Женя

Она пришла поздравить меня с днем рождения. Денег у меня не было и отмечать день
рождения я не стала. Посидели немного, поговорили о пенсиях, кому сколько добавили.
Потом я предложила пообедать у меня, хотя кроме котлет из творога с картошкой ниче-
го не было. Для пробы она съела одну котлетину и попросила еще. Ей очень они понрави-
лись.
- Как ты их делаешь?
- Творог перекручиваю через мясорубку, добавляю сахар, соль, желток и картошку тол-
ченую. Все тщательно перемешиваю и формирую из этого «фарша» котлетки, обмакиваю
во взбитый желток, затем обваливаю в муке и на сковородку. Надо бы их есть горячими
со сметаной, но сметаны нет, подогревать вы не захотели.
-Понятно. Делово и вкусно. Давай позвоним Леночке, узнаем, жива ли она там, ведь не
звонит уже неделю, - сказала Евгения Михайловна
Я набрала сотовый и её дочь Лена ответила. Я передала трубку Евгении Михайловне.
- Леночка, приезжай завтра, а хочешь -  сегодня. Приедешь? Ну ладно, а то деньги на теле-
фон набегают, - отключила трубку и говорит, засмеявшись, - Как только запахнет деньга-
ми, сразу мамочка любимая, я люблю тебя.
- Ну, это же плохо, Женя. Сколько она может у тебя на шее сидеть. Девке уже 35 лет, а она
все время деньги тянет с тебя. Плохие дети получились, ведь правда? Ты же все им отдала
и здоровье, и любовь, и заботу?
Женя вдруг опустила голову и тихо – тихо сказала:
- Есть такая «Оливковая ветвь» - общество, куда сын Юра и я ходили одно время молить-
ся. И там одно из условий было – рассказать о себе, ну как бы очиститься перед всеми за
свои поступки. И он начал рассказывать, как он плохо жил, как скитался один, как был
брошенный, как страдал. Мне было и стыдно, и горько, и обидно за себя и за него.
Она вдруг заплакала, а потом взахлёб начала рассказывать. Слезы лились у нее ручьем,
она задыхалась, но не смогла остановиться и все рассказывала, рассказывала.                2
Когда отца в 37-м году взяли, мы остались с матерью вдвоем. Но потом взяли и мать, а
меня как дочь врага народа отдали в детский дом. Как меня там не любили. Считали мня
фашисткой. А мне было семь лет, и я постоянно пряталась от них. Когда меня ловили,
сбрасывали в яму, а потом начинали закидывать камнями, причем орали как бешеные-
«фашистка», «морда». Меня только Бог от смерти спас. Вся в синяках, кровоподтеках
я приходила в детский дом, ела, что давали, и ложилась на свою кровать. А ночью ко мне
пробирались старшие мальчишки, снимали штаны и пытались совершать половые акты.
 Эти пятиклассники, ничего не умели, а только тыкали больно своими письками и
зажимали мне рот. Приходили группами, по пять человек. Сказать об этом я никому не
могла, т.к., меня просто бы ночью задушили. Я думала, что они только ко мне пристают,
нет, они приставали ко всем девчонкам. Воспитатели меня не обижали. Даже жалели. А
когда надо было на празднике выступать, то звали меня – я уже тогда хорошо пела.   
Однажды приехала семья усыновить девочку, и меня пригласили к ним.
-Она у нас хорошо поет, - сказала им воспитательница.
 Усыновители посмотрели на меня и брезгливо передернули губами. Такую страшную им
не хотелось брать. Да, я была некрасивая девочка. Потом я ночами долго плакала от оби-
ды и горя, и молила Бога, чтобы меня кто-нибудь забрал из этого ада.
 Бог услышал мои молитвы, и через год меня нашла мама и забрала из детского дома.
Она родила в тюрьме и поэтому ее с ребенком отпустили на волю.
Потом она рассказывала, что спала со всеми охранниками. А еще она пела, пела так, что,
выйдя в поле, рожь от  силы её  голоса ложилась. Я, видно, в нее пошла.
