Это было недавно, это было давно. Глава 1. Корни

(на фотографии - Пётр Алексеевич Кузин и Прасковья Ивановна с сыном Александром)             

         Приходит такое время, когда хочется оглянуться и оглядеться, благо для этого есть возможность. Я уже достиг того возраста, когда не нужно суетно заботиться о пропитании семьи. Пенсия хоть и мизерная, но она есть. А главное – есть время. Но умом-то понимаешь, что его остается все меньше и надо все успеть. Прошедшие три года на пенсии и жизнь в деревне позволили начать писать дневник. Но пишу не регулярно, от случая к случаю. В нем делались попытки воспоминаний, но они какие-то фрагментарные и бессистемные, а хочется все вспомнить в хронологическом порядке.  Конечно,  есть тщеславная мыслишка написать все это «в назидание потомкам», но это не главное. Хочется опять окунутся в то счастливое время детства и юности и как бы заново пережить какие-то моменты и с высоты возраста и сложившегося мировоззрения оценить прошедшие события. 

Корни

Предки со стороны отца.

                Сведения о своих предках  было очень трудно вытянуть из родителей и родственников. Некоторые объясняют это тоталитарным режимом , репрессиями и прочим. Но тут–то самые заскорузлые крестьянские корни – чего боятся-то. Я над этим долго думал и пришел вот к какому  выводу. Жизнь двух предыдущих поколений (дедушек, бабушек и родителей) была настолько тяжела , они попали в такой водоворот истории, что какие там воспоминания, вся жизненная энергия была направлена на простое биологическое выживание. И все же какие-то сведения о своих предках мне удалось выудить.

                Фамилию Кузины нам дал наш предок в седьмом колене Кузя – крестьянин Тульской губернии,  Плавского уезда,  деревни Елизаветино. У нас на Руси фамилию дают по кличке, а кличка происходит или от профессии или от черт характера или от внешнего вида человека. А в нашем случае фамилия произошла от имени и повлиял на это необычный случай, который произошел с нашим предком.
Однажды осенью наш предок Кузя возвращался с мельницы на лошади, которая везла полную телегу мешков с мукой. Лошадь была уже очень старая и с трудом везла этот воз,  да еще дорога шла в гору. И тут на беду лошадь возьми да и сдохни. До деревни еще далеко, да и этот подъем, хоть и пологий, еще не кончился. Тогда наш Кузя, мужик хозяйственный, взвалил павшую лошадь на телегу, сам впрягся в неё и довез этот груз до своего дома. (Мужики раньше были богатыри,  не в пример нам хилякам). С той поры  так и стали называть – «чей сын-то, да Кузин». Жил Кузя в конце XYIII  в начале XIX века. Других сведений  об этом Кузе  не сохранилось. Известно только, что все предки были крепостные, но имели свое хозяйство даже лошадей. Семьи были многодетные, бывало и до шестнадцати детей. Но кроме имен прабабок и прадедов  иных сведений о них не сохранилось.

                Деда Алексея Ивановича Кузина я видел всего раза два - три. Первый раз это было  в 1953 году. В этот момент ему было семьдесят с небольшим лет.  На лето мы (мама, младшая сестра Таня и я) обычно уезжали в деревню, где родилась моя мать, Красивку, что в Чернском районе Тульской области. В этот раз с нами не было моей старшей сестры Нины, она вышла замуж за Михаила Самсонова, родом из этой же деревни, и не приезжали в это лето в деревню.
В августе месяце к нам в Красивку приехал в свой отпуск отец. Он решил навестить своего брата Михаила, благо тот жил недалеко  в  г. Плавске. В эту поездку отец взял меня с собой. А надо сказать, я очень любил путешествовать. Я прилипал к окну вагона и смотрел не отрываясь на пробегающие мимо станции, полустанки, леса и реки. И никакими силами меня нельзя было оторвать от этого окна.

               Приехали мы в Плавск в первой половине дня. Сначала от деревни Красивки пять километров до г. Черни, затем автобусом от Черни до Плавска 60 км. Жена дяди Миши встретила нас довольно неприветливо. Когда мы вошли в крохотную кухоньку она как раз разделывала селедку. Но она не предложила нам не только селедки, но даже чаю. Конечно времена были голодные, но чаю–то можно было предложить. Вскоре пришел дядя Миша. Он был несколько удивлен приездом отца. Дядя Мина сказал, что в городе находится их младший брат Виктор. Вскоре они все встретились, пошли на базар, купили водки и какую-то закуску и тут я впервые что-то поел после дальней дороги.

