Антоний и Клеопатра

Своим школьным друзьям посвящается

1.

«Молодость – недостаток, который быстро проходит».
/Гёте/.

Шёл август 1962 года. В то время нам было по семнадцать лет. Ещё вызывали неподдельный восторг полёты в космос. Рок уважительно называли «рок-н-роллом» и слушали его «на костях», т.е. записанным на проявленных рентгенографических снимках. Как выглядят портативные кассетные магнитофоны, никто ещё не знал, обладанием обычного «мага» мог похвастаться далеко не каждый. Появились первые, из «блатной серии» песни какого-то Высоцкого, о котором говорили, что он «сам сидел в тюрьме». Доллар стоил девяносто копеек, глагол «трахнуть» употреблялся только в смысле «выстрелить», а проститутки вызывали недоумение и любопытство. Родители наши жили на одну зарплату, от которой нам ещё оставалось «на кино и на мороженное». У ребят входили в моду «ковбойки» и узконосые туфли. Что было в моде у девчат уже и не вспомню, но все они были чрезвычайно весёлые и симпатичные.

Сейчас, из-за дали четырёх десятилетий, многое позабылось, спуталось в хронологии, но несколько дней запомнились необыкновенно ярко и чётко. Возможно по той причине, что тогда протекал не совсем обычный период в жизни каждого из нас. Только что были сданы выпускные экзамены на аттестат зрелости. Два месяца пролетело в консультациях, подготовительных занятиях, усердной зубрёжке предметов по программе поступления в институт. И вот набраны заветные «18 баллов» и произошла удачная метаморфоза бывших школьников в студентов. Ура!

Неизвестно, в честь какого литературного героя (надеюсь, что не «Антона Горемыки») родители назвали его Антоном, так как никого из своих родных с таким именем он не знал. И в Жития святых по причине своего воинствующего атеизма они вряд ли могли заглянуть. С другой стороны, имя – не хуже других. В школе ребята звали его «Антонием», девчата «Антошкой», а он сам любил подписываться «Сэр Энтони, эсквайр».

И была у него в десятом классе любовь – не любовь, а скорее дружба с одноклассницей Людой. Правда, эта дружба всё-таки имела явный перекос в сторону любви. Просто сейчас под любовью даже тинэйджеры понимают обязательное присутствие секса («мы вместе грезили, они друг с дружкой спят»), поэтому и требуется подобная оговорка, потому что в пору нашей юности «интимные» отношения в преобладающей степени удовлетворялись неумелыми, но жгучими поцелуями.

Секрета из того, кто с кем дружит, в выпускном классе уже не делали: все чувствовали себя достаточно взрослыми и слегка ошалевшими от последней школьной весны. Влюблённость могла вспыхнуть в течение одного урока: ты вдруг замечал, как необыкновенно привлекательна и прекрасна какая-нибудь Таня, которую ты знал с первого класса. И горячее пламя охватывало тебя только из-за того, что она сегодня как-то по особенному причесалась и вместо школьного фартука надела необычное на твой взгляд платье. Такой был у нас в то время «взрывоопасный возраст». Внезапные влюблённости также быстро могли и угаснуть и чаще всего по столь же незначительной причине. Лишь в редких случаях образовывались стойкие пары, на которые взрослые поглядывали с повышенным вниманием, а мы с завистью. Антон и Людмила представлялись нам вот такой парой.

Не помню уж какой умник, начитавшись Шекспира, первым назвал их «Антоний и Клеопатра», но этот дурацкий ярлык прилип к ним быстро и намертво. Тому были две причины. Основная - та, что один из них действительно был Антонием, здесь и придумывать ничего не требовалось. Людмил же в классе было целых четыре. Разумеется, удобнее было одну из них назвать, например, «Клеопатра», и сразу становилось ясно, о какой именно шла речь. (Будь в классе четыре Антона и одна Людмила, прибегли бы, возможно, к помощи не Шекспира, а Пушкина). И это несмотря на то, что к Люде имя этой египетской распутницы никоим образом не подходило, так как никаким «смазливым цыганским лицом» она не обладала, а была сероглазой и светловолосой девчонкой.

Но, говоря современным уголовно-литературным языком, «кликуха» пристала к ним совершенно «конкретно» и - кто знает? – возможно, определила в какой-то степени шекспировскую фатальность дальнейших событий. Хотя, на мой взгляд, у этой трагедии была вполне определённая причина.

И звали эту причину - Виктор.

Он появился у нас с начала девятого класса, приехав откуда-то из Прибалтики. Жил в обеспеченной семье, избалованный, эгоистичный, но прекрасный спортсмен. Отличался «заграничными» манерами (галантность и подчёркнутая вежливость в сочетании с пижонской причёской и белыми носками). Энергичный и непоседливый заводила, вечно ищущий приключений. Неплохо знающий английский язык (по этому предмету получить четвёрку считал для себя позором) и подчёркнуто презрительно относящийся ко всем другим предметам, где случайно полученная двойка только через несколько дней (после родительского внушения) неохотно сменялась на четвёрку или пятёрку. Любопытно, но это же относилось и к урокам физкультуры, которые Виктор пренебрежительно игнорировал, а когда появлялся, то физрук громогласно и иронично объявлял: «Наш сегодняшний урок пройдёт при участии кандидата в мастера спорта Сахранова». Виктора никогда не интересовало, как живут другие его одноклассники, так как представить, что можно жить как-то по-другому, не так, как он, например, есть хлеб, не помазав его предварительно маслом, казалось ему просто невероятным. Ребята относились к нему со смешанным чувством уважения (всё-таки входит в юношескую сборную Союза, а по-английски шпарит лучше их «англичанки») и снисхождения (слишком уж маменькин сынок и пижон). На момент моего воспоминания Виктор жил в квартире один: родители, уехали в отпуск на Чёрное море, а он отказался, так как уже был там с ними «сто раз», уговорив их оставить его одного.

Дружба между Виктором и Антоном вспыхнула быстро и неожиданно для всех – уж очень они были разными между собой. Возможно, что главную роль сыграло то простое обстоятельство, что они жили рядом и весь год вместе ходили в школу?