И вот я с двухмесячным  ребенком ходила по улице и просила еду. Мать скурвилась в
тюрьме, и на воле вела себя так же. Мы ей не нужны были. Она пила с мужиками, а потом
 собутыльники драли её по очереди, как кошку. А когда кому–то не терпелось и мать
была занята очередным любовником, то пристраивались ко мне. Не стеснялись ни матери
ни друзей. В восемь  лет меня насиловали кому ни лень. Правда, давали за это деньги, продукты -  и мы на это жили. Тогда меня и приучили пить вино, а потом водку. Напоят, разложат меня на койке тешатся  как хотят. А я ничего не помню. Встаю и чувствую боль между ног и вся мокрая от спермы. Потом пошла в школу. Училась плохо, одни двойки. Ничего не могла запомнить. Все хотела есть и спать. А после школы с сестренкой водилась. Так мы и жили. А однажды мне приснился сон. Я увидела своего отца, село, улицу и номер дома. Утром рассказала все матери и решила туда съездить. Мать не отговаривала.
Я нашла то место, что мне приснилось. Захожу в первый встречный магазин и… вижу
своего отца. У меня истерика началась. Он тоже узнал меня. Мы бросились друг к другу,
плакали, обнимались и целовались целый день. Он был директором этого магазина, а его
жена работала в нем продавцом. Я рассказала все о матери, и он посоветовал мне домой
не возвращаться. Устроил меня в школу и в художественную самодеятельность. Я тогда
уже хорошо пела. Однажды ко мне на вечере подошел красивый парень – румын. Он ра-
ботал на шахте инженером. Проводил меня до дому и сразу объяснился в любви. Угово-
рил отца потом, чтоб меня отпустил замуж. Мне тогда было 16 лет.
Сыграли красивую свадьбу, и я стала жить у мужа в квартире. Все ничего бы, но, уходя на
работу, он меня замыкал, и я все дни сидела дома, даже в туалет ходила в ведро. Мне это
быстро осточертело, и я однажды выпрыгнула в окно с небольшой сумкой и бегом отпра-
вилась за  тридцать километров на вокзал. Шла долго пешком, устала жутко. Слышу, догоняет меня телега. Остановилась и извозчик спрашивает, куда я, мол, одна, к вечеру иду. Я вкратце рассказала свою историю. И тогда он мне предложил  довести без денег, но с условием – чтобы я с ним переспала тут же на траве. Я давно поняла, что мужики все сволочи. И если я откажусь, он может взять меня силой да еще и убить. Ведь рядом никого нет и вряд ли кто к ночи будет. Я согласилась. Возчик был старый, но крепкий мужик. Он разложил меня, как курицу, снял свои портки до колен и залез на меня. Я молодая, красивая, свежая, титечки стоят, кожа нежная, на лобке все нежно кудрявится, тело пахнет прямо молоком - так он потом сказал… Боже, застонал даже, он ласкал, целовал меня, гладил и бесконечно кончал. А, кончая, он без отдыха начинал снова. Это длилось так долго, что я уже не надеялась остаться в живых. Вдруг он оторвался от меня, как пиявка отваливается, насытившись крови, и быстро захрапел. Он устал так, что даже штаны не смог надеть.
Я отползла от него. В телеге я нашла воду, вымыла себя и тут же уснула прямо на телеге.
Было лето , тепло, тишина. Мы оба спали. Я ни о чем не жалела. Только боялась, что ут-
ром он может отказаться мне помогать. Часов в 5 он уже был на ногах. Разбудил меня, дал
воды и хлеба и мы поехали на вокзал. Как он восхищался мной. Как он радовался тому,
что обладал мной. Он говорил, что за свою жизнь ему единственный раз повезло, он
встретил свою мечту. Нежную, красивую и такую сильную в любви. Да, я уже была от-
личной любовницей. Меня мужики развратили хорошо. Ласки я умела дарить горячие,
обнимала крепко, целовалась страстно и с азартом. Во мне рано проснулась женщина.
До вокзала мы еще два раза с ним сближались. Но теперь уходили в лес вместе с телегой
и там шумно и горячо извозчик наслаждался мной. Он был потом такой счастливый, что
всю дорогу смеялся, а потом даже запел, страшно фальшивя. Я решила ему подпеть ти-
хонько так. Он удивленно оглянулся и приятно разинул рот.