               Мы сидели в какой-то грязной пивной, я с наслаждением ел бутерброд с колбасой и тут разговор зашел об их отце, моем деде. И они решили к нему поехать. Дорога была не близкая – 20 км. Дядя Миша нашел знакомого мужика, который ехал в ту сторону. Сам он  не поехал, его не пустила жена. Сели, поехали. Через некоторое время выяснилось, что возница едет совсем не туда и нам пришлось покинуть столь уютный экипаж. Да к тому отец потерял очень любимый им кинжал. Кинжал действительно был хорош. С красивой ручкой, обоюдоострый. В общем начало нашего путешествия  было неудачное. Время было часа 3, а предстояло пройти еще километров 15. Пришли мы дедову деревню уже затемно. Ноги я еле передвигал, голода уже не чувствовал. Дед был также удивлен нашим появлением, но встретил нас радушно. Его жена (он был второй раз женат) женщина лет сорока, бойкая румяная, блондинка, помыла мне ноги, дала парного молока и уложила на кушетку, какие стоят обычно в кабинете у врачей. Ведь мой дед был сельский врач, вернее фельдшер. Когда началась Первая Мировая война дед был призван в армия и попал на фронт. Однажды с каким- то донесением он  шел по полю и вдруг увидел австрийского солдата. Солдат был неказистый, небольшого роста, в отличии от моего деда, который обладал огромным ростом и крепким телосложением. «Ну держись немчура», - подумал мой дед. Но не тут-то было. Солдат оказался подготовленным. В два приема он выбил винтовку у деда и сказал: «Komm, кom». Так мой дед попал в плен. Конечно плен – есть плен, но все-таки та война отличалась от Второй Мировой. В плену деда выучили на фельдшера. Вернувшись с войны дед стал лечить людей, а два его сына Петр, мой отец, и Виктор помогали ему, выписывали рецепты по латыни. Конечно латынь они не знали, но у них был справочник-рецептурник с названиями лекарств по – русски и по латыни, чем они  и воспользовались.

             По моим подсчетам дед родился где-то 1880 году. Тогда ребят оженивали рано, то лет в девятнадцать – двадцать он уже был женат. Так-как первая его дочь Елизавета  родилась в 1900 году. Всего у деда было шестеро  детей –Елизавета, Петр, Александра, Михаил, Клавдия, Виктор. Жену его, мою бабку, звали Варвара Тихоновна. Девичьей фамилии её я не знаю. Дед, по рассказам старших, мужик был любвиобильный, тем более профессия сельского эскулапа к этому располагала. Бабка Варвара была женщина занудная и ругательная. «Вот, бывало сядет у печки и начнет гудеть и причитать», -рассказывала моя мать. Однажды дед подошел к ней схватил её за подбородок и так рванул, что вывернул ей нижнюю челюсть. Бабка сидит и не может закрыть рот. Так бы она долго сидела, да дед опять схватил её за подбородок и поставил челюсть на место. С тех пор бабка при нем уже  не гудела. А он, когда выпьет, сядет напротив неё и спрашивает: «Ну, что пташка не поёшь?» Как говорится – «О времена, о нравы». В конце концов дед от неё ушел, но это было уже после женитьбы моего отца. Второй раз я видел деда в 1958 году. Мы (отец, моя сестра Таня и я) приехали на лето к дяде Мише в Плавск. О нашем пребывании у дяди Миши я расскажу позже, а теперь о поездке к деду. Отцу стало известно, что дед пригласил своих старших детей (кто будет поблизости) на свадьбу своего приемного сына. Дядя Миша сообщил об этом предложении  как-то неуверенно, но отец этим приглашением  решил воспользоваться. Нам было любопытно побывать на настоящей деревенской  свадьбе и мы  тронулись в путь. На этот раз этот длинный маршрут мы преодолели на удивление легко, хотя под конец  часто делали привалы.

              Дед за эти пять лет постарел, но по прежнему выглядел осанисто. Только движения и походка стали менее уверенные. Вообще его образ как-то не четко сохранился у меня в памяти, он заслонился яркими картинами свадьбы. Мы пришли в деревню под вечер, нас обильно накормили и мы легли спать. На следующий день должна была быть сама свадьба. Свадьба в деревне в то время это целое театральное действо, в котором и жених  и невеста, и подруги невесты, и друзья жениха, и родители жениха и невеста и все гости - это и актеры и зрители одновременно. Свадьба протекает по одному раз на всегда закрепленному ритуалу, который своими корнями уходит, наверное,  еще в до христианские времена. С утра жених идет  со своими товарищами на мальчишник, а невеста со своими  подругами  на девичник для прощания со своей холостой жизнью.
 
