Журнал 1. Сборник 7. Прои Авторов во Внеконкурсной

Журнал №1. «Семейные истории Авторов Сайта «Проза.ру»
Сборник 7. Произведения Авторов, принявших участие во «Внеконкурсной номинации»  (по алфавиту «Н-Ш»)  (23 «прои»)

СОДЕРЖАНИЕ

№ позиции/Автор/Произведение

1. Вера Никонина  «Мои бабушки»
2. Василий Овчинников   «Цена Праведного Слова 2. Корни»
3. Сергей Одзелашвили   «Лик»
4. Геля Островская   «Бабушка Маня»
5. Петр Панасейко  «Памяти брата»
6. Елена Петрова-Гельнер  «Бабушка»
7. Галина Польняк   «Красная горка»
8. Ольга Постникова  «Бабушка»
9. Виктор Прутский  «Отец»
10. Нина Радостная  «Сладку ягоду рвали вместе»
11. Вахтанг Рошаль  «Сразу после Бога»
12. Галина Рубан  «Гулька и бабушкины руки»
13. Роза Салах  «Бабушка своя. глава 7. Братья»
14. Ольга Сангалова  «Про счастье»
15. Галина Санорова  «Бабушкино лихолетье»
16. Светлая Ночка   «Вишнёвые слёзы»
17. Евгения Серенко  «Голубые следы»
18. Михаил Туллер  «Афоризмы. На склоне лет»
19. Татьяна Фролова 4  «Моль»
20. Валентина Хрипунова  «Наша бабушка»
21. Владимир Цвиркун  «Сказ о матери»
22. Лора Шол  «Моя небожительница»
23. Анна Шустерман  «Семья. Рассказ перевоспитанной бабушки...»

ПРОИЗВЕДЕНИЯ

№ позиции/Автор/Ссылка/Награды/Произведение

1. Вера Никонина  http://proza.ru/2013/09/11/1197

«Мои бабушки»

ВМЕСТО ВСТУПЛЕНИЯ

Никогда не была большой поклонницей мемуарной литературы. Впрочем, Кузминскую о Ясной поляне или Ирину Одоевцеву с ее берегами Невы и Сены я читала с удовольствием. Вот совсем недавно уже не в первый раз наслаждалась «Детством Багрова внука» Аксакова. Но разве можно сравнивать эти высокохудожественные произведения, да еще о незаурядных людях (или о гении Толстом!) с тем, что намерена написать я, автор на сегодняшний день единственного рассказа об улице моего детства, увидевшего свет благодаря Интернету. Но с недавних пор ночами стала я проговаривать слова о моих родных, обычных простых людях, эти слова настойчиво зовут меня к компьютеру. Долг ли свой я буду исполнять, вспоминая свою семью, или ублажать свои графоманские наклонности, неважно. Хочется оживить свою память, уложить по полочкам какие-то факты из судеб моих родственников, и пусть читатель познакомится с незамысловатыми жизненными историями близких мне людей…

ВРЕМЯ И МЕСТО РОЖДЕНИЯ

Обе мои бабушки родились в конце девяностых годов девятнадцатого века в крестьянских семьях в Курской губернии. Впрочем, административные границы этого российского региона оказались весьма подвижными, и родина одной бабушки переместилась в Белгородскую область.

Бабушка со стороны мамы, Марфа Сергеевна Саплина, родилась и всю жизнь прожила в большом селе Каплино близ города Старый Оскол. Не знаю, почему село имеет такое название, а не Саплино. Последнее было бы логичным, поскольку большинство жителей села, по-моему, носили (а, может быть, и до сих пор носят) эту фамилию. Такая распространенность Саплиных, наверное, связана с их чадолюбием. Так, бабушка Марфуша росла в семье с десятью детьми. Правда, среди них девять дочек: выйдя замуж, они количества Саплиных в селе не увеличили.

Что я сейчас знаю о благосостоянии бабушкиной семьи? Есть снимок бабушки в девичестве с братом и одной из сестер. Одеты они нарядно, к походу к городскому фотографу, конечно, готовились. Со слов мамы без приданного бабушку Марфушу родители не оставили. Холщовые длинные полотенца были еще в ходу на моей памяти, а кружевные подзоры на кровать, которыми никто в нашей городской семье не пользовался, где-то и сейчас лежат целехонькие.

Бабушка со стороны отца, Наталья Дмитриевна Баркалова, родилась в деревне Клишонка. В семье было три сестры, очень дружных и очень между собой схожих, и один брат (Федор Дмитриевич), впоследствии репрессированный за частушки. В детстве я бабушку усердно расспрашивала о крепостном праве, о котором она ничего не могла знать, ведь его отменили почти за сорок лет до ее рождения. Тем не менее, в голове у меня сложилось, что мои далекие предки могли быть крепостными у помещиков Баркаловых. Такую семью, жившую, когда бабушка была ребенком, где-то в окрестностях Клишонки, бабушка помнила.

Не смогла я удержаться и заглянула в Интернет, чтобы посмотреть на карте неизвестную мне Клишонку. Что же оказалось? Это на слух она Клишонка, а на самом деле в Курской области существует речка Клещёнка и два поселения на ней: Верхняя Клещёнка. и Нижняя Клещёнка. А вот данные из Викепедии: в Нижней Клешёнки, входившей в Знаменскую волость Старо-оскольского уезда Курской губернии, в 1862 году насчитывалось 74 двора с 675 жителями. Деревня была частично казенной, частично владельческой. Бабушка Наташа родилась именно в Нижней Клещёнке, и эти сведения тоже из Интернета. Там, в так называемых сталинских списках (сведения о репрессированных) нашла я упоминание о бабушкином брате с указанием места его рождения. Вернемся к карте. Между двумя Клещёнками на этой же речке до сих пор находится деревня Баркаловка, которая является участком Центрально-Черноземного заповедника. Не ошибалась бабушка Наташа насчет помещиков Баркаловых….

Кстати, папину маму мы практически никогда не звали бабушкой Наташей. Она просто была бабушкой и почти всегда была при нас. Так сложилось, что с 1952 года она стала жить в семье старшего сына (моего отца) в большом южном городе. А бабушка Марфуша появлялась у нас не часто, обычно зимой. Ну а летом мы отправлялись в Каплино погостить.

ЗАМУЖЕСТВО

Обе мои бабушки благополучно вышли замуж. Хотя время их молодости совпало с революцией и гражданской войной, женихов на них хватило. Бабушке Марфуше, я считаю, просто повезло, потому что внешность у нее была самая обычная, а еще ее подвел очень курносый нос. Моя мама безусловную свою привлекательность унаследовала, как мне кажется, не от нее, а от своего отца, моего дедушки Александра Николаевича.

Бабушка Наташа, темноволосая и белокожая, напротив, была красавицей. По крайней мере, это убеждение передалось мне от родственников, которые знали ее молодой. В пользу этого говорят также рассказы о большой любви к бабушке ее мужа Ивана Васильевича. Он был лет на тринадцать старше, высокий, рыжий, с веснушками. Вернулся с империалистической войны после контузии кавалером георгиевского креста.

У бабушки Марфуши родились три дочери и один сын. У бабушки Наташи из семерых детей осталось пятеро. Первый ребенок Александр умер в младенчестве, дочь Клава умерла юной девушкой от какой-то инфекции. А четверо сыновей и «лапочка дочка» выросли, разъехались по стране, но есть множество снимков, на которых бабушки запечатлена со своими взрослыми детьми, гостившими у нас (со своими семьями) практически ежегодно.

О МОИХ ДЕДУШКАХ

Дедушек у меня не было, то есть я их никогда не знала. И рассказов о них не было. А снимков осталось всего два. Один мелкий темный с Александром Николаевичем. А второй, недавно отсканированный двоюродной сестрой и хранящийся теперь у меня виртуально, сильно поврежденный, с Иваном Васильевичем.

Мамин отец умер от воспаления легких, которое он получил на заработках, когда зимой подряжался вести какие-то строительные работы. Было это, видимо, в 1931 году. Наверное, он даже не успел вступить в колхоз. Бабушка Марфуша осталась с семилетним Шуркой, шестилетней Ниной (моей мамой), Лидой четырех лет и годовалой Галей. Моя мама с ее очень цепкой памятью отца своего помнила. Но как мало она могла рассказать нам о его характере, личности… Тем не менее, мама считала немаловажным, что в те годы, когда жив был ее отец, на селе они звались Королями. Действительно, дворовые названия, принятые в сельских поселениях средней полосы России, бывают красноречивы. Позже мамин двор назывался Марфушиным.

