состояние, давали отдохнуть между ответами и "неуда" не ставили.

   Не знаю, поверил ли подполковник Писарев в эту полуправду, но, как мне показалось, успокоился, и при мне позвонил майору Богомазу, что он во всём разобрался и не надо принимать меры к преподавателям. Ещё он добавил, чтобы обязательно в учебной части следили за хронометражем времени, которое выделяется слушателю для ответов на экзамене.

   По отношению ко мне Евгения Тихоновича и Леонида Яковлевича, в дальнейшем, я понял, что они оценили мой поступок, когда я попытался взять всю ответственность за ситуацию на себя. На следующем, заключительном, экзамене по математике я почувствовал даже какие-то поблажки, во всяком случае, я был узнаваемым этими педагогами.

   Вот так закончилась дуэль авиационного техника-первокурсника с двумя доцентами-математиками в стенах высшей военной школы.

   Как мне сказал начальник курса майор Зузенко Михаил Леонтьевич:

   - Хандурин, ты выиграл у кафедры и в тактике, и в стратегии.

   Для старшего лейтенанта, слушателя первого курса это была высокая оценка начальника курса, которому я не принёс очередной "неуд" в статистику курса.

   После экзамена мы в учебной группе обсуждали этот случай и ребята все согласились, что в этой обстановке у меня не было других вариантов и, что надо было поступать именно так, чтобы выйти без потерь с этой сессии.

   Сдав все экзамены, я весь отпуск отдыхал у себя в Ропажи-Гаркалне, как на даче. Солнце, небольшой ручей, где плескались дети, рядом мы с женой на лужайке. Благодать.

   А во второй половине августа, когда я загорал на лужайке, моё внимание привлекли несколько Ан-12 летевших строем "поток" в одну сторону. Это меня насторожило. А 21-22 августа 1968 года в средствах массовой информации начала появляться информация о вводе войск Варшавского договора в Чехословакию. Отдых отдыхом, но эти события напомнили мне, что я служу в рядах ВС СССР.


         Глава 273. Мечтатель с "бетонки".

   Мы знали нашего начальника факультета, как командира и начальника, который даёт взбучку каждому, кто нарушает порядок в высшей военной школе, то бишь, в училище.Мы знали, что он принципиальный, как по отношению к нам, так и по отношению к себе.

   Однако, в суете учебных дел, мы не всегда замечали, что подполковник Писарев настоящий мечтатель. Мечтатель, который большую часть предыдущей работы и службы в авиации провёл на "бетонке", то есть, обеспечивая исправность и надёжность авиационной техники на аэродромах. И только близость того места, где он служил, к Академии имени Н.Е.Жуковского, позволила ему реализовать те начальные мечты, которые у него появились "на бетонке", с первых дней настоящей работы с авиационной техникой.

   В авиационном полку он собрал бесценный статистический материал, с которым пришёл в адъюнктуру Академии, защитил кандидатскую диссертацию и после этого был назначен на должность начальника факультета в Рижское ВВАИУ имени Якова Алксниса, которое только стало высшим в системе ВВС.

   Это, на моей памяти, был единственный случай в ВВС, когда инженера из строевой части, в звании подполковника, назначали на должность начальника факультета высшего училища, сразу после адъюнктуры и защиты диссертации. Я не беру пример, когда инженера из дивизий или воздушных армий назначали даже начальниками училищ, это просто повышение по служебной лестнице, не связанная с научно-педагогической деятельность. Им надлежало только командовать.

   Уже с первых дней знакомства с Виктором Николаевичем Писаревым, было видно, что у него есть желание совершить, если не революцию, то хотя бы переворот, в подготовке кадров для всей системы Военно-воздушных сил, а не только для строевых частей, как это было в других учебных заведениях, в том числе и в Академии ВВС имени Н.Е.Жуковского, где выпускали "просто инженеров ВВС".

   С первых дней существования факультета, подполковник Писарев вёл работу в верхних структурах ВВС, чтобы выпускников факультета назначали на должности не только в строевые части, но и в военные представительства в системе Министерства авиационной промышленности, в ВУЗ ВВС и даже в космические структуры, а также в авиационные КБ и ОКБ.

   Виктор Николаевич настаивал, чтобы факультет назывался "Эксплуатация и обслуживание авиационных комплексов и пилотируемых космических аппаратов", но остальные факультеты и руководство училища начали возражать и что-то там, в Москве, не получилось. Тогда факультет получил наименование "Факультет пилотируемых летательных аппаратов". Значительно позже руководство училища очень сожалело, что не поддержали идею Виктора Николаевича.

   Нельзя было сказать, что начальник факультета был фантазёр, так как всё, о чём он рассказывал нам на офицерских собраниях факультета, было реально выполнимо, но в наших условиях было трудно достижимым. Обещания же свои подполковник Писарев выполнял, хотя строго спрашивал с тех, кто давал ему какие-то обещания, но не выполнял.

   Мы как-то слабо верили в то, что начальник факультета обещал, что для первого выпуска, нашего выпуска, добьётся хороших мест для распределения после выпуска из училища, так как это сразу станет престижным учиться в РВВАИУ имени Якова Алксниса. И он этого добился. Распределение наших выпускников было таким, что все остальные ВУЗы нам завидовали. Другое дело, что не все наши выпускники смогли реализовать себя в тех НИИ, военпредствах и ВУЗах, куда были распределены. Но это уже другое дело, не зависящее от начальника факультета, хотя он всегда напоминал:

- Не забывайте, что первое время на новом месте вы работаете на свой авторитет, а только потом, авторитет будет работать на вас и на ваш успех.

   Некоторые выпускники этого не усвоили или забыли слова начальника факультета.

   Учёбе в Рижском ВВАИУ, а затем получить назначение в престижные НИИ, КБ или престижный ВУЗ - этому завидовали даже некоторые выпускники Академии имени Н.Е.Жуковского, которая считалась колыбелью научных и педагогических кадров для ВВС.

   Подполковник Писарев, в то же время был идеалистом, так как считал, что каждый, кто пришёл в авиацию, должен быть влюблён в свою специальность и, что только тогда ему будет легко работать и служить. Вот поэтому он не понимал, как можно было стремиться поступать в высшее заведение и не выкладываться во время учёбы. Виктор Николаевич даже не предполагал, что некоторые офицеры затратили такие огромные усилия при поступлении в ВУЗ, только для карьерного роста или чтобы избавиться от работы на аэродроме, избавиться от работы на сложной технике.

   Начальник факультета настаивал, чтобы каждый преподаватель увязывал свою лекцию или своё практическое или лабораторное занятие с тем, что понадобится офицеру-слушателю в его дальнейшей работе. Особенно он требовал этого от преподавателей специальных дисциплин: аэродинамики, теории двигателей, конструкции самолётов и двигателей.

   Особенно внимательно начальник факультета следил за профессиональным ростом всех офицеров постоянного состава факультета. На факультете был разработан план-график профессионального роста, начиная с младших офицеров, начальников отделений кафедр и заканчивая профессиональным ростом молодых преподавателей.

   Младшие офицеры с высшим образованием готовились к поступлению в адъюнктуру или занимались научной работой в научно-исследовательских лабораториях, которых на факультете было три. Старшие офицеры готовились к защите кандидатских или докторских диссертаций. Подполковник Писарев считал, что если он смог подготовить материл для защиты кандидатской диссертации в жёстких условиях строевой части, то в условиях учебного заведения, сделать это значительно легче, если у офицера есть опыт работы на авиационной технике в полку.

   Теоретически начальник факультета был прав, но за те требования, которые он ставил перед любым офицером, которого он брал к себе на факультет, многие офицеры считали его "мечтателем", так как не могут все быть кандидатами или докторами наук. По этим вопросам на факультете, среди постоянного состава часто возникали не только дебаты, но и профессиональные споры. Например, полковник Григорьев Юрий Павлович, который заведовал кафедрой "Теория механизмов и деталей машин", говорил, что ему будет неинтересно работать, когда вокруг будут кандидаты и доктора наук. Как он говорил:

   - Тогда негде будет яблоку упасть, одни Ньютоны вокруг. Все законы тяготения уже известны и тогда кандидаты и доктора наук будут безработными, так как падающих яблок на всех не хватит.

   Виктор Николаевич обижался на полковника Григорьева за такой упрощенческий подход к профессиональному росту всего постоянного состава. А Юрий Павлович говорил, что начальник факультета хочет всех занять "под завязочку", чтобы у них не было времени заходить в пивные и закусочные, что за некоторыми на факультете наблюдалось. А вот к этому подполковник Писарев относился очень строго, это у него считалось самым большим дисциплинарным проступком.

   Как мечтатель-идеалист, начальник факультета считал, что если он будет во всём идеальным, то он сможет требовать от своих подчинённых тоже быть идеальными во всех отношениях. Но как-то в этом вопросе у него было не много согласных с ним. Весь факультет понимал стремление Виктора Николаевича поднять факультет на новый уровень во всей системе ВВС, но активно помогать ему не стремились, уж очень затратной казалась эта идея. Не многие стремились принести себя в жертву учебному процессу на факультете. Сторонников идеализации учебного процесса на факультете у его начальника было не очень много. Так, по мере необходимости все старались, но чтобы так отдавать себя, как сам Виктор Николаевич, стремились не многие, да и то, только на словах и лозунгах и нам, как слушателям, это было видно, как никому другому. И в этом мы даже сочувствовали подполковнику Писареву, так как многие из нас пришли в училище ещё большими идеалистами.


      Глава 274. Тихий Гений - Коля Глушко.

   С Колей Глушко я познакомился ещё при сдаче экзамена по матиматике в Харьковское ВАТУ. После того, как меня не приняли в Харьковский авиационный институт и я был обижен на всю Высшую школу Советского Союза и её чёрствую несправедливость, решил поступать в Харьковское ВАТУ, куда, я был уверен, что поступлю наверняка. Так оно и случилось.

   Педагог, которая принимала экзамен по математике, Вершута Мария Васильевна, сразу, после того, как я положил на её стол свои листы во время письменного экзамена, поставила мне оценку "отлично", под одобрительные возгласы сдающих вместе со мной экзамен.

   Таких же оценок удостоились ещё два человека из почти трёх десятков человек, выполняющих письменную работу по математике: Аркадий Каневский и Коля Глушко. Мы были уверены, что экзамены в выбранное нами учебное заведение осилим "запросто" и уже общались между собой, как старые знакомые. Так и получилось, мы, все трое, были зачислены в одну курсантскую роту, в один взвод, а с Колей Глушко - в одно классное отделение и даже в одно строевое отделение.

   Когда начались занятия, я увидел, что Коля Глушко - этакий "Тихий Гений", который всё схватывал на лету. К тому же , мы считали, что мы - земляки, так как он был из села Дубовязовки Сумской области, а я родился в селе Весёлом, в этой же области. На этом "землячестве" мы и подружились, считая себя земляками. А в Советской Армии, "земляк", это было больше, чем родственник. А дальше - больше: всё классное отделение знало, что я пишу письма Нинель Вовьянко, всем понравилось это имя, а Коля пишет письма - Тамаре Кравец.

   Коля был непохожий на других курсантов, он был типичное воплощение сельского жителя, этакого  вдумчивого, казалось бы, медлительного и никогда не ошибающегося мужика. Ему как-то удавалось ни с кем ни ссориться, хотя в мужском коллективе всегда бывают какие-тоь мелкие стычки. А кто полезетна коренастого здоровяка, у которого рулаки, как две гири. И во время занятий всем казалось, что Коля Глушко дремлет, но, если его вдруг вызывал преподаватель, то Коля "производил" почти дословно, что преподаватель излагал в предыдущие 15-20 минут. Об этом уже все преподаватели знали и редко когда Колю "беспокоили".

   Мы часто с Колей вспоминали нашу "малую родину", Сумскую область, хотя я прожил в селе Весёлом только детство, до десяти лет, а он приехал из Дубовязовки поступать в училище. Я ему рассказал, что о Дубовязовке знаю с детства, так как у нас квартировала оттуда семья, муж и жена, они координировали у нас в селе лесозаготовки для других районов.

   Коля Глушко с другими курсантами моего отделения был у меня на свадьбе  и его очень хорошо запомнил Нелин брат Серёжа. Когда  на второй день свадьбы ребята пошли искупаться на нашу речку Северский Донец, то взяли Сергея с собой. Сергей тоже полез в воду вместе с ребятами, но только Коля поинтересовался:

   - А ты умеешь плавать? - хотя Серёжа плавал ещё плохо. И тогда Коля начал учить его плавать. В этом был весь Коля Глушко.

   А поскольку это были последние дни перед выпуском, то я запомнил ещё один эпизод, когда Коля разговаривал с нашим взводным, капитаном Рубаном Нилом Иванычем. Коля тогда в шутку сказал:

   - Товарищ капитан, вот Вы и дождались, что мы стали такими же офицерами, как и Вы. Мы Вам за это благодарны.

   На что Нил Иванович расчувствовался  и ответил Коле:

   - Ладно, Глушко, не разводи здесь сырость. У меня до этого были десятки, как вы и после вас, надеюсь, что будет не меньше.

   Это мои воспоминания о завершающем этапе в Харьковском ВАТУ: переодевание в офицерскую форму, любование выпускными альбомами, прощание со Знаменем Училича и приготовление к отъезду после выпуска.

   Прошло шесть лет после выпуска, пять лет из которых я прослужил в полку в ГСВГ и год, как учился в Рижском ВВАИУ.

   Училище набирало новый набор, а мы собирались в отпуск, после очередных экзаменов. У меня перед отпуском был один наряд, патруль в город Когда я возвращался из наряда и шёл сдавать оружие, встретил Васю Левого, моего командира отделения по среднему училищу и он мне рассказал, что они с Колей Глушко приехали поступать тоже в наше училище. Я сказал, что завтра зайду к ним в расположение абитуриентов и встречусь с Колей Глушко.

   Когда, на следующий день я зашёл к ним, где располагались абитуриенты, то Вася мне сказал, что Коля самовольно ушёл вчера в город и вечером его дежурный по училищу его задержал, как нарушителя распорядка в училище и утром его по распоряжению начальника факультета отправили в часть, как бы за "самоволку", как курсанта. Начальник факультета подполковник Писарев, в этом отношении был крут на расправу.

   Я спросил Васю:

   - Неужели ты не мог что-то сказать начальнику факультета, как бывший его командир по среднему училищу?

   Вася только пожал плечами:

   - А, что я мог сделать? Я сам здесь на таких же правах!

   И я до настоящего времени жалею, что не смог помочь хорошему человеку, Коле Глушко. Я бы пошёл к подполковнику Писареву и сказал бы, кого он отчисляет. Виктор Николаевич был крут, но он был умный человек. Я думаю, он бы меня понял. Но так сложились обстоятельства и исправить уже ничего было нельзя.

   Я не знаю, как потом сложилась судьба Коли Глушко, но я тогда очень жалел, что армия "затормозила" хорошего человека. И об этом я часто вспоминаю, и о том, что моя "неразворотливость" тоже не помогла исправить эту ошибку.


          Глава 275. Генерал Виноградов. Неизвестный мне автор.   

   Ещё в школе, мечтая об авиации, я читал всё подряд: о лётчиках, о самолётах, об истории авиации, о пути человечества к покорению высот. Когда поступил в Харьковское военное авиационно-техническое училище (ХВАТУ) и мечта стала ближе — понял, что мой путь в авиацию будет не только тернистым, но и сопряжённым с большим трудом. Трудиться надо было над учебниками, трудиться надо было на технике и это всё без отрыва от выполнения воинских уставов и авиационных наставлений по специальности. Но мне хотелось больше знать об авиации, её истории, её настоящее и будущее.

   Чтобы заглянуть в это будущее, я покупал достаточно много литературы об авиации, читал газеты («Советская авиация», «Красная звезда») и журналы («Крылья Родины», «Авиация и космонавтика», «Крылья Родины» и др.). И вот в 1961 году в училищном книжном киоске я увидел книгу «Самолёты СССР» авторов Р.И.Виноградова и А.В.Минаева. И ходя я несколько лет до этого работал библиотекарем-каталогизатором и хорошо знал УДК, но книг этих авторов я раньше не встречал. Но поскольку я был одним из немногих, кто покупал регулярно книги на авиационную тематику, то девочки мне обычно оставляли что-то интересное, если это было в ограниченных экземплярах. Так было и с этой книгой. Я очень обрадовался и первые недели с интересом рассматривал иллюстрации, читал об истории создания самолётов и восхищался авторами, что они так много знают об авиации. По  сравнению с ними я чувствовал себя новичком в авиации и было такое чувство, что мне долго ещё идти до этих знаний о современной авиации, хотя я уже и учился на втором курсе, а практические работы мы выполняли на настоящих самолётах: МиГ-15, МиГ-15 УТИ, МиГ-17, МиГ-19, МиГ-21, Су-7, Як-25, Ил-28 и других.

   Но мне было интересно читать и о самолётах, на которых воевали во время Великой Отечественной войны, и о самолётах которые летали в Гражданской авиации и в системе ДОСААФ. Да и о первых полётах самолетов примитивной конструкции тоже интересно было узнать. Мы же в это время на занятиях уже изучали вертолёты, о которых в книге было очень мало сведений.

   Постепенно я погружался не только в историю авиации, но и имел дело с настоящими самолётами и вертолётами и даже уже запускал сам авиадвигатели. Правда, под руководством инструктора. Затем была войсковая стажировка, где я уже летал в составе экипажа в качестве бортового техника-стажёра. Это уже было воплощение моей мечты.

   После окончания училища меня направили в авиационный полк для прохождения дальнейшей службы и там я уже начал работать на настоящей авиационной технике. В полку были самолёты самых разных типов и вертолёты Ми-1 и Ми-4. Меня назначили начальником группы обслуживания по вертолёту и двигателю в авиаэскадрилью, где было 20 вертолётов, 15 единиц Ми-4 и пять единиц Ми-1. Это уже было хозяйство. Вместе со всем необходимым, в полк я захватил с собой и книгу «Самолёты СССР» авторов Р.И.Виноградова и А.В.Минаева. А поскольку в полку были самолёты разных типов, да ещё к нам прилетали с других частей, то я часто обращался к книге Виноградова и Минаева, чтобы поподробнее о них узнать. В полку освоил все виды работ на вертолётах: замены двигателей, их регулировки, замены комплектов лопастей и регулировку соконусности. Соконусность, это чтобы все лопасти вращались одинаково и ни одна лопасть не выбивалась из конуса. Если это происходит, то конус размывается, а вертолёт начинает трясти и ручку управления начинает «водить».


   Глава 276. Встреча с автором.

   Через три года я уже исполнял обязанности инженера эскадрильи и готовился поступать в высшее военное учебное заведение, а в 1967 году поступил в Рижское высшее военное авиационное инженерное училище (РВВАИУ) имени Якова Алксниса. Приехал в Ригу 26 августа 1967 года и с этого дня началась ещё одна часть моей биографии. И когда учился уже на втором курсе, впервые услышал фамилию подполковника Виноградова. Я не верил, что мне так повезло, что это именно «тот» Виноградов, книгу которого я всю свою службу возил с собой, как справочное пособие по истории авиации. Но оказалось, что это именно тот Виноградов Ростислав Иванович, соавтор книги «Самолёты СССР», один из авторов мною обожаемой книги.

   Подполковник Виноградов Р.И. назначен был в наше училище на должность начальника кафедры «Конструкция и прочность летательных аппаратов». К нам он перевёлся из соседнего училища ракетчиков имени маршала Бирюзова. Там он читал курс конструкции и прочности ракет. Он не так давно защитил докторскую диссертацию и начальник факультета подполковник Писарев Виктор Николаевич ходатайствовал перед начальником училища, чтобы такой ценный и опытный специалист-авиатор возглавил одну из ведущих кафедр факультета.

   Шёл 1968 год, занятия ещё по курсу конструкции летательный аппаратов не начинались, но подполковник Виноградов Р.И. уже организовал слушательское конструкторское бюро (СКБ) и провёл научно-техническую конференцию на базе своей кафедры. Конференция проходила с докладами и сообщениями на 3-х секциях: а) самолётная секция, руководил сам Ростислав Иванович; б) вертолётная секция, руководитель майор Кизима Юрий Иванович и в) секция по истории авиации, руководил один из преподавателей кафедры. Конечно, я не мог не участвовать в этом СКБ и выступал с докладом в вертолётной секции по вопросам особенности конструкции и эксплуатации вертолётов одновинтовой схемы с хвостовым винтом. Юрий Иванович оценил мой доклад, как хороший. После этой первой конференции, научно-технические конференции под руководством уже теперь полковника Виноградова, проходили ежегодно и на училищном уровне, а затем и на межучилищном уровне, а материалы докладов рецензировались преподавателями других училищ и публиковались в училищных сборниках.

   С 1969 года теперь уже полковник Виноградов Р. И. Начал читать курс «Конструкция и прочность летательных аппаратов» в нашем потоке. Слушать его было интересно, так как он иногда рассказывал интересные случаи из авиации и особенности конструкции самолётов, о которых мы и не догадывались. А поскольку он свою службу после Академии Жуковского начинал военным представителем на одном из авиационных заводов в Москве, то таких интересных рассказов у него было множество. К нам на занятия часто приходили журналисты и фотокорреспонденты или кинооператоры, которые снимали лекции и практические занятия, которые проводил Ростислав Иванович. Как-то в кабинете полковника Виноградова я увидел картину, на которой был изображён В.И.Ленин на Красной площади в окружении группы военных и все они смотрели в небо, где был виден маленький самолётик. И кто-то из офицеров кафедры тогда сказал, что этот самолёт пилотировал отец Ростислава Ивановича.

   В этот период кафедра готовила учебные пособия и я тоже, как участник СКБ, работал над лабораторной установкой по имитации колебаний типа «шимми» переднего шасси самолёта. Мы для выполнения этой лабораторной работы выезжали в Рижский институт гражданской авиации (РКИИГА), но полковник Виноградов поставил задачу учебной лаборатории, чтобы такая установка была на кафедре, так как на поездку уходило много учебного времени. Через два месяца офицеры кафедры с помощью слушателей изготовили и запустили эту лабораторную установку.


   Глава 277. Один на один с доктором наук.
.
   Заканчивался второй семестр третьего курса. Мы сдавали пять экзаменов, в том числе по курсу «Конструкция ЛА» и «Конструкция авиадвигателей». Экзамены по «Теория механизмов и детали машин» и «Аэродинамика ЛА» я сдал досрочно, а экзамен по курсу «Политэкономия» мне поставили оценку «по накоплению», по всем темам я отчитался рефератами, которые были оценены на «отлично». И как-то так получилось, что при досрочной сдаче  в экзаменационной ведомости оценки были выставлены, а в зачётке оценок не было, так как их при досрочной сдаче должны были выставлять начальники кафедр, а я не стал их дожидаться, такая вот расхлябанность, думал, что при удобном случае забегу на кафедру и мне поставят оценку в зачётку.

   И вот иду я на экзамен по курсу «Конструкция и прочность ЛА». Это первый мой экзамен в составе учебной группы и четвёртый по счёту. Зачётка у меня чистая, хотя за экзамены у меня две четвёрки и отлично по политэкономии. Захожу, беру билет, иду готовиться. Принимают полковник Виноградов Р. И., уже доктор технических наук, профессор и майор Кизима Юрий Иванович. В билетах вопрос первый — о силовом наборе фюзеляжа, вопрос второй — типы шасси, их особенности работы, вопрос третий — механизация крыла. Минут через тридцать подготовился, исписал и изрисовал схемами два листа и решаю, к кому идти отвечать, если получится выбирать. Наблюдаю, отвечает Володя Заграй, командир учебной группы. Прислушиваюсь, Володя делает массу ошибок, но Ростислав Иванович ни разу его не поправил. Это меня удивляет, но не настораживает. Делаю вывод, что полковнику Виноградову отвечать легко, хотя мне удобнее было бы отвечать Юрию Ивановичу Кизиме, он мой руководитель секции и с ним я чувствую себя увереннее. Но тут Володя Заграй получает оценку «хорошо» и я принимаю решение идти отвечать к начальнику кафедры полковнику Виноградову, фактически, вне своей очереди, так как очередь идти Валеры Сенченко, но он почему-то медлит. И через минуту я уже сижу за столом перед полковником Виноградовым.

   Начинаю отвечать. На первый вопрос билета ответ проходит без дополнительных вопросов. На втором вопросе несколько запнулся на преимуществах и недостатках велосипедного шасси, но после двух дополнительных вопросов всё выяснилось и ответ тоже был защитан. Третий вопрос, механизация крыла, мне казалось никаких неожиданностей принести не должен. Я начал перечислять все элементы механизации, рассказывать принцип их работы, разбирать нарисованные схемы и уже заканчивал отвечать, когда у меня вырвалась фраза:

    — А вот на вертолётной лопасти, когда отгибаешь вниз триммерную пластину, носок лопасти идёт вниз и вся лопасть идёт вниз.

   И после этой фразы, полковник как бы очнулся, до этого он слушал «в пол-уха», резко повернулся в мою сторону и попросил повторить, фразу, которую я произнёс. Я повторил, но поняв, что сказал что-то не то или не так, начал пояснять, что при регулировке соконусности, при отгибании триммерной пластины вниз, лопасть оказывается в несущем конусе ниже, чем была до отгиба триммерной пластины. Именно так устраняется несоконусность несущего винта.

   Что произошло после этого, я даже через некоторое время не мог вспомнить и понять. Полковник Виноградов засыпал меня вопросами по различным средствам механизации: закрылкам, интерцепторам, предкрылкам, двух щелевым предкрылкам, плавающим предкрылкам, отклоняемым носкам и т. д. Но самое удивительное, что о триммерных пластинах лопасти несущего винта вертолёта, о которой я сдуру упомянул, речи вообще не шло, но именно всё началось с этого. А я ещё усугубил положение, начав доказывать доктору наук, что я сам лично регулировал и отбивал соконусность в полку. С моей стороны это была величайшая глупость, которую я осознал значительно позже. А сейчас, во время экзамена, педагог был возмущён «незнанием элементарного» из того, что мне давалось на лекциях, за что я не заслуживаю большего, чем «неудовлетворительно», после чего мне вручили пустую зачётку и я оказался первым двоечником в нашей группе, на курсе и по этой дисциплине в училище.

   После того, как я вышел из аудитории, вслед за мной вышел Юрий Иванович Кизима и начал расспрашивать, в чём дело. Я сбивчиво, сам ничего не понимая, рассказал, как всё получилось, но никто так ничего и не понял. А я пошёл «переживать» мою первую двойку за шесть семестров в училище, тем более, что впереди был ещё один трудный экзамен.


   Глава 278. Вторая часть «Марлезонского балета»

   Но на этом мои приключения не закончились. Правда, серьёзность ситуации до меня не дошла, так как я и после этого не пошёл и не попросил на кафедрах, где я сдал уже экзамены, поставить мне оценки в зачётке. Зачётка так и осталась у меня пустая. Прост. о, я был расстроен и не подумал о последствиях. И, как оказалось, напрасно.

   Через четыре дня я пришёл с учебной группой на следующий экзамен по курсу «Конструкция авиационных двигателей». Чем-то особенным этот экзамен мне не казался и от других не отличался. Как только услышал свою фамилию, зашёл в аудиторию, доложил и после слов преподавателя майора Кардаша Семёна Тимофеевича:

    — Берите билет,  — взял билет и к нему задачу. Билет номер десять. В нём три вопроса.

   Первый вопрос — расчёт лопатки компрессора, вопрос второй — особенности конструкции кольцевой камеры сгорания и третий вопрос — существующие типы реактивных сопел. После ознакомления с вопросами приступил к подготовке. Задачу решил сразу, она была не очень трудная. Третий вопрос тоже показался знакомым. На втором вопросе немного задержался, но нарисовав схему камеры сгорания, сразу же вспомнил основные преимущества и недостатки кольцевых камер сгорания. Приступил к подготовке на первый вопрос. Сам расчёт довольно громоздкий и необходимо было вспомнить основные формулы и связанные с ними расчёты параметров. Но минут через двадцать постепенно всё сложилось и кажется логическая схема ответа была построена.

   Ожидаю своей очереди отвечать. Просчитываю, что попадаю отвечать молодому преподавателю капитану Черных Валерию Ивановичу. С одной стороны он вёл у нас в группе практические занятия, с другой — уж очень он придирается к мелочам. В этот момент майор Кардаш подходит к столу с зачётками и просматривает зачётки. И вдруг называет мою фамилию. Я встаю и он приглашает меня к своему столу. Всё, теперь не надо гадать к кому попаду отвечать. Подхожу, докладываю.

   Майор Кардаш берёт мои исписанные листы, проверяет, что там изображено, задаёт несколько уточняющих вопросов, а затем говорит:

    — А теперь — отвечайте.

   Я, как мне показалось, даже споткнулся, стоя на месте, так для меня это было неожиданно. Там же на листах всё написано и чётким почерком, всё на схемах и в формулах. Поэтому, я растерялся, начал что-то бормотать, но затем взял себя в руки и начал пересказывать всё то, что было написано на листках. Ответил на первый вопрос — никакой реакции со стороны преподавателя. Ответил на второй вопрос — тоже молчание. После ответа на третий вопрос я совершенно успокоился, так как дополнительных вопросов не было, да и какие вопросы, всё ведь изложено на листках.

   На задачу преподаватель только взглянул, взял мои листочки с ответами, молча отложил в сторону и сказал:

А теперь пойдёмте к деталям двигателя, — и после этого я не почувствовал никакого подвоха и молча пошёл вслед за преподавателям к агрегатам двигателя, схемам и плакатам.
   И вот здесь всё и началось. Дополнительные вопросы. Вопрос за вопросов. После каждого моего ответа майор коротко говорил:
 
    — Нет, —  и задавал следующий вопрос. Очень громко снова говорил:

    —  Нет! — и снова задавал следующий вопрос. Так, кажется было 14 или 16 вопросов, я уже отвечал из последних сил, был измотан и перестал считать вопросы, только слышал:

    — Нет! Нет! Нет!.

   В это время майор Кардаш стоял спиной к открытой двери в аудиторию (было жарко), я отвечал, стоя напротив двери, а рядом стоял начальник курса и всё уговаривал:

    — Хандурин, подумай, не спеши, не допускай ошибок, — он, не зная предмета, думал, что я всё отвечаю не правильно и плохо. А я не понимал, что происходит. Да, возможно и были какие-то неточности, но чтобы так плохо, я не понимал, почему так меня оценивают.

   И, когда я уже хотел "психануть" и бросить всё, пускай понимают это, как знают, в проёме открытой двери я увидел начальника кафедры полковника Дешко. Он из глубины коридора стоял и слушал, как я отвечал. И именно это меня остановило от опрометчивого моего дурного предполагаемого поступка. Я скрепя зубы проодолжал бороться уже и против преподавателя и против причитавшего рядом со мной начальника курса, он переживал, ведь ему тоже на курсе лишняя двойка не была нужна.

   Но силы были не равные и я получил свою вторую двойку и совершенно пустую зачётную книжку. И только получая из рук майора Кардаша зачётку, открытую не на титульной странице, а на пустой странице, без единой оценки, я понял, как он назначил меня своей жертвой и почему именно так был смоделирован мой ответ на билет. Он меня вычислил, как потенциальную жертву по совершенно пустой зачётке. И он начал меня добивать. И мой поезд уже ушёл.


   Глава 279. Чудо ниоткуда

   С опущенной головой я вышел из аудитории и побрёл по коридору к выходу из учебного корпуса. И вдруг меня окликают по фамилии. Оборачиваюсь — полковник Дешко, начальник кафедры:

    — Так что там у Вас? — спрашивает полковник, беря у меня зачётную книжку.

    — О-о-о! Да у Вас тут совсем пусто.

    — Товарищ полковник! У меня три экзамена уже сданы досрочно, а неуды только по самолёту и двигателю, только я не успел оценки на кафедрах проставить.

    — Вот что, Хандурин, завтра чтобы все оценки в зачётке стояли, а через два дня придёте пересдавать по нашему курсу. Принимать буду я. Успеете?

    — Так точно! Успею! Я готов! — я просто ошарашен был таким решением начальника кафедры.

    — Не радуйтесь особенно, готовтесь, будем принимать очень строго. Идите.

   И я, уже радостный, побежал. Что случилось, почему начальник кафедры принял такое решение, я так никогда и не узнал, а в тот момент мне вообще было не до этого. Я радовался, как ребёнок.

   Появилось какое-то чувство, что моя «чёрная полоса» закончилась. Я в этот же день побежал по кафедрам, чтобы мне выставили уже полученные мной оценки при досрочной сдаче. Все на факультете уже знали, что я получил два «неуда» на одной сессии и удивлялись, как это ухитриться досрочно сдать три довольно трудных экзамена и завалить два таких простых экзамена. Но щадя моё самолюбие, на других кафедрах особо мне не пеняли, да и с их точки зрения я был молодец, так как их предметы сдавал досрочно.

   Следующие два дня я всё-таки готовился к пересдаче экзамена по «Конструкции авиационных двигателей», в то время как моя группа готовилась и сдавала те экзамены, которые я уже сдал. Правда, за это время меня вызывал на беседу начальник факультета, подполковник Писарев Виктор Николаевич и начальник курса подполковник Зузенко Михаил Леонтьевич. Что удивительно, начальник факультета особенно меня не ругал, но настоятельно рекомендовал мне один из неудов ликвидировать в ближайшие дни. Так и сказал:

    — Делай, что хочешь, уговаривай педагога, но до командировки одной двойки не должно быть.

   Он ещё не знал, что по одному неуду я уже «договорился», но почему-то Писареву об этом не сказал, как-то не получилось. Что касается начальника курса, то он с меня спросил более строго, в конце разноса, сказав:

    — Я с вами ещё разберусь!

   Через два дня я пришёл на кафедру конструкции авиадвигателей, чтобы пересдать экзамен. На кафедре из преподавателей были начальник кафедры полковник Дешко и капитан Черных, им я и должен был пересдавать экзамен.

   Пришли в аудиторию. Валерий Иванович Черных стал раскладывать билеты и спрашивает начальника кафедры:

    — Ему десяти билетов хватит?

    — Разложи все, — отвечает начальник кафедры.

   Капитан Черных билетов пятнадцать разложил веером, а остальные — положил рядом в стопочку. После этого экзаменаторы сели за стол и сказали мне:

    — Берите билет.

   Я подошёл к столу, сначала хотел взять билет из тех, что были разложены веером, но затем передумал и взял билет со средины тех, что были сложены в стопку. Взял билет и чуть его не уронил, даже руки задрожали и я не своим голосом выдавил из себя, запинаясь:

    — Билет... номер десять.

   Полковник Дешко очевидно заметил моё состояние и спросил:

    — Что-то не так?

   И я быстро-быстро ответил:

    — Никак нет, товарищ полковник. Просто это тот самый билет, что был и прошлый раз, билет номер десять.

   Начальник кафедры повернулся к капитану Черных и сказал:

    — Ну что, Валерий Иванович? Думаю, не будем менять ему билет, он точно эти вопросы билета при подготовке не повторял, надеясь, что десятый билет ему уже не попадётся. Посмотрим, что он знает из этого билета с тех пор.

   Я, не поняв сначала того смысла, что было сказано, сразу ответил:

    — Товарищ полковник, я могу отвечать без подготовки.

   На что полковник Дешко ответил:

    — Нет уж, хватит экспериментов. Готовьтесь и тогда будете отвечать.

   Не буду повторять мой ответ, но после его окончания, полковник Дешко сказал:

    — Вы понимаете, что отлично мы вам поставить не можем, так как у Вас это повторная попытка, а оценку «хорошо» Вы заслужили  — и поставил оценку мне в зачётку.

   На этом моя чёрная полоса закончилась, так как пересдачу неуда по курсу «Конструкция и прочность ЛА» мне кафедра запланировала после командировки на заводскую практику, через месяц.

   После командировки я пересдал экзамен уже Юрию Ивановичу Кизиме и на этом к плохим оценкам в процессе учёбы больше не возвращался. И сделал для себя два вывода. Первый — лишнего на экзамене при ответах не говорить. Второй — не надо пытаться спорить о чём-то с доктором технических наук по любым вопросам.


   Глава 280. Новая встреча с профессором Виноградовым Р.И.

   Уже четвёртый курс. Надо было получить зачёт по «Системам управления ЛА». Когда я пришёл на кафедру то оказалось, что ведущего преподавателя ещё не было. Я зашёл в класс и стал ждать. В это время в класс зашёл начальник кафедры полковник Виноградов и спросил, что я здесь делаю. Я ответил, что ожидаю преподавателя, чтобы сдать зачёт. Он сказал:

    — Идите за мной, я приму у вас зачёт.

   Мы пришли в другой класс, он пролистал мою курсовую работу «Особенности компоновки самолёта вертикального взлёта и посадки» и спросил:

    — Где брали материалы для расчётов планера, системы управления и шасси?

   Я ответил, что заказал несколько статей в ВИНИТИ* из иностранных журналов и частично перевёл их. Профессора это заинтересовало, он перестал опрашивать меня по теории и беседа перешла в область об особенностях управления самолётом посредством газовых рулей и особенности конструкции этих рулей. После пятнадцатиминутной беседы, профессор поставил мне «зачёт» в зачётку и оценку «отлично» мою курсовую работу. Сказать, что я вышел довольным из аудитории, значит ничего не сказать.

   И какое же моё было удивление, когда через день меня начали встречать слушатели нашего курса из других учебных групп и рассказывать мне, что при сдаче зачёта полковник Виноградов демонстрировал им мою курсовую работу и говорил, что вот за такое исполнение и соответствующую защиту этой работы он ставит «зачёт», отправив некоторых дорабатывать курсовую работу. Многие ребята даже мне попеняли на то, что я слишком хорошо выполнил своё учебное задание, говоря:

    — Ну, что, ты, попроще не мог выполнить курсовик?! А если хотел отличиться, то надо было сдавать зачёт в числе последних, тогда и у нас проблем не было бы.

   И что мне оставалось отвечать им? Я просто отмалчивался или огрызался, в зависимости от того, каким тоном ко мне обращались. Вот когда мне полковник Виноградов поставил «неуд», то этих советчиков я среди сочувствующих не видел, а вот, когда самим «припекло», то сразу с претензиями. С такими «друзьями» мне было не по пути.

   Но на этом дело с моей курсовой работой не закончилось. Уже через несколько лет я узнал случайно, что эта курсовая работа находится по прежнему на кафедре, как образцовая, хотя профессор Виноградов ушёл на повышение, заместителем начальника училища по науке и учебной работе. На кафедре никто из преподавателей не рискнул заменить эту работу из образцового фонда. Тогда я сам попросил руководителя методической группы отдать мне эту работу, так как сам уже считал, что материал уже, как образцовый устарел. Моя работа базировалась на прототипе английского «Хариера», а в ОКБ А. Яковлева уже летали Як-36, Як-38 и проектировался Як-141.

   А кафедра № 13, которой руководил Ростислав Иванович Виноградов бурно развивалась. Когда он возглавил кафедру, то учебной нагрузки у педагогов кафедры ещё не было, первый набор офицеров-слушателей только осваивал общеобразовательные дисциплины, а из учебных пособий были только устаревшие типы самолётов, несколько Ил-28 и МиГ-19, на которых курсанты обучавшиеся по программе среднего училища изучали электро и радиооборудование. Вся эта техника была сосредоточена на берегу озера Киш, на приангарной стоянке, которая ещё осталась от аэродрома, который здесь бал с начала ХХ века.

   Учебные классы кафедры № 13 были в ангаре того же возраста, который требовал срочного ремонта, да и саму приангарную площадку кафедра № 13 делила с кафедрой № 11 «Эксплуатация летательных аппаратов», для которой площадка служила учебным аэродромом. Вот в этих условиях полковник Виноградов формировал кафедру с нуля. В ангаре появились несколько препарированных макетов современных самолётов конструкции КБ Микояна и Сухого, а в учебных классах — стенды систем этих же машин.

   Кадры начальник кафедры подбирал тоже своеобразно. Кроме специалистов, которые способны обеспечивать учебный процесс, эти офицеры должны были уметь и самостоятельно выполнять хотя бы косметический ремонт в ангаре и в классах. Поэтому, в учебную лабораторию подбирались люди инициативные и, как говорится, с «золотыми руками», люди мастеровые. Это дальнейшем им самим пригодилось, когда у них начался карьерный рост и они начали работать над исследовательскими работами и диссертациями, они сами изготавливали для себя испытательные стенды и механизмы.

   Через три года кафедру было не узнать, она полностью соответствовала требованиям программы высшей школы и это была гордость полковника Виноградова.


   Глава 281. Дары севера.

   Начало июля 1971 года. Мы из Каунаса, где проходили ремонтную практику, через Ленинград едем в Североморск. До Ленинграда добираемся без приключений. В Ленинграде в ожидании поезда на Мурманск бродим по городу несколько часов. Предыдущий раз в Ленинграде я был пять лет тому назад и в памяти ещё были свежи воспоминания о всех достопримечательностях города на Неве. Прошлись по некоторым знакомым местам, а на большее времени не хватило.

   К поезду Ленинград — Мурманск мы не торопились и на перрон вышли, когда все пассажиры заняли свои места. По этому маршруту я ехал впервые и всё мне здесь было интересно. Много слышал и читал о Карелии и ждал, когда будет светлое время, чтобы увидеть красоту этих мест.

   Проснулись, когда было довольно позднее утро и за окном действительно была неописуемая песенная красота: то и дело мелькала гладь озёр, голубые, зелёные и, словно покрытые инеем, ели, могучие сосны и между ними берёзы, берёзы. Изредка мелькали развалившиеся старые лагерные бараки, окружённые перержавевшей колючей проволокой с такими же разваливающимися сторожевыми вышками. Так мы ехали очень долго.

   Где-то, в районе Оленегорска, уже за Полярным кругом, вдалеке в лесу, на возвышенности увидели красивые постройки. Они были далеко и мелькали между деревьями, но было видно, что строение добротное и не так давно построенное. Старожилы, которые ехали в поезде, рассказали, что это правительственная дача, которая была построена для Н. Хрущёва и, якобы, побывав здесь, он отменил северные надбавки, сказав:

    - Я сюда отдыхать приезжаю, а вы здесь надбавки получаете за постоянное проживание, как на курорте.

    Насколько это верно трактовали соседи по купе, я не знаю, но факт, что такой разговор состоялся.

   На одном из разъездов мы долго ждали встречного поезда. Все высыпали из вагонов и, какая красота, в нескольких метрах от железнодорожного полотна словно ковром вся поляна была устлана брусничником с гроздьями крупных ягод. Нельзя было удержаться, чтобы не собирать её прямо под ногами. Мы после этого ещё долго вспоминали про эти лесные богатства Севера.

   До Мурманска добрались без происшествий и так же спокойно добрались до Североморска. Через неделю я уже был почти старожилом «на северах». Занимался своим делом, а в свободное время знакомился с окрестностями. Особенно мне нравилось в свободное время ходить на сопки. Первое время я несколько раз на скальном грунте проваливался по колено в воду. Смотришь, красивая травяная лужайка, а только станешь на неё и по щиколотку, а то и по колено в воде. Это под травой такие глубокия лунки, наполненные водой, прикрытые травой.

   Прошло ещё недели две. Однажды иду по дороге, смотрю морошка растёт, а я её ни разу ещё не попробовал. Думаю, дай сорву, попробую. Набрал полную горсть, иду себе, жую. Навстречу идёт парень и внимательно на меня смотрит, показался мне знакомым, нет, просто показалось. Я оглянулся и он оглянулся. Стараюсь вспомнить, нет, точно его не знаю.

   Пришли на обед, пообедали. Только вышли со столовой, видим объявление, что сегодня футбол на стадионе. Пошли туда. По дороге оказался магазин и мне так захотелось шоколадных конфет. Я зашёл и взял триста граммов «Буревестника». На стадионе, пока смотрел игру, съел все конфеты, даже никого не угостил. Где-то за пятнадцать минут до окончания матча у меня началась кружиться голова и всё в глазах начало двоиться, хотя голова не болела и даже не подташнивало. Странное какое-то состояние. То-то я заметил, что на конфетах был чуть беловатый налёт.

   Поскольку голова немного кружилась, то на ужин я не пошёл, взял в буфете бутылку кефира и это был весь ужин. Прилёг отдохнуть и не заметил, как уснул.

   Проснулся утром, голова не болит, чувствую себя хорошо и я пошёл на работу. По дороге я, на всякий случай, зашёл к доктору и рассказал о том, что со мной было вчера. Доктор, молодой парень, принял меня приветливо, распросил, что я кушал и тоже согласился, что это от конфет или акклиматизация. Он дал мне таблеток и сказал, чтобы я принимал эти таблетки, если головокружение повторится.

   Довольный, я вышел от доктора и знакомой уже дорогой заторопился к своим, понимая, что подвожу их опозданием. Но увидев морошку, не удержался и сорвал несколько веточек. Навстречу мне снова попался тот же парень и снова он на меня смотрел, как на старого знакомого, а я его никак не мог вспомнить. Увидев меня, он спросил:

    - Зачем вы это кушаете?

    - Как зачем, это же морошка?!- ответил я.

   Он замахал руками и быстро-быстро заговорил:

    - Нет, нет! Это волчьи ягоды!

   Я остановился, как вкопанный и у меня перед глазами пронеслись события последних двух дней. Значит, конфеты ни при чём и доктора я запутал своими рассказами. Выбросив волчьи ягоды, поблагодарив своего нового знакомого, я побежал опять к доктору.

   Увидев доктора около медпункта, быстро рассказал ему всё, что со мной произошло. Он сначала расхохотался, а затем начал меня благодарить. К нему оказывается приходили несколько раз с детьми, у которых были такие же симптомы.

   - Но мне уже за тридцать — ответил я. Он отпарировал:

   —  Тем более, для меня будет наука и вы запомните, что морошка, это ягоды жёлтого цвета. А теперь ещё и будете знать, какие симптомы имеет отравление галлюциногенами, которыми являются волчьи ягоды.

   После этого на севере со мной происходили только хорошие события.

                Рига — Каунас — Ленинград — Североморск. 1971 год.


    Глава 282. Сон в руку.

   Начинался 1972 год. Февраль месяц. Я защищаю диплом по специальности авиационного инженера-механика с присвоением очередного воинского звания и жду назначения в новое место службы. Настроение хорошее, но как-то на душе немного тревожно:

   — А куда же меня направят? Работы в предзащитный период много и приходя домой я валюсь и почти сразу засыпаю. Обычно я сплю очень крепко, так, что и сны мне не снятся или я настолько крепко сплю, что совсем их не воспринимаю.

   Иногда перед сном, после сверх усталости я расслабляюсь и мечтаю:

   — Вот бы при распределении попасть в уже знакомое место, где я до этого был, например: в Телави, в Шперенберг или в Североморск. Но это не реально и с этой мыслью я расслабляюсь и засыпаю.

