Помидорная эпопея

                Помидорная эпопея.   
 
               

    В середине 1970-х годов я учился в художественном училище, получал стипендию в размере 30 рублей, и, как любой молодой человек в 25 лет, сильно нуждался в деньгах.
    И вот, один мой сокурсник, Володя Медынский, позвал меня заработать «большие деньги»…
    Где тогда в СССР можно было заработать большие деньги? — Ответ на этот вопрос для меня был очевиден: нигде.
    Нельзя же считать большими деньгами оклад в 200, пускай даже в 300 рублей, хотя большинство  советских рабочих и служащих в 1970-е годы считали именно такую сумму пределом мечтаний и старались изо всех сил получать подобную зарплату.  Еще больше зарплату получали только единицы – профессора, начальники учреждений, директора предприятий  и партийные функционеры.
    Так же можно было подрядиться на Дальний Восток или на стройки Сибири, где неудобства жизни и особые условия оплачивались специальным коэффициентом к зарплате. Но подобные условия и напряженный труд был под силу только одержимым идеей заработка и физически очень здоровым людям. Желающих ехать на Север или на целину «подзаработать»  было – хоть отбавляй, но почему-то с «большими деньгами» возвращалось немного.
    На самом деле в СССР не было мест, где бы человек мог заработать много денег законным путем. Однако существовало немало способов обогатиться незаконно. Эти способы именовались воровством, кражей, махинацией и прочее: их было действительно много. Проще всего было обворовывать государство, и этим занятием в разных масштабах  занимались почти все.
    Кто-нибудь обязательно скажет: «Я и моя семья не воровали!!!» — Но если внимательно рассмотреть жизнь каждого отдельно взятого гражданина СССР, отследить каждый его день, начиная со школы, а потом каждый рабочий день — наверняка найдется случай, когда произошло нечто, которое можно квалифицировать как воровство госимущества. А может быть даже и не один раз.
    При чем, частенько происходило, что если кого-то ловили на воровстве — многие попавшиеся долгое время не могли понять, что их действия квалифицируются как кража. Ведь с детства, со школьной скамьи в советского человека вкладывалось, вбивалось понятие: «ВСЕ ВОКРУГ НАРОДНОЕ – ВСЕ ВОКРУГ МОЕ!»
    Прискорбно вспоминать, что до этого было время, когда за три колоска, взятых  на колхозном поле, можно было получить срок!
    Эпоху Сталина, когда за  кражу госимущества грозил расстрел, как-то очень быстро сменила эпоха «несунов», когда за такую же кражу можно было отделаться легким штрафом или замечанием в приказе. В 1970- е годы с работы домой несли все и всё. Взять домой никому конкретно не принадлежавший винтик на работе — никто всерьез не считал воровством. А наказывали только в тех случаях, когда ловили за руку, и сумма  хищения достигала крупных размеров. На мелкое воровство не обращали внимания, но коли уж попался — позорили на общих собраниях трудового коллектива. Даже самые честные и порядочные люди, увидев, как на работе что-то выбрасывается на помойку, не могли удержаться от искушения, чтобы не принести этот предмет домой — ведь жалко, выкинули, а вдруг сгодится?! Были, конечно, уникальные люди, сберегшие себя от любого вида воровства — но это были исключения из правил.
    Особенно повальное воровство процветало в эпоху дефицита, когда никто не знал, что исчезнет завтра, а что послезавтра. Вот и несли домой с работы какие-то щепочки, гвоздики, использованную с одной стороны бумагу, «недоизрасходованную» краску и т.п.   И большинство  из этих «несунов» даже и не подозревали, что по сути своей  тоже были воры, только в ничтожно малых размерах…  Некоторые даже оправдывали себя и других словами из книги классика русской революции:
                «Когда от многого берут немножко —
                Это не воровство, а просто дележка…»
    Итак – суть действия измерялась размерами, хотя  название было одно.
         

                * * *

    И вот летом 1975 года Вова Медынский позвал меня с собою в поездку по самой знаменитой реке в СССР – Волге, сопровождать помидоры из Астрахани в Москву. О предстоящей механике аферы я знал весьма смутно — мой товарищ только сообщил мне, что намечается  воровство довольно крупного масштаба. Воровать товары из магазина или обокрасть продуктовую палатку у себя во дворе я бы не согласился, но красть помидоры, путешествуя по Волге на корабле — мне показалось романтическим приключением, поэтому я согласился, не колеблясь.
    Мы отправились в Астрахань на самолете. Билеты тогда стоили, по сравнению с сегодняшними ценами – копейки. Зато мы долетели до места назначения за несколько часов (кажется, часа за три).
    Вид из самолета на дельту Волги, всю заросшую тростником и травой, оказался  совсем не живописный.Кругом, сколько не кинь взглядом – болото, сплошные камыши, и тростники. Романтическое настроение у меня улетучилось, выровнялось под стать увиденному, и я впервые подумал, что вся эта затея с помидорами — может оказаться очередным разочарованием и блефом…
    Не то чтобы я совсем не доверял своему приятелю – я не так хорошо его тогда знал, чтобы всерьез не доверять, но сомнения внутри меня с каждым днем росли все больше и больше.
    Мы остановились в гостинице, устроившись через  какого-то знакомого его знакомых. Тогда поселиться в гостинице даже захудалого городка было весьма не-просто. Пришлось дать взятку, и койко-места сразу нашлись. Теперь, как объяснил мой спутник, надо было ожидать своей очереди на баржу. Несколько дней делать было абсолютно нечего, поэтому мы отправились осматривать город.
    В город Астрахань  явно не спешили прогресс с цивилизацией, хотя социализм с коммунизмом пытались восполнить этот пробел. В самом деле, в 1970-е годы Астрахань казалась забытая богом глухая окраина Союза. Конечно, тут был монументальный памятник отца Ленина, и время от времени начинали ремонтировать астраханский кремль, полагая, что во время Московской Олимпиады 1980 года сюда устремятся толпы иностранцев. Но в целом это был старинный городишко с кучей древних зданий и покосившихся деревянных домиков.
    Любознательные  москвичи от скуки посетили астраханский кремль и даже какой-то краеведческий музей, и на этом успокоились, так как в городе больше нечего не было.
    В музее экспромтом созрел план снять со стены пару картин Кандинского и выбросить их в окно, благо сигнализации никакой не было.  За окном росли густые кусты, так что Кандинский мог вполне полежать некоторое время в них, пока грабители не соблаговолят поднять картины. Однако отсутствие мешка для картин, веревок и главное — русская лень предотвратили кражу «века».
    Конечно, несостоявшиеся похитители понимали, что далеко им уйти не удастся — слишком многое было против них: и полная неподготовленность к преступлению, и явные следы их пребывания в городе – регистрация в гостинице, билеты на самолет, и слишком очевидное отличие от астраханских жителей в виде  одежды – джинсов, фирменных рубашек  и темных очков, но что выдало бы нас сразу — это особенно наглое выражение столичных рож: мы на всё смотрели сверху вниз…
    Пришлось оставить Кандинского на месте и только подивиться безалаберности тамошних музейных работников, не знающих сигнализации, и открывающих нараспашку окна без решеток…
    На другой день я и Вова сели на прогулочный пароход и два часа созерцали однообразный вид Волги с непроходимым тростником. Эта «водная двухчасовая прогулка» поставила окончательную точку в программе наших городских развлечений.
Вернувшись в гостиницу, я стал ближе знакомиться с ее обитателями, предложив им сыграть в картишки. В те времена я был большим любителем «перекинуться колодой карт разок – другой» на деньги. Однако выяснилось, что в гостинице живут в основном командировочные и нищие советские туристы, которые хотя и хотят играть в карты, но денег не имеют.  Пришлось купить в ближайшем магазине целую авоську портвейна, и развлекаться процессом пьянства. Как-то всё продолжало развиваться очень неромантично и тоскливо. В очередной раз я пожалел, что ввязался в это дело…
    В нашем номере проживал командировочный из Липецка, который застрял здесь надолго и жил в этом номере уже второй месяц. Это был необычайно крупный толстяк, спящий весь день на кровати, и только к вечеру, начинающий подавать признаки жизни. Ему уже давно надо было возвращаться в свой родной Липецк, но то ли он пропил деньги, то ли у него их украли – и он продолжал жить в гостинице в долг, ожидая денежного перевода из дома. Так как летом в Астрахани воцаряется самая, что ни на есть  жгучая жара, все в номере ходили в одних трусах и в основном лежали на кроватях, пытаясь поймать дуновение ветерка. О кондиционере  или вентиляторе тогда  еще не могло быть и речи — как я сообщил, цивилизация обходила Астрахань стороной, поэтому проживающие спасались тем, что оборачивались в мокрые простыни, и  каждый час смачивали их водой из под крана. Иногда толстяк подавал признаки жизни тем, что жалобно приставал к соседям с просьбой выдавить ему очередной прыщ на спине, мучивший его, а под вечер подходил к двери, чуть приоткрывал ее и, завидев женский пол в коридоре, начинал гавкать по собачьи, вероятно, надеясь, таким образом, привлечь внимание к себе.
    Погрузившись в питие портвейна совместно с Вовой и толстяком,  я стал держать банк, а так как у моих партнеров деньги почти отсутствовали, предложил  играть в карты на «американку», т.е., проигравший выполнял желание выигравшего. Таким образом, вскоре почти все в номере, попали в мое подчинение и я, лежа на койке, только отдавал приказания такого рода: «Дай стакан», «Сбегай в магазин, принеси сигарет», «Скажи толстому, чтобы он перестал гавкать» и проч.
    Дни без впечатлений тянулись чрезвычайно медленно, а очередь на баржу всё еще не подходила. Мой спутник, Вова, тоже  заскучал и начал искать смысла дневной жизни в портвейне, но не находил, поэтому вечерами, он выдвигался в город и шел на звуки музыки, т.е. на дискотеку, которая раньше называлась коротким простым словом, написанным на табличке и приколоченным к огороженному забором пространству: «Танцы».
    Возвращался  Вова чаще всего таким же пьяным, как и уходил, но уже со следами побоев на лице: астраханские парни недолюбливали приезжих. Я принципиально не ходил на танцы, посвятив все свободное время игре в карты. Вскоре  нашелся способ немного развеселить себя и соседей по восьмикоечному номеру — я заставил проигравшегося в пух и прах толстяка заняться истреблением мух. Эти насекомые проникали в наш номер несмотря ни на что – ни на липучки, висящие с потолка, ни на марлю на окнах, ни на ядовитые средства, которые персонал гостиницы разливал в тарелки и ставил повсюду на подоконники. Мухи донимали спящих, постоянно исследуя лица и конечности людей, торчащих из под простыней. Более всего они становились активны ранним утром, не давая спать, жужжа и атакуя всех обитателей номера.
Я решил с этим покончить, дав задание проигравшему в карты толстяку, «перебить всех мух». Командировочный из Липецка вначале сражался с мухами газетой, но когда понял, что газета не достает до потолка –  соорудил специальную мухобойку в виде палки и привязанной к ней подошвы от забытого кем-то одинокого тапка. Это оружие, после многочисленных усовершенствований,  оказалось невероятно убойной силы, и запросто доставало любую муху, спрятавшуюся на потолке.
    Мух в номере явно поубавилось, но наш толстяк не успокоился и, что называется, вошёл в раж… Он хищно осматривал все углы потолка, обходя пространство номера, как обходит свои владения охотник, подстерегающий добычу. Его смертельная мухобойка скрывалась у него за спиною, пока не обнаруживалась очередная жертва… Толстяк  предельно осторожно подкрадывался к ней, а затем следовали действия, которые вызывали неудержимый хохот со стороны присутствующих: сначала толстяк совершал очень медленный и скрытый замах, что со стороны можно было сравнить с замедленной киносъемкой, потом вдруг следовал молниеносный выпад — будто судорога наподобие электрошока пробегала через командировочного из Липецка  — в результате которого подошва настигала муху и превращало ее в очередное мокрое место на потолке. При этом сам охотник на мух столь бурно переживал свои действия — кряхтел, кричал, радовался и даже хохотал от счастья…
Наблюдавшие за этой охотой разражались аплодисментами и похвальными возгласами. Но больше всех был доволен сам толстяк: наконец-то он нашел себе по нраву захватывающее занятие…

