314 Неотправленное письмо Архиповой 18 июля 1873

Александр Сергеевич Суворов

О службе на флоте. Легендарный БПК «Свирепый».

2-е опубликование, исправленное, отредактированное и дополненное автором.

314. Неотправленное письмо. 18 июля 1973 года.

Сводка погоды: ВМБ Балтийск, среда 18 июля 1973 года, дневная температура: мин.: 15.7°C, средняя: плюс 17.7°C тепла, макс.: плюс 21.8°C тепла, 20.6 мм осадков, относительное похолодание и сильный дождь.

Ночь со вторника 17 июля на среду 18 июля 1973 года прошла несколько тревожно, нервно, даже немного тяжко. С ночи началось относительно резкое похолодание, с Атлантики пришёл шквал с дождём и утром дождь ещё шёл довольно сильный. Я еле-еле плёлся под дождём к базовой почте и без спора "отдал" своё место на "паперти" перед окном выдачи почты какому-то нервному и торопливому новенькому почтальону с какого-то корабля. Все другие почтальоны, нахохлившись в чёрных бушлатах, как мокрые вороны, терпеливо ожидали своей очереди. Наша почтовая "царица-баба", выдававшая почту через форточку в окне здания базовой почты, выкрикнула название нашего корабля и я, "усмехнувшись в усы", оттеснил молодого и нетерпеливого матросика, получил свой многослойный и объёмный мешок с письмами и газетами и отдельно пачку телеграмм и извещений на денежные переводы, бандероли и посылки. Посылка была всего одна, я её забрал и неспешно под дождём пошёл обратно на корабль.

В этот дождливый день всё на корабле делалось неспешно, неторопливо, "с ленцой", что вызывало нетерпеливую ярость нового старпома капитан-лейтенанта Н.В. Протопопова. Он практически носился по коридорам корабля, совался во все углы, вмешивался во все дела, всеми руководил, всех поучал, поправлял и наказывал. Матросы и старшины, которые занимались приборкой по кубрикам, коридорам, гальюнам и другим общим помещениям корабля, сторонились нового старпома, старательно становились спиной к переборке, когда он проходил мимо, отдавали ему честь, стоя на вытяжку по стойке "смирно". Я столкнулся с новым старпомом капитан-лейтенантом Н.В. Протопоповым в коридоре личного состава, когда тащил в руках тяжёлый мешок с почтой, поэтому не смог вовремя мгновенно встать в стойку и поприветствовать старшего офицера на корабле. Так, стоя с мешком в одной руке и отдавая ему "честь", я вытянулся "во фронт" после грозного окрика старпома.

- Почему не приветствуете старшего по званию офицера?! - громко вскричал Николай Васильевич Протопопов. - Кто такой?! Почему одеты не по форме? Что там у вас? Чего вы молчите?!

Старпом кивком головы указал на мой бумажный мешок, но направление его кивка было в сторону моего пояса... Вопросы, заданные сердитым раздражённым тоном и громким голосом привлекли внимание матросов, которые в это время драили палубу в коридоре широкими щётками с мылом, они с интересом и любопытством ждали развития событий...

- Матрос Суворов! - устало и глухо ответил я старшему помощнику командира корабля. - Корабельный почтальон. Иду с базовой почты в ленкаюту разбирать почту. Одет не по форме оттого, что на улице (мы верхнюю палубу корабля называли "на улице" - автор) идёт сильный дождь. Что там? Ничего особого... (я не успел продолжить отвечать, как старпом снова громко заорал на меня)
- Как ничего особого?! - вскинулся старпом. - А дежурный офицер по кораблю видел, что там у вас? Нет? Да как это может быть, чтобы никто не видел, что там у вас спрятано?

Вопросы старпома из-за спешки следовали один за другим и звучали несколько двусмысленно, потому что он упорно показывал и кивал в сторону моих штанов матросской робы. Я уже видел улыбки и ухмылки матросов и не мог остановиться в этой двусмысленной ситуации.
 
- Покажите! - приказал старший помощник командира корабля и тут я сделал громадную ошибку - я неудачно пошутил с человеком, который ни по должности, ни по своему складу характера, ни по чванливому статусу старшего офицера не мог и не хотел как-либо шутить с каким-то подчинённым рядовым матросом. Я думаю, что Николай Валерианович Протопопов вообще не способен был с кем-либо или когда-либо шутить, понимать и принимать шутки...
- Я стесняюсь, - скромно сказал я и переложил тяжёлый почтовый мешок из левой в правую руку.