Антон был из местных - высокий, худой и бледный. Одевался не в пример всем. Имея, возможно, всего одну белую рубашку, один галстук и уж наверняка один пиджак, он всегда и везде ходил в них. И всегда чист, отутюжен, аккуратен и тщательно застёгнут на все пуговицы. С высоко поднятой головой, покрытой курчавыми ярко рыжими волосами, с нарочитой манерностью в речи. И это при том, что он был не «лириком», а «физиком»: т.е. неважно успевая по гуманитарным предметам, блистал в классе по математике. Была у него какая-то природная одарённость «говорить красиво». Виктора он называл «Викт’ор», на французский манер с ударением на последнем слоге. Мыслил неторопливо, но вполне трезво и даже философски. Жил в старом деревянном домике, неизвестно по какой причине сохранившегося в углу обширного двора большого нового дома, в котором жил Витька. Около дома Антона ещё остался небольшой сад из яблонь, груш и вишен, принадлежавший его семье. Последнее обстоятельство, видимо, и позволяло ему называть себя «эсквайром».

Мы не могли понять, что же их так привязало друг к другу в эти месяцы. Не помешало даже такое физиологическое несоответствие: Виктор, разумеется, не курил и никому не разрешал курить в квартире, боясь опасности «пассивного курения» для своих драгоценных лёгких. Антон же не вынимал сигарету изо рта, дымил как паровоз, а Витька, не говоря ему ни слова, только успевал форточки открывать. В общем, всё как у Пушкина: «Они сошлись. Волна и камень, стихи и проза, лёд и пламень не столь различны меж собой». Так иногда бывает при окончании школы, когда уже хочется чувствовать себя взрослым и самостоятельным, хочется чего-то необычного, когда уже много что знаешь, но пока ещё ничего не умеешь и не можешь.

Я хоть и проучился в этой школе целых пять лет, но жил с родителями в военном городке на краю города и, может быть, из-за этого ни с кем из ребят очень близко не сошёлся. Но в те дни какое-то неясное стремление к «настоящей дружбе» заставляло меня проводить больше времени со своими однокашниками. Витька мне никогда особенно не нравился, но практически собраться можно было, не считая улицы, только в его квартире.

И вот на следующий день после того, как стали известны результаты наших вступительных экзаменов, а его любящие родители улетели в Сухуми, мы собрались у Витьки. И произошёл хорошо запомнившийся мне разговор. Витька обращался в основном к Антону, так как я всегда держался несколько в стороне, предпочитая больше роль слушателя, а не участника.

- Антоний, мы с тобой должны за эти две недели всё испытать и попробовать. Я для этого и родителей уговорил оставить меня одного. И Клеопатра твоя раньше конца августа не появится.

- Виктор, вы предлагаете мне погрузиться в пучину гнусного разврата?

- Не погрузиться, а упасть на самое дно! Но к первому сентября, разумеется, выйти сухими из воды. Смотри, я какой план составил! Первое: обойти все рестораны. Второе: посетить все танцплощадки и уводить каждый раз по новой чувихе. Третье: угнать машину. Здорово, правда? Ещё не все. Четвёртое: что-нибудь обворовать. Только не людей и не квартиру, а что-нибудь такое нейтральное. Ну, там учреждение какое-нибудь. Или лучше сад! Представляешь, я ни разу в жизни в чужой сад не залезал. А своего и не было никогда. Исправляю: обворовать чужой сад. Ну, как? Будет, что вспомнить, правда?
- Ваш наполеоновский план, Виктор, уже утверждён на самом верху или мне позволительно будет высказать некоторые соображения по этим пунктам?
- Разумеется, Антоний, давай всё обсудим. Я же один всё это не проверну. Могу лишь гарантировать финансовое обеспечение. Мне оставили денег на месяц, а жить надо будет всего две недели, потом всё равно в колхоз поедем. Там деньги не нужны.
- Замечание по первому пункту, сэр. Мы не были только в «Заре». Поэтому ходить в другие рестораны считаю нецелесообразным. И один вопрос: будут ли нас сопровождать дамы?
- Замечание принимается. Жаль, что нет Клеопатры, но я всегда могу позвать Таньку и Надьку. Они пойдут.
- О`кей. Но второй пункт, сэр, у вас также слабо конкретизирован. В городе десятки танцплощадок, они же не только во всех парках есть, но и в клубах. Если обходить все, то мы не обернёмся к первому сентября и остальные сногсшибательные пункты вашего гениального плана останутся невыполненными. И снова вопрос: что вы подразумеваете под жаргонным выражением «увести чувиху»? Проводить её после танцев до родного порога или увести в кусты и коитировать? Я надеюсь, что вы не думали столь вульгарным образом. При наличии-то пустой трёхкомнатной квартиры…
- Ну, разумеется! Хата теперь в нашем распоряжении. Сюда их и будем приводить! Для чего я предков на юг отправил?! А дальше, как получится, кто знает, какая попадётся. Тебе, чёрту рыжему, всё обязательно по полочкам надо разложить заранее!
- Прекрасно, сэр. Но у меня есть замечание и по поводу третьего пункта. Я искренне надеюсь, что когда вы его вдохновенно сочиняли, то не мечтали посадить меня в тюрьму. Из нас двоих опыт вождения автотранспорта есть только у меня. Так что за рулём сидеть мне и, если поймают, то и за решёткой сидеть мне. К тому же, Виктор, мне стыдно в этом признаться, но я водил лишь отцовский грузовик и суммарная дальность моего пробега вряд ли составит больше 300 метров. В легковой машине рычаг передач может быть расположен по-другому. В данном случае лучше обратиться к сэру Александру, - и Антон указал в мою сторону.
- Нет-нет, ребята. Я на это не пойду. Вы уж без меня.
- В таком случае, Виктор, может быть, этот пункт мы перенесём на более поздний срок?
- Нет, угнать надо обязательно! Представляешь, как здорово будет! Угнать машину! Классно! Я этот пункт особенно просчитал. Во-первых, поедем на другой конец города, где нас никто не знает, мало ли что. Во-вторых, я слышал, что замок зажигания у старого грузовика можно простой отвёрткой повернуть. И двери у него не запираются. Узнай там у отца поподробнее про это. А Сашка проконсультирует. Ты же «Волгу» свою водишь? – Это Витька ко мне повернулся. - И потом: мы же не продавать её погоним. Сядем, проедем немного и смоемся. Главное – сам факт: угнали машину!
- Я не сомневаюсь, сэр, что вы сможете «смыться» от любого обозлённого водителя, даже если он будет на гоночной машине. Но я же не спринтер. Совсем напротив. Выглядит ваше предложение заманчиво, но не разумно… Ладно, это мы ещё обсудим. Теперь пункт четвёртый. У меня есть встречное предложение. Мы можем обворовать мой сад. Там уже яблоки снимать надо, мать давно ноет, чтобы я их собрал. Забор у нас практически развалился, а собаки нет.
- Нашёл дурака! Это неинтересно. Нужен какой-нибудь чужой сад. И чтобы охранялся. Дело ведь не в яблоках, а в риске.
- Ну, что же! Я безумно рад, сэр, что в ваш план неотложных мероприятий не вошло человекоубийство, что говорит о вашей недетской мудрости. Но и намеченного более чем достаточно. Только не будем менять строгой последовательности пунктов и начнём от греха подальше с ресторана и танцплощадок.