                * * *

    Ожидание цели нашей поездки – «обогащения»  у меня достигло критической отметки. Я перестал верить своему товарищу, который каждый день ходил узнавать в какую-то контору, когда нас направят на баржу? К тому же кончились деньги. Одновременно кончился портвейн, еда, и нам сказали в гостинице, что если мы не внесем плату за два дня вперед —  завтра нас выселят… Мы изучили содержимое своих рюкзаков на предмет продажи — моя мама дала мне с собою несколько банок тушенки.  У Вовы тоже нашлись кое-какие консервы, так что вопрос о питании откладывался, но вопрос об оплате гостиницы продолжал неумолимо стоять на повестке дня. Мы поступили мудро  –  продали свои запасы консервов, оплатили гостиницу, хотя и остались без пропитания и портвейна.
У меня имелась заначка в виде 20 рублей, которые дала мне мама, сказав: «на крайний случай». Я решил, что этот случай пришел. Мы с Вовой вышли в город и отправились гулять. Я уже знал, как распоряжусь этими «экстраординарными» деньгами. Я зашел в обувной магазин и перед изумленным приятелем достал два червонца и встал в очередь в кассу. Вова пытался меня отговорить от этого безумного, на его взгляд, поступка, но деньги были неожиданные, не входящие в наш общий кошелек, поэтому он не мог меня остановить, только нервно повторял: «Это неправильно, этого нам бы хватило на пару-тройку дней, зачем тебе новые ботинки?»
Честно признаюсь, новые ботинки мне, действительно, были не нужны, но таким образом я создавал ситуацию крайней нужды, когда денег взять было уже совершенно не откуда, и тогда — всё должно было перемениться!… Я решил спровоцировать ситуацию, чтобы подтолкнуть те силы, которые, возможно, нам помогали … — Так, по крайней мере, мне кажется, я думал в тот день и час,  когда покупал эти новые ботинки.
    И ведь прав был мой товарищ – они вовсе не обладали никакими достоинствами, кроме новизны — ни фасоном, ни чем другим. Только пахли новой кожей.  Я вбил себе в голову, что не купи я их, мы бы застряли в этой гостинице еще на неопределенный срок…  В этом я был почему-то убежден.
    До сих пор я чувствую перед своим другом какую-то неловкость. Может, в самом деле, я был тогда в его глазах –  невероятный жлоб и жмот, который в самую трудную минуту потратил последние деньги на бессмысленную покупку – на эти ботинки?
    Поступок, в самом деле показал, что я дошёл до крайней точки. Оставалось только начать размышлять о том, как мне одному выбираться из этого, столь далекого от Москвы, города…
    Но, что удивительно, в  новых ботинках я почувствовал себя по-новому, и уверенно отправился искать деньги на Речной вокзал. Попрошайничал я, в основном, у молоденьких девушек – они почти всегда останавливались и выслушивали меня до конца – даже если и не давали денег, то скорее от того, что у них их просто не было, а не потому, что мой рассказ им был малоинтересен. Конечно, со своим высокомерным взглядом, я не слишком походил на потерявшегося, отбившегося от своей группы туриста, которого я изображал, но я просил денег на билет, и мне давали. Скоро я вошел во вкус и быстро собрал нужную, нам сумму рублей. Даже хватило на портвейн. Уже не помню, помогал ли мне Володя, но портвейн вечером мы пили вместе.


                *  *  *


    Наконец пришло долгожданное известие, что нашу баржу пригонят в район поселка «Зеленга». Мы мигом собрались, получили положенный нам аванс деньгами (наконец-то!!!),  попрощались с соседями по номеру и сели на небольшой катер, который в то время  выполнял роль местного транспорта.
    Еще катаясь на экскурсии в прогулочном теплоходе под Астраханью, я заметил  по берегу какие-то странные бревна, размером от метра до двух. Теперь, когда мы отправились в самый центр дельты Волги, где совсем неподалеку от нас располагался госзаповедник — этих бревен по берегу становилось все больше и больше…  Как выяснилось потом, это лежали и гнили огромные осетры, которых вылавливали браконьеры, забирающие икру, а саму рыбу выбрасывали в воду, так  как икру было легко спрятать в лодке, а рыбу, размером со среднего осетра – не спрячешь…
Потом уже, бродя по берегу Волги и, натыкаясь на гниющие туши благородной рыбы, я дивился – в какой чудесной стране мы живем, где сколько не воруй, сколько не уничтожай эти богатства, а всё равно – проходит время и этих богатств опять хватает на всех… Что за бесконечная милостыня?


                *  *  *

    От поселка Зеленга до нашей базы, куда должна была прийти баржа, оставалось  еще с десяток километров — мы добрались туда на попутке.  Приехав на место, мы выяснили, что нашу баржу еще даже не начинали грузить. Опять ждать!  Пришлось где-то искать ночлег и знакомиться с местным начальством. Директор совхоза, сразу сообразил, что эти двое молодых людей, свалившиеся на него, как снег на голову – чужого поля ягода, и пригласил нас на уху, разведать, что и как?.
    Обычные проводники были все местные жители,  и их все знали  — с астраханской пропиской жительства, так что, если возникали неприятности при окончательной сдаче товара, то этих проводников легко было найти, они никуда не могли сбежать  от местных властей. Но двое новоприбывших проводников с первого взгляда выглядели явно залетными птицами, да и по паспортам числились москвичами. Если начальство пошло на нарушение своих трудовых инструкций, то это означало, что проводники устроились либо по большому блату, либо это – замаскированные проверяющие… Директор не поскупился на уху и, чтобы разговорить гостей, сам стал много рассказывать.
    Уха была необычайно вкусной из осетровой вязиги, что считалось даже в этих местах, богатых рыбой, деликатесом. Когда гости достали к ухе  водку (аванс, аванс!!), началась беседа, и директор поведал о недавнем случае, произошедшем в его совхозе.
 
                Рассказ местного директора совхоза:

    «Богат наш край, весьма богат многими видами флоры и фауны чисто русской… Взять, хотя бы, помидоры или арбузы астраханские, так они известны не только на весь Союз, но далеко и за границей. Еще большей известностью могут похвастаться астраханские осетры, о которых знает весь мир, и только  у нас есть целый завод по производству черной икры — а это, сами понимаете, натуральное золото, валюта в чистом виде….
    Но вот, оказалось, что помимо этого всего перечисленного, у нас есть еще кое-какое богатство, о котором мы и знать не знали, и ведать не ведали…
    Ходим, понимаешь ли, по земле, а не подозреваем, какое там скрывается сокровище!
    Приехала к нам группа иностранцев с сопровождением переводчиков и давай меня обхаживать — а что меня уговаривать – я киваю на начальство, мол без него ни шагу — решайте с начальством… А они мне и говорят, мол с начальством Вашим всё уже давно говорено-переговорено и решено окончательно, всё только от Вас зависит…  То есть от меня, ну и от правления нашего совхоза, конечно же… Мы тут же собрали правление, поставили вопрос, и в присутствии этих зарубежных иностранцев  решили положительно, мол даем полное согласие…
    Но я, конечно же, сперва-наперво с районом связался и там всё, как положено, доложил – ведь не просто иностранцы приехали, а самые настоящие империалисты, у них на рожах это было написано, не спутаешь! Но мне из района команду дают – надо соглашаться и подписывать ихние бумаги, дескать, на высшем уровне уже всё договорено. Во как!
    А я человек простой, к иностранным этим подходцам непривычный – они чуть что мне – рраз и сувенир сунут, рраз – подарок какой-то, вот я и подумал, что потом придется за всё это ответ держать… Сообщил туда, куда надо, а там, оказывается, уже всё знают, и говорят, чтобы я подарки брал, но государству сдавал, чтобы ничего себе… А фирмачи эти не унимаются, решили меня своим совсем сделать, каждый день, что-бы я с ними ездил, всё показывал, всё рассказывал… А у меня ведь работы невпроворот, у меня одних плановых показателей не менее полсотни штук, я с ними не могу все свое время тратить, а они – нет, давай!
    Короче говоря, договорились, что я им обеспечиваю сорок рабочих рук, обмундировка моя, ночлег и столовая – моя,  а все остальное ихнее  — итак, решили первую пробную партию поставить…
    Из района сюда ко мне каждую неделю какой-нибудь проверяющий приезжал, несть им числа, все едут и едут – каждного встреть, каждному внимание отдай, а то еще и накорми, напои – требует! Такая мне головная боль пошла, что я уже не радовался ничему, только мечтал, чтобы вся эта затея иностранная кончилась…
    Что говоришь? Какая затея? — Так прослушал ты! Это, с лягушками затея, рас-так их и раз-этак…
    Ну да, оказались наши астраханские лягушки по вкусу этим иностранцам, вот они и придумали, что можно не только осетровую икру им туда присылать, но и лягушек захотели доставлять…
    Одна только забота оставалась  на мне  недостижимой на деле, надо, чтобы этот продукт наш не сдох бы по дороге… Живыми, они им оказались нужны, только живыми!!!
    От Астрахани, они их, значит, в особенных ящиках на самолете, прямо в Париж должны лететь, чтобы за 10 часов доставить их еще живыми прямиком на ресторанную кухню. Но дело в том, что напрямую в Париж самолетов нет, а только через Москву… Но они пообещали, что если дело наладится, будут присылать свой самолет раз в месяц. Спецрейс. Во как!!!
    Я им втолковываю, что в самолете продукт лягушечий в багажном отделении, значит, немного подморозит, но они, говорили, что это –  не так страшно, мол, лягушки с холодом легко справляются, что некоторые даже замерзать умеют, а потом размораживаются и живёхонькие остаются, только я засомневался тогда сразу. Говорю им, что наши, астраханские лягушки к холодам не приучены, что здесь тепло и даже жара – вот к чему они привычны… Но не послушали меня эти фирмачи… Всё на французском своем лопочут – ква, ква, будто квакают, совсем как наши лягушки…
А между тем, мне из района уже план спустили сколько лягушек я должен поставить за границу в этом квартале  и — сколько в следующем…
    Одним словом завертелась лягушечья затея — и начальство, видимо, хотело к валюте примазаться, свое положение за счет лягушек повысить…
    Только при первой же пробе вся эта канитель оборвалась как гнилая веревка — лягушек ловили, клали в ящики живых и здоровых, а во Францию прилетала только дохлятина… Все оказалось гораздо проще - лягушки наши не терпят тряски. Чуть-чуть их покачает на нашей дороге до аэропорта – они и лапки вверх, дохнут все до единой… Растрясает бедолаг до смерти, не переносят они наших дорог.
    В качестве последней надежды я предложил французам старый русский способ, который помогал до революции привозить осетров в Москву живыми… Знаете, да? – ну конечно, осетров напаивали водкой и они в таком полупьяном состоянии прибывали в Москву абсолютно свежими!... Но французы меня и слушать не захотели, не то, что проверять этот метод на лягушках…»