   А страсти накаляются. Кто говорит, что самые хорошие места распределили, кто-то ходит с заговорщическим видом, как будто ему достался выигрышный лотерейный билет. И это действует на нервы, мешает готовиться к защите диплома.

   И вот, однажды, ночью, перед самой защитой мне приснился сон. Я как будто наяву, хожу по шперенбергскому гарнизону, моему предыдущему месту службы, захожу в наш дом, поднимаюсь по лестнице и захожу в нашу квартиру. Это всё настолько реально, что я даже проснулся от того, что я вдруг там оказался.

   Лежу и думаю, что бы это значил такой сон в ночь перед защитой диплома и уже начал беспокоиться. Но поскольку картина Шперенберга (в ГСВГ) меня всегда успокаивала, то я также мгновенно уснул. Утром, когда проснулся, мне было уже не до мыслей о ночном сне наяву. Надо было тщательно готовиться к защите. Я ещё раз проштудировал доклад и побежал на построение.

   Защищался я последним, в последний день защиты. И, как назло, ко мне на защиту пришёл председатель ГЭК со всеми своими заместителями, оказывается это такая традиция. Но я был настолько взвинчен, что мне уже было всё равно, кто ко мне придёт на защиту и вёл себя, как считаю, даже агрессивно. Моим преподавателям это не понравилось, но очень понравилось председателю ГЭК, он был крутой генерал. Защитился я отлично.

   Через два дня я узнал, что по предложению председателя ГЭК я остаюсь продолжать службу в училище на должности заместителя начальника учебного аэродрома. И тогда я вспомнил свой сон и желание продолжать службу уже в знакомом мне гарнизоне. Вот, действительно, «сон в руку». Об этом можно только мечтать. Или очень хотеть.


   Глава 283. Защита дипломного проекта.

   У нас, слушателей-офицеров, занятий по дисциплинам кафедры № 13 больше не было. Мы сдали все зачёты по «Конструкции и прочности летательных аппаратов» и уже дело подходило к диплому. На приангарной площадке бывали редко и когда туда я однажды попал, то был удивлён какой там порядок и как всё изменилось в лучшую сторону.

   Повод, который нас привёл на приангарную стоянку (учебный аэродром) тоже заслуживает внимания. Я уже упоминал, что полковник Виноградов по профилю был «самолётчик» и его не особенно интересовали вертолёты, так как их силовые схемы конструкции были классическими, а это для учёного такого уровня не очень интересно. Но на приангарной стоянке находился вертолёт Ми-4, который не могли поделить кафедра № 13 (он был им не нужен) и кафедра № 11 (у них тоже не было специалиста «вертолётчика». Вот он и оказался «бесхозным». В то же время, у нас несколько тем дипломных работ были связаны с эксплуатацией вертолётов. Поэтому, начальник факультета поручил мне и Юре Чистякову ввести вертолёт в строй, запустить двигатель (он не запускался семь лет) и передать специалистам кафедры № 11.

   После доклада полковнику Виноградову о том, что нам поручили подготовить вертолёт к передаче на кафедру № 11, он дал распоряжения лаборатории кафедры оказывать нам содействие и, как мы видели, остался доволен действиями начальника факультета.

   Чтобы запустить двигатель АШ-82В пришлось повозиться, чтобы не было гидроудара в цилиндрах и не оборвать шатуны на коленвале. По старой памяти, я вывернул свечи зажигания во всех цилиндрах и зашприцевал в цилиндры гидросмесь АМГ-10, чтобы эта смесь смягчила коррозию между поршнем и цилиндром, если такая могла образоваться при стоянке за несколько лет в неработающем двигателе. Этому меня научили в полку опытные техники, которые эксплуатировали такие типы двигателей ещё во время Великой Отечественной войны. В данном случае это была простая предосторожность. Всё это увенчалось успехом. Двигатель несколько раз чихнул, выбросил из выхлопного коллектора длинные шлейфы пламени, перепугав любопытных зевак, собравшихся вокруг вертолёта. Разогнав толпу любопытных, мы попробовали включить несущую систему и раскрутить винты, то как только винты начали вращаться, мы выключили муфту сцепления и двигатель.

   В это время подошёл полковник Виноградов, мы доложили, что вертолёт исправен и готов к передаче на кафедру № 11. Он медленно обошёл машину вокруг, как будто первый раз её видел, окликнул начальника учебной лаборатории и приказал ему готовить передачу вертолёта на кафедру эксплуатации. Затем поблагодарил нас с Юрой за работу и отошёл к преподавателям своей кафедры, которые тоже наблюдали этот «цирк», который мы устроили с Юрой Чистяковым.

   Вскоре мы получили темы дипломных проектов и началась кропотливая работа по сбору материалов, написанию черновых вариантов, рисованию эскизов и по выполнению множества других работ. Я готовился защищать дипломный проект по теме кафедры «Эксплуатация ЛА». Рядом со мной работали дипломники полковника Виноградова и я часто наблюдал, как он проверяет ход выполнения ими работ. Он давал им какие-то задания, даже кто-то что-то изобретал, оформлял заявку на изобретению, делал какие-то модели. Я завидовал этим ребятам, думая, что руководитель диплома им помогает делать диплом.

   У моего руководителя, подполковника Шмелёва В.Г., была несколько другая методика руководства. Владимир Григорьевич приходил ко мне, расспрашивал, что я сделал, как успеваю по графику и что планирую делать на следующей неделе. Выслушивал, делал замечания и одобрительно говорил:

    — Хорошо, работайте! — и снова пропадал на неделю, у него в это время были плановые занятия в другом учебном корпусе.

   Подполковник Шмелёв всё время напоминал мне:

    — Среди членов ГЭК (Государственная экзаменационная комиссия), обязательно будут офицеры из строевых частей и они будут задавать самые каверзные вопросы. Так что вспомни всё, что ты знал в части и особенно, что касается безопасности полётов.

   Наступило время защиты дипломов. Первый день прошёл сумбурно, задаваемые вопросы нельзя было систематизировать, даже руководители не могли выделить какое-то одно направление интересов. Но после защиты для комиссии организовали экскурсию по кафедрам училища. Вот здесь всё и выяснилось. Председатель ГЭК, генерал-майор авиации Красусский и члены комиссии всем офицерам постоянного состава задавали вопросы о средствах объективного контроля (СОК) в авиации. И тут все «поплыли», это было самое слабое место в училище. Служба безопасности полётов только зарождалась в частях, а в училище все тонкости её не дошли. Главное, что не было достаточно специалистов, чтобы одновременно проконсультировать всех слушателей, которые выходили на защиту и сами слушатели недооценили серьёзность этой проблемы.

   Когда на следующий день в подкомиссиях члены ГЭК начали задавать эти же вопросы на защите и слушатели затруднялись на них ответить, генерал Красусский был вне себя, грозил даже прекратить защиту дипломных проектов, хотя все понимали, что этим он только пугал начальников. Но шороху он наделал много.

   Я защищался в предпоследний день и всего этого не знал, не до того было, что-то доделывал, готовил и репетировал доклад для защиты. Тема же моего дипломного проекта была связана именно с средствами объективного контроля вертолётов Ми-6 при автономном базировании эскадрильи вертолётов.

   Перед самой защитой в учебную аудиторию прямо ввалились человек 12 из комиссии, да так много, что всем не хватило стульев и пришлось их приносить с соседней аудитории. Мне казалось, что я упаду в обморок от волнения, но держался хорошо, даже не забыл спросить у председателя комиссии генерала Красусского приступить к защите. После того, как он сказал:

    — Докладывайте! — я успокоился или «отключился», после защиты я вспомнить этого момента не смог, всё было, как на автомате.

   Как потом мне рассказал мой руководитель, доклад мой длился ровно 15 минут, как и положено и в этот момент я остановился на последней фигуре дипломного диста, со словами:

 — … Доклад окончен! — а дальше посыпались вопросы.

   Сначала два вопроса задал генерал Красусский, затем по одному вопросу задали члены подкомиссии, а после этого — все присутствующие. Когда уже стало видно, что защита переходит в экзекуцию, председатель ГЭК сказал:

    — Достаточно! Отлично! — и обращаясь к начальнику факультета Писареву Виктору Николаевичу, добавил непонятную мне фразу:

    — Виктор Николаевич, видите, а вы говорите человека не подберёте. Вот вы и подготовили специалиста, я думаю он справится. — О чём шла речь я не понимал, да и не до этого мне в это время было.

   Генерал после этих слов встал и направился к выходу. За ним потянулись и остальные присутствующие. В это время мимо меня проходил полковник Виноградов, который взял меня за плечо и сказал:

    — Молодец! Хорошо держался! — и я ему был бесконечно благодарен за поддержку, так как еле держался на ногах от усталости.

   На следующий день защита завершилась и нам начали официально объявлять места назначения, хотя мы уже предварительно знали их от ребят, которые помогали заполнять документы. У меня было назначение военпредом на саратовский авиационный завод, где в то время было производство Як-40, Як-42 и машин с вертикальным взлётом и посадкой. Но когда я зашёл в кабинет начальника факультета, где заседала мандатная комиссия, то мне сразу последовал вопрос:

    — Как вы смотрите на то, что вам предлагается должность начальника учебного аэродрома нашего училища? — и я ничего умнее не придумал ответить, как:

    — А я уже контейнер заказал — на что все громко рассмеялись, а полковник Писарев, тоже улыбаясь сказал:

    — Вот видите каких мы здесь «специалистов» воспитываем, он ещё от родного училища отказывается — и добавил:

    — Вы посоветуйтесь с семьёй и если будут какие-то противопоказания, завтра скажете. — И только теперь до меня дошло, о чём говорил генерал Красусский начальнику факультета на защите.   

   Дома это предложение было «как снег на голову» и обсуждалось до поздней ночи, а утром я первым делом явился к начальнику факультета и доложил, что я согласен занять эту должность, на что он мне сказал:

    — Только учтите, легко не будет. Спрос будет строгий. На вас возлагаются большие надежды.

   Но я ещё не знал и не осознавал, какие надежды на меня возлагаются и какие объёмы работ меня ожидают.


      Глава 284. Работа на учебном аэродроме.

   Дальше, всё как по протоколу: оформление документов, расчёт со всеми видами довольствия, вручение дипломов, выпускной вечер в новом «Молочном ресторане» в Кронвальдском парке и прощания. Прощания с соседями, прощание жён по местам работы, прощание детей со школьными и детсадовскими друзьями и вообще, с Ригой. Кто-то был доволен назначением, а кто-то и высказывал тихое недовольство. У меня было какое-то безразличие. С одной стороны, не надо было никуда ехать, а с другой — вживаться одному совсем в другую обстановку, для меня абсолютно новую по сравнению с той, к которой я привык в полку.

   А тут ещё ситуация усугубилась тем, что я приходил не на вакантную должность, а на должность, с которой увольняли офицера на пенсию и в коллективе все считали, что это для меня специально освобождали место, а таких людей в коллективе всегда побаиваются и соответственно к ним относятся.

   Я ещё не знал, что именно моему предшественнику по должности Государственная экзаменационная комиссия (ГЭК), а, значит и командование училища, поставили в упрёк, а может даже в вину, тот факт, что техника на учебном аэродроме не соответствует требованиям Наставления по инженерно-авиационной службы (НИАС). И я не догадывался, что все эти недостатки первое время перейдут на меня. И моему предшественнику обещали в кадрах отправить его на пенсию только через год, так как кто-то из руководства училища хотел зарезервировать это место для своего протеже. С этой стороны я тоже нажил себе недоброжелателя со стороны начальства, хотя вообще не знал сначала про эти «подводные камни» своей новой должности и, кто этот недоброжелатель.

   И вот с таким новым багажом я пришёл первый первый день на свою новую должность. Представился начальнику кафедры №11, «Эксплуатации ЛА», полковнику Светлову Гаврииле Афанасьевичу, после чего он представил меня личному составу кафедры и начальнику учебного аэродрома, майору Агишеву Марсу Измайловичу. Учебный аэродром хотя и находился теперь за пределами Риги, но по штату входил в состав кафедры № 11.

   На следующий день я выехал на учебный аэродром, где Марс Измайлович представил меня личному составу, как своего заместителя. Учебный аэродром представлял собой участок луга, примыкающего к лесу, на котором уже поставили  стандартный сборно-щитовой домик казарменного типа, где разместились группы учебного аэродрома по штату ТЭЧ полка, по службам: самолёта и двигателей, авиационного оборудования, радиоэлектронного оборудования, авиационного вооружения, средств наземного обеспечения и другим. На лугу, прямо на грунте, сиротливо стояли несколько слабо зачехлённых самолётов старых модификаций: МиГ-19, МиГ-21, Су-7, Як-28 и один Ту-22Р (изд. 105). У самого въезда одиноко стоял древний домик местных хуторян, которые ещё не переехали с этой территории. Вот на такое «хозяйство» я пришёл заместителем начальника учебного аэродрома по ИАС. Как мне потом сказал начальник кафедры:

   — Ты, Хандурин, выбрал «кота в мешке» — да, это я потом и сам понял.

   Но я никогда не жалел о принятых мною решений, а просто менял сложившуюся ситуацию. Так поступил и в этот раз. Приступил к выполнению задач, которые передо мною были поставлены: привести в соответствие с НИАС службы и технику учебного аэродрома и представить всё это председателю ГЭК, тому же генералу Красусскому, который должен был прибыть с комиссией через три месяца. Надо отдать должное, руководство училища наделило меня, как они сказали, «особыми полномочиями», хотя их же подчинённые «чихать хотели» на эти мои полномочия. И вот здесь я снова столкнулся с полковником Виноградовым  Ростиславом Ивановичем.

   В первые же дни своей работы на учебном аэродроме я оформил заявки в тыл ВВС на оборудование лабораторий ТЭЧ ап. Этих заявок лежали стопки в отделе снабжения, но ими никто не пользовался, просто многие не знали, как ими пользоваться. Вот здесь мне очень пригодились связи и опыт, который я приобрёл в полку на должностях начальника группы и заместителя командира АЭ по ИАС. Я же оформил заявки, как «по простою» техники, со срочной доставкой, а пока там разбирались, что, да как, бюрократия сработала прекрасно, через месяц всё было уже в училище. Но часть стендов полковник Виноградов настоял, чтобы передали на его кафедру, он всегда отслеживал все новинки, что приходили в училище. А поскольку я заказывал «с запасом», то на учебный аэродром мы получили почти всё, что нам было необходимо. А полковник Виноградов приказал своему начальнику учебной лаборатории прибыть на учебный аэродром и перенять опыт как, где и что мы заказываем. Пришлось мне делиться «опытом» с теперь уже конкурентами, начлабом кафедры № 13. Вот только за заявки «по простою» из инженерного училища мне досталось, когда в тыле ВВС разобрались «что я натворил». Но начальник факультета только пожурил меня, но наказывать не стал. Учёл тот факт, что другого выхода у меня не было.

      
   Глава 285. Гроза прошла мимо.

   В марте работать на учебном аэродроме было ещё не комфортно. Во первых, каждый день с территории училища уходила машина с солдатами и офицерами, а в обед солдатам-механикам с училища надо было привозить пищу. Офицеры питались в ближайших городских столовых или кафе.

   Во вторых, работать на технике под дождём и в слабо отапливаемых помещениях было трудно, особенно проводить ремонтные и монтажные работы нового оборудования. А это была одна из основных задач — привести технику в исправное и готовое, к учебному процессу, состояние.

   В третьих, с нас никто не снимал обязанности по благоустройству территории, специалистов, по укладке асфальта, засыпки дорожек щебёнкой, посадкой кустарника, у нас не было, всё делали своими силами, так называемым «хозспособом». И учебный аэродром постепенно оживал и возрождался. В конце каждой недели к нам из училища приезжал кто-то контролировать ход работ и все пугали меня генералом Красусским, успокаивая, таким образом, больше себя.

   В апреле прибыло несколько самолётов, в том числе МиГ-25 и Ан-12, который приземлился на ВПП аэродрома «Скулте», расположенную в 200 метрах от площадки учебного аэродрома. Через неделю прибыло несколько вагонов со средствами наземного обслуживания: стремянки, тележки, подъёмники и другое.
   Ещё через неделю прибыли комплекты чехлов для всех самолётов, так как старые уже поизносились и имели неприглядный вид.

   Прибыло и несколько учебных классов, которыми надо было делиться с кафедрой № 13, где начальником был полковник Виноградов Р.И. А он внимательно следил, чтобы учебная лаборатория кафедры была оборудована современными учебными пособиями заводского изготовления.

   Надо также отметить, что в это время на учебном аэродроме проводились занятия в сетке расписания, что накладывало свой отпечаток на подготовку техники к Государственной экзаменационной комиссии. Но мы старались.

   Работу упрощало то, что майор Агишев, мой непосредственный начальник полностью мне доверил контроль подготовки самолётов и вертолётов, а инженерам по специальности капитану Бушменкову Виктору Михайловичу, майору Стёганцеву Марку Аврамиевичу и капитану Гаврилову Леонмду Сергеевичу — подготовку оборудования: АО, РЭО и РТО, АВ. Каждый из нас отвечал за свой участок, а на мне ещё была ещё общая инженерная служба, техническое развитие аэродрома и средства наземного обслуживания. Марс Измайлович Агишев взвалил на себя всю ответственность хозяйственного развития аэродрома, что значительно облегчало нам, специалистам по службам, работу на технике.

   Уже к концу июня были развёрнуты специальные лаборатории в здании технико-эксплуатационной части строго в соответствии с наставлением по инженерно-авиационной службе. Именно по этим вопросам было больше всего нареканий от ГЭК при февральском выпуске. На самолётах работали все системы, а сами самолёты были зачехлены новыми чехлами и аэродром выглядел как картинка.

   Генерал Красусский, как только ознакомился с документами, со всеми членами комиссии прибыл на учебный аэродром. Уж они и все вместе, и каждый в отдельности осматривали, проверяли, инспектировали технику, помещения, территорию и сделали вывод, что все недостатки устранены. Мы были довольны, гроза прошла мимо.

   Полковник Писарев В.Н. Меня поздравил отдельно, я видел, что он был доволен тем, что не ошибся во мне, когда назначал на эту должность и ставил задачу по устранению недостатков на учебном аэродроме.

   В акте ГЭК были особо отмечены учебный аэродром и лаборатория кафедры № 13, за лучшую подготовку учебно-материальной базы.

   
     Глава 286. Генеральский контроль.

   Один на один или даже в узком кругу с генералом Сухочёвым я встречался только несколько раз. Всё-таки, генерал - начальник училища, а я даже не всегда был на уровне среднего звена в этом училище.

   В период учёбы, мы, офицеры-слушатели считали, что чем реже встречаешься с начальником тет-а-тет, тем спокойнее тебе живётся. Ещё из среднего училища, где курсанты запоминают разные армейские изречения-шутки, я запомнил, что: "Любой длинный путь вдали от начальника, может оказаться значительно короче пути мимо начальника". Прослужив несколько лет в полку и поступив в Рижское ВВАИУ, я не забывал об этом изречении. Поэтому, когда я учился, мне повезло и я, в узком кругу, не встречался с нашим генералом. Так, в основном, при общих построениях, видел его вблизи и слышыл его команды. Не было у меня острой необходимости встречаться с начальником училища и общение со своими непосредственными командирами курса меня вполне устраивали.

   После того, как я окончил училище и был назначен в этом же училище заместителем начальника учебного аэродрома по ИАС (инженерно-авиационной службе), мне уже надо было встречаться с генералом Сухочёвым, тут уж никак не отвертеться.

   Первый раз мне "повезло" через несколько месяцев после моего вступления в должность. Был апрель месяц, хорошая погода, рядовой состав занимался работами на технике, в основном в автопарке, а офицеры уехали на обед в столовую во главе с начальником учебного аэродрома майором Агишевым Марсом Измайловичем. Моя же очередь была оставаться старшим "на хозяйстве".

   Вдруг, у ворот, сигналит чёрная "Волга". Я сразу понял, что это пожаловало начальство, хотя разобрать издалека, кто приехал, было трудно. Но пришлось трусцой направиться к приехавшим. В это время, генерал Сухочёв, а это был он, не стал дожидаться пока дежурный по учебному аэродрому откроет ворота, вышел из машины и через калитку направился к нашим зданиям. В это твремя я перешёл на шаг, остановился и доложил, что всё нормально, чем занимается личный состав и представился, кто я такой.

   Генерал поздоровался и сказал:
 
   - Показывайте свои владения, - и направился к самолётам.

   Шёл он не торопясь, по хозяйски осматривая всё вокруг, очевидно вспоминая, что изменилось со времени его предыдущего приезда. Когда мы обошли стоянку самолётов, то генерал постепенно становился мягче, это чувствовалось и по походке, ьставшей более медленной, и по ноткам в его коротких вопросах. Я тоже старался отвечать коротко, чтобы дать возможность генералу спокойно думать и делать свои выводы.

   Учебный аэродром всегда был т"тонким местом" в училище и все комиссии высокого уровня старались неожиданно приехать на учебный аэродром и "накопать" что-то такое, что можно было отразить в каком-нибудь "акте проверки". И это им удалосьтолько первый раз, когда приезжала первая Государственная экзаменационная комиссия (ГЭК - 1972 года). Я тогда защищал дипломный проект и Председатель ГЭК генерал Красусский порекомендовал начальнику факультета полковнику Писареву Виктору Николаевичу, в подчинении которого был учебный аэродром, назначить меня сразу после выпуска заместителем начальника учебного аэродрома по ИАС.

   Именно из-за учебного аэродрома тогда разгорелся "сыр-бор" настолько тсеръёзно, что несколько человек в училище получили взыскания, а одного офицера даже уволили в запас. Но это так, для острастки, так как этот офицер выслужил все сроки и материально он ничего не потерял, но "шороху" тогда комиссия навела большого.

   Вот меня и тбросили "на усиление" этого участка педагогической работы, чтобы учебный аэродром соответствовал всем требованиям, которые предъявлялись к базированию авиационной техники на настоящем (войсковом) аэродроме.

   Полгода меня держали "в чёрном теле", проверяли, как я "вытаскиваю из прорыва" учебный аэродром училища и только через полгода, когда следующая ГЭК дала положительный отзыв (в один год у нас было два выпуска: первый - по 5-ти годичной программе и второй - по 4-х годичной программе). Только после второго выпуска с меня сняли "чёрную метку", в том смысле:

   - А справится ли этот капитан с теми недостатками, которые указала ГЭК при работе с первым выпуском.

   Справился. И хорошо справился.

   Вот генерал Сухочёв, медленно осматривая учебный аэродром, задавал мне вопросы по теме, как я собираюсь дальше развивать техническую составляющую учебного процесса, так как командными вопросами занимался мой начальник подполковник Агишев Марс Измайлович, на котором также отражались вопросы содержания авиационной техники, хотя он больше отвечал за хозяйственную часть учебного аэродрома и личный состав.

   Но уже проходя по территории, я понял, что начальник училища останется довольным тем, что он увидел на территории.

   Когда я только прибыл на учебный аэродром, то по специальным "Отчёт-заявкам" заказал у Тыла ВВС новое наземное оборудование и новые самолётные чехлы, чтобы вид учебного аэродрома был, как у настоящего. Правда, не обошлось и без казусов, так как заказ был сделан по линии срочных поставок. Занимаясь в полку, в Шперенберге, обеспечением эскадрильи, я знал несколько "тонкостей", как можно всё это сделать. И хотя меня предупредили, чтобы я этого больше не делал, но всё, что мной было заказано, прибыло в училище полностью и в срок. Вот этим я и "хвастался" перед начальником училища, а он хотя и знал об этом "почти скандале", но с удовольствием распрашивал, в подробностях, что я собираюсь ещё делать, чтобы улучшить содержание авиационной техники.

   И тогда у меня просто вырвалось:

   - Товарищ генерал, надо бетонировать стоянку самолётов или хотя бы покрыть асфальтом. Негоже, чтобы самолёты стояли на грунте. Травяной покров не выдерживает прохождения здесь сотен курсантов каждый месяц, очень грязно получается. Особенно после дождей, которые у нас , в Прибалтике, бывают очень часто.

   Генерал сразу остановился, строго посмотрел на меня и сказал:

   - А мрамором покрыть стоянку не надумали ещё? Где я вам столько средств возьму? У нас на территории училища ещё работы непочатый край - и начал приэтом стучать кулаком правой руки в ладонь левой руки.

   Это был знак, что у генерала хорошее настроение, а то я уже пожалел, что затеял разговор на эту тему. Значит он моё "шальное" предложение "записал на корочку головного мозга".

   Через пару минут он сказал: - Хорошо! Мы подумаем! Пускай Агишев всё конкретизирует и напишет рапорт на моё имя.

   Мне только осталось сказать: - Есть, товарищ генерал!

   В это время приехали наши офицеры с обеда и к нам подошёл Марс Измайлович. Он представился и дальше генерал уже беселовал с ним, а мне разрешил заниматься делами учебного аэродрома.

   После отъезда генерала Сухочёва, я передал весь наш разговор Марсу Измайловичу и он меня немного пожурил, что я "обнаглел", когда просил заасфальтировать стоянку самолётов учебного аэродрома.

   Но не прошло и двух месяцев, как идея об асфальтировании учебного аэродрома начала воплощаться в жизнь и генерал Сухочёв оказывал нам большую моральную поддержку в этом.


   Глава 287. Генерал Сухочёв.

    Генеральские экскурсии.

   Я всегда удивлялся, когда командиры принимали нестандартные решения и при этом брали всю ответственность на себя.

   Ещё будучи курсантом среднего училища (ХВАТУ), был очень удивлён, когда на войсковой стажировке (мы стажировались в г.Телави, в вертолётном полку) наш руководитель, капитан Левитин, организовал для нас экскурсию в винные подвалы Цинандальского винного завода. Не просто экскурсию, а с дегустацией марочных вин.

   Затем, когда служил в строевой части, я с восхищением воспринял идею командира полка полковника Медведева Михаила Григорьевича, о праздновании больших дат всеми частями гарнизона. Празднование организовывалось в огромных сдвоенных ангарах, где в одном - было застолье, а в другом - веселились и танцевали. Праздновали всем гарнизоном, а это - несколько частей. Командир, он же начальник гарнизона, не побоялся взять на себя такую ответственность в период, когда партия выдвинула лозунг: "Выжигать пьянство калёным железом". И гарнизон "выжигал", не напивались, а весело отмечали праздники. За годы, пока мы так праздновали, не случилось ни единого чрезвычайного происшествия в гарнизоне, связанного с употреблением спиртных напитков.

   Через несколько лет, отслужив в полку, я поступил в Рижское ВВАИУ им. Якова Алксниса, окончил его и остался в училище на должности заместителя начальника учебного аэродрома по ИАС. Вот здесь меня удивил начальник училища, в то время генерал-майор Сухочёв Николай Павлович. Поскольку я попал в первый выпуск этого училища, как высшего, то застал период, когда шло становление этого учебного заведения, как структуры высшей школы. В этот период генерал Сухочёв ставил перед всеми нами задачу: "Чтобы в училище всё было, как в строевой части". И если я прибыл из строевой части пять лет тому назад, то многие в строевых частях не служили совсем, особенно преподавательский состав, а приходили в бывшее среднее училище сразу после окончания военных ВУЗов, куда они поступали с "гражданки". Были преподаватели, которые окончили гражданские ВУЗы и были призваны в армию.

   Была ещё одна особенность училища. Оно формировалось на базе среднего радио-технического училища и большинство офицеров из среднего училища остались в ранге преподавателей, особенно на радиофакультете и факультете авиационного оборудования.

   Генерал Сухочёв несколько лет мирился с таким положением дел, но после нескольких замечаний Государственных экзаменационных комиссий принял решение внедрять в учебный процесс "эксплуатационную направленнось", и на период зимних каникул организовал поездки групп офицеров кафедр в ближайшие авиационные части. К таким "экскурсиям" привлекались начальники кафедр, старшие преподаватели и те, кто давно не был в воинских частях. Местами первых поездок были выбраны авиационные полки, которые базировались в Румбуле (г.Рига), в г.Тукумс (Латвийская ССР), в г.Шяуляй (Литовская ССР), в г.Черняховск (Калининградская обл.).

   Раньше преподаватели во время зимних каникул "расслаблялись", а теперь в это время для них проводились несколько ознакомительных поездок в строевые части, где они могли поучаствовать в работе лётных смен на реальном аэродроме.

   В эту группу должны были обязательно входить начальник учебного аэродрома и зам. по ИАС учебного аэродрома. Таким образом я и попал в эти "генеральские экскурсии".

   Первая такая экскурсия была на аэродром "Румбула", который находился на окраине Риги, сразу за городской чертой. На аэродроме мы находились полный рабочий день и ознакомились, как с организацией лётного дня, так и с работой в ТЭЧ авиационного полка. Не знаю, как другим офицерам, а мне было интересно, так как каждый авиационный полк, в зависимости от эксплуатируемой техники, имеет свои особенности и эти особенности мне, как заму по ИАС учебного аэродрома, надо было отражать на нашей инфраструктуре, от самолётов, их стоянки и до оборудования рабочих мест в ТЭЧ учебного аэродрома, в группах регламентных работ по специальности.

   В Румбуле эксплуатировали самолёты МиГ-21 различных модификаций, а у нас, на учебном аэродроме таких самолётов было пять и все различных модификаций, так что мне было чем заняться и чем интересоваться. А поскольку поездка была согласована на самом высоком уровне воздушной армии, то я мог получить ответы на все интересующие меня вопросы, как и все остальные офицеры училища. Поездка оказалась очень полезной.

   Вторая поездка была в г.Шяуляй (Литовская ССР), где базировались несколько авиационных частей. Но мы посетили две из них: полк, который переучивался с МиГ-21 на МиГ-23 и ремонтный завод (АРЗ), где ремонтировали самолёты Су-7Б. По аэродрому мы проехали на автобусе с заместителем по ИАС, останавливаясь в некоторых местах. Поездка была чисто ознакомительной, так как с работой полка этой же дивизии мы познакомились в Румбуле (г.Рига).

   Около штаба дивизии я встретил Сашу Демёшина, лётчика из моего полка в Шперенберге, где я до этого служил. Он в Шяуляе был командиром звена управления при Шяуляйской дивизии. Он был уже майором и мы с десяток минут повспоминали наш шперенбергский полк, где мы часто с ним спорили, чей путь в авиации правильный. Об этом можно прочитать в рассказе: "Человек живёт рядом" в этом же сборнике.

   После экскурсии по аэродрому мы перешли на ремонтное предприятие и знакомились с особенностью ремонта самолётов Су-7Б. Здесь я тоже всем интересовался, так как на аэродроме, в моём хозяйстве было три Су-7Б и один Су-17, самолёт с изменяемой стреловидностью крыла. Я всем интересовался, так как у меня был практический интерес:

   - А что бы я мог попросить у заводских ребят для своего хозяйства? - учитывая, что заместителем на заводе был Женя Дружбин, который заканчивал наше училище и тот факультет, где я сейчас работал.

   Любопытные же работницы шушукались так громко, что я их слышал:

   - Ты смотри, какой молодой, а шустрый. Этот капитан так скоро станет майором, видишь, как старается.

   А я, действительно, среди всей нашей толпы "экскурсантов" был единственным капитаном и самым молодым офицером. И, действительно, шустрым капитаном. Я за этим сюда приехал.

   После экскурсии по цехам завода нам организовали обед. И вот здесь мы были очень удивлены, что всё было "как в части", на каждом столе стояла бутылка чистого спирта-ректификата. Мы не очень старались употреблять этот напиток: у кого была язва, а кто-то вообще не употреблял алкоголь, но по 100-150 граммов разбавленного ректификата пригубили большинство, в том числе, угостили и меня, так как в присутствии старших по званию я не мог позволить угощаться сам. Но один из старших офицеров налил мне мои "боевые 100 граммов" и сказал:

   - Капитан, Николай Павлович сегодня разрешает пригубить в нашей тесной кают-компании, - раньше этот офицер служил в морской авиации.

   Надо заметить, что раньше наше училище готовило техников радистов для авиации ВМФ и многие преподаватели приходили ранее из этого ведомства.

   Плотно пообедав в заводской столовой, мы отправились в обратный путь. Поскольку все немного подустали, да ещё после сытного обеда с лёгким алкоголем, в автобусе одни тихо обменивались мнением о поездке, а другие просто дремали, иногда прислушиваясь о чём говорили соседи. Набирался ума среди этих чудесных людей и я, начинающий свою карьеру в Рижском ВВАИУ им. Якова Алксниса.

   Следующая поездка была в г.Черняховск (Калининградской области), где на аэродроме базировались два полка дивизии. Третий полк базировался в г.Тукумс (Латвийская ССР).

   Немного подробнее об этой дивизии. Когда я служил в ГСВГ, эта дивизия базировалась на территории ГДР: два полка на Як-28 в Вернёйхине и один полк на Ил-28 в городке Бранд. По разным поводам мне раньше приходилось побывать и на аэродроме в Вернёйхине и на аэродроме в Бранде. Более того, наш аэродром Шперенберг был аэродромом рассредоточения по сигналу "Тревога" при перебазировании самолётов Як-28 с Вернёйхена. Об аэродромах Вернёйхен и Бранд я уже ранее упоминал в других рассказах, которые есть в этом сборнике. Так что в эту поездку я отправлялся, как к старым знакомым.

   Про полк этой дивизии, который базировался в г.Тукумс (Латвийская ССР), надо рассказать немного подробнее. Это полк, в котором служили лётчики Янов и Капустин, отвернувшие самолёт от Берлинских улиц, направив его в сторону озера, когда на самолёте произошёл отказ двигателей. Их подвиг увековечили в песне А.Пахмутовой и Н.Добронравова "Огромное небо".

   А вот почему мы направились в г.Черняховск, а не в г.Тукумс, который гораздо ближе к Риге, надо упомянуть отдельно. В это время, один из полков, базирующихся в г.Черняховск, получил первые новые самолёты Су-24, которые к этому времени были причислены к третьему поколению реактивной авиации в СССР.

   На этих самолётах была изменяемая стреловидность крыла, катапультируемые кресла, которые позволяли покидать самолёт на нулевой скорости и на нулевой высоте, т.е. катапультироваться с земли. Ещё было множество разных новшеств, которые генерал Сухочёв приказал внедрить в учебный процесс, при подготовке инженеров ВВС в нашем училище. Особенно это касалось средств объективного контроля.

   В Черняховск мы полетели на армейском самолёте Ан-26, который был заказан в штабе воздушной армии для нас генералом Сухочёвым, так как это был самолёт командующего округом.

   Прилетев в Черняховск, все сразу ринулись к Су-24, грозным красавцам по тому времени. Об этом самолёте в то время ходило много легенд, но из нас его никто не видел. Сначала он проектировался как штурмовик Т-6, в линейке самолётов конструктора Павла Осиповича Сухого: Су-7, Су-9, Су-15. Но конструкторы его перетяжелили из-за изменяемой стреловидности крыла и получилось то, что получилось, хорошая машина, уже как фронтовой бомбардировщик.

   Вот тем, что получилось, нам оставалось только восхищаться, такого эффективного бомбардировщика в ВВС ещё не было. Як-28, которые пока имела дивизия, до этого уровня не дотягивали по многим характеристикам.

   Особенно хорошо выглядела кабина, где лётчики размещались не тандемом (друг за другом), а рядом, что значительно улучшало взаимодействие в экипаже. Да и остальная эргономика кабины была прекрасной.

   Кроме самолётов нам показали учебные классы заводского изготовления, которые дивизия получила с первыми самолётами, а не через несколько лет, как было с предыдущей техникой.

   Но и экскурсия была не основной целью поездок, которые организовал генерал Сухочёв. В это время училище получило много заданий и просьб от НИИ ЭРАТ ВВС и других вышестоящих организаций о привлечении преподавательского состава училища к научно-исследовательской и конструкторской работе, а также требования от заместителя Главкома по ВУЗ ВВС о повышении квалификации педагогов на уровне защиты кандидатских и докторских диссертаций. Вот начальник училища и решил эти требования решать совместно со строевыми частями и на базе потребностей для строевых частей, как было рекомендовано высшими инстанциями.

   Именно в этих поездках в Румбулу, Шяуляй, Черняховск и в другие авиационные полки, начальники кафедр впервые договорились о широком сотрудничестве по исследованию проблем, имеющихся в строевых частях на уровне научных подходов к существующим вопросам. После этих поездок сразу было заявлено на реализацию более полутора десятка научно-исследовательских тематик, которые были утверждены Главкомом ВВС. Позже и мне пришлось примкнуть к одной из этих исследовательских тем, связанных с КБ Микояна и КБ Мясищева ("Буран"). Вот так генерал Сухочёв решил сразу две проблемы: знакомство с новой техникой в частях и расширение спектра научно-исследовательских работ.

    
   Глава 288. Между учебным аэродромом и кафедрой.

   Прошло четыре с половиной года, когда я уехал из полка в августе 1967 года. И вот теперь я с дипломом об окончании высшего военного учебного заведения назначен на должность заместителя начальника учебного аэродрома по ИАС Рижского ВВИАУ имени Якова Алксниса, училища, которое я только окончил в 1972 году.

   Учебный аэродром, это, конечно, не аэродром авиационного полка, в котором я до этого служил и даже не отдельной эскадрильи, которые я знал, но это тоже большое "хозяйство, которым надо умело управлять, как во время аэродромных практик, так и в период между занятиями. На учебном аэродроме инженерного училища самолёты стоят на специальных стоянках и запускаются только их двигатели и включается оборудование всех систем по различным службам: авиационного вооружения (АВ), авиационного оборудования (АО), радиоэлектронного и радиотехнического оборудования (РЭО и РТО) и других видов оборудования. По этим системам на учебном аэродроме тоже есть инженеры, но заместителем по ИАС (инженерно-авиационной службе) начальника учебного аэродрома является инженер-механик, коим я и являюсь.

   В моём ведении находятся все летательные аппараты (самолёты и вертолёты), я за их готовность к аэродромным практикам по всем специальностям отвечаю и спецавтотехника, которая обеспечивает работу систем самолётов и вертолётов учебного аэродрома. На учебном аэродроме 29 единиц авиационной техники и 12 единиц спецавтотехники. Это почти, как авиационный полк. На учебном аэродроме базируются: пять - МиГ-21 различных модификаций, один - Ми-6, один - Ми-4, четыре - Су-7 различных модификаций, два - Як-28П, один - Су-17, один - Су-27, два - МиГ-25БМ, один - Ту-22 (изд-105), один - Ан-12, один - МиГ-19П, четыре - МиГ-23, два - МиГ-27.

   Самолёты и вертолёты находятся на специально оборудованной стоянке, а авиационная техника в автопарке. В штате учебного аэродрома числятся 19 офицеров и прапорщиков и 21 человек рядового и сержантского состава срочной службы.

   Функции учебного аэродрома высшего инженерного училища совсем другие, чем авиационных войсковых частей. Они немного урезаны в смысле полётов летательных аппаратов на боевые задания, базирующихся на них, но эти функции значительно шире  в смысле обучения, являясь основной учебной базой практической подготовки авиационных инженеров всех специальностей.

   Когда на аэродромную практику выходит четыре учебных группы курса, то жизнь на учебном аэродроме кипит ни чуть не меньше, чем во время полётов на боевом аэродроме, с одной лишь разницей, что самолёты и вертолёты не взлетают, а их только буксируют по аэродромной площадке.

   В то же время, шума и грохота на учебном аэродроме ни чуть не меньше, чем на аэродроме, где летают самолёты или вертолёты боевого полка. Например, в ночные выходы на нас часто жаловались жители авиационного гарнизона Скулте, на аэродроме которого (рядом с нами) базировались самолёты Ил-28Т, а затем Ил-20. Они привыкли к гулу своих двигателей ВК-1 и Аи-20, а двигатели некоторых наших самолётов, типа МиГ-25 и Ту-22 не давали им спать несколько ночей, хотя мы старались делать минимальным число выходов с запуском ночью и не выводить двигатели на максимальные режимы.

   Но всё равно, когда за лето выходят на аэродромную практику три факультета (а это около 400 человек), то даже минимальное число запусков двигателей на этих самолётах будоражили население военного городка в посёлке Скулте. Особенно шумно было, когда запускали двигатели МиГ-23 и МиГ-27 с включением форсажных режимов. Да и другие истребители и истребители-бомбардировщики создавали не меньший грохот в том замкнутом пространстве, где располагался наш учебный аэродром.

   Поэтому, мы с этим гарнизоном хотя и были почти одного ведомства, они относились к авиации ВМФ, а мы к ВВС, но иногда жалобы на нас поступали, как в военный округ, так и через город.

   
   Вот на такие жалобы приходилось отвечать именно мне и планировать занятия таким образом, чтобы все курсанты и слушатели запускали двигатели. В то же время, мы старались уменьшить число запусков в ночное время, что тоже было не очень правильно, так как при этом существенно менялась программа аэродромной практики, которую защищала кафедра, преподаватели которой старались чтобы все курсанты и слушатели получили прочные навыки по запуску авиационных двигателей. Вот такие у меня появились проблемы, когда я пришёл после вертолётной авиации,хотя и со смешанного авиационного полка, в такой вот "самолётно-вертолётный винегрет".

   Это многотипье авиационной техники и привело меня к интересным работам в научном плане, когда мне пришлось заниматься проблемами авиационной техники, которой у нас даже не было в училище, но мы всё равно на неё должны были готовить курсантов и слушателей-офицеров. И здесь мне было где развернуться, вплоть до космоса, что было уже не только обязательным, но и интересным.

   Первое, что кафедра сделала, идя мне навстречу, это запланировала мне на первые два года моей работы, две командировки на заводы МАП по изучению новой на то время техники: МиГ-23 на заводе "Знамя Труда" в Москву и Су-24 на завод им. В.П.Чкалова в Новосибирск.

   После изучения этих самолётов на заводах, мне запланировали войсковые стажировки в лидерных авиационных частях, которые первыми начали эксплуатировать эти самолёты и там я уже знакомился с эксплуатацией этих самолётов. Уже в это время меня начали готовить на преподавательскую должность на кафедре эксплуатации.

   Кроме Москвы и Новосибирска я побывал ещё на нескольких заводах МАП, в некоторых авиационных конструкторских бюро и на ремонтных предприятиях. Так что к началу 1975 года я представлял все технологические цепочки производства самолётов и вертолётов от постановки его на стапеле и до выкатывания его на ЛИС (лётно-испытательную станцию). Более того, я это представлял для разных видов авиационной техники: истребителей, бомбардировщиков, стратегов, транспортных и вертолётов.

   Особых трудностей у меня не было, чтобы изучать самолёты и вертолёты. Ещё в среднем училище нас готовили сначала, как техников самолёта (МиГ-19, МиГ-19, Су-7 и Як-25) и только на третьем курсе нам изменили специализацию, стали готовить, как бортовых техников, на вертолёты. А поскольку, после авиационно-технического училища я распределился в смешанный авиационный полк, где были и самолёты, и вертолёты, то мне как-то было не особенно дискомфортно переключаться с вертолёта на самолёт и с самолёта на вертолёт.

   Когда же после, после окончания высшего училища я пришёл на учебный аэродром, то вообще обрадовался, что передо мной теперь будет почти весь спектр типов авиационной техники. И с учётом того, что я теперь не техник, а авиационный инженер, то мне положено иметь более широкий кругозор, так как в авиации существует масса видов и типов летательных аппаратов и настоящий авиационный инженер должен изучить их в объёме касающихся его обязанностей. И поскольку училище готовило специалистов для всех ВВС, для авиации ВМФ и для армейской авиации, то мне надлежало хорошо знать всю авиационную технику, которая была на учебном аэродроме и ту с которой я сталкивался по научно-исследовательской работе. К тому же это было и интересно, как молодому специалисту.


     Глава 289. С "легендами" рядом через всю жизнь.

   Во-первых, в первых числах февраля я родился. Во-вторых, в феврале 1942 года, когда мне исполнился год, мама сказала мне, что я "родился второй раз" и "чудом выжил". Когда мне исполнился год, то в нашем селе, 28 февраля, был жестокий бой, во время которого наша семья, в том числе и я, чудом выжили.

   Став взрослым, в 1959 году я связал свою судьбу с армией и с тех пор, каждый год 23 февраля отмечал какое-то летие Армии, в которой я служил.

   Поскольку Армии было уже несколько десятилетий, то я всегда об её истоках говорил из воспоминания других. Но и личные воспоминания-ассоциации у каждого имеются. У меня, например, о 23 февраля воспоминания с 1947 года, когда к нам в село Весёлое, которое в Сумской области, на Украине, приезжал легендарный партизанский командир, Дважды Герой Советского Союза, Сидор Артёмович Ковпак, который в нашей Сумской области избирался народным депутатом. Меня тогда мама, она была бригадиром, взяла с собой на собрание.

   Мне тогда немного запомнился рассказ героя-партизана о партизанском параде 23 февраля 1942 года, о котором знали все в нашем селе, которое тогда было в фашистской оккупации.

   Да, я не всё понимал тогда, но всё, о чём партизанский еомандир рассказывал, я уже слышал не раз из перессказов односельчан. После того парада в селе Дубовичи, уже через несколько дней, 28 февраля 1942 года его партизанский отряд в нашем селе Весёлое, разгромил в жестоком бою венгерский (у нас говорили - мадьярский) батальон, во время боя с которым мы, несколько семей, прятались в огороде в картофельной яме в виде подвала. В этот день и позже немцы и мадьяры сожгли в нашем хуторе Майском и в селе несколько хат и убили много жителей. И я хорошо помню, что у нас, на хуторе, несколько семей ещё в м1947 году жили в землянках.

   Это позже я осознал, что значил парад 23 февраля 1942 года в глубоком тылу у фашистов, почти за тысячу километров от Москвы. Это через четыре месяца после знаменитого парада 7 ноября 1941 года в Москве на Красной площади. Вот так у меня ассоциировался с детства праздник 23 февраля любого года, это неизгладимая память.

   Далее, уже будучи взрослым, я встречался на разных конференциях с Трижды Героями Советского Союза Александром Ивановичем Покрышкиным и Иваном Никитовичем Кожедубом, о чем я вспоминаю в предыдущих главах.

   А уже в городе Рига мне довелось лично докладывать нашему куратору в РВВИАУ им. Якова Алксниса генерал-полковнику Герою Советского Союза ещё с финской войны Фёдору Ивановичу Шинкаренко, когда он приезжал на учебный аэродром училища, где я тогда был Замом по ИАС.

   Тогда он спросил:

   - А где же у вас ВПП?

   И в это время в военного аэродрома "Скулте" взлетает противолодочный Ил-38 с индийским экипажем на борту, они тогда переучивались на эти противолодочные самолёты.

   Тогда генерал-полковники оживился:

   - А вот и полоса! - ответил на свой вопрос Фёдор Иванович, - и даже повеселел.

