Маленький цветок

«И прости нам долги наши…»
Евангелие от Матфея, 6;12


Стареть скучно и утомительно. Но это единственный способ жить долго. Стоит ли говорить о том, как часто и по каким мелочным поводам приходится переживать пожилому человеку? Но самое главное – терпеливо ждать смерти.

Иногда даже становилось интересно, в какой именно момент она появится: утром, когда он бреется; днём, когда гуляет, или ночью, когда спит. Он сознавал, что по присущей ей, так сказать, имманентной жестокости смерть не убьёт его сразу. Она заставит его помучиться в реанимации (это в лучшем случае, так как вряд ли пребывание там окажется продолжительным), или оставит догнивать на койке неврологического отделения. Последний вариант наименее желателен, но и на этот случай он всё предусмотрел, накопив достаточно большую дозу снотворных препаратов. Лишь бы не потерять способности донести их самому до рта.

На старости лет, просматривая все свои коллекции: филателистическую, нумизматическую, оглядывая свою обширную библиотеку, он пытался внушить себе, что не зря шёл иной раз на какие-то жертвы для их пополнения. Всё достанется детям и внукам, ради них и собирал. Однако в душе с каждым годом всё яснее понимал, что коллекционировал-то он для удовлетворения своих потребностей, для себя. А сейчас – конечно! Рационализировать post factum можно сколько душе угодно. Тем более что не в гроб же с собой марки забирать. Всё останется детям и внукам, хочет он этого или не хочет. И теперь уже заслуги его в этом никакой нет.

Другой вопрос: нужны ли им его коллекции? Сейчас другие интересы. И вообще: им необходимы не его, сейчас уже мало кому интересные книжные подписки, а квартира. Между детей и внуками заочно давно было расписано, кто в какой квартире будет жить после его смерти. У него, чтобы не терять время, даже сделали евроремонт. Но как только закончились ремонтная суета и неудобство, как только квартира заблистала пластиковыми окнами, подвесными потолками и импортной сантехникой, как только, сохранив старый уют и старую мебель, она вдруг стала необыкновенно комфортабельной, его состояние резко улучшилось. Он снова стал жизнерадостным и бодрым и даже снисходительно сообщил родным, что за продуктами он теперь будет ходить сам, и они за его здоровье могут не волноваться. А за ремонт, конечно, большое спасибо…

Прошёл ещё год. А он не только не умирал, а почему-то почувствовал в себе словно прилив второй молодости (впрочем, если быть точнее, то, наверное, третьей или четвёртой). И в отношении к нему детей и внуков наступила странная фаза, которую можно было бы выразить словами: «А, ты ещё жив? Ну, смотри, дед, твоё дело, конечно…». Он старался по возможности не беспокоить их, не обращаться ни с какими просьбами и даже не напоминать о своём присутствии. На их редкие телефонные звонки: «Ну, как ты себя чувствуешь?» извиняющимся голосом отвечал: «Да, вот, пока хорошо…» И ему действительно становилось стыдно за то, что он продолжает жить и даже ничем серьёзным не болеет, хотя все его ровесники уже умерли. Всем известно, что продолжительность жизни у мужчин в настоящее время пятьдесят восемь лет. А ему уже семьдесят пятый пошёл. Это что же такое получается?!

Итак, он терпеливо ждал смерти, обманно успокаивая себя тем, что от него она никак не зависит. Действительно, не закопает же он сам себя в землю! А пока жив, надо жить. И поэтому он каждое утро по привычке делал йоговскую гимнастику, тщательно брился, дважды в день совершал длительные прогулки и следил за своим питанием, предпочитая (ведь это и естественно в его возрасте!) овощи и фрукты.

Казалось, что все счёты с жизнью были сведены к итоговому балансу, который ему представлялся в виде ничьей: никто никому ничего не должен. Уже хорошо. Долг у него был только один – помереть, но об этом что говорить… Сколько судьбой отмерено…

***

С верхнего этажа второй час подряд оглушающе била по барабанным перепонкам музыка соседа-тинейджера. Добро бы на самом деле была музыка, а то какой-то рифмованный речитатив. Сейчас это называют рэп.