                *   *   *

    Мы остались довольны ухой, но больше нас был доволен директор совхоза – каким-то образом он догадался и успокоился, что его гости никакие не проверяющие.
    Ночью Володя разбудил меня, и мы отправились на причал. Надо было действовать секретно и тихо, команда нашей баржи была заранее предупреждена, поэтому спала, не реагируя на звуки. А мы с Володей воровали с причала пустые ящики от помидор, которые находили на месте погрузки, и складывали их в особый трюм на носу нашего корабля.
    Лишние пустые ящики были необходимы для дальнейшей продажи помидор, ведь при сдаче всей партии должны были совпасть общее количество ящиков и вес. Так мне объяснил Вова.
    В ту ночь я познакомился с астраханским тростниковым комаром, укусы которого запомнил на всю жизнь.  Этот комар был под цвет тростника – слегка зеленым, кроме этого он еще раза в два был больше обычного подмосковного комара, однако главная его особенность заключалась в особой болезненности укуса. На другой день я весь опух и с невероятным мужеством удерживал себя, чтобы не расчесывать места укусов. Кожа в местах укусов покрылась кровоподтеками и кровавыми волдырями, будто меня кусали не комары, а драли какие-нибудь кошки…
    Ящики на причале быстро кончились, и мы забрались через забор на огромную базу, где хранились тысячи, а может быть  и десятки тысяч старых ящиков. Договорившись друг с другом подтаскивать годную тару в то место, где покосился забор, мы разошлись в разные стороны. Луна освещала причудливым, таинственным светом это место. Ящики валялись повсюду, но почти все они были разбитые, подгнившие и негодные для наших целей. Зачем они хранились здесь в таком невероятно чудовищном количестве — не списывались, не сжигались, а догнивали, кипами нависая друг над другом — было загадкой, наверное, для всех. Даже тронуть такую гору ящиков, чтобы вытащить более-менее пригодный ящик было опасно — вся эта махина заскрипев, застонав и поехав на тебя — грозила обрушиться в любой момент!
    Между возвышающимися грудами погибающей тары оставались узкие проходы – тропинки, по которым можно было забрести вглубь этих чудовищных конструкций, издали напоминающих трущобы окраин западных городов, где жили нищие жители капиталистических стран, как нам представляли это карикатуры в журналах или газетах. Но мало кто отваживался проникнуть вглубь этих развалин. Тем более ночью.
    Я  понял, что здесь невозможно найти даже с десяток крепких ящиков, и решил вернуться…
    Но ночное освещение луны предательски изменилось за то время, пока я углублялся в ящичное логово, и вскоре мне стало ясно, что я потерял нужную тропинку… Я замер и прислушался — надо было услышать хоть какие-нибудь звуки, например от воды, или шаги — которые должен был совершать мой товарищ, таская целую тару. Но вместо ожидаемых звуков  я слышал только скрипы, стоны и вздохи этих несчастных ящиков, будто они были живые.  Постояв несколько минут, я решил, что достаточно наслушался и захотел всё-таки выбираться из этого лабиринта  гнили и хлама. Но куда двигаться? Потыркавшись в разные стороны, и, не определив где находится забор, я понял, что мне  необходимо забраться на какую-нибудь кучу ящиков, и оттуда уже наметить путь к выходу…  Пришлось лезть на ломающиеся и расползающиеся в разные стороны шаткие обломки… Мои ноги проваливались вглубь и пока я выбирался из нутра очередного ящика, доски трескались и я проваливался все глубже в другие зыбучие ловушки. Вскоре я обессилел и затих,  все еще надеясь в одиночку преодолеть все опасности и коварства этого ящичного царства… Кричать о помощи своему товарищу я пока еще не решился.
    В конце концов, должно же было наступить утро, а с ним и возможность увидеть путь к спасению! Либо мой товарищ сам догадается, что я попал в беду — и отправится и найдет меня и выведет наружу!.. Хорошо еще, что здесь не было собак, которые  давно бы нашли и набросились бы на меня! А может быть их лай привел бы сторожа… Но сторожа здесь тоже не было. —  Все это были мои мечты!
    А суровой реальностью стали измочаленная рубашка и содранные в кровь руки и ноги. Хорошо, что ноги оказались в новых ботиночках… К чести последних надо добавить, что эти ботинки спасли меня не от одного ржавого гвоздя, хотя сами пострадали, потеряв свой вид и форму.
    Комары и ящики окончательно доканали меня и привели к  мысли — достать спички и поджечь все это невообразимо безобразное хозяйство! Воображение мое рисовало чудовищную картину пожара, который бы осветил всю дельту Волги, и, может быть, был бы виден из Астрахани...               
    Но только опасения, что я могу сгореть вместе с этим хламом и  гнилью –  удержали меня от отчаянного поступка.
    Кажется, я задремал в этом кладбище ящиков, пока не услышал какой-то звук, напоминающий стук ящиков об землю, и пополз на этот шум. Это было верное решение — там оказалось сооружение из новых, крепких ящиков, которые мой товарищ собирался перебрасывать через забор. Он не терял времени даром, и натаскал их целую кучу. Я же за всю ночь нашел  всего-то с десяток целых.
               
                *    *    *

    Всю оставшуюся  ночь и во время рассвета мы  таскали пустые ящики, забив носовой полубак до отказа. Нам помог еще густой туман, который подарил нам  еще пару утренних часов  для возни с ящиками.
    В 6 утра началась погрузка нашей баржи. Точнее сказать – не баржа (это простонародное название), а самоходный теплоход  СТ- 64.На причале стройотрядовцы грузили ящики с помидорами на транспортер, а тот спускал их в трюм самоходки. За полдня загрузили все трюмы, и к вечеру баржа отчалила…
    Прощай Зеленга, прощай Астрахань, прощайте трудолюбивые стройотрядовцы и словоохотливый директор совхоза! Груженная в оба трюма и заметно осевшая в воду, наша СТ-шка  двинулась прямым курсом на Москву.
    Но прежде чем окончательно расстаться с этим местом, следует дорассказать о той атмосфере стройотрядной жизни, которая наполняла окрестности Зеленги каждое лето и в которой нам довелось провести три дня.
   Каждое лето со всего необъятного Советского Союза сюда съезжались стройотряды из институтов, техникумов, ПТУ. Иногда на уборку помидоров вывозили даже школьников из Астрахани и ближайших сел.  Целый год студенты и учащиеся сдавали экзамены, ходили в школы, институты, учились изо всех своих сил, а летом для них начинался еще и «трудовой семестр» – так называлась работа, на которую советское государство подряжало на лето детей.
    Всё было обставлено очень торжественно и со смыслом. Отряды назывались трудовые, но во всем подражали военным. 
    Как и в армии, существовали центральные штабы, которыми руководили партийные органы, так и в стройотрядах всем заправляли комиссары, а сами студенты именовались бойцами, Минимальная группа бойцов называлась отрядом, а командовал ими командир.  Все эта структура подразумевала железную дисциплину внутри стройотряда, где существовал Устав,  и малейшее его нарушение вело к взысканиям, наказаниям. Правда, самая высшая мера - заканчивалась высылкой домой, что было на руку некоторым безалаберным бойцам — они только спали и мечтали, как бы поскорее сбежать оттуда…
    Однако такое наказание могло отразиться на дальнейшем карьере бойца-студента в стенах института. Чаще всего выбывшие из стройотряда получали строгий выговор с предупреждением о возможном отчислении из учебного заведения. С самого раннего детства советская идеология утверждала в детях, что «не в деньгах счастье». Многочисленные детские книги умалчивали о реальной жизни, фильмы, мультфильмы – всё пропагандировало о том, что погоня за деньгами и богатством – является одним из самых больших зол в жизни. Советский детсад, школа, институт, армия – все эти организации воспитывали в молодежи «презрение к злату», и когда, наконец, отучившийся человек взрослел и переходил в рабочую жизнь — начиналось самое печальное — ломка мировоззрения.
    Оказывалось, что всё — стоит де-нег!...
    Дети, юноши, молодежь жили в изоляции от насущных проблем, отсюда у множества людей выработалось впечатление, что советское детство — самое счастливое, просто рай на земле. Но это была, конечно же, иллюзия, за которую потом приходилось расплачиваться... Хотя, некоторые люди ухитрялись с этой иллюзией никогда не расставаться, и государство всячески подпитывало этот обман, снабжая людей госквартирами, госдачами, госмашинами, госъедой и госпро-чим… из закрытых распределителей и т.п. Но всё это получали только те люди, в которых государство нуждалось – крупные чиновники, партийные руководите-ли, начальники предприятий, генералы, ученые, артисты. Их жизнь, действительно, со стороны казалась сказкой, мечтой, к которой стремились обычные люди, зарабатывающие нищенскую зарплату и еле сводящие концы с концами. 
    Денег на всех не хватало. Денег не хватало даже, чтобы удовлетворить основные потребности государственной верхушки. Поэтому государство экономило на всем. И уж, конечно, на зарплате. Самую ничтожную зарплату получали самые маленькие граждане.

                Случай на овощебазе.