Расспрашивать бабушку Наташу об Иване Васильевиче было трудно. Она отмалчивалась, могла всплакнуть или начинала потихоньку проклинать Сталина (потихоньку и после 1956 года, когда был разоблачен его культ личности). Уже в постперестроечное время на родине дедушки (село Горшечное Курской области) в местной районной газете «Маяк» появилась публикация о его «политической деятельности». Конечно, дедушка был посмертно реабилитирован, а его уже пожилые дети попали в категорию «жертвы сталинских репрессий» и даже приобрели кое-какие социальные льготы.

Младший сын дедушки, мой дядя Володя, в девяностые годы, как говорится, «держа руку на пульсе», привез или получил по почте от родственников эту статью из горшеченской газеты. Бабушки Наташи уже двадцать лет не было на свете. Из газеты мы, внуки, узнали, что дедушка был счетоводом в недавно организованном колхозе «Борец за свободу». Его вместе с другими руководителями колхоза (председателем, завхозом) и председателем сельсовета обвиняли в том, что вступили они в колхоз «с целью разложить его изнутри». Их арестовали в январе 1933 года и поместили в Ново-оскольский домзак (по современному тюрьма), а в марте им были вынесены приговоры: кому исправительно-трудовые лагеря, кому высылка в Северный Край. Сроки от 5 до 10 лет. И здесь в газете появляется так и не устраненная к настоящему времени неясность. Дедушка вышел из тюрьмы, видимо, в том же 1933 году или в начале 1934. Дело в том, что в 1935 году родилась бабушкина младшая дочь, моя тетя Юля. Почему дедушку выпустили, где он работал до своей второй отсидки, и за что его арестовали в 1937 году, неизвестно. Тем более мой папа в это время уже уехал из дома (он закончил семилетку и поступил в Старо-оскольский геолого-гидро-геодезический техникум) и никаких подробностей не знал. Но теперь дедушка попал в сталинские лагеря (те самые ИТЛ), там он быстро подорвал здоровье. Работать больше не мог. Поэтому в годы войны дедушка как отработанный материал вышел на свободу, а ведь его 10 лет еще не кончились. Дедушка оказался на Урале (родные места были оккупированы), где спустя несколько месяцев скончался. Это уже не газетные сведения, а скупой рассказ моего отца, который с молодых лет оказался сыном «врага народа», и тоже, как и бабушка, не спешил делиться с нами своими воспоминаниями о дедушке Иване Васильевиче. Но, конечно, для моего папы эти события были судьбоносными, недаром в его архиве в 2001 году мы нашли брошюру «О преодолении культа личности и его последствий» и газету с докладом Хрущева по этому вопросу; все издано в 1956 году.

Дедушка Иван Васильевич был реабилитирован дважды: по первому делу Курским областным судом в 1963 году (бабушка тогда была жива, но, по-моему, никаких документов на этот счет не получила), по второму – в 1989 году прокуратурой Курской области. В газете дедушку и его «подельников» называют невинными жертвами политических репрессий. А от бабушки передалась мне уверенность, что без каких-то злых наветов, доносов в дедушкином деле не обошлось. Была у кого-то жгучая зависть к этой дружной семье…

ВДОВСТВО

Потеря мужа – большое горе, в какое бы время оно не наступило. Моя мама стала вдовой в 76 лет, прожив с папой более полувека. Дня не проходило после его смерти, чтобы она не вспоминала о нем. Поддержка дочерей, наличие небольшой (как у простых россиян), но стабильной пенсии и вполне благоустроенной квартиры не могли компенсировать утрату близкого человека. Каково же было бабушке Марфуше, когда она осталась одна с четырьмя маленькими детьми (безотцовщиной), да еще в те страшные годы коллективизации? Выть? Рвать на себе волосы? Отчаяние отчаянием, но надо было выживать, растить детей.

Прежде всего, спасала корова. Вся семья ее обихаживала, но молока хватало и на продажу. А вот кур держали не всегда, не удавалось их прокормить. При этом с каждого крестьянского двора собирался продуктовый налог. Мама рассказывала, что за яйцами, предназначенными для сдачи, приходилось идти в город на базар. Был случай, маленькая Лида купила по ошибке вареные яйца, сдали их, куда было деваться.

Многочисленная родня бабушке Марфуше помогала, чем могла. Но стоило послушать рассказы моей мамы о том, как она «путешествовала» по округе, заходя то к одним, то к другим родственникам в надежде, что покормят, с собой что-то дадут. От бабушки Марфуши жалоб на тяжелую жизнь я никогда так и не услышала. Может быть, потому, что и в те вполне благополучные по меркам тридцатых годов шестидесятые годы, когда мы приезжали в Каплино, она всегда была занята по хозяйству, на огороде. Заботы о хлебе насущном, о детях, бесконечная работа – вот лейтмотив ее жизни. И сколько российских женщин жило так же.

Бабушка Наташа узнала о своем вдовстве уже после освобождения Горшечного от немцев. Не знаю, можно ли назвать предыдущие годы, проведенные в разлуке с дедушкой, соломенным вдовством, но бабушке одной да еще с клеймом жены «врага народа» пришлось растить пятерых детей (дочка Клава умерла сразу после войны, мой отец с 1940 года уже работал геологом, в годы войны - на уральской шахте). Как и бабушка Марфуша, Наталья Дмитриевна трудилась в колхозе, была звеньевой. Работала с утра до вечера. Но особенно трудно было во время войны, еще до оккупации, когда наступали фашисты. Бабушка рассказывала, что практически на себе вывозила на железнодорожную станцию зерно (как мне кажется, речь шла об урожае 1942 года). И вот бабушке еще во время войны дали медаль, которой она очень гордилась. Труд действительно был доблестный, если «простили» ей родство с врагом народа. В детстве я эту медаль держала в руках, но потом она где-то затерялась. Найти бы через Интернет или в архивах сведения о трудовых наградах во время Великой Отечественной войны и прочитать там бабушкино имя…. Не могу не вспомнить эпизод из моих школьных лет, когда мы оформляли стенд к празднику 8 марта. Было много журнальных вырезок с фотографиями женщин-тружениц. И лишь одна из них с колхозницами, сгребающими лопатами зерно. Какие корни были у городских девочек, моих одноклассниц, не знаю, но эту вырезку забраковали, и только я кинулась в спор, доказывать, что хлеб всему голова. Вырезку отстояла…

2. Василий Овчинников   http://www.proza.ru/2016/09/23/1784

«Цена Праведного Слова 2. Корни»

   Помню, как  в конце августа, на Тихон, собиралась в Ситовичи вся большая семья. Дедушка на телеге, запряженной колхозным конём Копышом, конь стоял у нас в хлеву, выезжал загодя на станцию Сосыньи, что под Порховом. Поезд приходил ночью. Зелёная луна отражается и плещется в колеях лесной дороги. Зелёные светлячки в мокрой траве. Взрослые идут пешком. Мы, дети, едем на телеге. Ветки придорожных кустов нет-нет да осыпают нас холодной влагой.
   Я, старший в роду. Уже самостоятельный. Могу сам ходить по двору, на огород, в сад. Сад бедный. Только-только отменили налог на каждую яблоню, каждую курицу.   Двоюродные братья и сёстры, почти мои ровесники, товарищи по играм. Только мой родной брат Коля ещё не слазит с отцовских рук.

   После смерти отца в Ситовичи мы приехали только на одно лето. Деревню, сожженную фашистами вслед за Красухой и отстроенную вернувшимися из неволи жителями после войны, как неперспективную, готовили к сносу уже свои по плану укрупнения хозяйств. Жителям выдали паспорта и они растекались, кто в ближние совхозы, кто в райцентры. Многие стали и Скобарями - лимитчиками - подались на стройки и заводы восстанавливаемого и растущего Ленинграда.

   Бабушка Анна, все её звали Нюша, ещё жила в своем маленьком домике. Тогда-то, по дороге от Веретенья, что на шоссе Порхов - Остров, до Ситович я впервые услышал как бы бегущий перед телегой шепот: «Смотри, смотри. Внуков Васьки Овчинникова везут». -  Это про нас? Было интересно, как и все непонятное. Бабушка потом объяснила:
 - Покойный Дедушка ваш Ивановым был по своему деду. Ваш отец взял фамилию Васильев по имени своего деда, вашего прадеда, а все мы Овчинниковы по семейному промыслу. -  Что бы жить в достатке прадед наш, ещё до революции, в своем большом пятистенке - полдома на жильё, половина на мастерскую наладил выделку овчинных шкур на полушубки. В доме всё время стоял кислый запах мокнущих шкур, но и заказчики приезжали издалека. «Кожемяки» - Овчинниковы славились качеством.

