Глава 20

(На фотографии - 5класс «В» 112 школа. Май 1956 г. Слева направо: верхний ряд Пантелиймонов, Комаров, Буряков, Бялко, Хлебников, Винокуров, Кузин, Соколов, Баранов, Москвин.
Второй ряд сверху: Шегал, Перегудова, девочек не помню, седьмой слева Челганский, Чернятин, Иванов, Копелянский, Лебедев, Буравцев, Третий ряд:
вторая слева Куколева, учительница немецеого языка, Валентина Григорьевна – учительница русского языка, учительница математики – зав учебной частью, между ними Ефремова, затем Блюмфельд, Попова. Четвёртый ряд: Динабург, посередине Варик, справа от него Захаркина, Кузьмина, Долгина)

                Наконец наступил конец учебного года. Нас перевели в шестой класс. Начались летние каникулы. Опять встал вопрос поедем мы в деревню или не поедем. К Самсоновым ехать было нельзя, Нина с своим мужем не жила, правда, по совету отца, и не разводилась. После долгих раздумий и советов решили ехать к хорошей маминой подруге бабе Алёне (фамилию её уже не помню). Пока списались, пока получили ответ, пока собрали продукты, прошёл почти месяц. Так, что тронулись в путь в июле месяце. Мне так хотелось поехать в деревню, что в предвкушении поездки, решил пройти пешком от Маяковской площади до Курского вокзала, Было страшновато идти одному. Первый раз  по Садовой дошёл до Красных ворот. И только во второй до Курского вокзала. Раньше это было красивое здание в имперском стиле, теперь безликая стеклянная коробка, к тому же загороженная каким-то супермаркетом.

               Впервые решили ехать не на поезде, а на  автобусе. Он отходил рано утром от площади Курского вокзала. В назначенное время мы все были на месте. Поехали мама, старшая сестра Нина с дочерью Надей, Теня, я и двоюродная сестра Светка. Автобус был последней модификации – мощный дизельный ЗИЛ, с большими окнами, креслами как в самолёте, багажным отделением в нижней части автобуса. Ехали почти без остановок 6 часов, только небольшая остановка в Туле, и вот, наконец, Чернь. Баба Алёна встречала нас на лошади. Загрузили многочисленные чемоданы и мешки и поехали. Кругом всё знакомые милые места – сначала село Стрелецкое,  потом деревня Репное, потом деревенский погост (кладбище), бывшей барский дом (теперь богадельня) и на горе красиво раскинулась наша любимая деревня Красивка. Дом бабу Алёны был типичным для нашей деревни. Кирпичная изба под соломенной крышей. Сени из брёвен. Из сеней можно пройти во двор, где обитали: корова, пять овец и десяток кур с одним петухом. В избе огромная русская печь, которая в зимние трескучие морозы согреет, и летом и зимой поможет приготовить пищу. Справа и слева от печки маленькие чуланы, в которых стоят самодельные кровати. У трёх окон лавки и стол. В красном углу иконы. Вот и всё убранство избы. Полы – земляные и в избе и в сенях. У бабы Алёны муж погиб в войну, остались две дочери. Лида старшая дочь  жила то ли в Черни, то ли в Плавске. Младшая, Маша, жила с матерью в деревне, работала в колхозе.

                Маму с Таней и Надей разместили в чуланах, меня, Нину и Светку в сенях. В одном углу сеней был большой настил из досок. На него положили сено, накрыли одеялом – вот и готова кровать. В другом углу лежали мешки с комбикормом и рожью, к ним пристроили тоже небольшой настил, там спал я. Однажды эти мешки на меня завалились, но я так крепко спал, что даже не проснулся. Первый день прошёл в хлопотах по размещению нас на новом месте. Проснувшись на второй день, я очень захотел увидеться со своим деревенским другом Женькой Леоновым. Но, к сожалению, он был по деревенским понятиям уже взрослым и должен был помогать матери. Его определили пасти колхозных телят. Дело это было не простое. Телята были резвые, норовили куда-нибудь убежать, а хуже всего, когда они забирались в колхозные поля, где роста пшеница. За недосмотр могли и наказать.

             Я уговорил Володьку Самсонова проводить меня в то место, где Женька пас телят. Это было на противоположном берегу реки Ипоти. Мы перешли реку, поднялись по крутому склону, и перед нами раскинулось огромное поле. Телята мирно щипали траву,  а на телогрейке лежал Женька и смотрел задумчиво в небо. Как мы оба обрадовались встрече, ведь не виделись целый год. Между тем хитрые телята тихой сапой стали подбираться к пшеничному полю. Мы дружно стали помогать  Женьке спасать колхозное добро. В течение июля месяца мы с Женькой почти не виделись, так как ему приходилось пасти своих телят на разных далёких от деревни участках И только в августе , когда телят забрали в общее стадо, и он передал свои полномочия взрослым пастухам, мы стали чаще видеться.

                В одно время с нами приехали наши дальние родственники по маминой линии Кузнецовы. Это была Мария Афанасьевна Кузнецова (в замужестве Тюрина) и её дочь  Галя восемнадцати лет. Незамужних девок в деревни было много. Парней-женихов практически не было. Вернулись из армии два молодца. Так они были нарасхват. В деревне вечером приходили так называемые «вечорки» Кто-то из соседних деревень приходил с гармошкой и начиналось веселье, танцы, частушки. Наша Нина тоже решила сходить на эти весёлые посиделки. Мама её уговаривала не ходить. В деревне, несмотря на годы советской власти, действовали традиционные неписанные правила поведения. Мама говорила Нине: «Ты уже замужняя женщина, у тебя ребёнок, тебе на вечеринки эти ходить нельзя».  Нина, человек была упрямый и всё равно стала ходить на «вечорки». Конечно, местные девицы, встретили двух московских конкуренток без особого энтузиазма.