    В школе, в классе 5-ом или 6-ом, нас, детей, вози-ли на овощебазу помогать перебирать картошку, свеклу или капусту. Всё это делалось, естественно, бес-платно, в качестве «оказания шефской помощи». Мы были страшно довольны, что вместо уроков нас куда-то отвозят на автобусах,  дают простые задания типа выбрать гнилые овощи и выкинуть их. И не надо учить никаких уроков с учебниками, не надо отвечать перед доской и получать за это оценку! Все вокруг были в приподнятом настроении, эта неожиданная работа веселила, и у всех было ощущение праздника… Даже несмотря на грязь и гниль, которые были повсюду, мы успевали сыграть в прятки, причем спрятаться можно было так, что тебя будут искать неделями и — не найдут — на задворках овощебазы среди мусора и разбитой тары можно было спрятаться навсегда...
    Не имея других примеров детской работы перед глазами, я наивно решил, что эта работа может принести доход. Тогда для школьника, получающего в день от родителей 15 копеек на школьный завтрак, любой заработок казался решением всех детских проблем и желаний.
А деньги были ой как нужны школьнику!!! Спросите – зачем?  Лучше бы вы не спрашивали! Можно  назвать сто разных причин и вещей, для которых были нужны деньги мальчишке в 12 лет!  Ежедневных 15-ти копеек не хватало ежедневно. Хотя многие ребята завидовали мне и считали меня «буржуем», у которого были «богатые» родители. Некоторым детям родители вообще не давали денег. Конечно же, эти 15 копеек тратились не на булочку с кофием, а на игру в карты, к которой приучались в школе все мальчишки со второго класса. Были и другие игры – пристенок, бита, трясучка и прочее… Однако карты над всеми одерживали верх, хотя с каждым разом требовали все больше и больше денег… А где школьнику взять деньги? Неужели просить у родителей и врать, что деньги нужны на что-то такое-эдакое или другое?
Вот и созрела в моей голове идея заработать деньги честным путем на овощебазе. Я подговорил несколько друзей из своего класса, и мы отправились на овощебазу. Дорогу к ней я запомнил, когда мы ездили туда со всей школой. Заявившись в недра овощехранилища мы, юные пионеры, слегка подрастерялись – вокруг были горы грязной картошки, и этим горам не было конца. Мы отыскали женщину-начальницу, которая с удивлением вытаращила глаза на нас. Мы сформулировали свое желание подзаработать денег. При чем, каждый из нас, как оказалось потом, в своем уме держал совершенно разные цифры: кто – рубль, кто рассчитывал на три, а я так мечтал о червонце.
Тетенька, работающая в овощехранилище, сказала: «Ну, что же… перебирайте, а там посмотрим.»
    При этом, она продолжала глядеть на нас, как на инопланетян, свалившихся откуда-то с Луны…
    Мы начали перебирать картошку. Гнилую, поврежденную и зеленую мы собирали в ведра и относили в угол, куда нам указала женщина. Так продолжалось довольно долго (часов у нас не было), и мы здорово устали. Присев на перевернутые ведра, мы обсудили ситуацию. По нашим приблизительным расчетам, каждый из нас уже давно заработал, кто – рубль, кто трешку, а я продолжал грезить о червонце. 
Мы решили, что хватит работать и отправились за зарплатой.  Нашли женщину-начальницу  в какой-то подсобке, где несколько человек пили чай, и заявили, что выполнили ее задание. Женщина неохотно встала и пошла смотреть. Похоже, она осталась недовольна нашей работой и тем, что по ее словам мы работали меньше двух часов. Хотя нам показалось, что мы работали более трех часов. Наступил момент расплаты.
    Тетенька полезла в карман халата, вытащила из него какую-то мелочь и высыпала мне в открытую ладошку. Там было что-то около 15 копеек… Наверное, наши лица стали красноречивее любых слов, поэтому тетка поспешила объяснить:
— А что вы думали? — у нас такие расценки! — за тонну картошки выборка гнили – 3 копейки… Можете у кого хошь спросить… Такие расценки…
С того раза я старался всеми правдами и неправдами избегать овощебаз.  Тот случай стал для меня отличным уроком, запомнившимся  на всю жизнь — в нашей стране законным образом невозможно заработать ничего, кроме копеек… Особенно детям.

                *  *  *

    Итак, загрузив трюмы помидорами, мы отчалили.
    Я и Вова пошли знакомиться с командой судна. Их было пять человек – двое матросов, капитан, старпом, и машинист-механик. Все они уже не первый год плавали с помидорами, поэтому знали — кто такие проводники, и в чем будет заключаться их роль сопровождения товара…
    Капитан резко отличался от своей команды хотя бы тем, что сразу отказался выпивать с нами - проводниками. Он сказал так: «вам запретить выпивать я не могу, но если я увижу, что вы спаиваете мою команду – тотчас ссажу на берег». Стало ясно, что с капитаном будут еще проблемы. Особенно он не понравился моему напарнику Вове, который начал за ним следить и критиковать любые его поступки. Зато остальная команда оказалась весьма дружелюбна, и довольно быстро все перезнакомились. До Москвы надо было плыть приблизительно дней десять, поэтому, несмотря на запрет капитана, первый вечер мы «обмывали знакомство» и привыкали к сленгу речников: где, к примеру,  канат назывались «чалкой»;  «виру» нельзя путать с «майной»; а обозвать штурвал рулём считалось позорным пятном, которое можно было смыть с себя, только напоив всю команду «до трех зеленых гудков в тумане»… и прочее.
    На следующий день, после завтрака, Вова позвал меня «перебирать помидоры». В инструкции по сопровождению продукта «помидоры» значилось, что в обязанности проводников входил осмотр и изъятие гнилых и некачественных томатов. Дело в том, что за время плавания, т.е., даже за неделю, испорченный помидор превращался в жижу и протекал насквозь через остальные ящики вниз, сразу через несколько нижних ящиков, заражая свежие и качественные  помидоры, и чтобы этого не происходило — проводники должны были перебирать ящики и изымать больные плоды…
    Но это было по инструкции, а на деле же, проводники готовились к своей главной задаче – они собирали в пустые ящики, запасенные заранее, самые спелые помидоры и складывали готовые ящики поближе к люку.
    Вова, как опытный помидоросопроводитель, (а он занимался этим промыслом уже во второй раз) предупредил, что самая горячая пора у нас начнется еще через несколько дней – когда судно уйдет из жарких, южных областей, и окажется ближе к северным краям — вот тогда не будет отбоя от покупателей, и надо беречь силы  и подготовить лучшие помидоры на эти дни.
    Отрезок прохождения пути от места погрузки до первого крупного города – Волгограда (б. Сталинград) занял почти пару дней. Все это время мы проводили в трюме, выбирая спелые помидоры. Если в Астрахани килограмм помидоров стоил 14 копеек, то, начиная с города Горький (Нижний Новгород) стоимость килограмма увеличивалась в 10 раз, а где-нибудь в Ярославле, цена  подскакивала  и еще выше!
Выращивать помидоры в теплицах  в 1970-е годы было трудно и дорого — теплиц тогда подходящих в СССР было мало, а частных – почти не было: все теплицы строились по типу оранжерей – из стекла и металлических каркасов. Еще не появилась в обиходе у садоводов полиэтиленовая  пленка, без которой теперь не обходится ни один огород.
Зимой помидоров тогда вообще невозможно было купить, да и не только помидоров — не было свежей зелени, свежих огурцов, редиски  и много-много чего еще, чем сейчас завалены овощные магазины.
    Поэтому обычный помидор представлялся советскому покупателю если не деликатесом, то довольно  редким, сезонным продуктом, который можно было поесть свежим только осенью, а все остальное время потреблять в виде сока, солений, и маринованных заготовок. И если столица и крупные города кое-как, но снабжались помидорами осенью, то во всех остальных областях Союза, кроме южных, помидоры ценились как настоящее лакомство.
    До Волгограда мы выходили на палубу редко, чтобы полюбоваться видами Волги. Если и бросали случайный взгляд на реку – то видели обычную картину, и я даже считал — что запросто переплыву через эту Волгу туда и обратно.
После Волгограда река неузнаваемо изменилась. Неожиданно она стала столь широкой и полноводной, что другой берег иногда терялся вдали. Я полагал, что мы проплываем какое-то водохранилище, но прошел день, другой, а река продолжала оставаться  широченной и необъятной. Мало того, вскоре по берегу появились холмы и подобия гор, вспомнились слова знаменитых песен, которые оказались правдой:

  «Есть на Волге утес, диким мохом оброс
   Он с вершины до самого края;
   И стоит сотни лет, только мохом одет,
   Ни нужды, ни заботы не зная…»