    Эти каникулы были для меня и младшего брата больше похожи на школу на природе. Бабушкин язык отличался от городского. Он был правильный, но уж слишком много новых для нас слов: бор, клин, омшара, погнетья. Бабушка, в немногие часы, когда была рядом, всё время что-нибудь нам неспешно рассказывала. Идем по бруснику через поле до светлой горки на опушке бора. Из-под ног расползаются змеи. В страхе шарахаемся.
   - Не обижайте, не убивайте и бояться не будете.

    Веники заготавливаем. Оказывается, не с каждой березы веник. Годятся только растущие на солнечных опушках весёлки. Имя вроде бы и женское, но это про березки без сережек.

    Бабушка рассказала, как в марте пятьдесят третьего ее вызвали в Москву и в кремле вручили орден «Материнская слава». Бабушка родила одиннадцать детей. Семеро остались в живых после войны, создали свои семьи. Жила бабушка с чувством веры и благодарности к жизни, какой бы она ни была. История в её рассказах получалась какая то  не школьная:
   - Сталин? - смерть вождя застала бабушку в дороге из Москвы. Поезд остановился. Бесконечный сплошной гудок. Весь вагон плакал. Бабушка тоже.
    - Кулаки? - На кулаке вместо подушки спали, чтобы солнышко не проспать. -
    Потом  все-таки рассказала, что наша семья тоже из раскулаченных.
                К нам приехала бригада-
                Две змеи, четыре гада,
                Рубахи красны, порты в клетку,
                Выполняют пятилетку. -
    За такую частушку отправляли далеко и надолго. Петь её стали позже. А тогда привезли разнарядку. В Ситовичах до войны были две крепких семьи. Пятистенок под железом, обшитый тёсом, сад и пасека - выделка овчин давала достаток семье Ивановых - Овчинниковых. Бельмил глаза и Гришин хутор. Чуть-чуть в стороне от деревни, рядом с лиственным лесом-клином жил не очень богато, но справно и дружно род книжников Григорьевых, единственных из деревни, рискнувших отрубиться от мира при Столыпине. На земле сидели крепко. Работали много, но успевали и о душе подумать. В семье писали стихи и даже учили языки. В Сибирь ни тех, ни других не погнали. Ополовинили. Мой дед, красный командир в гражданскую, не загонял обиду внутрь:
   - Не плачь, Нюшка. Своё не нажили, наше тоже не впрок им будет. Скоро и не такое увидишь. - Через год всё живое свели на один двор - началась сплошная коллективизация. Овчинниковы забросили ремесло, стали колхозниками. Гришин хутор не устоял. Семью разбросало.

   О партизанском прошлом деда, умершего в пятьдесят восьмом году, бабушка говорить не любила. Позднее, уже от младшей сестры отца тёти Маши узнал историю Ситович. Первой была сожженная вместе с жителями Красуха, казненная за взрыв моста с немецкой легковой машиной. Окрестные деревни стали выселять и жечь, чтобы лишить партизан продовольственной базы. Прямого приказа убивать не было. Когда не  могли доставить жителей в Порхов для отправки в Германию, их расстреливали или сжигали вместе с деревней. Приехал взвод и в Ситовичи. Грязную работу делали особые команды. В них немцы старались набирать эстонцев, им после войны обещали наделы на псковских землях,  реже латышей, литовцев или людей с русскими фамилиями. Жителей, в основном стариков и женщин с детьми, выстроили в колонну, погнали. Деревня уже горела. В пути колонна остановилась - впереди партизанская засада. Согнали с дороги, установили пулемёты. Смерть отвел случай. В Порхов направлялась какая-то военная команда. Вслед за ней прогнали и колонну. На крупное соединение немцев партизаны нападать не рискнули.
   Бабушку, сумевшую сохранить пятерых детей в немецкой неволе, дед, прошедший с партизанами всю Прибалтику,  нашёл где-то на границе с Восточной Пруссией, после войны. А вернуть семью на пепелище помог уже мой отец.

   Орадур, Лидице, Хатынь, Красуха… Памятник скорбящей Псковитянке на месте сожженной деревни, по словам моей тётушки - младшей сестры отца Марии Васильевны, установлен во многом благодаря заботам Игоря Григорьева и его земляка Николая Воронова.
  Услышав рассказ тёти, я посетовал:
- Что же вы раньше нам не рассказывали?
-  А вы не спрашивали. 
   Время и пережитое научили молчать, когда не задают вопросов.

3. Сергей Одзелашвили   http://www.proza.ru/2015/12/26/323

«Лик»

Он стоял рядом с бабушкой, лежащей на тахте, заправленной облезлым ватным  одеялом. Смотрел на её осунувшееся лицо: щёки впали, две носовые глубокие  складки сильнее подчеркнули её злобное лицо. Даже сейчас, умирая, её лицо не  разгладилось, не приобрело черты той далёкой привлекательности,запечатленной на  уже выцветших фотографиях. Всё её лицо испещрено сетью морщин, пигментных пятен и  возрастных бородавок. Седые, но всё ещё густые патлы, раскинулись на старенькой  подушке, когда-то вышитой болгарским крестиком.

Нитки мулине от частых стирок стали белесыми и торчали рваными концами,  сплетаясь с её неряшливыми волосами.
Одна её рука лежала на груди. Фланелевая, непонятного чернильного цвета блуза, только сильнее подчёркивала увядание плоти. Серая с мелкими блеклыми  цветочками юбка ниже колен, а внизу, прикрывая её ноги, лежал домотканый то ли коврик, то ли плед.

Он протяжно вздохнул, но так и стоял рядом. Его бабушка умирала, умирала молча, как-то остервенело. Жила так же стервозно и за эту стервозность и сволочизм её никто  не любил. 
Но впервые, в нём шевельнулась, там в душе, жалость и печаль.
Его бабушка умирала. Она наказала ему никого не звать.
-Дай мне умереть спокойно, не хочу видеть упырей, которые с радостью будут  смотреть на мою кончину. Стой рядом. Жди, и ты скоро отмаешься от меня. Достала я  тебя. Прости. 

-Может, когда моя душа отлетит, прилетят ангелы и увидят тебя, горемыку, и помогут.
Такой длинный монолог от неё, слышал впервые. И впервые почувствовал в бабушке  какое-то подобие нежности к нему. 

Она умирала и держала крепко, обхватив усохшей ладонью его тонкие бело-розовые  длинные пальцы. Он смотрел на эти, обтянутые пергаментной кожей, костяшки фаланг: сколько раз она этими костяшками стукала его в лоб, приговаривая: - бестолочь,  зачем ты живёшь, чего ты добьёшься в этом паскудном мире?
И стучала больно и долго в его лоб, словно перед ней была дверь в тот мир, который  она ненавидела.

А сейчас умирая, так крепко и так просяще, боясь отпустить его одного, держалась за его тоненькую ладошку.
Она лежала, закрыв глаза и, казалось, не дышала. И только вздутая жилка на виске  медленно пульсировала.

Он не плакал, нечем. Всё выплакал, забираясь на чердак, от одиночества, от ненависти  и злобы единственного родного человека, его бабушки. Он не помнил своей матери, умершей от белой горячки, когда ему было почти два годика.
Бабушка всегда осыпала его мать проклятиями, что на её голову свалила такую  обузу, как этого, непонятно от кого, нагулянного внука. После смерти своей дочери, она продала однушку в городе и переехала в деревню. 
А теперь умирает. Не ожидая от самого себя, сам обхватил пальцами её ладонь. Она чуть встрепенулась, разом стала такой беззащитной и маленькой. Почувствовала его ласку и её это обезоружило, как признак его предчувствия, что вот-вот за ней  придёт костлявая.

По её рытвинам щеки потекла слеза и его это так поразило. Разве она может  плакать, только сейчас, в свои двенадцать лет, он понял вдруг разом: вся её злоба, раздражение, стервозность, была защитной маской, под которой она скрывала страх и беспомощность перед перипетиями судьбы, где она несла ответственность за мальца, которого оставила ей непутёвая дочь.

Там наверху, на чердаке, плача, в сердцах шептал, желая ей смерти. А сейчас его  бабушка умирает, и ему стало так страшно от той пустоты, которая медленно и неуклонно сдавливала его худенькое тело.
Деревня вымирала и детей в ней не было, только он один. На лето приезжали знакомые, дачники с детьми, но он ни с кем не знался, да и бабушка цыкала, пресекая какие-либо контакты.

