Глава 3

(на фотографии - Кузин Коля, 1950 год. Рисунок сестры Нины)      

        Я был ребёнком «домашним», ни в какие ясли и детские сады нас с Татьяной не отдавали. Как только я родился мать ушла с фабрики «Красный Октябрь», на которой она работала с сентября 1936 г. Тогда такая ситуация была в большинстве семей и, как правило, матери не работало. Ещё сильны были традиционные устои, особенно в семьях приехавших из деревни. Муж – глава семьи, и должен работать и обеспечивать семью. Мать ведёт домашнее хозяйство и растит детей. Ведь даже этимология слова муж  от слова мужество, т. е. мужественно и стойко переносить все лишения и невзгоды, и не смотря ни на что сохранить и воспитать потомство. А выйти замуж – это, проще говоря, спрятаться за мужа, его задачи защищать и обеспечивать семью, а жены - решать все внутренние вопросы. Теперь эти смыслы потеряны. Разрушение семьи началось не сейчас. Но об этом мы поговорим как- нибудь позже.

                Некоторые говорят, что жизнь развивается по синусоиде, некоторые - по спирали, или по кругу, но то, что различные ситуации, события, да и сама жизнь состоит из определённых фаз: начало, подъём, расцвет и завершение, убеждаешься только достигнув определённого возраста. Особенно ярко это проявляется в сфере чувств. Привязанности, увлечения, влюбленности – все эти чувства имели свои этапы, парой причудливые спирали. Здесь я хочу поговорить о детских привязанностях, о детской дружбе. В младенчестве и самом раннем детстве, наверное, ребёнку кроме матери никто и не нужен. Потом начинаются контакты с другими взрослыми родственниками старшими братьями и сестрами, если они есть. Ещё позже контакты со сверстниками. Я потихоньку рос. На улице со мной гуляла мама или Нина. Контактов с другими ребятами не было, видно в них не было нужды. Потом родилась сестра Таня. Конечно, в этом возрасте играть с ней было невозможно. Но через какое-то время она подросла,  и она как бы появилась в моей маленьком мире. Помню такую картину. Таня стоит, вернее, ходит внутри детской кровати и  настойчиво просит у меня куклу. Вообще-то игрушек у нас не было. Мои любимые игрушки были: водопроводный кран, сломанная керосиновая лампа, кубики, причем все разные, из которых никогда нельзя было сложить целый рисунок, и чемодан, куда я всё это складывал. Откуда появилась эта кукла и куда она потом исчезла я не знаю. Крики сестры не прекращались, и я со всего маху бросил куклу через всю комнату Тане в кровать. Между нами был стол, на котором стояла какая-то посуда и фаянсовый чайник. И к моему ужасу кукла точно угодила в чайник. Он упал и разбился в дребезги. Тут я по настоящему испугался. Такого испуга у меня в жизни никогда не было. Вбежали мать и отец. И тут меня словно прорвало. Я закатил такую речь, чем и кем я только не клялся, что я так больше не буду и что этого больше не повторится. Мать сама испугалась и уже начала меня самого уговаривать, чтобы я так не переживал. Когда я только начал говорить у меня была склонность к словотворчеству. Я придумывал новые слова, например, вместо карандаш говорил «кадикада», вместо хочу спать – «Накобуд». Но таких длинных и страстных ручей в детстве я больше не произносил.

       В этот период мы довольно тесно контактировали с тётей Феней Гаврилиной (сестрой матери)  и её семьёй. Она жила в соседнем подъезде. Квартира состояла из трёх комнат и находилась на первом этаже. У тёти Фени была самая большая комната: метров 16. Остальные комнаты были ещё меньше. Прямо от входа находилась комната тёти Фени. Слева жили Майоровы. Семья состояла из трёх человек- бабушка, её дочь, женщина лет тридцати, и её внучка, Татьяна. Справа была комната других соседей, фамилию которых я не помню. Семья из трёх человек – муж, жена и их дочь – Валя. Муж вернулся с войны контуженным. Он и до войны-то не отличался особым умом, а вернулся просто дураком. Помню, что звали его Вася, а жену  - Дуся. С войны он каждый день присылал ей письма, в которых было всего несколько слов, как говорили в народе: «Здравствуй Дуся. До свидания Вася». Я его называл «Вася – динь- динь», потому что он, сидя во дворе на лавке, играл на гармошке одну и ту же мелодию из трёх нот. Когда мы с мамой гуляли во дворе, я всегда тянул мать за руку к той лавке – уж очень мне нравилась эта гармонь. Мне очень хотелось на ней поиграть. На лавке около Васи всегда сидело много женщин из нашего дома, в том числе и тётя Феня. Мать не любила этих сборищ, потому что Вася начинал рассказывать похабные анекдоты. Все женщины покатывались со смеху, в том числе и тётя Феня. Мать всегда ей говорила: «Фень, как ты можешь слушать это?», брала меня за руку и уводила прочь. Во время войны Дуся забеременила от  кого-то. Страшно боясь, что муж узнает, делала всё возможное, чтобы был выкидыш. Но ребенок родился. Так Дуся все-таки его уморила. Просто, перестала кормит и ребёнок  вскоре умер. Так вот соседские женщины её как-то и не осуждали, а вот её соседку Майорову, которая родила свою дочь Татьяну тоже без мужа, осуждали. Причина, наверное, была в том, что Татьянина мать была женщиной очень красивой, и у неё периодически появлялись мужчины. К сожалению, мужа она себе так и не нашла. Забегая вперёд, нужно сказать, что и у Татьяны жизнь тоже не сложилась. Она вышла замуж за парня из нашего дома, о котором ходила дурная слава. И вскоре после свадьбы его нашли зарезанным в подвале Волоцких домов.
 