           А тут ещё приехал Нинин муж – Махаил. На одной из вечерних встреч,  он, то ли в шутку, а может быть и всерьёз, так схватил Нинку за горло, что она целый день только хрипела, а потом всю оставшуюся жизнь у неё в горле что-то щёлкало. Нина некоторое время пряталась от Михаила на чердаке дома тёти Алёны. Прошло несколько дней, и мать наша сказала Нине: «Хватит прятаться по чердакам, давай-ка ты уезжай отсюда подобру-поздорову» и на следующий день ранним утром мама проводила Нину до Черни и посадила на автобус до Москвы. А двухлетняя внучка осталась с бабушкой,  которая вынуждена была заботится и присматривать ещё за нами.  Сейчас я представляю, что пришлось пережит моей матери. Нина всегда была эгоисткой, думала только о себе. Ни с каким общественным мнение не считалась. Ведь это  была деревня, в которой мать  родилась, все знали её, и она всех знала, какие семьи трудяги, эти бездельники и пьяницы, эти скупые - «снега зимой не допросишься», эти всё могут промотать и прогулять. Испокон веков люди здесь жили по чётким и строгим правилам. 

                Нина уехала, страсти поутихли. Мы с Таней стали заниматься своими ребячьими делами. Я давно хотел построить шалаш. Мы и предыдущие приезды строили шалаши, но теперь мы решили строить основательно и крепко. Очертили участок, вбили по периметру колья, высотой в метр, стали делать плетень. Нужны были гибкие ветки ивы. Поблизости ив не было. Пришлось ходить в так называемые аллеи. Я уже писал ранее, что аллей давно уже не было. Теперь это пространство вдоль реки зарастало бузиной, малиной и ивами. Вот ивы  мы и начали срезать и охапками носить к дому.  Женька накосил нам травы, Мы эту траву высушили и положили  внутрь  шалаша. Запах был необыкновенный. Шалаш удался на славу. В жаркую погоду в нём было прохладно, в дождь сухо и тепло. В нём мы собирались, и я рассказывал  какие-нибудь истории.

                Запомнился один случай. Однажды в августе, когда созрела черёмуха, мы с деревенскими ребятами решили пойти в лес. Там  черёмуха была наиболее вкусная. Нашли высокое могучее дерево. Я полез на черёмуху, забрался довольно высоко и уже начал собирать ягоды. Но тут ребята решили сначала спилить эту черёмуху, а потом уже собрать с неё ягоды. Мне так стало жалко это красивое, высокое дерево, что я стал уговаривать ребят не рубить его. Я говорил, что черёмухе этой лет 10, а растут они до 60-80 лет, и вы и даже ваши дети ещё будут собирать с этого дерева ягоды. Но мои аргументы на них не подействовали, и они стали рубить это красавицу. Я возмущённыё их глупостью ушел, сказав, что ягоды с этого дерева есть не буду. Потом мы помирились, но меня всегда дурь людская приводит в оторопь и возмущает. Каждый из них собрал только кепку ягод, а там осталось наверное на целый воз. Им просто физически захотелось помахать топором, и посмотреть как это дерево с треском рухнет на землю.

                Дома в Москве у нас на стене висело Большая чёрная тарелка, это было радио. Оно у нас никогда не выключалось. И я стал невольным слушателем трансляции XX съезда КПСС. Это было в феврале 1956 г. Однажды отец пришёл с работы и стал нам рассказывать (под большим секретом), что их собрали в зале где сидели члены партии, пригласили и беспартийных, и стали рассказывать о секретном докладе Хрущёва о «культе личности» Сталина. В этом докладе Сталин характеризовался как страшное чудовище, по его приказу уничтожались ни в чём не повинные люди, сотни тысяч отправлялись в концлагеря, где они умирали от голода и холода, что и Кирова убили по его приказу.  А ночью на Лубянке, люди слышали крики пытаемых людей.  И приводили примеры, каким образом пытали людей. Всё это было настолько неправдоподобно, что сначала наступал шок. Ведь имя Сталина у всех было связано с победой в Великой отечественной войне, и все достижения в строительстве, в восстановлении разрушенного войной хозяйства были связаны с именем Сталина.

             Но так как по радио и в  газетах стало всё чаше звучать это странное словосочетание «культ личности» люди к этому привыкли, и уже приходила мысль «а может и правда так всё и было». И вот в деревне я под большим секретом всё это рассказал Женьке Леонову. Он слушал меня раскрыв рот. Сначала он просто не верили, говорил: «это вражеское враньё». Но так как я ссылался на материалы съезда КПСС, то тут поневоле поверишь. Я думаю, что этот мой рассказ сыграл определённую роль в судьбе Женьки. Когда, через много лет моя племянница Надя гостила в Красивке (мы уже туда больше никогда не ездили, а очень всегда хотелось), то встретившись Женькой Леоновым узнала, что он уже секретарь партийной организации колхоза, женат и на хорошем счету. Он передавал мне привет и спрашивал: «Колька-то ещё не женат? Пускай женится – хорошее дело».

                Так незаметно приблизился конец лета 1956 г. Уезжал я из деревни с большим чувством грусти. В вечер перед отъездом мы долго разговаривали с Женькой. Моя мать сказала: «Давай отдадим ему твои школьные брюки». Женька примерил их, они ему были впору. Он тут же куда-то побежал и вскоре принёс два десятка яиц. Он сказал: «Будешь есть и деревню вспоминать» Было уже темно. Мы распрощались. Он пошёл вниз по деревенской улице, и я долго смотрел ему вслед. Судьба так сложилась, что мы больше никогда не виделись, и в нашу чудесную Красивку  не приезжали.