Разумеется, ни о каком точном исполнении всех этих идиотски-инфантильных пунктов не могло быть и речи. Витька, от которого всё исходило, сам же и мешал его претворению в жизнь. Ложиться спать он должен был не позже одиннадцати. Пропустить ежедневную тренировку – вещь вообще немыслимая и недопустимая. Как он сам не без пижонства заявлял: «Даже встреча Нового года не должна мне помешать первого января быть на стадионе». Три раза в неделю тренировки у него почему-то были вечерами, а после них о «пучине гнусного разврата» он мог только говорить. Я уж не знаю, все ли они «пункты» успели выполнить или нет, хотя, разумеется, при таких ограничениях, развернуться во всю ширь им с Антоном было сложно. Но оказалось, что для несчастья вполне может хватить одного единственного вечера и, к сожалению, я оказался его участником. Впрочем, больше всех пострадал Антон, рядом с которым не оказалось в это время его трезвомыслящей Клеопатры, и который в эти дни полностью попал под влияние Витьки.

Личные машины в то время были очень большой редкостью, но у нас была «Волга». Разумеется, её первая модель, похожая облицовкой капота на акулью морду. Отец работал лётчиком-испытателем, получал неплохие деньги и мне самому уж точно не на что было жаловаться, кроме того обстоятельства, что жили мы далеко от школы. За военным городком в сторону от города начинался большой луг, который заливался во время половодья, река и за ней лес. Водительских прав, разумеется, у меня не было, но водить машину отец меня научил. По этому полю до реки я ездил вполне безбоязненно, так как никакими гаишниками там, разумеется, и не пахло. Несколько раз я возил на берег наших ребят позагорать в спокойном месте. Купаться там было не очень удобно, зато народу здесь никогда не было, можно было и мяч погонять. Разумеется, выпивки с собой никогда не брали (я же был за рулём), девчат тоже. Всё было вполне по-мальчишески, но благопристойно. Я думал, что и в этот раз всё также обойдётся. Но эти два сумасшедших – Витька и Антон – в те дни как с цепи сорвались. Я позвонил Витьке – телефон был только у него, и сказал, что сегодня предки разрешили мне взять машину съездить на реку, так что после обеда он со всеми, кого найдёт, может приезжать ко мне.

 Они и заявились. Привезли с собой три бутылки вина, трёх совершенно незнакомых мне девчат и никакой закуски. Но отступать было поздно.

Витька не пил, так как «завтра тренировка», но он и без вина всегда заводился больше других. Я сначала отказывался, но меня уговорили девчата. Антон и раньше от выпивки никогда не отказывался. Витька хамовато, но остроумно шутил и вообще все мы как-то быстро развеселились. Девки были ещё те, уж и не помню, где они их подцепили. Витька стал делить девчат между нами – кому какая достанется, а те только ржали. Не буду сейчас лукавить, меня всё это здорово захватило, так как, честно говоря, до десятого класса я с ТАКИМИ девчатами никогда ещё и не встречался. В общем, я поддался этому дурному веселью, тем более что мне досталась та девчонка, которая понравилась с первого взгляда. Помню её до сих пор: высокая, худенькая брюнеточка. Галя. Уж случайно это вышло или ребята, заметив моё к ней внимание, так устроили, до сих пор не знаю. Скорее всего, Антон всё подстроил. Витька придумывал какие-то игровые способы делёжки девчат, а Антон методом «математического исчисления» высчитывал то ли среднее арифметическое, то ли ещё какую-то фигню, исходя из которой и определялись наши пары. Все хохотали, как помешанные и, мне кажется, вообще мало кто понимал, что он там с чем складывал. Но Галька досталась мне.

Вначале вволю побесились. Витька поджёг копнушку сена и мы плясали, как дикари, вокруг неё.

Постепенно выдохлись, девчат совсем развезло от вина, и мы разделились на пары. Я, как хозяин машины, был вроде в привилегированном положении: мы с Галей остались в «Волге», а ребята ушли со своими в прибрежные кусты. Но никакие удобства мне не помогли, чувствовал я себя неважно, да ещё перед этим меня стошнило… В общем ничего у меня не вышло… Галька стала смеяться, я разозлился и стал выталкивать её из машины. Было страшно стыдно, я готов был убить всех на свете, а эта пьяная дура, обидевшись, ещё стала сопротивляться. Ну, я её и ударил. Всего один раз. Пустой бутылкой, которая даже не разбилась. Правда, попал ей по виску. И – главное – ни крови, никакого синяка и видно не было под волосами. Она упала – и всё. До меня не сразу и дошло, что случилось. Думал, нарочно лежит около машины. А когда вылез посмотреть – она не дышала. Никто произошедшего не видел. Да уже и стемнело.