   Я уже не стал уточнять, какое мы имеем отношение к этой ВПП, чтобы не запутывать понимание ситуации генерал-полковником. Просто на эту ВПП садились самолёты, которые прибывали к нам на учебный аэродром своим ходом или с оборудованим для учебного аэродрома. Чаще всего это были Ан-12.

   Чтобы отвлечь генерала, я спросил:

   - Товарищ генерал, а это правда, что Вы учились в Академии на одном курсе с Василием Сталиным? - И Фёдора Ивановича, как подменили.

   Он рассказал кратко, что он учился с Василием Сталиным, маршалом авиации Зиминым и ещё назвал несколько известных фамилий.

   Затем, Фёдор Иванович вспомнил, как Василий Сталин, будучи старшим лейтенантом, в 1941 году сформировал 42-й авиационный полк в городе Орёл на МиГ-3, где Фёдор Иванович был командиром полка, а Зимин - заместителем командира полка.

   Василий Сталин сначала был командиром эскадрильи, а затем дорос до командира дивизии 6-й авиагруппы РГК.

   Ещё один человек заслуживает, чтобы его вспомнили в этой главе. Это Павел Иванович Корнаков, полковник, начальник отдела кадров Рижского ВВАИУ имени Якова Алксниса. Павел Иванович в период Великой Отечественной войны был воздушным стрелком на Ил-2, "летающем танке", как его тогда называли.

   Я попытаюсь рассказать лишь об одном эпизоде боевой дружбе , о котором я знаю по воле случая.

   Вместе со мной на курсе учился Саня Кибкало, двоюродный брат генерала авиации Кибкалова. Так получилось, что в период войны лётчик Кибкало стал Кибкаловым, такие ошибки часто допускались в те времена, особенно в период интенсивных боевых действий. В то время некогда было исправлять все эти "тонкости", надо было воевать.

   И вот Саню Кибкалова в училище "опекал" наш начальник отдела кадров, полковник Карнаков, который в период Великой Отечественной войны летал в качестве воздушного стрелка в одном экипаже на Ил-2 с Героем Советского Союза лётчиком Кибкаловым. И тогда  Павел тИванович Корнаков будучи воздушным стрелком на Ил-2 повредил из своего пулемёта фашистский истребитель, который атаковал самолёт старшего лейтенанта Кибкалова, где Корнаков был воздушным стрелком. Так у них и осталась боевая дружба на всю жизнь. И полковник Корнаков опекал нашего однокурсника Саню Кибкало непрерывно и самоотверженно. Поскольку Саня не был отличником и некоторые преподаватели пытались поставить Сане "неуд", то сразу же появлялся Павел Иванович и "разруливал" ситуацию. Сам же Саня Кибкало свои родственные связи с Героем Советского Союза не выпячивал и мы даже не знали, когда учились, о таком именитом Санином родственнике. Об этом выяснилось только ближе к выпуску, когда полковник Глазовский Арнолья Янович пытался всё-таки "склонить" Саню к "неуду" по дисциплине "Инженерно-авиационная служба", что-то они там не нашли взаимопонимания по вопросам сетевого планирования и управления (СПУ) в ИАС. Но пришёл Павел Иванович и "разрулил" эту ситуацию, Сане всё-таки поставили "удовлетворительно".

   Самым интересным для меня был "финал" этого случая. После выпуска Саня Кибкало распределился в ТЭЧ АП Румбульского полка в Ригу на должность заместителя начальника ТЭЧ и в его обязанности входило составлять технологические графики планирования регламентных работ, в том числе, и с использованием СПУ. Вот тогда Саня и развернул свою бурную деятельность, развесив по всей ТЭЧ плакаты с СПУ регламентных работ по всем видам. И все комиссии отмечали "грамотное использование" СПУ при выполнении регламентных работ на авиационной технике. Заезжая иногда в Румбульский полк, я тоже видел эти графики.

   После этого Саня поехал в загранкомандировку и, говорят, что там он тоже "доставал" личный состав ТЭЧ этими "сетевыми графиками". Так что Павел Иванович Корнаков сделал "благое" дело, когда защитил Саню Кибкало от "наездов" полковника Глазовского. А Саня, в свою очередь, осознал "свою ошибку" в недооценке СПУ при планировании работ на авиационной технике.


     Глава 290. Экипаж Александра Резникова.

   Закончив обучение в ВВУЗе, я остался работать здесь же на кафедре и через некоторое время был направлен на авиационный завод для изучения нового в то время самолёта МиГ-23. И был удивлён, когда на этом же заводе встретил Сашу Резникова со всем его экипажем. Они прибыли на этот же завод изучать новый, более современный, самолёт Ил-20. Такое совпадение может быть, но очень редко.

   Более того, в первые дни переучивания, я в одном из цехов свалился со стапеля и получил сильное растяжение связок левой стопы. И весь экипаж Саши участвовал в моём скорейшем выздоровлении: одни приносили завтраки, другие поделились специальной мазью, третьи достали эластичные бинты. Это всё меня быстро поставило на ноги и только благодаря этому, я успешно выполнил учебный план переучивания.

   Саша с экипажем, после переучивания, убыл снова в другой военный округ и наши пути снова пересеклись только через несколько лет, хотя я знал о его службе от наших сослуживцев, с которыми часто пересекался в разных округах и на разных аэродромах. Но об этом чуть позже.

   Прибыв по замене в другой военный округ Саше Резникову пришлось сменить и технику, на которой он летал. Нет, это был тоже винтовой транспортный Ан-12, но задачи были совершенно другие. Приходилось летать по обеспечению перебазирования истребительной и истребительно-бомбардировочной авиации по всей территории Союза. Командировки были длительными, с севера на юг и с запада на восток. По этой причине мы с Сашей встречались реже, но зато могли говорить о работе всё, так как запретных тем уже не было.

   Именно в это время у Саши начали возникать проблемы со здоровьем. Это были маленькие проблемки, но как лётчика они его сильно беспокоили. Поскольку Саша  был не высокого роста, то на посадочном режиме полёта ему приходилось с большими усилиями удерживать штурвал Ан-12 и от чрезмерных длительных усилий начало проявляться явление судорог пальцев. Опасения оказались напрасными, так как небольшое хирургическое вмешательство всё поставило на место. И Александр уже с юмором рассказывал, как ему даже приходилось привставать на сидении, чтобы управлять своим четырёх двигательным самолётом при посадке, особенно в сложных погодных условиях и при посадках на аэродромы со сложными подходами, когда к посадочной полосе приходилось подкрадываться.

   В это время экипажу приходилось летать и в Республику Афганистан, где не только сложными были подходы к аэродромам, но в момент снижения и посадки самолёт могли и обстрелять. Пришлось осваивать посадку на горные аэродромы в условиях боевого противодействия, когда приходилось тяжёлую машину бросать с большой высоты по крутой спиральной глиссаде снижения, чтобы меньше по времени оказываться в зонах возможного обстрела. Здесь сказывалось не только физическое, но и моральное напряжение, которое не проходило по несколько дней.

   Интересно было слушать Сашу, как он рассказывает о разных эпизодах из своей лётной биографии. Обычно у лётчиков рассказы всегда получаются красочными, но у Саши это была смесь серьёзного с авиационным юмором, который граничит с комедией в нескольких частях. А учитывая, что Саша ещё был и заправским рыбаком, то в его авиационных случаях-байках присутствовал и рыбацкий юмор, который обеспечивал хохот на довольно продолжительное время.

   Когда Саша прилетал на новый аэродром, он всегда интересовался, а как у них с рыбалкой и если была малейшая возможность, он знакомился с местными любителями рыбалки и старался хоть пару часов посидеть в этом гарнизоне с удочкой. У него на борту был всегда комплект удочек и для летней рыбалки и для подлёдного лова. Это была своеобразная разрядка от того напряжения, которое он аккумулировал в период полётов.

   Бывая в командировках на разных военных аэродромах, Саша часто встречал наших однополчан по нашему первому месту службы и всегда подробно рассказывал как у них там проходит служба. Я тоже, часто бывая в командировках, встречал наших однополчан, которых судьба разбросала от Североморска до Ташкента и от Владивостока до Калининграда, после чего обменивались с Сашей приветами от наших сослуживцев и подолгу вспоминали годы, которые стали нашей судьбой. Но ещё было, что впереди.


     Глава 291. Связи мы пока ещё не растеряли.

   Мы с Нелей вместе уже более десяти лет. Нет, это смотря что считать "вместе". С восьмого класса и по 1962 год мы тоже были вместе. Но то "вместе" было совершенно другое, когда мы вместе учились, вместе дружили с кем-то, вместе отдыхали. А сейчас, мы, как бы, думаем вместе. Пять лет жизни вместе, одной семьёй, только в военном гарнизоне, чего стоят. Да не просто в военном гарнизоне, а в центре Европы, в менее чем в сотне километров от Берлина. И мы здесь не просто живём, но мы здесь служим и работаем. Я работаю по месту своей службы, среди вертолётов и самолётов, а Неля работает дома, ухаживая за домашним очагом и детьми. Их, детей, у нас уже двое, с которыми "работы" значительно больше, чем у меня в эскадрилье на аэродроме "Шперенберг".

   Но пребывание наше в Шперенберге закончилось, когда я поступил учиться в Ригу в Рижское высшее военное авиационное училище имени Якова Алксниса.

   Теперь я учусь в Риге, мы уже получили жильё в слушательском общежитии и теперь не надо скитаться по съёмным квартирам в Риге и её предместьях. Теперь к нам, в Ригу, в гости, могут приехать наши знакомые, родственники и друзья с Украины. Это ещё не отдельная квартира, а только большая комната в общежитии слушателей. Площадь комнаты 17 квадратных метров, но, если кто к нам приезжает в гости, то "в тесноте, но не в обиде", на несколько дней мы можем приютить гостей.

   Раньше, когда мы жили в посёлке Гаркалне, по Ригой, то к нам приезжала только Нелина мама, а когда мы жили на улице Московской, почти в центре Риги, то к нам приезжал на каникулы брат Нели, Сергей и остался поездкой доволен. Воспоминания у него остались не такие уж и плохие.

   А вот в общежитие на улице Эзермалас, рядом с училищем, к нам приехали брат Татьяны, нашей с Нелей одноклассницы, Виктор Нечитайленко с другом Виктором Домниковым, они учились в одном классе и дружили.

   Нашему младшему сыну Алексею было тогда около пяти лет и ему очень понравились рассказы Виктора Нечитайленко рассказы про своего племянника, сына брата Юры, Андрее. Алексей тогда почему-то говорил не племянник, а "пулемянник", что получалось очень трогательно. И он ещё очень долго вспоминал про Виктора, у которого есть "пулемянник" и, что он тоже "пулемянник" Сергея Вовьянко, Нелиного брата.

   А поскольку у меня с Виктором,  братом Татьяны остались более дружеские отношения со школьного периода, чем с самой Татьяной, то он этим и воспользовался, тем более, что мы с Нелей всегда были рады приезду земляков к нам, в Ригу, хотя условия приёма гостей у нас были ещё не такие, как хотелось.

   Возможно поэтому, сама Татьяна, наша одноклассница, когда была в Риге по турпутёвке, то не отважилась к нам заехать или встреться, что-то её остановило.

   Тем более, когда брат Татьяны, Виктор со своим школьным другом Виктором Домниковым были в Риге, то мы их не опекали, - они сами осматривали город, учитывая, что Рига не такой уж и огромный город, чтобы там можно было заблудиться.

   Как-то так получилось, что со временем мои отношения с Татьяной, если их теперь так можно назвать, с уже теперь бывшей моей соседкой по дому, совсем разладились, а с её братьями: Виктором и Юрой, остались прежними. С Юрой я пересекался меньше, только во время, когда он недолго работал у нас на ГЭС-2, а с младшим её братом, мы не то чтобы дружили, но у нас с ним были хорошие соседские отношения и только "тень" Татьяны между нами как-то не позволяла эти дружеские отношения укрепить.

   Уже значительно позже, когда моя мама умерла, то Виктор хотел купить у меня мамину квартиру. Но обратился он не ко мне, а к Нелиному брату Сергею. Я сразу отказал в продаже, так как после ремонта у соседей на первом этаже, в боковой стене появились микротрещины и продавать такую квартиру своему хорошему знакомому, просто не хотел, хотя риэлторская компания посчитала этот дефект допустимым и квартиру у меня купила, с комментариями, что этот дефект при продаже другим покупателям, она устранит. Сделали ли они это, я не знаю, так как после этого, на Эсхаре мне быть не приходилось.

   Уже после того, как я уехал из наших краёв почти навсегда, мне несколько раз пришлось быть на Эсхаре и мы пару раз пересекались с Виктором, но тогда уже наступили другие времена и у нас были другие заботы. С работой Виктора я уже знакомился по материалам Интернета, где обсуждались проблемы учебного авиационного полка, где он служил.

   Прошло много лет и я вспоминаю об Эсхаре, как о месте своей юности и молодости, но сейчас это уже другое место и совершенно другие люди. В прошлом я посвятил Эсхару сравнительно много стихов, хотя сейчас это место вспоминаю больше в прозе.

   Но по прежнему, при любой возможности, меня интересует всё, о чём я помню со времён моей молодости. Чем-то я очень доволен, с чем-то у меня существуют противоречия, но этовсё уже было в прошлом и к этому возвратиться нельзя, хотя и забыть всё это было бы несправедливо.

   Просто так, в пустоте, ничего не существует. Мы живём среди людей и должны с этим считаться. Я првык всех людей , с которыми раньше контактировал: учился, работал, служил, отдыхал - считать своими, если не друзьями, то коллегами по общим делам или по общению, а это уже накладывает обязанности, как-то уважать этих людей, даже, если они по своему недомыслию когда-то создали мне какие-то неудобства, так как, если они делали мне что-то плохое, то я не обязан считать их даже коллегами. Но даже коллег у меня не так много, потому что чаще всего я со всеми знакомыми близко мне людьми, стараюсь поддерживать товарищеские или дружеские отношения, не дающие право мне обсуждать их или как-то воспринимать их по своему. Их дела, это - их жизнь, в которую я не могу вмешиваться.


   Глава 292. В новой квартире.

   Начало 1975 года. Уже три года прошло со времени окончания Рижского ВВИАУ им. Якова Алксниса и теперь я занимаю должность заместителя начальника учебного аэродрома училища по ИАС. В Риге я уже восемь лет, а семья со мной семь лет. С 1968 года я с семьёй жил по разным квартирам под Ригой, в Гаркане и в Риге, в двух местах. И только в 1969 году я получил комнату в семейном общежитие училища, которое было только построено для слушателей. В этом общежитие мы прожили почти 6 лет. Но надо сказать, что комната у нас была самая большая, 17 квадратных метров и места хватало всем, хотя развернуться было негде.

   В 1975 году, совсем рядом с училищем, на этой же улице, рядом с домом-общежитием построили 12-этажный дом для постоянного состава, где наша семья и получила квартиру. В то время, для капитана, получить квартиру в одной из столиц союзных республик, в престижном месте (рядом с Лесопарком и в семистах метрах от центральной улицы Риги, улицы Ленина, это была сверхмечта, учитывая, что у меня никаких "связей" нигде не было.

   Работа у меня была рядом (до проходной училища сто метров), хотя и приходилось ежедневно уезжать за Ригу, в район посёлка Скулте, на другую сторону аэропорта "Рига", так как там был наш учебный аэродром. Но впереди была перспектива, переход на кафедру преподавателем.

   У Нели была работа рядом, примерно 800 метров от дома, на Рижском заводе полупроводниковых приборов "Альфа". На работу она ходила пешком и работала по укороченному графику.

   Школа №37 и детский сад, которые посещали дети тоже были не очень далеко, на расстоянии двух автобусных остановок.

   Конечно, это большой промежуток времени, пока мы нормально обустроились в Риге. С 1968 года по 1975 год, когда получили нормальную жилплощадь со всеми удобствами в 12-этажном доме, рядом с нашей с Нелей работой и местом учёбы детей прошло не так мало времени, но в сложных бытовых условиях мы прожили около полугода, пока училище ввело в эксплуатацию семейное общежитие, рядом с моим местом учёбы, а тогда и местом работы.

   По существу, наша "напряжёнка" к этому времени завершилась, когда после отъезда из Шперенберга (в ГСВГ), мы всё время думали, а куда мы "распределимся" после моей учёбы, а затем три года ждали пока построят новый дом, в котором нам выделят квартиру. Да, пришлось "потерпеть" порядочно, но "платой" за наше терпение было обоснование в одной из столиц союзной республики, существовавшего ещё Союза, городе Риге, куда стремились попасть многие, кто поступал в высшие военные учебные заведения.

   Поэтому, несмотря на все трудности, которые семье пришлось преодолевать, всё для нас завершилось нормально, учитывая мою предыдущую службу в полку на должности заместителя командира эскадрильи по ИАС. Характеристики там были замечательные и это решило мою судьбу при распределении.

   Я работал на учебном аэродроме заместителем начальника учебного аэродрома по ИАС и считался перспективным офицером на должность преподавателя в нашем же училище.

   Неля работала на полупроводниковом заводе "Альфа" и имела возможность присматривать за детьми, когда они приходили из школы. Дети могли ходить в школу пешком через две автобусные остановки или ехать на автобусе, если попадали в сетку расписания автобусов.

   В новой квартире теперь можно было фундаментально планировать дальнейшую жизнь хотя бы на ближайшие несколько лет.

   На службе я занялся исследовательской работой, так как без этого дальнейшее продвижение  в моей военной карьере не могло быть и речи. Да и чувство ответственности за то, что моё руководство надеялось на мою творческую работу надо было как-то оправдывать. Тем более, что за несколько лет на учебном аэродроме, я выполнил ту задачу, которая на меня возлагалась: довёл техническую составляющую до тех требований ГЭК, которые требовались для нормального учебного процесса. Теперь уже Государственные экзаменационные комиссии делали только несколько незначительных замечаний по учебному аэродрому, которые тут же устранялись и в акты не вносились. Разумеется, работы ещё было достаточно, но теперь на нашем учебном аэродроме шёл "полнокровный" учебный процесс. К нам даже привозили на экскурсии студентов из института ГВФ и среднего училища ГВФ. Учебная база наша становилась всё лучше и совершеннее. Я иногда посещал учебную база Академии имени Н. Е. Жуковского в Подмосковье, для сравнения наших учебных баз и мне казалось, что мы очень быстро приближаемся к основным учебным показателям этого эталонного учебного заведения.

   Да и самому мне было где развернуться при выборе тематики для своей научной работы. У меня уже появились личные контакты не только со смежными учебными заведениями, но и с предприятиями МАП, и многими частями ВВС, где наши курсанты и слушатели проходили войсковые стажировки. Это почти все авиационные полки Европейской части Союза.

   С получением новой квартиры, у меня расширились возможности работы по на учным направлениям кафедры №11 (Эксплуатация летательных аппаратов), в составе которой находился учебный аэродром. В квартире у меня был отдельный "рабочий уголок".

   В это время я уже был ответственным исполнителем по нескольким направлениям научно-иследовательских работ (НИР) и научным темам по вопросам эксплуатации авиационной техники и особенно по испытаниям новых образцов авиационной техники и её космическим направлениям, таким, как проект "Буран".

   Ещё одним из основных направлений у меня было обеспечение эксплуатации летательных аппаратов (ЛА) средствами наземного обслуживания (СНО). Это направление обеспечивало существенное повышение боевой эффективности ЛА, как боевых авиационных комплексов (БАК) различного предназначения: истребительных, бомбардировочных, транспотных, ударных вертолётных.

   Приближение БАК к зоне боевых действий существенно (в несколько раз) может повысить боевую эффективностьБАК, что существенно влияет на выполнение авиационным комплексом поставленных задач перед всей системой вооружённых сил (СВС) в период их подготовки, развёртывания и применения (ПРП) или полностью ПРП СВС.

   Разработка этой системы в соответствии с её задачами существенно повышает возможности всех вооружённых сил в период боевых действий.

   Такие задачи на уровне совмещения действий (СД) вооружённых сил, предприятий МАП, соединений (частей) ВВС могут давать ошеломляющие результаты. Вот такими вопросами я мог заниматься, когда получил нормальное жильё и мог заниматься творческой работой не только на базе училища, но и выезжая часто в командировки по всему Союзу. 


     Глава 293. Встреча сослуживцев.

    На Саню Демёшина я как-то сразу обратил внимание по прибытии в полк. После окончания военного технического училища я прибыл в авиационный полк и меня разместили в офицерской гостинице, рядом с комнатой, где жил капитан Демёшин. Саня был лётчик эскадрильи легкомоторной авиации, оснащённой самолётами связи Як-12 и мы часто с ним пересекались, в гостинице, в штабе полка или на аэродроме. Их эскадрилья была рядом с нашей, вертолётной, и я часто заглядывал к ним, чтобы полюбоваться этими лёгкими и почти ажурными самолётиками.

   Нас никто не знакомил, мы просто здоровались, как соседи по гостинице, как однополчане и постепенно стали узнаваемыми друг другом до такой степени, что могли поддерживать разговор в компании сослуживцев, которые собирались по разным поводам, как это бывает в офицерских гостиницах, где живут не близкие друзья, а просто сослуживцы, которые делают разную, но в то же время одну и ту же работу.

   Капитан Демёшин отличался от остальных лётчиков второй эскадрильи тем, что у него был жёсткий план самообразования и саморазвития. Он выписывал очень много различных журналов и подписных изданий и всё это читал, изучал, всем этим интересовался, был очень эрудированным человеком. Я удивлялся, когда он всё это успевает читать, так как полётные задания шли непрерывно, да и полёты на себя были не редкостью. Но Саня говорил, что у него есть резерв, время, когда он бывает в командировках. Если распланировать хорошо время и не тратить его попусту, то можно это время с пользой потратить.

   Поскольку я к этому времени женился, то через некоторое время мне выделили квартиру в семейном ДОСе (доме офицерского состава) и ребята помогли мне туда переехать и Саня на какое-то время выпал из моего поля зрения. Теперь мы пересекались на несколько минут в штабе или на аэродроме, перебрасывались несколькими фразами и разбегались по своим делам. Правда, я часто забегал в гостиницу к своему другу по училищу, Валентину Томашенко, где встречал и  капитана Демёшина, который всегда рассказывал что-то интересное из того, что он за это время освоил. И я всегда удивлялся, как Саня выискивал всё интересное из того, что проходило мимо нас.

   Да и сама работа у Сани было интересная. Самолёт Як-12 был спроектирован ещё в 1946 году по специальному заданию Сталина, чтобы можно было приземлиться на небольшую площадку и можно было с неё взлететь.

   Мне этот самолёт был интересен ещё и тем, что ещё в школьные годы он на нас  пикировал, когда мы купались на пляже. Як-12 тогда летел со стороны Чугуевского аэродрома и, заметив людей на пляже, начал кружить над пляжем. Затем он на нас спикировал и был так низко, что я и Ваня Подопригора нырнули в воду, а когда вынырнули, то увидели, что с самолёта что-то упало. Мы подбежали к месту падения и увидели, что это картонная трубочка, такая, как чехол с термометра, но раза в два побольше. Когда мы её раскрыли, то обнаружили там лист бумаги, на котором карандашом было написано:

    — Привет отдыхающим и загорающим от незнающих отдыха.

   Сбежались любопытные, а самолёт ещё раз на бреющем прошёлся над пляжем и улетел в сторону Мохнач. Мы ещё полчаса обсуждали это событие и продолжили купание. Я рассказал об этом случае Сане и он мне показал точно такую же трубочку, которая есть на борту каждого Як-12 и называется она «пеналом» для сбрасывания какой-нибудь информации с самолёта на землю.

   Иногда мы спорили. Я готовился поступать в высшее военное учебное заведение, а капитан Демёшин меня убеждал, что надо повышать своё профессиональное мастерство, решая задачи, которые предлагаются в журнале «Авиация и космонавтика» и в других журналах. Я же был уверен, что необходимо повышать уровень своего образования. Особенно это важно для технических специалистов. Нас пытались рассудить лётчики его эскадрильи, капитан Пясецкий и замкомэск капитан Григорьев. В конце-концов капитану Григорьеву это всё надоело и он сказал:

    — Ладно, «профессора» мелкой авиации, хватит меряться эрудицией. Встретитесь лет через десять и тогда решите, кто из вас был прав. А сейчас вы ничего друг другу не докажете.

   «Резюме» капитана Григорьева через десять лет исполнилось точь-в-точь. После окончания военного ВУЗа я по служебным делам был в командировке в городе Шяуляй (бывшая Литовская ССР) и там на аэродроме встретил, уже майора, Демёшина. Александр был командиром авиационного звена управления в составе истребительной дивизии. Майор Демёшин летал на самолёте Ан-14 «Пчёлка», который был в звене управления. В звене управления были самолёты Ан-2 и Ан-14.

   Мы вспомнили наш полк, наши споры и как нас «мирил» капитан Григорьев, который оказался настоящим «нострадамусом»: каждый оказался прав по своему, каждый пошёл своим путём и этот путь оказался единственно правильным для каждого


     Глава 294. Любовники.

   Лето. Отдыхаем в Юрмале всей семьёй. С утра завтракаем и на пляж. Затем идём обедать, а после обеда, уставшие идём отдыхать. Перед ужином прогулка к морю и ужин. Чуть отдохнув, дети продолжают играть, а мы с женой что-то читаем.

   У нас две маленькие комнаты с окнами выходящими на улицу Йомас и на ресторан, который находится не далее 30 метров. Обедаем мы в столовой тоже на улице Йомас и идти туда не больше ста метров.

   Вечером мы с женой часто смотрим на светящиеся широкие открытые окна ресторана, слушаем музыку и всё собираемся туда наведаться. Но всё как-то не получается: то с детьми занимаемся, то какие-то заботы мешают, они бывают и на отдыхе. Каждый вечер, слушая приглушённую музыку из ресторана жена говорит:

    — Всё, завтра надо сходить в ресторан, а то отдых закончится, а мы и в ресторане, который рядом, ни разу не были.

    — Да, надо сходить — послушно соглашаюсь я.

   Но наступает следующий день и мы снова также проводим день, как и предыдущий, стереотип и привычки отдыха затягивают.

   В один из дней, дети набегались и рано уснули. И мы решили этим воспользоваться. Переодеться было делом нескольких минут и мы были готовы. Из детей, если кто и проснётся, волноваться не будет, так как мы часто, после того, как дети засыпали, прогуливались к морю.

   Вечер выдался тёплым, даже с моря не тянет прохладой, которая несколько зябче, чем прохлада на южных морях. А это просто какой-то бархатный ветерок, даже не верится, что он с Балтики. Мы идём медленно, упиваясь, именно ощущением, что мы идём в ресторан. Поднимаемся по широким ступенькам, затем поднимаемся на второй этаж и в это время я понимаю, что именно эти широко открытые окна я всегда вижу из окна своей комнаты.

    — Если кто из детей проснётся, мы сразу увидим. Хотя они сегодня набегались и, думаю, просыпаться не будут.

   Не успел я об этом до конца подумать, как мы поднялись в просторный зал на второй этаж. Народа было достаточно, но несколько столиков в разных концах были свободными и как раз те, с мест которых я хорошо видел окно комнаты, где спали дети. Правда надо было сидеть боком к залу, но это, подумал я, мы переживём.

   Садимся за столик, официант приносит меню и мы уже чувствуем, что расслабляемся. Торопиться некуда, читаем меню, выбираем блюда, напитки, десерт и уже полностью поглощены ресторанным духом, его шумом и чуть уловимым позвякиванием приборов на фоне убаюкивающей музыки. И когда на столе был заказ, мы заметили, что все столики были заняты и отдельные свободные места оставались только кое-где. Музыка стала громче и среди зала появились первые танцующие пары из тех, кто пришёл раньше и уже прошёл первый этап тостов.

   Мы не торопились, растягивая само удовольствие начала ресторанного пиршества. Для меня начало застолья всегда было намного торжественнее, чем все его остальные части. Мы с женой придумали тост, пригубили, пировать собрались долго, когда ещё появится возможность, и приступили к закуске. В этот момент со стороны лестницы мы заметили пару посетителей, которая искала свободные места. Встретившись с нами глазами, они заметили у нас за столиком свободные места и направились в нашу сторону. Подошли, спросили, свободно ли у нас. Мы ответили, что свободно и они решили больше места не искать.

   Мы немного притормозили с салатами, так как пришлось знакомиться и вообще вести интеллигентный разговор. Они сказали, что решили отметить какую-то дату, не уточняя какую, и на такси приехали из Риги в Юрмалу. Мы тоже сказали, что мы из Риги, ничего не уточняя. Они попросили официанта быстренько им принести, что-то выпить и закуску, чтобы нас догнать, а уже позже они закажут по полному. Официант очень быстро выполнил их просьбу и мы продолжили дальнейшее знакомство, теперь уже на равных условиях. Разговор пошёл на разные темы: о ресторане, о Риге, о Юрмале, о Латвии. Мы поняли из разговоров, что мужчина моряк торгового флота и только пришёл из плавания, тогда стало понятно почему они рванули в Юрмалу на такси, а не поехали на электричке или на автобусе. Между разговорами, жена мне показала взглядом, чтобы я наблюдал за нашими окнами, где спят дети, так как с моего места наш дом лучше просматривался. Я ответил, что всё нормально, так как видел, что свет в окнах не зажигался, значит дети спали.

   Снова заиграла музыка, теперь уже оркестр, и мы с женой пошли танцевать, чтобы позволить нашим соседям освоиться и поговорить о своих делах без нашего присутствия. Мы, танцуя, тоже обменялись мнениями о наших соседях, но ничего особенного в отношении наших знакомых нам не показалось, кроме того, что они что-то стараются скрыть или что-то не договаривают. Но нам не было никакого дела до того, что волнует этих двух незнакомых нам людей. Это было их личное дело и, если им не хочется что-то говорить, то нам тоже это не надо.

   Танец окончился и мы направились к столу. Наши новые знакомые уже полностью освоились и даже успели сделать заказ. И мы продолжили наш цивилизованный пикник. Когда подошёл официант и спросил нас о горячем, то мы сказали, чтобы не торопился, мы ещё потанцуем.

   После танцев, выпитых напитков стало жарковато и я решил выйти на балкон, оттуда было лучше видно комнаты, где спали наши дети. Вместе со мной на балкон вышел и наш новый знакомый Юрий. Он ещё и курил, я — нет. Он несколько замялся, а затем спросил:

    — Вы тоже любовники?

   Я как-то даже поперхнулся собственным воздухом на вдохе. Но, чуть кашлянув, сразу ответил:

    — А, что, это так заметно?

    — А то! - ответил Юрий.

    — А может она просто друг или соседка?

    — Не-е-е-т, подруги или соседки так на мужиков не смотрят. У моей Ирки, глаз — алмаз, она сразу вас раскусила.

   Я как-то замялся и не торопился соглашаться:

    — А может это моя законная жена?!

    — Ну, нет! В будний день, без всякого повода с женой в ресторан не ходят.

   Логика железная. Дальше он начал рассказывать о себе. Плавает. Ходит в загранку. Женат. Сейчас пришёл из рейса. Иру, свою спутницу, знает давно. Она тоже замужем. Когда-то встречались. Но затем надолго расстались. Оба обзавелись семьями, а в прошлом году случайно встретились и закрутилось. Сейчас сбежали от семей и решили отпраздновать его возвращение из загранки. Как сложится дальше, сами не представляют.

   На этом Юрий замолчал. Теперь как бы наступила моя очередь откровения, но врать мне не хотелось, а сказать правду уже неинтересно, так как я уже не отверг их версию, что мы любовники. И я начал говорить правду. Да, мы тоже давно знакомы и даже больше, давно встречаемся. Но в этом месте я сделал паузу, не зная, как дальше развивать сюжет, не хотелось ломать их такую красивую версию, случайную встречу двух любовных пар, как бы им в поддержку. Но тут меня выручили женщины. Им стало скучно и они пригласили нас за стол. Я развёл руками, показывая, что не виноват, нам помешали и мы направились за стол.

   За столом подняли бокалы и сказали пару тостов, когда принесли горячее и мы снова начали пировать и обсуждать какие-то малозначащие вопросы. Но тут оркестр выдал красивую мелодию и мы решили танцевать. Когда остались одни жена мне сказала, что наши новые знакомые думают, что мы любовники. И я сразу спросил:

    — И что ты ответила?

    — Ничего, просто промолчала.

   И тогда я рассказал о нашем разговоре с Юрием. Мы оба рассмеялись, но решили не портить им настроения нашими откровениями, что мы муж и жена, оставить их в приятном для них заблуждении, даже если это несколько нечестно с нашей стороны по отношению к ним.

   После танцев, да и на протяжении всего вечера, больше разговоров о любовниках не возникало, всё стабилизировалось и мы в этой компании хорошо провели вечер. Когда устали, мы проводили наших новых знакомых по застолью на стоянку такси и они уехали в Ригу. Больше мы их не встречали.

   Домой мы возвратились далеко за полночь, дети спокойно спали, а мы перед сном ещё долго обсуждали наше ресторанное приключение, где нас уличили, как любовников. Чего только в жизни не бывает.


     Глава 295. Мой друг Валька

   Не помню момента, как мы подружились. Как только нас зачислили в списки 3-й роты, мы уже были в одном классном отделении, но в разных строевых отделениях. Обычно все становятся друзьями из одного строевого отделения, а мы как-то оказались в разных отделениях, но постепенно сдружились. Нет, у меня были товарищеские отношения и с ребятами с моего отделения, но вот с Валентином мы доверяли разные секреты, делились разными новостями и часто выручали друг друга, когда надо было прикрыть друг друга.
   После первого отпуска мы делились нашими впечатлениями, как мы проводили отпуск, а при назначении в наряд мы старались попадать одновременно на какой-нибудь пост или во внутренний наряд. А вот в наряд на кухню ни он, ни я ходить не любили и предоставляли этот наряд любителям работать на кухне, тем, кто любил покушать.
   При сдаче экзаменов мы вместе готовились, экзаменовали друг друга и старались помогать при ответах, а если получалось, то и подсовывали шпаргалки, как же без этого.
   Мне нравилось, что Валентин никогда ни меня, ни других курсантов не обманывал, он мог подменить в наряде, если его просили, был не жадным и справедливым, а это в воинском коллективе очень важно.
   Со второго курса мы знали друг о друге всё, а в роте мы всегда знали друг о друге, где кто находится и при необходимости могли сразу друг друга отыскать или не делать этого.
   У нас в каптёрке был даже общий чемодан, где мв хранили всякую всячину, которую нам удавалось «добыть» на учебном аэродроме. Это были куски толстого оргстекла, из которого курсанты делали модели самолётиков, инструмент и другие  нежные и интересные для курсантов вещи.
   Правда, часто наши интересы расходились, но это нам не мешало находить больше точек соприкосновения, чем различия. Так, меня больше интересовали книги, а Валентин больше был склонен часами шлифовать разные части моделей самолётиков из оргстекла и меняться кусками оргстекла, из которых он изготавливал модели.
   Командиры уже знали о нашей дружбе и если надо было кого-то одного из гас разыскать, то спрашивали у другого. Но, что интересное, вместе мы в увольнение никогда не ходили. Даже, когда получали увольнение на сутки, то Валентин иногда ехал ко мне домой один, а я в другое воскресенье тоже ехал домой сам.
   А однажды, когда мои школьные одноклассники уходили в армию, они из военкомата пришли на КПП училища и Валентин привёл их ко мне в санчасть, где я тогда грипповал. Ребята из наряда на КПП, даже из соседней роты, узнав от дневального, что я в санчасти, сразу отыскали Валентина и передали ему, что ко мне пришли посетители. Дальше уже моими одноклассниками занимался Валентин.
   Вместе с Валентином мы были на стажировке в Грузии, в городке Телави и после стажировки он был у меня свидетелем на свадьбе. А после окончания училища мы с ним оказались в одном полку и в одной эскадрилье.
   А здесь наши пути немного разошлись. Валентину понравилась должность бортового техника, а я согласился на должность старшего техника эскадрильи. Мне было более интересным заниматься всей эскадрильей, чем одним вертолётом и одним экипажем, где я даже самое младшее офицерское звено. Это в дальнейшей моей карьере сослужило большую службу.
   Но и в эскадрилье мы поддерживали тесные дружеские отношения и дружили семьями. Вместе поступали в высшие учебные заведения: Валентин в Москву, в я в Ригу. И вот в это время Валентин оказал мне неоценимую дружескую услугу. Поскольку я уже исполнял должность инженера эскадрильи, то мне командование полка разрешило поступать только на заочное отделение академии им. Н.Е. Жуковского в Москву и заключение медкомиссии было по 2-й группе, хотя все врачи поставили 1-ю группу. Но в ходе экзаменов выяснилось, что я прохожу по конкурсу в Рижское ВВАИУ на очное отделение. На мандатной комиссии мне сказали:

    — Если согласуете вопрос с председателем медкомиссии, мы вас зачисляем в РВВИАУ.

   А как это сделать, если это ГДР, а председатель медкомиссии уже в центральном госпитале, в другом городе. Я сказал об этом Валентину, на что он не задумываясь, ответил:
    — А давай рискнём. Поехали! — он был на мотоцикле.
   И мы поехали, хотя был запрет на выезд из гарнизонов на собственном транспорте. Когда мы приехали в центральный госпиталь и ехали по центральной аллее, то увидели «чудо», навстречу нам шёл начальник госпиталя председатель медицинской комиссии полковник медицинской службы Столяров.
   Мы остановились, подошли к нему, рассказали о нашей проблеме и он очень весело сказал:
  - Вам сегодня повезло. Если бы я дошёл до конца аллеи, было бы поздно. Я иду сдавать печать, после чего я уже не председатель комиссии. — И мне, отдельно:
     —  Давайте вашу медицинскую книжку.
   Полковник перечеркнул запись и прямо на весу написал новое заключение, что я «годен по 1-й группе", поставил подпись и приложил ту самую «заветную» печать. Мы поблагодарили и к концу дня я был зачислен в РВВАИУ на очное отделение, которое я окончил в 1972 году.
   В 1970 году, уже обучаясь в Рижском ВВАИУ, я с нашим курсом приехал в Москву на авиазаводы на заводскую практику и встретился с Валентином. За месяц, который я провёл в Москве, я часто встречался с Валентином и мы иногда подолгу вспоминали наше училище, нашу роту, наш полк и рассказывали о том, как учится ему в Москве и как мне учится в Риге.
   Прошло несколько лет. Я остался служить в Риге, Валентин поехал служить в Запорожье и мы на какое-то время «потерялись».
   Где-то летом мы семьёй отдыхали в Юрмале. И вдруг навстречу идёт Валентин. Мы все рады, встретились и выяснилось следующее. Валентин прежде всего поехал к моей маме, под Харьков, узнал наш адрес и приехал а Ригу. Соседи сказали, что мы отдыхаем на взморье и он наугад поехал в Юрмалу, где в первый же час и встретил нас на улице Йомас. И приехал Валентин, чтобы узнать правила приёма в наше училище, так как его сын, Олег, заканчивал школу и хотел поступать именно в Рижском училище.
   Сын Валентина поступил и окончил Рижское училище и после этого наши контакты стали значительно реже. Ещё реже стали после 2013 года. Но чувство 60-летней дружбы просто так не проходит. Во всяком случае у меня.
   

     Глава 296. Исследования и наука.

   Не успел я адаптироваться к новой должности, как на меня посыпались предложения заняться научно-исследовательской работой. Мне предложили несколько тем, среди которых были: исследование технологии визуального осмотра, влияние климатических условий на эксплуатацию авиатехники и исследование комплектации средствами наземного обслуживания и запасными частями.

   Я сначала выбрал первую тему, она была мне ближе, ведь несколько лет сам осматривал технику перед полётами и обучал механиков и техников методике осмотра при различных видах подготовки. Пришлось делать даже несколько раз доклады на армейских технических конференциях, которые были одобрены инженерами воздушной армии. А однажды при использовании своей методики мне удалось визуально обнаружить очень сложную поломку, которая привела к тяжёлому лётному происшествию с поломкой авиационной техники.

   Хотя инициатором этой темы и был начальник факультета, уже полковник, Виктор Николаевич Писарев, но генералу Виноградову эта тема понравилось и он настоял, чтобы я доложил свои разработки на двух училищных научных конференциях и несколько раз интересовался, как у меня идут дела по этой тематике.

   Когда я работал над первой темой, мне подкинули ещё одну тему из обязательных НИР (научно-исследовательская работа), сказав, что это заказ главкома, а выполнять её на кафедре некому. Это и была тема о  влиянии климатических условий на эксплуатацию авиатехники. После выполнения НИР, мне самому пришлось нести работу на подпись генералу Виноградову. И такой формальный повод имел для меня далеко идущие последствия. Ростислав Иванович только бегло просмотрев работу и ознакомившись с выводами, рекомендует мне эту работу отправить на рецензию в академию имени Н.Е.Жуковского, на кафедру эксплуатации, так как начальник кафедры генерал Шпилёв Константин Михайлович занимался этой тематикой. А если будет реализация моих рекомендаций, то появится возможность продолжить работать над этой темой уже в академии в адъюнктуре.

   Я выполнил все рекомендации генерала Виноградова и понял уже тогда, что Ростислав Иванович, как заместитель начальника училища по УНР (учебно-научной работе), выделяет меня из общей массы, хотя не дал этого понять мне ни разу. Теперь у меня, кроме текучки по непосредственной работе на учебном аэродроме, были две рабочих темы по научно-исследовательской работе, которые я тянул уже, как ответственный исполнитель. Так меня загрузила кафедра, хотя мы на учебном аэродроме и были отдельной структурой и были связаны с кафедрой только учебным процессом. Во всём остальном это была дополнительная нагрузка.

   Прошло немного времени и мне для исполнения дают ещё одну тематику: исследование комплектации средствами наземного обслуживания и запасными частями полков вооружённых самолётами МиГ-23. Я работаю над этой тематикой целый год, оформляю НИР, отправляю в адрес заказчика и забываю об этой НИР.

   Через какое-то время меня вызывает генерал Виноградов и даёт ознакомиться с заключением на мою НИР по МиГ-23. Сначала я осознал только то, что годовая экономия от моих рекомендаций по исследованию, составила в год более 800 000  рублей. Затем Ростислав Иванович долго со мной беседовал по развитию именно  этой тематики, как самой эффективной тематики с реализацией научных исследований. Так я остановился в этой теме и она стала для меня основной. Более того, пошли заказы на исследования одно за другим и теперь эти исследования оплачивались, исполнитель (в лице училища) получал большие деньги со стороны заказчика. Мои темы были внесены в научный реестр училища, который лично курировал генерал Виноградов.


     Глава 297. Пробное занятие на квалификацию преподавателя.

   В 1972 году я прибыл на учебный аэродром, который представлял собой только поле и часть леса, ограждённые колючей проволокой.  К декабрю 1973 гола большая часть учебного аэродрома была заасфальтирована и облагорожена, причем, сделано это было своими силами. С 1974 года работая на учебном аэродроме, я начал выполнять научно-исследовательские работы для КБ семейства МиГов и для ОКБ В.М.Мясищева, по проекту «Буран — Энергия». С 1975 года меня включили в сетку расписания кафедры по проведению занятий в период аэродромной практики.

   Времени на научно-исследовательскую работу у меня было достаточно, так как 1-й факультет, где я был в штатном расписании выходил на практику только на четыре месяца, а в остальное время, другими факультетами занимались инженеры по АО и РЭО, а мне доставалась работа только обеспечивать поддержание всего «железа» в рабочем состоянии. Даже хватало времени на несколько командировок в год, в строевые части. В этой ситуации и факультет, и кафедра, и генерал Виноградов были заинтересованы в моих работах, так как училище за них от заказчиков получало реальные деньги. И по этим суммам я был на 3-м месте после кафедры полковника Меркулова Виктора Петровича, они работали с космонавтами и после работ Карапетяна Рубена Миртадлвича, который занимался тематикой беспилотников, в том числе и управления их в составе роёв.

   Вот при таком раскладе Ростислав Иванович Виноградов предложил мне подумать, чтобы готовиться на должность преподавателя кафедры «Безопасности полётов и боевой эффективности», так как начальник кафедры полковник Шерстобитов Константин Николаевич был не против, чтобы я занял эту должность.

   К 1977 году, когда эти события происходили, чёткой концепции по формированию кафедр безопасности ещё не было, каждый ВУЗ старался только выполнить учебную программу, а структура кафедр строилась из тех соображений, чтобы на кафедре были специалисты, которые могли бы проводить занятия по тем системам, которые влияют на безопасность полётов, с математическим обоснованием происходящих процессов.

   Для проверки готовности офицеров к работе преподавателем, генерал Виноградов создал специальную методическую группу, которая не только проверяла педагогическую подготовку офицера и знание им дидактических особенностей преподавания, но и готовила будущего педагога по специальным критериям. У меня были по два контрольных пробных занятия по кафедры «Эксплуатация авиационной техники» и по кафедре «Безопасность полётов и боевых авиационных комплексов». Когда методическая группа, под руководством генерала Виноградова, решила, что я готов к самостоятельной работе, меня назначили на должность преподавателя кафедры «Безопасность полётов и боевые авиационные комплексы». Как показали дальнейшие события, школа генерала Виноградова по подготовке молодых преподавателей была эффективной и приносила хорошие результаты.


   
   Глава 298. "Свято место пусто не бывает".

   Пять лет, с марта 1972 года, я работаю на учебном аэродроме, который входит составной частью в кафедру № 11 (Эксплуатация авиационной техники) Рижского ВВАИУ. Кроме того, что я являюсь по должности заместителем начальника учебного аэродрома по ИАС, во время занятий курсантов на учебном аэродроме, я провожу занятия в одной из учебных групп по теме: "Эксплуатация вертолётов и их систем". Такие занятия на учебном аэродроме факультет механиков проводит на учебном аэродроме всего два месяца в году (Аэродромная практика 1-го и 4-го курсов). Остальные факультеты тоже проводят свои занятия на авиационной технике. Поэтому, учебный аэродром всё время занят этими работами и подготовкой техники и лабораторий к ним. Когда я занят на учебной работе с курсантами кафедры №11, то начальник учебного аэродрома подполковник Агишев Марс Измайлович, справляется сам, просто на эти два месяца мои работы по плану учебного аэродрома отодвигаются на 1,5-2 месяца, так как их мне надо всё равно выполнить. 

   Для Учебного аэродрома, то есть для меня, это нагрузка не такая большая, а вот для кафедры № 11 это позволяет содержать в штатах на одну "штатную единицу" меньше. Нет, где-то в училище она есть, но на кафедру её не отдают, считают, что я, как заместитель начальника Учебного аэродрома по ИАС, могу вполне выполнять эти обязанности, вести занятия в половине учебной группе на протяжении двух месяцев.

