Ночная поездка

Речка вилась по карте размашистыми легкомысленными петлями, ничуть не заботясь об экономии своей протяжённости и не следуя сакраментальному постулату: «прямая – кратчайшее расстояние между двумя точками».

Неожиданно пришло в голову другое окончание этой геометрически-бытовой аксиомы: «…кратчайшее расстояние между двумя неприятностями». Не мудрее ли человека водный поток в том, что делает свои непредсказуемые петли, обтекая все мешающие его течению к заветной цели препятствия и не стремясь к рискованной прямолинейности? И ровные чёрточки каналов беспомощно пытались внести примитивный элемент прагматизма в затейливое голубое кружево прихотливо тянущейся голубой ленты.

Вид условных обозначений каналов почему-то вызвал неприятные ассоциации. Сразу вспомнилась увиденная в детстве гигантская скульптура вождя с приветственно поднятой рукой, стоящая перед шлюзом Волго-Донского канала. Но возникшее в памяти изваяние немедленно утонуло в воспоминаниях уже не виденных, а прочитанных. Так, Беломорско-Балтийский канал напомнил зэков солженицынского «Архипелага», и «Аристократов» Погодина. Каракумский канал заставил подумать о каких-то произошедших экологических нарушениях, в которые верилось больше, чем в ликующие толпы декхан. Затем подумал о каналах ещё не построенных, которых пока не воплотились в реальность и которые ещё не нашли своего отражения на карте. А вот повернут вспять сибирские реки, то-то начнётся геометрия!..

В общем, память делал свои, не менее прихотливые и размашистые петли, и от каждой возникшей ассоциации легко можно было оттолкнуться и уйти далеко в сторону. Я с трудом оторвал глаза от карты, которая лежала на письменном столе под листом оргстекла, и попытался определить, хочется мне спать или ещё нет?

Спать явно не хотелось. И почему-то вспомнилась уже никак не связанная ни с реками, ни с каналами давняя бессонная ночь.

В те хрущёвские времена у нас дома, наверное, не было будильника. А может быть отец, как опытный инженер-связист, больше доверял людям, чем приборам. Но когда ему требовалось вставать очень рано, например, на ночной поезд, на который никак нельзя было опоздать, он предпочитал обращаться в помощи дежурной телефонистки.

У нас стоял американский, из чёрного эбонита тяжёлый, весом в четыре килограмма, телефон, который почему-то называли «трофейным». Вполне возможно, что он попал в Союз по ленд-лизу, так как на ручке отчётливо просматривалась надпись «Bell System», а ниже мелким курсивом «Western Electric Company». Автоматически телефонных станций, то что мы сейчас называем «АТС», тогда, видимо, ещё не изобрели, поэтому, когда поднимаешь трубку, то слышишь не гудок, а женский голос, который говорит: «Центральная». После чего следовало произнести что-нибудь вроде: «Мне, пожалуйста, тридцать пять ноль шесть».

Отец мог позволить себе роскошь сказать: «Добрый вечер. Сахранов говорит. Меня часиков в пять сегодня ночью разбудите, пожалуйста». И ровно в пять утра (как правило, отец уже был на ногах) раздавался заливистый звонок дежурной телефонистки, будивший всю квартиру. Отец быстро подходил в аппарату и недовольным шёпотом произносил:

- Спасибо, спасибо. Я уже встал…

Мне только однажды потребовалось воспользоваться столь экстравагантным способом побудки, но я запомнил этот случай на всю жизнь.

Сборная института по лёгкой атлетике выезжала на первенство медицинских ВУЗов России в Воронеж. Что-то там не заладилось у спортивных чиновников: билеты заранее не приобрели и мы не приехали, как обычно, за день на место соревнования. Тренер, Лев Александрович, сам очень недовольный происшедшим, не посвящая нас в суть недоразумения, объявил:

- Уезжаем завтра ночью. Другого выхода нет. В два часа ночи чтобы все были на вокзале. Воронежский поезд приходит в два тридцать… Смотрите, троллейбусы и автобусы в это время уже не ходят. Так что заранее соображайте, кто как доберётся до вокзала…

Мне в этом плане было проще других: как и многие семьи железнодорожников, мы жили рядом с вокзалом. Оставалось решить только одну проблему – не проспать. Я обратился за помощью к отцу и был разбужен в самый кульминационный момент эротического сновидения сумасшедшим по громкости телефонным звонком.