             Невеста в своей деревне, а жених в своей, при чем не в тех избах, где они живут , а в каких-то других. На мальчишнике и девичнике ни родители, ни гости не присутствуют. До свадьбы жениха называют бараном, а невесту – ярочкой (нерожалой овцой). Я не могу сказать был ли в данном случае обряд церковного венчания или жених и невеста ограничились регистрацией в Сельсовете, но мы видели как жених и его товарищи с шумом и песнями поехали в соседнюю деревню умыкать невесту, Умыкнут значит украсть. Часа через два – три с шумом и гиком к дому подкатили три грузовика полных девушками и парнями, невеста и жених приехали в легковом автомобиле. Все гости встречали молодых на улице. Первыми молодых  встретила  группа  ряженых парней и девчат, парни были одеты в женскую одежду,  девчата в мужскую.  У ребят из-под юбок выглядывали волосатые мускулистые ноги и вызывающе топорщились платья на места женских грудей. Девицы в мужских пиджаках и брюках, в кепках или фуражках выглядели еще более экзотично. Одна разбитная девица была одета в солдатскую гимнастерку и солдатские галифе, на ногах сапоги, а между ног привязаны две или три огромные морковины. Эта группа окружила молодых и стала петь частушки неприличного содержания. Но всё это не казалось похабным, толпа гостей одобрительно шумела и смеялась. Затем молодые прошли в дом. Встречали ли молодых родители хлебом и солью не знаю так как от нас их загородила толпа. Все устремились за стол. Такое обилие еды я видел впервые.

             Жили мы довольно бедно, отец работал один, получал мало. Я до сих пор помню, что все  школьные годы меня сопровождало непрерывное чувство голода. Пища на этом свадебном столе  была простая но разнообразная и главное её было много. Различные салаты и винегреты, колбасы и консервы. квашеная капуста, сало,  маринованные грибы и много еще чего-то. чего я уже не помню. Почему-то  больше всего запомнились консервы – печень трески. Эти консервы показались мне тогда очень вкусными, но много их не съешь – очень жирные. Вообще было очень много жирной пиши. И, наверное,  это хорошо, так как  водки и самогонки было еще больше чем закуски. Водка была в обычных бутылках, а самогонка в четвертях – это такие бутыли по 25 литров  каждая. Тем не менее  никаких эксцессов, мордобоя,  битья посуды и окон не было. Наверное, в это время  деревня не выродилась как сейчас, еще соблюдались правила приличия, сильно было общественное мнение. А свадьба тем временем текла по своим законам. Никакого тамады не было, но тосты звучали без всяких понуканий. Потом на небольшой пяточек у печки вышла группа молодых женщин и стали славить  жениха и невесту,  их родителей и гостей (славить – это значит петь хвалебную песню). А каждый гость вставал , чтобы его все видели, благодарил этих славельщиц и давал им небольшую сумму денег. Очередь  дошла и до меня. Кто-то спросил: «Как тебя зовут?». Я ответил. И вот уже полилась удалая песня про молодца Николая свет Петровича, да какой он пригожий да румяный. А я действительно весь пунцовый до корней волос стоял  и думал, когда же это восхваление кончится. Мне казалось, что на меня смотрят  все сидящие за столом. Было несколько смен блюд. Потом проводили молодых, а веселье еще долго не умолкало. Молодежь вышла на улицу. Там начались танцы. Люди среднего и старшего поколения остались в избе. Пели песни и веселые и грустные- и «Хазбулат удалой…»  и про воеводу и князя и много других. За моей сестрой Татьяной стал интенсивно ухаживать деревенский парень лет пятнадцати. На следующий день он принес Татьяне большой пакет тульских пряников и шоколадные конфеты. Но деревенская любовь не имела дальнейшего развития так как в этот день мы уехали. Дорогой мы с удовольствием съели эти пряники и конфеты.

