Слепой

СЛЕПОЙ

Его день начинался так же, как у каждого из нас. Утром он просыпался, готовил себе завтрак, уходил на работу, вечером возвращался домой по тому же маршруту. Все было как у всех. Только не солнечный свет будил его утром, не теплые тона заката вдохновляли его вечером. Глубокие цвета осени, окрасившие ажурные листья деревьев за окном, не будоражили его сердце и мерцание звезд не пробуждало в нем желание достичь недостижимого. Он был слепым. И вся его жизнь была окутана мраком невозможности видеть окружающий мир. Или это только мы так считали? Заранее обречены на неудачу в попытке проникнуть в его мир, пробиться сквозь разделяющее нас полотно способности коллективно созерцать окружающие формы и цвета, обнаружив свою беспомощность, мы опускались в бездну предположений. Предположений о том, что его мир окутан мраком, тогда как это мы погружались все глубже в беспросветный мрак непонимания и никому ненужной жалости.

Мы познакомилась на одном из многочисленных традиционных фестивалей, ставших теперь своего рода реминисценцией быта и веры наших предков, которую мы в большинстве своем не разделяли, но тем не менее активно принимали участие в подобных празднествах. И, возможно, всему виной та необъяснимая эйфория, витающая в воздухе во время проведения древних обрядов. Странное чувство посвященности у людей, неспособных проникнуть в глубину обряда по причине более прагматичного миросозерцания, чем у наших предков, живших много веков назад, всегда вызывало у меня недоумение. Однако это самое чувство посвященности было особенно заразительным. И уже спустя несколько минут после начала фестиваля каждый чувствовал себя неотъемлемой частицей единого целого. А значит, и по сей день эти древние обряды достигают своей конечной цели. Мы познакомились благодаря общим друзьям. И с того дня его недоступный и почти энигматичный мир стал притягивать меня, как магнит. Все началось с его замечания о моем платье. “Дымчатый синий - хороший выбор по сезону,” - сказал он тогда. Конечно, я была наслышана о более ярко выраженных чувствах осязания, обоняния и слуха у слепых, однако способность чувствовать цвета казалась мне скорее чем-то уникальным, нежели общеизвестным. И я изо всех сил пыталась понять его, разгадать какую-то никому неведомую загадку.

Он жил один и в своей повседневной жизни прекрасно обходился без посторонней помощи. Он сам покупал и готовил себе еду, сам стирал и наводил порядок в доме. Он работал учителем музыки в музыкальной школе, расположенной недалеко от дома, и занимался боевыми искусствами. И, возможно, именно эта глубокая связь со звуками открыла ему возможность видеть образы, недоступные его глазам. А может быть, выверенные движения бамбуковой палки во время занятий кендо, со свистом разрезающей рассеянные молекулы воздуха, когда при каждом движении противника едва ощутимые волны тепла человеческого тела касаются кожи.

- Как же тебе удается различать цвета? - неоднократно удивлялась я, умостившись на полу в его тесной гостиной, где, кроме книг на недоступном мне языке брайля, низкого столика и напольной лампы, не было ровным счетом ничего. И надо сказать, что последний из вышеперечисленных предметов поражал меня больше всего. Зачем нужна была слепому напольная лампа? Однако, прежде чем задать ему этот вопрос, я решила немного поупражняться в догадливости и стала перебирать в уме всевозможные варианты решения сей новой дилеммы.

- Различать цвета, - ответил он на заданный мной ранее вопрос, - это трудно объяснить, просто у каждого цвета есть свой звук…

“Ну да, - подумала я тогда, - цвет - это ведь всего лишь отражение частиц света фотонов от объектов разной плотности… Может быть, здесь есть какая-то связь со звуками, которые он слышит, звуками, недоступными для наших ушей...”

- Синий, - продолжал он, - как поток воды, в коричневом может быть много звуков и запахов, от запаха весенней коры до звука закипающего кофе; серый, его труднее всего уловить, он вроде как есть и его нет… Когда звук цвета почти невозможно уловить, как правило, это серый…

- Но в цвете одежды, - все больше недоумевала я, - в цвете одежды сочетается много разных факторов… Материал, степень поношенности, стиральные средства, что несомненно влияет на насыщенность и равномерность цвета.