Бабушка, отдав последние силы на монолог, молчала, молчал и он.
Неожиданно ему пришла мысль, он даже вздрогнул. Старая почувствовала его смятение, так и не открывая глаза, вдруг ясно и спокойно произнесла: ну, что ещё?
-Бабуля, я сейчас, я тебе принести что-то  хочу.
Открыв один глаз, скосив в его сторону:- Неси.

Оторопело на неё посмотрел: она всё знает, но откуда, он хранил это в тайне.  Торопливо поднимался по треснувшим жёрдочкам деревянной лестницы. Там в углу, вытащил, так им охраняемое, своё богатство. Посмотрел, перебрал и выбрал одну.  Бережно держа в руке, осторожно опускался по лестнице.
-Бабуля, бабуля, я тут - он дотронулся до плеча бабушки. Она тяжко вздохнула просипев: - показывай, Сергуня.

Опешил, она никогда так к нему не обращалась.
Вытянул руку, приподняв её вверх, чуть поодаль от её лица. Аккуратно вырезанная  белесая картонка из под вина. Эти коробки выбрасывала продавщица магазина, тётя Нюра, и она разрешила ему их брать. 

Бабушка раскрыла глаза и её лицо вдруг преобразилось, глаза засветились. Узкие губы  зашевелились, словно она, что-то хотела сказать. 
Смотрел в лицо бабушки и впервые увидел её такой, как на тех старых фотографиях. Оно у неё было светлым и счастливым. Она смотрела на поразительно красивый Лик Господа, нарисованный углём на белом картоне и этот ЛИК СВЕТИЛСЯ. 
Она в последний раз, за долгие годы — улыбнулась, и её рука нехотя, безжизненно  сползла вниз.
А её внук положив картонку ей на грудь прижался к холодеющей щеке бабушки и разрыдался, сквозь слёзы прошептал.
-С Рождеством, бабуля.

26  декабря  2015
 
4. Геля Островская   http://www.proza.ru/2015/01/28/892

«Бабушка Маня»

Двоюродная бабушка, сестра моего деда, была очень набожной . Умерла  она, прожив на белом свете более восьмидесяти лет,  в социальной квартире,  которой, наконец,  удостоилась  как  одинокая престарелая мать героя Великой Отечественной войны. После ее смерти остались пара личных вещей и старая  Псалтирь, которую она завещала моей старшей сестре.

Бабушка Мария или Маня, как ее называли по-казачьи,  потому что   единственный и почти сразу погибший на гражданской войне муж ее был уральским казаком,  вообще-то была украинкой с Донетчины. С младшим братом, моим дедом, ее роднило только очень смелое и необычное чувство юмора. Да еще, пожалуй, красота. Дед был высокий, стройный,  кудрявый, горбоносый, с внимательными карими глазами .  Дед  любил критиковать и был принципиально честным. Она была молчаливой и непривередливой - когда ей было уже далеко за семьдесят, зимовала у родственников на небольшом сундуке, покрытом на ночь свернутым одеялом, для хоть какой-то мягкости. Ложилась, помолившись  и приставив к сундуку свою старую палочку.

Мой отец очень уважал бабушку Маню. – Ее молодой тогда муж участвовал еще в войне 1914 года и заслужил солдатского Георгия.  А вот с гражданской  не вернулся. Шли непрерывные ожесточенные бои в заледеневших уральских степях между «красными» и «белыми». Но дошли слухи до бабушки Мани, что ее  муж  убит. Фронт был повсюду (бабушка родная рассказывала, как непрерывно на постой к ним врывались то одни, то другие, и младший братишка Федя, не утерпел, потрогал винтовку из стоявших в сенях ...погиб), подумать было страшно, что там, в степи, могла оказаться одинокая молодая женщина. Но прождав дома несколько дней, баба Маня взяла саночки и   пошла искать своего любимого,  не могла она без него, рвалась увидеть, живого или мертвого, должна была проститься.  Шла несколько дней и ночей, в зимнюю пургу и стужу, под пулями, прошла  не один десяток километров, и каким-то чудом нашла в степи мужа. Проделала свой горестный одинокий путь, привезла домой,  похоронила как положено.

И, к счастью, у них был маленький сынишка. Ко второй мировой он вырос и стал красивым сильным парнем, военным летчиком. Перед войной только-только женился...Погиб в 1942 году. Баба Маня осталась  с невесткой.  Невестка вскоре после войны вышла замуж, родились дети. Баба Маня была «за все - про все»: няня для детей, кухарка и прислуга для взрослых. А когда внуки выросли, бабу Маню ввиду стесненных жилищных условий попросили вон.

Запомнилось раннее-раннее утро  - часов шесть утра на бабушкиной даче. Дед, кстати, всегда лежал внутри, на кровати, водрузив на горбатый нос большие очки, и читал садоводческие книжки.  Широкая в кости, немного растрепанная (мягкие волнистые волосы выбивались из-под гребенки) бабушка   молча выполняла бесконечные садовые работы. И как призрак у куста красной смородины, что у веранды дома, появляется баба Маня. В кремовой блузке, темно-коричневой длинной штапельной юбке, неизменном белом платочке. Моя бабушка что-то ворчит себе под нос, а та стоит,  одной рукой опираясь на палочку, другой - не глядя отщипывает  ягоды с куста и улыбается - беззлобная и всегда молчаливо-радостная...

5. Петр Панасейко  http://www.proza.ru/2016/04/12/343

«Памяти брата»
          Сегодня, 12 апреля 2016 года, годовщина со дня смерти моего брата Феди. Родился он 9 февраля 1958 года в селе на Украине в Запорожской области Гуляйпольского района. Тогда село называлось Новосёловка (непонятно только почему? Село Туркеновка до него  основано в 1800 году. Какое уж тут «Новое село»?), сейчас  носит название, ласкающее слух, Малиновка.
         
         А вот в первый класс  пошёл он уже в Малиновскую восьмилетнюю школу в 1965 году. Тогда единого здания школы не существовало, якобы сгорело после войны (во время войны сжечь школу вместе с людьми фашисты не успели). Учиться в начальных классах брату пришлось на окраине села в одном из школьных зданий. Ходить было далековато.
         
         Когда первого сентября  ( среда) мама привела Федю в школу, то первоклассники сидели уже на своих местах.
        - И с кем же, Федя, ты хотел бы сидеть за партой? – спросила учительница Татьяна Андреевна.
        Не долго думая, он показал на Олю Коротун. Учительнице деваться  некуда: она «освободила» место возле этой первоклассницы и посадила рядом Федю. Мама до сих пор вспоминает, как потом Татьяна Андреевна Дахно рассказывала ей, любуясь в первом классе этой парой своих учеников:
        - Смотрю, Оля правой рукой прислонилась к щеке, через секунду тоже самое сделал и Федя, когда та сменила руку, он повторил её действие.
       
        Кто знает, может быть судьба и планировала им в дальнейшем жить вместе, но во втором классе учительница рассадила их. Мамы ничего не могли сделать против «железного» аргумента Татьяны Андреевны: "Оля и Федя учатся на отлично, поведение примерное, а у меня в классе есть те, кого надо «тянуть за уши» и у кого поведение желает быть лучшим". Так Федя оказался за одной партой с Зоей Шпак. С кем он потом ещё сидел по шестой класс, я уже не помню. В седьмой  класс он пошёл  уже совсем в другой школе на территории России.
       
        Забегая вперёд скажу, что судьба Олю Коротун не баловала. Говорят, она, став взрослой, вышла замуж за шахтёра. Очень рано ушла из жизни. Родители её тело привезли с Донецка и похоронили в родном селе. В настоящее время родителей тоже нет. Умерла она лет на десять раньше Феди, а родились они в одном и том же году.
         
        Сейчас брата нет, но рассматривая его школьные малиновские фотографии, обращаешь внимание, что в школе он считался не последним учеником. Входил в состав Совета пионерской дружины школы в 5-6 классах. Участвовал во всех общественных делах класса и школы. Помню, как он однажды, возвратившись с Гуляйполя, очень долго и интересно рассказывал нам о районной игре «Зарница». А туда попадали лучшие из лучших. Да насколько я знаю, и в поход в Дибровский лес классный руководитель их шестого класса  брала не всех. Федю взяла. О последующих классных его руководителях  у меня сведений нет, но  что касается Татьяны Андреевны, первой его учительницы, то её давно нет в живых. О том, что один из её «любимцев» не дожил даже до шестидесяти лет, она так и не узнала.
         
