Отец

Говорил отец мало. Его рабочим инструментом были руки, а не язык. Навсегда запомнилась его фраза: «Если есть хлеб – какой же это голод?» Эта фраза во многом характеризует жизнь, доставшуюся на его долю. Родился в  Белгородской области в крестьянской семье в 1895 году ; в школу ходить не довелось, надо было зарабатывать хлеб насущный. Участвовал в первой мировой войне, был трижды ранен. При НЭПе  жизнь начала было налаживаться, но грянули коллективизация, голод. Уехал с женой и детьми на Донбасс, где, по слухам, можно было найти работу. Вспоминать  этот период отец не любил, слишком это было тяжело. Почти двадцать лет семья жила в землянке, оставшейся от строителей проходившей рядом шоссейной дороги. Их было несколько таких землянок, лепившихся одна возле другой, в каждой ютились  люди, в одной из них и прошло моё детство вместе с тремя старшими братьями.

Жили мы как бы на хуторе, а работал отец в жилищно-коммунальном хозяйстве в посёлке, находившемся от нас в двух километрах. Возил на лошади с бричкой стройматериалы, уголь. Работа  тяжёлая: ведь ты не только «водитель кобылы», как поётся в старой песне, но и грузчик. Но отец хорошо знал лошадей и любил их. Восторгался умом этих благородных животных. «Если человек на лошади заблудился, то опусти поводья, лошадь сама придёт домой».

Машины после войны были редкостью, и хлеб из пекарни развозили по магазинам тоже на лошадях. Однажды мастер сказал:

- Слушай, у них там кто-то заболел, завтра будешь хлеб возить.
- Дак там же надо расписываться, а я неграмотный, - возразил отец.

Мастер почесал затылок, потом взял клочок бумаги и написал на нём крупными печатными буквами  фамилию своего неграмотного работника.

- Вот, - протянул отцу бумажку. – Дома попрактикуешься, а утром мне покажешь.

И до конца дней своих отец, не зная ни одной буквы, рисовал свою фамилию в указанных местах. Подпись походила на детский рисунок, но фамилия читалась чётко.

А вот цифры  знал отлично. В закромах моей памяти есть такая  картинка: в  кухне у окна стол,  над ним отрывной календарь, а выше – часы-ходики с гирькой в виде еловой шишки, которую надо было периодически подтягивать.

Отрывной календарь был у нас всегда, сколько  себя помню. И вот за столом сидит отец и  старательно выводит карандашом на листках календаря цифры. 14-е число – это по старому стилю 1-е, 15-е число – 2-е. И так до конца месяца. Когда я начал ходить в школу, то эту процедуру он доверял проделывать мне. Помню, я это делал красным или синим карандашом.

Отец, как и мать , был человеком верующим, и непостижимым для меня образом знал все посты,  церковные праздники. А их, кроме всем известных  Рождества-Пасхи-Троицы, есть ещё великое множество. Он  знал все, но по старому стилю, для чего  и нужны были «поправки» в календаре.

В последние годы  обычно  возил на подводе уголь по накладным (он называл их почему-то «требования»).  Этих «требований» у него была обычно целая пачка. Планируя следующий рабочий день, он иногда их перебирал, некоторые протягивал мне:

- Это Петренко?
- Петренко, - удивлялся я. – А как ты узнал?

Улыбнётся и перебирает дальше. И я не помню, чтобы он хоть раз ошибся.

Отец был верующим человеком, но, как бы это сказать, - без фанатизма. Утром и вечером перед сном он всегда коротко молился. Посещал и церковь, но не часто; до неё было 8 километров, а автобусы тогда не ходили. Раза два, когда я был ещё дошкольником, родители брали и меня с собой. Помню лишь сладкий вкус причастия с чайной ложечки…
 
Нас, детей, молиться не заставляли, и никаких бесед на религиозные темы не проводили.  В святом углу всегда была икона и горела лампадка. Книг  же не только религиозных а вообще никаких в доме не было: некому читать. Насколько я могу судить теперь, отношения властей к церкви отец не одобрял, как не одобрял и многое другое. Но не распространялся об этом. Лишь  однажды,  когда я, как правоверный пионер, очень уж рьяно  доказывал преимущества советской власти над царизмом, он улыбнулся и сказал: «Был Николка-дурак – была булка пятак», определив тем самым цену  моей пропаганды.

Прожил отец 86 лет. Болел редко и скончался без мучений. Когда за несколько дней до смерти я спросил его, что болит, он ответил:
- Ничего не болит, и всё болит.

А потом просто остановилось сердце.

И вот уже более тридцати лет его нет. А я хожу по этой  грешной земле, часто думаю о нём, и многое хотел бы изменить. Но это невозможно. Прости, отец.

           Конкурс Евгения Говсиевича http://www.proza.ru/2018/11/17/346