- Да, конечно, - согласился он и улыбнулся уголками губ, - вот на тебе сейчас черные джинсы, белая блузка и кардиган того самого постоянно ускользающего серого…

- Потрясающе! - воскликнула я, поправляя свой серый кардиган, - но как?

- Честно, я сам не знаю…

Надо заметить, что наш герой был слепым не от рождения. Это, конечно, сыграло немалую роль в его цветовых ассоциациях с окружающими нас предметами и явлениями. Где-то глубоко в его подсознании, в его воспоминаниях еще живы были образы воды, струящейся из родника, снега, тающего на ладонях, закипающего кофе, свежей древесной коры, источающей ни с чем не сравнимый запах зарождения жизни ранней весной. И тем не менее это никак не объясняло его способность чувствовать цвет предметов, по своему происхождению не привязанных к одному цвету, таких как одежда, мебель, картины, цветы. Конечно, почувствовав запах закипающего кофе, нетрудно представить перед мысленным взглядом бурлящую коричневую жидкость, но как можно определить цвет дивана, на котором сидишь впервые, если только не видишь его собственными глазами?

Страшный инцидент, как результат химических экспериментов из разряда “сделай сам”, привел к тому, что мой новый знакомый потерял способность видеть, когда ему было пятнадцать. “Легко отделался,” - говорили друзья семьи и соседи. Но этот инцидент перевернул вверх ногами его жизнь и жизнь его родных. И о мечте стать пилотом, конечно, пришлось забыть навсегда. В течение нескольких лет периоды депрессий сменялись неудачными попытками принять себя, пока кто-то не подарил ему саксофон и посоветовал заниматься музыкой. Каким бы странным ни был этот совет, он решил попробовать. И вот, мальчик, мечтавший стать пилотом, стал учителем музыки. Музыка помогла ему не только принять себя, но и найти свое призвание и заново открыть для себя мир красок и форм. Музыка помогла ему вновь обрести способность видеть. И больше всего я любила умоститься на полу в его гостиной, укрывшись зеленым стеганым одеялом, включить напольную лампу и слушать звуки его саксофона. Ах да, напольная лампа… Так вот, для чего она ему была нужна - для зрячих гостей, вроде меня, решивших задержаться в этой тесной гостиной до наступления темноты. Наконец-то, я разгадала секрет напольной лампы в доме моего незрячего друга. И правда, тусклый рассеянный свет этого древнего изобретения, мягко скользящий по очертаниям комнаты, выхватывая из темноты корешки книг и раму окна, создавал приятную неформальную атмосферу, как нельзя лучше располагающую к дружеской беседе.

Интересно, что среди книг, изданных на азбуке брайля, в его библиотеке были и книги для зрячих на разных языках. Когда я спросила, зачем они ему, он ответил просто: "хочу оставить в наследство для будущих детей". Подведя меня к книжным полкам, он показывал на пустые места. Как оказалось, многие знакомые брали у него книги и не возвращали. Он всегда точно знал, какая книга отсутствует и кто ее взял.

Однажды, отправившись на прогулку в парк, мы вышли к затопленным водой аллеям. Как результат продолжительных дождей, многие районы города были затоплены, и парк не являлся исключением. Нас было трое, и подруга возмутилась, что придется возвращаться. "Как в Венеции," - неожиданно заметил наш незрячий знакомый. "Откуда ты знаешь?" - удивилась я. "Музыка воды," - объяснил он.

Но, пожалуй, самым странным было сидеть рядом с ним на сырой земле на окраине города и вглядываться в монументальную мощь горной гряды, заслоняющей собой горизонт. Эти непонятные медитации поначалу вызывали у меня недоумение, медленно перешедшее в некое подобие просветления и закончившееся осознанием того, что, пожалуй, не все в этом мире нам дано и дОлжно понять. Придя к такому выводу, я смогла, наконец, перестать думать и задаваться вопросами, и стала просто получать удовольствие от созерцаемого пейзажа и окружающей тишины. Горы, какими видел он их? - этого я так никогда и не узнала. Все мои расспросы в итоге сводились к одному ответу - он просто что-то чувствовал, что-то помнил, что-то слышал, чего не слышала я. И эта удивительная химическая реакция эфемерных элементов создавала в его мозгу четкий образ окружающего мира.