        Из всего класса Федя дружил со многими одноклассниками, но настоящими его друзьями были Серёжа Панасейко, Коля Бацай, Витя Кучер. Увы! Они ушли из жизни раньше его. Серёжа  вообще трагически погиб на следующий год, как мы уехали из Малиновки. Федя очень сильно, помнится, переживал. Говорил, что если бы его родители уехали вслед за нами, возможно, друг и остался бы жив.Кто знает?
         
        Когда брат окончил шестой класс, а я седьмой, родители переехали на берег великой русской реки Волги. Здесь, в городе автостроителей Тольятти, он закончил седьмой и восьмой классы средней школы №35, а после поступил учиться в местный политехнический техникум. Обучаясь в техникуме, записался в Детско-юношескую спортивную школу (ДЮСШ) в секцию лёгкой атлетики.
         
         Никогда не забуду, как я ехал однажды на автобусе из Автозаводского  района в Центральный, а по дороге рядом бежали воспитанники ДЮСШ. Можно представить мою радость, когда впереди, оторвавшись на  много от остальных спортсменов, бежал  брат. Тренер брал его на всевозможные соревнования.
         
        Трудно, как известно, совмещать спорт и учёбу, но Федя это испытание с честью выполнил, успешно окончив в 1977 году техникум. По направлению попал в город Брянск на один из местных заводов. Оттуда весной следующего года его призвали в ряды Советской Армии, служил в городе-герое Севастополе.
      
        Возвратившись из Армии в 1980 году в Тольятти, брат устроился на Волжский автомобильный завод в одно из производств. Здесь ему пришлось поработать и слесарем, и мастером производственной бригады, и начальником бюро, а затем – заместителем начальника планово-производственного отдела. В октябре 2011 года производство стало «Волжским машиностроительным заводом».
          
         Его фотография несколько раз висела на Доске Почёта, а грамот и благодарностей вообще  не счесть. И не только за работу. В 1980-х годах он возглавлял Оперативно-комсомольский отряд дружинников (ОКОД)  производства. Награждался высшими наградами ЦК ВЛКСМ, а также Почётными грамотами и благодарностями городского отдела внутренних дел, горкома комсомола. На сколько мне известно,  по совместительству являлся ещё и заместителем  у командира ОКОД всего Волжского автозавода Виктора Земелева. Мне приятно  слышать от последнего хорошие отзывы о моём брате.
         
            Личная жизнь у него поначалу сложилась не совсем удачно, женившись в 1982 году, он вынужден  из-за измены жены развестись в 1986 году. От первого брака есть сын Евгений. Что касается второго брака, то ему повезло с женой Наташей: с 1988 года и до самой смерти  в 2015 году они жили с ней, как говорится, «душа в душу». Вырастили сына Алексея.
         
          Ровно год как брат покинул нас, но память о нём останется навсегда в наших сердцах. И  не только в Тольятти, где живём мы с мамой, где  живут его дети с семьями, где живут друзья и коллеги по работе, но и в далёком украинском селе Малиновка, где живёт наша с ним двоюродная сестра Татьяна Иванова (Шинкаренко), племянница Саша, где  живёт мамина подруга, тётя Катя, мама погибшего одноклассника Серёжи.  А также, безусловно, и  в Запорожье, где мы часто бывали, где живут тётя Галя  Лелюк и её сын, а наш троюродный брат Валера. Ведь не зря же говорят в народе, пока ушедшего в «мир иной» человека помнят на земле, он продолжает «жить» среди нас. Пусть только и в нашей памяти. И то хорошо.

     12.04.2016 г.

6. Елена Петрова-Гельнер  http://www.proza.ru/2018/03/24/1170

«Бабушка»

   Бабушка ждала нас с вкусными пирогами и ставила на стол праздничную еду: студень, винегрет,  дымящуюся картошку с котлетами, так, 7 декабря,  мы отмечали день ее ангела- Великомученицы Екатерины.

   Соседи,  дочки и мы, две внучки, вот и вся бабушкина компания. Разрезали  шоколадный тортик "Ленинградский" и,  за  неторопливым  чаепитием,  взрослые   рассказывали  друг другу о чем-то  своем,  делились  сокровенным.  Все жили одинаково бедно,  время было трудное, но все же, блокада  была позади, и  люди   возвращались  к мирной и понятной  жизни. Никогда никто не жаловался, никаких склок, всегда тихо и спокойно. Все помнили голод, лютый холод,смерть, поэтому радовались самому необходимому и экономили буквально на всем, чтобы отложить деньги на обувь, или "справить новое пальто", а на это мероприятие уходил порой ни один год. Надо было "достать ткань", потом подкладку, ватин, пуговицы, на толкучке найти подходящий меховой воротник, затем все это добро отнести хорошему портному, который сделал бы «элегантный силуэт». Хотя все равно зимой все женщины были похожи на колобки или треугольники. Но несмотря на тяжелую жизнь и многочисленные трудности люди были добросердечными, искренними, не было никакой зависти и косых взглядов, отсутствовала агрессия и злоба, доверяли друг другу и помогали чем могли.

   Давно никого нет на этом свете, но осталось мягкое лучистое тепло на сердце от сохранившегося с тех времен радостного покоя.

   Бабушку Катю, Екатерину Ивановну, я любила и жалела, она у меня  была одна единственная, молчаливая, строгая,  бережливая.  С годами я поняла, что за всеми этими качествами стояло умение в любых обстоятельствах поступать как надо, не растрачивая по пустякам не только деньги, но и душевные силы,  ее тепло было спрятано глубоко внутри, подальше от посторонних глаз и от самой себя.  Всю свою жизнь она трудилась,  не покладая рук. В страшные 30-е годы, рано овдовев, выживала  с тремя  маленькими детьми как могла, выполняя все мужские и женские обязанности.

   Работала на ленинградской октябрьской железной дороге в кочегарке, убирала и мыла вагоны. Бывало, придет домой уставшая, сядет на маленькую скамеечку у печки и из чулка достанет "находку", а дети рады любой мелочи, прыгают, резвятся. Самой надо было  запасать дрова на холодную, длинную ленинградскую зиму, нарубить их, наколоть, сложить в  столешницу. Ранним утром затянуть неподъемный мешок с поленьями  на высоченный третий этаж, растопить печь, разбудить детей и собрать их в школу, а самой не опоздать на работу. Люди рассказывали, что можно было увидеть,  как человек в исподнем бежит по улице на работу, главное – успеть!

   Единственным бабушкиным развлечением, было - игра в лото с соседями Любушкой и хромым Михаилом. Собирались в ее комнате за круглым столом, покрытым  чистой и наглаженной скатертью, в вазочке лежали крупные куски сахара, маленькие щипчики и баранки, в чашках дымился ароматный чай, под потолком висел  большой оранжевый абажур, когда зажигали свет,  кисточки,  отбрасывали тени, свет тянулся  лучиками во все уголки, добавляя тепла и уюта. Из маленького мешочка доставали  бочонки, раскладывали карточки и с азартом  выкрикивали  смешное:10-бычий глаз, 77-топорики, 20-гусь на тарелке, 48-сено косим, 22-гуси-лебеди, 69-туда-сюда, 11-барабанные палочки, 1-кол глупый, 66-валенки, 19-ксения горбатая, 88-крендельки, 44- венские стульчики,55-перчатки,7-кочерга, 89-дедушкин сосед, 5-отличник, 50-полтинничек.
   Сидя у печки на маленькой самодельной скамеечке  в обнимку с котом Пушком, мы с азартом наблюдали это веселое действо.

   Несмотря на то, что тетя была фронтовичкой, членом партии и занимала высокую должность, жили они в коммунальной квартире без всяких удобств,  не было ни ванны, ни  горячей воды, только один на всех умывальник на кухне. Но был газ, что очень облегчало быт. Свое нехитрое хозяйство бабушка вела образцово.
Кухонные столы у всех были одинаковые, с одним выдвижным ящиком и открывающимися дверцами.

   Бабушкин стол всегда блестел внутри и снаружи,  полка  над ним украшалась белой бумагой с вырезанными  замысловатыми  узорами, на деревянной перекладине висело белоснежное, накрахмаленное  полотенце просто для порядка. В выдвижном ящике аккуратно  сложены вилки, ложки, ножи, пробочки, крышечки, спички и всякая хозяйственная мелочь.  Кастрюля, бидон, маленькая гусятница, чугунная сковородка, дюралевый чайник с лебединым изгибом носика и удобной черной  ручкой -  все сияло первозданной чистотой. 