    Таких величественных пейзажей и водных картин я явно не ожидал увидеть в своем родном отечестве. «Ну Волга — ну много воды…» — думал я, полагая, что настоящие красоты могут быть где-нибудь в Лас-Вегасе или на плато Великого Каньона в США. Оказалось, что и в России может найтись захватывающее зрелище природы. Какие-то новые странные чувства, похожие на национальную гордость зашевелились внутри меня  — прожжённого поклонника западной жизни.  Это было необычно и странно. Помню, я поскорее спустился в трюм, закурил и начал перебирать помидоры.
    А когда судно оказалось подле Саратова в месте слияния Волги и Камы, началась гроза. Первый раз мы почувствовали беспомощность на воде – от грозы никуда нельзя было спрятаться: оглушительный гром не умолкал, а водяная стихия так разбушевалась в этом месте, что стоять на палубе стало опасно – потоки воды обрушивались на баржу, и иногда казалось, что вот-вот она перевернется. Даже один из наших матросов потом признался, что он «никогда не попадал в такую перетряску». Буря обрушилась на нас настолько далеко от берегов, что их не было видно – от края до другого края -  сплошное море с настоящими крутыми волнами, если не сказать штормом…
    Мысленно я запоминал впечатления, чтобы поделиться ими потом со своим старшим братом, который имел морской опыт хождения в Баренцевом море и ловил там треску.
Впрочем, буря быстро утихла вместе с грозою, не нанеся нам никакого серьезного ущерба –  всё на барже осталось в сохранности – только из нескольких ящиков просыпались помидоры, да в трюм набралось откуда-то немного воды, но это казалось ерундой, по сравнению с тем, когда корабль, еще полчаса назад, «ходил ходуном» и зависал на вздыбившихся волнах...
    В связи с «крещением первым штормом» проводники опять позвали команду в свой носовой кубрик, а капитан, со своего мостика сделал вид, что не догадывается, зачем его команда по очереди бегает на нос… 
— Да вы не переживайте, капитан наш - нормаль-ный мужик, дает возможность дышать, не придирается сверх меры… — рассказывала, довольная угощением, команда. — вы просто побольше с ним разговаривайте, он к вам и привыкнет.
    Задачу по налаживанию отношений с капитаном взял на себя я, как наиболее коммуникабельный. Часами я сидел в рубке с капитаном и рассказывал  ему всякие истории из того, что слышал, знал, читал, но заинтересованности или ответов от капитана не было. Ни одна из тем, рассказанных мною, его не затронула. К тому же, со слов команды он не курил, не выпивал, не ругался и вообще был коммунист. Даже если я обращался к нему с вопросом напрямую, капитан отмалчивался или что-то мычал невразумительное. Когда он дежурил, в рубке воцарялась не прерываемая тишина, разрядить которую было совершенно нечем. Капитан оказался железобетонным и непробиваемым. В конце концов, пришлось признать, что дипломатия не помогает.  Единственно, что оставалось надеждой на урегулирование взаимоотношений – капитан никого не гнал со своего мостика: может когда-нибудь удастся его разговорить?
А между тем надо было спешить договариваться с ним, потому что самоходка шла по Волге слишком быстро, чтобы к ней могли пристать моторки или катера, которые уже  пытались сближаться с нами и кричали про помидоры… В Чебоксарах одна слишком смелая моторка ухитрилась зацепиться и счалиться с помидорным судном. Капитана на мостике в то время не было, и  нам удалось продать несколько ящиков. Но это было всего лишь каплей в наших бездонных надеждах. Цены на помидоры в Чебоксарах не сильно отличались от астраханских, поэтому мы не особенно переживали, однако скоро начинался голодный край среднего Поволжья, и с капитаном надо было что-то срочно предпринимать…
    Мы изо всех сил старались — пытали команду теплохода в поисках решения, но те, уже протрезвев, говорили нам полностью противоположное, и только махали рукой – мол, бесполезно,  наш капитан взяток не берет, и с вами ни на какое соглашение не пойдет! Сколько уже не ездили с нами проводники — ни с кем он не завел дружбу, ни от кого не захотел взять денег, и все проводники от него охреневали… Так, если только случайно его нет на мостике – можно попробовать продать ящик-другой кому-нибудь по тихому, кто будет плыть рядом, а вообще, ребята, не взыщите — вам крупно не повезло! Вы ВЛИПЛИ! Вам — «ХАНА»!
    Такие и более сильные выражения о бесперспективности взаимоотношений с капитаном предрекала, ухмыляясь, нам команда.
    В предыдущий раз своего вояжа Вова делился с капитаном и командой заработанными деньгами и не предполагал, что возможно встретить такого капитана, с которым нельзя договориться!  Мы, наконец, почуяли надвигающийся крах нашей аферы. Этого капитана нельзя было обойти, уломать, найти компромисс…
Мы с Вовой выпили портвейна и постановили, что идти напролом, как это мы пытались делать до сих пор — не будем. Пригласили к себе матроса, который был на корабле коком,  и вскоре нашли взаимопонимание. Кок был молодой парень, только что вернувшийся из армии и даже еще не сбривший дембельские усы — симпатизировал молодым упористым проводникам и любил выпить.
    Вскоре команда готовилась причаливать к плавмагазину – оказалось, что на кухне осталось «мало вермишели, да и перловка закончилась». Капитан вынужден был пойти на это: баржа замедлила скорость и сцепилась с  плавучим речным магазином, который курсировал  недалеко от Нижнего Новгорода. Вся команда и проводники пошли «затариваться» в магазин. Капитан остался на своем мостике один. Ассортимент плавмагазина мало чем отличался от сельпо или продуктовой палатки. Единственно на что обратили внимание Вова и я – были великолепные зимние тельняшки, с длинющими рукавами, и такие теплые, так что и свитер был уже не нужен. Мы быстро договорились с продавцом магазина, и расплатились помидорами. За бутылку водки каждому, мы наняли свободную от вахты команду. Мы решили всячески задабривать их — раз не складывались нормальные отношения с капитаном.  Здесь, в г. Горьком цены на помидоры были уже высокими, поэтому, не стесняясь, нам удалось продать дополнительно еще 40 ящиков.
    Все были довольны – продавец  плавмагазина, который намеривался выручить еще вдвое с каждого ящика помидоров; команда, получившая за 10 минут работы по бутылке водки; и, конечно, мы –  сами проводники, первый раз выручившие крупную сумму. Не доволен был только один капитан. Конечно, он видел все со своего капитанского мостика, но не вмешивался, ожидая последствия сделки…
И последствия не заставили себя долго ждать. Тут же вся команда напилась и залегла спать,  не дождавшись ужина. Многие заранее взяли свои порции и не появились в кубрике. Кок, еле-еле передвигаясь, поста-вил теплую кастрюлю с чем-то  перед капитаном, который как всегда возглавил стол. Более никто не явился. А надобно заметить, что на речном флоте – ужин являлся своего рода смотром, совещанием с командой, и показателем общего настроения  команды корабля. В ужин назначались дежурства, обсуждались вопросы дня, а также озвучивались выговоры, взыскания и похвалы. Не являться на ужин было нарушением, и капитан теперь решил, что делать. Он вызвал проводников в капитанскую рубку и, наконец-то, прервал свое молчание с нами. 

                Первый разговор с капитаном.

    — В Кимрах я вас ссажу на берег. Властью, данною мне Нашим Судоходством, я принял такое решение. Я предупреждал вас, что выкину вас на берег, если Вы начнете спаивать команду — факт на лицо! Вся команда пьяна, и вы виновные! Я составлю раппорт, где укажу все ваши деяния!
    Было очевидно, что разом произнеся столько слов и фраз капитан – преодолел сам себя!… Он весь покраснел, тяжело дышал и ни разу не посмотрел в нашу сторону, держась за штурвал. Мы с Вовой, подавленные, поплелись в свой кубрик на носу. Дело принимало совершенно непредвиденный оборот. Наверное, никогда еще стены нашего кубрика не слышали столько ругательств и угроз в адрес капитана. Но всё это было бесполезно и глупо – до капитанской рубки наши слова не долетали.
Оставалось только поднять бунт, закидать капитана помидорами, а затем вздернуть его на рее, и захватить в свои руки корабль…
    Мы как раз проплывали те места, где по преданиям плавал славный разбойник Стенька Разин, наводящий ужас своими набегами на города и веси Поволжья. Мятежный дух Степана явно вселился в наш кубрик, и подмывал нас на разбой и восстания…
Но в нашем распоряжении из оружия был всего лишь пугач-револьвер, принадлежавший Володе, который он всегда таскал с собою на предмет обороны от бандитов. Кажется, в конце концов, этот пугач отняли у него, когда он в очередной раз отправился куда-то на танцы…
    Однако, как известно, жизнь не бывает только из плохих событий, а напоминает матросскую тельняшку, состоящую из полос: темные полосы сменяются светлыми и т.д…
Под вечер к нам явился матрос по имени Миша, и  сообщил  хорошую новость.
Оказывается, он родом из небольшого села Приволжского, которое мы будем проплывать завтра, и там нас ожидает остановка!  Дело в том, что он ещё давно, заранее сговорился с капитаном на трехчасовую остановку в его родном селе, чтобы повидаться с родными и близкими. И завтра он скажет своим односельчанам, чтобы они шли на берег и покупали помидоры… «Вы только продайте мне лично с десяток ящиков помидоров подешевле…» — попросил он в конце своего сообщения.
    Мы настолько обрадовались, что готовы были отдать ему эти помидоры бесплатно, впрочем, вовремя одумались, и стали с нетерпением ожидать завтрашнего дня.
На следующий день мы оставили по левому борту  город Горький (Нижний Новгород). Множество мелких и крупных катеров пытались наладить с нами взаимо-выгодную торговлю, но наш капитан был, как скала, непоколебим и не разрешил ни одному, даже малому судёнышке причалить к нам. Зная, что нас ожидает пристань Приволжское, мы все свои надежды возложили на это место.
    Под вечер мы причалили в Приволжском.  Смеркалось, и мы с Вовой слабо надеялись на появление большого количества покупателей. Хорошо было уже то, что хозяева причала сторговали у нас с десяток ящиков. Еще десять должен был забрать Миша, который побежал  где-то доставать мотоцикл с коляской, чтобы привезти своим родным помидорный подарок, но все равно это количество не дотягивало даже до четверти нашего ежедневного плана. Чтобы заработать хотя бы минимум из намеченного, мы должны были в день продавать за борт около 100 ящиков помидоров. А  учитывая, что вблизи Москвы продавать будет опасно, и может быть даже совсем нельзя, так как там много всяких проверяющих,  представителей ОБХСС и простых ментов — у нас оставалось всё меньше шансов разбогатеть. Все расчеты и прогнозы вёл Вова, и все наши общие деньги были у него, я в его кухню не вмешивался. А так как наша торговля приобрела  исключительно случайный характер, он предрекал нам крах или ничтожную прибыль. Всё дело было в огромном количестве затрат и взяток, которые Вова платил заранее повсюду, чтобы мы получили эти места проводников. Помимо блата приходилось еще и платить взятки! К тому же, возможно, предстояло еще дать взятку в конечном пункте, чтобы всё сошлось!
«Главное, — повторял он в который раз, — чтобы совпало количество ящиков, а вес прибывших помидоров не слишком отличался от первоначального – отбывшего с загрузки».
    В те времена (не знаю, как сейчас),  существовали нормы естественной убыли веса при транспортировке для продуктовых товаров — 0, 09% от массы груза. Еще можно было оспаривать точность взвешивания на весах продукции — 0, 1 %  от массы нетто — вот эти цифры и позволяли нам надеяться без последствий раскланяться с государством, чтобы нас не привлекли к ответственности за исчезновение помидоров… Но самое главное, как твердил мой товарищ Вова – это, чтобы сошлось количество ящиков: сколько погрузили, столько и доплыло!
 