   Что касается меня, то это мне не казалось чем-то необычным, тем более, что я считался первым кандидатомна замещение преподавательской должности на кафедре и даже проводил специальные "пробные" занятия по каждой теме дисциплины, которые ведёт кафедра № 11.

   В 1977 году я уже провёл несколько пробных занятий не только на учебном аэродроме, но и подменял некоторых преподавателей, которые болели или были в командировках. Причём, занятия я проводил не только в группах, изучающих вертолёты, но и в группах специализирующихся по самолётам МиГ-23 и Су-24.

   Для проведения занятий по самолётам МиГ-23 и Су-24, я имел допуск, так как в 1973 году изучал МиГ-23 на заводе "Знамя Труда" в Москве, а в 1975 году изучал Су-24 на заводе им. В.П.Чкалова в Новосибирске. Кроме того, стажировался в полках по эксплуатации Су-24 в Черняховске Калининградской области и по эксплуатации МиГ-23 в городе Рось в Белорусском военном округе. К этому времени, я оказался единственным специалистом на кафедре № 11, кто изучал конструкцию и эксплуатацию, а также эксплуатировал вертолёты различных конструкций и схем (Ми-4, Ми-6, Ми-24, Ка-25 и Ка-27). Немного позже на кафедру прибыл Саша Донцов, уже из первого выпуска нашего училища, кто эксплуатировал современные вертолёты в войсковых частях.

   После Изучения МиГ-23 и Су-24 я оказался на кафедре единственным офицером, у которого были удостоверения заводов по сдаче экзаменов по результатам изучения конструкции этих самолётов и, следовательно, я был первой кандидатурой для назначения на должность преподавателя на кафедру № 11, так как там хотя и были инженеры из частей, но они специализировались на самолётах так называемого 2-го поколения реактивной авиации: МиГ-21БИС, Су-7-БКЛ, Ту-22 и Ан-12. И хотя у меня конкурентов по знанию техники не было, но свободных штатных "клеток" на кафедре № 11 тоже не было, хотя каждый год в Акте ГЭК (Государственной экзаменационной комиссии) записывали, что преподаватели "мало специализируются на технике 3-го поколения". Но кадровики училища эту запись особо "не выпячивали".

   В таких условиях я уже пятый год работаю заместителем начальника Учебного аэродрома и преподавателем на кафедре "Эксплуатации летательных аппаратов". До настоящего времени меня это устраивало, хотя такие "дёргания"несколько мешали сосредоточиться на чём-то одном: преподавании или обустройством технической части учебного аэродрома. Начальнику учебного аэродрома подполковнику Агишеву Марсу Измайловичу это было тоже было "накладно", когда его заместитель на два месяца "уходил на кафедру" вести занятия. Я хотя и старался выполнять параллельно обязанности заместителя Марса Измайловича, но на полную степень работы меня в это время не хватало. Поэтому, Марс Измайлович периодически жаловался на кафедру в "кадры" училища, чтобы этот вопрос решили как-то в пользу тне только кафедры, но и учебного аэродрома. Меня это тоже напрягало, так как срывались запланированные длительные работы, особенно по приёму новой техники и дальнейшему обустройству учебного аэродрома.

   Я понимал, что это всё "проделки" отдела кадров училища, которые перемещают "штатные клетки" с кафедры на кафедру, чтобы держать "нужных" людей на определённых должностях. Так на кафедре № 12 (Безопасность полётов летательных аппаратов и Боевая эффективность авиационных комплексов) была занята штатная "клетка" полковника, где стоял на должности, странной для училища "Заместитель по ИАС начальника училища, хотя эта штатная "клетка" принадлежала старшему преподавателю кафедры № 12 (дисциплина "Безопасность полётов летательных аппаратов"). Но кафедра № 12 обходилась как-то без этого специалиста, старшего преподавателя.

   Вдруг, для меня складывается такая же ситуация, как и 15 лет тому назад в полку, когда я лейтенантом прибыл из училища в полк. Тогда на мою должность бортового техника претендовал старший техник эскадрильи. Но он на протяжении четырёх месяцев не мог пройти врачебно-лётную комиссию (ВЛК), которую я уже прошёл. Но его жена была заведующая универмагом Группы войск в Германии и прилагала разные усилия, чтобы её муж прошёл ВЛК на должность бортового техника. И я четыре месяца был "за штатом", что запрещено Приказом Министра обороны. Запрещено "держать за штатом" выпускников училищ, после прибытия их в часть.

   Вот сейчас возникла такая же ситуация после окончания мною высшего училища. Вызывает меня начальник отдела кадров училища полковник Карнаков Павел Иванович и я, приехав с учебного аэродрома в училище, направляюсь к нему в кабинет. Перед дверью кабинета меня встречает некто майор Бухаров, с которым я не знаком и от имени полковника Карнакова говорит, что теперь он заместитель начальника учебного аэродрома и показывает запись в удостоверении личности, говоря, что мне надлежит завтра же начать сдавать ему дела по должности.

   Буквально через пару минут из кабинета выбегает Павел Иванович и на мой вопрос, говорит: - Лёня! Потом! Потом! Я спешу! - куда-то убегает.

   Я даже не знаю, что тмне делать и к кому обращаться. Меня "подставили", сняв с должности, как какого-то лоха.

   Тогда я иду к начальнику кафедры № 11 Гавриле Афанасьевичу Светлову и спрашиваю, что происходит. Он тоже мне советует:

   - Леонид! Обращайся на кафедру № 12, к полковнику Шерстобитову Константину Николаевичу. Он тебе всё расскажет.

   Я побежал на кафедру № 12, понимая, что попадаю снова в какую-то "афёру" и там, в сопровождении ругани полковника Шерстобитова, понял, что меня назначают преподавателем на ещё занятую кем-то должностную "клетку", минуя самого Константина Николаевича. Хорошо, что Константин Николаевич меня знал и был не против самого назначения, а против такого "волюнтаризма", как он сказал.

   Он мне сразу поставил задачу готовиться ещё к одному пробному занятию уже по тематике кафедры № 12 "Безопасность полётов ЛА и Боевая эффективность авиационных комплексов". А в должности преподавателя меня утвердили только через четыре месяца, как в мою бытность лейтенантом. Вот так я попал в систему высших учебных заведений на преподавательскую работу и прослужил там до 1991 года, до дня выступления ГКЧП, когда пришёл приказ о моей демобилизации. Но тогда уже рушилось всё, в том числе и Советский Союз. Но до этого было ещё далеко, шёл 1977 год.

    
  Глава 299. Мой новый проект ТАИР-1.

   Ещё до поступления в авиационное училище я занимался в различных кружках, в том числе и в радиокружке. Мне нравилось что-то мастерить, паять, клепать и заниматься какими-то поделками. Особенно мне нравилось, в то время, мастерить разные радиоприёмники, усилители, выпрямители и ещё целый ряд устройств, схемы которыз я находил в различных журналах.

   Из школы я вынес три основных направления деятельности.

   Любовь к литературе до такой степени, что даже работал в поселковой библиотеке ГЭС-2 каталогизатором и свободно ориентировался в библиотечном деле, а, следовательно и во всех видах литературы: художественной, технической, научной, искусства и прочей.

   Любовь к физике и разным её разделам, что привело меня в авиацию и стало моей основной специальностью на всю жизнь и где я проработал наиболее длительное время.

   Любовь к творчеству, как основному обобщённому критерию моей деятельности, что и привело меня в армейскую среду,где размах творчества - необыкновенный.

   Из средней школы я ушёл с мечтой создать что-то своё, пускай и не такое большое, как автомобиль или самолёт, но что-то такое, чтобы хоть единожды его можно было использовать и это "моё" помогло совершить какое-то событие. Главное - чтобы это вписывалось в те три пункта, которыми я увлекался и которые я любил в школе.

   Сразу после школы пытался поступеить в Харьковский авиационный институт (ХАИ) и там сделать что-то своё, которое бы помогло кому-то или чему-то в какой-то ответственный момент. Но этого не тполучилось. Там, в ХАИ, меня не оценили и, как мне показалось, отнеслись ко мне несколько скептически, считая, что я иду туда "занимать место", а это "место" и без моего творчества может обходиться. И я чуть не наделал после этого глупостей, чуть не бросил свою мечту, овладеть этими прекрасными машинами, которые летают, подчиняясь воле человека.

   А поскольку к этому времени я овладел профессией каталогизатораи ориентировался хорошо в литературе, то я переборол отторгающую меня из авиации публику, как я понял в дальнейшем, не очень компетентную, и обошёл стороной этот злополученный для меня институт, успешно поступив в Харьковское военное авиационно-техническое училище (ХВАТУ) на Холодной Горе по специальности "техник-механик".

   Да, это была учёба со значительно большими нагрузками, так как добавлялась военная составляющая, но эта составляющая была для меня не лишняя, так как мне ни курсантские, ни офицерские погоны не давили.

   А вот именно в этом учебном заведении я продолжил, начатые ещё в школе попытки что-то мастерить и даже изобретать, делать что-то такое, чего ещё не было при эксплуатации авиационной техники, на которой мне в будущем надо будет работать. Проучившись три года в ХВАТУ, я вынес оттуда диплом военного "техника-механика", воинское звание "лейтенанта" и ещё изготовленный мной самостоятельно прибор, который позволял определить синхронность срабатывания двух магнето на авиационном двигателе АШ-82В, который устанавливался на вертолёте Ми-4А.

   Тогда, я ещё подумал:

   - Если бы каждый обучаемый в среднем военном училище (техникуме) или в высшем военном заведении (институте) изобретал или изготавливал один единственный прибор, улучшающий эксплуатацию изучаемого изделия, то эффективность обучения и эффективность эксплуатации этих изделий были бы очень высокими, а профпригодность обслуживающего персонала была бы по высшему классу подготовки.

   После завершения обучения в ХВАТУ, я распределился в один из лучших полков в ГСВГ на должность старшего техника вертолётной эскадрильи Ми-4А. Мои однокурсники в этом же полку заняли должности бортовых техников, а я как бы оказался их начальником, хотя на этом уровне считалось, что лётно-подъёмный состав котируется выше (кожаная куртка, унты, шлемофон),хотя все понимали, что бортовой техник это не лётчик и им не будет никогда. Так что я не пошёл по этому пути.

   Но уже с первого года работы старшим техником эскадрильи я начал создавать новое устройство, чтобы как-то облегчить обучение, прежде всего, авиационных механиков.

   Ситуация в эскадрилье складывалась так, что вначале демобилизовался начальник группы обслуживания по вертолёту и двигателю, место которого я занял уже через год, а ещё через полтора года заместитель командира эскадрильи по ИАС, капитан Митликин Михаил Дмитриевич, мой непосредственный начальник, свалился с инфарктом и был комиссован (уволен) из рядов вооружённых сил. Разумеется, командование полка решило рекомендовать меня на эту должность, но более старшие товарищи посоветовали мне отказаться от этой должности, а поступать в высшеее учебное заведение (ВУЗ), военное или гражданское.

   Оценив обстановку, я решил всё-таки поступать в военный ВУЗ, что и удалось со второй попытки. Так я и оказался в Рижском высшем военном авиационном инженерном училище имени Якова Алксниса в 1967 году.

   Вот тут мне пришлось забыть на 2-3 года о своих мечтах создать тренажёр для технического состава, так как надо было самому удержаться в ВУЗе и получить какие-то знания, чтобы реализовать свои идеи на более высоком интеллектуальном уровне. Но, что следует отметить, я даже задел из металла и чертежи своих конструкций привёз из шперенбергского полка и они у меня пока лежали ненужным грузом, пока я теоретически осваивал высшие инженерные науки.

   Прошло пять лет учёбы и я получил диплом инженера ВВС, а с ним и знания по эксплуатации авиационной техники, на уровне инженера-руководителя. После выпуска меня назначили заместителем начальника учебного аэродрома по ИАС в этом же училище, которое только окончил. И вот здесь у меня появились безграничные возможности создавать обучающие тренажёры различных типов уже на учебном аэродроме. Я создавал обучающие тренажёры различных типов уже на учебном аэродроме. Создавал эти устройства одно за другим и привлекал к этому инструкторов практического обучения, особенно тех, кто не имел высшего образования, они с большим интересом занимались этим с курсантами.

   Но это тоже были полумеры. Я мечтал создать специальные классы по подготовке авиационных специалистов по поиску и выявлению неисправностей на авиационной технике, особенно на стадиях их возникновения. Предполагалось и создать для них методические разработки, чтобы курсанты их взяли с собой в строевые части и там их усовершенствовали. Возможно, не все этим бы занимались, но, если 25-40% об этом вспомнят, то это уже будет существенный результат нашей подготовки.

   Вот тут у меня появились сторонники. Начальник факультета полковник Писарев В.Н. был всецело за этот вариант, чтобы на уровне подготовки военных инженеров иметь свои тренажёры. Мы их назвали "Тренажёры авиационные, для принятия инженерных решений" (ТАИР-1).

   Это было кстати, так как специальный совет училища рекомендовал меня назначить преподавателем на кафедру в этом же училище. Уже работая на кафедре, я собрал группу из курсантов и инженерного состава, которая изготовила три тренажёра для технического и инженерного состава, которые нам помогли изготавливать, в том числе, и заводские инженеры авиационных предприятий "Знамя Труда" (Москва) на базе МиГ-23, завод имени В.П.Чкалова на базе Су-24 (Новосибирск) и завод имени В.П.Чкалова на базе Су-17 (Комсомольск-на-Амуре).

   Заводы предоставили нам специальные стенды, которые мы дооборудовали сигнальными устройствами для поиска неисправностей, на которых оборудовалась специальная сигнализация по поиску и устранению неисправностей и сразу же автоматически выставлялась оценка о подготовке курсанта или группы курсантов.

   Все данные вводились в ЭВМ "Минск-2" и сразу же можно было оценивать преподавателя, так как выставлялась средняя оценка по всей группе курсантов, которая работала на тренажёре: строевое отделение или учебная группа.

   В училище было несколько высоких комиссий, которые по достоинству оценили эти тренажёры и рекомендовали эти тренажёры к централизованному выпуску на заводах МАП. Вопрос согласовывался на уровне ВУЗ ВВС и 13 института (НИИРАТ) ВВС.

   Но тут прибыл новый начальник училища генерал-майор Дождиков Юрий Васильевичи на этой базе пытался готовить свою диссертацию. Как всегда, у него появилось много помощников, которые по существу забрали эту тематику с кафедры и настояли на том, чтобы я передал им всю документацию по тренажёрам. Но здесь было дело принципа и я сказал, что всё есть только в металле, хотите - создавайте описания и инструкции. Помощники начальника училища "не потянули" эту тему и мне не дали работать. А вскоре началась перетурбация в государстве, наступил 1985 год, когда всё начали "перестраивать" и эту тему совсем загубили. Пришёл новый начальник училища, которого уже ничто не интересовало, кроме закрытия нашего училища. Такую задачу ему поставили в штабе ВВС.


     Глава 300. С корабля на главкомовский «балл».

   В год, когда меня назначили преподавателем, на меня кафедра взвалила не только занятия, но и все командировки, как на «молодого преподавателя». Сразу после аэродромной практики с первым курсом, первая командировка в гарнизон Кубинка, руководителем стажировки 1-го курса. Тридцать курсантов, которые никогда не были в строевой части и все думают, что с ними будут нянчиться, как в училище, будут их воспитывать, будут с ними беседовать. Длительность командировки один месяц. Пришлось приложить большие усилия, но отзыв по стажировке курсантов привёз отличный, хотя одного из курсантов комендант Кубинского гарнизона несколько суток продержал на гауптвахте. Как он мне сказал:

   — Если хоть одного не отправить на гауптвахту, то с остальными трудно «договориться» о порядке и дисциплине, — с чем нельзя было не согласиться.
   
   Не успел я возвратиться из Кубинки, как для меня уже были готовы командировочные документы на завод имени Чкалова в Новосибирск, для изучения новой техники, изд.41. На кафедре была специализация преподавателей по технике и никому не хотелось брать на себя изучение ещё одной машины, да ещё совсем новой. А поскольку на учебном аэродроме уже были машины этого КБ, то методическая группа решила, что эта командировка именно для меня, так как не посылать же меня на вертолётный завод, эти машины я уже знал от и до. Так я оказался в красивейшем городе Сибири, рядом с Обским морем и воочию увидел Академгородок. Целый месяц я посещал занятия, бродил по цехам, задавал самые невероятные вопросы рабочим и внимательно выслушивал ответы людей, которые, в прямом смысле, «ковали боевую технику», которой прогнозировали долгую жизнь.

   Пока я мотался по командировкам, произошла смена руководства кафедры. Уволился в запас полковник Шерстобитов Константин Николаевич, который брал меня на кафедру и возглавил кафедру полковник Карапетян Рубен Миртадович. Полковник Карапетян пришёл к нам, на механический факультет с факультета авиационного оборудования и ему вначале было вписаться в основные дисциплины, читаемые на кафедре: «Безопасность полётов летательных аппаратов» (БПЛА) и «Боевые авиационные комплексы и их эффективность» (БАК). А для будущего доктора наук остальных два небольших курса явно было недостаточно. Это: «Основы авиационной техники» с аэродромной практикой и войсковой стажировкой. Тогда генерал Виноградов принимает решение создать курс под полковника Карапетяна: передать с кафедры №13 курс «Системы управления летательными аппаратами», механическую часть и со 2-го факультета, курс « САУ, автопилоты и автоматы безопасности». Меня всё это не очень беспокоило, так как я был знаком уже со всеми курсами, читаемыми на кафедре, хотя опыта преподавания было ещё маловато.

   Возвратившись из Новосибирска, я «загремел» ещё в две коротких командировки и когда возвратился из них, то меня уже ждала плановая командировка, членом  ГЭК в Сызранской ВВАУЛ и в Сызрань меня уже отправлял новый начальник кафедры, полковник Карапетян, с которым я едва успел познакомиться.

   Возвратившись из Сызрани, я предвкушал хотя бы кратковременный, но заслуженный отдых, так как несколько недель у меня не было занятий в сетке расписания. И ещё, меня вызвал генерал Виноградов и поставил задачу, чтобы я до конца года сдал материалы НИР по «Бурану» и его транспортному носителю ВМ-Т, одной из модификаций «эмке» В.М.Мясищева.

   И, вдруг, «как снег на голову» в училище появляется главкомовская комиссия. А вот тут-то меня кафедра не только удивила, но и обескуражила. Из девяти преподавателей, которые были в штате, в этот период в сетке расписания были задействованы только пять. У меня занятий не было, поэтому меня и загружали командировками. Но вдруг все эти пять человек сразу «заболели», получили освобождения и осталось нас трое: Начальник кафедры полковник Карапетян, полковник Гущин Виктор Кузьмич и я. Начальник кафедры должен был руководить кафедрой, а под проверку попадало два занятия: по БПЛА и по БАК. Первое занятие это однозначно было Виктора Кузьмича, а второе, по БАК, проводить оказалось некому. До занятия оставалось три дня, поскольку я был в этой методической группе, то у начальника кафедры выбора не оставалось, он принял решение, что его проводить мне.

   Сначала меня это шокировало, но деваться некуда, хотя это занятие с курсантами я ни разу не проводил. Но нет худа без добра, именно это занятие я проводил перед методической комиссией, возглавляемой генералом Виноградовым, когда меня назначали на должность. И тогда Ростислав Иванович очень подробно разбирал это занятие, а я внимательно слушал и подробно записывал все недостатки. Хотя бы в этом мне повезло.

   Наступил день проверки. Время этого практического занятия — четыре учебных часа, две пары. Проверяющий — старший преподаватель кафедры БАК из Киевского ВВИАУ. Тема практического занятия — рассчитать наряд самолётов для разрушения железнодорожного полотна, на удалении 100 км, используя бомбовую нагрузку ФАБ-250.

   Смутно помню само занятие, но старался чётко учитывать те замечание, которые мне сделала методическая комиссия училища. А вот разбор занятия проверяющим я запомнил очень хорошо. Основной недостаток, с которым я и сам был согласен, это — скованность. Но когда проверяющий узнал, что это мой первый самостоятельный семестр и первое практическое занятие по этому курсу, то он сразу же сказал полковнику Карапетяну:

    — Вы же «бросили его под танк», да ещё проутюжили, — на что Рубен Миртадович сказал, что другого выхода у нас не было. Мне же за занятие поставили оценку «хорошо», это был мой "главкомовский "балл".

   Но самое главное, было, что мы с новым начальником кафедры и полковником Гущиным «отдувались» за всю кафедру и с этого времени мне стало как-то легче работать с Рубеном Миртадовичем. Просто между нами возникло чувство доверия.


     Глава 301. «Кузнец» и жестянщик.

   Рассказывая о генерале Виноградове, я как бы вижу всё это со стороны, так как я не стараюсь быть его биографом, а пишу о том, что видел, что слышал, чем восхищался, прослужив более четверти века в одной с ним организации. О Ростиславе Ивановиче ходили и разные байки. Об одной из них хочу рассказать.

   ВВУЗы ВВС часто называли «кузницей кадров» для авиации. Если так считать, то главным «кузнецом» в училище был генерал Виноградов. Кроме того, что он был заместителем начальника училища по учебно-научной работе (УНР), он ещё и курировал курсантские (слушательские) конструкторские бюро (К(С)КБ), которые были почти на всех кафедрах. Например, кафедра №14 занималась созданием дельтапланов и гидропланов, кафедра №12 конструировала инженерные тренажёры и т.д.

   У генерала Виноградова была Волга ГАЗ-24, где цифровая часть госномера была 0100 и которой Ростислав Иванович управлял сам. И вот однажды он попал в дорожное происшествие с повреждениями кузова, которые надо было рихтовать. Чтобы отремонтировать автомобиль, ребята с кафедры отыскали прекрасного специалиста-жестянщика, который за три с небольшим часа сделал машину, как новенькую.

   Когда специалист завершил работу, то кроме оплаты ему накрыли шикарный стол, чтобы и морально отблагодарить за ювелирную работу, так как машина выглядела, действительно, как новая. Увидев, что стол накрыт не как у простого рабочего, мастер-латыш спросил ребят, которые его привезли:

     — А какая специальность у этого человека?

   Кто-то из офицеров ответил:

     — Он генерал, заместитель начальника военного училища.

   Тогда он ещё поинтересовался:

     —  А какая у него зарплата?
 
   Поскольку, точно никто не знал, какой оклад был у генерала, то кто-то ему ответил:

     — Да около 800 рублей.

     — Это в неделю? — спросил мастер.

     — В месяц,  — уточнили ребята.

   Мастер долго думал, что-то про себя подсчитывал, а затем изрёк:

     — Да, плохо без хорошей специальность,  — и увидев у ребят округлившиеся глаза добавил:

    — У меня вот ещё три таких заказа сегодня и я заработаю больше, чем ваш генерал за месяц.

   Разумеется, офицеры кафедры не знали, сколько Ростислав Иванович платил за ремонт, но такие ювелирные работы стоили очень дорого, так как запасные части для ГАЗ-24 были большим дефицитом. Поэтому, мастеру поверили на слово.

   Более того, о том, что генерал Виноградов попал в ДТП особо его окружение не распространяло, но постепенно круг распространения этой байки вышел и за пределы училища. Вот тогда и стала крылатой фраза мастера-жестянщика, что « плохо без хорошей специальности», особенно, когда это касалось окладов военнослужащих. Ведь генерал Виноградов платил не столько за хорошую работу, сколько за дефицит запасных частей, который был в то время в стране. Да и сегодня это не редкость.


    Глава 302. Лекции генерала Виноградова по проблемному обучению

   До нашего училища (РВВАИУ им. Якова Алксниса) Ростислав Иванович читал курсы конструкции самолётов в Рижском КВИАВУ им. К.Е.Ворошилова, затем курсы конструкции ракет (РВСН) в Рижском высшем военно-политическом Краснознамённом училище имени Маршала Советского Союза С.С. Бирюзова на командно-инженерном факультете. К приходу в наше училище он имел огромный опыт педагогической и научной работы. К нам он пришёл, как талантливый педагог высшей школы.

   Конечно, при становлении нашего училища, как высшей школы, к нам прибыло много опытных преподавателей из академии имени Н.Е. Жуковского, но много приходило и молодых, только окончивших адъюнктуру и не имеющих опыта преподавательской работы. Вот их «доподготовкой» и занимался генерал Виноградов, читая лекции по педагогической подготовке, особенно акцентируя на дидактических принципах преподавания. Особенно это относилось к факультетам, где обучались курсанты, никогда не видевшие авиационную технику. Для них чёткое соблюдение дидактических принципов было архиважным элементом в учёбе.

   Главное, что старался привить педагогам генерал Виноградов, это — классические дидактические принципы обучения, такие как: систематичность и последовательность (от простого к сложному), сознательность и прочность (понимание и повторение), наглядность и другие. Остановлюсь на наглядности. Ростислав Иванович всегда замечал, как педагог при изложении материала располагает его на доске, какие использует плакаты и пособия и делал строгие замечания, если преподаватель чем-то пренебрегал или старался объяснять « на пальцах». Далее, развивая в своих лекциях классическую дидактику, от переходил к более совершенной методике преподавания, к проблемному обучению, когда педагогом ставилась проблема, а обучаемый, с применением полученной информации, её самостоятельно решал.

   Многие помнят метод «распечатывания Виноградовского  конверта». Именно этим методом мне удалось добиться, чтобы курсанты выходили на защиту диплома с собственной заявкой на изобретение. И мне было интересно читать их письма о реакции командования полка, когда на имя некоторых, уже ставших офицерами,  в полк приходило «Авторское свидетельство на изобретение». Это был «высший пилотаж» педагогики, который нам прививал в своих лекциях генерал Виноградов.


     Глава 303. Научное руководство генерала Виноградова.

   Кроме руководства учебной и научной работой всего училища, генерал Виноградов и сам занимался исследованиями по тематике прочности конструкции летательных аппаратов и руководил группой соискателей кандидатских степеней. У него всегда было не менее 5-и соискателей из которых 1-2 соискателя в год выходили на защиту диссертаций.

   В его ведении также входила изобретательская и рационализаторская работа, к которой он относился очень внимательно и требовал этого от всех руководителей кафедр. Этот показатель даже стад критерием в определении рейтинга успешной работой кафедр.

   Подготовка научных кадров в училище была поставлена на поток, хотя научная школа наша была скромнее, чем научная школа академии имени Н.Е.Жуковского. В то же время в училище распределялись, те, кто получил учёную степень в академии, хотя наши преподаватели имели преимущество в карьерном росте перед варягами. В этом была и заслуга генерала Виноградова. Он старался, чтобы передовые темы исследования были на каждой кафедре и в каждой научно-исследовательской лаборатории (НИЛ).

   Можно с уверенностью сказать, что расформирование научной школы Рижского ВВАИУ в 90-е годы прошлого века, затормозило развитие актуальной военной тематики на 30-40 лет и более. Так, о роях и стаях дронов мы обсуждали тематику с уже готовым математическим аппаратом ещё в 1982-м году, тогда, как Россия защищается от них только сейчас. Другое направление — обеспечение эффективности авиационных комплексов (ЭАК), которое и сегодня является проблематичным на примере Сухой СуперДжет-100, который сегодня никак не впишется в заявленную концепцию. Главное — это была на то время самая молодая, интенсивно развивающаяся научная школа, которую с таким трудом создавал генерал Виноградов.

   Ещё одна мысль, которая не даёт мне покоя, это память о нашей научной школе, о коллективе. Столько выпускников, столько педагогов, столько учёных, столько командиров и начальников, а остаться воинским коллективом в запасе не смогли. Нет, иногда собираются по курсам, есть дружеские контакты внутри кафедр, но вот память как-то не фокусируется на том, общем, что связывает прошлое, настоящее и будущее всех, кто был единым организмам.


     Глава 304. Встречи "на бегу".

   В училище пришло приглашение на моё имя из Люберец (НИИ ЭРАТ ВВС) для участия в очередной научно-технической конференции по тематике формирования комплектов запасных частей. А поскольку за мной была закреплена эта тематика в училище, то я собрал все наработанные материалы, которые приготовил к этому времени и отбыл в Москву, а затем в Люберцы, где и должна была проходить конференция. В этот период я готовил материалы на базе опыта эксплуатации в частях ВВС самолётов фирм Микояна и Сухого. А поскольку за мной в училище, как за ответственным исполнителем, была закреплена эта тематика, то я собрал все материалы, которые приготовил к этому времени и отбыл в Москву, а затем - в Люберцы, где и должна была проходить конференция.

   Тему своего доклада я знал заранее, да и отчёты надо было обсудить с НИИ ЭРАТовскими специалистами, которые заказывали эту тему и тоже участвовали в этой работе, как специалисты головного предприятия.

   На этот раз мне хотелось с ними обсудить основные критерии, по которым я предлагал формировать ЗИПы (запасные изделия и принадлежности) и их кратность (1:1; 1:4; 1:12 и так далее) в зависимости от формы базирования летательных аппаратов (полком, эскадрильей или отдельным отрядом).

   Со специалистами фирм (Микояна и Сухого) я уже обсуждал этот критерий, как время демонтажных и монтажных работ узлов и агрегатов и теперь на уровне НИИ ЭРАТ необходимо было закрепить порядок применения этого критерия, чтобы время простоя авиационной техники не превышало требуемое для ВВС.

   Обычно, кроме того, что мне надо будет сделать доклад и услышать мнение специалистов разных уровней, я предполагал, что встречу там достаточно много знакомых специалистов, с которыми раньше пересекался в учебных заведениях, в авиационных частях и на предприятиях МАП. С работой НИИ ЭРАТ я познакомился давно, ещё в полку, когда отправлял им на исследование элементы лопасти несущего винта вертолёта Ми-4А, когда на одном из наших вертолётов проявилось явление флаттера. Но тогда я исполнял обязанности инженера эскадрильи и только готовился поступать в высшее военное учебное заведение. С тех пор прошло более пятнадцати лет и я уже окончил Рижское ВВаиу им. Якова Алксниса.

   При встречах в НИИ ЭРАТе, мы обычно обменивались свежими новостями по разным вопросам и помогали продвигать наши теоретические наработки по направлению строевых частей, предприятий МАП или научных учреждений, чтобы дальше развивать свою тематику и помогать другим специалистам продвигать интересные темы, так как только при таких обстоятельствах можно "сломать" эту "закостенелую" структуру нашего военного ведомства.

   Мы уже знали основной костяк участников конференций, по конкретным темам. Обычно, это 60-70%% уже знакомые нам специалисты (соискатели, ведущие специалисты МАП, педагоги ВВУЗов) и 30-40%% вновь вливающихся каждый раз со своими новыми темами и разработками.

  Но здесь мы встречались не только с докладчиками по нашей теме, но и со своими однокашниками и сослуживцами, с которыми раньше служили или учились в военных учебных заведениях разного уровня.

   В институте я встречался с ребятами, которые работали на кафедрах Киевского ВВАИУ и из Академии им. Н.Е.Жуковского, которые занимались исследованиями, тематика которых проходила через НИИ ЭРАТ ВВС. Между участием в конференциях я обязательно заезжал в подмосковный Жуковский в Наркомвод на предприятие ЭМЗ, где встречался с ребятами, которые занимались "Бураном" и самолётами ВМ-Т и "Геофизика" М-17. Здесь, на фирме В.М.Мясищева мне было интересно работать с перспективными темами, которые были связаны  со "Звёздным городком", колыбелью советской космонавтики.

   Обычно, основной день, когда был мой доклад, я присутствовал в Люберцах, в НИИ, а в следующие дни (два-три дня) я старался посетить КБ и авиапредприятия МАП, ближайшие к Москве, с которыми я работал. Это, кроме города Жуковский, были Москва ("Знамя Труда"), затем - Луховицы, а иногда заезжал в Рязань, чтобы отдохнуть и съездить в Константиново, на родину Сергея Есенина. Очень нравилосьмне там бывать. Просто душой отдыхаешь в тех краях, особенно летом, когда из Рязани плывёшь в Константиново и обратно на пароходике плывёшь в Константиново и обратно на пароходике по Оке. Но всегда получалось выкраивать несколько часов свободного времени. Разве, что это попадало на выходные, так как в будние дни всё время спрессовывалось и я старался, как можно больше проводить времени на предприятиях, чтобы собрать как можно больше материала.

   В Люберцах на конференции тоже приходилось работать и в гостинице, так как привозимые мной материалы надо было готовить в соответствии с тематикой, а заказчики были очень требовательные и если какие-то вопросы НИР я опускал, то здесь же они меня просили всё доработать или исправить. Поэтому, мне приходилось привозить материалы в черновиках в нескольких ваприантах и мы выбирали и дополняли основные вопросы.Что касается коллег из других мест, то встречи с ними давали много материала, который я использовал уже в лекциях, которые я читал в Риге на кафедре "Боевой эффективности и безопасности полётов".

   Интересные встречи были с Васей Левым, бывшим моим однокашником по ХВАТУ и РВВАИУ, который приезжал с докладами с Ахтубинска. Он в это время сопровождал испытания МиГ-29 и Су-27 и привозил материалы по испытанию этих машин не только для согласования в НИИ ЭРАТ, но и на утверждение в Главный штаб ВВС в инженерный отдел. Вот здесь я и познакомился впервые с испытаниями современных истребителей и выполнении ими таких фигур высшего пилотажа, как "колокол". А настоящий "колокол" я увидел в полках, когда они выполняли эту фигуру высшего пилотажа в пилотажных "Зонах" в районе своего аэродрома.

   Василий Левый после окончания РВВИАУ им. Якова Алксниса распределился в Ахтубинск и там военная карьера вынесла его в вдущие инженеры по одной из тем.

   Когда мы ещё учились в ХВАТУ, то в силу внешних обстоятельств Василий оказался  командиром нашего классного отделения и довольно хорошим командиром. Он поставил работу так, что и командиры на него не сильно "наезжали" и нас, своих подчинённых, он не давал в обиду вышестоящим командирам, но и сам не сильно "прессовал". Отношения у нас, в классном отделении, были больше "демократические", чем единоначальнические. Единоначалие Василий "внедрял" только там, где нельзя никак было допускать "демократию", когда эта "демократия" переходила в расхлябанность и вседозволенность. До этого мы сами все "дошли" к тому времени, когда все предыдущие наши младшие командиры потерпели фиаско и командиром классного отделения был назначен Василий Левый.

   Именно Василий убедил командира нашего взвода Нила Ивановича Рубана, чтобы он отпустил ко мне на свадьбу с Нелей почти половину классного отделения, что другие командиры взводов на свой страх и риск этого не делали, так как свадьба была не в Харькове, а в посёлке Эсхар, Чугуевского района, где был совсем другой гарнизон. Просто Василий пользовался доверием у командиров нашей учебной роты. Хотя Василий не выглядел Чапаевым, но умел поставить себя так, что все курсанты нашего классного отделения подчинялись ему не только по Уставу, но и по уважению и какому-то дружескому предрасполажению, так как Василий всегда мог стать на защиту рядового курсанта перед офицером или преподавателем.

   Даже Серёжа, Нелин брат хорошо запомнил Василия по свадьбе и выделял его среди других курсантов


       Глава 305. Когда мы были молоды.

   Зима 1982 год. Прошло десять лет как мы окончили Рижское ВВИАУ имени Якова Алксниса. Поскольку наш выпуск был первым и приурочен ко Дню Советской армии, 23 февраля 1972 года, то и мы решили к этой же дате приурочить нашу встречу на 10-летие выпуска. Собрались выпускники со всех уголков страны от Калининграда до Комсомольска-на-Амуре и от Тикси до Ташкента. Мы были молодыми и самоуверенными. Большая половина из нас уже занимала высокие должности в научных институтах, на крупных авиационных предприятиях, в учебных заведениях ВВС.

   Вместе с Володей Пальчинским и Альбертом Подхватилиным, мне выпала роль одного из организаторов этой встречи. Мы за полтора года начали искать адреса (они непрерывно менялись), готовить приглашения, согласовывать программу встречи, фотографов, гостиницы, ресторан и прочее.

   Поселились большинство в гостинице «Виктория», а рядом был ресторан «Стабурагс», вот в нем и решили отметить 10-летие выпуска. Все шло как и было задумано, вечер был в разгаре: тосты, выступления, благодарности преподавателям, воспоминания, в другом зале танцы, беседы, разговоры с преподавателями — всё шло своим чередом. И вдруг главный распорядитель подошел к нам и сказал, что рядом в кафе, тоже «Стабурагс» заехали Раймонд Паулс и Алла Пугачева (она была в Риге на гастролях) и предложил, чтобы мы послали туда делегацию из 3-х человек и попросили их зайти к нам. Нет, не выступать, а просто зайти и засвидетельствовать своё несколько-минутное присутствие. Для нас это был бы, как подарок. Не будем же мы просить их даже речь какую-то произнести, не надо нам было этого.

   Мы посовещались со всеми и решили пригласить их только зайти, чтобы вручит им цветы, так как они «отработали» концерт и просить большее было бы просто неразумно. Когда мы попытались даже пройти в кафе, то сначала нам это не удалось. Но потом я пошел на хитрость: взял несколько роз и сказал, что у меня есть поручение от офицеров выпуска 1972 года училища имени Якова Алксниса (в Риге училище знали все) вручить цветы Маэстро и Примадонне. Меня пропустили, а со мной вошли и другие два наших офицера. Я подошел к столику, положил на него цветы для Аллы и сказал, что офицеры выпуска 1972 года приглашают на свой вечер уважаемых наших артистов, чтобы от имени офицеров и их семей поблагодарить лучших из лучших.

Они выслушали молча, перед ними стояли чашечки наполовину выпитого кофе, за ручки которых они держались. И когда я закончил эту фразу, то сразу понял, что пришли мы сюда напрасно, наши уважаемые звезды эстрады были не в восторге. Ни одна мышца у них на лице не дрогнула, чтобы высказать своё отношение к происходящему. Затем, Раймонд что-то попытался сказать, но только махнул рукой. Алла сказала, как отрезала:

- Нет, мы не можем, у нас нет времени.

   Тогда я попытался еще раз исправить положение, сказав, что мы просим зайти к нам, только чтобы вручить цветы и не будем их задерживать. Но получил уже очень невежливый отказ. Поняв, что из приглашающих мы становимся «просителями», я сказал:

   -Тогда, извините! - повернулся, подтолкнул к выходу двух других ребят и мы вышли из кафе.

   Сразу идти в ресторан не хотелось, было не по себе и мы остановились перед входом, по ходу обсуждая, что произошло. Ребята закурили. Так мы стояли минут десять. И тогда из кафе вышли Раймонд и Алла (цветы Алла несла в руке), как-то очень медленно, словно ещё раздумывая, перешли дорогу, там стояли две светлые «Волги», сели каждый в свою машину и машины одновременно, словно на параде, сдали назад, скоординировано развернулись и рядом поехали в сторону улицы Кришьяна Барона. После этого мы пошли к нашим и рассказали, что произошло. Реакция была мгновенной, но не очень долгой. Минут через 15 все это забылось и вечер встречи выпускников набирал обороты.

Как к этому относиться? И тогда и сейчас я относился и отношусь к этому одинаково. Все эти люди хотят, чтобы их уважали и их «защищали», но сами уважать бесплатно (за просто так) они никого не хотят. Мы могли и заплатить, но тогда так не принято было. А отказаться, это их право.

   Ещё мне вспомнилась встреча с Юрием Гагариным и Валентиной Терешковой, когда они почти "выкроили" несколько десятков минут, чтобы встретиться с офицерами полка и их семьями. Разные люди и разное отношение.


    Глава 306. Шрамы на памяти.

   В первых числах мая 1969 года для меня произошло долгожданное событие, училище, где я учился на втором курсе, приняло дом от строителей и я с семьёй после долгих мытарств по квартирам в Риге и её окрестностях, переехал в офицерское семейное общежитие, в районе Межапарка, на самом берегу Киш-озера. Моей семье с двумя детьми выделили комнату площадью 17 кв м. И это для Риги была роскошь. Сразу после этого начались экзамены за 2-й курс, которые я сдал хорошо.

   А в это время далеко от Риги произошло другое событие. Я узнал, что над Калужской областью 23 июня столкнулись военный Ан-12БП и гражданский Ил-14М Аэрофлота. В катастрофе погиб 121 человек. Но поскольку подробностей никаких не было, то я это воспринял, как случайное трагическое событие. Тем более, что при расследовании был сделан вывод, что оба экипажа нарушили заданные им высоты полётов при проходе мощных кучевых облаков в 9-10 баллов.

   Зная порядок расследования лётных происшествий, я не совсем поверил в эти выводы, так как слишком много было влияющих факторов: два экипажа, состояние техники, диспетчерская служба, система связи, погода, метеослужба — поди тут разберись по какой причине экипажи оказались на этих высотах. Просто это событие я запомнил, как трагический факт в авиации.

   Прошло два года. Я уже учился на четвёртом курсе и мы готовились к написанию дипломных проектов.   

   С капитаном Юрой Недвецким я впервые встретился на приангарной стоянке Рижского ВВИАУ имени Якова Алксниса. Нас, слушателей четвёртого курса, меня и Юру Чистякова на приангарную стоянку направил начальник факультета полковник Писарев В.Н. Мы должны были запустить двигатель АШ-82В, установленный на вертолёте Ми-4. Этот вертолёт стоял в училище около 10 лет и на нём курсанты бывшего Рижского ВАУС изучали радио, радиотехническое и авиационное оборудование. Двигателем и механическими системами никто не занимался. А поскольку из нас готовили инженеров-механиков, а вертолётов, кроме Ми-4, в училище не было, то Виктор Николаевич Писарев, начальник первого факультета, решил, что этот вертолёт сойдёт на первый раз, как демонстрационный макет одновинтового вертолёта с хвостовой балкой и рулевым винтом. Вертолёт классической схемы. Вот нас, слушателей, и направили в распоряжение капитана Ю. Недвецкого.

   Мы провозились с Юрой Чистяковым почти неделю прежде чем двигатель вертолёта «чихнул» и, обдав пламенем из выхлопных патрубков даже бетонные плиты, запустился и заработал. Капитан Недвецкий, контролировавший в первое время, оставил нас работать самостоятельно и больше не беспокоил, пока мы ему не предъявили вертолёт с работающим двигателем, оставив его на приангарной стоянке, зная, что кроме нас его никто не запустит.

   Заниматься далее этим вертолётом у нас не было времени: экзамены, написание диплома, защита диплома — всё смешалось в единый жгут времени. Да и ВВС уже почти перешёл с Ми-4 на Ми-8 и эта машина уже считалась устаревшей. Капитана Недвецкого я встречал часто, так как мы жили в одном офицерском общежитии, но товарищеских отношений не поддерживали, так как я был слушателем, а он относился к постоянному офицерскому составу. Но приветствовали друг друга, как знакомые.

   Во второй половине февраля 1972 года наш курс защитил дипломы и мы получили назначения к местам службы. Мне досталось место заместителя начальника учебного аэродрома в нашем училище. И я просто из офицеров-слушателей перешёл в разряд постоянного состава. Для всех, и для меня тоже, это решение начальников было неожиданным, но об этом расскажу как-нибудь отдельно. Сейчас речь не обо мне.

   К этому времени капитан Ю.Недвецкий был назначен начальником учебной лаборатории кафедры «Конструкция и прочность летательных аппаратов», руководил которой доктор технических наук полковник Виноградов Ростислав Иванович. О нём тоже по возможности расскажу более подробно, но в первую очередь надо отметить, что он был из известной плеяды авиаторов. Возможно, кто помнит картину, где Ленин на Красной площади наблюдает за полётом аэроплана над ней. Так вот, лётчиком, пилотировавшим этот аэроплан был отец полковника  Виноградова. И именно полковник Виноградов ходатайствовал, чтобы капитана Недвецкого перевели из транспортного полка в Кедейняе в Рижское ВВИАУ.

   Так, мы с капитаном Ю. Недвецким оказались на одинаковых должностях на основных кафедрах факультета, он на кафедре конструкции, а я на кафедре эксплуатации. В «хозяйстве» Недвецкого было около десяти препарированных самолётов, на территории училища, на берегу озера Киш, на месте старого, ещё немецкого гидроаэродрома с аппарелью, это такой пологий бетонированный спуск для гидросамолётов на водную поверхность. Часть самолётов было в огромном ангаре, а часть на приангарной бетонированной площадке. Моё «хозяйство», более 20 самолётов и вертолётов, с работающими двигателями, располагалось за Ригой, в торце взлётно-посадочной полосы аэропорта «Рига». Поскольку только две кафедры имели так много «железа», то при всех комиссиях, только состояние наших самолётов и сравнивали, а по нам судили и о состоянию лабораторной базы на факультете и в училище. Но капитану Ю.Недвецкому было труднее, так как его «хозяйство» было на территории училища, «на глазах» и каждый старался сделать замечание. Мне в этом отношении было легче, так как не каждому хотелось ехать в такую даль, а тем более общественным транспортом.

   Я уже упоминал, что капитан Ю. Недвецкий прибыл в училище из Кедейняйского полка военно-транспортной авиации, с должности заместителя командира эскадрильи по ИАС. Полк работал на самолётах Ан-12БП. И когда к нам на учебный аэродром прибыл своим ходом Ан-12, Ю. Недвецкий, к тому времени уже майор, часто прикомандировывался для проведения занятий на авиационной технике с курсантами четвёртого курса в качестве инструктора. Самолёт Ан-12, на котором майор Недвецкий проводил занятия и вертолёты Ми-24Д и Ми-6, на которых занимались мои группы, находились рядом и я часто наблюдал, как он проводит занятия со своей группой. Мне казалось, что для инструктора, он излишне строг, замечая любую мелочь и требуя от курсанта точное выполнения Наставления по инженерно-авиационной службы (НИАС), которое курсанты только изучают. В то же время, курсанты не совсем понимали, почему к их группе такие высокие требования, хотя в армии на это жаловаться не принято. Да и я не всё знал, чтобы объяснить эту сверх требовательность, просто чувствовал, что за этим что-то кроется. Хотя с курсантами первого курса, по курсу «Основы авиационной техники», Юра вёл себя, наоборот, очень мягко и доброжелательно, разъясняя каждую мелочь. Я так и считал, что у инструктора такой особый свой метод обучения и воспитания ответственности при работе на технике. Такое часто бывает, к каждой группе курсантов надо подстраиваться и нивелировать отношения.

   После 1977 года мы с уже Юрием Иосифовичем Недведцким перешли на преподавательскую работу: он на своей кафедре «Конструкции и прочности летательных аппаратов», а я на кафедре «Безопасности полётов и боевых авиационных комплексов», но продолжали вести группы по своей специализации на аэродромной практике по кафедре «Эксплуатация летательных аппаратов» и возили группы курсантов на войсковые стажировки в строевые части. И каждый раз, когда мы собирались на перерывах и обсуждали какие-то вопросы по эксплуатации авиатехники в строевых частях, Юрий Иосифович замыкался и не очень делился разными полковыми и аэродромными байками, недостатка которых в курилках не было.