Впрочем, основные ночные приключения были впереди. Тренер смог купить на проходящий поезд какие-то неполноценные «посадочные билеты». Другими словами, проводница очень недовольно впустила нас в вагон и сразу предупредила: «Учтите, все места заняты. Где вы там приткнётесь – ваше дело».

Мы разбрелись по плацкартным вагонам спящего поезда. Тот вагон, где я остался с Юркой и Толькой, был полутёмным (в проходе горели одни ночники), все места по обе стороны от прохода действительно оказались занятыми.

Дойдя до конца вагона, (в соседний переходить было нельзя, там искала места другая троица из нашей команды), мы стали медленно возвращаться назад, теперь уже осматривая самые верхние, багажные полки, которые тоже были забиты узлами и чемоданами.

Вот обнаружилась одна почти свободная и Юрка (прыгун в высоту), не потревожив спящих в этом купе людей, легко вскочил на неё, махнул нам рукой и исчез в тёмной щели под самым потолком вагона.

Мы пошли дальше. Наконец, наткнулись ещё на полку, где виднелся прижатый к наружной стенке только один чемодан. Толян обречённо вздохнул:

- Я там всё равно не помещусь. Давай, Витёк, тебя подсажу. Как-нибудь уместишься.
- Ты думаешь, я смогу там уснуть?
- Ну, хоть полежишь. Может подремлешь… А в тамбуре стоять всю ночь, думаешь, лучше?
- А ты куда денешься? – спросил я.

Толик был у нас «тяжеловесом», то есть толкал ядро и метал молот. Добрейшей души детина с пятого курса и весом килограмм на сто тридцать.

- Придумаю, что-нибудь. Давай твою сумку.

Он закинул её на полку и подставил ладонь:

- Наступай, я тебя подниму.

Я зацепился за край третьей полки и ужом влез на неё, думая только об одном: пыльная она или нет? Потом не ототрёшься!

С учётом чужого чемодана и моей спортивной сумки, которую я подложил под голову, я при всём своём малом габарите помещался, только поджав ноги. Было жёстко и страшно неудобно. О том, чтобы заснуть, не могло быть и речи. Но стоять всю ночь в тамбуре ещё хуже.

Сопение и храп ближайших ко мне пассажиров не заглушался даже стуком колёс. Где-то периодически вскрикивал и заливался плачем ребёнок, правда, сразу быстро, видимо, стараниями матери замолкавший.

Да ещё этот душный и такой не свежий воздух!

Сон не приходил, тем более что я поспал перед выходом из дома. Привыкнув к определённому комфорту в поездах (когда куда-нибудь ехал с родителями, отец всегда брал билеты в мягкий вагон), я постепенно наливался раздражительностью и злостью.

Виноват, естественно, во всём тренер – раньше надо было беспокоиться о билетах! И если он думает, что после бессонной ночи я вообще выйду на старт, то ошибается. Хорошо пробежать уже не смогу, а позориться не собираюсь. Вот на второй день соревнований, когда отдохну, можно и бежать…

С такими мыслями, поглядывая на циферблат недавно подаренных мне часов со светящимися стрелками, я отвалялся часа два на своём прокрустовом ложе и вдруг совершенно не вовремя захотел в туалет. Зря мать перед уходом чаем напоила. Можно было, конечно, и до утра дотерпеть, но это уже означало не только бессонную, но и мучительную ночь. А меня начало немного не столько укачивать, сколько «утрясывать»: равномерное постукивание колёс действовало усыпляющее, ребёнок больше не плакал и появилась реальная надежда задремать. Обладая определённым спортивным опытом, я знал, что главным для меня является отдых не столько физический, сколько психологический. Не марафон же завтра бежать, а сто метров. У спринта свои особенности: суметь настроиться, сосредоточиться и выложиться на всю катушку за одиннадцать секунд.

Я посмотрел со своего насеста на два ряда полок подо мной: свисающие простыни и матрасы закрывали их края. Потом вспомнил, что со стороны прохода к стоякам полок приделаны специальные ступеньки. Кое-как – из-за низкого потолка и голову поднять нельзя было – развернулся и посмотрел вниз. Обзор загораживали чьи-то ноги в вонючих носках. Пожалуй, лучше всего спрыгнуть.