Он успокаивал себя тем, что сам в таком же возрасте шумел не меньше, врубая на полную громкость одну из лучших по тем временам радиолу «Эстония-стерео». Не столько это нравилось ему самому, сколько хотелось, чтобы все окружающие (соседи и прохожие) слышали, что у него играет музыка, что ему очень хорошо и радостно. Один переносной динамик для этой цели он даже укреплял в форточке (жили они на втором этаже) и музыка звучала на всю улицу. Разумеется, в то время это могла быть или какая-нибудь композиция «белого Армстронга» - Эдди Рознера или знаменитая бразильская песня «Мама йо керо»…

Только сейчас он смог представить себе, до какой степени его поведение должно было раздражать бывших соседей! А ведь по тем временам всеобщего гонения «стиляг» подобная музыка воспринималась в основном как своеобразный общественный вызов. Но никто из них ни разу не пожаловался его родителям!

Вот сейчас он и платит долги своей юности. Тоже терпит и не жалуется…

Долги… Все их рано или поздно приходится отдавать…

Из-за шума так и не отдохнув после обеда, он решил походить по магазинам со своей обычной целью: посмотреть, что продают, какие новые товары появляются. Ему это было всегда интересно, хотя ничего покупать он не собирался, да абсолютное большинство товаров ему было бы и не по карману. Когда он любовался на витрину, заставленную десятками музыкальных центров самого фантастического дизайна, то, лукавя, шептал себе под нос сократовское: «Как много вещей, без которых можно жить!». Единственное неудобство фирменных магазинов заключалось в том, что стоило ему на лишнюю минуту задержаться перед прилавком, как сразу подходил какой-нибудь услужливый мальчик в униформе и смущал его любезным вопросом: «Я могу Вам чем-нибудь помочь? Вас что интересует?» Но это уже были издержки его всё ещё представительной внешности и аккуратной одежды…

Он с трудом привыкал к дверям, снабжёнными фотоэлементом, так как вообще не очень часто заходил в те магазины, которые могли позволить себе роскошь установить подобную новинку. Поэтому, подходя к новому фирменному магазину, как всегда с не очень понятным названием «М.видео» (а перед этим заходил в «Диал электроникс»), он невольно уставился на дверь в поисках ручки и, не увидев ничего кроме тёмного оргстекла, замедлил шаг. Но фотоэлементы уже почувствовали его приближение, послали соответствующие сигналы и закованные в металлическую раму стеклянные створки двери предупредительно разъехались перед ним в разные стороны.

Он окунулся в кондиционерную прохладу и от неожиданности остановился. Прямо перед ним стояла женщина с микрофоном в руке и, глядя на него, пела приятным глуховатым контральто. Она словно ждала и встречала его. В полупустом торговом зале, сверкающим дорогой аппаратурой, это выглядело так необычно, что он какое-то время невольно смотрел на неё, не в силах сдвинуться с места. Затем прошёл внутрь магазина и только теперь услышал, что звучала музыка старой, ещё времён его молодости, композиции для саксофона под названием «Маленький цветок». Он даже не знал, что эта мелодия стала песней…

На площадке перед магазином на летнее время по-цыгански раскинули палаточный кафетерий. Он обычно не заходил в такие заведения, так как готовил своё полудиетическое питание всегда сам. И сейчас, по привычке задержав любопытный взгляд на ярком шатре, нарисованной на нём рекламе, на продающихся рядом каким-то ещё пацаном постерах прошёл мимо. Но, как на лежащем в проявителе листе фотобумаги, перед глазами всё чётче стала проявляться картинка: симпатичная и на кого-то похожая женщина поёт знакомую ему песню и смотрит на него.

Улыбнувшись своим мыслям и обозвав себя «старым дурнем», он развернулся и зашёл за декоративный заборчик кафетерия. Не торопясь, сменил очки и внимательно просмотрел прикрепленное к нейлоновой стенке меню. Убедил себя, что стаканом яблочного сока он вряд ли сможет отравиться, учитывая, что сок здесь продаётся не разбавленный, а в упаковке.

И сел за столик лицом к входу в магазин. В эту жаркую пятницу народу было меньше, чем обычно: многие, видимо, уже собираются на дачи, чтобы хотя бы на уик-энд вырваться из душной Москвы. Его тоже неоднократно приглашали на дачу дети, но он чувствовал там себя всегда лишним, так как возиться с землёй и рассадой не любил, лежать же весь день в гамаке, когда другие что-то пропалывают и поливают, было стыдно.

