Поль

          ПОЛЬ

   Во что мы обмакиваем свои «перья»? Что заставляет нас говорить?
Я просто собирался отдохнуть, взобравшись на второй этаж и слушая птичий гомон за окном в верхушках яблонь. Окно приоткрыто. Трасса не шумит. Потому что не двигаясь, стоя, она почти не издаёт звуков. Дачники растрачивают свой отдых в пробках, выходные позади.
Я хотел отдохнуть, потому что за два дня не проспал и десяти часов. Для компенсации за целую неделю этого маловато.

   Ещё не было и полудня, когда я припарковался возле красного многоподъездного здания «покоем» с двориком, зашёл в супермаркет, и возвращаясь с покупками, понял, что ехать домой не хочу. Не хочу, потому что хотелось с кем- нибудь поговорить, просто пообщаться. Думал я недолго. Я стоял у дома моего давнего приятеля, где не однажды уже сталкивался  с ним во дворе, несмотря на его «гастрольный» образ жизни (постоянные перелёты). Но звонить ему я не стал. Последний мой звонок показался мне неуместным…
 
   Поль! Я позвоню Полю. Когда- то я просил его заглянуть ко мне на «страничку». Для меня это было важно. Да и человек он безотказный. Когда- то давно, если случалось ещё на «Жигулях» где- то встать или не завестись- достаточно было набрать его номер- и неисправность со слов, с рассказа, устранялась мгновенно. Он инженер, авиационный инженер, но в машинах разбирается очень хорошо. И не только в машинах и технике…

   Лето не отпускало. Скоро середина сентября. Горизонт в дымке. День совсем не ясен, хотя облаков почти нет. Это- дымчатое сентябрьское солнце, несколько игрушечное, но очень чем- то дорогое. Только где- то в конце марта мы сможем вновь поймать на своей спине или груди это тепло, это долгожданное, выстраданное, в чём- то даже невозможное…

   Поль ответил почти сразу. Вообще- то я никогда его так не называл. У него другое имя. Но я слышал и это, и понял, что  оно ему очень  подходит.

   Северный Полюс звал гостей. Ну куда ещё поехать приличному человеку? Конечно на Полюс! Не поехать- полететь. Можно сколотить группу состоятельных и скучающих иностранцев, погрузить в самолёт и сбросить на парашютах в районе Северного Полюса, в тандеме с инструктором или на отдельном куполе. Потом поставить палатку и ожидать на подготовленной площадке самолёт, развлекая публику возможностью запечатлеться на фоне сплошного «юга». Только здесь, оказывается, куда ни глянь- всюду юг…

   Так выживали в начале девяностых многие ставшие ненужными лётчики и парашютисты. И наш Поль с группой товарищей не избежал этой участи:
- Сэр! Фото!.. Фото!..

  - Поколение наше какое- то… Самый расцвет пришёлся на крушение. Пока эти десять лет всё рушилось (и разрушилось), становиться чем- то уже было поздно…
Так мы разговаривали: я из машины, он- с кухни в своей квартире- жене, говорит, помогает. Значит, разговор не затянется.
   - Я только отъехал от заправки, не успел даже ремень пристегнуть (ты же знаешь, я законопослушный)- тормозит: Ремень! Протокол! Я стал злиться, видимо, выглядел сердитым…
- Ваша профессия?
- Библиотекарь,- отвечаю после короткой паузы. (Поль и правда числился где- то библиотекарем.)
Смотрит на меня пристально, пишет что- то в протоколе. Забираю этот листок, сажусь, уезжаю. Дома решил взглянуть. Знаешь, что он там написал? «Род занятий назвать отказался.»
Этот анекдот про Поля я слышал не однажды из разных уст. Уверен, что так оно и было.

   Был у Поля когда- то очень близкий друг, тоже парашютист, сорви- голова. Он любил смотреть кадры съёмок своих «нераскрытий», с какой- то завораживающей настойчивостью, смакуя. Он погиб в Африке. Ребята вербовались куда только могли, под любым предлогом и эгидой. А разбился прозаически- досадно- вылетел в лобовое стекло джипа на какой- то пыльной извилистой африканской дороге.

   Я должен был услышать от Поля хоть пару слов, от человека, который поставил жирную «точку» после первой же невольной жертвы своих административных решений, от того, с кем мы сплавлялись когда- то по рекам Подмосковья, кто плавал среди вьющихся по течению трав и ужей с одетым на голову котелком: Los!..  Los! (он всегда чем- то походил на немца), с тем, кто по рассказам соседей по общежитию, когда- то водил пальцем вдоль строчек книг и шептал «таинственные» тексты, готовясь к занятиям (разумеется, это типичная издёвка однокашников), кто переиначил лозунг, висевший в институтском комсомольском комитете: «Если я гореть не буду, если ты гореть не будешь, если мы гореть не будем- кто ж тогда рассеет тьму!» - на «… кто ж тогда гореть- то будет!» … - Это Поль, которого никто никогда не видел «сорванным» или возбуждённым, слова которого всегда имеют чёткие акценты и ясные окончания (действительно, как в немецком), который «отутюживает» одной только интонацией. (Я сочувствую тому инспектору ДПС .) Взрывающийся хохот на аэродроме Медынь, и всегда несколько отечески- снисходительный тон с лётчиками из студентов.
Однажды нас приехали поздравлять с Днём авиации артисты. У одного из них- куплетиста- был странный припев: «тАши- тУши…» Разумеется, сразу после этого, на занятиях военной кафедры веселье стал вызывать грозный ракетоносец «Таши- Ту- 16»…