Опёрся на соседнюю багажную полку, свесил ноги и ещё раз внимательно осмотрел пол. Не наткнуться на чьи-нибудь туфли и не подвернуть бы стопу. Ноги у меня, как горло у певца: относиться к ним приходилось бережно.

Приземлился тихо и мягко. Подумал, что вряд ли теперь смогу забраться назад, никого не потревожив. Ну, да что теперь сделаешь? Пока надо сходить в туалет, а там и подтягиваться будет легче.

И надо же было такому случиться, что именно в это время поезд, который, видимо, уже начинал тормозить, стал останавливаться. Жди теперь, пока тронется!

Из своего купе вышла проводница, почему-то весело взглянула на меня:

- Что, паренёк, тоже не спится?

Пошла к тамбуру, где кто-то из пассажиров уже готовился к выходу.

Я остановился рядом с титаном, отвернулся к окну, осмотрел пустой и сумрачный перрон. Здание вокзала было где-то впереди, а справа, совсем рядом виднелся туалет с двумя размашисто намалёванными на передней стенке традиционными буквами «М» и «Ж».

Может быть, сбегать туда? – подумал я. – Поезд – не электричка, с места не рванёт. Да и стоять должен долго, так как не скорый, а пассажирский. А мне две минуты за глаза хватит.

Я уже направился к выходу, как дверь в купе проводницы открылась, и раздался удивлённый возглас:

- Витёк! А ты почему не спишь?
- Сейчас до туалета добегу и назад… А ты что там делаешь?.. Ну, даёшь! Лучше всех пристроился.
- Ты думаешь, я здесь сплю? Отнюдь… Уж лучше бы в тамбуре стоял…

Проводница не оставила без внимания мою попытку сойти с поезда.

- Господи! А тебя-то куда понесло?
- До туалета и назад. Я мигом.
- Ну, смотри, если невтерпёж… А то через десять минут мы тронемся… Вот, спортсмены ещё взялись на мою шею…

И почему-то рассмеялась.

 Я трусцой засеменил к туалету. Неожиданная после духоты вагона ночная свежесть сразу пробрала до костей.

Зашёл за освещённую светом прожекторов стену с буквой «М» и остановился. За ней царило зловоние и абсолютный мрак. Вход в «строение типа сортир» выглядел чёрной дырой и, видимо, даже в лучшие времена не был избалован электрическим освещением.

Заходить внутрь, разумеется, было нельзя.

Я оглянулся. От ближайших вагонов меня прикрывала наружная стена, но позади, как на ладони, был привокзальный перрон. Впрочем, абсолютно пустой. Можно облегчиться и здесь, в этом преддверии вокзальной клоаки.

Вдруг слева зашумели листья кустарника, и сильная рука схватила меня сзади за шею, больно сдавив горло.

 Всё произошло так неожиданно и в столь неподходящий момент, что я не был в состоянии даже вскрикнуть, а через пару секунд удушье уже окончательно лишило меня такой возможности. Последнее, что я успел почувствовать, как кто-то стаскивает с моей руки часы…


2

Первое, что дошло до моего сознания, это вопрос, прозвучавший на корявом английском:

- Ю о`кэй?

Самое удивительное, что сей факт меня нисколько не удивил, а лишь заставил вспомнить учительницу английского языка Грету Михайловну. Произношение большинству из нас она «поставила» как настоящим лондонским джентльменам, и уже моя собственная лень помешала приобрести необходимый словарный объём, который позволил бы овладеть разговорной речью. А с другой стороны, на фиг она мне была нужна? Переводил со словарём хорошо и даже на слух отличал правильное произношение от такого вот «индийского». А разговаривать с иностранцами? Где их в то время можно было найти?

- Ю о`кэй? – снова раздалось надо мной.

Я открыл глаза и увидел небритую то ли индийскую, то ли турецкую физиономию мужичка в синем комбинезоне, который тряс меня за плечо. Заметив, что я очнулся, он произнёс ещё что-то, уже менее понятное, затем подхватил меня подмышки, приподнял и сидя прислонил к стене. Посчитав первую доврачебную помощь на этом этапе законченной, опять что-то сказал на плохом английском, отошёл в сторону и стал тряпкой протирать кафельную стену.