Что мне было делать? Милицию вызывать? Представляете, чем бы это всё кончилось? Только поступил в военное училище, отца со дня на день собирались повысить в звании. И что? – всё прахом? И всё из-за того, что два зарвавшихся дурака решили за две недели «познать жизнь»?

В общем, оттащил я её к реке, – и в воду. А разделась она ещё раньше. Если найдут – пошла купаться и утонула. Всякое бывает... Тем более в пьяном состоянии. Здесь как раз была излучина, и у самого берега дно довольно резко уходило в глубину. Мы даже купаться ходили вверх по течению, где небольшой участок берега был ровный и песчаный. Но машину удобнее было ставить на этом месте, а не на песке…

Когда ребята вернулись, я притворился пьяным и «спал» на заднем сидении. Сам больше всех удивлялся, что Гальки нигде нет, начали её искать, кричать и бегать по кустам вдоль берега. Витька даже стал нырять, но быстро выскочил, заявив, что здесь омуты и «под воду тянет». Впрочем, со всех сторон дело это выглядело бесполезным: Ока – не лесной ручеёк, да ничего уже и не было видно в наступившей темноте.

Все пребывали в шоке и растерянности. Я же набросился на Витьку с Антоном: нечего было девок приводить и пьянку устраивать! Сами во всём и виноваты! Приехали бы с ребятами и всё было бы как всегда. Нет, шлея им под хвост попала, дурням!.. Тут выяснилось, что девчата вообще плохо знают другу друга, так как встречались только на танцах в парке. Не знали ни фамилии Гали, ни где она живёт.

Вопрос стоял один: сообщать в милицию о происшедшем или нет. Девчата немного поревели, а потом стали просить меня, чтобы я довёз их до троллейбусной остановки, а дальше - «делайте, что хотите». Я их быстро отвёз и вернулся. Витька с Антоном сидели на берегу небольшого обрыва, на котором я и ставил машину, и смотрели куда-то в темноту. Антон, уже протрезвевший и с неизменной сигаретой во рту, рассуждал о плюсах и минусах возможных решений и, наконец, предложил пока никому ничего не говорить. Никто ему не возразил, и мы молча уехали.

Несколько дней после этого я ни с кем не встречался. Какое уж тут гулянье после такого! С 30 августа я перешёл на казарменное положение – жил в общежитии при военном училище. Однажды, дозвонившись до Витьки, я узнал потрясшую меня новость. Оказывается, на следующее утро после того сумасшедшего пикника Антон пошёл в милицию и сделал письменное заявление о том, что был на Оке вдвоём с девушкой Галей. Они выпили, а когда стали купаться, она утонула. Следователь поехал с ним на указанное место, где нашёл бутылки с вином, её платье и пепел от сгоревшего сена. Антона сначала отпустили, но недавно неожиданно арестовали. Оказалось, тело Гальки всплыло где-то ниже по течению и при осмотре обнаружили на голове след сильного удара. А тут лежит вполне официальное письменное заявление Антона о том, что он был там с ней один.  Дурака свалял парень. Кто его заставлял писать заявление?!

В это время Витька уже учился в педагогическом институте на инфаке. А Антоний вместо аудитории своего радиотехнического института находился под следствием. Родители наняли адвоката, который пытался доказать, что поранить висок Галя могла уже утонув, где-нибудь в реке, ударившись, например, о камень…

Через какое-то время Антон был отпущен «за недостаточностью улик». Ему пришлось оформлять «академ» и устраиваться на работу, так как оказались пропущенными слишком много занятий. Я изредка встречал его и поражался произошедшей перемене: он растерял всю свою изысканную речь, выглядел не по годам повзрослевшим и замкнутым. На многократно задаваемый вопрос: «Зачем ты взял всё на себя?», он или отмалчивался, или долдонил одно и тоже: «Человек не должен бесследно исчезать». С Людой они уже больше не встречались, так как до неё, естественно, дошла ни одна, так другая версия происшедшего и простить Антону измены она не могла.

В последующем у каждого из них жизнь сложилась по-своему неудачно.  Антон смог закончить институт, но семейная жизнь, рождение сына и начавшаяся научная карьера в очередной раз сменились неожиданной катастрофой, перешедшей в двухлетнюю пустоту, которая на юридическом языке звучала следующим образом: два года заключения за «хранение антисоветской литературы». В переводе на обычный язык: посадили по семидесятой статье, задержав с солженицынским «Архипелагом» в портфеле. А дальше жизнь у него уж совсем пошла как-то наперекосяк. Он старался держаться тихо и незаметно, (а при этом, наверное, ещё продолжал чувствовать себя в душе «сэром Энтони»), практически отошёл от старых друзей. Даже «из экономии» бросил курить, что было уж совсем удивительно. Начались нелады с женой, которая совершенно справедливо повторяла, что он «сам во всём виноват» и «сам всё себе испортил». Работал Антон уже не в перспективном военном НИИ («почтовом ящике»), корпеть над кандидатской диссертацией перестал, и зарплата оставляла желать много лучшего. О самоубийстве он не думал по той простой причине, что жизнь стала ему совершенно безразличной. Ничего хорошего он от неё всё равно не ожидал.

У Клеопатры в жизни оказались свои «неожиданности». Она закончила медицинское училище и через пару лет вышла замуж за весельчака-лейтенанта, обладателя красивого баритона. Родила ему двух дочерей, но через десять лет неожиданно для себя оказалась в какой-то Тмутаракани женой спившегося майора. Он, правда, всё тем же красивым баритоном пел под гитару её любимую песню: «До чего ж ты хороша, сероглазая», но счастья при этом Людмила уже не испытывала. А иногда даже пыталась вспомнить, собирая с дочками ягоды недалеко от гарнизона, как называлась та змея, с помощью которой убила себя Клеопатра? Уж, наверное, не гадюка. Но Шекспира, чтобы уточнить породу пресмыкающегося гада, под рукой не оказалось. Люда выделила «ещё ровно десять лет», чтобы «поставить на ноги» девчат, а затем решительно и неожиданно для мужа развелась с ним и вернулась домой к родителям.