   Десантный парашют укладывается в шесть этапов, после каждого- тест- проверка. Хранятся они в уложенном виде на специальном парашютном складе, каждый в своей ячейке с парашютным паспортом и автографом укладчика. Не использованные в течение установленного времени парашюты распускаются и укладываются заново с соблюдением всех процедур…

   -  Вы понимаете куда Вы позвонили? Это фирма Сухого, истребители! А Вы: «вертолётный отряд…»
Я смеюсь, желаю всех благ и отключаюсь.
Вы с другом шили палатки, когда тысячи парашютов оказались никому не нужны. Палатки  из грузовых парашютов. В тот год, помню, привезли Евгения с Новой Земли. Через год или два не стало твоего друга. Признайся, нас ведь тоже, кажется, не стало…

   Пять дней в неделю меня не существует, есть только некий сотрудник или специалист, или служащий, которого нужно успеть накормить, помыть, побрить, уложить спать. Эта скотина, за которой мы ухаживаем, и есть мы. С этим существом даже не о чем поговорить, оно во сне или в бреду. Раз в несколько дней оно ищет возможность куда- нибудь убраться и не понимает, что ищет лишь новый наём, чтобы прокормить себя. Себя, которого не существует, который принадлежит фирме, хозяйству, службе. Это как с кредитным авто: вы берёте деньги, пользуетесь новой машиной, оплачиваете ТО, налоги, кредит, топливо, но собственником с правом распоряжения (и продажи) становитесь лишь через несколько лет, собственником неновой уже и довольно дешёвой машины.

   Жить невыгодно. «Период доживания»- пять- десять последних полунищих лет в больном безрадостном теле. Кажется, так было не всегда… Пить все эти годы или исчезать на наёмной работе- какая разница?
Распустить бы купол, переуложить. Да из него давно пошиты туристические палатки, и их уже порвал медведь или ветер…

   Мы не говорили об этом. Но что об этом говорить?  Мы встречаемся или общаемся- будто приносим цветы на могилу друг другу. Нет уже их. И нас нет.

   На моём столе в банке с формалином в студенческие годы хранилось человеческое сердце. Я изучал этот подарок друга- медика со скальпелем в руках. Внутри левого желудочка (основная камера)- маленький «парашют» в виде рукава 1- 1,5 см. длиной, по нижней кромке которого- стропы- сухожилия. Они собираются не в одну точку- а наоборот, расходятся в разные, к внутренним стенкам. Так мне это запомнилось. Это- митральный клапан. 60- 90 раз в минуту этот «парашют» открывается и закрывается. В него легко проникает мизинец при желании, такого он размера. Не Котельников, не Леонардо- а Брахма- создатель парашюта, семян одуванчика, липы и снежинок…

   Так мы иногда выкарабкиваемся из хлама жизни…

   Когда- то очень давно мне приходили письма из Борисоглебска, Сызрани, Ейска, Красного Кута, Бугуруслана, Волчанска… ( Наверное, только лётчику эти названия о чём- то говорят.) Я бросал свои учебники и конспекты, и до глубокой ночи занимался чем- то, чему не знаю названия- я писал письма. (Несколько позже та же участь нашла меня и в храме.) Письма… Письма… В армии, госпитале… Они как спасательные парашюты. Ты раскрываешь их, и стремительное падение в прошлое или исчезновение притормаживаются. Ты- существуешь! Ты жив для кого- то! Ты и только ты, забытый, полу- исчезнувший, погребённый…

   Мы «ехали» на Юркиной машине из Медынской пивной, она располагалась внутри бывшего храма. «Ехали» по лесной грунтовой дороге. Из окон торчали наши ноги, руки, зады, головы. Утром медосмотр прошли все, кроме одного инструктора- у него оказалось слегка порезано ножом горло, благо не худое…

   Первая пилотажная зона находилась над тюрьмой в Дошино, курс 315, и нас иногда путали с заключенными из- за наших синих лётных комбинезонов…

   У нашего командира отряда жизнь была уже «позади», ему было 34, а мы- полны планов…

   Однажды утром, в 4 или 5 часов, придя в столовую, мы обнаружили на ступеньках тело пьяной местной поварихи и остались без завтрака. Здесь же постоянно устраивал свои «показательные выступления» наш огромный любвеобильный аэродромный кобель. И здесь же долго лежал распластанный труп орла, выбившего лобовое стекло одного из наших вертолётов и лишивший пилота глаза…

   Здесь же, напротив, я врезался однажды головой в землю, неудачно соскочив с турника после неуспешной сдачи зачёта двигателисту Ч., вымогавшему бутылку, и почти откровенно «послал» его…   

   Я хотел узнать, чем  жив сегодня Поль. Чем все мы живы, те, кто остались, выжили, не сошли с ума и не спились, кто не помышлял никогда о чужой собственности и не ёрзал, ощущая манящую сладость приобретений, не искал неоприходованного, кого не смущают сравнения, потому что сравнивать можно только явления одного порядка. Но не козу- с барабаном…
И, кажется, я знаю ответ. Жизнь не нуждается ни в чём. Она- сама- по - себе. Может быть, она – блаженна?..


   09.09.18