Капитан-лейтенант Н.В. Протопопов, услышал и увидел усмешки матросов, мгновенно побагровел и я понял, что на веки вечные обрёл своего "заклятого недруга", но было уже поздно.

- Открыть мешок! - приказал старпом. Я поставил мешок на палубу коридора личного состава и выдернул толстую нитку-шнурок из прошивки мешка. В мешке навалом лежали пачки писем, газет и журналов. Больше в мешке ничего не было.
- За неуместные шутки со страшим офицером - два наряда вне очереди! - сказал в ярости старший помощник командира корабля. - Кто ваш командир БЧ? Доложите вашему командиру БЧ, что я вас наказал двумя нарядами вне очереди. Смирно! В ленкаюту на разбор почты шагом... марш! Как только разберёте почту, явитесь к дежурному офицеру по кораблю, к начальнику службы корабельного наряда, они вам дадут работу...

Приказов старпома было настолько много, что я запамятовал их, хотя старательно изображал на лице "радость и внимание". Меня, как говорится "понесло" и я старательно изображал из себя бравого солдата Швейка, благо, что накануне я начал читать великолепное издание книги Ярослава Гашека "Похождения бравого солдата Швейка" Цикл «Бравый солдат Швейк», №3 (М.: Художественная литература, Библиотека всемирной литературы, 1967). После этого я пошёл в ленкаюту, быстро разобрал и выдал почтальонам боевых частей письма, разнёс адресатам почтовые извещения, вручил офицерам и мичманам (кого застал "дома") подписные газеты и журналы, остальные газеты отдал вестовым кают-компаний офицеров и мичманов, а потом вернулся в ленкаюту и начал, не спеша и не торопясь, подшивать газеты в подшивки, а заодно читать их и делать сводку события в стране и в мире. В самый разгар этой работы в ленкаюту пришёл замполит...

- Командиру корабля капитану 3 ранга Евгению Петровичу Назарову, - сообщил капитан 3 ранга Д.В. Бородавкин, - пришлась по душе идея читать экипажу вслух по ГКС стихи или короткие рассказы на ночь, но он засомневался – понравится ли это ребятам, офицерам и мичманам.
- "Я не против", - сказал Евгений Петрович Назаров, - продолжал рассказывать Дмитрий Васильевич. -  Я доложил ему о курсантах-практикантах военно-морского училища, которые проходили практику у нас на корабле, а он мне - о поручении разведотдела штаба бригады и об идее создания фотолетописи боевой службы корабля.
- "Особенно, - сказал командир корабля, - я за создание фотолетописи корабля". Надо этим заданием разведотдела воспользоваться.
- "Только, чур, мне тоже фотки делайте - сказал мне Евгений Петрович Назаров", - сказал Дмитрий Васильевич Бородавкин мне на прощание. – "А то про меня как-то все забывают, хотя у всех на фотках я есть". Так что, Александр Сергеевич, придётся фотографии делать в нескольких экземплярах каждую…
- И мне тоже фотографии делай, - обидчиво, но с улыбкой сказал Дмитрий Васильевич Бородавкин. - Хотя я не фотогеничный, на фотографиях плохо получаюсь.
- Есть делать вам и командиру корабля фотографии! - сказал я замполиту и косвенно командиру корабля, которые были для меня самыми высшими начальниками, но всё-таки ещё и людьми-человеками…

Итак, я теперь официально фотолетописец БПК "Свирепый" и визуальный разведчик в одном лице. Окрылённый известием и полученным приказом-разрешением, я немедленно хотел приступить к исполнению своих обязанностей, только почему мне так стало вдруг грустно и одиноко, что я явственно почувствовал, что остался один-одинёшенек, и нет никому до меня дела… То ли стихи Коли Кольского меня так тронули, то ли близость расставания с базой, Родиной и землёй, то ли тревожно-щемящее чувство неизвестности, ожидающей меня там, в далёком море-океане, то ли тревожное ощущение от неприязни и приказом нового старпома… Что-то на меня накатило и я взгрустнул...

В свой дневник-ежедневник я записал:
Сегодня среда 18 июля 1973 года. Экипаж смотрит кино в столовой, денщики-вестовые офицеров и мичманов забрали у меня кинопередвижку «Украина-4», установили её в кают-компании офицеров и тоже готовят кино к просмотру, а мне никуда не хочется…

Я вспомнил недавний мой второй 10-дневный отпуск с выездом на родину, маму, папу, друзей и мне до слёз захотелось побыть с ними, услышать папин и мамин голос, вдохнуть запах маминого картофельного супчика с фрикадельками, услышать папин комментарий к теленовостям, а самое главное, почувствовать то волнение в крови, когда я стоял ночью у калитки дома, за окнами которого спала в тот момент девушка, которая была моей «первой школьной любовью»… Валя Архипова… Самая красивая девушка 10 «А» класса Суворовской средней школы №1 выпуска июня 1970 года. Самая капризная, самая властная, самая независимая и самая… разнообразная… Это она и её образ, её личность и её характер не давали мне по-настоящему (всерьёз) влюбляться в кого бы то ни было.

