Глава 34

(на фотографии - вызов в МИФИ)            


          Многие ребята давно определились, куда будут поступать. Большинство поступало в технические институты. Девочки выбрали в основном гуманитарное направление, многие поступали в МГУ на филологический или журналистику. Но некоторые, Яковлева и Розанова поступили в Московский энергетический институт. Саша Соколов и Алексей Варик решили поступать в Рижский авиационный институт. Приёмные экзамены были организованы в Москве. Ход был правильный, об этом институте мало кто знал, так, что конкурс будет небольшой. Так оно и вышло, они набрали необходимое количество баллов и поступили.

              Я кинулся как головой в омут и подал документы в Московский физико-технический институт. Ознакомившись с примерами экзаменационных билетов по математике, я понял, что это трудно но решить можно. И если писать сочинение простыми предложениями, избегая всяких тире и двоеточий, то можно написать на положительную оценку. Но я не учёл, что у них перед поступлением все проходят дополнительную медицинскую комиссию. На следующий день я поехал на медкомиссию. Она находилась где-то в районе Павелецкого вокзала. Дойдя до нужного места, ужаснулся: весь переулок был забит абитуриентами. Нашёл последнего в этой очереди. Спросил сколько они стоят, ребята рассказали, что первые здесь еще со вчерашнего вечера. До полудня толпа почти не двигалась. Но потом произошли какие-то организационные изменения и толпа резко уменьшилась. К вечеру я, наконец, попал внутрь. Я был в очках и меня сразу направили к окулисту. Они посмотрели моё зрение и сказали: «К, сожалению, вам у нас не возможно учиться. У нас очень жёсткие критерии по зрению. Вы ещё можете успеть подать заявление в другой институт». Я, конечно, был очень расстроен.

                Через день пришла письмо из МИФИ, нужно было срочно забрать документы. Кстати, это говорит о том, что государство заботилось о выпускниках школ, чтобы они быстрее решали свою судьбу. Я был совершенно потерянный. Отец подключился к решению этого вопроса. Мы с нам стали ходить по разным учебным заведениям, как будто мы ходим по магазинам и ищём мне ботинки нужного размера. Пошли в педагогически, да, не хочу я быть учителем, пошли в авиационный техникум, где раньше учился отец. Техникум был закрыт, слава Богу. «Ну, я не знаю, чего ты хочешь», - сказал отец, и мы поехали домой.  В школе узнали, что я никуда не поступил. Пришла открытка от директора школы, что мне необходимо явиться в Дом звукозаписи на ул. Качалова для оформления на работу. Опять пошли с отцом. Долго дожидались директора ГДРЗ, так и не дождались. Но всё же через какое-то время я поступил в Дом звукозаписи. Стал я работать в копировальном цехе на восьмом этаже Дома на ул. Качалова. Робота была посменная с 8 утра до 15 часов,  на следующий день с 15 часов до 22 часов. Магнитная плёнка с годами стареет, ферромагнитный слой с неё осыпается и запись исчезает. Поэтому запись нужно периодически переписывать. Работа эта занудная и однообразная: сначала настроить магнитофон на рабочий режим. На магнитофон ставится тестовая плёнка на воспроизведение и по специальному прибору выставляется  нужный уровень воспроизведения. Потом так же выверяется уровень записи. В диспетчерской получаешь старые плёнки с записями 40 – 50 годов и  делаешь копии этой записи в  нескольких экземплярах. Обычно 3-4 копии. На оформление копий уходит много времени. На каждую коробку, где будет храниться копия записи, нужно наклеить этикетку с многочисленными данными об этой записи. На ракорде (немагнитной цветной пленке) вручную записать сведения о записи, написать общий список выполненных работ, и в конце рабочего дня сдать всё в диспетчерскую.
       