                Третий раз я видел деда  в 1960г. Мы уже жили в новой квартире в  Черёмушках. Жили крайне бедно. Отец покупал на Бауманском рынке очень за дёшево кости с мясокомбината. Кости эти уже на мясокомбинате были тщательно очищены от мяса, но какие-то микроскопические кусочки оставались. Мать ухитрялась из них варить суп. Дед поел этого супчика, спросил: «И это все?», переночевал у нас и быстро уехал. Видно не выдержал нашего скудного жить-бытья. Выглядел он в свой приезд довольно старым. Плечи как-то опустились, лицо морщинистое, не было того задора, что был в прошлое наше свидание в деревне. Я с ним не общался так-как уезжал из дома в половине седьмого утра (я учился в  школе в центре Москвы), а приезжал часов в 17.  Года через два стало известно, что дед умер. Никто из его  детей на похоронах не был. Конечно, объяснение этому можно найти. Вообще все в жизни можно объяснить, но понять тяжело и трудно. Как я понял из отрывочных сведений, обрывков разговоров родственников, дед, вернувшись с войны как-то отошел ото всех деревенских забот семьи, даже не ходил на пахоту. Он всецело отдался врачеванию. Этих средств явно на всю семью не хватало. Отсюда постоянные скандалы, да еще при таком сквалыжном характере как у его жены – бабки Варвары. Появлялся он в семье наездами, врачевал на стороне, менял регулярно женщин. Детей это,  конечно,  обижало. Дети всецело были на стороне матери и не только потому что она была стороной обиженной, но и потому что по характеру они все были на нее похожи. Да еще и унаследованная от отца холодность и какая-то отстраненность. Окончательно дед ушел из семьи в конце двадцатых годов. Дети его особенно-то не притягивали, а тем более внуки. Дети платили ему тем же, однако обид и претензий у них к нему было больше.

Предки со стороны матери.

                О предках со стороны матери я знаю еще меньше. Были они крепостными крестьянами, даже после отмены крепостного права земли не имели так как были дворовыми. Прабушка моей матери( моя прапрабабка) была дворовой помещика из немцев по фамилии Бек. Женщина была красивая. Моей матери в детстве говорили; «Ну, ты Пашка - красавица, вся в свою прабабку». Ходили слухи, что моя прапрабабка была незаконнорожденной дочерью того самого помещика. О прадеде рассказывали такой случай. Будучи уже древним стариком, сельхоз работы выполнять не мог, сидел с внуками. И вот однажды, когда он сидел с внуками, почувствовал себя плохо и пошел к соседям и говорит: «Я сейчас, наверное, помру. Вы возьмите детей пока к себе, а то они могут испугаться». Соседи взяли детей, а прадед мой пошел к себе домой и умер. Только, наверное, в России есть такие люди, которые в последние минуты своей жизни думают о других. Ведь только на Руси говорят о человеке который  умер: «Приказал долго жить» И не какие–нибудь другие слова – попросил или умолял , а именно приказал.

                Бабушку мою звали Федосья Ивановна, Вышла за муж рано за Кузнецова Ивана Павловича. О нем сведения очень скупые: ходил на отхожие промыслы. Зимой часто жил в Москве. Работал половым в московском ресторане «Метрополь»  Долгое время у нас в семье был красивый тяжёлый столовый нож из этого самого ресторана. В семье родилось четверо детей – Федор, Прасковья, Анатолий и Феня. У бабушки были еще брат и сестра. Сестру звали Матрена. Жила она в Москве и работала в типографии Левинсона, которая находилась в Трехпрудном переулке. Брат, имени его уже не помнили , служил жандармом.

                Дед Иван был мужик драчливый и любитель выпить. Однажды он за что-то рассердился на бабку и швырнул в неё деревянной колодкой, в это время он подшивал валенки, и попал ей в живот, а бабка была в это время беременной. «Как у меня в это время не случились преждевременные роды я не знаю», - рассказывала потом баба Федосья. Во время Гражданской войны вся деревня переболела тифом. Дед очень боялся, что жена умрет и он останется один с маленькими детьми, но все выжили. А через год он сам умер от тифа. Старший сын  Федор родился в 1902 г. Прасковья,  это моя мать, родилась  13 декабря 1906 года. Года через четыре родился Толя и в 1915 году родилась Феня. Толя, по рассказам матери , был курносый, абсолютно рыжий , проказливый  мальчишка. Умер он рано, было ему в это время лет девять. Он с другими ребятами гонял лошадей в ночное, ночь проспал на голой земле, простудился. Всю зиму болел. Лечения  никакого не было. Валенки на всех детей были одни, а озорной Толька,  как только ему становилось легче,  выскакивал из дому босиком. Весной он умер.

               О дяде Федоре сведений тоже   мало. Во время Гражданской войны он хотел попасть в Конную Армия Буденного, но по возрасту его не брали. Тогда он переколол местному врачу поленницу дров и поучил справку, что он годен к службе в армии. Он воевал всю Гражданскую войну. Дошел с Армией Буденного до Польши. Познакомился там с полячкой и некоторое время жил с ней. Хотел даже жениться. Но её ударила лошадь копытом по лицу и Федор сбежал от своей полячки. Потом в деревню приходили письма из Польши, где она путая русские и польские слова звала Федора вернуться. Федор ей так и не ответил. Когда началась Великая Отечественная война, Федор, не смотря на то, что у него бала «бронь» (он работал в охране),  пошел добровольцем и через месяц  погиб. Тётю Феню я помню хорошо, т. к. жили мы в Москве в одном доме, только в соседних подъездах. Мать моя очень отличалась от своих родственников и внешне и по характеру и по интересам. О своем детстве она рассказывала мало. Но два эпизода из её раннего детства я помню. Однажды, когда она была еще очень маленькая, может быть года 4 – 5.обварила себе кипятком ногу. Её быстро понесли к помещику, видно он был врач, а может просто у него были лекарства.  Ей помазали ногу каким-то снадобьем и нога сразу перестала болеть и ей стало так прохладно. А жена помещика, которая занималась врачеванием, уговаривала мою мать не плакать и говорила: «Тише, тише, барин спит», а потом подарила ей большой пряник.

