Глава 15

(на фотографии - дом, в котором жила Татьяна Шер (окно под аркой). 1954 год)
 
         В начале лета 1954 года в нашем дворе начались грандиозные преобразования. Построили  высокий забор. Раньше наш двор был проходной и в него можно было попасть и с Большого Козихинского и с Малого Козихинского и даже с Трёхпрудного, а теперь только через арку ворот с Безымянного проезда, который разделял два здания Волоцких домов, мы называли его просто – проезд. До войны вся внутренняя часть двора принадлежала Захарову. Кто такой этот Захаров мне выяснить так и не удалось.  И вот удивительная вещь при Сталине в центре Москвы оставалась частная собственность. Причём и земля с великолепным плодовым садом и двухэтажный дом были частные. Этот сад был огорожен забором и жители Волоцких домов в этот сад не могли заходить. После войны забора уже не было и плодовых деревьев тоже. Остались только тополя и липы. В доме жили потомки того самого Захарова. Оставался ли сам дом частным я не знаю. Теперь по периметру садовой территории поставили красивый чугунный забор. Он был примерно метр вышиной. И на этой территории поставили карусель, качели, для маленьких детей песочницу, беседку со столом и лавками. Вдоль забора посадили декоративный  кустарник. Вплотную к большому забору пристроили сцену, на которой в день открытия нашего преображённого двора, показали замечательный кукольный концерт. Это был действительно праздник. Собрались дети и их родители не только нашего, но и соседних домов.

                Наступило лето. Родители решали к кому ехать в деревню. Тете Надин дом сгорел, близких родственником у мамы в Красивке нет. Решили ехать к дяде Коли, приёмному сыну тети Нади. Мы же теперь родственники, хоть и не близкие, но всё же. Решили ехать на автобусе от Москвы до Черни. Встречал нас дядя коля на лошади. Сложили все свои пожитки на телегу. Ели всё вместилось, опять набрали массу продуктов – в деревне по прежнему было  тяжело с пропитанием. У дяди Коли была корова, пять овец, свинья, куры. Молока хватало всем. Было ещё несколько ульев. Но мёд собирают уже в сентябре, так, что рассчитывать на мёд нам не приходилось. Избёнка была самая захудалая. Как я уже рассказывал, построил её дядя Коля из остатков двора тёти Надиного дома. Обмазал этот двор глиной, которая иногда кое-где обсыпалась, и стали жить. Я не представляю, как можно было жить в этом доме зимой. Стены промерзают, пол земляной. Но русский человек и не в таких условиях выживал. Спали мы на погребе. Там было тепло и уютно. С прошлого лета там оставалось сено. Это лето прошло как то тускло. Женька Леонов и Толик Сальников жили в Черни в интернате. В этом интернате они находились всю зиму и ходили в чернскую школу. У Женьки и Толика отцы погибли на войне, надо было помогать матерям, и колхоз определил их на работу. Так что в деревни они всё лето не появлялись.

              Помню один эпизод из этого времени. Дядя Коля, мама и я отправились в город за хлебом. Дядя Коля был верхом на лошади, мы мамой пешком. Когда возвращались обратно, меня посадили на лошадь, кажется, я натёр ногу. Сидел я сзади дяди Коли судорожно ухватившись за его рубашку, боялся упасть. Сидел на крупе лошади - это очень неудобное место, очень широкое и костистое. Да ещё в одной руке у меня был зажат большой кусок сахара. Раньше в деревне продавался так называемый пелёный сахар. Это такой конусообразный кусок сахара в метр высотой, от которого откалывали куски поменьше и продавали кому сколько надо. Пока мы доехали до деревни, кусок сахара в моей руке растаял, и его остатки прилипли к рубашке дяди Коли. Я помню, он был очень недоволен. В третьем классе я уже пристрастился к чтению книг, мне в деревне их очень не хватало. К концу лета захотелось домой. Я никогда с такой охотой не уезжал из деревни.

                Приехали в Москву – и тут две новости, во-первых мы будем учиться вместе с девочками, и во–вторых все мальчики будут ходить в форме. Форму выдавали то ли бесплатно, то ли за какую-то символическую цену. В большом актовом зале нашей школы аккуратными стопами лежала наша форма. Выбирали форму мы с моей старшей сестрой Ниной. Всем ребятам форма очень нравилась - гимнастёрка, блестящий чёрный ремень с медной пряжкой, фуражка с кокардой.