          Работа была сдельная, зависела от времени звучания копий записи. Одно дело сделать копию записи оперы, которая длится 4 часа. Если это 3 копии, то получится 12 часов. Другое дело, когда тебе дали старые записи каждая  по 2 минуты и нужно сделать те же три котии, то таких старых записей нужно 120 штук. Да я за неделю такую работу не сделаю. Давали мне в основном такие мало звучащие записи. Откровенно говоря я даже не знал какая там норма. Как я узнал потом, все операторы в этом цехе зарабатывали по 120 – 140 руб. Моя сменщица пожалела меня: «Вот тебе опера, перепиши её, а то ты никогда норму не выполнишь». Коллектив копировального цеха состоя из девушек ближе к 30 годам, скорее всего незамужних. Как-то не нашёл с ними общего языка. И они меня к себе не звали, да и я к ним особо не стремился. Для них  я был не перспективный.

                В начале октября я услышал в коридоре шум, гам, смех. Выглянул – к нам поступил на работу парень уже после армии. У всех девиц настроение поднялось и молодой человек чувствовал себя «первым парнем на деревне». Я сразу подумал: «Меня скоро отсюда попрут». И действительно вскоре вызвал меня начальник цеха и предложил мне уйти – норму я не выполняю, с коллективом контакта нет. Я особо и не сопротивлялся. В кадрах на меня как-то жалостливо смотрели и одна другой сказала: «Зачем ты ему трудовую книжку-то выписала, куда он с этой книжкой пойдёт, там всего один месяц». А та спохватилась: «Давай напишем, что это была временная работа». Я эту книжку нигде никогда не предъявлял. Старшая сестра Нина хотела меня устроить в коллектор библиотек, там посоветовали пойти в библиотеку ГУМа. Там было всё занято. Потом хотел устроиться монтёром на Центральный телеграф, там послали на медкомиссию. Этих медкомиссий я уже боялся. Посоветовали обратиться в Институт иностранных языков, у них есть  лингвафонный кабинет и там наверняка требуется оператор магнитной записи. Пошёл туда – нет не требуется. Были ещё какие-то попытки. 

                В конце сентября начался  новый этап моей жизни, я поступил на курсы по подготовке к поступлению в Историко-архивный институт. Наконец появилась цель. Хочу быть историком. Во-первых, историю я люблю, во-вторых, я думал, поступить в этот институт будет проще: математики нет, а гуманитарные, историю и литературу как-нибудь сдам.

                Здание Московского государственного историко-архивного института находилось на улице 25 Октября (ныне Никольской). В этом здании раньше находилась Синодальная типография, а ещё раньше, на этом месте был Государев печатный двор, учреждённый Иваном Грозным, в котором  Иван Фёдоров печатал первые книги на Руси.

            Здание построено в начале XIX века в псевдоготическом стиле и почти не изменилось с того времени. Только на фронтоне, заменили герб Российской империи на герб Советского Союза. На фронтоне изображены так же  лев и козерог – символы Власти и Памяти. Как известно: «Кто управляет прошлым, тот управляет будущим».

             Поэтому, наверное, все архивы и историко-архивный институт были подчинены НКВД СССР. Работая в Военно-историческом архиве, узнал, что есть документы XYIII века, которые до сих пор засекречены. А в США документы об убийстве президента Джона Кеннеди до сего времени не опубликованы. Но всё это я узнал гораздо позже.

                В середине октября начались занятия на курсах. В институте было три подготовительные группы, по 30 человек. Занятия проходили четыре раза в неделю, с 5 часов вечера до 8 часов. Мы изучали ту же школьную программу, но может быть по истории более углублённо. Нам придётся сдавать экзамены при поступлении в институт:  по литературе, русскому языку (сочинение), иностранному языку и истории СССР. Я решил, что раз уж я не работаю, то должен заниматься как самый прилежный ученик. И действительно, за время учёбы на курсах я очень много узнал и по истории и по литературе. Готовился к каждому занятию. В библиотеке набирал уйму книг. Авторов, которых проходили в школе, читал тщательно, заранее выписывал цитаты, которые могут пригодиться при написании сочинений. Занятия по немецкому языку на курсах вела декан вечернего факультета Юлия Григорьевна (фамилию уже не помню). Чтобы узнать степень подготовки учеников нам надо было прочитать вслух немецкий текст в пол страницы. Читали все плохо, с запинками, ставя неправильно ударения.