С самого первого школьного мероприятия в конце августа 1960 года, когда мы шли с Валей Архиповой рука в руке в по улице Строителей города Суворова из детского сада «Радуга» в Суворовскую среднюю школу №1, я ощущал влечение и стремление к ней. Тогда мы шли в школу, чтобы познакомиться с будущими учителями, классами, школой, учениками, чтобы проникнуться школьной атмосферой и аурой... Кстати, тогда мы все были сильно напуганы и сразу же невзлюбили эту шумную страшную школу...

Я долго не был «героем её романа» для Вали Архиповой, а она сразу же, как только появилась у нас во 2-м "а" классе" в середине учебного года, стала моей Феей красоты и страсти... Это ей я, с жутким волнением, на самой моей любимой открытке с видом на золотой фонтан ВДНХ в Москве, писал каллиграфическим почерком перьевой ручкой в декабре 1961 года перед Новым годом: «Валя. Я тебя люблю. Давай с тобой дружить»... Открытка тогда так и не была отправлена, потому что я поставил на тексте "жирную кляксу". Эта открытка осталась в моём детском фотоальбоме... Мама тогда меня утешала, ласково гладила по спине и говорила, что «придёт время, и ты обязательно встретишь человека, который станет душой и совестью твоей», которого «ты будешь любить, и она тебя будет любить так, что вы друг без друга не сможете ни дышать, ни спать, ни жить».

Мама была права, всё так и случилось, но то первое сильное чувство, которое владело мной тогда в 1961 году и все 10 лет учёбы в школе (а потом ещё лет пять, после школы и службы на флоте - автор), в среду 18 июля 1973 года «выплеснулось» в письмо, которое я написал, но так и не отправил... Вот это письмо:

- Здравствуй, Валюшка. Это я.
- Ты, наверно, сейчас думаешь, бог весть, что обо мне. Извини, но я решил написать тебе письмо, которое ты вряд ли получишь. И не потому, что у меня не хватит решимости тебе его послать. Нет. Просто я понимаю, что тебе оно не нужно, хотя и приятно читать.
- Сердцем ты понимаешь меня, но ум говорит тебе совсем другое. Он мгновенно преподносит тебе все «за» и «против» моих слов. Может быть, тебе удивительно и желанно моё признание, но ты прекрасно знаешь, впрочем, как и я сам, что всё это поздно.
- Жизнь сложилась не так, а вернуть прошлое мы не в силах.
- Мы оба понимаем это, но я не могу не писать тебе, а ты, наверно, не можешь спокойно читать, слушать, понимать моё признание.
- Только я сейчас не обращаю внимания на всё, что нас окружает. Я вижу только тебя. Ты одна на всей земле и тебе одной обращены мои слова, мысли, моя любовь.
- Валя, я люблю, люблю, люблю тебя.
- Это слово даётся с трудом, но раз сказав, я хочу кричать его всему миру и счастье переполняет всего, бьётся наружу: «Я люблю тебя!».
- Сколько раз в мыслях я целовал тебя. Воображение рисовало разные картины. Сон не шёл, а от мыслей раскалывалась голова…
- Сколько раз за работой карандаш, вместо чётких линий графика, выводил штрихами твои глаза, губы, волосы. Однажды рисунок получился столь хорошим, что я внезапно поцеловал твои нарисованные губы.
- Я разорвал портрет. Я хотел доказать себе, что умею владеть собой, что имею волю. Так оно и было, но только днём. Вечера были твои.
- Вечерами ты безраздельно властвовала надо мной. Не было сил бороться. Сердце горело, и я отдал свою волю этому огню.
- Иногда мне казалось, что ты рядом. Закрою глаза и вижу твоё лицо. Улыбку. Глаза.
- Глаза… Твои глаза. То добрые, то злые. Подёрнутые влагой грусти, печали, искрящиеся весельем, смехом. Я очень любил твои глаза.
- По ночам я видел сны, сны наяву, которые сам хотел видеть. Я видел тебя рядом. Целовал твои глаза и они трепетали под моими губами.
- Но, извини, Валюша. Я заставил убраться эти сны.
- В них я доходил до большей смелости, чем целовать тебя в глаза, а заниматься такими снами, хоть это и приятно, я не хочу.
- Много лет любовь теплилась неугасимым огоньком в глубине сознания, сейчас она вырвалась, но я снова зажал её в тисках воли.
- От тебя нет писем. Я не знаю, что ты сейчас думаешь и как ответишь, хотя, нет, вру…
- Ты жалеешь меня сейчас. Не хочешь расстраивать. Не хочешь нанести мне обиду своим ответом: «Нет!».
- Тебе было, наверно, удивительно, тревожно, а может быть чуточку радостно от моего признания, но сейчас ты просто гордишься, что всё-таки Суворов не остался равнодушным. Это так.
- Не мучайся, пожалуйста, и не пиши штампами, что ты «не любишь, но мы будем друзьями».
- Не скрою, твоё письмо будет ударом, но я привык уже ко всему и впереди ещё много всякого, так что, не умру.
- Прости, может быть, резко это, но это так.
- Знаешь, Валя, за что я тебя люблю? За то, что нашёлся человек, которого я смог полюбить. Не влюбиться, а именно – полюбить.
- Ты познакомила меня с огромным миром человеческих ощущений, мыслей, поступков. Познакомила меня с началом любви. Заставила думать, переживать, жить полной, полнокровной жизнью. За это я и люблю тебя.
- Я ни разу не поцеловал тебя, потому что знал - рано. Вернее, не знал, а чувствовал, инстинктивно, что рано.
- Если бы я обратил на тебя внимание, как на смазливую девчонку, я бы сейчас походил на этих парней, которые знают всё о женщинах. Вернее представляют себя умниками, которые прочувствовали все удовольствия, но не знают главной силы чувства любви.
- Физическое удовольствие – это ещё далеко не любовь. Без высоких чувств, - это потребность.
- А я не хотел сводить всё к этой потребности. Я люблю тебя. Я это говорю, хотя и поздно, но верно.
- Осознание этого во сто крат делает острее и чувственнее всё остальное…
- Я писал рассказ, где героями ставил тебя и себя. Я описывал подробности, от которых у парня, читавшего это, стекленели глаза и дрожали руки. А потом я сжёг эти листки…
- Теперь ты знаешь, как я люблю тебя…
- Это письмо ты прочитаешь, но только при встрече. Мы будем друзьями. Хорошими друзьями, товарищами, и если ты не хочешь, то твоему Валерке или другому избраннику незачем будет волноваться.
- Я люблю тебя и хочу, чтобы ты была счастлива, и я ни за что не стану его разрушать.
- Только ты должна знать, что ТЫ «первая девчонка, которую я полюбил так, что вправе назвать тебя «Настоящей Любовью».
- Саша.

Я закончил писать письмо Вале Архиповой и вышел через носовой тамбур на бак корабля. Ночь со среды 18 июля на четверг 19 июля 1973 года была прохладной и тихой. За гребнем волнолома и пусковой установкой «Метели» на полубаке опять что-то грузили в свете синих ламп, которые не видны с американских спутников-шпионов. Вероятнее всего, грузили в арсеналы глубинные реактивные бомбы РГБ-60 бомбометных установок РБУ-6000 системы «Смерч-2». Пора было спать. Завтра предпоследний день перед выходом на БС. Надо завтра написать письмо маме и папе.

Фотоиллюстрация. 18 июля 1973 года. ВМБ Балтийск. БПК "Свирепый". Это фотография Вали Архиповой на торжественной линейке в Суворовской школе №1 в июне 1970 года. Я тогда фотографировал всех ребят и девчонок, кто захотел сфотографироваться на память. Только что мы, выпускной 10 "А" класс, строем прошли вдоль школьников всех классов школы. Только что нам зачитали в стихах напутствия и пожелания, вручили памятные подарки. Только что нам все дружно прокричали троекратное "Ура!" и вот мы внезапно стали свободными. Мы, выпускники 1970 года, тоже кричали ура, по традиции швыряли в небо свои учебники, обнимались, прыгали, танцевали, радовались, провожали шутливыми напутствиями расходившихся с линейки школьников, благодарили и прощались с учителями, с друзьями и всё ещё не расходились. Было как-то странно ощущать себя свободными, лёгкими и... потерянными. Во время торжественной линейки и праздничных речей Валя Архипова плакала, а на фотографии уже была сама собой - уверенная, независимая, насмешливая, властная, свободная и... взрослая. "Желаю тебе, Суворов, - сказала мне тогда Валя Архипова, - поскорее стать мужчиной!". Я эти слова надолго запомнил...