- Вот это да! Ты еще и хорошо поешь? Ну, ты, девка, смерть мужикам будешь.
Он довез меня, наконец, до вокзала. Купил мне билет, дал с собой денег, накормил, поса-
дил в поезд. Когда поезд отходил, он прижал руки к сердцу, и мне кажется, что у него да-
же слезы блеснули в глазах. Да и что он мог мне дать простой конюх – молоковоз из де-
ревни, проживший уже лет сорок со своей женой, детьми и внуками? Он все понимал, но
все равно тянется к молодости, к красоте. Ему просто повезло, что он меня встретил на
своем пути.
Я приехала к матери, рассказала все про отца, мужа и так же извозчика. Она похохотала
и заставила идти работать. Я пошла устраиваться и вдруг увидела объявление, что вече-
ром в клубе будет концерт – приехала филармония. У меня дрогнуло сердце. Я мечтала
петь, быть артисткой. Тем более, что мне об этом все без конца твердили – тебе надо петь.                5
После концерта я зашла за кулисы и спросила, кто здесь главный. Ко мне подошел пожи-
лой еврей и спросил, что я хочу. Я сказала, что хочу стать артисткой. Он засмеялся и гово-
рит:
- Что ты умеешь?
- Все, - сказала я.
- Ну, поехали, - он сел за пианино. Я пела народные, классические вещи, я читала стихи и
прозу. Я немножко занималась в кружке при доме пионеров. Хоть мало, но мне хватило
репертуара для прослушивания. И потом, у меня был абсолютный слух.
Один раз, прослушав песню, я ее тут же повторила без репетиции. Это был природный дар
Руководитель группы артистов тут же меня взял на работу. Мне было 16 лет. Так я стала
Артисткой. Ездили мы по городам и селам. Жизнь артистки филармонии, как жизнь у
цыган. Сегодня здесь, а завтра там. Выступали даже в лагерях и тюрьмах.
Однажды стою на сцене, пою, а подо мной дырку сверлят, как раз напротив панталон.
Если я раздвину ноги, а платье не длинное, то можно кое - что из нижнего белья увидеть.
Я внутренне чувствовала, как мужики изголодались по бабам, сидя по 20 – 30 лет.
Я расставила ноги пошире и пела, сколько просили. А когда кончился концерт, мы сели в
с сани и долго слышали свист и крик с крыш бараков: «Женя, Женечка, приезжай еще».
Конечно в труппе, как и везде, мужики липли ко мне, как будто нюхом чуяли, что со мной
можно всегда и без проблем. Я не буду жаловаться, я не уйду с работы, я буду стойко и
безропотно переносить. А куда мне деваться? К матери – пьянице вернуться, где ее му-
жики потом  моими становились. И к отцу нельзя. Там мой муж остался. Я еще ношу
его фамилию в паспорте и штамп о браке.
Однажды мы выступили на празднике, где за нами должен был выступать военный
ансамбль.