Вообще я не знаю, почему вспомнил всю эту историю? Что-то с годами всё чаще и чаще вспоминается молодость… А может быть от того, что перечитал Шекспира? Он мне всегда нравился ещё со школы своей брутальной мужественностью.
Да, почему-то сразу не написал: прозвище «Антоний и Клеопатра» придумал я. И совсем не по тем причинам, о которых упоминал. Мне просто очень не хотелось, чтобы они – Антон и Люда – остались вместе. Ведь она нравилась мне! Как я мог этому помешать в то время? Вот и прибегнул к такому магическому приёму: наградил их именами несчастных возлюбленных и сыграл в этой трагедии роль злодея…  И это сработало… На целые тридцать лет…


2.

Антон работал инженером в ЖЭУ и в начале девяностых годов его зарплаты хватало только на оплату квартиры и коммунальных услуг. «Жили», как говорят в таких случаях, на деньги жены. В этом и была основа разыгравшейся между ними драмы. Отработав полжизни «училкой английского», Марина неожиданно попала со своим знанием иностранного «в струю». И не растерялась. Оставила школу, переключилась на индивидуальных учеников, затем организовала свои курсы, где обучение языку отличалось какой-то не очень понятной для Антона особенностью. От желающих «быстрого овладения» английским не было отбоя и Марина, скооперировавшись с ещё двумя коллегами, открыла “Marina` Crash School”, обещавшую любому желающему быструю адаптацию в англоязычной среде. Видимо, только в новых экономических условиях и смогла наконец-то проявиться её львиная астрологическая сущность. И потекли деньги.

Но чем резче менялись роли в семье, чем в большей степени жена обеспечивала благосостояние, тем хуже становились их отношения. Антон никогда не был по характеру командиром, но внешне жена всегда подчёркивала, что глава семьи он. И много лет они прожили по распространённому принципу: жена - шея, а муж - голова. Вполне нормальный вариант для нечестолюбивого мужчины. Но сейчас жена стала ежедневно подчёркивать, что и шея, и голова – она. А тут ещё у дочки родился внук, надо было помогать «сидеть» с ним (в отличие от него дочка работала стоматологом и пропуск каждого своего рабочего дня трезво оценивала в долларах). Естественно решили, что помогать ей будет не бабушка, которая тоже зарабатывает баксы, а дедушка, зарплата которого была гораздо меньше, чем плата наёмной няне. Так Антон превратился в сиделку при внуке.

 Вскоре у жены появился свой мобильный телефон, потом своя машина (они были, разумеется, необходимы для работы). А потом - любовник, необходимость которого для успешного бизнеса была уже более спорной. Измена жены не столько огорчила, сколько удивила Антона, так как ему казалось, что в таком возрасте (а какой был у неё возраст? сорок два года – самый сок!) подобное баловство уже ни к чему. И отношения их испортились вконец. Он психанул, потребовал развода и «раздельного существования».

Вопрос о разводе был замят, но последовал лихо прокрученный энергичной супругой какой-то мудрёный и многоходовой обмен квартирами, в результате которого Антон оказался в однокомнатной «хрущёвке», сплошь заставленной их старой мебелью (себе жена купила новую). На произвол судьбы его, впрочем, никто не бросал. Вновь устроиться на прежнюю работу труда не составляло. Покупать практически ничего не надо, пожалуй, кое-что даже сможет продать из мебели. Более того, в последний день «сиденья» с внуком (назавтра потомка должны были вести в ясли) дочка передала ему 300 долларов – «это от мамули» - и добавила ещё три портрета Франклина от себя. Расцеловала и поблагодарила за помощь, сказав, что он может, когда захочет, приходить к ней ужинать.

Валюту Антон взял, так как «своих» денег у него уже давно не было. И отправился в свою берлогу.

В пятьдесят лет у него начиналась новая жизнь.

Еды особой дома не имелось, так как всё последнее время он обедал у дочери. Сахар и хлеб, разумеется, имелись. Плюс чай и куча коробок с лапшой «доширак». Но сегодня свой первый свободный и одинокий вечер ему захотелось сделать по возможности более праздничным. Он уже заранее чувствовал, что одному будет очень тоскливо, поэтому хотел скрасить вечер хотя бы вкусным ужином.

А что может быть вкуснее жареной картошки? Но покупать её, чистить, жарить не хочется: сегодня уже навозился на кухне. Хочется сесть за стол на всём готовом.

Антон зашёл в универсам, в котором можно было купить всё, что угодно: от сервелата до посуды фирмы «Цептер». Были бы только деньги. Сегодня этот презренный «металл» у Антона был в достаточно количестве. Тут же в «эксчендже» поменял сотню долларов на приятно наполнившие портмоне рубли и пошёл вдоль прилавков.

Купил сначала бутылку текилы (захотелось почувствовать себя «буржуем»), а затем стал подбирать закуску. Решил ограничиться бутербродами (купил сливочного масла и нарезку форели) и лимоном. Вместо свежей картошки удовлетворился чипсами. У старушки, продававшей у входа в магазин зелень, купил «всего по одному» – зелёный лук, петрушку, укроп и головку чеснока. Так, витаминами он себя обеспечил. Кусок жареного мяса сейчас бы, конечно, не помешал, но он уже решил не возиться на кухне, а в кафетерии сидеть не хотелось. Домой, домой! Пусть в ещё и не обжитый, но свой дом…

Ещё раз мысленно перебрал в голове сделанные покупки, вернулся в универсам, взял бутылку боржоми и сыр «маасдам». Надо было бы подумать и о завтрашнем дне, но – будет день, будет и пища. А на завтрак ему всегда хватало одного чая…

Через час, смотря, но не очень понимая, теленовости, Антон уже испытывал новое и интересное ощущение своей «никомуненужности». Никаких обязательств. Никаких долгов. Свободен, как никогда. Даже, впрочем, временно, от работы. Как лучше всего распорядиться создавшимся положением? Очень необычное ощущение, заметно отличающееся и от отпуска, и от пенсии.
 