Прямо передо мной под длинным зеркалом было расположено несколько раковин с необычной формой никелированными кранами. Всё было очень похоже на операционную. Но почему я лежу на полу, и почему этот турок не в белом халате?

Оглянулся. Справа – дверь с красивой ручкой. Слева – вот тебе и операционная! – писсуары. Значит я в туалете, только он какой-то фантастически чистый и с непривычным – пихтовым? – запахом. И вокруг ни души, не считая этого «англичанина», который на самом деле какой-нибудь турок.

Что за чертовщина? Где я оказался? Куда меня перетащили?

Потрогал шею, она была в порядке, зато противно кружилась голова и болел, как после ушиба, затылок.

Что же со мной произошло? Поскользнулся и упал?

Не торопясь, поднялся и заметил, что на меня надета не просто чужая одежда, а спортивный костюм из невиданной мною доселе блестящей материи с чудными кедами на толстой подошве. Впрочем, всё было по размеру. Вот только – чьё это барахлишко?

Посмотрел на себя в зеркало.

Это был не я.

На меня смотрел совершенно незнакомый мне старикан с сединой в волосах и – самое смешное! – немного похожий на меня. Во всяком случае, такого же роста, с тёмными глазами и точно таким же шнобелем…

Кто это? Что за фантастика?

Ничего не понимая, потянулся к крану сполоснуть руки. Но у крана не было даже намёка на ручки! Подёргал за носик, потянул его в разные стороны – без эффекта. Может быть, нет воды?

Опять уставился в зеркало, пытаясь выбрать наименее безумное объяснение происходящему. Выходило одно: моё сознание оказалось в чужом теле. Да ещё в старом. Да ещё где-то «за бугром»…

В это время рука, продолжавшая ощупывать кран, опустилась к его основанию и ударила струя тёплой воды. Отлично!

Сполоснул руки. А вот и сушилка. Что-то похожее видел на Ленинградском вокзале в Москве. Сейчас разберёмся, как ею пользоваться.

Наконец-то бросились в глаза надписи на стене, на двери. Это был французский язык. Разумеется, абсолютно мне непонятный.

Куда меня занесло? Почему этот служащий говорил со мной на английском, если мы, допустим, во Франции? Куда делся тот вокзал и мой поезд? И что теперь мне делать?

Мысли разлетались в разные стороны как перья из рваной подушки, не принося ни ясности, ни понимания происходящего. Но в любом случае из туалета, какой бы он не был шикарный, надо уходить.

Я направился к выходу, и уборщик приветливо помахал мне рукой.

Попробовать обратиться к нему на русском? Терять всё равно нечего. Вот только – что спросить? Куда делось моё тело? Этот вопрос даже на хорошем английском или французском прозвучит совершенно по сумасшедшему.

Что же спросить? В каком городе я нахожусь? Очень хотелось бы услышать ответ на этот вопрос. Явно не в Москве, но тогда где?

- Тэл ми плиз, э… какой это город?

Рабочий оторвался от чистки кафеля и недоумённо уставился на меня. Потом заулыбался.

- О, рашн! – И приветственно продекламировал: - Ель-сын, ка-ра-шо!

Чей сын? О ком это он?.. Ну, да ладно.

Я засунул руку в карман своей куртки, нащупал монету побольше, и протянул её рабочему. Успел сам разглядеть, что она была странной двухцветной формы. Я таких в жизни никогда не видел: в середине золотистая, а по краям как серебряная, и с большой цифрой «2» сбоку. Не два рубля и не две копейки это уж точно. Что это за деньги? Чьи? И почему я ему их дал?

Уборщик принял монету как должное и почтительно произнёс вполне понятное мною «Сэнк ю».

Я пошёл к выходу, думая о том, что тело начинает приобретать самостоятельность, совершает поступки как бы само по себе. Моё сознание в нём – словно чужеродная птица, залетевшая в незнакомую стаю. Но телом должен кто-то управлять. Значит, в нём есть его собственное сознание. И, следовательно, наши сознания скоро неминуемо встретятся.

