Любить и быть любимым

Ещё  совсем  недавно  эта  фраза  воспринималась  мною  лишь  в  контексте  какого-нибудь  поздравительного  тоста.  Как  его  неотъемлемая  часть.  Как  необходимый  оборот.  Как  романтичная  связка.  Как  бессодержательное  многоточие,  используемое  оратором  для  короткой  передышки  и  глубокого  вдоха,  чтобы  не  запнуться,  не  потерять  мысль  и  достойно  выдохнуть  оставшуюся  часть  пожелания.  Она  растворялась  в  хмельном  многословии  застолья,  вливалась  в  шумный  поток  единой  идеи,  терялась,  обезличивалась,  запивалась  крепкими  напитками…  И  становилась  привычной,  банальной,  малозаметной.

Сколько  же  мне  пришлось  осушить  бокалов,  прежде  чем  я  смог  разглядеть  в  ней  индивидуальность?

Много.  Очень  много.  Едва  не  спился.

Отныне,  опираясь  на  свой  многолетний  горький  опыт,  предлагаю  считать  детство  идеальным  образцом  этого  диалектического  единства  любви.  Поскольку  только  в  детстве  мы  находимся  внутри  него.  А  значит,  только  в  нём  можем  легко  и  естественно  любить  себя  и  быть  собою  же  любимым.  Так  сказать,  проявлять  взаимность  по  отношению  к  самому  себе.  Без  всяких  угрызений,  обязательств  и  сложностей  унылого  взрослого  существования.

Увы,  этот  медовый  месяц  длится  недолго  и  остаётся  в  памяти  как  время  неосознанного,  возведённого  в  квадрат  счастья.  Он  продолжается  до  тех  пор,  пока  не  появляется  потребность  поиска  своего  отражения  в  окружающем  мире.  Пока  не  начинается  центробежный  процесс  выхода  за  пределы  собственного  детского  эгоцентризма.  Центр  вселенной  смещается,  оставляя  вместо  себя  заманчивую  пустоту,  в  которой  нам  то  и  дело  мерещатся  постоянно  ускользающие  образы  нашей  любви.  Мы  ещё  сильнее  хотим  любить  и  быть  любимыми.  Нас  безудержно  манит  эта  многообещающая  пустота.

И  не  напрасно.  Рано  или  поздно  ожидаемая  встреча  случается.

Они  познакомились  на  пляже.  Его  элегантный  «баттерфляй»  произвёл  на  неё  впечатление.  Он  догадался  об  этом  по  её  глазам,  когда  выходил  на  берег.  Оставалось  только  доказать,  что  говорить  он  умеет  ничуть  не  хуже,  чем  порхать  бабочкой  над  лазурной  морской  гладью.  Доказал.  До  начала  бархатного  сезона  оставалось  два  месяца.  Им  этого  вполне  хватило  для  того,  чтобы  добраться  до  ЗАГСа  и  в  тёплую  сентябрьскую  пятницу  оставить  в  нём  свои  нетерпеливые  подписи.

А  что  же  пустота?

Она  вдруг  наполнилась  светом  и  исчезла.  Ушла  куда-то.  Перестала  существовать.  Уступила  место  вышеупомянутому  единству,  где  он  любил  и  был  любимым.  Хотя  порой  ему  казалось,  что  он  любит  её  чуть  крепче,  чем  она  его.  И  эта  едва  заметная  кажимость  слегка  девальвировала  его  счастье.  Впрочем,  подобные  пары  составляют  подавляющее  большинство  и  порождают,  по  определению  классика,  одинаковое  счастье.

Их  брак  просуществовал  довольно  долго.  Целых  двадцать  лет.  Говорят…

Говорят,  что  причины  всех  наших  болезней  и  бед  живут  в  нас.  Некоторые  даже  утверждают,  будто  и  пресловутый  кирпич  начинает  свой  полёт  в  голове,  на  которую  падает.  Будто  в  его  роковом  падении  присутствует  некая  неумолимая  логика,  обусловленная  не  столько  действием  физического  закона  всемирного  тяготения,  сколько  внутренними  переживаниями  его  жертвы.  Наверное,  так  оно  и  есть.  Иначе  как  объяснить  тот  внезапный  драматизм,  который  без  видимой  причины,  по-своему  губит  внешне  благополучные  семьи?  Никак.  Прав-таки  был  булгаковский  профессор,  указав  место,  где  начинается  любая  разруха.

И  всё  же  было  неплохо.  Нет,  трудности,  конечно,  сопутствовали.    Вместе  с  ними  колесили  по  миру.  Обитали  в  съёмных  квартирах.  Боролись  с  тараканами,  грызунами  и  соседями  в  неуютных,  многолюдных  и  тесных  коммуналках.  Часто  переезжали,  вынуждено  примеряя  на  себя  различные  климатические  и  временные  пояса.  Без  особых  проблем  приспосабливались  к  чужим  цивилизациям.