   В середине 80-х нам присвоили звания «подполковника» и так мы дослужились до демобилизации, а затем, на наших глазах и произошёл развал Советского Союза. И вот, когда мы встречались где-то в городе за чашечкой кофе, как пенсионеры в возрасте, Юрий Иосифович рассказывал мне истории из своей службы, одна из которых стала для него «шрамом на памяти» и тревожила его всю жизнь, врываясь в неё неожиданно и каждый раз в новой форме. Вот, что он мне рассказывал.

  Как и все кадровые офицеры Юрий Иосифович после непродолжительной службы в полку на технической должности, поступил в Академию ВВС имени Н.Е. Жуковского. Познавал инженерные науки он там в то время, когда в Академии учились первые космонавты. Он был очень активным слушателем и именно он договорился с первыми советскими космонавтами, чтобы сделать совместную фотографию с их курсом. Я сам видел эту фотографию, где Юрий Иосифович снят рядом с космонавтами, как инициатор идеи фотографирования.

   После окончания ВВИОЛКА им. Н.Е. Жуковского, капитан Недвецкий был назначен в один из полков военно-транспортной авиации (ВТА), базировавшемся на аэродроме в г. Кедейняй, который находился в Литовской ССР (сегодня Литовская Республика). Должность — заместитель командира авиационной эскадрильи по инженерно-авиационной службе. Служба складывалась хорошо, место службы замечательное, коллектив подобрался замечательный.

   Надо учитывать, что именно полки ВТА высадили десант посадочным способом в 1968 году на аэродромы Чехословакии и один из полков был кедейняйский полк. Были также учения ВДВ, заграничные командировки и другие задания. Всё было нормально до 23 июня 1969 года. Этот день тоже начинался для инженера эскадрильи капитана Недвецкого, как всегда. О заданиях знали заранее, готовили машины тщательно. Четыре Ан-12 должны были взять на борт десант и технику и десантироваться в Рязани, где за их действиями должен был наблюдать Министр обороны СССР Маршал Советского Союза А.А. Гречко. Капитан Недвецкий проконтролировал предполётный осмотр всех четырёх машин, самолёты были из его эскадрильи, расписался в журналах подготовки и отъехал на велосипеде к другим самолётам, которые оставались на стоянке и стал ждать команды на запуск. Время шло, а команды на вылет не было. Позвонил на вышку руководителю полётов и ему ответили, что пока по маршруту не дают погоды, обещают в течение двух часов. Становилось очень жарко и капитан Недвецкий решил поехать искупаться к ближайшему водоёму, который был на краю аэродрома.

   Приехал на небольшой пляжик, окунулся, немного полежал на песке, но затем решил возвратиться и самому убедиться, как будут взлетать машины, всё-таки ответственное задание и было как-то не по себе, было какое-то тревожное предчувствие. Когда подъезжал к месту стоянки, экипажи получили команду на вылет и капитан Недвецкий ещё успел подъехать к каждому самолёту и переброситься парой фраз с некоторыми членами экипажа. И когда он проехал дальше по рулёжной дорожке, экипажи отогнали трапы-стремянки и на самолётах начали запускать двигатели. Через какое-то время самолёты вырулили и поочерёдно взлетели. Было около половины второго, время приближалось к обеду. Убедившись, что самолёты легли на курс, капитан Недведцкий решил заехать в ТЭЧ полка, там один из самолётов эскадрильи стоял на замене двигателя, а затем ехать на обед.

   Когда заканчивал обедать, в столовую прибыл посыльный от дежурного по полку и передал, что надо срочно прибыть в штаб полка. В штабе полка пока точно не знали, что случилось, но приказали приготовить всю техническую документацию по самолёту, который взлетал четвёртым, это капитан Недвецкий точно помнил, так как чётко видел все бортовые номера своих машин. Ближе к вечеру уже все знали, что Ан-12 через 1 час 17 минут после вылета столкнулся в воздухе с пассажирским гражданским Ил-14М, который летел из Москвы (аэропорт Быково) в Симферополь. Самолёты на высоте около 3-х км коснулись правыми крыльями друг друга и упали на расстоянии около 4-х км друг от друга. В двух самолётах погибли 121 человек.

   А дальше начались чисто формальные действия, которые проводятся в ходе расследования аварий и катастроф. Арестовывается техническая и штабная документация, работают следователи, работает комиссия по расследованию катастрофы на месте события. Долго не могли отыскать «Бортовой журнал подготовки самолёта к полётам», где должны быть все записи выполненных работ при подготовке к полёту и подписи исполнителей и контролирующих. И за это время вся ответственность за процесс подготовки к полёту легла на плечи инженера эскадрильи капитана Недвецкого. Но в конце концов всё выяснили и всё стало на свои места, все вопросы с инженерно-авиационной службы были сняты.

    Но только не для капитана Недвецкого. Инженера мучили кошмары, часто снились последние минуты общения с экипажами перед взлётом и не проходило какое-то чувство вины за то, что он не мог остановить или задержать тот самолёт. Приходила мысль, что если бы он задержал экипаж на несколько минут, то машина не столкнулась бы с Ил-14М. Капитан Недвецкий делился этими мыслями и с начальником медслужбы полка, но тот только и мог сделать, что отправить отдохнуть капитана в санаторий с реабилитационным диагнозом. Так прошло около года, пока в этом полку чисто случайно не оказался начальник кафедры «Конструкции и прочности летательных аппаратов» полковник Виноградов Ростислав Иванович.  Его заинтересовал случай с капитаном Недвецким и он дал согласие, чтобы Юрия Иосифовича оформили переводом на должность начальника отделения учебной лаборатории в Рижское ВВИАУ имени Якова Алксниса. Этот случай подходил под пост-катастрофический синдром, когда лучшим выходом была смена места работы или службы. И для капитана Недвецкого это было равносильным реабилитационному периоду.

   Мы много говорили о судьбе Юрия Иосифовича и сошлись на одном: «Нельзя себе присваивать чужие заслуги и чужую славу, но ещё большей ошибкой является ситуация, если человек берёт на себя чужую вину. Человек не Бог, чтобы решать, кому и что принадлежит в области морали». И Юрий Иосифович соглашался с тем, что он очень долго брал на себя вину, которой на нём не было и казнил себя за гибель людей из экипажа его эскадрильи, хотя это был только синдром вины. Ни в одном документе об этом не было сказано, но он, человек с обострённой совестью, прожил большую часть своей жизни с огромным шрамом на своей памяти.

  У Юрия Иосифовича есть дочь, есть внуки и хотелось бы, чтобы они гордились своим дедом и знали о его жизненной позиции, его чести, честности и совести.


        Глава 307. Исполнение приговора. Охота на Бизонов.

   Для меня эта история началась почти с начала моей службы в Вооружённых Силах СССР, с тех пор, как я в 1959 году поступил в Харьковское ВАТУ. С первых дней нас начали привлекать к работам на учебном аэродроме училища, который располагался на окраине Харькова в микрорайоне Новосёловка. Чтобы как-то разнообразить для нас «Курс молодого курсанта», раз в неделю в сетке расписания были выходы в ангар или на учебный аэродром. В ангаре и на учебном аэродроме нам разрешалось несколько минут каждому находиться в кабине настоящих истребителей  и бомбардировщиков разных модификаций: МиГ-15, МиГ-17, МиГ-19, МиГ-21, Су-7, Ил-28 и Ил-40, единственного оставшегося опытного образца.

   При выходах на учебный аэродром, в перерывах между занятиями, мы отдыхали в «курилках» рядом с огромными трубами из алюминиевого сплава, которые, как нам сказали, были раньше фюзеляжами дальних бомбардировщиков Ту-4 и были разрезаны на металлолом. Часть отправили в металлолом, а несколько этих огромных труб оставили и делали из них помещения для защиты от ветра курсантов в зимнее время. Если эту часть «трубы» заделать с двух сторон и сделать двери и окошки, то получалась хорошая «каптёрка», помещение для хранения разного имущества и для защиты от ветра.

   Мы были ошарашены тем, что с самолётами так варварски поступают, вместо того чтобы их как-то применить для других целей. Мы ещё были молоды, ничего не понимали в авиации и нам казалось, что резать на части «живые» самолёты, да ещё такие огромные, это — преступление. Но нам ещё много чего предстояло увидеть в авиации и перестать чему-то удивляться.

   Прошло после этого двадцать с небольшим лет. Я окончил ХВАТУ, прослужил в авиационном полку, окончил Рижское ВВАИУ имени Якова Алксниса и выполнял научно-исследовательскую работу в интересах ОКБ возглавляемого В. М Мясищевым. У меня уже были разработаны собственные методики по теме работы и случилось так, что меня пригласили от ОКБ в группу по авторскому надзору по самолётам 3М (Мясищев), как бомбардировщик он в НАТО числился под кодовым наименованием «Бизон», как стратегический бомбардировщик вероятного противника, коим считали СССР.

   Авторский надзор в авиации в эксплуатирующих частях осуществляют конструкторские бюро в целях контроля за правильной технической эксплуатацией летательных аппаратов, контроля качества и выявления недостатков в реализации проектных решений, как правило, для продления ресурсов машинам. Вот в такую группу от ОКБ попал и я. Оговориться, что «случилось», мне пришлось по причине, что я оказался в группе из того же ведомства (Минобороны), которое и подвергалось надзору, что очень редкий случай. Но ОКБ мне доверяло настолько, что пошли на «конфликт интересов», с согласия моего военного ведомства. Еще одной причиной явился тот факт, что в ОКБ не было специалистов по моему направлению, чтобы имел собственные разработанные и апробированные в других авиационных КБ методики. Вот так я и попал в эту группу авторского надзора.

   В конце мая группа в составе 12 человек вылетела из Москвы в Хабаровск и дальше поездом мы добрались до Серошево (Украинка). Нас в полку уже ждали, хотя там полным ходом начинались работы по выполнению советско-американского договора о сокращении стратегических наступательных вооружений. Несколько «Бизонов» на самой дальней стоянке лежали с отрубленными хвостовыми частями фюзеляжей и хвостовыми оперениями. Сказать, что у всех смотрящих на эту ужасную картину «сердца кровью обливались», это — ничего не сказать. При виде этого варварства слёзы сами собой наворачивались на глаза.

   Через несколько дней после нашего приезда в дивизии разгорелся скандал. Из Москвы пришла шифрограмма, что средства контроля США определили, что к этой дате уничтожено на один самолёт меньше, чем докладывали из дивизии. Московские военные руководители каких только угроз ни слали на головы дивизионного начальства, ссылаясь на то, что это государственная задача выполнение которой обязательное в строго определённые сроки.

   Но скандал дивизионные начальники быстро погасили, так как выяснилось, что у одного самолёта хвостовую часть отрезали автогеном, а оттащить не успели. Быстренько подогнали технику и отволокли отрезанную часть как можно дальше, чтобы "контролёры" не сомневались. В дивизии шутили:

    - Чтобы приказы у нас быстро выполнялись,надо чтобы шифрограммы приходили не из Москвы, а прямо из-за рубежа, из американского Комитета начальников штабов. Тогда мы и всю армию попилим.

   Как показали дальнейшие события в стране, эта армейская шутка была недалека от истины, "пилили" всё и везде.

   Этот факт совсем выбил нашу группу из рабочей колеи, какой тут авторский надзор, когда на наших злазах разрезают самую мощную стратегическую технику, которая достигает берегов Соединённых Штатов и пока является достаточно эффективной. Нежелание политического и военного руководства СССР дорабатывать эти самолёты, как носителей ракетного вооружения, определило судьбу нескольких полков. Если сравнить решение вопроса с этими самолётами и дальнейшего применения американцами своих В-52, то можно утверждать, что возможности «Бизонов» не были до конца использованы и резать их было преждевременное решение.

   Уже в то время был удачным проект модернизации бомбардировщика 3М до уровня ВМ-Т, машины, которая транспортировала МКК «Буран».

   Но несмотря на стандартную ситуацию, мы выполнили свою часть работы, по результатам которой принимались дальнейшие решения уже на высоких правительственных уровнях. Но то «варварство», которое я увидел в Серошево преследует меня всегда. Возможно и по причине отношения в те дни и годы к военной авиации, случился такой провал и в строительстве самолётов и в обучении лётчиков из которого Россия не выберется до настоящего времени. Приговоры исполняются. Охота продолжается.


        Глава 308. Матушка.

   Одна из западных областей России. Август 1986 года. Здесь служит мой младший сын и я заехал к нему в гости. Волей случая оказываюсь в аккуратном провинциальном городке Карачев, затерянном среди брянских лесов.  В центральной части городка танк на постаменте в честь воинам-освободителям в годы Великой Отечественной войны, а у дороги, на окраине города, скромный обелиск партизанам, принявшим последний бой с фашистами.

   В городке был всего два дня, а уже с ним как-то сросся и мы друг другу понравились. Решил на железнодорожный вокзал идти пешком, по меркам таких городков, это не так и далеко, а позитивных ощущений масса, особенно впечатляет их патриархальная старина и вековая глубина России. Вот прохожу мимо старого кладбища, окружённого старыми деревьями, на которых раскаркались стаи ворон, словно кто-то растревожил улей крикливых пчёл.

   Через несколько минут подхожу к железнодорожному вокзалу. Аккуратное одноэтажное здание старой постройки, но видно несколько раз то ли реставрировалось, то ли перестраивалось. Вблизи людей нет. Ну, думаю, хоть здесь возьму билет без очереди. Открываю тамбурную скрипуче-стонущую дверь и в шоке останавливаюсь: в небольшом зале ожидания битком набито людей, но стоит такая тишина, как будто бы зал пустой. Делаю два шага и все почему-то оборачиваются в мою сторону. И тут я вижу, что через весь зал к кассе тянется змейкой очередь из пожилых женщин и древних старушек в белых платочках, с палочками и какими-то котомочками в руках.

   Сделав несколько шагов, хотел повернуться и выйти на улицу. Нет, не уйти, а просто выйти, так как я был в военной форме и она очень уж не гармонировала с одеждами этих людей, которые как-то уж подобострастно и добросовестно молча стояли в длинной очереди, а некоторые старушки даже держались друг за друга, как это делают маленькие дети, чтобы не потеряться на прогулке. Но тут я заметил совсем молодую женщину, как-то по особенному одетую, которая через всю очередь направлялась явно ко мне и вся очередь быстро расступалась перед ней, а она как бы летела через эти просветы в очереди. Она, ещё не доходя до меня несколько шагов, начала говорить, обращаясь ко мне: - Товарищ военный, пожалуйста, проходите к кассе — и увидев, что я как-то неуверенно себя чувствую, добавила: - Вам сейчас продадут билет, кассир на месте.

   И я, увидев, что здесь распоряжается она, прошёл к кассе, среди снова расступившихся старушек. Окошко кассы открылось и кассир спросила: - Вам на какой поезд и сколько билетов? Я ответил, что мне нужен один билет и через несколько минут билет был уже у меня в руках.

   Когда я ожидал билет, то слышал, что старушки обращались к женщине, которая меня подвела к кассе: - Матушка! Матушка! Тогда я понял, что всем этим «царством» руководит жена местного священника, к которой так почтительно обращаются убелённые сединами старушки.

   Отойдя от кассы я спросил у этой женщины, когда же остальным начнут продавать билеты. Она ответила, что все они едут из Карачева в Смоленск на престольный праздник Яблочный Спас, который будет завтра и эти старушки едут святить яблоки, так я её понял. А билеты им будут продавать, когда будет известно, будет ли прицепной вагон.  Им будут продавать билеты в прицепной общий вагон, который будет прицеплен на предыдущей станции. Поблагодарив Матушку, я вышел на улицу и стал ждать.

   И тут я вспомнил своё детство, когда ходил с мамой к родственникам в соседнее село Шалыгино, где престольный праздник была Троица, а из Шалыгино к нам приходили родственники на престольный праздник Петров День, который был у нас в селе Весёлом. И пока я всё это вспоминал, подошёл поезд и все старушки семеня, побежали к последнему прицепному вагону. И, увидев, что проводники нигде двери не открывают, я тоже пошел в ту сторону. Прицепной вагон оказался за пределами перрона и старушки никак не могли взобраться на первую ступеньку подножки. Тогда в соседнем вагоне открыли тамбур и через него начали впускать старушек. Матушка суетилась, помогая им взобраться по ступенькам, что для них было не так просто. Я попросил проводника открыть ещё одну дверь и начал тоже помогать подниматься старушкам. Дело пошло быстрее и вскоре я после всех вошёл в вагон и когда проходил по вагону то увидел, что Матушка уже распоряжается в вагоне, рассаживая старушек по обезличенным местам.

   И вот тут я увидел организационную силу религии, когда старые, умудрённые люди всецело и полностью доверяют человеку, который им никакой не родственник. Я даже как-то попытался сравнить это с армией, а всегда ли солдаты так беспрекословно подчиняются сержантам. И в то же время подумал, как тепло и терпеливо относилась Матушка к пастве своего мужа.

   А ещё всю дорогу я думал, какое безответственное отношение у нас к людям, в частности к пассажирам-старикам, которые должны тесниться в этом общем вагоне, в жару. Вот автомобили уже какое поколение спроектировали, а до приличных вагонов руки не доходят. С такими мыслями я проехал Брянск, Смоленск, где все старушки вышли, и в конце-концов задремал под стук колёс, уезжая от небольшого российского городка Карачев.         


        Глава 309. Снова всей семьёй

   Май и июнь я усиленно готовлюсь к летней сессии, так как летние экзамены всегда тяжелее, чем в зимнюю сессию. Сказывается погода и множество отвлекающих факторов. После приезда Нели на майские праздники и составления наших грандиозных планов на будущее, стало как-то всё определённее. Да и привычка к Риге уже сказывалась, я постепенно вживался в город и вживался в службу и учёбу на новом месте. Я вообще адаптировался к новым местам очень быстро, уже через месяц чувствовал себя везде старожилом.

   Однако, такая эйфория у меня длилась не очень долго. Где-то в последних числах июня, как только я сообщил Неле, что снял жильё, получил телеграмму о приезде Нели с детьми и её мамой, моей тёщей и мне надо было их встречать.

   Сначала эта телеграмма повергла меня в шок, так как у меня через неделю начинаются экзамены и мы договаривались, что Неля с детьми приедет ближе к окончанию сессии. первое время, до их приезда, я даже забеспокоился, почему так внезапно было изменено первоначальное решение. Но, когда встретил и привёз и в Гаркалне, где я снял квартиру, понял, что они просто ускорили приезд. Только через много лет я узнал, что родители Нели почему-то забеспокоились, чтобы я не загулял на новом месте и не бросил семью. Кто-то там им рассказывал про такие случаи. Глупость, конечно, но и через несколько лет, когда я об этом узнал, я очень возмутился, хотя Неле об этом и не сказал. Она, о том, что думали её родители, могла и не знать. Тем более, что я почти год в Риге жил без семьи.

   Поскольку семья приехала, то мне, вместе с подготовкой к экзаменам, надо было обустраивать их быт. В первый же выходной я приобрёл всё для хозяйства, чего не хватало, а далее всё стало обыденным.

   Каждое утро я ехал из Гаркалне-Ропажи в Ригу на занятия, а после занятий и самоподготовки, часов в 16.00 - 17.00 заходил в магазины, покупал продукты и ехал к семье. В Гаркалне был магазин, но он находился далеко от нас и там был не очень богатый ассортимент продуктов.

   Ещё в ГДР, при отъезде на учёбу, по совету инженера полка капитана Санина, я купил шикарный портфель, большой вместимости, из жёлтой натуральной кожи. В него, кроме учебников можно было вместить тушку курицы, три литровых бутылки молока и пару батонов хлеба. Правда, тогда он становился трудно подъёмным. Но приходилось мириться с этим неудобством. Весь курс завидовал, что у меня такой шикарный и вместительный портфель. Больше никто не подумал, что в первую очередь надо купить офицеру-слушателю. Хотя это была не моя заслуга, а капитана Санина, очень практичный совет он мне дал в качестве напутствия, так как у нас я таких портфелей не встречал.

   Через неделю,когда мама Нели уехала, мы стали обживаться вчетвером и сразу почувствовали себя, как будто мы здесь жили всегда. Хозяйка, у которой мы снимали дм, нас не беспокоила и мы жили словно на даче. Экзамены, конечно, дались мне с большим трудом, но всё осталось позади, а впереди был отпуск, целый август и мы действительно жили словно на даче.

   Изредка наше спокойствие нарушали такие события, как ввод советских войск в Чехословакию (август 1968 год), но это было далеко и касалось меня только косвенно. Моя эскадрилья из ГСВГ участвовала в тех событиях и летала по тем местам, но об этом я узнавал только из газет, да через знакомых, которые служили в Риге.

   Так прошёл август месяц. Мы отдыхали у дома, на берегу небольшого ручья, ходили в ближайший лес, в пятидесяти метрах от нас, собирать грибы, ягоды и просто прогуляться с детьми.

   С первого сентября мне снова на занятия, теперь я на втором курсе, но до выпуска ещё целых четыре года. Сентябрь и октябрь прошли в такой же учебно-дачной обстановке, а вот с ноября у нас начались большие проблемы. Нашей хозяйке, в доме которой мы жили, неожиданно выделили в Риге квартиру и ей надо было этот дом передавать другим жильцам, в ведомство, за которым этот дом числился. Нам надо было срочно искать новое жильё, но в это время, осенью, предложений о сдаче жилья резко падает. Найти в это время жильё мне казалось совсем не реально.

   Искал лихорадочно по всем закоулкам и, когда уже потерял надежду, мне случайно встретилась женщина, зять которой разводился с её дочерью и она хотела поселить в эту, так называемую квартиру, военного, чтобы зять не мог меня выселить, всё-таки с военными считались.

   Отдельно скажу о, так называемой квартире. Это было строение посредине одного из дворов в Московском районе Риги, переделанное из заброшенного гаража бывшей автобазы. Под полом были даже смотровые ямы. Гараж разрушили, а из части его кто-то сделал комнату с перегородкой, что-то наподобие кухни и входной коридор, типа сельских сеней. Из удобств только холодная вода, которая в морозные дни замерзала в трубах, которые приходилось отогревать. Отапливалось помещение печкой, а туалет был во дворе.

   Поскольку мы заселялись в начале ноября, то рассчитывали прожить там несколько месяцев, так как в апреле-мае строители обещали сдать наше общежитие. Надо было продержаться полгода в этих спартанских условиях. Но всё оказалось значительно хуже.

   Уже к концу ноября мы поняли, сколько печку ни топи, тепло в доме не сохраняется надолго, её приходится топить непрерывно, круглые сутки. Хорошо, что хозяева оставили в сарае большой запас дров, их только надо было нарубить. Мы их быстро сжигали, не чувствую особого тепла, хотя печка была хорошо сложена и грела хорошо, но тепло было только около печки, в квартире тепло почему-то не удерживалось. Выручил нас опять случай.

   Я вышел во двор, чтобы нарубить дров и вдруг слышу голос Виктора, старшего сына: о - о Папа, папа, а я тебя вижу, о - о и крик, как бы, слышен рядом. Я оглянулся - никого рядом нет. Возвращаюсь в комнату и вижу сын сидит на диване у окна и что-то разглядывает под подоконником, который был очень низко расположен. Я заглянул туда и ужаснулся. Под подоконником зияла дыра в полтора метра длиной и в десять сантиметров шириной, через которую был хорошо виден двор. Эта дыра была заклеена бумагой, которая отклеилась. Мне сразу стало ясно, почему мы никак не могли поддерживать тепло в комнате, хотя топили круглые сутки. По существу мы обогревали весь двор, на протяжении полутора месяцев, когда на улице была уже минусовая температура. Я быстро заделал эту дыру и с этого времени в доме стало тепло. Хозяевам ничего говорить не стал, возможно и они ничего не знали, так как там всё было закрыто обоями и можно было не заметить эту дыру.

   Мы постепенно обживались. Но однажды Неля устроила стирку и я вывесил всё постиранное во дворе, натянув верёвки между двумя столбиками, на которых были остатки старых верёвок. Не успело ещё бельё задубеть на морозе, как к нам постучалась соседка, мы её иногда видели во дворе, и говорит Неле:

   - Вы, наверно, здесь новенькие?

   Неля ответила:

   - Да, мы здесь недавно.

   Тогда женщина говорит:

   - Вы снимите всё, что вы развесили, а то оно не успеет высохнуть, как его у вас утащат. У нас, здесь, все опасаются вывешивать бельё, его сразу воруют.

   Пришлось сказать:

   - Спасибо, что предупредили, - но я снимать бельё не стал, а вышел рубить во дворе дрова, пока оно немного замёрзло, а затем, вечером, снял и больше во дворе не вывешивали. Подальше от греха.

   Только эту новость переварили, как ещё один сюрприз. Часа в три ночи стук в дверь. Выхожу в свой коридор-сени и спрашиваю:

   - Кто такие?

   За дверью какие-то подвыпившие голоса, что-то невнятное говорят про самолёт и бензин. Я сказал, чтобы Неля с детьми закрылась в комнате, включил тусклый свет и открыл дверь. Вваливаются три амбала, протискиваясь друг за другом. Пьяные, то ли с расцарапанными, то ли с побитыми лицами и начинают нести что-то непонятное про самолёты. Я вообще-то не робкого десятка, но их трое, а я один и за дверью Неля с детьми.

   Слушал, слушал их, но совсем понимая, о чём они говорят, затем пришлось их останавливать:

   - Подождите. Давайте пол порядку. Вы - первый. Что хотите?

   Они как-то успокоились и самый трезвый, я угадал, начал:

   - Вот тут мы поспорили, на чём летают самолёты: на бензине или на керосине? Ты - лётчик и точно знаешь, - они, конечно, видели меня в форме и поэтому решили разрешить свой спор в три часа ночи. Верно говорят, что "пьяному море по колено".

   У меня отлегло от сердца, значит, не выяснять отношение пришли среди ночи, "интеллектуалы" попались, хотя вид у них был далеко не лириков и даже не физиков.

   Я взял две табуретки и двух из них, которые качались как маятники, усадил, чтобы они не мельтешили. А третьему начал рассказывать подробно, какие самолёты летают на бензине, а какие - на керосине, уж в этом я хорошо разбирался. Моя лекция постепенно усыпила двоих на табуретках , но они стойко держались, тупо моргая.

   Постепенно оно, через "алкогольный ступпор" поняли что к чему и начали хохотать тому, что каждый из них прав и они не проспорили друг другу. Потом они начали меня благодарить и приглашать где-то с ними продолжить, как они сказали, "отмечать". Но я поблагодарил мужиков и сказал, что мне завтра рано на службу, с чем они согласились и обнимаясь со мной, как со старым знакомым, окинули мои хоромы.

   Возвратившись в комнату к, дрожащей от страха, Неле, я рассказал о визитёрах и мы долго не могли заснуть, обсуждая со смехом это визит незнакомцев.

   Дня через два один из ночных визитёров встретил меня во дворе и извинился за столь поздний визит.

   Особое впечатление и надолго наше жильё произвело впечатление на Сергея, брата Нели, который на каникулы прилетал к нам посмотреть Ригу. Это было начало 1969 года, когда где-то на Дальнем Востоке только начинались события на острове Даманском. Я только успешно сдал вторую зимнюю сессию, не получив ни одной даже "удовлетворительной оценки и с удовольствием сопровождал своего деверя в качестве гида по Риге.

   В Риге есть, что посмотреть, тем более молодому человеку, ни разу не бывавшему в этом городе. Летом Рига вместе с Рижским Взморьем смотрится, конечно, интереснее, но и зимой здесь красиво.

   Однако, по принципу одного анекдота о грузине, приехавшем в Ригу, город " и зимой и летом смотрится одним цветом". Изложу кратко его смысл.

   Приехал грузинский студент на каникулах Ригу посмотреть и потерялся в Риге на три дня. Из Тбилиси звонят друзья, знакомые, родственники и никак не могут ему дозвониться. через три дня он выходит на связь и на вопрос:

   - Ну, как ты? Слюшяй, почему не звонишь, где ты пропал? - он отвечает:

   - Понимаешь, рижский бальзам, рижский кристалл, рижское пиво - три дня был под впечатлениями.

   Сергею я много заведений для впечатлений не демонстрировал, но пообедать в ресторан "Кавказ" и столовую "Дайле" по паре раз зашли, что было достаточно для не гурмана оценить латвийскую кухню и латвийские напитки.

   Особенно ему понравилась кухня столовой "Дайле", где наливали и коньяк, и рижский бальзам, и можно было взять к обеду бутылочку "Рижского пива".

   Для молодого гостя из Харькова, в то время, это было что-то новое, впечатления от которого оставило надолго, о первом посещении Риги.

   Однако моя главная задача была не расхаживать по рижским кафе и рестораном даже в роли гида, а вгрызаться в гранит науки, двигая дальше свою военную карьеру в области авиации.


       Глава 310. В гостях у разведчиков.

   Год 1975. Лето, отдыхать бы и отдыхать. А тут, как на зло, из НИИ ЭРАТ ВВС срочно потребовали отчёт по научно-исследовательской работе. Да не только для себя, но и для микояновского КБ. Вообще-то по плану отчёт надо было отправлять в конце года, но что-то там они форсировали и начали торопить нас.

   Меня, как ответственного исполнителя, вызвал к себе зам по науке генерал Виноградов Р.И. И поставил задачу, чтобы к концу месяца отчёт по обеспечению СНО самолётов МиГ-25Р был отправлен заказчику. Вот тут я и засуетился.

   В это время у меня должен быть отпуск и мы всей семьёй были приглашены на свадьбу в Полтаву к моему деверю, брату жены.

   Отчёт я должен был сформировать на базе исследований в авиационном полку, который базировался в Буялыке (или пгт Петровка), близ Одессы (от Одессы около 100 км, чуть больше 2 часов поездом). В то время в полку были самолёты-разведчики Як-28Р и МиГ-25Р. Инженером эскадрильи на МиГ-25Р был выпускник нашего училища и это существенно упрощало мне задачу, так как времени на долгое знакомство не было.

   Туда лететь я должен был самолётом. А как достать билет на самолёт летом в сторону Одессы, в сезон, когда все самолёты забиты отдыхающими с путёвками. В тех краях я уже был, когда выполнял такие же исследования по МиГ-23 на аэродроме Лиманское, в полку, который считался «лидерным» по этой машине.

   А мне ещё и «повезло», все билеты были скуплены семьями моряков, корабль с которыми пришвартовался в одесском порту.

   Но я все эти трудности преодолел и на следующий день уже сидел в самолёте в компании морячек, которые летели на свидание со своими мужьями в Одессу. Уже при заходе на посадку, я предвкушал, что эта командировка будет чем-то отличается от командировок таких, как в Шяуляй, Дягилево или в Серышево, что в Амурской области.

   С аэропорта я быстро добрался до вокзала, откуда уходил мой поезд до Буялыка, помогли те же попутчики, доехал с ними на такси. Посмотрел расписание поездов, ждать надо долго и решил посетить знаменитый одесский Привоз, рынок, которому, по экзотике торговых отношений, нет равных в мире. Оставив вещи в камере хранения, направился в сторону Привоза. Это настоящие рыночные отношения прошлого, настоящего и будущего в едином целом. Бродил, чтобы скоротать время и сравнить его с другими рынками, ни которых я был до этого времени: грузинскими, украинскими, белорусскими, прибалтийскими и другими, в том числе и с Рижским центральным рынком.

   Побродив по рынку довольно долго, направился снова на вокзал, взял вещи из камеры хранения и двинулся в сторону перрона. И тут мне навстречу идёт молодой капитан-авиатор и внимательно так в меня всматривается, подходит и спрашивает:

    — Товарищ майор, Вы в Буялык?

   — Да. — отвечаю я.

   — А Вы к нам служить или в командировку?

   — В командировку, — отвечаю.

   — Тогда нам вместе кантоваться до поезда, — сделал вывод капитан и представился:

   — Меня зовут Александр.

   — А меня — Леонид, — ответил я, в свою очередь.

   Далее завязался разговор, как уже знакомых людей, которые долго служили вместе. Я расспрашивал о жизни в их гарнизоне, а он рассказывал о чём-то подробно, а о чём-то странно и невпопад, хотя в полку знал всех и, как я понял, довольно близко, как будто жил со всеми по соседству, хотя в гарнизоне — все соседи. Фамилии всех начальников и командиров он знал хорошо, я их знал только по документам и сводкам об их учебно-лётной работе и по отдельным происшествиям в полку. Поэтому, я не стал его спрашивать о занимаемой должности после того, как он обмолвился, что выпускник Львовского политического училища.

   — Наверное, помощник по комсомолу, — подумал я, но уточнять не стал.

   И вдруг, совсем неожиданно для меня, Александр сказал:

   — Леонид, а может зайдём в буфет и по сто граммов?

   Я даже остановился от неожиданности. Нет, я не был противником употребления алкогольных напитков, а некоторые напитки мне даже нравились, но это приглашение на грани знакомства, меня ошарашило. Поскольку я перекусил в самолёте, а затем и в буфете на рынке, то в этот раз мне пришлось отказаться, сославшись, что до поезда остаётся совсем немного времени. Капитан согласился, но сказав:

   — Ну, тогда я быстренько сам перекушу, — и исчез за углом.

   От неожиданности я растерялся, но подумав, что человек проголодался, даже пожалел, что не согласился составить компанию. Ну что тут поделаешь, не бежать же мне за ним. И я пошёл в сторону перрона, мне надо было ещё взять вещи в камере хранения.

   Возвратился Александр минут через пятнадцать и не то чтобы навеселе, но в хорошем настроении, по котором я понял, что сто граммов, как минимум, он себе позволил. А тут и поезд подошёл и мы пошли искать себе места, так как поезд был местного значения и наших билетах я мест не заметил. Попали в плацкартный вагон, людей было немного и мы нашли свободное купе, где и разместились.

   Александр сразу извлёк из своего чемоданчика несколько бутербродов и бутылку водки, со словами:

   — Вот теперь, точно доедем, — хотя, вот теперь я начал в этом сильно сомневаться. И подумал:

   — Да, запасливый мужик, по этому делу, капитан.

   Но капитан уже распоряжался во всю. На столике появилось пара стаканов, бутерброды на газетке и из бутылки уже булькало в стаканы. Становиться в позу, что «нет, я не пью» было уже неудобно. Выпили. И Александр начал рассказывать, что был в Одессе на совещании, а оно поздно закончилось, вот и не успел никуда забежать подкрепиться. Далее, налил в стаканы ещё и только теперь я понял, почему он до этого времени был ещё трезвый — был на глазах у начальников и знал, что наступит сегодня такое время, когда сможет свободно расслабиться, а тут ещё и попутчик удобный попался, ничего не говорит и ничего не спрашивает, да и не начальник ему.

   От дальнейших тостов «будем!» я отказался и Александр сам заканчивал бутылку, уговорить его, что «хватит» было уже невозможно. Он ещё пытался что-то рассказывать, но периодически терял связь с предыдущей темой и наконец прилёг, положив свой чемоданчик под голову. Я сидел один и смотрел в окно на местность по которой мы проезжали. На остановках Александр резко вскакивал, спрашивая:

   — А!? Что? Приехали? — но увидев, что я спокойно сижу, успокаивался и моментально проваливался в сон снова.

   Перед Петровкой (гарнизон Буялык) я разбудил своего попутчика и сказал, что впереди — наша остановка. Он хотя и выглядел несколько помятым, но и не в такой уже отключке, даже начал сожалеть, что хватил лишку. А тут и состав начал тормозить, мы поспешили к выходу, так как остановки здесь короткие.

   До гарнизона добрались быстро, тем более, что Александр жил в той же гостинице, в которой селили командировочных, так что я прибыл прямо к месту своего проживания. Мне повезло, заведующая гостиницы оказалась на месте и меня быстро оформили в одну из комнат, где проживали молодые лётчики-холостяки.

   Правда, заведующая, оформляя меня, вскользь проронила, чтобы я с Александром не очень «водился», так как у него на уме «как бы выпить и подебоширить», хотя дебоширом он мне не показался.

   —  А выпить, это от безделья. У него служба такая — начальник солдатского клуба, вот он и мается.

   Вот такие иногда точные и краткие характеристики даёт офицерам персонал, который их обслуживает. Но больше капитана я не встречал, так как уходил из гостиницы рано, а приходил очень поздно, особенно, когда были ночные полёты.

   На следующий день сдал командировочные документы в строевой отдел, в ОБАТО и столовой оформился на довольствие и со спокойной душой направился в инженерный отдел, так как именно по их линии я и прибыл в командировку. Инженер полка, узнав цель моей командировки, даже поинтересовался моим заданием на командировку и планом работ, который я ему тоже предоставил.

   — Знакомый с исследовательской работой, — подумал я и сразу проникся к нему уважением. Значит, проблем у меня с работой не будет, все команды будут проходить своевременно.

   И не успел я об этом подумать, как инженер полка позвонил инженеру эскадрильи МиГ-25Р и попросил его оказывать мне посильную помощь в выполнении моего задания, а меня только спросил:
   — Дальше без меня, справишься?

    — Спасибо, товарищ подполковник, дальше я справлюсь сам. Этого с Вашей стороны больше, чем достаточно.

    — Вот и ладненько! А то у меня и своих забот выше головы. А теперь идём, я представлю тебя инженерам,  — и направился к двери в смежную комнату.

   Я последовал за ним, в комнату инженерного отдела, где он представил меня офицерам этого отдела и кратко объяснил цель моей командировки. Кто-то кивнул головой, кто-то по доброму улыбнулся и я понял, что коллектив меня принял на условиях:

   — Да пожалуйста, работай, только нам не мешай.

   Чтобы сразу принять их условия, я не стал приставать с вопросами, ещё будет время, а занялся изучением таблиц и графиков, которых было много на стенах и висело на штангах. Они тоже занялись своими делами.

   Ознакомившись с документацией в инженерном отделе, я направился в зону эскадрильи МиГ-25Р, где уже непосредственно начал знакомиться с той системой, которую мне надо было исследовать.

   В моём распоряжении, в училище было три машины МиГ-25РБ, один из которых — препарированный, были и все средства обеспечения, но мне надо было исследовать всё это в процессе подготовки к полётам и при послеполётном обслуживании. А это я мог сделать только в полку при интенсивных полётах, поэтому и оказался в командировке в Одесском военном округе, в Буялыке.

   Более того, лётчики и технический состав этого полка выполняли задания при автономном базировании, далеко от базового аэродрома и могли дать ценные рекомендации по комплектованию средств обеспечения при боевом применении этих машин. Вот и носился я от самолёта, который только зарулил после полёта, к самолёту, который должен взлететь согласно плановой таблице и надо было фиксировать и хронометрировать каждую мелочь, каждое применение КПА и спецсредств. И это надо было делать так, чтобы меня никто не замечал и чтобы я никому не мешал выполнять свои обязанности по подготовке техники. Тем более, нельзя их было отвлекать вопросами, но вопросы накапливались и их надо было запоминать, так как записывать не позволяли условия.

   Лучше всего, если бы я начал работу с дневных полётов, но так получилось, что первая моя лётная смена пришлась на ночные полёты и мне пришлось ориентироваться на местности уже в темноте, а это не так просто, когда с техническими позициями знаком только на плане аэродрома, а при вопросе:

   — Где можно найти сейчас инженера полка? — получаешь вполне конкретный ответ:

   — Вон там, на позиции,  — и говорящий быстро пробегает мимо.

   Побегав по аэродрому первые полтора часа полётов, я понял, что вместо ног надо включать голову.

   Оно, конечно, красиво, когда вокруг тебя грохот и свист двигателей Як-28Р и МиГ-25Р, проносятся то красные БАНО (бортовые аэронавигационные огни), то зелёные, то хвостовые — желтовато-белые, а то и рулёжная фара полосанёт по глазам, ослепив на мгновение. Но проблема в том, что надо от этой всей иллюминации уворачиваться и довольно быстро, чтобы не оказаться вблизи самолёта при рулении или при заруливании на заправочную позицию.

   А мне надо было ещё и понаблюдать за действиями специалистов, чтобы чётко зафиксировать реальное использование КПА (контрольно-поверочной аппаратуры) и сразу же определить степень её загруженности. При ограниченном освещении всё это выполнить не так просто. Вот и пришлось идти на КП инженера и там пристроившись в уголке на диванчике, составлять схему дальнейшей работы на технических позициях. Да и слушая переговоры экипажей с руководителем полётов, и наблюдая за движением самолётов по РД (рулёжным дорожкам) и расстановке на технических позициях, я уже к концу полётов полностью сориентировался в темноте с порядком на этом аэродроме. За это время ко мне уже привыкли инженеры всех специальностей, а поскольку я им ничуть не докучал, то они это оценили по достоинству, пригласив меня на ужин. А это многого стоит. Дальше дело пошло совсем хорошо и мне удалось отработать ещё несколько вылетов, что для первой лётной ночи было вообще прекрасно.

   Придя в гостиницу после завершения полётов, я уснул как младенец, а поскольку меня утром никто будить не стал, то я и появился в штабе полка во второй половине дня. Знакомясь в штабе более подробно с документацией полка, увидел знакомую фамилию, Константин Заславец. Он был у меня начальником штаба эскадрильи на предыдущем месте службы, помнил его ещё капитаном и мы вместе сдавали экзамены в высшие учебные заведения, Костя в Академию в Монино, а я — в Академию им. Н.Е. Жуковского. Так наши пути разошлись. Костю я запомнил очень принципиальным и совершенно не пьющим человеком и эта принципиальность мне нравилась, хотя в воинском коллективе это и составляло неудобства и не всеми это приветствовалось.

   Я пошёл искать начштаба по кабинетам, но оказалось, что он только ушёл в отпуск и, так получалось, что с ним я встретиться в этот раз не смогу.

   К этому времени, после поисков, я проголодался и решил зайти в столовую, хотя и понимал, что очень поздно. Но заведующая была добрая и в хорошем настроении и сказала чтобы девочки меня накормили. Нашлась окрошка, бифштекс и, главное в такую жару, холодный квас. После обеда гарнизон Буялык стал мне почти родным и я пошёл работать дальше.


       Глава 311. Белые пятна. Задолго до Руста

   28 мая 1987 года Матиас Руст на самолёте Цессна, с фальшивыми документами на полёт, преодолев расстояние около 800 км, приземлился в Москве, на Красной площади. В этот день в СССР отмечали День пограничника.

   К этому полёту мы ещё вернёмся, а пока вспомним, что было почти за четверть века до этого полёта.

   24 января 1964 года в воздушном пространстве ГДР* советским истребителем из состава ГСВГ** был сбит американский самолёт Т-39. Экипаж из трёх человек погиб.

   10 марта 1964 года в районе Магдебурга (ГДР) советскими истребителями МиГ-19 был сбит американский разведчик RB-66, со смешанным экипажем, из стран входящих в НАТО. Три члена экипажа спаслись на парашютах и были возвращены 10 авиакрылу, базирующемуся на территории ФРГ.

   Эти случаи говорят о том, что опыта у советских лётчиков было достаточно, чтобы сбивать высоко и мало скоростные воздушные цели на любой высоте. Однако, командование воздушной армии, базировавшейся на территории ГДР, решило принять дополнительные меры против нарушителей границы и защиты военных объектов ГСВГ.

   Особый пробел был в перехвате мало скоростных воздушных целей, так как в составе ГСВГ были только высоко скоростные самолёты МиГ-19 и МиГ-21, которым сложно было атаковать мало размерные и мало скоростные цели. Поэтому были разработаны специальные методики, по которым истребители МиГ-19 и МиГ-21 должны были успешно атаковать малоразмерные, малозаметные и мало скоростные воздушные цели.

   Одним из первых эти упражнения начал выполнять полк, который базировался в городе Мерзебург, на юге ГДР. За цели ему пришлось выделить вертолёты Ми-4 из Брандисского и Шперенбергского полков. Разница в скоростях вертолёта Ми-4 и самолёта МиГ-21, которые базировались в Мерзебурге, была примерно в 3-4 раза. А поскольку Ми-4 окрашен был в цвет близкий к цвету хаки, то на фоне зелёно-жёлтых массивов на земле, на скоростях МиГ-21 свыше 400 км/час, его вообще не было заметно. При выполнении этого упражнения "на перехват" мало скоростной цели, в эфире при переговорах с КП*** стоял такой "галдёж", что вразумительное что-то понять было невозможно, ни экипажам, ни наводчику. Пилот МиГа даже не наблюдал цель, а не то, чтобы её атаковать и это могло привести к столкновению этих двух летательных аппаратов в воздухе.

   Тогда методику решили упростить, облегчив лётчику МиГа поиск вертолёта на фоне земли. Теперь вертолёт летал только над ВПП**** и был более отчётливо виден на её фоне. Но всё равно часть МиГов проносились над вертолётом, не успевая поймать его в прицел, всё таки разность скоростей сильно сказывалась. Но, "с горем пополам", все лётчики выполнили упражнения по перехвату мало скоростной цели и на этом полк выполнил поставленную ему задачу.

   Следует отдельно отметить о состоянии экипажей вертолётов, которые ходили "за цель". Поскольку это упражнение в Мерзебурге выполнялось летом и стояла сильная жара, то физические нагрузки были большими. А если учесть, что нервное напряжение тоже было высокое:

о - о А ну, как истребитель сильно приблизится, не заметив "цель", то столкновение будет неизбежным.

   Это все понимали и весь экипаж был в напряжении, у всех трёх человек были зоны непрерывного обзора, чтобы не потерять из виду атакующего и вовремя подсказать на КП его ошибку, да и самим успеть сманеврировать, чтобы избежать столкновения.

   За цель летали у нас два вертолёта, борт 33, бортовой техник Николай Анистрат и борт 37, бортовой техник Валентин Томашенко. Они даже на базу прилетали в майке и шортах, чумазые от пыли и копоти и усталые до невозможности. Лётчики тоже уставали и вид у них был такой же, но им было чуть легче, они каждый раз меняли свои экипажи, а вертолёты с бортовыми техниками приходилось отправлять одни и те же.

   Однажды Коля Анистрат пожаловался мне, что командир истребительного авиаполка обозвал его обезьяной и индейцем. Хотел упомянуть об этом в отдельном рассказе, но здесь это будет более к месту.

      А дело было так.
   После очередных изматывающих полётов "за цель", Коля Анистрат зачехлял свой вертолёт на отдалённой стоянке. Вокруг никого не было и он решил комбинезон не одевать, а как летал в шортах и в майке, так и залез наверх втулки несущего винта
ставить струбцины. Мимо, как всегда, проезжали спец автомобили и другие машины. Проехала и чёрная "Волга", немного притормозив, но не остановилась. В столовой, за ужином, к нему подошёл инженер полка по специальности и передал ему слова командира полка:

   - Что это у вас там, за обезьяна по вертолёту лазит или может это индейцы у нас завелись в набедренных повязках? Чтобы я этого безобразия на аэродроме не видел.
   