             У помещика Бека большие площади земли были засеяны земляникой. Два раза за лето землянику надо было полоть. Для этого нанимали деревенских ребятишек и платили им по одной копейке в день. Деньги это не большие, но и малые, можно было купить чего-нибудь вкусненького. Моей матери тоже очень хотелось заработать деньги. Но она была еще очень маленькая. Тогда она решила схитрить. Она стала в толпу ребятишек на кочку, и сравнялась по росту со всеми. И её взяли на работу. За работающими ребятишками наблюдала управляющая хозяйством – немка. Перед работой она наставляла ребят: «Не спешите. Главное, чтобы не осталось ни одной травинки». А в конце , глядя на часы, говорила: «До конца работы осталось ещё две минуты». После работы все выстроились в линейку и получили честно заработанные деньги. Слухи о революции долетали как-то глухо и с задержкой. Но вдруг как-то куда-то исчезли все помещики из усадьбы. А в одно из воскресений, день был базарный, с окрестных сел и деревень в помещичью усадьбу стали заезжать телеги и возы крестьян и все  стали тащить барское добро. Красивские тоже опомнились и кинулись грабить усадьбу. Бабка Федосья решила не отставать. Моя мама, тогда ей было лет 11, крикнула бабке: «Мама, павлинов, павлинов возьми!».  В барской усадьбе жили прекрасные павлины, с такими великолепными хвостами. Бабке не только павлины не достались, но не смогла она взять ни коров, ни лошадей, ни овец, ни коз, ни зеркал ни доже пианин – все захватили мужики из соседних деревень. Разграбление длилось три дня.

                Принесла бабка Федосья в подоле фарфоровые изоляторы, в барской усадьбе было электричество. Потом моя мама и другие ребятишки  играли этими изоляторами и швыряли их в крапиву. Электричества ни в усадьбе ни в деревне не было после этого ещё 60 лет.


Отец и мать.


                Вот здесь я приступаю, наверное, к самой сложной части своих воспоминаний. Фигура отца очень непростая, и моё отношение к нему также не простое, несмотря на то, что  со дня его смерти прошло более двадцати шести лет. Когда мы с сестрой Татьяной начинаем его вспоминать,  эмоции перехлестывают, и и, конечно, в чем то мы не правы, но чувства невозможно сдержать. Но я постараюсь со всей объективностью обрисовать и его жизнь и его характер.

                Родился отец в деревне Елизаветино Плавского уезда Крапивинского уезда Тульской губернии 29 июля 1906 года. Хотя с датой рождения много неясного. Имеются  документы, в которых указаны разные  даты рождения. Свидетельство о рождении, выданное где-то в тридцатых годах (даты выдачи нет) где указана дата рождения – 7 июля 1906 года. Копия свдетельства о рождении от 23 марта 1922 г. выданного  Крапивенским подотделом записей  актов гражданского состояния, о том, что в метрической книге села Синявина, Сергиевской волости, Крапивенского уезда, Тульской губернии, Пантилиймоновской церкви есть запись о рождении сына Петра у Кузина Алексея Ивановича и у его законной жены Варвары Тихоновны 29 июня 1906 года. Сам же отец во всех своих документах писал, что  родился он  29 июля 1906 г. Был он вторым ребенком в семье. Рос как все деревенские ребята – помогал родителям в сельхоз работах, кормил скотину, убирал сено, ходил в ночное, когда стал постарше пахал. Кончил три класса церковно- приходской школы. Много  читал. Отличался очень красивым почерком и природной грамотностью. Летом 17 года революционная волна докатилась и до деревни. Отец рассказывал такой эпизод. По проселочной дороге на дрожках ехал урядник. Отец, одиннадцатилетний мальчишка, наслушавшись разговоров старших схватил с дороги камень и швырнул его в урядника и попал. Урядник заорал, а отец кинулся в деревню с криком: «Мужики! Мужики! Помогите!». Так закончилась его революционная деятельность. Помню ещё один рассказ отца. Во время гражданской войны в их деревне стояли красные. У деда было две лошади. Одну лошадь красноармейцы реквизировали. Другую не взяли так как она была очень старая. Когда дед взмолился: «На чем же я буду пахать?», ему выделили кавалерийскую лошадь. Но пахать на было совершенно невозможно, она только перебирала ногами, а плуг не могла тащить- не было сил. Ко всему прочему она была больна чесоткой. Отец, когда ездил на этой лошади в ночное, заразился чесоткой. Дед, к тому времени уже получивший фельдшерские навыки, вылечил отца.