Самый бездарный, но благоразумный вариант – завтра идти и устраиваться на работу. Но неужели он больше ни на что не способен?!

Чтобы такое сделать необычное?

А если удариться в распутство? Выделить на этот кайф триста долларов и заказывать три вечера подряд новую «девушку». Это уже что-то поинтереснее… Но без навыка и специфического жизненного опыта этот вид развлечения для него точно мог кончиться весьма печально… Впрочем, вполне конкретный жизненный опыт у него имелся с юности. И чем он закончился, Антон помнил ещё слишком хорошо.

Вот если попробовать что-нибудь сочинить под такое грустно-лирическое настроение? Когда-то он писал стихи и небольшие рассказики, даже посылал их в журнал «Юность». Но удостаивался только доброжелательных отзывов литературных консультантов. Некоторые ответы были явно казуистические. Так, однажды ему посоветовали «сплавить реальность с безудержной, но целенаправленной фантастикой, как это делал В.В. Набоков». Самое смешное заключалось в том, что тогда, в конце семидесятых годов, Набокова в Союзе ещё не издавали и достать его можно было только контрабандным путём, что в те времена было чревато большими неприятностями.

В последние месяцы, когда Антон «сидел» с внуком, он неожиданно написал несколько рассказов. Причём в таких условиях, в которых раньше и газету не смог бы прочитать. Нападало вдруг неизвестно почему какое-то лихорадочно-грустное вдохновение (когда окончательно испортились отношения с женой). Конечно, вряд ли его «беллетристика» могла представлять большую художественную ценность, но появляющаяся потребность писать была сильнее трезвого благоразумия.

Антон решил собрать воедино все свои старые и новые рукописи. В его однокомнатной квартире были представлены практически все виды мебели. В том числе и сервант. Правда, без хрусталя и без сервизов (они остались супруге), забитый его книгами, папками и старыми портфелями. Последние использовались под «архив». В них должны были лежать его старые рукописи, лишние фотографии, не вошедшие в «официальные» фотоальбомы (кстати, тоже оставшиеся у жены) и записные книжки. Хорошо, что при «разделе имущества» он их в сердцах не выкинул и не отвёз на дачу. Сейчас бы туда он и не поехал, так как дача тоже «досталась» жене. Всего оказалось два портфеля и два кейса, которые отражали в хронологическом порядке его тщетное стремление следовать моде.

Портфель с фотографиями Антон отложил на потом. Из другого портфеля достал слегка потрёпанные рукописи рассказов и черновики когда-то писавшихся научных статей. Отобрал беллетристику и разложил машинописные листы на кухонном столе. Кучка побольше – стихи, кучка поменьше – рассказы. Дополнил её теми, что написал за последнее время, ещё даже не перепечатанными на пишущей машинке. Стопки сравнялись.

Теперь надо будет пересмотреть всё это свежим взглядом. Отсылать ли в редакцию, ещё вопрос – дело это почти безнадёжное. Но для самого себя можно составить сборник «избранных произведений». Перепечатать. Переплести и оставить внуку. Которому они, конечно, ни на фиг не будут нужны. Всё это нужно и интересно только ему самому. Впрочем, может быть, это и есть самое главное?

Фотографии лежали в пакетах от фотобумаги (раньше, ещё в «докодаковскую эру» Антон занимался фотографией), были все чёрно-белые и потому смотрелись как-то необычно. Удивило, что некоторых людей на фотокарточках он не может вспомнить. Лицо знакомое (ещё бы, если сидят в обнимку на одном диване!), но вот как зовут? И кто она? Ребят вспомнил всех. Может быть, попробовать с кем-нибудь связаться? Или хотя бы созвониться и встретиться. Пока есть время и деньги… С его переездами из одного города в другой старых друзей растерял, а новых не приобрёл. Друзья – это вообще дело, видимо, не столько наживное, сколько возрастное. Они только в юности почему-то и появляются.

Среди многочисленных фотографий неожиданно попалась фотография Клеопатры, его первой любви. Со смеющимся, ничем особенно не примечательным, но таким милым и родным лицом. Интересно где она сейчас? А если попробовать разыскать? Он спрашивал о ней, когда собирались на 20-летие окончания школы. Жила где-то с мужем-военным на Дальнем Востоке, потом развелась. А сколько стихотворений он ей в своё время посвятил! Но что-то помешало им соединить свои судьбы. Скорее всего, опять его нерешительность…

Уже около полуночи Антон набросал на листе бумаги план своих дальнейших действий:

1) Перечитать, отредактировать и перепечатать все наиболее удавшиеся рассказы; что с ними делать дальше, посмотрит. Может быть, даже попробовать издать в какой-нибудь маленькой типографии тиражом «для родных и друзей». Долларов полтораста должно хватить при мягкой обложке.

2) Написать несколько писем по старым адресам своим однокашникам и встретиться с ними. Обязательно увидеться с Людмилой. Интересно, что она ему посоветует?

В памяти неожиданно всплыли казалось бы давно забытые сцены, случаи, встречи, связанные с Людой. Ну, вот хотя бы, как они ходили с ней в театр и потеряли на обратном пути её туфельку. Кажется, он даже когда-то записал это происшествие. Достал листки со старыми рассказами и быстро нашёл то, что нужно. Его маленький рассказик, был, наверное, первым, написанным им в жизни. Антон читал его со смешанным чувством «никогда не виденного», жема вю.  Интересно, что наиболее незнакомым даже неприятно пижонским показался ему свой собственный портрет. Рассказик получился очень наивным, но ему приятно было вспомнить молодость, перечитав его. Может быть, стоит сочинять только ради этого?
 
И уже засыпая, он подумал о том, что представляет себе Люду такой, какой помнил с юности. Интересно, сильно она изменилась или нет? Но глаза наверняка должны были остаться такие же серые и искрящиеся серебряными смешинками…

Телефона Люды Антон не знал, но адрес, разумеется, помнил. Долго раздумывал, под каким предлогом явиться.