Мне так надоела филармония, что я решила уйти в военный ансамбль.  Подошла к руково-
дителю, прослушалась, и он тут же меня оформил на работу.                7
Я с ним проработала несколько лет, а потом вышла замуж за мужчину на 40 лет старше
себя. Он взял меня в театр артисткой оперетты. Но не прошло и месяца, как он напоил
меня и владел мной, как обыкновенной пъянчужкой. Понимая, что я от него завишу, он
каждый вечер брал меня за руку и приводил в кабинет. Я садилась в кресло, и вся дрожа
от неловкости, стыда, обиды отнекивалась от преподнесенного мне стаканчика вина, а
затем водки.  Выпив, я быстро расслаблялась, а он опытный, ловкий, брал меня на руки,
клал на стол и насиловал сколько хотел. Он был редактором какой–то ленинградской га-
зеты и однажды в тридцать седьмом  году кто–то что-то не так напечатал. Его осудили на десять лет. Он сидел в лагере вместе с урками, научился пить, драться, унижать, карабкаться по головам к власти. Был он грамотный и даже одаренный. В лагере он играл в театре. А когда освободился, то ему не разрешили жить в больших городах, и он уехал в провинцию. Здесь он стал звездой. Возглавил театр, набрал труппу, где я тоже начала работать. Я вышла  замуж за хорошего баяниста, родила, но мне Соловьев, так звали моего руководителя, не дал жить нормально в семье. Однажды он пришел к нам домой, избил мужа до полусмерти, взял меня и ребенка и увел к себе. Я поняла, что в постели ему нужна только я. Только я могла удовлетворить его похоти. Уж как он хотел, так я ему и давала. Безропотно, не отказываясь ни от каких его указаний в постели. А был он жесток, ненасытен, безжалостен. Однажды я, взяв ребенка, уехала в Хакасию. От Красноярска это очень далеко, и устроилась в ДК руководить хором. Это я уже умела делать. Познакомилась с баянистом, аккомпанировавшим моим хором. Я родила девочку, и мы бы жили неплохо, но муж пил и страшно бил меня. Я убегала из дома, потом возвращалась и все прощала. У меня еще от Соловьева был сын Юра. И вот я уже с тремя детьми жила с хакасом и вдруг приезжает Соловьев. Опять избивает до полусмерти мужа, забирает меня с детьми, и мы возвращаемся к нему. Надо сказать, что у Соловьева всегда были женщины, но, видно, любил он только меня. Он не стеснялся детей, чужих, соседей. Он был, как голодный бык, которому вынь да положь корову. У него даже глаза кровью наливались, если я долго к нему не шла, пока укладывала детей. Уж чего он только не творил в постели. Я была и на полу, и на столе, и стоя возле стены, и сидя на нем, как на стуле. Он меня и ломал, и сгибал, и кусал, и щипал, он меня бил, топтал, а потом опять тащил на кровать и насиловал, как фашист. Мне не надо было делать растяжки шпагат, я все это делала в постели с детства. Меня растаскивали мужики на кровати в любых акробатических позах. И я не смела даже ойкнуть или зароптать – терпела все эти половые трюки – извращения и, слава Богу, у меня ничего не порвалось. Я не заболела женскими болезнями. Я так понимаю, что, когда меня Соловьев поил, я отключалась и была в полусознательном состоянии. Я ничего не чувствовала я – ни боли, ни радости. Я была тряпичной куклой. Только когда он уставал и засыпал, я вдруг приходила в себя, шла мыться, потом засыпала мертвым сном. Утром я была свежей и красивой, как всегда. Молодость брала свое, а дети отвлекали от ночных мучительных любовных утех. Можно было жить с Соловьевым, но он так жестоко бил детей за двойки. Я до сих пор вижу, как он бьет сына пряжкой, а он, стоя на счетах на коленях, дико кричал. Я убегала из дома, потому что не могла даже руку протянуть, чтобы защитить ребенка. Он бы меня так же избил, а ведь мне надо было утром идти на работу в ДК. Надо, чтобы никто не знал, как мы живем, как он издевается над детьми. Его сразу бы наказали, а на что бы мы жили? Ведь он нас четверых содержал. Дети звали его папой. Старший сын поступил уже в музыкальнее училище. И однажды после очередного скандала, я взяла двух детей и сбежала от Соловьева в Абхазию к тетке.
Приехала – тепло, фрукты. Работы, правда, не было, но взяли на чайную плантацию.
Ребенка садила в корзинку и за плечи, а перед грудью корзинка для сбора чая. Надо было
собирать его двумя руками. Я за весь день собрала полкилограмма. Мне даже парень бро-
сил на дно корзины немного камней, чтобы на весах было как бы больше чая. Потом узна-
ли, что я боюсь змей. А их там было тьма. У меня еще молоко бежало, и они, видно, на
молоко ползли. Я без конца орала, как ненормальная, увидев змею. Женщины – абхазки
отгоняли их своими молитвами, и они тут же уползали.                9
А когда от тети узнали, что я артистка, то тут же предложили работу в ДК, руководить
хором. Я ушла с плантации, мне дали квартиру в доме на втором этаже и мы с детьми на-
чали новую жизнь. Все было хорошо. Вскоре в меня влюбился парень, который ходил ко
мне в хор. Однажды ночью он залез ко мне в окно и чуть не задушил меня в постели. Он,
видно, давно хотел меня, но это ему никак не удавалось. А когда добрался до меня,
 я начала с ним драться, сопротивлялась, как могла, тогда он стал меня бить и душить
Тогда, чтобы он отпустил меня, я прошептала, что согласна быть его любовницей.