Из коридора попал в большой полукруглый зал со стеклянными стенами. За окнами темнота. Значит, здесь тоже ночь.

У стены - кафетерий. За одним из столиков сидели два посетителя, молча и неторопливо что-то ели. За барной стойкой - никого. На его столешнице возвышался какой блестящий агрегат, видимо, кофеварка. Чуть дальше на проволочной витрине разложены газеты: в основном на французском языке. А вон «THE SUN». Эта точно английская. Сейчас сориентируемся.

Подошёл поближе. Так, голые девки на пляже – это, безусловно, интересно, но сейчас для меня важно другое. Где здесь дата?.. Боже, как мелко написано, с трудом могу прочитать…

Итак: Saturday. Это – суббота. На это наплевать. Дальше: March 30. Это тридцатое марта. Ясно. Значит, весна… 2002. Странное число! Это что же, год такой? Значит, я перенёсся на сорок лет вперёд? В какой такой машине времени? И с помощью какого Уэллса?

Не задерживаясь у стойки, направился к выходу. Отметил, что со стороны я никак не выражаю своего удивления. Ну, вышел старикан из сортира, взглянул на газету и заковылял к выходу. Ничего особенного.

У меня явно раздвоение сознания… Тогда, где же второе?

Вышел на площадку перед зданием: слева стояли несколько громадных трейлеров с потушенными фарами, справа в ярком свете виднелись автозаправочные колонки. Людей нигде не было видно. А прямо передо мной красовался двухэтажный автобус, разрисованный цветными полосами и украшенный иностранной рекламой. И с открытой дверью в середине корпуса.

Понял, что я нахожусь на территории большой автозаправочной станции с кафетерием и, судя по тому, что ни одного русского слова вокруг я не увидел, расположенной за границей.

Почему-то очень уверенно направился к стоящему передо мной автобусу. По крутой узкой лестнице поднялся на второй этаж. Увидел одно свободное место. Сел. Сидящая рядом женщина недовольно, не открывая глаз, спросила:

- Ты там уснул что ли? Все тебя одного ждали.

 Как же её зовут? Сейчас, видимо, должен вспомнить. Память уже восстанавливается. Как она похожа на Галю. Только, разумеется, сильно постаревшую.

- Да, так… Что-то голова закружилась… Всё нормально.

Внимательно посмотрел на неё: какая будет реакция на мои слова, на мой голос?

Никакой. Значит, я на своём месте. Впрочем, где же мне ещё быть? И самое главное - я - это я, только пожилой. Впрочем, шестьдесят лет это не так уж и много.

Водитель закрыл дверь и автобус тронулся. Всё вернулось на круги своя.

Что-то стало происходить с памятью… Церебросклероз! А как любопытно у меня наложилось в сознании то старое воспоминание юности на текущие события. Даже не сразу сообразил, что я это тот самый Витька сорокалетней давности. Надо же было так головой удариться! Эдак и убиться можно было… Хорошо, что уборщик помог. Молодец мужик. И я правильно сделал, что сунул ему два евро.

А тогда, на третьем курсе, кажется, курсе, когда ехали на соревнования в Воронеж, меня действительно могли задушить. Слава богу, что Толька вовремя появился. На следующий день, помню, я всё равно выступал и, кстати, неплохо. Вот только часы было жалко…

Ну, ладно, что теперь прошлое вспоминать…

Я окончательно успокоился, и во всех смыслах пришёл в себя: развязал шнурки на кроссовках, поудобнее уселся в откинутом кресле, накинул на ноги плед и закрыл глаза. Надо постараться заснуть. Завтра утром мы должны в Кёльне осматривать город и знаменитый собор. Это последняя достопримечательность в нашей туристической программе. А затем – в родные пенаты. Помотались по Европе и хватит…


3.

Очнулся я, когда Толька тащил меня на руках к отправляющемуся поезду, но окончательно понял, что к чему, только в купе проводницы. Меня, как тяжело травмированного, уложили на её постель. Проводница заявила, что врача в поезде нет, что мы сами уже врачи, а у неё есть йод и вата. Впрочем, чувствовал я себя неплохо. Болела шея, немного кружилась голова и всё, если не считать переживаний по поводу украденных часов и десяти рублей. Я почему-то и про деньги уже точно знал, хотя карманы свои ещё не проверял.