Цветы умудрился купить именно такие, какие хотел. Он помнил, что Клеопатре всегда нравились розы. Но с метровым букетом ехать целый час в автобусе…  А потом заявиться, не предупредив, домой? Чего ради, спрашивается? А если она опять замуж вышла и дверь откроет супруг?… И дочери уже взрослые: с ней живут или нет?

Увидел на витрине цветочного магазина странной формы плоский букет из сплетённых белых роз. Словоохотливая продавщица объяснила, что такие букеты ставят не в вазу, а кладут на стол. Корни каким-то хитрым образом вставлены в мокрую губку. В общем, настоящий хай-тек. Антона больше интересовал вопрос соответствия диаметра этого мудреного букетика дну его спортивный сумки. Оказалось, что он умещался без заметных повреждений. Вот и ладушки! Если что-нибудь не так сложится, у него и цветов с собой вроде никаких не было…

Где живёт Люда, Антон помнил хорошо. Полагалось бы позвонить, но… Всё что не делается, к лучшему. Чтобы он сказал ей по телефону после тридцатилетнего перерыва? Хочется поговорить? Да и телефон в его представлении в большей степени ассоциировался уже с деловым общением (хотя когда-то с той же Людой они часами «висели на трубках», пока не начинали ругаться родители).

К счастью, дверь открыла Люда. Это было необыкновенной удачей, так как Антон явился к ней на следующее же утро и в будний день, успокаивая себя совершенно парадоксальной логикой: рабочий день, значит, родные на работе и никто не помешает им поговорить. Вероятность того, что и Люда, естественней всего тоже должна быть на работе, он отметал. А вдруг… И вот это «вдруг» произошло. Он настолько обрадовался, что, едва успев поздороваться, сразу спросил:

- А ты почему не на работе?
- Ты очень разочарован, что я дома? – она поправила причёску. Антон обратил внимание, что она несколько не в форме: заспанная, без макияжа, заметно постаревшая, но… это была та самая Люда. Его Люда с такими же серыми смеющимися глазами.
- Ты извини, что я не предупредил. Честно говоря, телефон твой забыл. Шёл на авось. И вот так повезло… Сам удивляюсь. Ты одна?
- С твоими вопросами не соскучишься. Ну, одна. А это имеет какое-то значение?.. Впрочем, чувствую, что имеет. Не обращай внимания, я не выспалась, поэтому ещё злая. Давай, проходи, сейчас кофе будем пить. А работаю я через двое суток на третьи. Вот сейчас как раз после ночи.
- Я разбудил тебя? Извини.
- Ты всё такой же… Не изменился ни внешне, ни по своему характеру. А я сильно постарела?
- Что ты! Ты ни капельки не изменилась.
- Да, убедительно врать, смотрю, ты тоже не научился. Садись на этот стул.
- Ты на «Скорой» работаешь?
- Там больше платят. Хотя с годами уже работать тяжелее. Ты случайно не думаешь, Антошенька, что мне всё ещё шестнадцать лет? Мне уже немного больше… Что у тебя стряслось? Рассказывай...

С Людой было легко и свободно. Словно и не прошла целая жизнь длиною в тридцать лет, словно расстались только вчера. Недаром она, увлекаясь труднодоступной в то время астрологией, когда-то говорила, что они с ним по знакам Зодиака две половинки и им суждена совместная счастливая жизнь… В этом она ошиблась. Но то, что Антон сразу и без утайки выложил ей все свои переживания – тоже факт, достойный если не астрологического, то хотя психологического анализа. Спохватился он только один раз. Где-то в середине своего повествования, когда рассказывал, что ему «при разделе имущества» достались все его кактусы, вспомнил про свой плоский букет из роз. Люда была в восторге, и сказала, что такие ставят на стол перед невестами на свадьбах. А дарят их женихи. Многозначительно посмотрела на Антона и поставила его между ними посередине кухонного столика, отодвинув в сторону сахарницу.

Уже заканчивая свой рассказ, он снова встрепенулся.

- Извини, Людмилочка, я тут болтаю и болтаю о своём. А как ты живёшь? Я ведь о тебе ничего совсем не знаю.
- Да пока тебе и не надо ничего знать. Антошенька, ты же не за этим ко мне пришёл, так? Сейчас речь о тебе, о твоей половинке.
- Опять ты со своими половинками! Глупости это всё, Людмила! Хороши половинки – разошлись на тридцать лет и забыли друг о друге.
- Во-первых, не на тридцать, а на двадцать девять. Во-вторых, не надо говорить за нас обоих. А в-третьих, ведь ты пришёл всё-таки ко мне, а не к кому-нибудь. Да ещё со свадебным букетом! – Она засмеялась. – Ведь есть же у тебя наверняка друзья и подруги. Не могли не появиться за эти годы. Есть?
- Есть, конечно.
- А пришёл ты ко мне. Правильно?
- Правильно. – Антон наклонился и прижался к её плечу. – Пришёл я к тебе…

Они лежали на старой тахте в квартире Антона. Разговаривали и вели себя так, словно и не расставались на долгие года. Антона это не переставало удивлять, а Люда объясняла всё просто и незамысловато: мы же не вчера с тобой полюбили друг друга. Первую любовь не даром называют самой сильной; она остаётся, наверное, где-то на донышке сердца и до конца не исчезает. Ей всегда легко вспыхнуть вновь. Поэтому у них так всё и получилось: они просто продолжили любить друг друга.