На его наблюдательном пункте никто не мешал ему видеть при входе в магазин очередного посетителя певицу. Она стояла на прежнем месте, но здесь её слышно не было, так как, разумеется, гремел на всю мощь магнитофон кафетерия. Каждый уважающий себя продавец считал необходимым создавать для своих клиентов звуковую ауру. Но со своего места он мог наконец-то, не торопясь, хорошо разглядеть её. Тёмное облегающее платье, явно предназначенное для выступления на сцене. Возможно, она эстрадная певица, которую богатый магазин нанял для привлечения покупателей? Вполне вероятно. Возраст – далеко за тридцать, но очень стройная и, видимо, профессионально следящая за своей внешностью. Трудно было определить цвет волос. Когда он первый раз увидел её с близкого расстояния, то смотрел на лицо (глаза, нос, губы), а о волосах осталось только впечатление чего-то светлого. Она была не яркой блондинкой, а (под стать голосу) приглушённой, с какими-то пепельными прядями. Если можно так выразиться, она была тёмной блондинкой... Кого-то она ему всё-таки напоминала. Он несколько минут сосредоточенно вспоминал, наконец, вспомнил и грустно улыбнулся. Да, он был очень виноват перед той женщиной. Наверное, потому и вытеснил её глубоко в подсознание…

Чтобы ещё раз убедиться в существовании обнаруженного сходства, поправил очки и пристально уставился в двери магазина, дабы ещё раз как следует разглядеть певицу. Вот стеклянные створки снова плавно расползлись в стороны. Женщины не было. Бросилась в глаза лишь блестящая никелированная стойка с аппаратурой и большими динамиками. Двери закрылись.

Он допил сок, поднялся и медленно пошёл в сторону метро. В такую жару в этом бетонно-асфальтовом гнезде он почувствовал себя неважно. Надо было бы ему поехать в Измайловский парк и погулять там. Чёрт дёрнул идти по магазинам! Ну, ничего: сейчас он спустится в метро и посидит там немного в приятной прохладе. А дальше видно будет, что делать. До ужина и привычных теленовостей времени ещё много.

Когда до входа в метро оставалось буквально несколько метров, сердце у него защемило, а за грудиной возникла сильная боль, которая предательски отдавала в левую руку. Появилось ощущение раскалённого железного прута, который вонзили ему в грудь. Дыхание перехватило, неожиданно ослабли ноги, и он почувствовал, как покрывается холодным потом.

Мужчина упал горячий асфальт, так и не дойдя до вожделенного входа в метрополитеновую прохладу.

«Ну, и ладно… Ну, и хорошо… Только это инфаркт, а я всегда думал, что умру от инсульта… Снова не угадал…»

***

Галя быстрым шагом шла в метро: в шесть часов надо было забрать Юльку из музыкальной школы, а потом отправляться выступать в кабак. Хочешь жить, умей вертеться. Ничего не попишешь…

Перед самым входом прямо на земле лежал мужчина, прижав к груди руки. В отличие от многих, Галя не любила смотреть сцены катастроф, автомобильные аварии и уж тем более старалась не глядеть на покойников. Эти картины, как правило, впечатывались ей в память, и она потом долго не могла от них избавиться. Но здесь волей-неволей приходилось идти мимо. И потом она сразу узнала в нём того самого представительного старикана, который сначала столбом стоял перед ней в магазине, а потом ещё битый час разглядывал её из кафешки напротив входа.

Галя только на секунду, практически не останавливаясь (толпа вокруг лежащего уже начинала собираться), посмотрела на его лицо. Да. Это он! Тот самый недавний старикан… И ещё кто-то другой… Где-то она уже видела это лицо и сейчас обязательно вспомнит. Зрительная память у неё была исключительная: случалось так, что через несколько месяцев узнавала на улице человека, который находился в ресторане во время её выступления.

Спускаясь по эскалатору, она сосредоточенно перебирала разделённых на группы знакомых. Впрочем, к обширному кругу её друзей он точно не относился. И в их кабаке она его тоже не видела: туда такие и не ходят. В магазине, где подрабатывала всего третий месяц, он раньше тоже не появлялся… Надо зайти со стороны возраста. Ему лет семьдесят, не меньше. Значит, он мог быть преподавателем в её музыкальном училище… Нет, отпадает. Родственник или родитель кого-нибудь из её друзей? Вот это уже ближе к истине… Как говорят, теплее… Кто-нибудь из знакомых матери?… Вот оно! Вот где она его видела! Как же она сразу не подумала о матери?!