Теперь он каждую ночь лазил ко мне в окно. Все ночи напролет он тискал меня, целовал,
трахал так, что даже однажды сломал кровать. Счастливый, насытившийся любовью, он
вылезал в окно, а утром, как ни в чем не бывало, здоровался со мной, но глаза горели, как у молодого льва. Парень был молодой, крепкий, красивый. Он мне тоже нравился. Его брат, узнав про нашу связь, тоже захотел бесплатной любви. Узнав мой адрес, пришел ко мне после брата. Я вначале не поняла кто это и что ему надо. Он вытащил нож и пригрозил мне, что если я не буду с ним спать, то он зарежет меня и брата. Ну что мне оставалось делать? Я стала спать с двумя братьями. Один уходил, а второй тайком от него забирался ко мне в комнату и по-молодецки трахал так, что у меня у самой кровь начинала закипать.
Мы могли до утра заниматься любовью, благо дети были в другой комнате. Но однажды
братья случайно встретились на лестнице. И началась такая драка, такая поножевщина,
что удивительно, как они не поубивали друг друга. Оба попали в больницу. Я отправила
телеграмму Соловьеву, чтобы он меня забрал. Он приехал, чтобы отлупить обоих парней,
пригрозил им оторвать голову. И пока братья лежали в больнице, я уехала с Соловьвым в
Краснодар. Там неожиданно заболела дочка. Температура была такой высокой, что приш-
лось положить ее в больницу. Соловьев уговорил сдать девочку в детский санаторий. Ее
там лечили долго. Когда дочь выздоровела, мы уехали к Соловьеву.
И опять началось все сначала. Только смерть Соловьева спасла меня от тяжелой женской
доли –  быть любовницей у собственного мужа. Днем надо было быть рабыней, а ночью                10
ублажать так, что на день не хватало ни сил, ни энергии.
 Потом, выйдя замуж за хорошего человека, крупного начальника, я прожила спокойную жизнь. Я семь лет знала любовь, ласку, уважение, заботу. Но мы не были официально женаты. Это никому не было нужно – штамп в паспорте. Но однажды с мужем случился сердечный приступ. Его увезли в больницу, где он утром, на другой день, умер. Его взрослые дети тут же  «попросили» меня выехать из квартиры, тем более, что я не была там даже прописана. Я уехала в деревню и пошла там в клуб руководить хором. Мне дали квартиру и я жила, пока старший сын не пригласил меня жить в подмосковье.  Я продала квартиру и уехала к нему. Жила я  дружно с соседями, но часто болела. Квартира была благоустроенной, у меня все было из мебели, посуды. Но рядом не было родного человека. И вот приехал ко мне младший сын и уговорил меня продать квартиру и соединиться с ним:
- Продадим свои однушки и купим чудесную двухкомнатную квартиру, в которой мы
втроем будем жить дружно и счастливо.
Я продала квартиру, а все, что было в ней,  раздала соседям.  Сын без меня занимался освобождением квартиры от «хлама». Он выбросил на помойку книги, пластинки, записи, фотографии, мои концертные афиши. Я не видела этого. В это время я сидела у  соседей, чтобы не мешать сыну освобождать квартиру. В день отъезда у меня было всего два чемодана с одеждой.
Приехали к сыну. Невестку я уже знала: пьющая, красивая, нахальная. Старше сына на 15
лет. Мы стали жить в двухкомнатной квартире – я в комнате в восемь квадратных метров, а сын с невесткой в комнате в пятнадцать квадратных  метров. В доме был лифт и мусоропровод, что было для меня особенно важно. Ходила я уже тогда плохо и из своей комнаты почти не выходила. Сын с невесткой нещадно курили, и я начала задыхаться. Уходила гулять на улицу. Но долго зимой не погуляешь. Возвращалась в квартиру, а там опять сигаретный дым, пьяные размолвки – сын с невесткой все время по-пьянке страшно ругались. Уши вяли слушать их мат-перемат. На людях они изображали из себя тихих, культурных людей. Однажды я увидела вас, Нина Степановна, и вспомнила, что мы с вами работали в отделе культуры.