   А ещё инженер сказал, что командир два раза повторять не будет. Поэтому Коля Анистрат на Мерзебургском аэродроме всегда теперь одевал комбинезон, даже в сильную жару.

   Планировалось эту методику внедрить и в других истребительных полках в воздушной армии, но тут в одном из округов на территории СССР, при выполнении подобного упражнения МиГ-19 столкнулся с вертолётом Ми-4, работавшего за условную "цель" и командование ВВС решило исключить это упражнение из планов учебно-боевой подготовки. Так, в общем-то полезное начинание, было приостановлено, как говорят, "по техническим причинам". А в самом деле, из-за того, что в Вооружённых силах СССР не оказалось летательного аппарата, выполняющего подобные задачи. Тогда Министерство обороны не выдавало тактико-технические требования для конструкторских бюро на создание подобных летательных аппаратов. Так всё и "повисло в воздухе", пока "гром не грянул".

   А "гром грянул" только 28 мая 1987 года, когда мало скоростной самолёт Цессна приземлился на Красной площади.

   Начались межведомственные разборки о том, как он попал на Красную площадь, преодолев заслоны ПВО и ВВС. А оказалось, что у ПВО и ВВС не было необходимых сил и средств, чтобы прервать этот полёт. Вот только опыт и наработки командиров 60-х - 70-х годов даже нигде не упоминали, возможно, по той причине, что полки, дивизии и армии ГСВГ и других групп войск чувствовали, как М.Горбачёв предлагает им "на выход" в чистое поле.

   Но оргвыводы последовали незамедлительно, без особых и глубоких разбирательств причин происшедшего. Министра Обороны СССР Маршала Советского Союза Соколова М.Горбачёв снял с должности 30 мая 1987 года именно из-за полёта Матиаса Руста. На его место был наз начен Д.Язов.

   Теперь, в последнюю очередь, о самом Матиасе Русте. Это - 19-летний пилот-любитель, который из Гамбурга через Рейкьявик и Хельсинки перелетел в Москву. Именно в Рейкьявике состоялся провальный саммит Горбачёва и Рейгана.

   Перелёт Руста на последнем отрезке, из Хельсинки, был заявлен в Швецию, но он по этим фальшивым документам перелетел в Москву, нарушив государственную границу СССР. Средняя высота полёта его самолёта была 600 м. Значит могла быть и 300 м, и даже 150 м. Средства ПВО и ВВС того времени его обнаружить не могли.

   Теперь о многолетнем, наболевшее. Снимать с должности за этот перелёт Министра Обороны СССР, была величайшая глупость, а точнее - полнейшее самодурство М.Горбачёва. О более болезненных последствиях этого решения, возможно расскажу позже.

   А вот хороших пилотируемых летательных аппаратов, способных сегодня атаковать малозаметные, малоразмерные, мало скоростные цели, не появилось и сегодня, хотя многие конструкторские бюро "простаивают" или "самоликвидировались" под натиском рыночной экономики. В то же время, появился современный новый класс боевых летательных аппаратов - беспилотные летательные аппараты (БПЛА). Атакующие средства существуют, а средств эффективной борьбы с ними пока нет. Все ждут пока новый "гром грянет". И никто министров с должности не снимает, так как это не выход из положения. Времена "горбачёвых" прошли.


       Глава 312. Посвящение

   Рассказ первый. Как я туда попал?

   Начиная с утра 15 ноября 1988 года я ждал сообщения, что многоразовый космический корабль (МРКК) «Буран» будет выведен на околоземную орбиту. Больше я ничего об этом не знал. Кто его будет пилотировать, а готовилось два экипажа (основной и дублирующий), сколько времени он будет на орбите, каковы его задачи — этого я не знал, да это мне и не положено было знать. Но я точно знал что МРКК должен полететь.

   Я этого ждал с февраля 1974 года, когда впервые появился на ЭМЗ имени В.М.Мясищева (тогда ещё Владимир Михайлович был жив). Когда я появился в КБ В.М.Мясищева, программа МРКК  шла уже около года и в цехе натурного моделирования была даже кабина корабля из дерева в натуральную величину.

   Несмотря на то, что кабина была из дерева, для меня это было из области фантастики, я на «фирме» чувствовал себя, как в каком-то космическом центре, где только и говорят о полётах в космос, ракетных системах, американских «челноках» (в те годы у этого слова был совсем другой смысл).

   Но прежде чем оказаться в ангарах, где «колдовали» над многоразовой космической системой, я прошёл 12-летний путь в Военно-Воздушных Силах, поработал в полку и окончил два авиационных учебных заведения (техническое и инженерное).

   Ещё, когда учился в школе, начал интересоваться самолётами, а затем и космическими полётами. Уже в десятом классе, когда вечером гулял с ребятами или девушкой, то при пролёте первого спутника или самолёта заставлял всех останавливаться и смотрел, пока объект не скрывался из виду. Затем полёт первого космонавта Ю.А.Гагарина, когда учился в авиационно-техническом училище и встреча с ним через три года, когда я уже служил в полку. Ю.А. Гагарин прилетал на наш аэродром с В. Терешковой.

   Затем учёба в авиационном инженерном училище, после окончания которого мне доверили обслуживать почти весь спектр летательных аппаратов, которые на это  время были в ВВС СССР, а в качестве научной нагрузки я получил задание сопровождать научно-исследовательские темы КБ Микояна, КБ Сухого и КБ Мясищева. Работа была очень интересная, связанная с частыми командировками в воинские части, КБ, НИИ и на авиационные заводы. Вот так я и оказался в феврале 1974 года в КБ Мясищева на проекте «Буран».

   Приехав в командировку на завод и в КБ, я поселился в гостиницу для доработчиков, которая находилась рядом с проходной завода. А поскольку первый раз приехал в военной форме, то рабочие-доработчики, которые жили со мной в гостинице (я им иногда составлял компанию), не опасались меня и рассказывали интересную для меня информацию о ситуации на предприятиях авиационной промышленности, которая для меня была очень интересная и которую в системе ВВС я бы никогда не узнал. Очень много я предварительно узнал и об общих проблемах создания «Бурана».

   Первое время у меня было техническое задание не по самому «Бурану», а по его носителю, модифицированному самолёту конструкции В.М.Мясищева ВМ-Т, который расшифровывалось, как «Владимир Мясищев — транспортный». Мне надо было расчитать на отряд этих машин (3 единицы) всё наземное оборудование, инструмент и контрольно-поверочную аппаратуру для базирования этих машин (ВМ-Т) на разных аэродромах Советского Союза. К этому времени у меня уже была своя методика расчёта средств наземного обслуживания (СНО), которой заинтересовались в НИИЭРАТ ВВС (Научно-исследовательский институт эксплуатации и ремонта авиационной техники) и МАП (Министерство авиационной промышленности). А всё началось с того, что в 1973 году, при расчёте СНО для КБ Микояна (самолёт МИГ-23) и завода «Знамя Труда», по моей методике была получена годовая экономия для завода на 30 самолётов более 800 000 рублей (это в то время была довольно большая сумма, почти в стоимость одного самолёта) и повышена мобильность полка при перебазировании с существенным повышением боевой эффективности. Вот это достижение и позволило мне работать на таком уровне.

   Так и начал я знакомиться и с машиной ВМ-Т, и с «Бураном», и ещё с одной темой, которая шла под грифом «17» («семнадцатая»). Первое, что сделали ребята из ЭКБ (экспериментальное конструкторское бюро), это организовали несанкционированную экскурсию по большинству цехов и помещениям. И вот там я увидел все проекты в картинках. Что-то было на стенах в длинных коридорах, что-то в актовом зале, что-то в конструкторских группах ЭКБ. Здесь же мне подарили рисованную фотокопию портрета Владимира Михайловича, который находится у меня и по настоящее время.

   Самым примечательным для меня было посещение цеха, где размещался натурный макет «Бурана». Чтобы попасть туда, надо было иметь специальный электронный пропуск определённого уровня допуска, на которых были разные штампики-рисунки: паравозики, автомобили, самолётики. У меня такого пропуска, разумеется, не было и Володя, мой гид, предложить мне пройти с ним «тандемом». Это я одеваю плащ, распахиваю его, обхватываю Володю за корпус и мы с ним проходим на один пропуск, как один человек. В цех прошли нормально. Он мне рассказал всё, что меня интересовало и я удивился огромным размерам «Бурана», до этого я его представлял в два раза меньше, а это была махина в полный двухэтажный дом. И это только кабина. Пора было выходить из цеха. И вот как только мы стали проходить тамбур, у меня плащ зацепился за что-то и я чуть оттолкнулся от Володи. Датчики тут же сработали, но мы успели проскочить тамбур-турникет, а вот сигнал прошёл в систему и сработала сирена. Через пару минут охрана была на месте, но я от тамбура был уже метрах в 10, а Володя сказал, что у его пропуска ложное срабатывание. Охранник взял пропуск, вошёл и вышел, что-то сказал Володе и так же незаметно удалился, как и появился. А вот мы больше на один пропуск не ходили, да и я вскоре получил разрешение на временный пропуск.

   Мне было интересно приезжать в командировки на ЭМЗ ещё и по другим причинам. Одна из них — там всегда я узнавал что-то новое, из того, что происходит во всех авиационных КБ, а также там можно было послушать лекции для узкого круга таких специалистов, как Ажажа Владимира Георгиевича или Зигеля Феликса Юрьевича по темам НЛО, которые в 70-е годы были очень популярными. Несколько молодых инженеров КБ посещали факультативные курсы подготовки космонавтов и они тоже рассказывали об интересных вещах. Во всяком случае я был вхож в эту «кухню», на которой обсуждались серьёзные проблемы советской передовой космонавтики, в том числе и фантастические, на уровне разговоров о будущей роли «Бурана» в дальнейшем освоении космоса. А планы были огромными, почти на столетие вперёд. Поэтому у меня месяцами был такой режим работы, что я неделю занимаюсь текучкой у себя на работе, а неделю — в командировке на ЭМЗ, готовлю или обсуждаю готовые материалы с работниками КБ в различных группах. А поскольку мне приходилось работать и с другими КБ, то я и крутился между городами: Москвой, Жуковским, Люберцами, Луховицами, Дягилево и многими другими. Иногда на выходные вырывались на отдых в Подмосковье или в Рязань, Константиново, на родину Сергея Есенина, где можно было отдохнуть душой, прикоснувшись к прекрасному.

      
    Глава 313. Степень важности ушла в бесконечность.

   За многие годы службы в армии и работы по специальности военного авиационного специалиста я многого достиг.  Теперь я могу не только служить и работать на военной авиационной технике, но могу, точнее учусь учить других специалистов, осваиваю азы высшей военной педагогике, которые раньше мне казались какими-то размытыми.

   За предыдущие годы я уже освоил несколько ступеней в обучении и каждую ступень мне приходилось преодолевать и теоретически, и практически.

   Ещё при учёбе в школе, я освоил библиотечное дело и даже работал каталогизатором, что оказалось очень важным для продолжения дальнейшей учёбы, для дальнейшего освоения каждой ступени знания, умения и совершенствования, как своих знаний и умения, так и тех объектов, где будешь трудиться.

   Сначала меня научили  теоретически и практически всем премудростям, которыми должен обладать авиационный механик, специализирующийся на обслуживании механических (и других) систем летательных аппаратов, будь то самолёты, вертолёты или другие аппараты примерно таких же конструкций или конструктивных схем.

   Затем меня готовили, как авиационного техника, где я познавал теоретически и практически законы, по которым летают самолёты и вертолёты и что необходимо с ними делать, чтобы они взлетали, безопасно летали и, что самое важное, чтобы они приземлялись или приводнялись, а экипажи этих аппаратов всё время полёта чувствовали себя в безопасности, когда аппарат находится в воздухе или на поверхности земли (водной поверхности) и могли ими непрерывно управлять, от взлёта до посадки включительно.

   После того, как я изучил все обеспечивающие мою специальность дисциплины, отработал практически с техникой несколько лет и обучил несколько выпусков специалистов, я решил заняться исследованиями и подготовить диссертацию.

   Тема этой диссертации была связана с исследованием степени важности каждого агрегата и каждой детали в летательном аппарате на его нормальное (исправное и безопасное) функционирование от взлёта до посадки.

   Учитывая, что вопросы надёжности до этого были уже исследованы в какой-то мере (так как летательные аппараты продолжают падать), то я обратил внимание на тот факт, что пока слабо изучена степень важности каждого агрегата и каждой детали в системах летательных аппаратов. Например, вал двигателя летательного аппарата намного более важен для полёта, чем кофеварка в кабине тяжёлого самолёта, который летает десятки часов без посадки, но с дозаправкой. Это привёл крайность, но каждый агрегат и каждая деталь в агрегате, системе и в самолёте имеет свою степень важности. Поэтому и при создании, и при конструировании систем эту степень важности надо определять математически, чтобы такой сложный объект, как самолёт, в целом не зависел от одной какой-то детали, чтобы каждая деталь в отдельности не влияла больше других на систему в целом настолько, что её поломка приводила к сбою работы остальных деталей и систем.

   Надёжность каждой детали и её важность, эти параметры перекликаются на уровне определённых показателей, но это параметры совершенно разного характера. Уровень надёжности "говорит" о том, сколько часов данная деталь будет нормально работать, а степень важности "говорит", насколько необходима эта деталь вообще или её можно заменить какими-то другими функциями на некоторое время или не устанавливать в этом агрегате или системе, вообще.

   Например, насколько важна на летательном аппарате связь или какое-то время можно без неё обходиться. А возможно, в данное время, связь вообще не нужна, так как при двухстороннем обмене, связь демаскирует военный объект и её на какое-то время надо вообще отключать и работать только на приём, исключив вариант передачи, создать "режим радиомолчания".

   Сегодня очень слабо реализуется режим замедленного радиомолчания, когда связь поддерживается не с самим объектом, а со сбрасываемыми модулями, которые находятся в том месте, где некоторое время назад был объект и оператор отслеживает, правильный ли курс выдерживает летательный аппарат. Модули связи отстреливаются и далее подтверждают, что данный объект держит курс, задаваемый ему с командного пункта и этот курс соответствует тому заданию, которое заложено в бортовую вычислительную систему.

   Но всё это относится к специалистам по радио и РТО, но может быть реализовано по любой специальности, когда необходимо кроме радиомолчания соблюдать какие-то другие требования.

   В любой системе, в любом агрегате существуют от трёх до пяти степеней важности деталей. К первой степени важности относятся детали, на базе которых существует (держится) вся система, так называемые "каркасные элементы", без которых система вообще не может работать. Ко второй степени важности относятся детали или элементы, которые значительно ухудшают работу системы на 40-60%%. В этом случае система может работать настолько неэффективно, что целесообразнее установить вместо этой системы (агрегата, детали) систему, которая будет дешевле и сделать так, что эти системы будут работать попеременно циклически. Тогда и стоимость системы не будет превышена, и надёжность будет обеспечена.

   Это всё важно учитывать на этапе конструирования, но "степень важности" может быть реализована и на этапе эксплуатации, когда в комплекты запасных изделий и принадлежностей (ЗИП) можно заранее вложить запасные элементы, при которых, такиме показатели, как надёжность, ремонтопригодность, готовность к работе - будут обеспечены на любом этапе функционирования существующей конструкции системы.

   Если все эти условия будут соблюдены на этапе конструирования, то любая система может стать или самовосстанавливаемой, или иметь минимальное время восстановления, что очень важно, как для военных, так и для коммерческих эксплуатируемых объектов.


       Глава 314. Почему Есенин писал стихи?

   Почему Сергей Есенин писал стихи?
   Да потому, что он не мог не писать стихи.

   А вы были на родине Есенина, в Константинове под Рязанью, на крутом берегу Оки? Если были, то этого вопроса не стали бы задавать. А если не были, тогда постарайтесь туда поехать и увидите сами, что проживая там долго, нельзя не писать стихи. Там кругом всё поэтично. Там не живёшь, там — летаешь.

   Там можно посмотреть всё глазами Сергея Есенина. Даже через век, после того, как он там рос. Если смотреть из дома его деда, то прямо перед глазами будет видна церковь, а чуть правее — дом  помещицы. Если представить Константиново в престольный праздник, когда идёт служба в церкви, то можно увидеть сотни людей со всей округи. Весь народ празднично одет лица у всех одухотворённые. Как всё это не описать стихами?

   Подойдя к церкви, можно увидеть с крутого берега Оки неописуемой красоты луга опоясанные лесом и пасущихся на этих лугах коров и копны сена, как игрушечные домики. А зимой вся эта красота укрыта белым снежным покрывалом, под которым, можно только догадываться, и копны,  и кусты, и весь заиндевелый лес, с его шатробразными белыми кронами и укрытыми снегом, чуть зеленеющими елями.

   Если повернуться и идти в сторону огорода, то попадёшь в поля с небольшими берёзовыми рощами в обрамлении небольших полян с огромными, словно садовыми, ромашками, а среди ржи и пшеницы — васильки. Не так много, но выглядывают, как будто на вас смотрят голубые глаза. Есенин всё это видел, для него это была Русь и он благодарил её своим талантом, своими стихами.

   Можно обратить внимание и на помещичью усадьбу. Аккуратный домик о пяти комнат, с современным по тем временам, но скромным фасадом, который говорит, что хозяева умные и без гордыни люди, приютившие свою мирскую обитель под лоном церкви. У помещиков было не менее пятисот душ крестьян, а они были намного скромнее, чем владельцы отгроханных особняков ныне числящиеся безработными по всей рязанщине. Раньше считали, что скромность украшает, а сегодня считают, что скромность унижает.

   Вот всё это и выразил в своих стихах Сергей Есенин. И дальнейшая его судьба сложилась закономерно, когда молодой талантливый поэт из тихого уютного места попал в, будоражущую своей неопределённостью, Москву, а затем его понесло по всему миру, который он не понимал, а тот жестокий мир не понимал его, такого открытого, откровенного, с детства намоленного и даже, в какой-то мере, беззащитного.

   Это в Константинове Есенин был свой, был деревенский поэт, знающий быт и жизнь, а в городе он оказался чужаком, где любой и каждый мог его обидеть и даже оскорбить, не боясь ответа нового человека в городе.

   И он метался: писать ли ему о том, что ему близкое по духу, о деревне или писать о том, что от него уже требовали, о «кабацких» похождениях, что ему не нравилось, но без чего Есенина уже не воспринимали. Эти противоречия постепенно выпивали его силы, покрывали мхом его талант, разрывали его душу на части между творчеством и тягой, под прессом его окружения, к разгульной жизни. Он этого не выдержал.

P.S. В школе мне так хотелось написать сочинение о Сергее Есенине, но мы его творчество в программе не изучали (1955-58 гг), да и в библиотеках было очень мало литературы о нём и его творчестве. И только после того, как посетил село Константиново (совместив со служебной командировкой в г. Дягилево), изучив множество материалов о жизни поэта, я решился очень кратко изложить своё понимание Сергея Есенина.


       Глава 315. Паника

   Было это в январе 1991 года. В середине января  я вылетел в краткосрочную командировку в Харьков. Согласно заданию на командировку я должен был ознакомиться с учебными программами Харьковского ВВАИКУ их скорректировать и доработать. С такими заданиями нас была целая группа.
 
   В аэропорту нас встретил представитель училища и мы сразу отправились в гостиницу «Харьков», где нам были заказаны номера, быстро обустроились и поехали заниматься непосредственной работой. Работали допоздна и возвратились в гостиницу уже затемно. Такой режим у нас стал ежедневным, начальство очень торопило нас с результатами.

   Поздно вечером 22 января мне звонит в гостиницу сестра жены, Люда, она жила в Харькове и работала в финансовых органах одного из районов города. Люда спросила, нет ли у меня с собой денег крупными купюрами по 100 или 50 рублей и сказала по секрету, что завтра будет денежная реформа, будут менять крупные денежные купюры, им пришла телеграмма из Москвы об изъятии этих купюр с оборота. Я обычно крупные купюры в командировку не беру, с ними не очень удобно и сказал что их у меня с собой нет.

   И вдруг вспоминаю, что дома у меня, в Риге, около трёх тысяч рублей, часть из которых крупными купюрами. Сказал об этом Людмиле. Она посоветовала, чтобы я срочно звонил Неле, это её сестра и моя жена, и сказал чтобы завтра она постаралась поменять крупные купюры. Эти деньги я взял в кассе взаимопомощи, так как мне пришло извещение, что подходит очередь на автомашину и надо будет вносить плату. Но тут меня срочно отправили в командировку, а деньги остались дома. Я быстро дозвонился домой, в Ригу, и объяснил ситуацию Неле, сказав, что, в крайнем случае, пускай вернёт деньги в кассу взаимопомощи, чтобы меньше было мороки. На этом я и отошёл ко сну.

   Утром просыпаюсь от топота и шума на этаже. Выглядываю из номера и вижу десяток людей снуют по этажу, в основном, южные ребята, что-то кричат на грузинском, на армянском, в конце коридора, группа молдован о чём-то спорят, а я не могу понять, почему такой переполох. Главное, у всех в руках по два-три импортных пакета, в которых на западе носят дорогие покупки. Подхожу к администратору гостиницы по этажу, спрашиваю, что происходит. Она говорит: - Сама не понимаю, говорят, что какая-то денежная реформа. Бегают, как угорелые и у каждого полные пакеты денег крупными купюрами, - добавила она.

   И тут мне стало всё понятно, что всё это очень серъёзно, если такие ребята засуетились, а ими забита почти вся гостиница. Представил, сколько миллионов рублей сейчас в гостинице, если на небольшом пятачке этажа миллионов пятьдесят. Тогда в гостинице денег ничуть не меньше денег, чем в нескольких банках Харькова.

   Возвратился в номер и рассказал об увиденном и услышанном на этаже. Мои коллеги тоже оценили свои возможности и у них оказались тоже купюры не выше 25 рублёвых и мы поспешили на выход, за нами уже пришла машина.

   В лифтах гостиницы была та же паника, что я увидел на этаже. Люди с раздутыми красочными целлофановыми пакетами, уже не скрывали, что в них деньги крупными купюрами не просто много денег, а очень много денег. И таких людей было очень много, да почти вся гостиница ими забита. И все нервничали, все  друг с другом спорили, друг на друга кричали: по грузински, по армянски, по русски, вот только украинского языка совершенно не было слышно. И тут я подумал, что несколько дней тому назад, когда перед гостиницей собралась небольшая кучка людей и возмущалась событиями в Вильнюсе 13 января, и несколько людей кричали о бедности и нуждах людей. Вот бы им посмотреть на эти сотни нуждающихся, которые не знают, что делать со своими миллионами. Бедные-бедные люди!

   А жена дома свободно обменяла десять пятидесяток и четыре сотни, хотя тоже понервничала целых полдня. После командировки я попытался купить «Жигули», но цены подскочили настолько, что мне не хватало даже на «Москвич 412» и пришлось одолжить деньги в Калининграде, в Харькове, в Риге. Но ситуация быстро менялась, инфляция съедала деньги и через несколько месяцев машину цвета «белой ночи» пришлось продать. А паника времён «Павловской реформы» запомнилась навсегда. Но я увидел тогда «какие деньги» были на периферии.


    Глава 316. Детские травмы: выстрелы, взрывы, гудки паровозов, шум
               авиадвигателей, сирены.

   С детства я ничего не боялся, даже бабушкиных страшных сказок. Но было у меня чувство боязни громких звуков. Когда я был маленьким, я этого не осознавал, что усугубляло положение. Мама рассказывала, что я иногда ночью, во сне, громко плакал и никто не понимал, что со мною происходит. Родители не знали, почему я так себя веду. Я, кажется, ничем не болел, чтобы было так явно, и врачи говорили, что с возрастом это пройдёт. Так родители с этим и смирились.

   Но когда я подрос и стал понимать, что происходит и даже стал рассказывать маме, что мне снится, то родители снова обратились к сельскому фельдшеру и рассказали, что со мной происходит. Но фельдшер снова сказал, что это возрастное и это пройдёт.

   Когда мне было уже лет пять, то я мог родителям рассказать, что за ужасы мне снятся. Но мама посчитала, что это просто плохие сны. А поскольку снились эти сны мне довольно редко: четыре-пять раз в год, то меня успокаивали и про это забывали.

   А снилось мне всегда одно и то же: на меня надвигается вращающееся колесо радуги с сильным звуком. Как будто радуга из "коромысла-дуги" превращается во вращающийся круг и шумит всё сильнее и сильнее, надвигаясь на меня и как будто касается меня и иногда даже обжигает, а иногда становится такой холодной, что я просыпаюсь в холодном поту.

   Ещё была такая особенность, если мне снится такой сон, то меня очень трудно разбудить, особенно со стороны. Зная это, родители запрещали мне закрывать дверь изнутри на какой-нибудь засов, защёлку или оставлять ключ в замке в двери.

   Раза три родителям приходилось влезать через окно или выламывать дверь, смотря где мы жили, на каком этаже, если я закрывался на ключ и забывал ключ в двери.

   Позже, когда меня начали показывать врачам и те начали разбираться, то врачи сказали, что это постсиндромный эффект военного времени, когда были близкие разрывы снарядов во время войны или когда близко стреляли из боевого оружия. Врачи также уверяли, что это со временем пройдёт и говорили, что "организм с ростом этот синдром преодолеет".

   Проходили годы: пять, десять, двадцать, а этот пост синдроматический фактор всё "сидел во мне и сидел". Правда, постепенно он понемногу затухал.

   Но первое время, в детстве, я очень страдал от этого фактора. Многие мои друзья детства знали об этом и иногда меня пугали. Тихонько подкрадывались ко мне и очень громко кричали. я очень сильно на это реагировал, впадал в "ступор" и не мог некоторое время даже двигаться. После этого "приходил в себя" и начинал драться с обидчиком, за что меня нгаказывали. а я не понимал, почему меня наказывают, если мне больно делал кто-то другой. А взрослые говорили, даже учителя:

   - Но он же тебя не ударил? За что же ты его бьёшь? - за что я после этого злился на учителя.

   и не понимали эти горе-педагоги, что для меня неожиданный крик "на испуг" был сильнее самого сильного их удара. Тогда я уже злился не только на обидчика, но и на педагога, который защищает моего "злейшего" обидчика.

   Прошли детские годы, я окончил школу и поступил в военное училище, не понимая, что меня ждёт ещё одно испытание.

   Всё шло хорошо, пока мы учились, как и в гражданском ВУЗе. Но со временем у меня начались проблемы со сном. Меня моим командирам очень трудно было будить по команде "Подъём!" Хорошо, что ребята теперь оказались понятливые, что даже старшину роты как-то "уговаривали" не будить меня по команде и постепенно я привык к этой команде и всё вошло в нормальную колею.

   После этого начались другие проблемы. Следующая проблема появилась с началом стрельб из личного оружия. Я понял, что снова боюсь, когда рядом со мною стреляют, хотя в школе я прекрасно стрелял с малокалиберной винтовки и никаких проблем там не было. Даже участвовал в межобластных соревнованиях. Там был совсем другой звук при выстрелах.

   А вот при первых выстрелах из карабина у меня никак не получалось нормально прицелиться, я всё время вздрагивал, когда рядом стреляли. Но я всё-таки "приспособился", как получать отличные щценки по стрельбе из карабина СКС, моего штатного оружия.

   Если я стрелял в паре с кем-то, кто ближе всех от меня, то я выжидал пока сосед выполнит три-четыре выстрела, адаптировался к этим звукам, и тогда быстро, на одном дыхании, делаю свои десять выстрелов, стараясь не "дёргать" спусковой крючок и не менять положения.

   Пришёл я к этому способу стрельбы не сразу, а испробовав несколько других способов. Но этот способ для меня оказался наивыгоднейшим. И тогда я понял, что из любой сложной ситуации можно найти выход.

   Всё это прошло, когда я приехал служить в Германию, в ГСВГ, и получил своё табельное оружие, пистолет Макарова, типа ПМ. То ли Клин клином", немцы меня перепугали во время войны, а теперь я на их территории и не пугаюсь, то ли действительно "перерос", как сказали врачи, но этот "синдром боязни звуков выстрелов" у меня исчез сам собой.

   И уже в 1991 году, когда мы в части сдавали оружие "отстреливали"весь боезапас патронов с АК-47, то я часами , до "глухоты" отстреливал боезапас и ничего уже не чувствовал, никаких "синдромов". К этому времени я перестал бояться громких звуков , даже взрывов гранат Ф-1, "лимонок". Со временем это прошло, как и предполагали врачи. Но и так этот "синдром" меня очень долго преследовал. Тем более, что служба моя всегда проходила среди громких звуков авиационных двигателей.

   
    Глава 317. Развал СССР. Разрушающий, да разрушится сам.

   В СССР народ сам к себе был всегда в оппозиции. Даже в народе всегда говорили:

    — Вначале сделает, а потом репу чешет.

   Вот каждый же приложил свою руку к развалу Союза, а теперь все говорят:

    — Что же мы наделали, такое государство развалили?! А кто так не говорит, тот думает:

    — Да, не так надо было! Надо было аккуратненько, чтобы и мне что-нибудь досталось, а так...

   Сразу после Великой Отечественной войны, люди увидевшие реальные десятки, сотни, тысячи смертей, массы инвалидов и калек на улицах, на какое-то время испугались и притихли. Большинство радовалось, что вообще остались живы и готовы были благодарить кого угодно, но только бы это не увидеть снова. Рядом было живое напоминание — тысячи и тысячи искалеченных душ, озлобленных людей, ещё лет 10 после войны пытавшихся выжить и отогреться от произошедшего мирового кошмара.

   И отогрелись и отошли. Уже в 60-х года прошлого века с заводов, колхозов, фабрик и стройплощадок начались хищения всего, что плохо лежит и даже того, что хорошо спрятано. Не помогало даже создание в государстве такой структуры, как ОБХСС (отдела по борьбе с хищением социалистической собственности). Тащили массово, а боролись с единицами. Началось обогащение любой ценой.

   И все это делали не просто так, а по идейным соображениям, что они помогают справедливому перераспределению материальных благ в государстве. И каждый расхищающий считал, что именно он справедливо перераспределяет эти блага. А ещё люди это делали по той причине, что видели, как расхищают соцсобственность руководители всех рангов, а власть их покрывает, а часто и поощряет это. Но никто не задумывался о том, что никакое начальство не может столько расхитить, сколько это может сделать народ, по принципу:

    — Вся власть в руках народа. А экономически активного насeления в стране было не менее 140 млн. человек.

   Если кому-то покажется, что я клевещу, то можно и сегодня убедиться, проехав на электричках от областных центров на 40-60 км во всех направлениях. И вы увидите крыши, выкрашенные краской, которой красят самолёты, корабли, сельхозтехнику, локомотивы и другие машины. Увидите заборы, изготовленные из специальных металлических конструкций, которые применяются в космической и авиационной технике, из лопастей несущих винтов вертолётов и других конструкций. В каждом доме можно отыскать массу узлов и деталей, которые были похищены с заводов. Лично был в доме, который строил кладовщик одного из цехов крупного союзного завода, производившего радиоэлектронику. Дом-дача в четыре этажа (один цокольный этаж) не один такой в округе, который построен по принципу перераспределения материальных благ при социализме конкретными строителями этого социализма, своего социализма, в отдельно взятом дворе.

   Вот в такой оппозиции находился каждый советский человек к своему народу. И надо не осуждать это и не возмущаться, а, как говорил Эльдар Рязанов:

    — Надо благодарно принимать. Это наши люди, наше государство и наши «косяки».

   Только от неимоверных послевоенных трудностей и в борьбе с озлобленностью за выживание возник поток доносов 1949-50 гг., подобный тому, что имел место в 1936-39 гг., так как народ ещё не понимал, как это ударит по нём самом (по каждому), хотя и понимал, что каждому надо спасаться в одиночку.

   А дальше всё это распространилось на молодёжь и всплеск проявился в 1955-57 гг., когда такое неконтролируемое течение, как «стиляги», распространилось из Москвы по периферии, а на местах растерялись и не знали, как с ним бороться.

   В отдельных регионах, в результате самодеятельности, молодёжь в широких брюках могла «пойти войной» на молодёжь в брюках-дудочках. «Перегибы» были сплошь и рядом.

   Молодёжь в широких брюках (клёш) работала у станков, а молодёжь в брюках-дудочках ошивались по танцплощадкам и домам культуры. Ребята в широких брюках забегали в пивные и рюмочные, а в узких брюках кутили в ресторанах на родительские деньги, так как у станка на ресторан было трудно заработать.

   В это же время молодой писатель Василий Аксёнов начал протаскивать идею, что молодёжь в узких брюках это и есть цвет умной советской молодёжи, не увидев, что всё создаётся молодёжью в брюках-клёш и молодёжью в рабочих спецовках. Эта молодёжь и в вечерних школах рабочей молодёжи учится, и в армии отслужила, и за станками стоит, и семьями обзавелась, и детей воспитывает.

   А молодёжь, которая выросла из брюк-дудочек, и от армии «откосила», и семей не создала, и по прежнему в 25-35 лет прожигает жизнь по ресторанам, а теперь уже и пивным (родительский бюджет не выдержал), пытаясь заработать деньги спекуляцией и фарцовкой.

   Вот такие люди и их окружение подошли к 80-м годам прошлого века «ни с чем» и, разумеется были очень недовольны и захотели получить «всё, здесь и сейчас» (это точная формулировка кредо этих поколений). И зёрна, брошенные в толпы этих людей попали в «благодатную почву» и в 1985-90 гг. проросли, развалив СССР. Эти люди, считавшие себя чуждыми духу этого времени, не стали бороться за своё государство.

   Хорошо это или плохо? Не знаю. Знаю только одно:

    — Разрушающий свой дом, да разрушится сам.

   


      КНИГА ШЕСТАЯ. ПОСЛЕ ЗАВЕРШЕНИЯ КАРЬЕРЫ.

     Глава 318. Завершение моей военной карьеры и начало распада Союза.

   19 августа 1991 года я пришёл на кафедру и мне сказали, что мои документы отправлены в штаб ВВС на предмет увольнения меня из рядов Вооружённых сил СССР, как выслужившего положенные сроки. 

   Не успел я переварить эту информацию, как поступила другая информация о каком-то путче в Москве. Но я не стал заморачиваться на всём этом, а решил идти в парикмахерскую, так как у меня в этот день не было занятий и к этому времени я немного подзарос.

   Решил не идти по улице Накотнес на трамвайную остановку, а пройтись по тропинке к Институту физкультуры и оттуда на трамвае поехать в город, в парикмахерскую, где я всегда подстригался.

   Когда я подошёл к Институту физкультуры, то увидел, что со стороны микрорайона Югла идёт большая колонна людей с крапово-белыми флагами бывшей Латвийской республики и с ещё какими-то незнакомыми мне флагами и транспорантами. Поскольку колонна шла не по проезжей части, а по обочине и тротуару, то у Института физкультуры они не пошли по улице Ленина, а свернули у завода "Альфа" на улицу Гагарина и пошли по её проезжей части. Но в это время подошёл мой трамвай № 6, я вошёл в него и мы поехали по ул. Гагарина, обгоняя эту самоорганизованную очень пёструю колонну, котора вероятно шла окуда-то из-за Риги к центру города.

   Из города возвратился на кафедру, где уже начальник кафедры Рубен Миртадович Карапетян, обсуждал с начальником факультета мою дальнейшую судьбу, когда придёт приказ Главкома о моём увольнении куда меня затем определять, так как число свободных штатных "клеток" на факультете всё время сокращалось. Посколько у нас на факультете мне места не нашлось, то мне посоветовали идти на факультет  вооружения, который недавно сформировали и там кафедры были неукомплектованы. Раньше это была общеучилищная 19 кафедра, а теперь на еёбазе будет разворачиваться факультет вооружения, но это только на начальной стадии, так как вокруг "разброд и шатания".

   Начальником кафедры, куда меня определили назначен Володя Максимов, которого я знал ещё по 19 кафедре, когда они проводили занятия на учебном аэродроме, где я был тогда заместителем начальника учебного аэродрома по ИАС.

   Сначала на кафедре я занимался обеспечением учебного процесса, уже, как гражданский человек, а зхатем меня командировали выполнять обязанности 16-й (эвакуационной) команды на уровне училича, чтобы отгружать эшелоны с уходящим в Россию оборудованием.

   Эта команда грузила в эшелоны оборудование под руководством подполковника Свижинца (зам начальника по тылу) и отправляла в Москву, в Иркутск, в Тамбов, Воронеж и другие города, где были авиационные училища по нашей специализации (как высшие так и средние).

   В мои обязанности  входило, собрать данные по загрузке эшелонов и подготовить схемы загрузки каждого эшелона. Этим я занимался с 1991 года по 1994 года, пока не загрузили последний эшелон и не уехала последняя группа курсантов из нашего училища в другие училища на территории России.

   В эвакуационную команду я попал не случайно. Где-то у меня в личном деле начальники увидели запись, что ещё 30 лет тому назад, в 1962 году, во времена Карибского кризиса, меня включили в полку, который базировался в ГСВГ (аэродром Шперенберг), в эвакуационную команду. С тех пор во всех структурах я числился специалистом по эвакуационной работе. А это - расчёт транспорта, крепление техники и оборудования и прочие вопросы, касающиеся перебазирования. За это время я изучил все документы по эвакуации и перебазированию. Вот так я и попал в эту систему. А тут как раз и время подоспело, надо эвакуировать части внутреннего округа. Не получилось перебазировать части в ГСВГ, где меня внедрили в эту систему, теперь пришлось все знания реализовать на практике, хотя я уже закончил службу в Вооружённых Силах СССР,

   В это время в училище прибыл новый начальник училища, хотя для меня он и не был новым, как для всех. Это был Володя Таранин, который учился на одном курсе со мной, только он был в 3-й группе, а я во 2-й. После выпуска он уехал в Хабаровский край, по-моему в Возжаевку, на должность инженера полка по самолёту и двигателю. Там он прослужил несколько лет, пока не пришлось прибыть на должность в почти разгромленное родное училище. За это время мы встречались только один раз в НИИРАТе, куда он приезжал докладывать о какой-то аварии, а я делал доклад на конференции.

   Мы дили двое суток в одном номере, а поскольку бегали в 13 НИИ по кабинетам, то толком так не могли и поговорить, только поверхностно обо всём понемногу.

   Здесь же, в училище, было не до разхговоров. Я день и ночь занимался отгрузкой эшелонов, а Таранин отписывался в Москву, в ВВС, обо всём, что здесь, в Риге творилось, пока не уехал очень быстро на новую должность, в 13-й НИИ ЭРАТ, начальником института.

   Значительно позже, будучи в Москве в Государственной Думе, я как-то позвонил ему по служебному телефону из Госдумы, но толком разговора не получилось, так как он подумал, что я ему звоню из Риги, которая тогда уже считалась столицей иностранного государства. А может Владимир Михайлович подумал, что я к нему буду напрашиваться в Институт, хотя у меня тогда таких мыслей не возникало, я ещё верил в прочность своего положения.

   К середине 1994 года я все эшелоны и самолёты с имуществом из училища сопроводил документами, так как в мои обязанности входило только оформлять документы на грузы, которые отправлялись в Россию, так как в это время только из Риги уходило по несколько грузовых эшелонов в сутки с военными грузами.

   К концу 1994 года мои функции полностью иссякли и я стал не нужен. После этого училище, в общем-то,самораспустилось и я оказался уволенным, то ли по собственному желанию, то ли согласно каким-то несуществующим документам.

   А к этому времени, мне в паспорте поставили, так называемый "квадратный штамп" негражданина, с которым я не мог никуда уже выехать и невозможно было устроиться работать. То есть, с этого времени я стал "гражданином НИКТО!


       Глава 319. 90-е годы, поБЕДЫ Советской Армии.

   Для военнослужащих-офицеров среднего и нижнего звена, а возможно и для многих генералов, заявление М.Горбачева с трибуны ООН о том, что государство сократит Вооружённые Силы СССР на 500 тыс. человек было более чем гром с ясного неба. В этот период, конец 80-х годов, в Вооруженных Силах СССР был значительный некомплект личного состава (преимущественно — рядового) согласно штатному расписанию. Так, в авиационных полках технический состав неделями не видел своих механиков, их едва хватало, чтобы закрыть дыры караульной службы. Имелись воинские части и учреждения, где в суточный наряд рядовой состав заступал на неделю. Этого положения в Вооруженных Силах СССР не могло не знать руководство Министерства Обороны СССР и Главного штаба. Чтобы соблюсти  юридическую законность выпуска в полёт летательных аппаратов при отсутствии большого количества специалистов (без гарантии обеспечения безопасности полётов) была срочно разработана система обслуживания техническими расчётами с взаимозаменяемостью внутри расчётов, но и эта система не могла компенсировать издержек от нехватки личного состава в подразделениях. Сказывалось также отвлечение большого числа солдат и офицеров в боевых действиях в Афганистане.

   Офицеры во всех видах и родах Вооружённых Сил СССР подменяли прапорщиков, рядовых и сержантов и выполняли вместо них несвойственную офицерам работу. В этот период заявить, что в армии лишние 500 тыс. военнослужащих мог лишь безответственный, бездарный волюнтарист, который по своей некомпетентности и дистанцирования от дел армии никогда не интересовался, сколько же раз максимально или хотя бы в среднем в месяц военнослужащий Нашей Армии ходит в суточный наряд. Некоторые заступают 15 и даже 20 раз в месяц, что не получается даже через день. И это не в специальных подразделениях охраны, в караульных ротах, а в нормальных боевых подразделениях. И это в мирный период. Но надо было охранять технику, оружие, боеприпасы, которые в это время уже начали расхищаться.

   Делать подобные заявления о сокращении — право руководителей Правительства, но имеют же право военнослужащие (особенно добровольно связавшие свою судьбу с армией) знать: каким образом будет компенсировано подобное сокращение личного состава, если не модифицируется техника, не поставляется новая техника, нет достаточно средств связи в боевых подразделениях. Но таких разъяснений М. Горбачёв не привёл, да и не считал, очевидно, нужным в силу своей некомпетентности в военных вопросах.

   Весь народ нашей страны (бывшего СССР) помнит сокращения Вооружённых Сил СССР на 640 тыс.человек (1955), на 1,84 млн. человек (1956), на 300 тыс. человек (1958), на 1,2 млн. человек (1960), но мало кто знает, что были ещё сокращения и ликвидации отдельных частей (комендатур), кораблей и уничтожение новейшей боеспособной техники.

   И совершенно не желали знать известные «разоруженцы» (М. Горбачёв, Б. Ельцин, Г. Арбатов, М. Кокошин и другие) о том, что после «обвальных» сокращений (1955-60) наше Правительство в срочном порядке начинало «компенсировать» эти сокращения не качественным улучшением Вооружённых Сил СССР, а резким количественным ростом армейских рядов и созданием десятков высших военных учебных заведений по различным специальностям. Например, в ВВС страны в 1961 году началось расформирование Рижского высшего военного авиационного инженерного училища им. К.Е. Ворошилова, а в 1966 году в Даугавпилсе и Риге (Латвия) были преобразованы из средних в высшие два авиационных училища. В эти же годы начинается массовый набор в армию специалистов, только окончивших институты, так называемых «двухгодичников», у которых далеко не у всех было желание защищать Родину, в отличие от тех, кто добровольно вступил в ряды Вооружённых Сил СССР и кто был уволен в 1955-60 гг, вопреки их желанию продолжать службу в армии. Мало того, очень большое число уволенных в 1961-63 гг было вновь призвано в 1966-68 гг и не для кого не является секретом, что увольняли офицеров с опытом службы 15-20 лет, имеющих среднее или высшее образование, а набирали вновь на эти же офицерские должности (на два года) сугубо гражданских людей, не имевших даже желания служить, не то, чтобы кого-то защищать.

   В этом и таится ключ от качества наших Вооружённых Сил СССР. С этих лет начали расти и лелеяться такие понятия как «дедовщина», «землячество», неуставные взаимоотношения и другие. Профессионалы-военнослужащие были торпедированы нашей демократизирующейся уже в то время прессой, представлены народу как «солдафоны», «дубы», «швейки», «винтики» и т. д., каких только ярлыков офицерам не приклеивали. И многие добросовестные офицеры были изгнаны из армии. На смену им пришли «добрые дяди», «отцы», «слуги народа», а то и обыкновенные болтуны.

   Люди, пришедшие с гражданских ВУЗов, в преимущественном большинстве не имели воинской закалки, не могли преодолевать согласно уставу «тяготы и лишения воинской службы», искали тёплые местечки и хорошие должности, отказывались ехать в отдалённые гарнизоны (на Север, на Дальний Восток), а попав в них, разлагали личный состав изнутри.

   Поэтому, уже к середине семидесятых годов все НИИ, учебные заведения, штабы высоких рангов были «забиты» с помощью телефонного права ловцами «счастья и чинов», детьми высокопоставленных и номенклатурных родителей. Но ради справедливости следует сказать, что и на отдалённых точках были такие «дети» с той только разницей, что они точно знали когда оттуда уедут, а остальные задерживались там «на всю оставшуюся жизнь». И Бог им судья, кто доказывал, что это самые грамотные, самые талантливые, самые-самые специалисты (конечно это говорилось со стороны работников кадровых органов, продвигавших своих протежэ).

   Но дальше — больше. В конце шестидесятых годов и в начале семидесятых началась большая эпопея специальных заграничных командировок военных специалистов в качестве советников. Нет, не в группы войск, а в государства Африки, Юго-Восточной Азии, Ближнего Востока и др. И там оказался процент «двухгодичников» довольно высокий в сравнении с кадровыми военными, особенно в восьмидесятые и девяностые годы. Объясняли это тем, что им надо «компенсировать» недостаток лет календарной службы, за которые положена денежная надбавка. В период массовости этих командировок (1967-91 гг) армия уже начала разлагаться. А действительно, если подумать: будет ли офицер, имеющий диплом ВУЗа и служащий в Камень-на-Оби, добросовестно выполнять свои обязанности, если он на протяжении 10 лет еле сводит концы с концами, а другой такой же офицер за год приезжает из Ирака или из Вьетнама с ГАЗ-24 и обеспечен материально вперёд на 10-15 лет валютой.

   Что же касается увольняемых в запас офицеров по сокращению штатов при расформировании воинских частей и учреждений необходимо отметить абсолютную социальную незащищённость их в 90-е годы в отличие от подобных мероприятий в другие периоды. Например, в 1955-60 гг при увольнении люди спокойно уходили из армии (хотя и были какие-то трудности), могли поехать на стройку, в сельское хозяйство, на фабрики и заводы. В 90-е годы, при резком сокращении рабочих мест во всех отраслях народного хозяйства, при резком ограничении внутренней миграции и возросшей извне миграции, возможно опасное перераспределение (скопление) огромных масс не трудоустроенного населения.