Придя домой, Галя сразу прошла к ней в комнату.

- Как ты, мамуля?
- Всё хорошо, доченька. А почему ты за Юлей не идёшь? – Мать опустила вязание и внимательно посмотрела на Галю. – Что-нибудь случилось?
- Да, нет. Всё путём… Просто пытаюсь вспомнить, где видела одного старикана. Слушай, где у тебя лежит альбом с твоими студенческими фотографиями?
- Вон в том шкафу, справа. Он красного цвета. Только, мне кажется, там никаких стариканов нет. Сплошная молодёжь.

Галя достала альбом, присела рядом с матерью на диване и стала медленно переворачивать листы, внимательно вглядываясь в фотографии.

- Знаешь, у него очень запоминающееся лицо, такие с возрастом почти не меняются. Сам высоченный и лицо удлинённое. Помнишь, кто-то сказал о Пастернаке, что у него было «лошадиное лицо». Вот и у этого была такая же форма.
- Пастернаковское лицо? – задумчиво произнесла вопросительным тоном мать. - А как его зовут?
- Ну, ты чудная, мамуля, ей Богу! Да откуда же знаю? Я его в магазине видела. И потом ещё у метро… Но такое знакомое… Вот оно!!! – Галя победоносно хлопнула ладонью по фотографии. – Это что за пижон с тобой на фотографии? А?… Ну, как я могла забыть? Это же единственная цветная фотография у тебя в этом альбоме. Кстати, а почему она цветная? Это вы на выставочном центре. Да?
- Да, это мы на ВДНХ. Там у одного фотографа… сфотографировались… - растерянным тоном ответила мать. – Тогда ещё все снимали на простые плёнки, а он уговорил меня сделать цветную фотографию…
- Кто такой?
- Да, так, один знакомый. Я уж и не помню его хорошо. Что ты привязалась? Сто лет назад с кем-то сфотографировалась… Откуда я помню?
- Ну, мамуля. Ну, давай, колись! Ну, я тебя умоляю. Это очень важно, потому что я тебе потом что-то ещё скажу про него.
- Ну, господи, Галчонок!… Что ты привязалась?…  Ну, это Слава Ребизов. Учился в аспирантуре на философском факультете. Ума палата. Встречались с ним какое-то время, очень недолго… И я уже сто лет его не видела… А ты уверена, что в магазине был именно он?
- На все сто! Это он, - уверенно произнесла Галя. – Его лицо. Это когда же вы снимались?
- Лет пятьдесят, наверное, назад… А что ты хотела ещё о нём сказать? Ну, что замолчала? Небось, перепутала. Я слышала, он из Москвы куда-то уезжал.
- Это он, мамуля, точно. Если уехал, значит, потом приехал. Только ты знаешь, он это… он умер.
- Как умер? Что ты за чепуху несёшь? Он что, увидел тебя в магазине и помер?
- Да, нет же. Он долго смотрел на меня. Сидел в кафе напротив входа в магазин и смотрел. Мы же с тобой очень похожи! Вот посмотри: у меня сейчас примерно такая же причёска, как у тебя на этой фотографии… А потом, видимо, что-то с сердцем у него случилось, это уже я не знаю. Упал прямо на улице перед метро… Ну, ты что расстроилась? Мамуленька? Ну, успокойся. Зря я тебе всё это рассказала. Ну, дай я тебя поцелую… Я побежала за Юлькой, а ты давай успокаивайся. Принести воды попить?

Галя уже выходила из квартиры, когда её окликнула мать. Галя вернулась в комнату. Мать стояла на коленях перед выдвинутыми ящиками серванта и что-то в них искала.

- Доченька, поставь этот диск, пожалуйста. Я его послушать хочу. А то я вашим музыкальным центром пользоваться никак не научусь.

Галя быстро установила компакт диск и снова направилась к выходу. Уже открыв дверь квартиры, остановилась. Ей было любопытно узнать, что же там за мелодию откопала мать в своём барахле.

Из комнаты раздался тоскливый звук саксофона, исполняющего мелодию Фаусто Попетти «Маленький цветок».

*   *   *

Август 2001.