             1 сентября 1954 года началась наша учёба в четвёртом классе. Ребята пришли в новой форме, с начищенными пуговицами, в фуражках. Девочки тоже были в нарядной форме - коричневые платья, белые фартучки. Все эти девочки были совершенно не похожи на девочек из нашего двора. Наших, можно было и косу дёрнуть и отпихнуть, а с некоторыми даже подраться. А одноклассницы – это существа из другого мира, все такие аккуратные, изящные, красивые. С ними не то, что драться, но даже дотронутся невозможно. Конечно, со временем такое впечатление прошло, но грубости себе ребята никогда не позволяли. Учительница, Клавдия Ивановна рассадила всех учеников попарно – мальчика с девочкой.  Меня посадили на первую парту, перед учительским столом, вместе  с Таней Шер. Светловолосая, с красивыми голубыми глазами, длинными косами. Тогда большинство девочек носили косы. В первый день я даже боялся повернуть голову в её сторону. Потом, через несколько дней мы освоились. Она оказалась очень добрая словоохотливая девочка. На уроке нельзя было разговаривать, но мы ухитрялись поговорить. Оказалось, что она записана в ту же библиотеку, что и я, и даже видела мой отзыв на какую-то книгу на стенде в этой библиотеке.  Она очень заразительно смеялась и нельзя было не улыбнуться в ответ. Таня напоминала мне девочек с картин Пауля Рубенса с их пухленькими губками. В большую перемену мы завтракали в классе. Все расстилали на парте салфетки и клали на них то, что принесли из дома. У меня это были обычно булка и яблоко. У Тани – это бисквит, или часть торта и какие-либо фрукты. Видно жили они позажиточней нашего. Она научила меня делать из яблока ёжика. Нужно было стальным пером, воткнув и повернув его в яблоке, вытащить этот кусочек яблока и опять воткнуть его в ту дырочку, откуда его вынули. И так много раз. И получалось, что яблоко ощетинивалось этими иголками. 

                Сентябрь был на редкость тёплым и солнечным. И после уроков нас тянуло опять к школе. Однажды мы с Витькой Барановым пошли посмотреть как закончилось строительство кирпичной стены вокруг школы. Мы уже подошли к школе, как вдруг мне по голове что-то стукнуло. Это была катушка от ниток.  «Это вон какая-то девчонка из окна швырнула»,  - с возмущением крикнул Витька. Я посмотрел на это окно на втором этаже и увидел Таню. Она улыбалась и махала рукой. Я ей тоже помахал в ответ и мы пошли дальше. «Кто это, ты её знаешь?», - спросил Виктор. «Да это моя соседка по парте», - ответил я. «Понятно», - сказал Виктор и понимающе улыбнулся. Потом я, проходя по  Палашовскому переулку всегда смотрел на это окно.

В конце сентября со мной произошли довольно драматические событие. Я попал в больницу с сотрясением мозга.

                Улицу между двумя Волоцкими домами мы называли проездом. Этот проезд соединял Козихинский переулок и Трёхпрудный. С Козихенского въехать на машине в наш проезд было невозможно. Там был решётчатый забор, в котором были две калитки для пешеходов. Отец рассказывал, что до войны и эти калитки и каждый подъезд на ночь запирались. Со стороны же Трёхпрудного переулка можно было проехать на машине. Чтобы в наш проезд не заезжали чужие машины, как раз в это время был сооружён шлагбаум. Мы такого заморского слова не знили и называли это сооружение трубой., так как стрела этого шлагбаума была сделани из металлической трубы. Мы, ребята, часто ходили к этому сооружению И использовали его в качестве физкультурного снаряда. – подтягивались, кто больше, повисали на руках, на ногах, головой вниз, пытались ходит по трубе как по канату, но как раз это никому не удавалось. Я тоже однажды, повис на этой трубе головой вниз. И тут, какой-то парень не из нашего дома попытался стряхнуть меня. Он поднимал шлагбаум довольно высоко и потом резко опускал стрелу вниз, стрела ударялась о фиксатор, и надо было очень постараться, чтобы не сорваться. На третий раз я не удержался и упал головой вниз на асфальт. Удар был страшный, Я меня буквально потемнело в глазах. Голова невыносимо болела. Меня шатало, я не мог самостоятельно идти. Меня с двух сторон подхватили ребята, и повели домой. Дома я лёг на диван и тут же впал в какое-то забытьё. Мама очень удивилась, увидев меня спящим. Она посадила меня на колени и спрашивала: «Что это с тобой?». Она погладила меня по голове и вдруг почувствовала огромную шишку. «Откуда это у тебя? Что это такое?» Я ответил, что упал. Потом с работы пришёл отец. Мать рассказала ему о случившемся. Тут меня начало тошнить. Все перепугались и вызвали скорую помощь.