-  Мы  словно  кочевники,  –  порой  повторяла  она,  и  в  голосе  её  звучала  тоска  по  оседлости.

-  С  раскосыми  и  жадными  очами,  –  отшучивался  он,  натягивая  кожу  у  глаз  и  зверски  гримасничая.

И  вот  после  пятнадцати  лет  скитаний  они  оказались  в  большом  городе,  где  у  них,  наконец-то,  появилась  своя  квартира.  Небольшая.  Двухкомнатная.  Зато  своя.  И  город  хороший.  Зелёный  и  приветливый.  И  работа  по  душе.

Очень  ждали  дочку.  Светланку.

Не  сложилось.  Попытка  оказалась  неудачной  и  последней.  Девочка  умерла  при  родах.  Погас  Светлячок,  едва  зажегшись  и  превратившись  в  невидимую  трещину.  В  запретное  мучительное  воспоминание.

Однако  запрет  действовал  весьма  ограниченно,  лишь  в  пределах  их  погрустневшего  общения.  Оставаясь  наедине  с  собой,  каждый  из  них  поневоле  вкушал  его  плоды,  тем  самым  расширяя  и  углубляя  трещину.  Наполняя  её  ядовитой  сладостью  мазохизма.

Их  переживания  были  схожи  и,  как  правило,  начинались  с  вопроса  «что  было  бы,  если  бы…?»,  а  завершались  грёзами  о  той  неосуществлённости,  которая  могла  бы  осуществиться  и  сделать  их  троих  немыслимо  счастливыми.

Думаю,  что  именно  эти  частые  и  опасные  визиты  в  неосуществлённость  и  стали  причиной  её  недуга.  Боль  переживаний  обусловила  серьёзность  диагноза.

Не  стану  его  озвучивать,  скажу  только,  что  врачи  приговорили  её  к  четырём  годам  жизни.

Как  их  прожить?

Решили  переехать.  В  глухую  провинцию.  К  морю.  Нет,  не  по  совету  Бродского,  а  потому,  что  там,  в  маленьком  городке  с  односложным  названием  оказался  профильный  санаторий,  целительный  морской  воздух  и  необходимый  покой.  Идеальные  условия  для  борьбы  с  хворобой.

Каждое  утро  ходили  на  набережную,  где  в  ожидании  корма  их  весело  встречали  бродячие  собаки.  Жизнерадостно  вилявшие  хвосты  внушали  надежду.

Да,  в  том  числе  и  хвосты…  А  также  многое  другое,  собранное  ими  в  успокоительную  коллекцию  добрых  знаков  и  ободряющих  намёков.  Всё  вокруг,  что  хоть  немного  напоминало  улыбку,  тут  же  находило  место  среди  её  разношёрстных  экспонатов…

Благо,  на  набережной  их  всегда  было  предостаточно.  Да  и  сама  она  неизменно  светилась  щедрой  улыбкой,  независимо  от  погоды  и  времени  года.  Её  белозубые  контуры  легко  угадывались  в  километровом  выпуклом  кованом  ограждении  с  привинченными  к  нему  мраморными  шарами-жемчужинами  и  могли  бы  успешно  служить  рекламой  перекиси  водорода,  карбамида  и  других  отбеливающих  средств.  Даже  частый  мрачноватый  гость  побережья  –   густой  морской  туман  –  бессилен  перед  её  светлым  обаянием.

Несколько  иначе  их  встречал  тротуар.  Вымощенный  разноцветной  плиткой,  он  был  по-детски  наивен  и  доверчив.  А  его  преобладающая  желтизна  символизировала  саму  жизнь.  И  они  так  же  наивно  верили,  что  всякий  раз,  ступая  по  нему,  припадают  к  неиссякаемому  источнику  её  энергии.

Так  ли  уж  они  были  наивны?  Так  ли  уж  далеки  от  истины?

Задаю  себе  эти  вопросы,  когда  прогуливаюсь  по  узорчатому  тротуару  набережной  в  летние  солнечные  дни…  Когда  ноги  мои,  ещё  несколько  минут  назад  с  напряжением  несшие  моё  тело,  словно  освобождаются  от  тяжести  и  становятся  почти  невесомыми…  Когда  мне  вдруг  начинает  казаться,  будто  я  всецело  растворяюсь  в  жёлтом  праздничном  сиянии.

Сажусь  на  их  любимую  скамейку  под  тремя  акациями  и  будто  чётки  неторопливо  перебираю  эту  необычную  коллекцию.