                Очередь дошла до меня. Я успел этот текст прочесть про себя. Начал читать вслух и чувствую, что обычный шум в аудитории стал смокать и концу моего чтения в аудитории была полная тишина. Юлия Григорьевна спрашивает: «У вас была языковая школа? У нас в институте даже на втором курсе так не читают». Как же я был рад, что получил в своей школе такие навыки по языку. И Юлия Григорьевна стала со мной заниматься отдельно. Она многому меня научила, и прежде всего методике перевода. Немецкая грамматика довольно сложная. Предложения там очень длинные и если будешь переводить всё подряд, то можешь не понять смысл предложения. Она вообще мне симпатизировала и однажды пригласила меня послушать, приехавшего в институт певца Большого театра -  Огнивцева. Концерт был в большой аудитории, сводчатый потолок стрельчатые готические окна, колонны создавали и атмосферу и акустику великолепную.  Внешне он очень походил на Шаляпина. Голос его буквально наполнял весь зал. Я получил большое удовольствие от этого концерта. Сама Юлия Григорьевна вступительные экзамены не принимала, но водимо, обо мне сказала, и, когда я сдавал экзамен по немецкому языку, кто-то из комиссии тихо сказал: «Это Юлин, Юлин». Но я  и так за немецкий язык не боялся, и получил пять.

             Занятия на курсах по остальным предметам: литературе и истории не отличались от школьных. Может быт по истории больше приводили ссылок на документальные свидетельства каких-то фактов, всё же архивный институт. Тут нужно было проявлять собственную инициативу, что я и делал. Брал в библиотеках нужные книги, какие-то читал с интересом, какие-то просто просматривал. Как-то попалась статья Писарева о «Евгении Онегине» Пушкина, очень понравилась своей нетрафаретной оценкой главных героев. Даже сделал доклад на курсах на эту тему. Преподаватель ничего не сказал, только загадочно хмыкнул, но критиковать не стал. Прочитал все четыре тома сочинений Писарева. Долго был под впечатлением от его взглядов и мыслей. Теперь понимаю, что это было у Писарева обычный юношеский кураж. Гениев не так-то просто столкнуть с пьедестала. Не даром Пушкин говорил: «Хвалу и клевету приемли равнодушно, и не оспаривай глупца».

                В группе я ни с кем близко не сошёлся. Правда, один из соучеников, Збаровский приезжал ко мне домой, мы с ним продолжительно разговаривали на исторические темы. Он рассказывал, что сейчас читает Клаузевица «О войне». Я так и не удосужился прочесть это сочинение. Потом он перестал ходить на курсы и среди абитуриентов я его не видел. В это период особенно чувствовался голод по общению. Ближайшие друзья Саша Соколов и Алексей Варик учились в Риге и приезжали только на каникулы. С Иваном Москвиным тоже редко виделись. Женя Чернятин поступил в Московский художественный институт им.Сурикова. Экзамены были очень трудные. Но подготовка у Чернятина была превосходной. На факультет живописи прошло всего пять человек, в том числе и Женя Чернятин. На следующий день Женя приехал ко мне в Черёмушки на велосипеде. Его переполняла радость, это было действительно достижение, ведь его экзаменационные работы по живописи, графике и композиции приёмная комиссия посчитала лучшими. В течение учебного 1962 – 63 г.г. мы  виделись раза два-три. На первую, после окончания школы, встречу 7 мая 1963 г. я не пошёл. Как-то неудобно было идти, чувствовал себя последним неудачником.