                Отвезли меня в Детскую Филатовскою больницу (ещё она называлась больница № 13) на Садово-Кудринской. Сделали рентген и установили , что трещины черепа нет. Положили меня в коридоре, в палате мест не было, видно начался учебный год и количество травмированных ребят резко увеличилось, Голова по прежнему болела, но уже не так сильно – мне сделали несколько каких-то уколов. По огромному тёмному коридору ходили каке-то люди в коричневых развевающихся халатах, головы обвязаны как челмами белыми косынками, они о чём-то тихо переговаривались. Я как раз накануне посмотрел фильм «Багдадский вор» и эти люди напоминали мне слуг зловещего  волшебника Джафара. Я, то просыпался, то опять проваливался в забытьё. Я проснулся утром от того, что у меня всё время с головы сваливалось полотенце, наполненное льдом. Мне приходилось его поправлять. Пришли врача, стали расспрашивать, как я себя чувствую, болит ли голова, каким образом и откуда я упал. Я стал объяснять, что упал я с трубы, и понимаю, что говору что-то не то. Я забыл, а может быть и не знал, как называется это сооружение, которое пропускает машины. Я говорю, что я висел на трубе головой вниз. А они видно подумали, ну как это можно висеть головой вниз на водосточной трубе.  Да, видно парень здорово шарахнулся головой, что не может даже объяснить, как он упал. Они неопределённо махнули рукой, и пошли дальше. Принесли обед – яйцо и рисовую кашу. Я съел яйцо, несколько ложек каши и вдруг почувствовал, что меня сейчас вырвет. Мне было страшно неудобно. Я кое-как перетерпел, но больше есть уже не мог.
 
                Потихоньку стал осваиваться. Напротив лежала девочка, постарше меня. У неё вырезали аппендицит. Она говорила : «У меня был аппендикокс». Потом мы рассказывали друг другу анекдоты. После обеда принесли передачу от родителей. Это был целый пакет винограда и большая плитка шоколада «Дорожный». Виноград  нам покупали только по большим праздникам, а такой шоколад вообще не покупали. Виноград я ел два дня, а плитку шоколада хранил до самой выписки  и принёс домой. Мне дали листок бумаги: «Можешь написать родителям записку».

            В таких условиях, совершенно для меня не знакомых и чуждых, я оказался впервые. У меня не было опыта ни яслей, ни детского сада, ни пионерских лагерей.  Поэтому в своей записке я умолял маму взять меня немедленно отсюда, я лучше буду болеть дома.

                Вечером меня перевели в палату. Утром я осмотрелся. В палате лежало шесть человек. Все примерно моего возраста. Один только парень у окна был был старше года на три. Лежал он уже в больнице месяца три. Что у него было я так и не понял. Мне каждый день раза два делали уколы, и давали какие-то лекарства. Потом привезли какого-то парня. У него были сломаны две ноги. Причём одна нога  была высоко поднята на вытяжке. Его ковать отгородили от нас высокой стеклянной перегородкой. Он не разговаривал и лишь иногда постанывал. Его даже кормили с ложечки. Через день его от нас увезли. Оставшиеся вскоре все освоились и нам уже не было так страшно и одиноко. Однажды к нам вечером пришла врач и сказала, что она с нами будет заниматься, чтобы мы не отстали в учёбе. Я даже напрягся – думал, что мы начнём писать диктанты и решать задачи. Но она приходила и просто читала нам интересные книжки. Помню начала она с «Как закаляется сталь» Островского. Никто из ребят этой книжки не читал, и всем было интересно слушать. Но эти занятия как внезапно начались, так и внезапно  кончились. Один вечер что-то очень долго тянулся. Никто нас не развлекал, и мы стали сами себя развлекать. На второй кровати от окна лежал мальчик. Его звали то-ли Зяма, то-ли Изя. Был он еврей. И вот старший парень решил его окрестить. Он взял настольную лампу, зажёг её и стал крестообразно махать ею над кроватью этого Зямы, что-то нараспев приговаривая. Тот стал вопить: «Я не хочу креститься!». Но парень не прекращал. Зяма заплакал. Тогда парень сказал; «Ну и оставайся в своей вере». И крещение прекратилось.   

                Однажды после обеда, когда все спали, пришла медсестра и тихо сказала: «Тебя выписывают. Одевайся» Я был так рад, что быстро кое-как оделся, и мы пошли на первый этаж. Там меня ждала мама. Я должен был ещё одну неделю оставаться дома и не ходить в школу.