                *   *   *

    Прошло часа два из отпущенных на стоянку в Приволжском трех часов, а на берегу появилось только пару-тройку человек, приехавших из деревни на велосипедах. Они весьма скромно закупили несколько ящиков, хотя и обнадежили нас, чтобы мы ждали – из деревни мол, собираются прийти «за помидорками»,  дескать, уже идут, ждите.
    Капитана не было видно, наверное, он отдыхал в своей каюте, понимая, что без нашего матроса Миши он все равно не сможет отчалить.
Заметно потемнело, и вдруг наш берег реки неузнаваемо изменился… Отовсюду в нашу сторону по склону двигались белые точки. Их было такое множество, что мы с Вовой даже вначале испугались – какая такая «напасть» движется на нас? — Оказалось, что это бежали запыхавшиеся и обессилившие женщины в белых платочках из того села, откуда был родом наш матрос Миша. Пока он добывал мотоцикл с коляской, которого не оказалось на привычном месте, он сообщал соседкам, знакомым и просто встречным, чтобы те бежали на берег, где проводники будут продавать помидоры…
Наверное, сейчас трудно себе представить, что эта новость тут же с молниеносной скоростью пронзила всё село! А так как источником сообщения был свой матрос Миша, которого все знали, сомнений не оставалось  — все бросились на берег Волги. Только родившийся и выросший в СССР поймет меня и скажет, что этот рассказ не выдумка. Сейчас, когда в овощных магазинах лежит по несколько сортов свежих помидоров никому в голову не придет, бежать домой за сумкой или хватать пустые корзины и лететь стремглав в магазин или прилавок, чтобы скупить про запас все помидоры, которые там только выставили. Но в середине 70 – х годов прошлого века я видел своими глазами «эту картину». Народ, а особенно женщины, разгоряченные бегом, не могли успокоиться и бросались на наше суденышко, с таким азартом и энтузиазмом, как пираты нападают на какой-нибудь испанский галеон. Я еле успевал вытаскивать из трюма готовые к продаже отсортированные помидоры. Все просили красных, не зеленых, а уже готовых томатов  к подаче на стол! Хорошо, что мы с Вовой не ленились, и заготовили большой запас именно красных, уже спелых помидоров. Вову не было видно в окружении женщин, он только кричал мне: «Еще пять ящиков с красными, покрупнее которые!»
    Торговля пошла настолько горячая, что некоторые покупательницы пробрались на палубу и, казалось, вот-вот заберутся в трюм, желая сами выбрать товар!
В разгар этого беспорядка и торгового произвола из каюты вышел наш капитан, поднялся в свою рубку и крикнул: «Покиньте судно!». Вначале он кричал через рупор с капитанского мостика: «Покиньте судно! Немедленно покиньте судно!», но это был «глас вопиющего в пустыне». Никто, естественно, не собирался покидать судно без помидоров. Появление капитана, впрочем, произвело свои действия: команда судна быстро отмежевалась от нас и перестала нам помогать подтаскивать ящики, хотя мы сговорились за заранее известную валюту – бутылку водки каждому… Мы с Вовой, что называется, стали «зашиваться».., т.е. уже не успевали отоваривать всех желающих помидорами, потому что таскать ящики с помидорами через всю длину палубы было довольно тяжело и неудобно, а желающих купить еще было довольно много. И тут капитан, чтобы освободить от чужих людей свой корабль, перестал кричать в простой рупор, который не приносил результата, а включил громкоговоритель, именуемый в обиходе «матюгальником» и скомандовал:"Покинуть отплывающее судно!!!" Теперь капитана услышали все – быть может, даже на другом берегу Волги,  — народ закричал, запричитал, завыл…
    Было настолько очевидно, что капитан хитрил  — ведь он знал, что на борту нет еще нашего матроса Михаила, без которого мы не могли отчалить и уплыть, но его приказ достиг своей цели — народ бросился  покидать судно и пытался уже только  с пристани купить у нас еще сколько-нибудь астраханских чудесных помидоров…
Мы торговали только ящиками, но женщины и старушки протягивали  к нам корзинки, какие-то картонки даже лукошки и мешочки, в надежде, что мы сжалимся и продадим им малое количество продукта… Володя охрип, устал кричать и торговаться с покупателями и смотрел поверх толпы на меня ошалелыми глазами – но я не мог покинуть свое место, пока теплилась  надежда продать еще хоть один ящик.
Наконец появился матрос Миша, который точно в срок (три часа!) приехал на мотоцикле с коляской, загрузил туда заготовленные заранее десять ящиков и передал мотоцикл своему родственнику, который очень медленно и бережно повез связанную кипу ящиков с помидорами в родное село.
    Как только матрос Миша коснулся ногой палубы нашего судна, с капитанского мостика прогремела теперь уже настоящая команда:
«Отдать швартовые!»
    Вскоре мы отчалили от дебаркадера.
    Даже несмотря на то, что команда в тяжелую минуту бросила нас и перешла на сторону капитана, мы расплатились с каждым, как было обещано – водкой. Мы не могли не сделать этого, так как считали, что нормальные отношения с командой важнее всех наших «контров» с капитаном. Пускай команда помогла нам лишь наполовину, может быть даже на треть, но не дать русскому человеку обещанной бутылки водки – мы не могли… Это нам с Вовой казалось бесчестием.
Пускай даже (подозревали мы), что следующий день принесет нам  расплату…— но не рассчитаться обещанной водкой – было для нашего сознания  предательством.
    Утром,  во время своей вахты, капитан вызвал нас на мостик. Вова, плохо чувствовавший себя после вчерашнего, заявил, что не пойдет. Чтобы не случилось, «пусть даже его ссадят в Кимрах» — он вначале дол-жен отлежаться, принять немного водки, похмелиться, и прочее. Тогда он будет готов к разговору.  — Я отправился один.

                Второй разговор с капитаном.

    Капитан в рубке тоже был один. Он правил судном, глядя вперед, и разговаривал со мною, на меня не оборачиваясь. Говорил он в мою сторону немного замороженным голосом, очень медленно, будто процеживал каждое слово.
    Кстати! Жанр моего повествования требует описания внешности персонажей… Воспользуюсь такой возможностью и попробую наверстать упущенное  — описать внешний вид нашего капитана…
    Если кто, читая мои воспоминания, решил, что наш капитан выглядел как морской или речной «волк» — то он ошибся. Капитан был весьма небольшого ро-ста, на вид лет 50–ти, совершенно лысый, что в те годы не было модно, и никогда не носил никакой парадной или капитанской формы. Он ходил в выпущенной поверх брюк легкой клетчатой рубашке и не переносил, чтобы в его присутствии курили, матюгались или выпивали. Издали, где-нибудь на сухопутном месте, принять его за капитана было бы невозможно. Одним словом «шибзик»…
    За несколько минут он изложил мне смысл его по-ведения  на корабле. Видно было, что он приготовил свою речь заранее…
    Он никому никогда не мешал и не навязывал своих правил, если только кто-то не нарушает правил, установленных инструкцией на его судне. Если проводники хотят продавать помидоры – он не препятствует им, до тех пор, пока это не касается его команды. Он знает, что почти все, кто идет в проводники, собираются из этого извлечь выгоду, но лично он в этих аферах никогда не участвовал и участвовать не собирается. Нормальные проводники делают это так — заранее договариваются, и в тихом месте причаливают, где разгружают свои лишний товар сразу и единовременно. Так поступают умные и опытные проводники. Если бы мы предложили заранее ему такое, он бы не стал препятствовать. Но то, что делаем мы — терпеть уже невозможно. Мы превратили его корабль в плавучий рынок, его уже по рации запрашивают – почем, дескать, помидорки?!! А раз дело дошло до рации, значит начальство уже в курсе, что происходит на вверенном ему корабле! Разве можно такое терпеть?!
    Скажу честно, я был огорошен. Впервые капитан так обстоятельно, разумно и спокойно объяснил мне положение дел, как оно выглядело с его стороны. Я вынуждено что-то промямлил в наше оправдание, но не мог активно возражать, так как он пригласил меня посмотреть на происходящее  не с одной стороны, а в целом – объективно… И ведь он был прав!
    Под конец его десятиминутной речи я был почти раздавлен логикой и справедливым его предложением: «прекратить торговлю и пьянство». Еще немного слов в том же духе и я согласился...
    Я вышел из рубки. Свежее утро пахнуло мне прямо в лицо прохладой. Сплошной туман размывал все очертания берега.  Впереди мелькали какие-то огни. Кажется, мы проплывали очередной крупный город. На всю Волгу женский голос через громкоговоритель призывал: «семнадцатый – вставай под загрузку…». Встречные корабли в тумане давали нашему теплоходу отмашку световыми вспышками…
    Я вынужден был признать, что в этом сражении капитан победил. Он просчитал, что я - поклонник логики и разумных решений, и за каких-то  десять минут переубедил меня…
    Кажется, я дал ему слово, и вроде бы мы заключили перемирие. Конечно, наш капитан понял, что перед ним двое еще мальчишек, задиристых и готовых к какому угодно сопротивлению, и борьба с ним только подогревала нас…  Поразмыслив, он сумел подобрать ко мне ключик и ухитрился взял с меня слово… И это слово, данное как обязательство, я теперь не мог нарушить.
    Я пришел в носовой кубрик в самом неважном расположении духа… Что я мог сказать Вове, который приподнял голову от подушки и посмотрел на меня с немым вопросом — только одно: «Спи давай, днем разберемся. День утра мудренее…».
    В обед вся команда, за исключением вахтенного, встретилась в столовой. Все дружно уплетали суп (одна из особенностей речного флота: суп подается на завтрак, обед и на ужин) и, для всех на удивление, капитан не выглядел мрачным. Кроме меня. Я знал – почему? и чувствовал себя  очень неважно.
    После обеда мой напарник пытал меня, о чем мы договорились с утра с капитаном? — Что я мог ответить? Я говорил, что ни о чем, но Вова мне не поверил, чувствуя, что я что-то не договариваю. Мы проплывали Рыбинское водохранилище, где отовсюду с нами пытались сблизиться  быстрые катера и неуклюжие лодки, но мы шли, не сбавляя скорости и не разрешая причаливать к нам…
    По предварительным Володиным подсчетам продажа на пристани Приволжское принесла нам почти половину от ожидаемой прибыли.
    — Эх, еще бы один такой разок торговли, и всё!.. — мечтал Вова, перебирая деньги, отделяя червонцы от рублей и трешек.
    — Ничего, ничего, впереди – шлюзы, там мы наверняка сможем толкнуть еще не один десяток  ящиков!!!
    Я решил ему ничего не рассказывать о моем соглашении с капитаном. Да и что говорить — поведение нашего судна говорило само за себя. Мы не отвечали ни на какие призывы к торговле и нигде не причаливали. До Москвы оставалось всего-то пару дней! На водохранилищах пошли один за другим шлюзы.
    Вовины надежды на торговлю в шлюзах сперва не оправдались – слишком строгие порядки были в этих, почти военизированных сооружениях на реке. И хотя у
некоторых работников шлюзов и появлялось желание полакомиться свежими помидорчиками, но отовсюду из невидимых глазу мест следила охрана, в обязанности которой входили непременные доносы друг на друга и на персонал шлюза.
И все же мы сделали несколько попыток. Вернее действовал уже один Вова, так как я прикинулся больным, сказав, что подвернул ногу. Мой напарник, несмотря на то, что шлюзование проходит довольно быстро, пытался несколько раз завязать торговлю с работниками этих государственных объектов, крича им издали:
— Помидоры нужны?
— Сколько?
— Почём?
    Но только в одном шлюзе, прямо перед Московским каналом, ему удалось сговориться в цене и количестве ящиков.
    Как только корабль достигает верхнего или нижнего уровня шлюза после шлюзования — он сразу отчаливает от края камеры и выходит наружу из шлюза. Задержка в таких случаях  является нарушением всей работы гидроузла. Ведь здесь все рассчитывается поминутно – и каждая лишняя минута промедления вызывает шквал криков, как персонала шлюзов, так и капитана судна, который несет персональную ответственность за нарушение графика шлюзования.
    Мужик, который отважился купить наши помидоры, был, вероятно, кем-то из начальников охраны, потому что со стороны работников шлюза ему никто не препятствовал. Он показал две растопыренные ладони, что означало десяток ящиков помидоров, показал куда надо будет сгрузить эти ящики, когда наш корабль поднимется вверх в камере шлюза, а сам побежал, очевидно, за деньгами…
Я решил помочь своему товарищу, несмотря на свою «больную ногу». Капитан из рубки все видел, но ничего не предпринимал, хотя мы каждую секунду ожидали его окрика…
Собрав воедино десяток ящиков на носу нашего судна, мы с нетерпением ждали полного заполнения камеры. Тогда на «всё-провсё» у нас будет около минуты!…
Скажу сразу, во избежание домыслов и фантазий, что шлюзы не дают никакой возможности для романтического настроения. Грязные, обросшие мелкими ракушками и гнилой порослью слизи - стены шлюза, хлюпанье воды, и трение борта нашей баржи о стенки со скрежетом и самое главное – вонь растревоженной бороды водорослей — всё это если и может кому-нибудь понравиться, то только издалека, через закрытый иллюминатор каюты…
    Мы были в камере не одни, вместе с нами шлюзовался красавец теплоход, только что сошедший со стапелей завода, поэтому у нас оказалось времени больше, чем одна минута — мы спокойно выгрузили ящики на твердую бетонную плиту верхнего края ка-меры и даже успели закурить, ожидая нашего покупателя.
Пассажирский корабль впереди нас быстро отчалил из нашей камеры и вышел на просторы Московского моря. Настала наша очередь, но мужика-покупателя еще не было видно! Наше нервное напряжение достигло пика, но мы все еще надеялись на появление долгожданного покупателя и не забирали свои ящики обратно с берега.
Как гром среди ясного неба послышалась знакомая команда капитана:
— «Отдать швартовые»!
    Мой товарищ выскочил на берег с целью то ли задержать швартование, то ли погрузить ящики обратно. Я приготовился принимать ящики, в этот момент из башни выскочил долгожданный покупатель, размахивающий красными червонцами в руке, тем самым показывая, что он сейчас добежит до нас и расплатится. Но матрос Миша четко выполнял команду капитана, и забрал на борт оба конца чалок. Расстояние меж берегом и судном сразу начало расти, и я закричал Вове:
«Прыгай!!!»
    Мой товарищ прыгнул и оказался на нашей палубе.
    Ящики с помидорами сиротливо остались стоять на берегу.
    Потом мы с Вовой часто вспоминали этот эпизод нашей эпопеи и рассуждали:
— Ничего бы не случилось, если бы капитан подождал  хотя бы минуту, и дал мужику расплатиться с нами, наоборот, он бы тем самым упрочил намечающееся перемирие.
— Но заметь - этот мужик уже раскусил ситуацию и не спешил к нам бежать с деньгами.
— Если бы капитан не дал команду отплывать, мужик бы поспешил… А так он догадался, что любая задержка ему на руку.
    И хотя потеря десяти ящиков помидоров была для нас не столь критична, обида на капитана переполнила чашу терпения и захлестнула нас. До Москвы оставались считанные часы – наше судно шло по каналу имени Москвы, впереди нас ожидал Северный Речной порт и разгрузочные хлопоты, но всё внутри меня клокотало и взывало к отмщению…
    После широкой Волги и необъятных глазу водохранилищ, мы шли  теперь по узкому каналу, где могли разойтись только два судна, плывущие навстречу друг другу. Если на Волге в большинстве мест нельзя было допустить больше трех судов, выстроившихся в одну линию поперек реки, то здесь запрещен был даже обгон. Сам канал и его однообразные берега, выложенные камнем, представлял весьма унылое зрелище. Здесь всё напоминало о тяготах строительства этого рукотворного сооружения в годы репрессий и безвинных расстрелов.
    «В 1930-е годы Москву-реку у Кремля можно было перейти вброд, городу критически не хватало воды. Работа над строительством канала имени Москвы началась в 1932 году и длилась 4 года и 8 месяцев. Для сравнения: Суэцкий канал, который длиннее лишь на 30 километров, строили 10 лет. С территории, по которой проложили канал, эвакуировали около 200 деревень – более 7000 домов.
Для строительства канала был создан лагерь Дмитлаг, крупнейший строительный лагерь сталинской эпохи, управление которого находилось в Борисоглебском монастыре. Заключенные копали землю вручную, перебра-сывая ее лопатами по цепочке, возили на деревянных тач-ках.»
 И если внимательно вглядеться в камни этого канала, становится ясно  — «что все эти красивые берега устроены довольно сложно… Что, вообще, это никакой не берег реки, а насыпная береговая дамба с каменной отмосткой, что окружающая местность намного ниже уровня воды в Канале, и в округе, насколько хватает глаз, ни единый камень не лежит на том месте, куда его положила сама природа, что все вокруг взято из других, неведомых мест и перенесено сюда руками одних неведомых людей по воле других неведомых людей.»
    Считается, что на строительстве этого памятника сталинской эпохи погибло не менее 20 тысяч человек. Некоторые определяют эту цифру явно заниженной, так как к работам на канале привлекалось около миллиона людей. Историки и писатели дают разные сведения. Одно ясно, что от этих берегов веет страшным, каторжным трудом и могилами, которые наверняка спрятаны под этими камнями.