- Но ведь у нас с тобой ничего не было! – горячо и неизвестно с кем продолжал спорить Антон. – Совершенно ничего. Поцеловались несколько раз в подъезде и всё. Ты, кстати, помнишь: сначала в твоём, а потом несколько раз у меня?
- Ты тоже это запомнил? Ну вот, а говоришь «ничего не было». У нас была любовь, Антошенька. Вот почему мы не удержали друг друга в тот раз, до сих пор понять не могу. Всё время считала, что виноват во всём ты. А позже поняла, что за счастье в ответе должны быть оба… А сейчас будем исправлять ту ошибку или нет? Ты этого хочешь?…

С устройством на работу Антон решил пока не торопиться и они встречались с Людмилой практически во все её свободные дни. Клеопатра буквально потрясла его избытком своей любви и нежности, от которых Антон за последние годы совершенно отвык. Иной раз проявления её страсти вызывало в нём даже чувство какого-то дискомфорта, хотя и льстило мужскому самолюбию. Он был более сдержан в своих проявлениях, а любовь у Людмилы разгоралась с каждой встречей всё сильнее и сильнее. Словно прорвалась давно сдерживаемая плотина накопившейся ласки и нежности…

Каким образом супруга могла узнать об их связи, сказать трудно. Впрочем, со своей стороны Антон и не делал из этого особой тайны, считая себя «свободным от всех обязательств» человеком. Но неожиданно два раза в неделю Марина стала регулярно приезжать к нему, предварительно предупредив по телефону и ни разу не позвонив в тот день, когда у них было свидание с Людой. Не задавая никаких лишних вопросов, она готовила ему на два-три дня щи или борщ, заметив вскользь, что теперь, когда он перестал обедать у дочери, надо же кому-то заботиться о нём. Готовила всегда вкусно и то, что он любил. Затем ненавязчиво прощалась и быстро уходила.

И вскоре Антон уже стал чувствовать себя виноватым по отношению к жене. Он разрывался между двумя чувствами. С одной стороны: страстная любовь Людмилы, на которую он охотно отвечал. С другой: формально-заботливое отношение жены, с которой он прожил ни много ни мало, а двадцать пять лет, и которая, он это чувствовал, видимо, хорошо представляла создавшуюся ситуацию.

Неизвестно, как бы сложились дальше их отношения, но ещё на высоте его любви к Людмиле трагический случай подтвердил, что их недаром прозвали Антоний и Клеопатра. Вот последнее письмо Антона.

«Любимая моя! Мы только сегодня днём простились с тобой. Я ещё весь переполнен твоею лаской и нежностью. Я ещё ежеминутно вспоминаю и смакую их. Я ещё вижу твоё запрокинутое лицо с закрытыми глазами и стиснутыми губами, всё сосредоточенное на ощущении сладострастья – оно так красиво в эти минуты! Я ещё слышу твои слова, такие простые, но так глубоко проникающие ко мне в сердце. Я ещё чувствую, как тёплая вода из душа струится по нашим телам, омывая и освящая их, связывая нас ещё крепче в единое существо, состоящее из двух половинок: тебя и меня. Я ещё помню твою отзывчивость и податливость на каждое моё движение, я ещё представляю испытываемое тобой удовольствие от моих прикосновений. Впрочем, трудно сказать, кому они приносили большее наслаждение: мне или тебе. Какие тут могут быть счёты: это было наше общее удовольствие и наше обоюдное наслаждение!

Я словно маленький ковшик, в который вылилось целое ведро воды. И этот ковшик, едва не захлебнувшись под стремительным потоком, чувствует себя переполненным, не замечая даже, что практически вся вода, ударившись о его дно и стенки, при этом расплескалась в разные стороны, а в нём самом и осталось-то совсем ничего, чуть-чуть на донышке. Но ковшик ещё самодовольно пофыркивает от удовольствия, думая, что вместил в себя весь этот водопад.

Поэтому, когда ты в тот же день, но уже по телефону спросила, скучаю ли я по тебе, я уверенно ответил «нет». Я ещё весь был в тебе. А ты обиделась на мой ответ и, разумеется, была права, так как прежде, чем ответить «нет», мне надо было бы сказать тебе всё то, что я сейчас написал.

Днём, после прощания с тобой, я пошёл в магазин. Сильный дождь и ветер заставил с головой прикрыться зонтом и я, переходя дорогу, не заметил пролетевшую в нескольких сантиметрах от меня машину. Иномарка вырвалась из ряда стоящего у дальнего светофора машин и домчалась до меня быстрее, чем я предположил. Возможно, водитель надеялся, что я приподниму зонт, посмотрю ещё раз налево и замечу его. Но именно с той стороны дул ветер и хлестали струи дождя. Слава Богу, что он оказался достаточно опытным и не стал в раздражении отпугивать меня клаксоном. Ещё неизвестно, в какую бы сторону я отшатнулся от неожиданно громкого сигнала. Могло оказаться и так, что вперёд, под колёса. Но машина только задела крышей край моего зонта и оттолкнула меня назад мощной воздушной струёй. Я, перепуганный, на несколько секунд застыл на месте, не в силах сделать следующего шага и, уже опустив зонт, тупо смотрел сквозь ливень на приближающуюся стаю автомашин. И подумал, что если бы мне было суждено умереть именно в эту минуту, то я хотел бы, чтобы на моём памятнике было написано: родился в 1945 г., трагически погиб в 1992 г., а всего прожил три месяца. Те самые месяцы, который мы провели вместе.

Прости, что не смог сделать их ещё более приятными для тебя; прости, что не смог доставить тебе столько наслаждения, сколько ты могла и хотела вместить в себя; прости, что не смог утолить все твои желания. Прости, прости, прости…

Прощай, солнышко моё! Я ведь слукавил, но мне так хотелось высказаться до конца, выразить всё, что накопилось у меня в сердце. Дело в том, что тебе не придётся отвечать на это письмо. Оно – последнее. Я кое-что утаил от тебя. Тот водитель не был таким опытным, как я это представил. Но я не виню его, так как сам виноват в своей невнимательности. Да и кто может быть виноват в том, что шёл ливень, что дул ветер, что я любил тебя и думал только о тебе.

Поверь, мне совсем не было больно. Это произошло так стремительно и молниеносно, что ни о чём другом я даже не успел подумать, и твоё лицо так и осталось перед моими глазами.

Мы любили друг друга очень недолго. И любовь наша кончилась трагично, причём – дважды трагично.  Видимо, на самом деле рок имён сыграл над нами свою злую шутку.

 Прощай, моя Клеопатра! Теперь уже навечно…»

«Как! Ты умрёшь, славнейший из мужей?
А я? Меня оставишь прозябать
В постылом этом мире? Без тебя…»
/Шекспир, «Антоний и Клеопатра», IV,13/.

***
Июль 2001.