   Можно смело утверждать, что президентское окружение (М. Горбачёва, а затем и Б. Ельцина) и далее Правительства Е. Гайдара, ни в малейшей степени не поинтересовались судьбой военнослужащих увольняемых в запас. А это несколько групп войск и несколько внутренних военных округов.  Если бы они поинтересовались, куда уходят офицеры, они  бы увидели, что осуществлять «обвальное» сокращение армии в период нестабильности экономики, чревато социальными взрывами, проявляющимися в самых невероятных формах. Когда сокращают человека, имеющего гражданскую специальность и он становится безработным, то он может искать работу по своей специальности или близкой к ней. А что делать бывшему военнослужащему? Он уже отторгнут от гражданской жизни, не адаптирован к ней, но он хорошо владеет воинским ремеслом и может сразу пополнить ряды формирований в зонах возникающих военных конфликтов, что и происходит по настоящее время.

   Постепенно верхи начали толкать армию на участие отдельных военнослужащих в ОПГ, бандитских и киллерских группах, впервые стало распространённым страшное слово «киллер», оно уже предполагало новую то ли полувоенную, то ли полугражданскую специальность. Тысячи уволенных военнослужащих начали втягиваются в участие в военных конфликтах, как во внутренних, так и в международных. Власти, распадающейся страны и руководители разлагающейся одной из крупнейших армий в мире, безмолствовали и делали вид, что не замечают этого. Средства массовой информации всё это добросовестно «отражали», подливая иногда в этот «костёр» ведёрко-другое бензина. «Костёр» продолжал разгораться, поглощая самую победоносную армию в мире.
 
      
       Глава 320. Новые российские фермеры по "кустам".

   Переселенцы — приметы нашего времени, как хиппи семидесятых или металлисты восьмидесятых. Спектр их довольно широк: беженцы, мигранты (легальные и нелегальные), переселенцы (добровольные и вынужденные) и т. д. Кто же это такие, каков их социальный портрет? Познакомимся с одним из них, например, с самым благополучным. Его я встретил в Белгороде, областном городе почти у самой границы с уже независимой Украиной.

   Знакомимся, — Дудников Станислав Иванович. На вид около 45, спортивного телосложения, подтянутый. Из первых фраз можно понять, что легко сходится с людьми и может с ними поладить.

   Имеет фермерское хозяйство «Дудников и Ко». Кто «Ко», мы не стали касаться. Он не стал этого уточнять, а я не стал настаивать.

   Сразу даёт свой адрес и приглашает в гости: Село Мясоедово, Белгородского района, п/о 309116. Если добираться из Белгорода самостоятельно, то от рынка на 114 автобусе до с. Мясоедово, конечная остановка и, затем, три сотни метров пешком.

   Краткая характеристика хозяйства. Образовано в 1991 году. Уставной капитал за миллиард российских рублей (по нынешним ценам), 100 га земли, 1500 голов свиней на откорме. Бетонный узел, оборудование по производству кирпича, 3 трактора (2 гусеничных и колёсный), 4 грузовых автомобиля (два ЗИЛа, ГАЗ и КамАЗ), комбайн «Дон-1500», сельскохозяйственные агрегаты для всех видов работ. В хозяйстве имеется три легковых автомобиля («Волга», «Жигули» и БМВ). Этому хозяйству принадлежит также страховая компания с уставным капиталом около 100 млн рублей, на счету у которой около миллиарда российских рублей.

   На земле фермера С. Дудникова живут, в вагончиках, несколько семей (более 20 работников) переселенцев. Для них сам фермер закладывает посёлок, который строить будут сами переселенцы. Стройку планируется вести на земле фермера Дудникова. Планируется построить коровник на 30 голов, а затем откормочный цех на большее количество голов. Планируется также создать перерабатывающий комплекси уже имеется на примете оборудование для закупки.

   Станислав Иванович похвастался, что хозяйство получает 400 тонн зерна, при урожайности, по словам фермера, 72 центнера с гектара.

   С. Дудников — спортсмен-профессионал (теннис). Образование — юридическое. Окончил также институт физической культуры во Львове. Раньше жил в Риге, Где и сейчас живут его родственники. В Белгородскую область приехал из Узбекистана, как говорит он сам, после событий в Фергане. Установил тесные связи с Международной Организацией по Миграции (МОМ), с фондом помощи беженцам и вынужденным переселенцам «Соотечественники». Здесь, в Белгородском региональном отделении этого фонда, я его и встретил. Выяснилось также, что он сам стоял у истоков создания этого филиала фонда.

   Сейчас Станислав Дудников не одинок. Неподалёку от него обустраиваются ещё 6 фермеров, приехавших из разный регионов бывшего Союза. С фермером из Молдавии мы встречались здесь же, он пришёл за кредитом, заявив:

    — Мне деньги нужны!

   На это Дудников ему заметил:

    — Найди мне хозяина, которому сейчас не нужны деньги!

   Однако, те шесть фермеров, как выразился Станислав Иванович, — «малоземельные», имеющие 4-6 га земли. Они приехали в область позже Дудникова, когда в пределах 10 км от Белгорода свободная земля стала дефицитом — надо ехать в глубинку области. Тогда вновь прибывшие решили довольствоваться малым, но быть ближе к тому месту, где распределяются ресурсы. Таким образом, получилось, что в этом месте оформилась ассоциация фермеров во главе с С.И.Дудниковым или, как выражаются, на местном диалекте — Мясоедовский куст фермеров.

   Не так далеко от Белгорода, в Крутом Логе, расположено другое крупное фермерское хозяйство (другой фермерский куст). Фермер Поник, владелец хозяйства, имеет 300 га и все механизмы для обработки земли.

   Более подробной ситуацией Станислав Иванович поделиться не захотел, точнее, как мне показалось, не захотел рекламировать своего конкурента. Однако он неоднократно подчёркивал, что они с Поником наиболее известные фермеры в Белгородской области и удивился, что я, проживая в Латвии, ничего о них раньше не слышал. После этого я пообещал восполнить этот пробел и сделать так, чтобы в Латвии узнали об их хозяйствах.

   Уже после встречи со Станиславом Дудниковым я встречал упоминание о его хозяйстве в Бюллетенях МОМ и в передачах «Радио России».

   Вместе с тем, некоторым диссонансом прозвучала фраза о том, что в его хозяйстве работают даже кандидаты наук, разумеется, не в качестве научных сотрудников. Но это уже проблема государства в целом, а не ошибки отдельный фермеров. Тем более, что руководитель миграционной службы Орловской области недавно в интервью «Радио России» также говорила, что у них на фермах в качестве рабочих трудятся дипломированные учёные.

   В то же время, не обошлось и без жалоб со стороны Станислава Ивановича на то, что уставной капитал слишком мал. Сейчас бы фермеру иметь несколько десятков миллиардов российских рублей в самый раз. Для сравнения можно сказать, что эта сумма соизмерима с товарными запасами в торговле всей области.

   Поделился С.Дудников и «секретом», известным всему свету. Чтобы выжить, часто новым хозяевам села приходится изготавливать самогонные аппараты высокой производительности, вырабатывать «продукт» высокого качества, но реализовывать не за деньги, а по бартеру. В качестве обмена годится всё: запасные части к автомобилям, тракторам, инструмент, оборудование и т. д. И обменивают, несут всё, что необходимо фермеру, припрятанное некогда «на всякий случай», оказавшееся «лишним» в колхозном хозяйстве.

   Зачем я описываю беседу с бывшим рижанином так подробно?

   Да затем, что очень много в последнее время (1994-96 гг) появилось в Латвии (да и вообще на всей территории бывшего Союза) глашатаев предлагающих «помочь» стать фермером или промышленником-предпринимателем. Моё же предложение будет следующим: о — о Если желаете серьёзно решить этот вопрос, съездите к специалисту и посоветуйтесь. Кто хочет переехать в Белгородскую область или близкую к ней, можете ехать за советом к Станиславу Дудникову или его соседям.

   Я не пытался затрагивать вопросы, которые мешают нормально вести хозяйство: высокие налоги, отсутствие дешёвой качественной техники и качественного сырья, высокий уровень инфляции и низкая покупательная способность населения, низкие закупочные цены на производимую продукцию и высокие цены на оборудование. Об этом вам должны рассказать люди, которые ощутили действие всех этих факторов на себе. Я же старался рассказать о человеке, который в зрелом возрасте сменил свой уклад жизни и достиг на данное время определённых успехов. И живёт, хотя ему трудно, да ещё приглашает других людей к себе. Что дальше будет, сказать мне трудно, да и вообще в этой ситуации, прогноз — неблагодарное дело.

   Уже осмысливая всё написанное, задумался:

    — А почему это бывший рижанин, городской житель, поехал из Ферганы в Белгородскую область, не самую благоприятную для ведения сельского хозяйства, а вот курды облюбовали Латвию? Значит идёт по свету информация и молва:

    — … что, где и почём. Разве в Латвии продуктивно возделываются все сельскохозяйственные угодья? Разве Латвии не пригодились бы такие крепкие хозяева, как Станислав Дудников?

И не будет, наверное, секретом, что чем больше из Латвии семей уедет к Станиславу Дудникову, тем больше сюда приедет курдов — одни транзитом, а другие — навсегда. Свято место пусто не бывает. А, впрочем, может так и лучше. А может только так и надо, чтобы убедить какого-нибудь господина В. Селецкиса о лояльности русских к Латвии.

           P. S. Этот материал был опубликован в Латвии в газете «СМ — сегодня» около четверти века тому назад, а затем перепечатан в некоторых других изданиях, так как я и обещал Станиславу Дудникову. После этого я бывал в тех краях неоднократно, но о судьбе своего «крестника» поинтересоваться как-то не получалось.
   Бывая во многих российских регионах, я видел, что такая картина была в те годы повсеместно. Пытался эту ситуацию обобщить в материале «Городское крестьянство. Возможно ли это?». На протяжении 2-х лет я вёл переписку с Минсельхозом и более чем 60-ю российскими регионами, большинство из которых не против агрозаводов, но не знают, как это сделать, все говорят одно и то же:

    — Покажите нам, где это работает.

   А где это может работать, если над этим никто не работает. Ведь многие бывшие учёные работают простыми рабочими у Дудникова и у таких, как он и министры сельского хозяйства пока меняются "как перчатки".


       Глава 321. Милитарифобия.

   Одной из общественных фобий, является фобия или боязнь армейской службы. Поскольку армейская служба есть, по существу, армейской жизнью по определённым правилам (уставам), то и бояться её надо не больше, чем студенческой или школьной жизни, где тоже существуют свои писанные и неписанные правила. Просто армейские уставы несколько жёстче, в силу специфики армейской службы.

   Но учитывая, что число граждан, которые служили в армии, обычно не превышает 10-15% от общего числа населения, то этот вид фобии (милитарифобии)на 90-95%% существует от неинформированности молодых людей и их родителей.

   В большей степени эта фобия от неизвестности, хотя с детства большинство детей мужского пола на игровом уровне не боятся армии и армейской службы (если только их с детства не пугали армией). Но взрослея и слушая рассказы взрослых, обычно, приукрашенные, молодые люди начинают бояться военной службы, а за два-три года до призыва в армию, часть молодых людей со слабой психикой, настолько начинают бояться армии, что готовы на всё, вплоть до членовредительства, только чтобы не быть призванными в армию.

   Есть ещё одна ложная причина боязни призыва, это убеждение призывника и его родителей, что он потеряет напрасно время в армии и не сможет приобрести профессию, хотя и в ведении Министерства обороны есть разные учебные заведения, в том числе и высшие, куда можно поступить и прямо с гражданки, и, тем более, уже отслужив срочную службу, если будет желание.

   Сегодня появилось много общественных организаций, которые помогают избежать службы в армии, вместо того, чтобы помогать молодым людям адаптироваться в армии. Обычно в этих общественных организациях состоят люди, которые не служили сами в армии, а чаще всего, это - женщины, которые пользуются только слухами и домыслами.

   Чаще всего, все ссылаются на травматизм в армии, который значительно меньше, по статистике, чем число число происшествий на дорогах, травматизма на производстве при других условиях.

   Существует множество способов и методов защиты военнослужащих срочной службы во время их службы, но их не изучают и не используют, как командиры, так и общественные защитные организации, так как агитация и пропаганда против службы в армии, значительно громче озвучивается в прессе и выше оплачивается, чем распространение нормальным образом этих способов и методов защиты.

   Более того, милитарифобия, это - не природное явление, а навязываемое той малой частью общества, которая пытается на этом зарабатывать, получая, как моральные дивиденты, так и материальные преимущества.

   В армию приходят люди, которые уже сформированы обществом. Поэтому, армия чаще всего вообще не является генератором того, что происходит с военнослужащим в первые недели-месяцы его службы, так как происходит "притирка" тех характеров и факторов, которые общество привнесло в армию. Командиры, как правило, стараются "нивелировать" эти характеры и факторы, но, если сами военнослужащие им не способствуют (я не употребляю слово - помогают), то командиры не в силах полностью исключить неуставные взаимоотношения и приходится прибегать к дисциплинарным мерам, что является уже минусом.

   Но все эти привнесённые личностные черты и факторы не должны пугать взрослых людей, коими являются молодые военнослужащие, скатываться к милитарифобии, в результате которой далее по жизни будут, как гроздья, появляться другие фобии, что будет портить дальнейшую жизнь.



       Глава 322. Чай с намёком на дефолт

   Было это в августе 1998 года. Времена в России были смутные и бизнес со всего мира рванул в неоперившуюся российскую экономику половить рыбку в мутной воде. А многие прослышав про сказку о золотой рыбке, в действительности поверили, что в России можно её поймать.

   Бизнес в то время был не совсем адекватный (да и сейчас не намного лучше), когда предприятия зарегистрированы частные, а владеют ими лица государственные, клятвенно божась, что они о них ни слухом, ни духом не ведают. Но мне  сам этот механизм был совсем неинтересен. Я устроился посредником между западным средним бизнесом и российским малым бизнесом, чтобы подтягивать его до среднего, у кого имеются такие возможности.

   Делалось это так. Я находил на западе интересных людей, которые в это время интересовались бизнесом в России. Делал для них обзор  экономической ситуации в интересующем их регионе с акцентом на их отрасль и предлагал презентовать себя в этом регионе в качестве инвесторов или партнёров по бизнесу. Для российского региона делал экспресс-программу концептуального развития региона и конкретной отрасли с предложением от западных партнёров.

   Как видно, всё логично и никаких теневых схем, всё сверх прозрачно. Ещё перед этим я презентовал западных партнёров на уровне региональных или федеральных министерств и получал от них согласие, что они посетят выставку и встретятся с моими протеже. Чиновники всегда на это соглашались, особенно, когда было официальное приглашение от западной компании провести переговоры в период работы выставки.

   Случай, о котором я хочу рассказать, произошёл в период отраслевой выставки «Лесдревмаш-98» в Москве. Обычно, чтобы согласовать такое мероприятие со всеми заинтересованными сторонами требуется не менее года или полтора. Поэтому разрабатывать концепции для российской стороны и предложения для западных партнёров я начал с лета 1996 года. И когда всё было готово, были получены приглашения, отправлены экспонаты из Германии в Москву на выставку «Лесдревмаш-98», грянул дефолт, как гром среди ясного неба. Всё началось с 18 августа 1998 года, но весь механизм нашего участия в международной выставке был запущен и отступить назад не было возможности.

   Мы приехали в Москву 6 сентября, а выставка открывалась 7 сентября.    Обустроились мы в районе Марьиной Рощи, а выставка была в выставочном комплексе в районе Красной Пресни. И уже с первого дня мы почувствовали все прелести дефолта. За валюту ничего не продавали, а обменники были закрыты, так как никто не знал курса валют и в магазинах уже 8 сентября были абсолютно пустые полки. Трудности были и в расчётах с таксистами. А надо было продержаться до 11 сентября, дня, когда закрывалась выставка.

   На территории выставки проблем не было, так как всё можно было купить за валюту, а вот когда мы выходили в город, всюду были проблемы, так как ничего нельзя было купить: и рублей у нас не было, и товаров в магазине не было.

   На выставке тоже интересных моментов хватало. Где-то на третий день выставки прилетел из глубинки Пермской области молодой человек. Когда мы с ним начали беседовать, то он рассказал, что у них, в бывшем леспромхозе вообще ничего не знали о дефолте. Молодой человек привёз огромный портфель денег, в рублях, чтобы купить деревообрабатывающий станок, но ему объяснили, что за рубли компания станки не продаёт, да и курс пока не очень понятен. Не знаю, удалось ли ему купить тогда станок, больше он у нас не появлялся.

   В один из дней мы решили пройтись по Москве пешком несколько кварталов и заглянули в магазины и увидели везде пустые полки. Кто-то из нашей делегации увидел в магазине чай в пачках, обрадовался и решил купить, у нас, на выставке, запасы заварки чая заканчивались. Когда приехали в гостиницу, то решили попить чай с новой заваркой и начали внимательно её рассматривать, пачки были похожие на упаковку краснодарского чая. Но, когда внимательно рассмотрели, то оказалось, что чай был с примесью мочегонного компонента, а два человека уже успели выпить по стакану этого чая. Обошлось только из-за того, что немцы не любят крепко заваренный чай, но хохотали мы весь вечер. Ещё и этим запомнился мне дефолт 1998 года.

   Поскольку на выставке было заключено несколько удачных контрактов на поставку станков и договора о намерениях, то вся делегация от компании, в том числе и я, была приглашена на приём в германское посольство, на Мосфильмовскую.

   Во время фуршета стало шумно и людей как будто прибавилось. Все были заинтересованы познакомиться с интересующими их людьми для возможного дальнейшего сотрудничества. Было много приглашённых с российский стороны, в основном, специалистов лесного хозяйства, бывшего министерства лесного хозяйства, а теперь департамента лесного хозяйства. Один из них спросил меня:

    — Леонид, а зачем это тебе надо, заниматься этими вопросами? — он знал, что я по специальности не деревообработчик.

   Мне пришлось ему объяснять, что, если уж хочется строить капитализм, то я хочу, чтобы в Россию, как раньше в СССР, шёл честный бизнес, а не разные проходимцы, которые только вычерпывают Россию (да и других) до дна, ничего не давая взамен.

   Но тут вмешался помощник руководителя германской компании и начал объяснять, через переводчика, что в России тяжело работать из-за нестабильности экономики, сославшись на дефолт. А переводчик от себя добавил, рассказав, как мы напились чая с мочегонным компонентом, на что российский товарищ заметил:

    — Хорошо, что мочегонный компонент, а не слабительный, — все поняли эту шутку и рассмеялись.

   Дальше пошёл разговор и о политических моментах, что экономика после развала СССР не такая стабильная, а вот отсутствие министерства лесного хозяйства не даёт возможности в России навести порядок в лесном хозяйстве и намекнул, что Россия тоже тяготеет к большой самостоятельности регионов, что предопределяет их отделение, а это затрудняет работу.

   Это российского специалиста вывело из себя и он сказал переводчику:

    — Переведи.

   И далее, уже более раздражённо:

    — Вот, говорите, что после распада экономики СССР, вы от мочегонного обписались, я имею в виду дефолт. А если Запад будет всё время говорить о распаде России, то он и обкакается, лишившись такого потенциального партнёра, как Россия. У кого вы ещё купите сырья в таком количестве, такого качества и по такой цене?

   Все натянуто заулыбались, понимая о чём идёт речь и никто продолжать разговор с намёками об экономики России, не хотел. Но тут подошёл с подносом официант и все, как по команде взяли по бокалу самого крепкого напитка и это, как всегда, позволило перевести разговор совсем в другое русло, начали планировать поездки на следующие выставки.

   После приёма расходились все стороны довольные друг другом. На следующий день мы разъезжались по разным городам и даже разным странам, но эти дни на выставке о многом заставили меня задуматься.   


       Глава 323. Мужик с веслом.

   На Эсхаре я бываю всё реже. А быть на Эсхаре и ни разу не порыбачить, значит провести время в пустую. Ничего так не остаётся в памяти, как удачная или с приключением рыбалка.

   В 2000 году приехал как раз на пасхальные каникулы. Погода была весенняя, солнечная и мы с другом решили один день, точнее одну ночь, порыбачить.

   Но времени у меня было не так много и кроме как в ночь на воскресенье, под Пасху, 30 апреля, выйти на рыбалку не получается. На том и порешили, идём в субботу с вечера 29 апреля. Собрали снасти, приготовили корм, подготовили лодку и как только начало темнеть, мы были уже на месте. Не забыли мы и себя, прихватив бутылочку самогона и всё, что к этому положено.

   Место для рыбалки мы облюбовали в районе бывшей Первой плотины, на левом берегу Донца, в 30 метрах от подвесного мостика, под вербами. Там я ещё не рыбачил. Часть вещей выгрузили на берег, а часть разместили в лодке, привязав её цепью к дереву. Расположились так, чтобы удочки с борта лодки можно было забрасывать только с одной стороны, а с другого борта можно было выходить на берег.

   Решили дежурить по очереди, один дремлет, а другой смотрит за удочками, которые хотя и в темноте, но на глади воды различимы, да и колокольчики были на удилищах. Перекусили без спиртного, всё-таки предпасхальная ночь. Забросили удочки и моя очередь была дремать.

   Через час поймали крупного леща. Я тоже проснулся и вдвоём мы с ним справились. Пока мы суетились к нам подплыл Слава Чинков, когда-то мы с ним вместе учились. Он причалил к нам, спросил как там Неля, это моя жена, передал ей привет и дал нам двух огромных линей, сказал, что он ещё поймает за ночь.

   После этого смотреть за удочками настала моя очередь. К этому времени мы оба продрогли и решили немного погреться и перекусить. Так время незаметно подошло ближе к утру и над водой чуть-чуть появился туман, который как бы взбухал, поднимаясь вверх. За это время было поймано несколько приличных рыбин и немного мелочи.

   Мы уже оба не спали, даже дрёма прошла. Стало медленно рассветать. Вдалеке раздались громкие голоса и смех. Через подвесной мостик, рядом с нами, то по одному, то по двое потянулись на левый берег воскресные туристы. Это уже пришёл первый автобус или первые туристы, добравшиеся с электрички.

   При таком гвалте рыбачить дальше не имело смысла и мы начали собирать наши снасти, довольные и уловом и рыбалкой, считая, что она удалась. Решили слегка позавтракать и тогда идти домой отсыпаться. Чтобы прошёл лёгкий утренний озноб, мы выпили по полстаканчика нашего самогона и сели степенно закусывать, продолжая обсуждать, как вытаскивали каждую рыбёшку. Немножко разгорячённые, жестикулированием мы качнули лодку, кто-то из нас задел весло оно выскочило из уключины и его стало относить течением от лодки. Через несколько секунд весло отошло от лодки настолько, что даже другим веслом его достать стало невозможно. А поскольку в месте, где подвешен мостик, самое узкое место реки, то и течение здесь самое быстрое. Всё, весло уплыло.

   Стали решать, что делать? Друг решил, что он разденется и постарается догнать вплавь весло, а то если оно намокнет и притонет, то его и не отыскать. Единственное противопоказание, что вода холодная. Но обычно мы в первых числах мая открывали купальный сезон, а сегодня было 30 апреля. Вокруг никого не было и он принял решение раздеться догола, так как плыть надо недалеко, весло было метрах в двадцати.

   Пока раздевался, пока окунался, всё-таки холодно, весло уплыло ещё дальше. Когда начал догонять, то и мне было видно, что раньше пляжа на том берегу, у старой мельницы, весло не догнать. Да и мы начали громко переговариваться, привлекая внимание редких туристов на мостике.

   Весло течением вынесло ближе к правому берегу, где пловец его и настиг. Но тут возникла новая проблема, что пловец был голый и возвращаться ему надо метров на 250 назад, да ещё через подвесной мостик, по которому уже почти непрерывно шли туристы на левый берег. А пережидать — очень холодно, он и так продрог. Когда вышел на берег, его сразу же заметили туристы, которые были на мостике. Представляете, раннее утро, речка чуть подёрнутая туманной дымкой и на расстоянии 100 метров от вас на берегу стоит голый человек с веслом. А если учесть, что вся эта картина на фоне кладбища, которое находится в той же стороне, то иначе, как на утреннее привидение и подумать нельзя.

   Но делать было нечего. Привидение кое-как прикрылось веслом и побежало в сторону горки и подвесного мостика. И тут все туристы, спускающиеся с горки и находящиеся на подвесном мостике, зашлись в приветственных криках восторга, приветствуя мужика с веслом. Когда пробегал по подвесному мостику, находившийся там народ прижался к одному из тросов, давая дорогу мужику с веслом, не понимая, куда же он так торопится. А мужик торопился к лодке, чтобы быстрее одеться и согреться.

   Когда оделся, накинул на себя не только верхнюю одежду, но и тёплую, которую брали на ночь, то хорошо пригодился так сэкономленный нами самогон. Теперь уже пили не спеша, хорошо закусывая и обсуждая эффект произведенный на иногородних туристов воскресного дня.

   Это одно из мелких приключений, которые происходили и происходят на Эсхаре каждый день. Конечно, не обязательно каждый раз бегают голые мужики, но есть, что рассказать после каждой поездки на Эсхар.   
   

       Глава 324. Без Цандера здесь не обошлось

    Рига была в свое время местом концентрации авиационной мысли. На заре авиации именно здесь успешно работали авиационные предприятия: рижская авиационная мастерская, завод «Руссобалт», латвийская самолетостроительная фирма «Irbitis», авиационное отделение завода ВЭФ, авиационный завод «Мотор», авиационное отделение завода «Феникс», авиационный завод семьи Слюсаренко и многие другие. Именно в Риге жил и организовал Рижское студенческое общество воздухоплавания один из основоположников ракетостроения Ф.А. Цандер. Кстати, 23 августа 2007 года исполняется 120 лет со дня рождения Фридриха Артуровича Цандера.

   В 1965 г. в Риге возникла идея создать клуб для юных любителей техники. И в 1969-м она воплотилась в Клубе юных летчиков имени Ф.А. Цандера. Организацией и становлением клуба занимались Владимир Бадякин, Василий Десятников и молодой авиационный инженер Виктор Талпа, который, кстати, руководит КЮЛ и сегодня. Со временем юные летчики доросли до занятий и на настоящей авиатехнике. Вот тогда руководство клуба добилось, чтобы им передали списанный учебно-боевой истребитель МиГ-21УС. Он и стал первым экспонатом будущего музея. Сегодня на площадках и в запасниках музея находится более 40 летательных аппаратов в различном состоянии: от вполне приличных до требующих основательных ремонтных работ. И чтобы сохранить их, необходимо выполнить комплекс работ, составляющих 3–5% от выполняемых на летающих самолетах и вертолетах.

В музее экспонируются аппараты, которых в мире осталось считанные единицы (вертолет Ми-4), редко встречающиеся машины (вертолеты Ми-1 и Ка-26, самолеты Су-7 и Як-28), самый большой серийный вертолет Ми-6, редкий в музеях самолет Ту-22М. В экспозиции представлены все основные серийные вертолеты КБ М.Л.Миля (Ми-1, Ми-2, Ми-4, Ми-6, Ми-8, Ми-24). Надо видеть, с каким удивлением ходят иностранцы по территории музея под открытым небом. Частыми гостями музея являются пилоты иностранных компаний и НАТОвские летчики, ведь Латвия сегодня является одним из членов этого блока. Последние обязательно потрогают обшивку, чтобы убедиться, что это реальный, бывший когда-то советским, самолет или вертолет. При этом на их лицах появляется какая-то напряженность, как будто они что-то вспоминают.

Музеи бывшей советской авиационной техники имеются в Польше, Германии, Венгрии, Чехии и в других странах, но там нет, например, самолетов Ту-22М, МиГ-25, Су-27 и другой техники. Спектр же техники Рижского музея авиации включает в себя не только самолеты и вертолеты, но и их вооружение, специальное наземное оборудование, автомобильную технику из средств наземного обеспечения: топливозаправщики, маслозаправщики, аэродромные подвижные агрегаты (АПА), подвижные гидроустановки (ПГУ и УПГ) и другие автомобили. Из-за отсутствия специальных помещений посетители не могут увидеть оборудование самолетов и вертолетов: радиостанции, навигационное оборудование, прицелы различного назначения, аэрофотоаппараты, приборы и арматуру кабин. Экспонируется также 15 полномасштабных кабин самолетов вместе с обшивкой и остеклением. Выставлено более 20 авиадвигателей и 10 единиц спецавтотранспорта средств наземного обеспечения. Кроме того, имеется большое количество специального оборудования, установок и устройств для выполнения всех видов работ на технике.

Общее число экспонатов превышает 5 000 единиц. Вот с таким хозяйством справляется один человек – Виктор Талпа. Получается это только благодаря авиационной закалке и преданности своей мечте – быть рядом с самолетами, удивительным творением человеческого разума и человеческих рук.

В музее можно прикоснуться к некоторым мифам, бытующим как в кругу авиаторов, так и среди дилетантов. Особенно этим интересуются западноевропейские пилоты и журналисты. Так, например, подходя к МиГ-25, посетители часто интересуются такой машиной, угнанной в Японию, и уже более внимательно изучают ее достоинства, а, узнав, что самолет летает в 3 раза быстрее звука, засыпают вопросами об особенности конструкции его систем.

Конечно, музей «перерос» и Клуб юных летчиков, и классическую экспозиционную структуру – этого нельзя не заметить. На исправных машинах проходят практику студен ты Рижского технического университета, обучающиеся по авиационным специальностям. Сегодня музей можно использовать и как учебную базу, и как элемент студенческого (молодежного) конструкторского бюро, и в качестве исследовательской базы истории развития мировой авиации.

     Журнал «Авиапанорама», Россия, Москва.   

ИЮЛЬ-АВГУСТ • 2007 с. 62-63


       Глава 325. Вымысел и правда.

   Многовековой народный опыт знает множество вымышленных фактов которые выдаются за правду и много случаев правды которые выдаются за вымысел.

   Эти факты также касаются отношений между людьми. Все сталкивались с ситуациями, когда, казалось бы, вымышленные события реально сбываются, а явно прогнозируемые события не имеют продолжения. Все это должны были замечать ещё со школьной скамьи, но почему то пропускают это мимо своего внимания. Как такой парадокс, что плохо успевающие ученики, в жизни становятся преуспевающими (не поворачивается язык сказать — специалистами) людьми, а прекрасно успевающие ученики (студенты) становятся всего лишь хорошими, а то и посредственными работниками с огромным скрытым потенциалом.

   Есть такой «вымысел», что существуют люди-«доноры» и люди-»вампиры», первые из которых способны делать (генерировать) всё самостоятельно, а вторые способны только воспроизводить увиденное или узнанное. С этим мы встречаемся со школьных (студенческих) времён, когда одни делают всё самостоятельно, а другие только и делают, что ищут у кого бы списать или кто бы подсказал. Более того, часто тот, кто списывает, получает оценку более высокую, чем тот, кто сделал работу самостоятельно. И это происходит везде и всегда, но мы стараемся этого не замечать по тем или иным причинам.

   Существует и другой «вымысел», когда человек, с каким-то негативом относится к другому человеку и наносит ему умышленный вред. Если у этого (другого) человека имеется «система защиты», то наносящий умышленный вред может получить такую «негативную ответку», что мало не покажется. Более того, если «систему защиты» не заблокировать или не «отключить» (защищаемый не знает, как это сделать), то «нападающий» может погибнуть (не понимая от чего). Но самое страшное (нелепое) из этого, что люди взаимодействуя друг с другом, чувствуют это, но не зная механизмов «негативного нападения» и «системы защиты» не могут ничего с этим поделать, не могут управлять процессом.

   Ещё один «вымысел», это - «тени людей прошлого». Это ситуация, когда спокойно идущего человека, кто-то неожиданно и сильно толкает, как бы на бегу, но в тот момент вокруг никого нет. Падение может оказаться таким сильным, что у человека остаются не только синяки, но и значительные переломы. Человек об этом рассказывает, а ему никто не верит. Более того, это происходит на одном и том же месте, правда, не так часто, чтобы можно было понять систему или определить факторы приведшие к этому. Однако, такие случаи не надо путать с диагнозами, когда у пожилых людей на какое-то мгновение «выключается» вестибулярный аппарат и пожилой человек не может нормально двигаться. Подобные случаи бывают и при наличие опухолей  в районе черепной коробки, когда опухоль начинает давить на вестибулярный аппарат, частично или полностью выключая последний.

   Ещё много и много «вымыслов» окружают нас, которые в конечном процессе проявляются реальными действиями, факторами и последствиями.

   Ситуации с «вымыслами» человек-«донор» и человек-«вампир» автор исследовал посредством специальных приборов, которые качественно проиллюстрировали переход энергии от «донора» к «вампиру». Имели место случаи, когда «вампиры» высасывали «доноров» до состояния, когда «доноры» скатывались в небытие. И тогда оказывалось, что «вымысел» это не вымысел, а сущая правда и с этим надо считаться. Связь психофизиологической энергии человека с природой очень слабо изучены (примерно на 5-10%), а используются человеком на 0,1-0,5%. Даже способы ориентирования человека в пространстве, во времени и ещё в каком-то параметре измерения не изучены совершенно. И как только с человеком происходит что-то нештатное, то люди считают такого человека ненормальным и даже приписывают ему какие-то злые намерения. А уж когда требуется совместное изучение тех же «доноров» и «вампиров» со стороны медицины, психологии, педагогики, физики, химии, математики, то вопрос сразу закрывается, так как нет специалиста, который бы владел специальностью на стыке этих наук, да ещё и на высоком уровне навыками программирования. Тогда любая правда становится «вымыслом».

   В случаях «негативного нападения» и «системы защиты» люди вообще слабо понимают, когда в ответ на сделанное зло другому человеку, «злодеятель» получает в ответ такой сильный удар из ниоткуда, что даже потерпевшему становится жалко этого «злодеятеля». Это современные люди перестали понимать. Раньше об этом человеку напоминала религия (хотя система ответов была чисто природная), а в период квазиатеизма и эти «намёки» человек перестал ощущать и перестал на них реагировать.

   Таким образом, в кажущемся хаосе человеческих поступков, имеются и такие, которые толкают человека к самоуничтожению независимо от него самого. Человеку кажется, что он управляет процессами, а реально он следует за результатом своего несовершенства. Что можно изменить? Ничего. Надо внимательно наблюдать и не нарушать законы природы, в том числе и межчеловеческие.      


       Глава 326. Белые пятна. Причины не установлены

   В истории авиации известны много случаев, когда самолёты и экипажи просто исчезали в неизвестность на многие годы, а то и навсегда. Чаще всего это было над морем, в горах, над тайгой или в джунглях.

   В СССР, а затем и в России были такие случаи, которые не могли расследовать с высоким уровнем достоверности. Мне известны несколько таких случаев, о которых просочилась информация, а о некоторых даже сложили песни. О других случаях пытаются забыть. Об этом и будет мой рассказ.

   Впервые я столкнулся с таким случаем в самом начале моей военной карьеры, когда я был ещё курсантом военного авиационно-технического училища. В том случае только чудом всё не закончилось трагедией.

   В декабре 1961 года мне пришлось участвовать, в качестве делегата, на комсомольской конференции Киевского военного округа. В работе конференции участвовали известные генералы ВВС и войск ПВО. Был среди них и генерал-полковник А.И.Покрышкин, трижды Герой Советского Союза, в то время - командующий Киевским округом ПВО. Там он рассказал , что в одном из полётов на перехват, на самолёте МиГ-25П отказал прибор показывающий дальность (ППД). Связь с самолётом была неустойчивой и пилот, думая, что летит в сторону от границы, стремительно приближался к Румынской границе. Наземные службы слежения увидели это и в условиях неустойчивой связи, подсказали лётчику, что у него неверный курс. Лётчик понял, что ППД не работает и развернул самолёт, что и спасло ему жизнь, так как посадил он машину на минимальном остатке топлива, да и нарушение границы сопредельного государства было предотвращено.

   Когда комиссия расследовала эту предпосылку к лётному происшествию, то причина так и осталась не выясненной, хотя в этом полёте было много странностей.

   Второй раз я встретился с таким же странным случаем в 1966 году, когда служил в Группе советских войск в Германии (ГСВГ). 6 апреля 1966 года в районе Западного Берлина потерпел катастрофу самолёт Як-28, который пилотировали капитан Капустин Борис Владиславович (пилот) и капитан Янов Юрий Николаевич (штурман). Самолёт перегоняли с завода (Новосибирск) на один из аэродромов 16 ВА.

   Самолёт упал в озеро в черте Западного Берлина, лётчики пытались увести самолёт от жилых кварталов и поэтому исследовать полностью причины катастрофы не было возможности. Не совсем понятно было, как лётчики оказались в этом месте, так как маршрут перелёта был несколько иной.

   Этот случай стал достоянием общественности, много обсуждался в прессе, а А.Пахмутова и Н.Добронравов написали песню о подвиге советских лётчиков, которая называется "Огромное небо".

   В дальнейшем пне пришлось встречаться с сослуживцами героев и у каждого по этому случаю было своё мнение, но они не верили, ни в ошибку лётчиков, ни, тем более, в отказ техники, так как при дальнейшем расследовании этой катастрофы возникло много вопросов.

   В то же время, зарубежные специалисты так "поработали" над машиной, что выяснить что-нибудь о состоянии систем самолёта перед катастрофой и его рабочие параметры, было уже невозможно. Но самое главное - противнику стало известна система кодирования "свой-чужой", замена которой обошлась советскому государству около двух миллиардов долларов.

   Годом позже, 13 февраля 1967 года произошёл ещё один случай, всё в том же месте, над Западным Берлином. Самолёт МиГ-21ПФМ, пилотируемый капитаном Зиновьевым, приземлился в аэропорту Тегель (французская зона) в Западном Берлине. Звено самолётов МиГ-21ПФМ перегоняли с завода "Знамя Труда" (Москва) на аэродром Темплин, для передачи полку ННА (ГДР), который базировался на аэродроме Коттбус, где до этого базировались ГДРовские МиГ-19.

   Вот для этого полка ННА и предназначались новые самолёты МиГ-21ПФМ. Ещё с утра к нам на аэродром, в Шперенберг, прибыли несколько старших офицеров из штаба 16 ВА (Вюнсдорф) и на самолёте Ан-2 направились в Коттбус торжественно передавать эти четыре МиГ-21ПФМ полку ННА. Около ВПП поставили столы для торжества и ждали прилёта звена истребителей.

   В это время звено истребителей МиГ-21ПФМ, вылетевшее после промежуточной посадки из Минска, перенацелили из Темплина на Коттбус. Далее начали происходить какие-то странности. В расследовании этого происшествия говорится, что ошибившись с курсом, МиГи оказались рядом с Западным Берлином и буквально под ними был аэродром Тегель, где базировалась НАТОвская авиация. Не получив подтверждения по связи от армейского диспетчера (опять что-то не ладилось со связью), капитан Зиновьев распустил звено и приземлился на этом аэродроме, который оказался аэродромом НАТО - Тегель, во французской зоне Западного Берлина.

   Уже при сбросе тормозного парашюта и рулении, Зиновьев понял, что это НАТОвский аэродром, по опознавательным знакам Франции и США. Поняв это, капитан Зиновьев предупредил об этом остальных лётчиков, а сам развернул самолёт и хотел взлетать. Но на ВПП уже стояли джипы, пожарные машины и заправщики - всё было сделано оперативно. Впереди уже ехал джип и показывал направление движения самолёту в сторону рулёжной дорожки.

   Капитану Зиновьеву ничего не оставалось, как вырулить на рулёжную дорожку и, включив форсаж, взлетать с рулёжки. Самолёт МиГ-21ПФМ позволял это сделать, так как системы форсажа и обдува закрылков значительно сокращали взлётную дистанцию. НАТОвские лётчики воочию увидели этот "цирк" в исполнении капитана Зиновьева. Это действительно был цирковой "номер". Поскольку на аэродроме Тегель все взлёты фиксируются в реальном времени, то западная телекомпания крутила этот ролик несколько дней.

   Взлетев, капитан Зиновьев направился на аэродром Коттбус, где и удачно приземлился. Его там уже ждали командование воздушной армии и лётчики его звена, которые прилетели туда чуть раньше, сориентировавшись в воздухе и рассказав, что произошло по маршруту.

   Капитана Зиновьева строго не наказывали, так как он тремя годами раньше участвовал в атаке на НАТОвский самолёт-разведчик RB-66, который был сбит в районе Магдебурга (см. рассказ в сборнике "Люди на бетонке. Задолго до Руста").

   В период этого происшествия, капитан Зиновьяв утверждал, что он использовал при посадке всё оборудование и на аэродроме Тегель его заводили, разговаривая с ним на русском языке, хотя и с каким-то акцентом. Ему, конечно, не поверили и этот факт "повис в воздухе".

   После передачи самолёта в Коттбусе, его зачем-то привезли на нашем Ан-2 к нам на аэродром, затем на вертолёте Ми-4 его возили в штаб 16 ВА, "под забор" (кто знает) и только после этого отправили на вертолёте нашего полка в 16 иад, в Темплин.

   В 1976 году в Советском Союзе произошло ещё одно ЧП, связанное с военной авиацией. 6 сентября 1976 года самолёт МиГ-25П, пилотируемый советским лётчиком старшим лейтенантом Виктором Беленко, совершил посадку в аэропорту Хокадате на острове Хоккайдо, в Японии, а уже 9 сентября он был вывезен в США, где и попросил политического убежища у властей США.

   Дальше происходят какие-то странности не подтверждённые документально. Первое, что сделал Беленко, выбравшись из кабины самолёта, произвёл два предупредительных выстрела из пистолета. Если он угнал самолёт в Японию, то зачем устраивать стрельбу из пистолета, это уже уголовщина по законам Японии.

   После этого пошли странные заявления МИД СССР, что В.И.Беленко совершил вынужденную посадку и требование вернуть самолёт и лётчика. В западной прессе появились публикации, что перелёт В.Беленко был преднамеренным и квалифицировался, как "побег из СССР". Это уже была пропаганда Запада, так как нормальной встречи с Беленко, где он сделал бы чёткое заявление "о побеге", предоставлено не было.

   Теперь уже и в СССР начали "изыскивать" причины "побега" В.Беленко, хотя до этого он характеризовался положительно и даже был членом КПСС и избирался в комсомольское и партийное бюро, что по тем временам было не так мало, чтобы получить положительную характеристику. Даже после перевода на Дальний Восток, Беленко характеризовался с положительной стороны. Все эти факты позволяют хоть немного, но сомневаться в "добровольном" перелёте советского лётчика в Японию. Уж очень похожая ситуация с той, о которой рассказывал на комсомольской конференции А.И.Покрышкин. Но тогда лётчику подсказали и он вернулся, а вот самолёт Беленко потеряли из виду и, как там всё происходило, достоверных сведений нет, всё из западной прессы и не из хороших побуждений не допустили очную ставку с Беленко.

   Несмотря на то, что США уже имели информацию о самолёте МиГ-25П, они активно интересовались другими модификациями этой машины, считая МиГ-25 вторым скоростным серийным самолётом в мире, после американской машины SR-71, хотя их самолёт выпускался в единичных вариантах и широкого применения не нашёл, так как был очень сложным в эксплуатации.

   Что же касается советских МиГов этого класса, то мне известен ещё один странный случай произошедший с МиГ-25РБК, это катастрофа МиГ-25РБК в 511 орап (н.п. Буялык, Одесская обл.), который пилотировал командир полка п/п-к А.И.Бахтин.

   П/п-к Бахтин А.И. 6.03.1977г. на МиГ-25РБК при полёте на ТБ, ДПМУ, Н=20000 м, V=2,35М потерял сознание по причине плохого присоединения КП-52 к ГШ-6.

   "В результате неосознанных действий, была случайно отключена САУ-155 и самолёт на форсаже пошёл к земле, до которой так и не долетел, развалившись в воздухе".

   Как видно из расследования, произошла цепь действий, которые как бы привели к катастрофе.Такая цепь действий уже вызывает сомнение, что всё так происходило ибо средствами инструментального контроля это не подтверждено.

   Мнение другого специалиста, следующее: "Названные причины являются официальной версией (так записано в заключении расследования). А что случилось на самом деле - одному Богу известно".

   Но происшествие с буялыкским МиГ-25РБК по неясности причин возможного внешнего воздействия попадает в ряд странных происшествий, произошедших с этими самолётами, учитывая, что модификация этого самолёта до МиГ-31К в дальнейшем, применяется для использования ракет типа "Кинжал".

   На начало 2020-го года на территории США находились в рабочем состоянии около полсотни истребителей советского и российского производства и даже некоторые изделия космической техники времён СССР. Большая часть из них приобреталась прямо на территории развалившегося СССР и в странах бывшего Варшавского Договора, так как закупить военную авиационную технику штаты у СССР не могли, хотя и очень хотели. Поэтому, ими использовалась любая возможность доступа к новой российской технике через их теперешних союзников по НАТО или партнёров по противостоянию с Россией.

   Уже после развала СССР произошёл ещё один странный случай потери, теперь уже российского относительно нового военного истребителя Су-27 над территории Литвы, теперь уже государства - члена НАТО.

   15 сентября 2005 года в воздушном пространстве Литвы (как он туда попал - ?), из-за отказа навигационной системы (как похоже на предыдущие случаи - ?) потерпел аварию российский истребитель Су-27, пилотируемый майором Валерием Трояновым.

   Перед этим события развивались следующим образом. 15 сентября 2005 года лётчики Андрей Левин и Валерий Троянов из 155 иап, который базируется в Лодейном Поле (Ленинградская обл.) выполняли полёт по маршруту Лодейное Поле - Калининград, над Балтийским морем. В 16.04 майор Троянов сообщил, что у него отказала навигационная система (с этого всё начиналось и в предыдущих рассматриваемых случаях). В 16.15 самолёт пересёк государственную границу Литвы и майор Троянов, поняв, что потерял ориентировку, снизившись - катапультировался, направив самолёт в безлюдное место.

   Полковник Левин, летевший в паре с майором Трояновым, приземлился в Калининграде.

   Как всё похоже на предыдущие случаи: отказ навигационного оборудования, потеря ориентировки, катапультирование над неизвестной территорией (в случае с МиГ-21ПФМ - даже посадка на чужой аэродром) и всё это без связи или с плохой связью. И это касалось именно самолётов, к которым страны НАТО стремились получить прямой доступ к секретному оборудованию, которое установлено на этих самолётах, это, прежде всего, система опознавания "свой-чужой", за которой всегда шла охота враждующих государств.

   В более позднее пост-советское время тоже имели место случаи, когда противостоящие государства не только применяли какое-то специальное оборудование, но и атаковало без предупреждения российские военные самолёты и вертолёты без веского на то основания. Так 24 ноября 2015 года фронтовой бомбардировщик Су-24 российских ВКС был сбит ракетой "воздух-воздух", выпущенной истребителем F-16C ВВС Турции в районе сирийско-турецкой границы и упал на территории сирийской провинции Латаки, после катапультирования лётчик подполковник Олег Пешков погиб от огня сил сирийской оппозиции, а штурман был спасён российским спецназом.