На этом Евгения Михайловна закончила свой длинный, такой тяжелый рассказ о своей
проклятой жизни.               
P.S. от автора по просьбе читателей.
Евгения Михайловна поселилась в нашем доме с сыном и невесткой после возвращения
из подмосковья. Они с сыном поменяли свои однокомнатные квартиры на полуторку.
 Сын с невесткой выделили ей комнату в девять квадратных метров, а себе взяли большую комнату. Евгения Михайловна радовалась, что на старости лет осталась с родными людьми. Теперь есть кому подать ей стакан чая с хлебом. Но как же она ошиблась. Невестка Тома, как я уже рассказывала, была старше сына на 15 лет и курила беспрерывно. На кухне, пока невестка там находилась, нельзя было войти и вскипятить кружку чая. Питаться они сразу начали раздельно. В туалет и в ванну нельзя было зайти надолго. Невестка сразу начинала орать:
- Чего свет так долго жгешь!
Посуды никакой не дали. Постель состояла из двух старых матрацев и одной части поло-
манного дивана (спинки), поставленных на два разбитых ящика. Вещи лежали в пакетах
на полу и на подоконнике. Когда мы с ней встретились случайно в подъезде, она так об-
радовалась, что целый день провела у меня, рассказывая про невеселую жизнь. Однажды
невестка напилась, зашла к ней в комнату и начала ей выговаривать:
- Как ты, старая сука, надоела нам. Мы не можем нормально трахаться из-за тебя. Все ты
ворочаешься, уснуть не можешь. 
Евгения Михайловна посмотрела на это чудовище, потом плюнула ей в лицо и отверну-
лась. Невестка со всей силы неожиданно толкнула Евгению Михайловну и та со всего маха упала на пол. Удар от сильного толчка об пол был такой силы, что на лбу тут
же соскочила шишка с большое яблоко. Глаза налились кровью, а под глазами образова-
вались мешки, как волдыри. Я была дома, когда Евгения Михайловна с криком вбежала в
мою квартиру.               
- Помогите вызвать милицию, она меня убивает, - кричала она.
Я тут же вызвала милицию и скорую. Евгения Михайловна отказалась ложиться в боль-
ницу. А я написала заявление на хулиганку–невестку. Десять дней Евгения Михайловна жила у меня. За это время я через депутатскую комиссию с большим трудом и при помощи социальной защиты и мэра города устроили ее в дом престарелых, куда нам, кстати сказать, вход заказан. Только по блату и через краевые органы можно туда попасть. Но Евгения Михайловна отказалась.
Когда я спросила, почему она меня так подставила, почему отказалась от дома престаре-
лых?  И она с грустью и болью объяснила причину отказа.
Сын Юра служил в воинской части в военном оркестре. И когда о проступке невестки
сообщили в часть, там сказали, что если мать уйдет в дом престарелых – это позор русс-
кому офицеру. Тогда сразу пусть подает рапорт об увольнении в запас. Сын пришел
и встал на колени, просил прошения за невестку, просил отказаться от дома престарелых.
- И я простила. Что же делать? Ему еще жить, а я уже отжила
Вскоре у них опять начались скандалы, и Евгению Михайловну парализовало. Когда она
лежала в больнице, то просила дочь Лену позвать меня к ней. Но Лена не исполнила
просьбу матери. Так Евгения Михайловна умерла, не простившись со мной.
Никто из соседей не был на похоронах, потому что сын  никому не сообщил.
 У Евгении Михайловны был необыкновенно красивый тембр голоса. Когда она приходила ко мне, я всегда ее просила спеть. И она никогда не отказывалась. Романсы в ее исполнении были такие теплые, задушевные, проникали в самое сердце. Пение доставляло ей радость, а мне -  тем более.
Милая Евгения Михайловна, если на том свете вас приняли в хор Бога, то вы там, думаю,
заняли достойное место и стали истинным украшением.