   А чего стоила стирка белья в то время!
Надо было заранее записаться в прачечную и дождаться своей очереди. Накануне стирки настрогать ножом хозяйственное мыло, заварить крахмал, развести в нем  синьку. Все это вместе с огромным мешком белья отнести в прачечную, которая находилась в конце Лиговского проспекта.

   Сама прачечная состояла из нескольких помещений. В первом замачивали белье с мылом в холодной воде, затем его терли на терке в корыте, дальше переносили в ведрах в другое помещение, где стояли большие барабаны, в них белье закидывали и кипятили. Потом деревянной палкой его доставали и относили в тазах в третье помещение для полоскания в ледяной воде, которая текла из больших чугунных кранов. Дальше в  корытах разводили  густой крахмал с синькой и снова полоскали. Потом надо было  белье   хорошо выкрутить, затем тяжелые бельевые жгуты раскрутить и  с силой несколько раз  стряхнуть лишнюю влагу. Было в прачечной ещё одно помещение, где находились огромные сушильные шкафы, но  за отдельную плату и бабушка никогда  не пользовалась такой услугой.
   
   Это был тяжелый труд, ведь еще надо было влажное белье донести к своему дому, поднять  на чердак и  развесить. Когда бабушка открывала ключом двери чердака, испуганные голуби с шумом взмахивали крыльями и улетали в открытые окна. Мы, с тазами полными белья, осторожно переступали через какие-то балки, трубы, нагибались, чтобы не задеть головами деревянные подпорки. Наши веревки были натянуты в глубине холодного и слабоосвещенного чердачного помещения. Передвигаться внутрь всегда было страшновато, но затаив дыхание я тихо шла вперед. Пока бабушка развешивала белье, я забиралась по лестнице к чердачному окну и стоило мне взглянуть на небо, до которого можно было дотянуться ладошкой или в проеме ржавых крыш увидеть кусок улицы, засыпанной белоснежным снегом, страх тут же отступал. Столько всего любопытного и таинственного открывалось взору из этого полуразбитого окна. Например, башенка из кирпича, огражденная заборчиком, которая высилась над крышей. Её построили в войну и использовали во время противовоздушной обороны. Я хорошо знала о том, что в блокаду мама, её сестра и брат  дежурили на ней ночами. А на соседних крышах торчало множество облупленных труб, но они особого интереса для меня не представляли. 

Через пару дней замороженные простыни, пододеяльники, наволочки, полотенца, скатерти и всякое нижнее белье несли домой. Бабушка выдвигала  стол на середину комнаты, стелила на него старое одеяло, сложенное в четыре раза и целый день гладила двумя чугунными утюгами, которые по очереди грела на кухне и бегом несла в комнату. Белоснежное, хрустящее и выглаженное белье бабушка особым способом укладывала в шкаф. Когда его открывали - всю  комнату заполнял морозный, свежий дух.

   На таком белье было легко и приятно спать. Но к ослепительным постелям даже пальчиком нельзя было прикоснуться, не то, чтобы сесть. Расстелил, лег, поспал, собрал. Ритуал по уборке постелей соблюдался неукоснительно. Не собиралась только постель на бабушкиной кровати с пружинным матрасом и мягкой периной, она ее сама застилала красивым покрывалом, взбивала три пуховые подушки, ставила их друг на друга и набрасывала сверху тончайшую кружевную накидку, а на блестящие круглые набалдашники  по бокам спинки,  повязывала наглаженные  атласные банты.

   В комнате всегда была  идеальная чистота, без единой пылинки, порядок был установлен бабушкой раз и навсегда. На выкрашенном подоконнике стояли раскидистый фикус и  банка с чайным грибом, завязанная марлей. Бабушка относилась к ним как к членам своей семьи,  и каждое утро добросовестно заботилась о них.  Холодильника не было, поэтому еду зимой хранили между створками окон, что было удобно и практично. Внутри двойных рам бабушка обязательно выкладывала вату, которая была похожа на снег и ставила маленький стаканчик с солью, чтобы стекла не замерзали. Иногда, они все таки замерзали и на них появлялись красивые узоры.  Паркетный пол  намазывали  мастикой, когда она высыхала, терли щеткой, которую надевали петлей на ногу и так надраивали каждую паркетину до зеркального блеска.

   Украшением комнаты был резной дубовый буфет. За  стеклянными витринками  прятались вазочки, рюмочки, чашечки, блюдечки, варенье, печенье и разные продукты, которые долго  не портились.  На буфете красовались подаренные статуэтки - молодой  Пушкин-лицеист, сестрица Аленушка с братцем- козленочком  и  красивый бегущий конь, с развивающейся золотой гривой. В  углу среднего отдела,  в потрепанной  сумке,  перевязанной  крест  накрест  резинкой,  хранились  документы, ордена и медали, в многочисленных ящичках и коробочках - множество всяких бесполезных вещей, сохраненных с разных времен и бережно уложенных. А в самом нижнем ярусе буфета были спрятаны две  иконы Спасителю и Божьей Матери. Каждое утро бабушка сгибая спину в поклоне, открывала дверцы  и, обращаясь неведомо куда, беззвучно шептала свои молитвы, кланялась в пол  и крестилась.  Выставлять иконы напоказ она не решалась, боялась рассердить партийную дочь.

   На стене висели старинные часы “Павел Буре”, которые удалось уберечь в блокаду, своим мелодичным боем они вносили в мирную жизнь размеренность и покой.
Телевизора у бабушки не было, у входа в комнату на полочке нужного размера стояло радио, не помню, чтобы его когда-нибудь выключали, ведь это верный друг взрослых, стариков  детей, символ послевоенного быта. Вечером приходила с работы  ее дочка , они ужинали, разговаривали, пили чай, слушали “ концерт по заявкам”, читали и ложились спать.
 
   Суббота была рабочей, но укороченным днем, до 3 часов. Обязательным было по субботам ходить в  баню, так и называли - банный день. Людей в бане было много и надо было выстоять длинную очередь, которая тянулась до второго этажа. При входе в баню находился  киоск с косметикой, где продавали цветочные одеколоны, зубной порошок, мыло, веники, мочалки, пудру и помаду. Банный запах вызывал ощущения радости, которая только росла. Дети на лестнице раскладывали свои сокровища, знакомились, играли. Женщины оживленно делились новостями.

 Когда очередь подходила к концу, сдавали в гардероб верхнюю одежду и заходили в просторный предбанник отделения “Мать и дитя”. На освободившийся “диван” складывали свои вещи и сумки, раздевались, и голые, прикрывшись мочалками, шли в  помывочный зал. Там  было жарко, гулко шумела вода,  женщины сидели на мраморных сидениях в тумане пара, а в парной били себя березовыми или дубовыми вениками. Но сначала надо было найти свободное место, ошпарить его несколько раз кипятком, затем набрать два таза воды и намыть  своих малышей. Намытых  деток женщины  несли в мелкий круглый бассейн, в середине которого находились мраморные  ангельские младенчики, льющие  сверху струйки прохладной воды.

   Затем огромными мочалками мыли друг другу спины, несколько раз заходили в парную и,  напоследок,  трижды обливали себя из шайки холодной водой приговаривая: "Куда вода, туда вся худоба, все болезни и печали уйдите от меня!". Чистые и легкие, красного цвета шли в раздевалку, где все им говорили: "С легким паром!". Надевали на себя свежее белье: простые лифчики, розовые или голубые панталоны с начесом, пристегивали резинками чулки к поясам,сверху удобную комбинацию и фланелевый халат, детям поверх нижних причиндалов-байковые костюмы, покупали вкусную газировку с сиропом, укутывались в верхнюю одежду и выходили на улицу с очищенными телами и душами, становясь добрее и радостнее.

   Говорили: ” Кто парится, тот не старится! Баня парит – здоровье дарит! Баня расслабляет тело, укрепляет дух и согревает душу!”
Точно народ придумал!

  По дороге обязательно заходили в булочную за пышной сдобой, чтобы дома, заварив ароматный чай, со сладким вареньем или медом сполна насладиться субботним вечером.

7. Галина Польняк   http://www.proza.ru/2012/02/06/1073
Специальный Приз №4 «ЗА юбилейную 50-ю заявку в конкурсе «Внеконкурсных произведений»

«Красная горка»

Украдкой время с тонким мастерством
Волшебный праздник создаёт для глаз.
И в тоже время в беге круговом
Уносит всё, что радовало нас.
                Шекспир.