               Когда отцу исполнилось шестнадцать лет, его отправили в люди – к брату деда, который служил в Белеве начальником тюрьмы. Отец мой, благодаря своему красивому почерку и грамотности, стал работать в тюрьме писарем.  В тюрьме содержались в основном уголовники, но были и политические. В задачи писаря входили обязанности по заведению дела на каждого прибывшего заключенного, описанию его внешних примет и прочая служебная переписка. Впоследствии отец рассказывал о жизни  и нравах царивших в тюрьме. О том как старые бывалые рецидивисты встречают вновь прибывших заключенных, как наказывают отступивших от воровских правил, как просто издеваются над более слабыми товарищам.  Конечно это омерзительная изнанка жизни, о которой, вероятно, тоже надо знать, потому, что как говорится «От тюрьмы и от сумы не зарекайся». Отец, при описании тюремных картин, расставлял правильные акценты и давал оценку нормального человека всей тюремной жизни, то было «преддверие ада» на отдельно взятой территории. Работу в тюрьме отец смог выдержать только год и вернулся в деревню. На его плечи легли все сальхоз работы так как его отец работал в основном в Черни, там находился медпункт. Время было голодное. Пришлось даже зарезать жеребенка. Ему никто не рассказывал как это делается. Он взял косу, пошел в конюшню, запер её изнутри и резанул жеребенка по шее. Кровь забила фонтаном. Но никто ему не сказал, что надо было предварительно связать жеребенку ноги. Жеребенок стал носится по всей конюшне, кровь хлестала из шеи во все стороны. Отец, чтобы его не затоптал конь, забрался на стропилы крыши. Наконец обессиленный жеребенок свалился, но еще долго бился в предсмертных конвульсиях.

               Помню ещё один эпизод, который рассказывал отец, Был у него товарищ – Пашка Кулагин, с которым они дружили с детства. Они очень хотели, наверное, как и все мальчишки в детстве, стать сильными и выносливыми. Где-то они прочитали, что для этого нужно в малых дозах  употреблять стрихнин. Петр взял у своего отца в аптечке этот стрихнин и стали они его добавлять себе в пищу. Хорошо что  это было во время замечено и эксперименты над собой были прекращены. Жизнь Пашки Кулагина кончилась трагически. Он рубил в лесу огромное дерево и не успел отскочить, когда оно падало. Дерево его придавило, да ещё сук попал  в шею. Когда его привези домой, ещё живого, мать его стала лить в рану воду, вероятно чтобы промыть рану, что ещё более усугубила состояние Пашки и вскоре он умер.

            Так что жизнь в деревне это не только слушание пения соловья, собирание душистых полевых трав и поедание пирогов, в ней бывают и такие вот страшные  эпизоды. Но тем не менее отец вспоминал время своего детства и юности,  как самое дорогое и радостное. Всю последующую жизнь он хотел вернуться в деревню. Он мог по внешнему виду и по пению определить птиц, знал все полевые травы. Его все время тянуло в деревню. Вероятно, поэтому уже во второй половине своей жизни поступил в лесной техникум. Я помню как мы маленькие с сестрой Таней заворожено слушаем его рассказы, как мы будем жить в лесу, когда он станет лесничим. Какой у нас будет дом, бричка и лошадь и как мы будем в лесу собирать грибы и ягоды. И жизнь будет похожа на сказку. Но жизнь – это не сказка, к сожалению, а мажет быть и к счастью. Для того чтобы воплотить свою мечту в жизнь нужна большая воля и упорство, и конечно везение. Но о чертах характера отца мы поговорим позже.

                Наступили новые времена. В первые месяцы революция никак не сказалась на быте и жизни деревни. Однако новая власть не могла оставить без внимания такой огромный пласт населения как крестьянство. Эмиссарами из города была организована комсомольская ячейка. В здании школы был создали клуб. Сельская молодежь стала ставить спектакли. Отец также участвовал в постановке этих спектаклей. 