                *   *   *
         

    Мы с Вовой обсудили в своем кубрике ситуацию, и пришли к выводу, что теперь, после случая с десятком ящиков, брошенных в шлюзе, от капитана можно ждать чего угодно, вплоть до письменного заявления на нас в органы милиции или в ОБХСС. И наверняка он убедит команду подписать его жалобу. И они подпишут, ведь кто мы им? – чужие люди, с нами они больше не увидятся, а с капитаном им еще работать и получать зарплату!
    Надо было капитана прижать, но чем и как?...
    Вова успел с горя засосать слишком большую порцию портвейна, поэтому он отказался идти и «запугивать капитана». Пришлось это делать мне.


               Третий и последний разговор с капитаном.

    Войдя в капитанскую рубку, где как всегда, когда была вахта капитана, народу никого не было, я собрал все свои недовольства и претензии и обрушил их на голову нашего обидчика…  Я выплеснул всё, что накопилось – обиды, непонимание, злобу, дошло дело и до угроз…
    Чем мог угрожать московский юноша, неоперившийся юнец, хвастун и болтун, каким я был в те годы — старому речнику, коммунисту-фронтовику, прошедшему через войну, капитану с двадцатилетним стажем?.. — Казалось бы - ничем..,  капитан бывал во всяких переделках, видел перед собою смерть и оружейное дуло, слышал угрозы пострашнее моих от  блатных и бывших зэков, а таких хлыщей, как я, он просто бы выкинул за борт…,  но тем не менее, я случайно нащупал, почувствовал его слабое место, и вцепился, как клещ,  в эту тему, уже не разбирая, где правда, где вымысел!
    Как я уже говорил ранее, попасть на такую работу –  проводниками на баржу с помидорами было просто так, с улицы — невозможно. За этой работой охотились знающие люди, за такую возможность подзаработать платились бешеные деньги — либо надо было обладать  невероятным «блатом», который открывал все двери, либо давать немыслимые взятки.
В нашем случае был в основном «блат». Родители моего напарника Вовы работали в то время в Роспотребсоюзе, занимая в этой организации какие-то  крутые руководящие должности, от которых зависело благополучие многих начальников на местах.  И вот, представьте себе, звонит из Москвы мама Вовы и просит устроить на пароход своего сына с другом, чтобы сынок хорошо отдохнул летом, развлекся с товарищем, поправил здоровье, покушав астраханских помидоров и арбузов. А звонит она местному начальнику Роспотребсоюза, от которого тут зависят многие местные начальники и многие директора колхозов и совхозов. Естественно, перед нами были открыты все двери, и потому на нас все смотрели, как на высшую расу. Впереди нас бежал слух, что это приехали «отдыхать детки какого-то, чуть ли не министра из Москвы»! В основном эту подоплеку нашего появления использовал Вова, но теперь и я ввернул эту идею в разговор с капитаном…
— Знает ли он, с кем он связался? Ведь он видел наши паспорта, и видел в них штамп московской прописки! А пусть теперь он подумает и скажет – сколько москвичей плавали на его судне проводниками? Может он хоть одного припомнит и назовет? Неужели он не знает, что по всем правилам и инструкциям на должность проводников берут только местных с Астраханской пропиской? Наверняка он знает, что устроиться на эту должность может далеко не каждый?!! А если быть точнее, то проще выиграть в лотерею, чем устроиться на такое судно проводником, сопровождающим помидоры или арбузы! Вот теперь пускай он и сделает выводы, что за «ребятки» удостоили своим присутствием его колымагу?
    А дальше – больше, я уже не мог остановиться, меня понесло…
А знает ли он, ничтожный речной капитан, кто такой Вовин папа? Да это такой крупный деятель, которому ничего не стоит уволить сразу десять капитанов — стоит только позвонить куда надо, и сказать несколько слов… И тогда спросят – а как фамилия того капитана, который посмел обидеть сына почти министра?!! Как номер его судна, где телефон его начальника? Подать сюда его на расправу! И прости- прощай спокойная жизнь на реке Волге! Прощай СТ-63, любимый корабль с непьющими матросами! Прощай мечты о заслуженной пенсии и тихой старости… Будешь где-нибудь доживать свой век вахтером и бегать за ворами вдоль забора, следить как мимо выносят твое любимое государственное имущество!…
    Чего только я не наплел в тот час в капитанской рубке… Наконец, мне стало ясно, что мои слова попали в цель — капитан несколько раз замычал, закашлялся, хотя мне ничего не ответил…
    Глядя из сегодняшнего дня, мне всерьез жалко нашего капитана, который  «купился» на подобную «московскую лапшу». А ведь старик попался. Не знаю, куда делся в тот момент его жизненный опыт, его все навыки борьбы с лихом и ложью, но он – дрогнул, и последующее происшествие подтвердило факт, что мои слова не остались незамеченными.
    Пока я расписывал перед капитаном ужасы его дальнейшего краха карьеры в судоходстве, сам он, наверное, выбитый из равновесия моими словами, совершил целый ряд ошибок ведения судна с роковым последствием.
    Мы шли по каналу имени Москвы с ограниченной скоростью, как и полагалось по судовой инструкции в этом месте. Впереди нас еле-еле плелся какой-то очередной Земснаряд, в обычное время занимающийся очисткой дна канала.  И вполне закономерно, что наш капитан решил совершить маневр по обгону этой черепахи. Однако от услышанного всего моего наболтанного  наваждения у капитана дрогнули нервы — он не сумел точно рассчитать маневр обгона и слишком прибавил скорость. А в это время как раз навстречу нам показался белоснежный пароход, огромный и самодовольный, с грохочущей музыкой и танцующими пассажирами… Наш капитан, желая поскорее обогнать Земснаряд и не попасть под курс лайнера-теплохода, прибавил еще скорость  — … вот и не рассчитал последствий.
    А последствия оказались таковы… Наша баржа обошла земснаряд, но из-за чрезмерной скорости не смогла завершить маневр перед лайнером, а врезалась носом в берег канала. Проклятая инерция протащила корму нашей баржи вперед, и мы перегородили собою канал имени Москвы. Изумленный капитан пассажирского теплохода дал несколько раз аварийный гудок и успел остановить свой гигантский лайнер. Но сзади с черепашьей скоростью нас нагонял земснаряд, который, хотя и предпринимал все возможные действия для торможения, но так и не смог затормозить — инерция движения несли его прямо на нас. Выскочившая на палубу команда нашего судна наблюдала неумолимое приближение земснаряда. Надвигалась катастрофа. Столкновение двух судов было неизбежным.