- Лесли, это твоих рук дело?
- Ты о чём?
- Ты заставил маленькую девочку влюбиться. Она ещё очень маленькая.
- Девочке не хватает мужского внимания. Вот она и ищет любви, как может.
- Ты посмотри, как она страдает.
- На Земле многие люди страдают. Они для того и приходят на Землю, чтобы испытать всё.
- Мы об этом уже говорили. Ты только посмотри, как выросла девочка.
- Она прекрасно справляется с теми испытаниями, что посылает ей жизнь.
- Какая прекрасная девочка…
- Ещё бы, у неё такой прекрасный Ангел-Хранитель.
- Это ты обо мне?
- Нет, я делаю комплименты самому себе.
- Ты умеешь делать комплименты?
- С кем поведёшься.
Алиенна вздохнула, - как хорошо, что он вернулся, - подумала она. Странно, ей хочется, чтобы тёмный ангел всегда был рядом.

Один день сменял другой, а боль в груди не утихала и я решила уехать. Уехать из этого дома, с этого двора, где всё-всё напоминало мне Женьку. Никто меня не понимает, никто меня не любит... С вечера в маленький чемоданчик упаковала любимую пластмассовую куклу Лялю, зубной порошок, щётку, книгу сказок, сухарь, поставила чемоданчик рядом с кроватью и рано легла спать.

Впервые за последнюю неделю уснула без слёз, и мне ничего не снилось, наверное, от того, подумала я, встав с первыми лучами солнца, что это было правильным решением.

В комнате кроме меня и солнышка никого не было и некому было сказать, что я ухожу, и быть может, навсегда. Вышла на кухню. На сундуке сидел Васька, на столе стоял завтрак. Кот с опаской посмотрел на меня. Куда все подевались? Села за стол, машинально ела, обдумывая, куда ехать. Ни мама, ни бабонька не могут понять, как мне плохо без Женьки.

Нет лекарства от любви и от душевной боли, сказали мне самые родные люди. С ними ты должна справиться сама. А как с этим справиться не научили. «Вот уеду от них, пусть тогда плачут», - со слезами на глазах думала я.
Взяв в руки чемоданчик, впервые стала спускаться по ступенькам, как все люди. На животе с чемоданчиком в руке на перилах не съедешь.
 
Открыв калитку, вышла на дорогу и остановилась в нерешительности. Только сейчас я поняла, что никуда не смогу уехать. У меня же нет денег. Я села прямо в дорожную пыль и разревелась. Я даже уехать не могу. Ничего не могу сделать.
За спиной раздались шаги, и мама обняла меня. Я притихла.

- Доченька, а ты подумала о том, что мне и бабоньке будет очень больно, если ты уйдёшь.
- Так же больно, как мне?
- Может быть ещё больнее. Мы тебя знаем и любим давно. Ты наша кровиночка, наше солнышко.

- А где можно заработать деньги?
- Нужно вырасти, окончить школу, получить профессию, пойти работать и за эту работу получать деньги.
- Это долго?
- У каждого человека это по-разному. Идём домой. Бабонька хотела предложить тебе маленькое путешествие на Красную горку.
- Сегодня?
- Прямо сейчас.

Мы возвращаемся домой. Я радуюсь, что не смогла уехать, ведь в душе понимала, что без мамы и бабоньки мне будет очень плохо.
Агриппина складывает в маленькую корзинку бутерброды, берёт большой чёрный зонтик, и мы отправляемся в путь.

Всю дорогу бабонька рассказывает сказки, отвечает на вопросы, и я не замечаю, как мы оказываемся на горке.
Граня присаживается передохнуть в тени сосен.

Огромный солнечный мир с парусами белых облаков в ласковой голубизне неба; пёстрый ковёр цветочных полян; запах трав и мёда обрушиваются на меня со всех сторон. Шелест крыльев, стук дятла, жужжание пчёл, стрёкот кузнечиков, пение жаворонка заставляют забыть все на свете.

Я с восторгом смотрю вокруг. А вокруг меня холмы, поляны, перелески, поля, дороги, гладь реки и невероятный простор. Отправляюсь собирать букет цветов. На поляне растут такие огромные ромашки, которых я ещё не встречала. В траве ползают разные насекомые, летают бабочки и я тону в этом пёстром радостном мире.

С букетом цветов я бегу к бабоньке. Она сидит в тени и с улыбкой смотрит на меня.
- Посмотри, посмотри, какие красивые ромашки.
- Эля, нарви вон тех жёлтых ромашек, это лекарственное растение и оно может нам пригодиться.

Меня словно молния ударила. Жаркий день. Агриппина пошла со мной в такое длительное путешествие. Ей нельзя долго быть на солнце, а что если у неё начнётся кровохаркание. Я ничем не смогу помочь. Пока буду бегать за доктором, она может умереть.

От этих страшных мыслей я боюсь говорить, боюсь дышать, боюсь радоваться солнечному дню. Мне уже не хочется собирать цветы и наблюдать за насекомыми. Мне хочется, чтобы мы очутились дома и как можно быстрее.

Бабонька, моя любимая бабонька пошла со мной на Красную горку, чтобы доставить мне радость, чтобы вылечить мою грусть, заставить забыть боль потери любимого мальчишки.

Я прижимаюсь к моей любимой Агриппинушке.
- Бабонька, я люблю тебя.
- Я тебя тоже люблю, внученька.
- Может, мы пойдём домой, а то Колька отправится меня искать.
- Съедим бутерброды и в обратный путь.

Я на всю жизнь запомнила радостный цветущий мир с огромным жарким солнцем. Пение птиц и стрекотание кузнечиков, обилие цветов и запахов. Никогда, никогда потом он не казался мне таким огромным и ярким.
 
Много раз после этого была на Красной горке, пыталась вернуть то состояние внутреннего блаженства, что охватило меня, когда мы пришли туда вместе с Граней. Ничего в жизни не повторяется.

В тот день рядом со мной был продавец счастья. Он забрал у меня грусть. Заставил другими глазами посмотреть на маму и бабоньку. Он вернул мне душевный покой.

8. Ольга Постникова  http://www.proza.ru/2013/01/13/871

«Бабушка»
               
 Мама -  свет, тепло, сама жизнь. Рядом с ней девочка  - пушистый котёнок, с настороженно следящими за каждым маминым движением глазами. Едва мама исчезала из поля зрения, котенок превращался в  беспрерывно орущее  существо. Единственный человек на свете, кто мог, кроме мамы, успокоить ребенка - бабушка.

 Шура  не допытывалась у свекрови, как ей это удавалось. Считала, что для женщины, родившей пятнадцать детей, успокоить и укачать десятую по счету внучку - не вопрос. Слава Богу, что она была - бабушка! В яслях, после нескольких дней испытаний, от девочки отказались. Как-то, вернувшись, домой в неурочное время, Шура застала свекровь врасплох, и та не успела вытащить изо рта ребёнка «жёвку», жёванный чёрный хлеб, завязанный в тряпицу. Девочка, пресекавшая криком даже намёк на попытку лишить  руки свободы, выплюнувшая пустышку сразу, едва её предложили, лежала в кроватке туго вместе с головой, свитая в пелёнку и ожесточённо чмокала «жёвкой». А глаза  - полны недовылитыми слезами.
Свекровь, уже оправившаяся от неловкости, перешла в наступление:
-Чё только не напридумывают. Ги – ги - ена какая-то. Спокон веку робятишки на жёвках росли. И Митя  на ей же родимой вырос. И сытно дитю, и покойно от хлебного духа. В свивальники заматывали. Ровненькими росли и ручонками себя не пужали. Как умею, так и буду нянчить. По- вашему, мне уж поздно учиться. И так грех на душу: сами не венчаны, дитё нехристем жить будет по вашей воле. Окрестили б вы её Шура, может поспокойнее станет. Да, чё я тебе говорю? Разве ж в тебе дело? Сколь разов к Мите подступала - молчит. В  отца - молчун. А посля войны и вовсе кремень стал. И то сказать, мука какая, его жисть. Головушка, чай, раскалывается от тех осколков, какие в ней сидят. Шура, а ты чё так рано пришла? Иль все больные кончились, перелечила всех?,-  бабушка ловко перевела разговор.
Шура слушала свекровь, отвечала  и занималась своей девочкой. Сначала  вытащила у неё изо рта тряпицу с хлебом, потом перепеленала по- своему. Когда  мама и девочка  вместе, счастье можно  послушать, потрогать, им можно  даже  дышать. Разлучались - и счастье исчезало. Обеим становилось неуютно и одиноко. Что же, если чёрный хлеб, замотанный в тряпицу помогает девочке пережидать часы ожидания встречи, пусть будет хлеб.