                Настало время отца женить. Тогда в деревне женили рано. Восемнадцать лет был самый подходящий возраст. После двадцати лет неженатых парней в деревне практически не оставалось. Ну уж если очень некрасивый или бедный парень, за которого никто не хочет идти. Отец был хоть и не  богатый, но довольно симпатичный молодой человек.

                Раньше народ и в городе и в деревне очень серьезно относились к созданию семьи. Родители не самоустранялись от поиска пары для своих детей, а считали это своей обязанностью. Но не надо думать, что юношей и девушек силком тянули под венец, естественно, их мнение имело решающее значение. Все общество было озабочено этой проблемой. Для дворян существовали балы, которые устраивали по разным поводам, там где были молодые девушки на выданье, устраивались званые вечера, т.н. среды или четверги, на которые приглашались молодые люди. У купцов и мещан существовала система свах. (Вспомните фильм «Женитьба Бальзаминова»). В деревне также существовала система сватов. Во всяком случае этот процесс не пускали на самотек – все были заинтересованы в счастливых и здоровых браках и делали все возможное для этого. Неженатый молодой человек или незамужняя  девушка после 25  лет  - это горе. Мы знаем из истории, что в Древней Спарте неженатого мужчину после 30 лет  периодически всенародно секли. Конечно жизнь складывалась у всех по разному и в силу каких то причин мужчина не женился, а девушка не выходила замуж. Таких мужчин называли бобылями, а женщин вековухами. Судьба таких людей была не сладкая. Пенсий тогда не было. Обеспеченные родственники брали таких людей на содержание. Людей таких называли приживалками. Печальна участь женщин, у которых не было детей. Они чувствовали свою неполноценность, понимали какой радости материнства они были лишены. Особенно тяжела была участь таких людей в старости, когда, как говорится «и воды не кому подать». Если же богатых родственников не было, то такие люди шли в дома призрения (где за ними призирали), в богадельни, в монастыри, или становились нищими. В наше время, несмотря на то, что у людей есть пенсии (хотя они и мизерные), но даже если бы они были как на обеспеченном Западе, участь одиноких людей безрадостна. Человеку же нужно внимание и  любовь близких людей. Никакие деньги этого не заменят.

                Но вернемся к моему отцу, а теперь уже и к матери. Судьбы их после свадьбы стали неразделимы. Мать рассказывала, что первым к ней посватался парень из соседней деревни. Было начало зимы. Жених ей не понравился. «Какой-то сопливый и слезы из глаз, а может это от мороза»,  - рассказывала она. Во всяком случае жениху дали от ворот поворот. Потом привезли отца. Этот понравился. И сыграли свадьбу. Произошло это 26 октября 1924 года. Каких-то подробностей о свадьбе ни отец ни мать не рассказывали. Только когда отец особенно в чем-то заносился, мать всегда говорила: - «Да ладно тебе, ты ведь приехал свататься в чужих штанах». А и действительно жил отец в это время бедно, отец его – Алексей Иванович в то время от них ушел.

                После свадьбы жить переехали в дом отца, в деревню Елизаветино Плавского уезда Тульской губернии, что в 30 километрах от деревни матери Красивки. И попала мать из «материнской холи в ад». Встретили её в новой семье более чем неприветливо. Кормили впроголодь, ссылаясь на то, что мы бедные, отец – Алексей Иванович нас бросил и т. д. Яиц на столе никогда не было, хотя кур было много. Однажды мать заглянула в чулан, а там огромный чугун полный куриных яиц. У отца все ещё продолжалась свадьба. Не проходило дня чтобы он не возвращался  вечером пьяный. Комсомольская ячейка конфискует у какого-нибудь зажиточного крестьянина свинью или овцу, нагонят самогонки и гуляют себе всю неделю. Как-то ближе к весне из Плавска приехали люди в кожаных тужурках и велели комсомольцам составлять списки так называемых «кулаков», т.е. справных хозяев. То ли на выселение, то ли на расстрел. Отец, видно, каким-то шестым чувством почувствовал приближение страшных времен, кровавой мясорубки.

              И понял, что из деревни надо бежать. В последствии его предвидения сбылись. Сначала выселили кулаков, что с ними стало неизвестно. Хозяйства их были разорены и разворованы. Потом под репрессии попали те, кто составлял эти списки и так далее. Увернутся от этого молота удалось очень не многим. В деревне Желтухино Владимирской области, где теперь у нас дом, купленный нами в 1988 году, жил справный хозяин. У него был огромный дом, большая семья, больше десятка коров, лошади,  свиньи, гуси, куры, даже какая-то сельхозтехника. И вот в начале 20-х годов он всё это внезапно продает и вместе с семьёй уезжает в Подмосковье, в поселок Салтыковку, где покупает дом и живет там всю оставшуюся жизнь, занимаясь какими-то разрешенными промыслами. Все его деревенские соседи уговаривали его не продавать, нажитое не одним поколением предков, хозяйство. Но видно сработал инстинкт самосохранения, он понял, что этот каток сметет весь крестьянский уклад и не удержишь не только дом и скотину, но можешь потерять и саму жизнь. Но таких провидцев, повторюсь, было не много, которые имели бы мужество расстаться с нажитым богатством, поменять весь свой уклад и жить совершенно другой жизнью.