                *    *    *


    И вот, уже много, много лет минуло с тех пор, когда всё это происходило где-то посреди канала имени Москвы, но я, вспоминая каждый раз эту историю, не перестаю удивляться и восхищаться нашим капитаном. Казалось бы, в безнадежной ситуации, когда нос нашего корабля крепко зацепился за берег, а корма болталась по середине канала, выпуская из под себя брызги воды  и тучи растревоженных водорослей — сколько капитан не старался, прибавлять или убавлять скорость, но не мог соскочить носом с берега, а тем временем плавучая глыба земснаряда неумолимо надвигалась на нас и столкновение было неизбежно — наш капитан ухитрился сманеврировать баржу таким образом, что получил удар от земснаряда именно туда, куда надо — в корму!!! — и от удара соскочил носом с берега!
    Конечно, это можно назвать случайным стечением обстоятельств, или благоприятным расположением звезд, или просто – необычайной удачей, но мы, как ни в чем не бывало, поплыли дальше под аплодисменты пассажиров лайнера, наблюдающих за происходящем с  высоких палуб своего теплохода…
Такое происшествие можно трактовать по-разному: мало ли на речных просторах Волги бывают и не такие истории — случаются настоящие столкновения, а некоторые кончаются даже потоплением судна. Чего только не увидишь на берегах Волги, которая тянется на 3530 километров!…
    Одни назовут наше происшествие счастливым приключением, другие расскажут, что пережили нечто подобное, а третьи вспомнят куда страшнее историю, но для нас с Вовой это была прежде всего победа над капитаном!!! В самом деле, никто не мог бы доказать, что случившееся — результат моего разговора с капитаном, от которого он так разнервничался, что посадил судно на берег! А свидетелей его неудачного «маневра» было предостаточно: команда нашей баржи, команда теплохода-лайнера, пассажиры теплохода, команда земснаряда, и, наконец, мы с Вовой!
    То, что ему удалось соскочить с берега - нисколечки не снимало с него ответственности за обгон и посадку судна на мель…
Теперь мы с приятелем расхаживали по палубе победителями, а команда нашей СТ-шки,  качала головами и опускала глаза вниз, чтобы капитан из своей рубки не увидел их реакции на происшествие.
    Остаток пути до Москвы нас с Вовой не покидало торжествующее настроение – в труднейшей схватке с капитаном мы взяли верх, и теперь в оставшихся нескольких шлюзах совершенно обнаглели — стали торговать помидорами в открытую. Выставили  пару десятков ящиков на палубу и тем самым наглядно демонстрировали свой товар для персонала шлюза.
   Скажу даже больше. Наглость наша превысила все возможные границы, так что когда, по распоряжению капитана, матрос Миша вышел на палубу со шлангом, чтобы перед Москвой обмыть палубу и крыши трюмов очистить от грязи – Вова приказал ему запустить струю воды в приоткрытый трюм!
    Надеюсь, догадливый читатель мгновенно понял – зачем это было нам надо. Каждая капля воды, попавшая на помидоры и на ящики – увеличивала общий вес груза, тем самым восполняя «потери при транспортировке»…   Миша испугался, что ему придется отвечать перед капитаном и, под благовидным предлогом, куда-то испарился, а мой напарник Вова,  с видом профессора-натуралиста, знающего лучшие условия содержания томатов, деловито пускал мощную струю воды во все углы трюма, где возвышались стройные ряды ящиков с помидорами…
    Кончилось это тем, что прибежал помощник капитана и миролюбиво попросил нас не заливать трюм водой – потом, дескать ему придется вручную все вычерпывать…  Вова милостиво отдал ему шланг и не преминул бросить снисходительный  взгляд в сторону капитанской рубки.
    Мы подплывали к Москве, к столице нашей родины…
    Та пара ботинок, купленных мною в Астрахани, проплыла вместе со мною около 3000 км, и каждый день, купаясь и насыщаясь томатным соком пришла в состояние негодности, когда хошь - не хошь, а надо расставаться. Когда мы пересекли невидимую черту города Москвы, я вышел на палубу и торжественно выкинул эту пару за борт.
     Что-то ритуально-мистическое было в моих действиях, но я над этим не задумывался. «Мавр сделал свое дело — мавр должен удалиться» (Шекспир, Отелло). Ботиночки, разъеденные томатным соком, недолго держались на поверхности воды, а покачавшись слегка на волнах, скоро пошли на дно Московского водохранилища, и прощай, мои причуды!
    Теперь нам предстояло еще довольно непростое испытание – сдача товара…

                *   *   *
 
    Ночевали мы последний раз в своем кубрике на корабле, и в ту ночь не выпивали, так как Вова предсказывал очень серьезную проверку наших математи-ческих способностей наутро. Утром должно было начаться взвешивание. Зато команда нашей баржи «веселилась», не прячась от капитана — они прибыли в столицу нашей Родины Москву, и завтра собирались броситься на штурм столичных магазинов. Мы с грустью прощались с командой, которая хотя и не всегда поддерживала нас, но и не пыталась навредить — а это уже многого стоит! Сказать, что мы ничего не выпили на прощанье было бы враньем, но чувства раздолья и веселья мы не испытали. Мы сдерживались.  Надо было быть с утра с трезвой головой!
    Наутро я пришел в «весовую», контролировать показания весов и весовщиков. Вова занимался общим оформлением документов.  Теперь, когда помидоры переходили из наших рук в чужие, каждый недосчитанный килограмм был не в нашу пользу. С самого начала я совершил промах, конечно же, по незнанию. Весовщик, принимающий у нас товар, молодой парень, моих лет, после каждого проезда машины с помидорами, брал в руки метлу и очищал площадку весов. Туда попадали камешки, прилипшие к шинам, песок, грязь. В то же время я заметил, как ему тяжело дается каждое движение – было очевидно, что парня мучает глубокое похмелье. Я же чувствовал себя прекрасно, поэтому предложил своему «коллеге» помощь. Я взял в руки метлу и стал за каждым грузовиком, провозящим наши помидоры – очищать весы.
          Почему-то это очень позабавило «коллегу», но он принял мою помощь и даже предложил мне пива. Кажется, мы нашли общий язык и в перерывах между взвешиванием стали обсуждать общие темы. Как и я, он оказался студентом, только финансового института, и здесь подрабатывал летом. Он смотрел на меня с нескрываемым любопытством и пытался узнать, каким образом мы устроились на такую шикарную работу – сопровождать помидоры, но я уклонялся от прямых ответов, намекая на таинственных родственников и их помощь в устройстве. Этот студент мне явно завидовал, так как подозревал, что мы выручили за помидоры невероятные деньги, и все меня расспрашивал, выяснял, доставал своими вопросами. Наконец, он со смехом мне объяснил, что подметая каждый раз площадку весов, я сам себя обкрадываю на несколько килограммов общего веса… Я бросил метлу в сторону и посмеялся над собой.  Время от времени появлялся Вова и  с очень деловым видом пытался разгадать –  на какую недостачу надо ориентироваться?... Я намекнул своему товарищу, что неплохо было бы споить моего весовщика, благо к этому есть возможность. Вова тотчас понял и вскоре притащил нам пакет с портвейном и колбасой.
        Взвешивание пошло веселей, и я убедил своего «коллегу», чтобы он округлял цифры в мою пользу. Тот не возражал, так как к обеду был уже сильно пьян. Мы сделали обеденный перерыв и неплохо посидели в ближайшей Шашлычной. Обратно этого студента пришлось уже тащить. Придя в «весовую», он уселся в углу и поручил мне взвешивать за него. К этому времени я уже распознал, какие цифры надо ставить в ведомости, а какие округлять до нужных мне величин. Короче говоря, взвешивание тоже пошло нам в зачет.
    Когда Вова сообщил, что едет последний грузовик с нашими помидорами, наш весовщик уже дрых себе в уголке как миленький.  Мой напарник собрал все ведомости и пошел в контору для окончательного подсчета. А я побежал на пристань, чтобы последний раз взглянуть и попрощаться с нашим судном…
Однако там уже под разгрузку встал следующий самоходный теплоход, а наша баржа час назад, как ушла. В этот момент Вова подбежал ко мне со словами: — Ты куда пропал, я везде тебя ищу… Такси нас ждет!
    Мы запрыгнули в такси и поехали праздновать окончание помидорной эпопеи.
Как выяснилось позднее, у нас оказалась серьезная недостача веса, гораздо больше, чем это можно было списать на утруску, естественную убыль, протекание и помидорную гниль. Но количество ящиков при сдаче у нас оказалось нужное. И это спасло всю ситуацию. Никто на нас не стал жаловаться, капитан молчал из-за происшествия на канале, а государство нашего Советского союза не обеднело.
Зато разбогатели мы с Вовой. Не забуду, как происходил дележ «добычи». Мой товарищ вытряхнул на ковер деньги из пакета – и мы с полчаса раскладывали эти рубли, трешки, пятерки, десятки…
    Подводя итог, можно сказать, что действительно, удалось заработать довольно неплохую сумму — каждому из нас, за вычетом расходов, досталось около двух тысяч.
    Деньги, по тем временам, совсем немалые, если новенький  автомобиль Жигули стоил тогда около пяти тысяч. Люди копили годами, некоторые даже откладывали десятками лет, чтобы купить машину, а мы «срубили» по пол стоимости цены автомобиля за пару недель.Конечно, это был случайный подарок, полный всяких непредвиденных обстоятельств и, с точки зрения закона именовался воровством, которое в случае неблагоприятных совпадений, могло кончиться даже  тюрьмой. Утешением и оправдание нашего приключения было то, что в те годы воровством занимались все. Ну, почти все. Исключением был наш капитан, который и является, пожалуй, единственным  положительным героем этой «помидорной эпопеи».


                *        *        * 

    Границы воровства в СССР еще далеко не определены. Когда спрашивают – отчего развалился Советский Союз – находят бесчисленное множество ответов. Скорее всего, это правильно. Совокупность самых разных причин привела к гибели советской империи. Но среди этого множества причин есть несколько, которые можно назвать главными. А среди этих главных причин, я называю самой главной – повальное воровство.  Ну не может устоять дом, из основания которого воруют кирпичи…
    Время от времени появляются сенсационные разоблачения  прошлого — то мы узнаем новые подробности «хлопкового дела», то всплывают рецепты махинаций  с продуктами в Елисеевском магазине, в результате которых расстреляли директора, то опять ворошат темные делишки на самом верху – о брильянтах Галины Брежневой и т.п. Но всё это – «отдельные звенья разных цепей», всё это - малосвязанные между собой свидетельства, разрозненные детали … А единой картины всеобщего воровства еще нет! Слишком многие сведения закрыты под грифом секретно, и еще не скоро станут доступны обществу.
    Но я верю, верю — когда-нибудь наступит день и появится настоящий обличитель, бытописатель прошлого, русский художник. Он вынесет на суд общества, уставшего от вранья — страшную картину всеобщего воровства в СССР!