   В Минобороне РФ сообщили, что согласно средствам объективного контроля, самолёт Су-24 во время полёта не покидал воздушного пространства Сирии и не нарушал сирийско-турецкую границу.

   Примечательным является тот факт, что незадолго до этого Госсекретарь США Джон Керри заявил о полном праве Турции сбивать нарушающие границу воздушного пространства российские самолёты. Джон Керри тогда сказал, что "Россия увидит людей с ПЗРК и падающие с неба самолёты". И вот "пророчество" Керри сбылось. Эта осведомленность Госсекретаря США говорит о том, откуда для ИГИЛ поступают ПЗРК, хотя этот Су-24 был сбит турецким истребителем F-16C американского производства. Со стороны же Турции этот случай может выглядеть обыкновенной провокацией.

   Чем дальше, вглубь 21-го века мы уходим, тем методы противостояния становятся изощрённее. Об этом говорит и катастрофа 17 сентября 2018 года российского самолёта-разведчика, когда он после выполнения задания возвращался на авиационную базу "Хмеймим" в Сирии. Тогда четыре израильских самолёта F-16 вошли в зону для нанесения удара по промышленным объектам Сирии.

   Таким образом, российский самолёт Ил-20 оказался между израильскими истребителями и сирийскими ПВО, которые нанесли в этот момент удар по израильским истребителям. Оповещение о выходе израильских истребителей в зону атаки израильская сторона, в нарушение договорённости, сделала не заблаговременно, а одновременно с нанесением ударов.

   В это время, ракета сирийских ПВО, выпущенная по израильским F-16, поразила российский самолёт Ил-20, которым и прикрылись израильские истребители F-16.

   Командир экипажа Ил-20 доложил о пожаре на борту и начал экстренное снижение, но внезапно отметка российского разведчика Ил-20 исчезла с экранов радиолокационных средств. Самолёт упал в море. Израиль же предложил российским военным в Сирии помощь в поисках Ил-20 только через 50 минут после того, как самолёт был сбит.

   По данным Минобороны РФ, прикрываясь российским самолётом-разведчиком Ил-20, израильские пилоты подставили его под удар сирийских ПВО. Погибли 15 российских военнослужащих.

   Со времени, когда я впервые услышал о происшествии с самолётом МиГ-25, в 1961 году, прошло уже 60 лет и за это время он по этой же схеме преобразился в МиГ-31, уже с двумя членами экипажа.

   МиГ-31 был принят на вооружение в 1981 году, а сейчас это грозное оружие, модернизированное до МиГ-31К и получившийся самолёт очень сильно отличается не только от МиГ-25, но и от базовой версии самолёта МиГ-31. Сейчас МиГ-31 является специальным носителем для гиперзвукового авиационного комплекса "Кинжал".

   Все эти 60 лет, линейка самолётов, от МиГ-25 до МиГ-31К, непрерывно привлекала зарубежные службы своей оригинальной конструкцией и компоновкой. Это единственный боевой самолёт в мире, который продержался на вооружении больше полувека и не только не потерял своей значимости, но и имеет большую перспективу дальнейшей модернизации.

   Из этого рассказа видно, что охота за секретами, как СССР, так и России, идёт непрерывно и методы этой охоты всё время совершенствуются. Значит, есть за чем охотиться.

   В то же время, сегодня технологии позволяют установить в кабине пилота видеокамеры, считывающие показания всех приборов и передающих эту информацию на землю в реальном времени. Пора уже это сделать, как на военных самолётах, так и на самолётах гражданской авиации. Это позволит избежать тех "белых информационных пятен", о которых было рассказано выше.


        Глава 327. Было и стало... Что происходит?

   В авиации есть такие процедуры, которые называются «доработками». После каждого лётного происшествия, проводятся глубокие расследования, результатом которых могут стать какие-то изменения в конструкции узлов или систем, из-за которых произошли эти происшествия. При этом, для наглядности, прилагаются два изображения узла или системы, на одном из которых показано, как было, а на другом — как стало после доработки.

   Эту аналогию я привёл, чтобы показать, как убеждают, что происходит улучшение чего-то. В реальной жизни происходит всё точно так же. Вот передо мной лежат несколько пар фотографий мест, в которых мне пришлось бывать, где я какое-то время жил. Одни фото датированы 50-ми годами прошдого века, а другие — 80-ми годами.

   В посёлке, где я учился в школе в 50-е годы были бараки, грунтовые дороги, клуб в барачном здании, за три километра ходили пешком к пригородному поезду. Это всё было. А в 80-е годы посёлок преобразился. Были построены новые дома, от двухэтажных до пятиэтажных, дороги имели хорошее покрытие, построен красивый дом культуры, ещё две школы, больничный комплекс, пошли электрички  и к ним людей подвозил автобус. Так стало.

   В гарнизоне, где я служил, там в 50-е годы вообще был лес, а в 80-е — уже функционировал современный аэродром со всей инфраструктурой. Вот так было и так стало.

   В городе, где я учился, в 50-е годы был один небольшой учебный корпус и ещё два здания. В 80-е годы построены ещё несколько новых учебных корпусов, а также несколько зданий под общежития. Так было и так стало.

   Это всё было по аналогии с теми схемами «было — стало», о которых говорилось выше. Здесь под «стало» понимается, как улучшение. Но передо мной лежат ещё несколько пар фотографий, помеченных датами 80-х годов и 2019 годом. Те же места, но ситуация совсем обратная, на ухудшение.

   В том же посёлке, где в 80-х всё процветало и строилось, расширялось, в 2019 году на фотографиях видно запущение, часть домов полуразрушены, больничного комплекса не существует вообще, он разрушился и его закрыли, дороги с такими выбоинами, что опасно ехать на высокой скорости. Было хорошо, а стало совсем плохо.

   В гарнизоне, где в 80-х был полный порядок, в 2019 царит сплошная разруха. Высококлассный аэродром перестал существовать, около сотни красивейших больших зданий зияют окнами с вывернутыми рамами и разбитыми стёклами. Всё имеет ужасающий заброшенный вид. Стало ужасно плохо.

   Учебное заведение, где я учился в 70-е прошлого века, в 2019 году оказалось полу-разгромленным, полу-заброшенным, с разбитыми окнами учебных корпусов и с заросшей, многолетним кустарником, территорией.

   Вот так и складывается ситуация одних и тех же систем образца «было — стало» из 50-х — 80-х годов и «было — стало» из 80-х — 2019 годов.

   Надо учитывать, что эти упомянутые посёлок, гарнизон и учебное заведение находятся в разных государствах на расстояниях в более чем тысяча километров друг от друга. Это говорит о том, что разруха эта не случайна, а системная и с ней надо бороться как с системой.

       
   Глава 328. Попытка возвратиться в прошлое.

   2009 год. После похорон мамы в 2003 года, я несколько лет не был на Эсхаре. Проблема была с оформлением документов. Каждый год собирался, но всё не получалось и вот в 2009 году приехал, чтобы уладить целый "ворох" накопившихся дел. Приехал на Эсхар, прибрал и поправил могилку мамы и отчима, а также бабушки и чуть подремонтировал нашу квартиру, так как она совсем пришла в запустение. Крыша дома над нашей квартирой совсем прохудилась, все старались установить телеантенны именно над нашей квартирой и понаделали множество дыр в шифере, которым был покрыт дом. И теперь, во время сильных дождей квартиру заливало потоками воды.

   Я работал там целыми днями и навёл порядок в квартире, а также убрал все наши вещи, оставив только мебель. После 2009 года  мне не удавалось вырваться на Эсхар,так как Алексей и Неля работали, а я оставался дома, "на хозяйстве" и помогал Неле. Но я понимал, что с маминой квартирой надо что-то делать и её надо было ещё чуть-чуть подремонтировать. И мы решили с Нелей ехать вместе на Эсхар в 2012 году, в августе, и там отпраздновать, точнее, "отметить" нашу с ней "Золотую свадьбу".

   Приехали мы с Нелей вдвоём. Сначала заехали к Люде, сестре Нели, в Харьков, а затем приехали к Нелиному брату Сергею и его жене Вале на Эсхар и несколько дней жили у них, так как в моей квартире было пусто и жить было не очень удобно.

   Двенадцатого августа 2012 года мы собрались и решили отпраздновать нашу с Нелей "Золотую свадьбу" в районе Второй плотины, на природе, в лесу. На поляне развели костёр, Игорь, Нелин племянник и Сергей приготовили шашлык, а Неля, Катя, жена Игоря и Валя приготовили бутерброды и мы хорошо отдохнули и отпраздновали нашу с Нелей "Золотую свадьбу".

   Через несколько дней Неля уехала в Ригу, а я остался на Эсхаре и мы ещё раз, уже восемнадцатого августа отметили наш с Нелей юбилей дома у Сергея. А между этими событиями я потихоньку ремонтировал свою квартиру.

   И вот однажды, я возился в квартире с ремонтом водопровода, а сантехники работали в колодце около дома. Когда я к ним вышел, смотрю из своего подъезда, дома напротив, выходит Валентин Бреславский, теперешний муж Татьяны. Между нами было метров тридцать. Он посмотрел на меня и на сантехников, но не подошёл. А раз так он себя повёл, то я его не стал окликать,хотя меня он, как и я его, на таком расстоянии, точно узнал.

   Вечером я решил позвонить Татьяне. Мне её Чугуевский телефон дала Оксана, её племянница, дочь Юры, старшего брата Татьяны. Мы с Оксаной часто переписывались в интернете. Мама Оксаны, это та Галина, с которой Виктор, младший брат Татьяны приходил ко мне в больницу, когда ещё в десятом классе я лежал там после того, как мне вырезали аппендицит. Он тогда хотел показать ей "парня Татьяны", коим я тогда якобы считался, с его точки зрения. Они шли в сторону Донца и по дороге Виктор постучал в окно моей палаты и тоже решил мне продемонстрировать, какая у него классная невестка, жена старшего брата. Галя была, действительно, привлекательная и хотя они её, с подачи Юры, звали "Ляля или Лялька", так мне Виктор её представил, но мне этот их визит запомнился надолго. Это уже Оксана мне не так давно рассказала, что её маму зовут не Ляля, а Галина.

   После того, как я вечером позвонил в Чугуев Татьяне, она сказала, что Валентин, её муж, действительно видел меня и узнал, но постеснялся подходить, хотя тогда вместе с нами был и наш сосед Юра, которому когда-то Татьяна продала родительскую трёхкомнатную квартиру за 900 долларов, так мне сказал Юра. Удивительно, что Татьяна так продешевила, она через два года стоила уже семь тысяч.

   И вот после телефонного разговора с Татьяной на меня как-то "накатило" всё, что произошло за последние 50 лет с нами.

   За это время я, хотя и редко, но бывал на Эсхаре: и с Нелей, и - один, во время отпусков. Тянуло меня всегда туда, в родительский дом. Ведь там была мама. Да и к Нелиным родственникам заезжали: и вместе с Нелей и я один.

   Встречал, конечно, и Юлиана, первого мужа Татьяны, нашего с ней одноклассника, с которым я в школьные годы дружил и который обижался на меня, что я раньше его начал встречаться с Татьяной, а затем он женился на Татьяне. Но Татьяна его рядом с собой не удержала, что-то у них там разладилось. Это произошло уже тогда, когда у них с Татьяной родился сын.

   Встречал я Юлю и после того, как Татьяна вышла за него замуж. Только тогда они жили уже не на Эсхаре, а в Чугкеве, где Юля работал в Чугуевском райкоме, а затем почему-то стал работать в Харькове "поездником" и работал в одном цехе с моим отчимом Иваном Александровичем. Юля уже тогда окончил институт, как мне говорил Иван Александрович и работал на должности мастера.

   Подробности я не знал, а разным слухам, которые до меня доходили, я не верил. Но всё окончилось тем, что Юля ушёл из семьи и трагически погиб. Очень жалко, умнейший был парень, хотя отношения между нами не всегда были очень ровными, но преимущественно, всё это было из-за Татьяны, а не просто между нами.

   Даже после моей женитьбы, он мне высказывал недовольство, что я встречался с Татьяной, хотя это она встречалась со мной, а не я с ней. Хотела - встречалась, что-то ей не понравилось во мне - перестала встречаться и дальше она не только со мной встречалась, я уже раньше перечислял всех её поклонников. А Юля на меня обижался и даже как-то по детски мстил. Но мне было уже всё равно и я на него не обижался. А последние годы жизни и он перестал обижаться.

   Мы несколько раз встречались с ним в электричке, когда он уже ездил в Харьков на работу на ХТЗ. О наших взаимоотношениях с Татьяной мы не вспоминали, но говорили о многом, в том числе вспоминали и наши школьные дни, мы ведь раньше с ним дружили и он очень переживал, когда я стал больше общаться с Ваней Подопригорой, хотя раньше, до приезда к нам в посёлок Татьяны, я больше общался с Юлей. Но он тогда обиделся на меня, что я стал встречаться с Татьяной, хотя она позже выбрала его и даже вышла за него замуж. Казалось бы, мне надо было на него обижаться, но я был не в обиде, так как понимал, что ему, как и мне, с Татьяной будет очень трудно. Ей надо будет полностью подчиняться, по другому она "не умеет", а этого он не хотел или даже не умел, так как он с первого класса в школе был "фаворитом" в классе и этого места никому не хотел уступать, даже тем, кто его справедливо "обогнал". Это был не я, но такие ученики у нас были. И Юля на это очень болезненно реагировал. В отношениях с Татьяной у них тоже началась, вероятнее всего, "конкурентная борьба", которую он не знал, как "мирно" её выиграть и пошёл на конфликт, так как Татьяна тоже не хотела ему уступать. Я это знаю точно, так как она и мне не хотела уступать, из-за чего у нас с ней всё и развалилось. Разумеется и с помощью со стороны.


       Глава 329. Как нас учили.

   Хорошо сейчас, когда есть Интернет, мобильные телефоны, айфоны, планшеты и  много другой оргтехники. А как учились, работали и вообще существовали мы 60, 50 и 40 лет тому назад? А задачи стояли такие же, а иногда и более сложные. Чтобы решить какую-то задачу, даже не очень сложную, необходимо было помнить массу информации, да и перелопатить десятки, а то и сотни килограммов общей и специальной литературы.

   Чтобы свободно владеть широким спектром информации и обладать общей эрудицией, мне, например, пришлось часами сидеть в библиотеке, читая, как художественную литературу, так и специальные книги по точным и техническим наукам. И вник в это дело настолько глубоко, что изучил даже библиотечное дело, мог ориентироваться по системе УДК (универсальная десятичная классификация).

   На момент окончания средней школы (1958-й год) мне стало понятно, что без общей и специальной информации, я в мире — ничто, песчинка, которую уносит ветром то в одну сторону, то — в другую.

   К этому времени я уже прочитал много сотен книг, регулярно читал множество журналов и газет. И я не считал себя таким уж эрудированным, так как знал, что есть много людей, у которых значительно большие возможности, чем у меня, а, значит, они обладают большей информацией, чем я.

   Через десять лет мне удалось получить специальное техническое образование и поработать, применяя полученные знания, что показало недостаточность моих знаний, чтобы сделать больше и существеннее того, чем мне пришлось заниматься. Особенно мне понравилось не только учиться и работать, но получать что-то новое используя этакий симбиоз знаний и практики, которую я приобретал, используя полученные знания. И если я десять лет в школе и в библиотеке приобретал только знания, то уже в следующее десятилетие мне удалось получить этакую смесь знаний и практики, которая сделала из меня специалиста, хорошо понимающего и разбирающегося в конкретных процессах.

   Тогда я решился на следующую десятилетнюю ступеньку и поступил в высшее учебное заведение, успешно окончил его и, как специалист начал работать, применяя знания на практике. Здесь я мог развернуться уже более основательно, меня приглашали, кроме основной работы, участвовать в учебном процессе, как педагога и в научной работе, как инженера-исследователя. Всё это снова уложилось в десятилетие и мне требовался новый разгон, на четвёртый десяток лет, учитывая и десятилетнее обучение в школе.

   В следующее десятилетие мне удалось применить всё, к чему я стремился предыдущие десятилетия. Заканчиваю заочную аспирантуру, веду исследовательскую работу для заказчика, читаю лекции, участвую в учебном процессе, изобретаю сам и руковожу творческой группой, которая участвует в конструкторских изысканиях и изобретательской работе. Заказчики довольны нашими научными разработками и список наших заказчиков расширяется.

   Следующее десятилетие пришлось как раз на «Лихие Девяностые» Пришлось перестраиваться, но спасло то, что связи не были потеряны и я попадаю в сферу интересов зарубежных заказчиков, хотя чрезвычайно хитрых, но имеющих большой интерес ко всем темам, над которыми мы работали. Даже их интересовала не столько конкретика, сколько методология, которой мы располагали. А поскольку нашим развалившимся структурам эту методологию (около капиталистическую) было не потянуть, то эксперименты с зарубежными компаниями оказались удачными. Наши советские методики показали себя прекрасно и при помощи их удалось привлечь инвесторов в западную часть России, вплоть до Тюмени. Да и мне интересно было путешествовать по остаткам советских предприятий.

   А вот следующее десятилетие мне удалось уйти на «вольные хлеба», где были только проекты для удовольствия, доказательства, того, что учили нас в СССР правильно и это зарубежным компаниям надо нас догонять, а не нам их. В СССР было заложено столько идей, что веков не хватит их осуществить и дремлют эти идеи, пока кто-то поумнее на них не натолкнётся, а вот тогда — только держитесь. Так нас учили. И жалко тех, кто в своё время не доучился, им многого не понять из того, что сейчас происходит. Но это их проблема. А для себя я выработал "критерии развития":

   Не выучив азбуку - не научишься читать.

   Не научившись читать - не получишь знаний.

   Не получив знаний - не научишься мыслить.

   Не научившись мыслить - не сумеешь созидать.

   Не сумеешь созидать - не начнёшь строить будущее.
 
   Не начав строить будущее - останешься в настоящем, а затем - скатишься в прошлое.

   Примерно такие ступени надо будет преодолевать, чтобы двигаться поступательно вперёд и развиваться самому, а также стимулировать окружающих.

   И у меня будет предложение. Надо в стаж работы добавлять учёбу в школе с Коэффициентом по аттестату. Это будет существенным стимулом для успешного обучения. Если уж входим в капитализм, то надо по-настоящему для всех, а не понарошку.

         
        Глава 330. Семь ступеней любви. Заключительная.

   Ещё в детском саду я увидел, как малыши говорят о любви. Когда на прогулке воспитательница младшей группы говорила:

    — Петрова, возьми за руку Петю Мишина и идите парой, — на что Светочка Петрова хмурилась и возражала:

    — Марина Васильевна, я не люблю Мишина, он дерётся, — после чего воспитательнице надо было решать вопрос любви и нелюбви.

   До четырнадцати лет я не задумывался серьёзно о любви, хотя много об этом читал в книгах, смотрел в кино, но это всё меня не воодушевляло, меня больше привлекали мальчишечьи игры, хотя и с привлечением девочек с нашего двора или из нашего дома, который был нашпигован детьми в коммунальных квартирах.

   В моём классе было несколько девочек, которые с симпатией относились ко мне, а я старался их не обижать и это уже многого стоило, так как в младших классах обычно девочки дрались почти также, как и мальчишки. И, как только попытаешься защитить кого-нибудь из девочек или идёшь из школы с девочкой, то малышня сразу начинает вслед кричать:

    — Тили-тили тесто, жених и невеста, — и прочие глупости.

   А на стене дома обязательно появится, надпись:

   — Лёня + Рая = любовь!

   Вот и получается, что обыкновенная симпатия друг к другу и является первой ступенью любви. Придумал это не я, придумали это мальчишки и девчонки, этакий маловозрастный народ.

   Эта ступень в любви хороша тем, что она позволяет симпатизировать любому мальчишке многим девочкам и ничего в этом странного нет, симпатия никаких обязанностей не накладывает. В свою очередь, девочки могут симпатизировать многим мальчишкам, даже не проявляя явно замечаемых симпатий: взглядом, каким-то поступком или обыкновенным, ничего не значащим разговором.

   Такие симпатии могут меняться на протяжении какого-то времени и никто на это, чаще всего, не обращает внимания, разве что особо мнительные, очень молодые люди, которые часто нафантазируют такое, что и самим не разобраться. Вот эта первая ступень любви и существует для приведение в чувство особо мнительных мальчиков и девочек, чтобы у них закалялась их нервная система по общению в коллективе.

   Чаще всего такие симпатии сами собой исчезают при переезде в другой город и даже на другую улицу или при переходе в другую школу или даже в другой класс и они очень редко закрепляются до наступления другой ступени любви. Симпатии могут разрушаться внезапно и, как правило, не несут никаких последствий для молодых людей, так как одни симпатии замещаются другими довольно быстро и это зависит только от общительности молодых людей или от каких-то других причин.

   Но и недооценивать первую ступень любви нельзя, от её прохода через душу ребят, делают их психику более устойчивой или более уязвимой, что позволяет более плавно перейти во вторую ступень любви.

   Второй ступенью любви можно считать крепкую дружбу между мальчиками и девочками. Дружба, уже более определённо создаёт круг общения в несколько человек или отдельных пар молодых людей. На уровне дружбы можно друг другу доверять более сокровенные секреты, которые нельзя доверить любому встречному и даже тому, к которому относишься с симпатией. С человеком, с которым дружишь, можешь посоветоваться, ему можно пожаловаться и от него можно ждать поддержки, если эта дружба настоящая, а не показная.

   Дружба, как субстанция отношений, может достигать довольно высокой степени отношений, особенно между мальчиком и девочкой или между мужчиной и женщиной.

   Нельзя в любви пропустить такую ступень, как дружба. Именно эту ошибку допускают молодые люди, когда влюблённость принимают за любовь. Именно влюблённость бывает, когда люди встречаются и сразу объясняются в любви, даже толком не узнав ничего друг о друге. А узнать всё друг о друге можно только на протяжении долгой дружбы и полного доверия при этом.

   Сама любовь предполагает, что вы уже прошли через ступень дружбы и у вас не будет никаких противоречий на этой ступени и возврата на дружескую ступень не будет, когда может возникнуть непонимание чисто дружеских отношений. На ступени дружбы можно ещё иметь нескольких друзей и из них выбирать любимого человека. А далее уже надо более конкретно определяться, кто твоя симпатия, кто твой друг, а кто твой любимый человек и тогда их не надо уже путать, тем более, менять местами.

   Это ещё связано и с тем, что в эту дружбу, независимо от вас, будут втянуты многие из вашего окружения: друзья, одноклассники, коллеги, ваши близкие и ещё много-много людей. Они тоже должны чётко знать ваш статус отношений, чтобы не поставить вас и себя в неловкое положение. Одно дело, когда к вам двоим обращаются, как к друзьям и совсем другое, когда к вам двоим обращаются, как к посторонним людям. И то и другое в результате ошибки может поставить стороны в неловкое положение.

   Далее, в дружеских отношениях выбирается единственный человек, который уже  ценится больше, чем друг и с этого момента наступает следующая ступень любви — платонические отношения, которые связывают только двух людей и где, как говорят:

    — Третий лишний.
   
   С этого момента дружба перерастает в нечто большее, когда появляется стремление сделать своему единственному теперь другу что-то приятное: говорить хорошие слова, дарить подарки и вообще, быть всё время с ним.

   Нет, ко всем другим из своего окружения можно относиться, как и прежде, с симпатиями и антипатиями, дружить по прежнему с кем и дружили, но теперь большую часть своего внимания надо уделять этому единственному человеку. А это уже появляются какие-то обязанности по отношению к этому человеку, хотя и неформальные и никем нигде не оговоренные.

   Это уже настоящая любовь, когда вместе с разумом между вами появляются эмоции и чувства, определяющие глубину отношений. Вы начинаете доверять друг другу более сокровенные тайны, чем это было раньше, начинаете уступать друг другу в чём-то и не пытаетесь доказать друг другу что-то даже ценой кратковременной ссоры, так как ссоры на этой ступени очень болезненны для обеих сторон.

   С этой ступени можно говорить о любви только двух людей ибо эмоционально для них вокруг никого больше не существует. У этих двух людей, на какое-то время мир смыкается вокруг них до того времени, пока они не убедятся, что каждый из них полностью доверяет другому. Чаще всего это бывает искренне, за небольшим исключением, когда один из влюблённых, теперь так их можно называть, может остаться на ступени дружбы или даже на ступени симпатий, оставляя пути отступлений на уровень этих ступеней, надеясь всё начать сначала с другим потенциальным другом.

   На этой ступени все чувства натянуты словно струны и звучат внутренними звуками от малейшего к ним прикосновения. Эти внутренние звуки нельзя измерить классическим камертоном, они могут передаваться на расстоянии не только через среду, но и простым взглядом, действуя на нервные окончания любого из влюблённых.

   Эта ступень, в зависимости от обстоятельств, может иметь самую разную продолжительность, но, как правило, чем она продолжительнее, тем она менее благоприятно заканчивается, если взаимоотношения становятся вялотекущими и утомительными неопределённостью с обеих сторон. Это та ступень любви, которая должна завершаться не только стабильными эмоциями, но и стабильными любовными отношениями, оформленными должным образом, заключением гражданского брака.

   После заключения брака любовь переходит на следующую ступень, на ступень физической близости, когда два человека не только симпатичны друг другу, но их кроме дружбы связывает любовь и не только платоническая, лучше, когда частица её остаётся навсегда, но и физическая близость.

   Эта, четвёртая ступень будет ступенью чувства близости любимого человека, когда он находится не только на расстоянии, а живёт всё время рядом и вы знаете о нём всё на протяжении всех суток. Знаете, что он делает, где он бывает, какое у него настроение, какие у него проблемы и всё это вы принимаете близко к сердцу, всё это вас заботит, радует, раздражает и даже веселит — это и есть фон чувства близости. Вы точно знаете, что во столько-то времени дверь откроется и ваш самый любимый человек появится на пороге к вашему огромному удовольствию, что всё идёт, как надо и вы точно просчитываете ваше чувство такой близости даже на расстоянии.

   На этой ступени любви, вы всё время чего-то ждёте необыкновенного, ваш любимый человек всё время вас приятно удивляет и вы привыкаете к тому, что завтра, через неделю, через месяц будет что-то новое и пытаетесь сами или вдвоём с любимым человеком спрогнозировать, что это будет и как это новое будет выглядеть.

   Эта ступень любви самая важная для дальнейшей жизни и от того как она сложится будет зависеть судьба двоих любящих. Поэтому на этой ступени, как бы трудно не было, необходимо стараться понимать проблемы друг друга, вникать в них, поддерживать друг друга и ни в коем случае не пренебрегать интересами друг друга. Именно в это время обоим, крепко любящим друг друга, кажется, что другая сторона не ценит и не выполняет тех обещаний, которые они давали ранее друг другу, когда связывали вместе навсегда свои судьбы.

   На этой ступени любви надо быстро научиться самим решать свои проблемы, проблемы двоих, не позволяя вмешиваться в них ни родных, ни близких, ни, тем более, друзей, даже самых близких. Вмешательство или влияние других лиц приводит к тому, что близкими людьми одному или этим двум любящим, становится какое-то третье лицо (а мы упоминали — о третьем лишнем) и тогда происходит крушение отношений этих двух любящих в пользу этого третьего. После этого говорить о реальной ступени любви этих двоих бесполезно, всё будет рушиться сразу или постепенно, но это уже не так важно.

   Пережившим четвёртую ступень и не потерявшим друг друга, следует приготовиться к довольно длительному периоду «серых будней» любви, когда в радостные моменты любви вплетаются бытовые, рабочие и семейные трудности и даже неурядицы. Будни любви (даже не серые) сильно затягивают в водоворот житейских проблем, когда любящие забывают иногда поздравить друг друга не только с маленькими семейными событиями, но и с юбилейными событиями любимого человека или его близкого.

   Чтобы избежать таких «будней любви» надо составить целую программу действий и ничего страшного, что в этой программе будет план по которому один из любящих, а то и оба будут стараться вносить в эти будни какие-то радостные события. Такими событиями могут быть поездки по интересным маршрутам, покупка каких-то крупных вещей для семьи, походы в кино, театры и даже чтение интересных книг и статей в средствах массовой информации и их обсуждение, а также встречи с друзьями. В общем такие события, о которых можно говорить в семейном или дружеском кругу от одного до трёх дней.

   В такой перечень обязательно должны входить прогулки, как ежедневные, так и по возможности частые на природе недалеко от дома, когда можно вместе поговорить, в том числе и о любви или просто вместе помолчать или немного повосхищаться окружающейся природой, отвлекаясь от непрерывных повседневных работ и иногда возникающих семейных разборок. Час-полтора таких прогулок раз в три дня, восстановит духовную близость двух любящих друг друга людей, которые в будничной суете начинают забывать тёплые слова друг для друга.

   Плохо когда будни жизни становятся буднями любви.  Трудности жизни должны укреплять дух любви, а не рассеивать эту любовь на мелкие ежедневные семейные раздоры. Более того, двое любящих не должны клясться в вечной любви, а должны договориться раз и навсегда о «красных семейных линиях любви», которые ни в коем случае нельзя переходить. Надо понимать, что «будни любви» больше походят на равнодушие, чем на близость любящих людей, это похоже на забытый нужный предмет под дождём, который ржавеет всё больше и больше, пока приходит в негодность. Так и любовь, может обрастать сначала забывчивостью, затем равнодушием и при этом люди всё больше и больше отдаляются и становятся сначала чужими, а затем отчуждённость может перейти во враждебность.
 
   Буднями любви можно считать, когда ты в любимом человеке перестал замечать и находить что-то новое и когда кажется, что твоя любовь не меняется, а застыла на месте. Праздниками любви можно считать, когда в любимом человеке каждый день открываешь что-то новое, чего раньше не замечал, это значит ты влюбляешься в этого человека всё больше и больше, несмотря на то, что ты его знаешь много-много лет. Ничего страшного не случится, если ты немного придумаешь для своего любимого человека несколько хороших черт, которые у него только-только появляются. Работая реально с этими чертами, ты позволишь им развиваться до высокого уровня совершенства. А это уже и твоя заслуга, заслуга твоей выдержки, твоего характера, твоей любви к дорогому тебе человеку.

   Буднями любви ступени любви не заканчиваются, процесс будней переходит в диффузию любви, когда многие черты характера и привычки одного человека переходят к другому любящему человеку и они иногда становятся похожими друг на друга. Это и есть диффузия любви, проникновение даже иногда мыслей от одного влюблённого к другому, если эта любовь крепкая и взаимная. Часто можно заметить, что люди живущие долгое время вместе и любящие друг друга, становятся очень похожими друг на друга. В их разговоре очень часто появляются ситуации, когда они одновременно произносят одно и то же предложение, формулируя это предложение независимо друг от друга. Это значит, что влюблённые обладают не только свойством диффузии любви, но и свойством диффузии мысли, они живут, как единое целое, становятся «близнецами» по любви.

   Диффузия любви хороша ещё и тем, что позволяет оживить будни любви или их сгладить, привести чувства влюблённых к общему знаменателю мнения, что в любых условиях взаимная любовь заточена на преодоление трудностей, приумножение сил каждого при преодолении этих трудностей, что при депрессивных буднях любви, это сделать значительно труднее.

   Человек с любовью уже не одинок, а обладающий диффузией любви, человек счастлив и богат, его богатство, человек, которого он любит и при прохождении ступеней дружбы, любви, ступень диффузии любви самая высокая по эмоциональному накалу, когда любящие люди живут и думают одинаково. А жить с человеком, быть рядом, который думает также как и ты, это многого стоит, эту любовь надо беречь.

   Человек, который дошёл до ступени диффузии любви не может не понимать, что затрачено много моральных и эмоциональных сил, чтобы сохранить взаимную любовь, а следовательно, надо как-то стимулировать эту ступень, чтобы взаимопонимание оставалось как можно дольше и тогда переход к следующей ступени будет плавный и наименее эмоционально нагруженным. Состояние диффузии любви мало изучено так как касается только взаимоотношений влюблённых, для которых длительное совместное проживание не просто привычка, а продолжение любви с прежними состояниями дружбы, уважения, заботы, когда последнее состояние переходит полностью в следующую ступень, которую так и обозначим: «Любовь, как забота о близком человеке». Не просто забота, а забота с любовью или забота по любви. Любовь на этой ступени самая искренняя, так как это любовь искренней ответной благодарности.

   Любовь, как забота, чаще всего проявляется с полной силой в преклонном возрасте, когда люди прошли долгий путь и теперь на отдыхе они могут полностью посвятить себя друг другу и заботиться друг о друге или один может заботиться о другом. Одно дело, когда это забота и другое дело, когда — любовь. Любовь не отвергает заботу, а лишь делает её более целенаправленной, когда любимый ощущает заботу не по обязанностям, а по любви.

   Именно об этой ступени любви красиво сказал Владимир Коренев, актёр сыгравший роль Ихтиандра в фильме «Человек-амфибия»:

   — Любовь — это вечный страх потерять.   

   Ступени любви похожи на сад, который весной зеленеет, распуская листья, затем весь расцветает, благоухая цветочным ветром и после цветения мы ждём от него плодов, после чего он сбрасывает листья и на какое-то время замирает, пережидая бури, холодные дожди, невзгоды и морозы, а затем, снова оживает и этот цикл цветения и любви повторяется снова и снова. С одной только разницей — у людей эта весна и цветение в зависимости от них самих, может продолжаться всю жизнь.


   КНИГА СЕДЬМАЯ. РАССУЖДЕНИЯ НА ДОСУГЕ.


    Глава 331. Почему село Весёлое не стало "Селом Партизанской славы"?

    Я не могу говорить о других, но сам я часто задумываюсь:

   - Почему село Весёлое, где я родился, не стало селом "Партизанской славы"?

   С одной столроны это был первый бой вне основной базы уже, по существу, партизанского соединения легендарного партизанского командира Дважды Героя Советского Союза Сидора Артёмовича Ковпака.

   С другой стороны был не только бой, но и последствия этого боя: трупы мадьяров и немцев, лежащие в снегу на поле, сгоревшие хаты, как в самом селе Весёлом, так и на хуторе Майском, который находился между селом и лесом, где была партизанская засада.

   Но самая большая трагедия случилась после боя, когда партизаны ушли и пришли каратели. Каратели сожгли семью Люковых , в крайней к лесу хате. Семья состояла из пяти человек: отца - инвалида, матери и трёх девочек, старшая из которых была подруга моей мамы, они были одноголки, 1923 года рождения.

   Сожгли эту семью по доносу полицаев, которые донесли на них, что в этой хате партизаны выпекали хлеб перед боем. И это была изощрённая месть фашистов в злобе, что партизаны очень удачно разгромили часть мадьярского (венгерского) батальона, который в нашей местности боролся с партизанами. Во время этого боя погибло ещё несколько семей из нашего хутора, которые прятались в погребах и которых фашисты забросали гранатами.

   Этот вопрос у меня возникал всё время, на протяжении всехлет, сколько я живу. Более того, нельзя этого было бы сделать, если бы не было каких-либо свидетельств. Но есть несколько художественных произведений, в которых подробно описывается этот "Бой в селе Весёлом", во всех подробностях, даже о том, как во время этого боя был тяжело ранен комиссар партизанского соединения Семён Васильевич Руднев. Этот бой точно описан в двух книгах художественной литературе с большой точностью, как это утверждали все мои односельчане, в том числе мои мама и бабушка. Описание боя есть в книге Дважды героя Советского Союза С.А.Ковпака "От Путивля до Карпат" и в книге П.П.Вершигоры, начальника разведки партизанского соединения "Люди с чистой совестью" есть упоминание о бое в селе Весёлом.

   Партизанское соединение С.А.Ковпака к этому времени, концу февраля 1942 года, составляло около пятисот человек, а окружили их в селе Весёлом около полутора тысяч мадьяров. Но мадьяры начали бой ещё раньше, встретив у райцентра Шалыгино немцев и приняв их за партизан, завязали бой, который длился несколько часов, пока враги партизан не разобрались, что воюют не с партизанами, а друг с другом.

   Поскольку бой в селе Весёлом был 28 февраля 1942 года, то это был первый значительный "вестник" Народной войны советского народа (как пафосно это ни звучит) с фашистским нашествием на СССР.

   Несмотря на потери огромных территорий с июня 1941 года по февраль 1942 года, народ Украины, Белоруссии, России не смирился с вероломным нашествием фашистских орд и начал самоорганизовываться, даже в тех местах, куда "рука Москвы" уже не доставала.

   На оккупированной территории организовывались сотни и тысячи людей, которые не хотели жить под гнётом фашистов, которые перед этим захватили почти всю Европу и почти все государства покорились им. Но народ Советского Союза, в своём преимущественном большинстве, не хотел покоряться фашистской нечеловеческой идеологии. Советские люди хотя и недолго, около 20 лет прожили в свободном государстве и не хотели попадать в новое рабство иностранного империализма. Советские люди хотя и жили ещё не так богато, сказывались несколько лет разрушительной гражданской войны и иностранной интервенции 15-18 государств, которые хотели подавить "беспощадный русский бунт". Но это невозможно было сделать фашистским силам, которые не понимали силу народа, который вырвался из под кабалы беспощадного капитализма и бесчеловеческой эксплуатации русскими эксплуататарами тысяч и тысяч простых и обездоленных русских людей. Это же как кощунственно выглядит, когда русский эксплуатирует русского. В нормальном понятии никто (никакой национальности) не должен эксплуатировать друг друга, это просто бесчеловечно.

   Вот на всей этой оккупированной территории простой советский человек сопротивлялся фашизму и его разным "отголоскам". Сопротивлялись по разному, кто как мог и кто насколько "созрел". Но тысячи и тысячи старых и молодых людей не могли жить в условиях тотального уничтожения и частичного "угона", как скот, в Германию, которое нёс им фашизм. Именно в свете этой идеологии начали сопротивляться советские люди, объединяясь сначала в маленькие группы сопротивления (подпольные и партизанские), а затем в партизанские отряды и соединения.

   Таких людей были тысячи и тысячи, но всех сразу невозможно было заметить, тем более на оккупированной территории, где ещё оставались, так называемые, "окруженцы".

   Но природные условия ряда мест (густые леса и болота) позволяли формировать партизанские отряды, которые уже через полгода войны показали свою силу в сопротивлении фашистам.

   И вот мне не очень понятно, почему после 1945 года, после Победы в Великой Отечественной войне, местные власти забыли своих героических односельчан, которые погибли за Правое дело, да и тех, которые выжили, неочень "привечали", не считая тех, которые ушли вверх по карьерной лестнице. А, если всё это забывать, то оно возвращается снова, но в более ужасном виде, с большими разрушениями и большой кровью.

   Историю не надо выпячивать, но её надо помнить, чтобы не повторялись её худшие варианты, когда теряются сотни, тысячи, а то и миллионы людей по уже забытым лекалам ушедшей и забытой истории.


   Глава 332. Ненужный талисман.

   Вам приходилось когда-нибудь носить совсем ненужную вещь? Иногда понравится такая вещь, сегодня модная, и вы выбираете её и носите, то ли это одежда, то ли это брелок. Вам жалко с ней расставаться, даже если она уже не нужна или сильно износилась.

   Точно так получается и с людьми. Понравился какой-то человек и вы привязываетесь к нему и даже кажется, что вы его любите. Но этот человек, через какое-то время, не захотел дальше поддерживать с вами дружеские отношения, даже стал вами тяготится.

   Ни он, ни вы не осознаёте, что за какое-то время вы связали свои мысли и чувства, а разорвать их уже не так просто. Вы уже независимо друг от друга влияете и очень сильно друг на друга.

   Даже если один из вас ушёл из сферы тесного общения, то другой на него влияет непрерывно и исключить это влияние можно только обоюдным примирением. Всё будет хорошо только в том случае, если вы друг друга «отпустите» с условием, что оба знаете, что взаимно «отпустили» друг друга.

   Если этого не сделать, то один из вас будет мешать нормально жить другому, даже не понимая, что он оказывает негативное влияние только тем, что «не отвязан» и является «третьим лишним», но в связке..

   Один из вас продолжает присутствовать рядом, даже находясь на удалении. И если кто-то из вас ушёл из дуэта вашего общения, то главным между вами остаётся тот, кто остался и его «тень» будет преследовать того, кто ушёл, а тень, она не подчиняется никому, её невозможно уговорить, на её «проделки» невозможно ничем повлиять.

   Поэтому, если у вас с кем-то были отношения (дружеские и проч.) лучше этих людей держать рядом с собой не как  «тень» бывших отношений, а как живых людей, отслеживая их реальную жизнь и управлять ими как людьми, а не делая из них неуправляемую тень.

   Не надо превращать бывших  ваших друзей, любимых в ненужные талисманы, от которых надо избавляться. Но бывших друзей и бывших любимых не бывает. Они или остаются таковыми, но на удалении или становятся вашими врагами, но тогда и не удивляйтесь, что вас всё время преследуют неудачи — у вас же полно «бывших», с которыми вы не уладили отношения, вас окружает масса «теней», которые закрывают вам солнечный свет радости и счастья.

   И совет. Не делайте эксперимент, не испытывайте это, чтобы убедиться ибо обязательно об этом пожалеете


    Глава 333. На пути к гипотетической пропасти

    Периодически человечество достигает очередного предела своего развития или, как иногда говорят, потолка. Это, когда в одной из отраслей или по одному из направлений происходят изменения, ведущие к насыщению и тогда наступает предел возможного и надо принимать какое-то решение по дальнейшему благоприятному развитию ситуации ибо произойдёт непоправимое.

   Можно привести самый простой пример из обыденной жизни людей. Если человек недостаточно принимает пищи, то он чувствует голод и это состояние для него не комфортное. В этом состоянии человек может пойти на неадекватные поступки по добыванию себе пищи.

   Если человеку дать достаточно пищи, то наступит состояние комфорта и человек приходит в адекватное состояние и о нём не надо беспокоиться.

   Но, как правило, человек чаще всего не чувствует предела комфортности и начинает злоупотреблять количеством принимаемой пищи. Это злоупотребление можно снова привести к дискомфорту, когда у человека наступает состояние ожирения, органы перестают под такой нагрузкой функционировать и человек может даже погибнуть.

   Такое же происходит и при злоупотреблении условиями окружающей среды. Так, если температура окружающей среды пониженная - человеку холодно. Если температуру несколько поднять, то человеку становится комфортно. Далее у человека появляется желание сделать ситуацию ещё комфортнее и он поднимает температуру ещё выше, после чего наступает дискомфорт и человек может погибнуть от перегрева.

   В этот же замкнутый круг попадает и ситуация с приёмом лекарств. Не принимая лекарств или принимая их недостаточную дозу, человек не может выздороветь и ему приходиться принимать большую дозу лекарств, после чего он выздоравливает. Но часто человек хочет быстрее выздороветь и принимает слишком большую дозу лекарства, после чего он может не только не выздороветь, но и отравиться этими лекарствами.

   Вот в этом и заключается существование тех пределов, или потолков, которые, меняя психику человека, могут привести к непоправимым последствиям.

   Именно в последнее время, человечество (многие люди) игнорируют наличие пределов возможного, не понимая, что они идут к пропасти. Например, человек ставит перед собой цель заработать достаточно денег, чтобы существовать комфортно и всю свою деятельность направляет на достижение этой цели, не задумываясь о тех степенях риска, которые будут ему сопутствовать и к чему он придёт.

   В ходе успешного достижения этой цели, денег становится больше и больше, а комфорта в сознании не наступает, так как нет осознанного предела для достижения этого комфорта. Человек сначала стремится, чтобы у него было МНОГО денег, затем - чтобы у него было БОЛЬШЕ ДЕНЕГ, чем у других, а после этого - ЧТОБЫ НИ У КОГО не было столько денег, сколько у него. А это уже перманентный психологический дискомфорт пределов возможного или тупика, так как имея денег слишком много, бессмысленным становится вообще их наличие. Деньги, в понятии копящего индивида, обесцениваются и хочется что-то другое, более ценное, например, другие деньги.

   Вот так и появляется БИТКОИН (аналог беспредельных денег), который ничем и никем не обеспечивается.

   Деньги нужны человечеству, чтобы они "работали" на его благо, а при большом количестве денег ими нельзя управлять эффективно, а, значит, и невозможно будет заставить эффективно "работать". Именно так вся эта система приходит в тупик из которого у человечества пока нет рекомендаций на нормальный и безопасный выход. В этой ситуации, катастрофические кризисы - неминуемы.

   Пока всё человечество, в виде отдельных индивидов (гипермиллиардеров) с огромными капиталами, идёт к краю неизвестности, к краю гипотетической пропасти, которую ещё никто не исследовал. Этакое путешествие "в никуда"





     Неопубликованные главы.

   Глава 25. Бориславль - первый город, где я живу.

   Глава 58. Животные меня не любят и село не принимает.

   Глава 192. Почему я согласился на "наземную" должность?

   Глава 205. Кругозор шире, чем у бортового техника.

   Глава 212. Из "винтика" я превращаюсь в важную деталь.

   Глава 216. Я чувствую, что мы с Нелей опередили одноклассников.

   Глава 249. "Куй железо, пока горячо".

   Глава 251. Я опять дорстиг успеха.

   

   

    Резерв.

   1. Первые проблемы в стенах высшей школы.
   2. Вживание в другую жизнь.
   3. Учёба в РВВИАУ. Слушательский коллектив.
   4. Учёба в РВВИАУ. Педагоги.
   5. Учёба в РВВИАУ. Начальники.
   6. Втягивание в учёбу в ВУЗе.
   7. Балансирование "на грани" учёбы.
   8. Становление слушателем.
   9. Настоящая учёба. Закрепление.
   10. Защита моих знаний.
   11. Войсковая стажировка на Северном флоте.
   12. Планирование дальнейшей службы.
   13. Начальники и командиры решили иначе.
   14. Первая должность с высшим образованием.
   15. Работа, работа, работа.
   16. Попытка заниматься наукой.
   17. Наука расширяет горизонты.
   18. Поход в педагогику.
   19. Освоение основ педагогики высшей школы.
   20. Становление "рабочим" высшей школы.
   21. От педагогики к науке.
   22. Приобщение к космосу. Проект "Буран".
   23. Работа с КБ и заводами МАП.
   24. Изобретательская работа.
   25. Изучение техники. Москва - МиГ-23, Новосибирск - Су-24.
   26. Наркомвод. На фирме у Мясищева.
   27. Про Карибский кризис и Кудлова.
   28. Два чувства долга.
   29. Упражнение "три семёрки".
   30. Генерал Халевицкий.
   31. Генерал Буланов.
    





      
        Повесть о талисмане любви (миниповесть)

       Краткие аннотации к главам повести.

 
               

     *)талисман любви - это то, во что ты веришь, независимо от обстоятельств.

      Фото из Интернета. Спасибо автору.