                Мне нравилось бывать у тёти Фени в гостях. Во–первых, потому, что их комната была больше по сравнению с нашей. Во- вторых там было множество очень интересных вещей. На комоде лежали несколько изумительно красивых раковины, вероятно оставшихся от прежних хозяев. Если их поднести к уху, то слушался тихий, приятный шум, говорят, это был шум моря. Причем каждая раковина звучала по своему. И сами раковины отличались друг от друга. Одни были большие, рогатые, другие поменьше, очень гладкие, каждая с неповторимым рисунком на поверхности. На комоде стояли так же несколько фарфоровых статуэток дам и кавалеров в костюмах XYIII в. и две высокие, узкие, стеклянные  вазы синего цвета. Над комодом висело большое зеркало, тёмная рама которого была в стиле модерн. В комнате было два узких окна, которые смотрели в проезд. Поэтому в комнате всегда было темно, солнце в эти окна никогда не заглядывало. Муж тёти Фени погиб в первые  же месяцы войны, так что жила она с двумя своими детьми- сыном Анатолием, 1933 г. рождения, и дочерью Светланой, 1940 г. рождения, и своей матерью – Федосьей Ивановной. Спала бабушка в коридоре, на сундуке, в закоулке около ванной комнаты. В комнате ей места видно не нашлось.

            С Анатолием контакты были минимальные, слишком большая разница в возрасте. Даже Нина, хотя там разница была в один год, как-то не дружила с ним. Интересы и образ жизни были совершенно разные. Я уже писал ранее, что тётя Феня и моя мать были очень разными людьми. Даже внешне, и по характеру, и по темпераменту. Тётя Феня рыжая, курносая, характер имела вспыльчивый, была завистлива, злопамятна. У матери нос был прямой, волосы имела черные, характером отличалась добрым, была терпелива и терпима, рассудительна. Отличалась какой-то природной мудростью. Но меня тётя Феня любила, к тому же она была моя крестная мать. Всегда, когда я к ним приходил, даст мне пирожок или конфетку.

          Толька (мы все его так звали)  учился плохо и мать отдала его в ремесленное училище. После ремесленного Толька работал шофёром. Однажды он даже прокатил меня и ещё нескольких ребятишек в кузове своего пикапа вокруг наших домов. У Анатолия особого желания работать не было. Его мечта была жениться на дочери генерала и почивать на лаврах, и чтобы все блага сами валились в руки. У нас в семье эти беспочвенные мечты вызывали только иронию. С такой внешностью и с таким интеллектом только в генеральские зятья. В глубине души он конечно понимал что это неосуществимые фантазии, но считал, что ему не хватает просто знания этикета: какими вилками и какими ложками какие блюда есть, и одет он плохо, не знает как себя вести в обществе. Он как–то рассказывал, что познакомился с девчонкой из семьи высокопоставленных военных, может быть даже с генеральской дочерью (дураков-то везде хватает). И был шокирован, когда подали мороженное, как его есть руками, ложечкой или как–то ещё. Но мечтам не дано было осуществится, вскоре Толька попал в тюрьму. В саду «Аквариум» произошла драка. В милицию попал и Толька, хотя в драке участия не принимал. У него обнаружили финку. А это уже преступление, и попал Толька  на год в тюрьму. После выхода из тюрьмы его через короткое время забрали в армию. Тётя Феня вздохнула спокойно, может быть сын в армии остепенится. Служить его послали в Германию. Сначала всё шло хорошо. Анатолий пристроился к полковой фотолаборатории и решил даже заняться бизнесом. В письме он просил Нину нарисовать новогоднюю поздравительную открытку. Эту открытку они печатали в фотолаборатории и продавали бы за небольшие деньги солдатам, вставляя в неё фотографию самого бойца и его подруги, и новогодний сувенир готов – можно посылать домой на Родину.

          Вдруг где-то весной 1953 г. тёте Фене сообщили, что Толька находится в Москве в больнице им. Кащенко, в которую, как известно, клали душевнобольных. С тётей Феней чуть не истерика – Тольку в Германии свели с ума. Удалось добиться свидания с Анатолием. Конечно, не сразу, но удалось выяснить, что Тольке попросту надоело служить. И он решил прикинуться сумашедшим, и это ему удалось. Правда, когда его осматривал главврач московской психиатрической больницы, то он сказал: «Я понимаю, что ты симулируешь, но довольно правдоподобно, и я тебя комиссую». Так закончилась Толькина военная служба. Правда доставшаяся свобода не пошла ему на пользу. Он вскоре опять сел в тюрьму за изнасилование. Приговор был на удивление мягким - шесть лет. Объектом насилия была женщина, на которой «пробы негде было ставить» и непонятно кто там кого насиловал. Потом он еще несколько раз попадал в тюрьму, то за подделку чеков, то ещё за что-то. В промежутках между отсидками он успел женится , родил дочку, получил квартиру в г. Щёкино, под Тулой. Жена его Маруся, хохлушка из Западной Украины, орденоноска, была награждена за безупречный труд на химическом заводе орденом «Красного Знамени». Толька беззлобно называл её «бандеровкой».

        Когда мы получили квартиру в Черёмушках, Толька приезжал к нам несколько раз. Потом все связи прекратились. Как-то году в 85 Анатолий прислал мне письмо. Писал, что жизнь прошла в пустую, думал, что ещё все впереди, всё можно исправит и наверстать, а вот уже и старость.  Я ему не ответил, может быть и зря, но у нас и раньше не было точек соприкосновения и общих интересов, а уж теперь и подавно.