Так же было и с кендо. Наблюдать за его движениями было одно удовольствие. Конечно, я хорошо отдавала себе отчет в том, что вся эта поразительная четкость и выверенность несомненно была результатом долгих и упорных тренировок, множества ошибок, неудач и нелепостей. Однако теперь, сидя на низкой скамье школьного спортивного зала, арендуемого клубом кендо, я то и дело ловила себя на мысли, что он как будто чувствовал движение воздуха, как будто способен был предугадать непредсказуемый полет молекул кислорода, растревоженного движениями противника. Стук бамбуковых мечей почему-то напоминал биение сердца, так, словно оба фехтовальщика были единым существом, гармонично двигающимся по натертому до блеска деревянному полу. Мне даже показалось, будто я слышу дыхание этого неведомого существа. Возможно, именно в этой гармонии, в этой взаимосвязи всего окружающего он обрел способность видеть? Как каждый полет пожелтевшего листа был неизменно продиктован дуновением ветра, так каждый звук, каждое движение, каждый едва уловимый привкус на губах и исчезнувший, не успев даже обрести форму, запах, коснувшийся наших ноздрей, несет в себе неисчерпаемую информацию об окружающем мире. Мире, где все взаимосвязано. И кофе, брызнувший невзначай на брюки, несомненно добавит этому современному куску материи новую информацию запаха и цвета. И скользящая по стеклу капля дождя определенно изменит очертания пейзажа за окном. И если какая-то часть информации не доходит до нашего сознания путем созерцания, осязания, слуха или обоняния, то она непременно восполняется из других источников для создания наиболее полного образа.

- Можно я на тебя посмотрю? - спросил он как-то во время одной из наших первых встреч.

- Конечно, - ответила я, не вполне понимая, что именно он подразумевал под словом “смотреть”.

Тогда, подойдя ко мне совсем близко, он осторожно провел руками по очертаниям моего лица, как будто сканируя каждую ямку, каждый изгиб. Я пыталась представить себе своего рода трехмерную модель - контуры будущего анимационного персонажа, которому еще предстоит надеть кожу, придать цвет его глазам и волосам, добавить сияние взгляду и блеск улыбке. “Неужели в его воображении мы все - лишь бесцветные трехмерные модели? Он никогда не сможет увидеть живую, настоящую улыбку...”

- Спасибо, - сказал он, закончив с “осмотром”, - теперь я могу тебя видеть гораздо яснее…

- Это хорошо, - улыбнулась я в ответ.

- И рад, что ты улыбаешься, - как будто отвечая на мои мысли, проговорил он, повергнув меня в полное ошеломление. Он видел наши улыбки, он чувствовал их, как и слезы и блеск глаз! Что же это за внутреннее видение, которого нам не постичь?

Возможно, закрыв глаза и полностью доверившись другим инстинктам, мы сможем услышать взмах крыльев мотылька; глубоко вдохнув аромат цветка, мы сможем угадать его цвет и почувствовать улыбку стоящего позади нас человека? Но тогда, открыв глаза, будет ли мир для нас таким же, каким мы его представляли? Возможно, он окажется лишь блеклой копией того, что мы смогли увидеть с закрытыми глазами? Будет ли нам легче ориентироваться в этом мире, вновь обретя способность созерцать? Сможем ли мы настолько же четко определить расстояние и цвет? И может быть, все, что мы видим, - такие же созданные воображением образы, как и трехмерная модель моего лица, “отсканированная” руками моего друга…

- Что-нибудь случилось? - спросил он в день, когда мы виделись в последний раз.

Все та же горная гряда возвышалась на горизонте. Пора было уезжать, и я не могла удержаться от слез, а также не могла никак решить, говорить ему о своем отъезде или оставить как есть - рано или поздно он все равно узнает от других. Это замешательство было вызвано единственно нежеланием прощаться. В отъезде без прощания есть что-то обещающее. Это как многоточие, за которым скрывается надежда и вера в будущее. Тогда как в слове “прощай” таиться беспощадная неумолимость, означающая лишь одно - конец повествования.

- Мы еще увидимся, - неожиданно сказал он, в который раз вызвав недоумение в моем уже готовом ко всему мозгу, - обязательно увидимся…

И синеватые очертания горной гряды на горизонте своей мощью как будто придавали его словам надежности и уверенности в будущем. Эта горная гряда - она мне часто снится.