Передо  мной  за  белозубым  ограждением  синеет  море.  Оно  главное.  Но  не  потому,  что  большое,  а  потому,  что  несёт  в  себе  бесконечное  множество  смыслов,  которые  можно  бесконечно  долго  разгадывать.  Небо  тоже  большое,  и  смыслов  в  нём  не  меньше.  Но  оно  везде  и  всегда  над  нами.  Оно  привычно.  Стоит  лишь  запрокинуть  голову.  И  высота  не  пугает,  если  смотреть  на  неё  снизу.  Другое  дело  море.  К  нему  нужно  добираться.  Лететь,  ехать,  идти.  Некоторые  умирают,  так  и  не  повидав  его.  Не  окунувшись  в  его  глубокие  смыслы.  Не  познав  его  улыбку.  Мне  кажется,  что  улыбается  оно  всегда.  Даже  когда  сердится  или  грустит.  Просто  улыбки  бывают  разные.  Вот  и  сейчас  оно,  печально  прищурившись,  приглашает  меня  подойти  ближе.

Спускаюсь  по  каменной  лестнице  из  девяноста  девяти  серых  ступенек.  Столько  же,  сколько  до  их  квартиры  на  шестом  этаже.  Получается,  что  в  течение  почти  четырёх  лет  они  каждое  утро  поднимались  пешком  на  двенадцатый  этаж,  и  только  последний  год  стали  пользоваться  лифтом.  Лестница  обычная.  Несколько  старомодная.  С  пузатенькими  смешными  колоннами.  Ну  как  ей  не  улыбнуться?

От  её  основания  до  воды  около  ста  метров  пляжа.  Вполне  достаточно  для  того,  чтобы  уместить  всех  желающих  позагорать  и  искупаться  в  солёных  водах.

А  вот  и  ещё  одно  дерево.  Тоже  акация.  Оно  здесь  единственное.  Поэтому  пользуется  большим  спросом.  За  его  тень  идёт  незримая  борьба  с  самого  утра.  Побеждает  тот,  кто  раньше  встаёт.

В  этом  контексте  их  можно  было  бы  назвать  неизменными  победителями.  Однако  им  не  нужна  была  тень.  Им  нужно  было  само  дерево.  Его  услужливые  сучки,  чтобы  повесить  на  них  шорты  и  платье.  Ненадолго.  Минут  на  двадцать.  И  уйти  до  появления  первых  пляжников.

Сейчас  конец  сентября.  Берег  пустой,  если  не  считать  нескольких  рыбаков.  Снимаю  обувь  и  босиком  бреду  по  воде.  Наивно  полагаю,  что  таким  нехитрым  способом  войду  в  тесный  контакт  с  главным  предметом  их  коллекции  и  услышу  от  него  ответы  на  многие  волнующие  меня  вопросы.

Вовсе  не  обязательно,  что  море  само  ответит  мне  тихим  шорохом  прибоя  или  презрительным  хохотом  чаек.  Ведь  оно  большое,  а  значит,  у  него  много  разных  форм  оповещения.  Иногда  они  мягкие,  иногда  болезненные,  иногда  архи…

Она  умерла  через  пять  лет  после  оглашения  приговора,  прожив  на  год  больше,  чем  ей  отвели  врачи.  Думаю,  что  этот  год  ей  подарила  их  коллекция.  Только  год.  Больше  не  получилось.  Не  вышло  победить.  Слишком  серьёзной  оказалась  причина.  А  о  том,  что  было  причиной  причины,  она  поведала  ему  за  день  до  смерти.

Предчувствуя  скорое  расставание,  он  почти  не  отходил  от  неё.  Сидел  у  кровати  и  гладил  её  руку.  Было  неестественно  тихо.  Настолько  тихо,  что  её  полушёпот  оглушил  его:

-  Я  давно  хотела  тебе  признаться,  да  всё  откладывала…  Не  решалась…  Сейчас  скажу…  Я  ведь  тебя  не  люблю…  И  никогда  не  любила…  А  замуж  вышла  назло  матери…  Убежала  из-под  её  опеки…  Прости.

Это  были  её  последние  осознанные  слова.  Дальше  начался  бессвязный  бред,  проникнуть  в  который  он  так  и  не  смог.  Вечером  следующего  дня  её  не  стало.

Сейчас  сентябрь.  Похожий  на  тот,  который  сделал  меня  счастливым  двадцать  лет  назад.  Такой  же  солнечный,  сухой  и  тёплый.  Я  иду  по  берегу  моря  и  пытаюсь  найти  ответы…  Хочу  их  услышать,  хотя  и  боюсь,  что  они  лишат  меня  моей  последней  иллюзии…