                У матери в Москве жила тетка Матрена. Работала она в 16 типографии (бывшей типографии Левинсона). Ей выделили комнату в коммунальной квартире в т. н. Волоцких домах, которые находились в непосредственной близости от типографии.. К этой тетке и поехали в начале 1925 года моя мать и отец. Комната была очень маленькая – 11кв. метров. Отец с матерью мечтали, что когда они начнут работать, то им через какое-то время тоже дадут комнату. Но мечтам их суждено было сбыться только через тридцать пять лет. Так что основная часть их жизни прошла в этой крохотной комнатке.  Тетка Матрёна была  своеобразной женщиной: высокого роста, голос имела басовитый и громкий, курила, носила длинную юбку и мужской пиджак, любила выпить. Никогда не была замужем. Была женщина бесцеремонная и какая-то несуразная. Мать рассказывала такой случай. Пошли они на рынок покупать матери туфли. А тетка все покупала на вырост, как будто моя мать в свои девятнадцать лет ещё вырастет. Примерили туфли . Они оказались велики. Мать говорит: «Эти туфли мне велики, будет неудобно ходить». «Нет, покупай, я знаю, у тебя нога ещё вырастет», - говорит тетка. После долгих пререканий моя мать убежала от тетки. Так тетка Варвара гналась за ней по всему рынку и кричала своим басовитым голосом: «Паш, Пашка, ты куда бежишь-то, остановись».
                Была у Матрёны страсть – игра в карты. Часто у неё собирались большие компании. Они пили и шумно играли в карты далеко за полночь. Отец это долго терпел. Но когда он освоился, стал работать, то почувствовал свою силу, да и мать была уже беременна первенцем, и однажды со скандалом выгнал всю эту пьяную компанию картежников. С тех пор тетка ночных картежных застолий не устраивала. В конце двадцатых годов тетка Матрёна умерла. От неё осталась икона Святой великомученицы Варвары.

                Трудовая деятельность отца началась в Москве с 25 марта 1925 года в 16 типографии в должности кочегара. Вернее начал-то он чернорабочим. Колол уголь для котельной. Уголь привозили большими кусками и чтобы он помещался в печь и горел лучше его нужно было колоть. Парень он был сильный, но  за смену так выматывался, что приходил домой и сразу же засыпал. Так проработал он три года. В типографии печаталась в основном художественная литература, научно-популярная, энциклопедии, плакаты. Во время смены выдавались свободные минуты, когда уголь загружен в топку и заготовлено еще много, и отец или,  расстелив прямо на куче угля толстый картон, лежа отдыхал, или читал, или рисовал. А рисовать он начал ещё когда работал в тюрьме в Белёве. Однажды, работая в типографской котельной, он взял большой лист белой бумаги стал срисовывать фигуру рабочего с какого-то плаката. Мимо проходил начальник цеха. Он увидел как простой деревенский парень рисует. Посмотрел и сказал: «Как ты здорово рисуешь. Петь, а ведь тебе нужно учиться». И послали моего отца учится на кочегара. Имеется Свидетельство  «Тройки по обучению кочегаров» от 15 января 1929 года № 65089 в том, что экзаменационная комиссия постановлением от 10 августа 1928 г. допускает Кузина Петра Алексеевича к выполнению обязанностей кочегара I разряда.  Так, что в то время существовали не только Тройки по направлению на расстрел, а и Тройки по обучению и направлению в новую жизнь. Я помню, как отец вспоминал об этой учебе, и что накануне экзаменов всю ночь готовился к ним. Ему выдали вопросник с ответами, мама задавала ему вопросы и он должен был на них отвечать. Экзамены прошли успешно. Под конец ему задали вопрос, что случится с котлом если он будет наполнен газом. «Он взлетит». – ответил отец. Только никто не уточнил - то ли он взлетит то есть взорвется, то ли взлетит как воздушный шар. Так отец из крестьянина превратился в рабочего. Тем не менее через всю его жизнь прошла ностальгия по деревенской  жизни.  Своё пребывание в городе он рассматривал как временное. Между тем жизнь шла своим чередом.  30 января 1926 года родился первенец – сын Александр.