Вообще возникло странное ощущение, что я знаю, что будет со мной дальше. Правда, очень смутно и какие-то узловые моменты. Причём такие, о которых и с точки зрения здравого смысла можно было самому догадаться. Ну, например, я почему-то был уверен, что женюсь на Гале (а к этому дело потихоньку и шло), что закончу институт (ещё бы не закончил!), что потом буду работать врачом (а кем ещё я мог бы работать?)… Словно что-то приснилось или привиделось мне из будущего… Скорее всего, это результат кратковременной асфиксии головного мозга.

Проводница сказала, что мы можем оставаться в её купе, а она будет находиться в соседнем вагоне. Толька сидел у меня в ногах, а я как принц лежал на мягком матрасе.

- Может, всё-таки сказать Льву, что произошло, а, Витёк? Дело-то серьёзное. Здесь и в милицию надо было бы сообщить.
- Какая тут милиция! Ищи ветра в поле… Ну, их всех… Главное – выспаться. А я завтра должен, между прочим, в финал попасть.
- Какой финал? С ума сошёл. Тебя завтра надо будет врачу показать. Ты же без сознания там валялся, когда я к тебе подбежал…

Мне трудно было ему объяснить своё состояние, но я совершенно определённо представлял, как пройдёт наше выступление в Воронеже. Я пробегу свои «коронные» сто метров не с самым лучшим результатом, но в финальный забег попаду. А финал будет уже на следующий день, когда я смогу хорошо отдохнуть. И ещё одно косвенное обстоятельство: двое моих соперников в финале не побегут. Будут бежать сто десять метров с барьерами, упадут, получат травмы и на финальный забег не выйдут. Я в финале буду третьим, получу «бронзу», что было для меня очень неплохо.

- Слушай, Толян. В знак благодарности за спасение моей драгоценной жизни я могу сказать, как ты завтра выступишь. Хочешь? Слушай и запоминай: ядро у тебя не пойдёт, но с молотом ты займёшь первое место.

 Толька от души расхохотался.

- А вот это, Витёк, ты загнул! Шею тебе явно свернули вместе с мозгами. Мы с Львом уже прикинули, какой у меня расклад может получиться. Ты своих знаешь соперников, вот и я знаю, кто из моих на что способен. В ядре я должен попасть в первую тройку – это задача-минимум. А вот с молотом неясно, он у меня идёт не стабильно. Молот – технически очень сложный вид. Иногда улетит чёрте куда, а другой раз – ну, не летит и всё тут! И заранее не угадаешь, как сможешь раскрутиться… А ядро – моя «коронка». Как у тебя твоя стометровка…

- Вот увидишь, что я буду прав. Ну, ладно. Утро вечера мудренее. Давай попробуем заснуть. Ты ноги сюда вытяни, здесь место есть…

Зачем мне было говорить Тольке, что в эту ночь он так и не сможет уснуть, что будет совершенно не в форме завтра (впрочем, уже сегодня) на соревновании? Что после своей лучшей попытки в толкании ядра не удержится и выйдет из круга, и судьи не засчитают результат. Он даже в финал не попадёт, страшно расстроится, но отоспавшись и разозлившись на следующий день закинет свой молот в чёрту на кулички и к всеобщему удивлению займёт первое место…

Но это всё мелочи. Хотелось бы подробнее вспомнить, что будет со мной. Было такое ощущение, что всю свою дальнейшую жизнь я прекрасно знаю и помню. Будто переносился на сорок лет вперёд (значит, сорок лет ещё проживу – уже неплохая информация из будущего) и, следовательно, не мог не помнить, что со мной произойдёт. Но эти воспоминания испарялись в полном соответствии со стихотворным прогнозом «как сон, как утренний туман». Вот только что вроде помнил, а в следующую секунду уже забыл…

Ну, сейчас главное - попытаться заснуть хотя бы на два-три часа…

А в Европу, получается, я поеду на туристическом автобусе? Как из Рязани в Скопин? Странно… Неужели такое когда-нибудь случится?

Ладно, шут с ней, с Европой. Надо сначала с Воронежем разобраться…


***

Май 2002 г.