Время летит, и мир  наполняется узнаваемыми лицами, звуками, словами.  Мама, бабушка… папа. У него большие и тёплые  руки. В них так не страшно взлетать высоко, до замирания сердца:
- Ещё, ещё!
 Лететь, раскинув руки. Над всеми. Или сидеть рядом, когда он, нахмурив лоб, передвигает по красивой блестящей доске резные фигурки, а лишние отдаёт ей, чтобы не скучала. Особая радость, когда лишней оказывается лошадка. Лошадка резво носится по столу, поцокивая подковами. Папа постукивает пальцами о край стола. Юля, хмуря лоб, наблюдает за  пальцами, пытается повторить перестук. Папа,  взглянув искоса,  слегка откидывается назад, его плечи вздрагивают от смеха. Когда папа берёт в руки большую книгу с яркими картинками, она сама перелистывает страницы и, найдя нужную - большое дерево и усатый кот с зелёными глазами, просит:
-Читай.
Чем больше времени проводил с девочкой папа, тем больше страдало бабушкино сердце:
- Ништо можно так-то?  Сгубят ребёнка. Спать укладывают - платком не повяжут. А ну как застудит голову или заползёт кто в ухо? Зубы у ребёнка ишшо молодые, нежные, а их уже щёткой. И утром, и вечером. Каво там чистить-то, грязью что ли её кормят? Всё свеженькое. Почитай, одно молошное и ест. Отродясь их у нас никто не чистил.
 А от того что у папы называлось закалкой, бабушку и вовсе охватывала тоска:
-Родного дитя кажное утро водой обливать холодной? Ладно, сам. Ты большой. Чё хошь, то и делай над собой. А дитя беззащитного пошто?
 Ни сын, ни сноха её страданий не понимали. Улыбались и снова, и снова пытались успокоить, что всё это на пользу ребёнку. Бабушка поджимала губы, мысли роились в голове, но, ни одну из них она не пропустила сквозь плотно сомкнутые губы:
-Откуда она у вас возьмётся, польза? Ништо с того, что сами с книжками сидите по вечерам, глаза портите, так  и дитя пристрастили к ним?! Она  мне книжку несёт,  тычет в картинки пальчиком - читай. А кто меня грамоте учил? С малолетства в работах, ни дня в школу не ходила, не до ученья было.
Пряла, ткала, вязала. Робятишков нянчила. В поле – хлеб  серпом жала. В лугах - с косой. Мужики – то накосятся, повалятся, отдыхать, а у меня дитё малое в кусточках попискивает – накормить, обиходить его надобно. Да и мужикам собрать, поснедать – моя забота. Одно слово – бабья доля. До азбук ли?    Нет, надо сбираться в Камышин. Сколь могла - помогла, а дальше сами управитесь. В Камышине - то, чай, заждались меня. Соколики мои, Семён да Егорий на войне головушки сложили,  а вдовы ихние Таисия с Лизаветой одни робятушек поднимают. У Зинаиды, старшенькой моей, муж Василий тоже на войне сгинул, троих сиротками оставил. У Макриды изранетый весь с  фронту пришёл, на дочку порадоваться не успел-помер. Везде горе да нужда. Пока жива, всем пособить должна, внучаток  приголубить. Наскучала по ним, и они, чай, по мне.
Велик был список, но никого не забывала бабушка помянуть в своих молитвах. Просила за живых, скорбела о погибших.
За дочь Марию, от которой четыре года не было вестей, молитвы были во здравие. Хотя умом понимала, что не оставила бы Мария родных в неведении, если жива. В войну выходила в госпитале раненого солдатика. Нерусского. После Победы приехал и увёз Марию к себе на родину в Туркмению. Город Ашхабад.
 Митя запросы посылал. Тоскует по ней. Близнецы они, в одной зыбке возростали, за книжками вместе сидели. Из дочерей Мария одна грамоте выучилась, за братом тянулась. Сколь уж годов мир, а на запросы как с фронта ответы приходят - без вести пропала. Как не пропасть, когда все дома в том городе порушились и даже земля, Митя сказывал, разверзлась. Прямо по Писанию. Сильно люди Бога прогневили. Грамотные, отвернулись от Господа. А того не понимают, что Ему всё одно: верим мы в Него, иль не верим. Верит ли Господь нам грешным? Не отвернулся бы Он от нас. Нешто в ранешные времена грамотных не было? Как же. Лекари были, учителя, купцы. А царь? Выше его по разуму средь народа никого не было. И все Бога чтили, храмы строили, нас, неразумных, на путь наставляли.
Бабушкины ночи долгие. И думы тоже. Руки оглаживают нежную мягкость простыни, и бабушка улыбается, вспомнив первую ночь в доме сына. Шура приглянулась ей - ласковая, приветливая, работящая.  Домой придёт, отдохнуть бы, а она ни минуты покоя себе не даёт. Бельё у неё белее снега. Вот и ей постелю приготовила, всё белым застелила. Едва сноха вышла из комнаты, бабушка сняла с подушки наволочку, вытащила из пододеяльника одеяло, свернула простыню. Утром сноха зашла к свекрови и увидела, что та лежит на голом матрасе, а бельё аккуратной стопкой - на стуле. Бабушке пришлось успокоить её, объяснив, что на белое  только покойников кладут, а живым такое маркое ни к чему - мыла не напасёшься, стирать. В тот же день они купили в магазине немаркой ткани, и бабушкина постель, улыбаясь капельками васильков, стала похожа на цветущий луг. В уголке, как и положено, в христианском доме, икона Спасителя и лампадка теплится.
Бабушка вспоминает  Юлино появление на свет.
- Свят-Свят, сколько страхов пережили. И времена не тёмные, когда бабы посередь какой - ни то работы рожали, и сама-то Шура - врачиха, должна  разуметь, что беречься надобно. Так нет, на сносях, сердце больное, а до последнего дня - с утра до вечера на работе.  И то, и  её понять можно, живут – то при больнице,  кто ни придёт с какой болестью, мимо  не пройдёт.
А как подошло время родов, сызначала всё не ладом пошло, чисто покойницу увезли её в Сталинград, не чаяла я, что выживет, токмо на Бога уповала. Может, потому и Юлюшка такая беспокойная удалась. Они, маленькие, всё чувствуют.  Как же? Живые души!   Только народилась, а матерь - будет живая, нет – одному Богу известно.  Но не попустил. Оправилась Шура. Чего уж теперь?  Всё ладно, всё хорошо. Теперь надо мне сбираться  домой.  В церкви сколь не была, не исповедовалась, не причащалась. А здесь всё своим чередом пойдёт. Юля уж в разум входит, можно в ясли её определить, чай подросла, не будет блажью кричать. Пущай с ребятишками другими играет, а то вырастет тут на отшибе нелюдимкой.  Только больных и видит, не дело это для дитя. 
Сборы недолги. И вот уже пароход, доживающий свой век, шлёпает по воде колёсами. В каюте второго класса бабушка возвращается на родину. Ей неловко перед людьми. Кажется, что все обращают на неё внимание-старуха деревенская, а туда же, в каютах, чисто барыня какая. Боязно ступать на расстеленные везде нарядные пушистые половики. Бабушка идёт по ним до своей каюты изменившейся походкой - юрко, бочком:
«Говорила же Мите, чтобы взял дешёвые билеты. Неужто б в трюме не доехали? Ежели там душно, на палубе посидели бы. Лето. Ночи тёплые».

Пенится и бурлит вода за кормой. Плывут навстречу плоты, баржи, пароходы. Внизу в трюме душно. Люди выходят на нижнюю палубу освежиться речной прохладой, полюбоваться проплывающими мимо берегами. Правый - крутой, обрывистый; глубокими оврагами, словно губами, припадающий к Волге утолить жажду. Левый - пологий песчаный, уходящий  степями до Урала. Скоро берега отодвинутся на несколько километров, а нынешние станут дном новой,  широкой, как море,  Волги.   Страна поднималась из руин, выбиралась из разрухи. Ещё оплакивали погибших на страшной войне, но начинали забывать о карточках, голоде. Нужда отступала.

Бабушка, освоившись в лабиринтах коридоров,  всё  ещё  смущаясь своего деревенского обличья среди  нарядного люда, стала выходить одна на прогулочную палубу. О чём она думала, поглаживая отполированную гладкость поручней? Кто знает, о чём. Может,  грелась на солнце, не думая ни о чём – просто любовалась и рекой, и берегами. Или думала о внуках, которые встретят её завтра. Подросли  за два года, что не видела их. Для каждого она купила в магазине около пристани по коробочке монпансье. То-то радости у них будет! А, может, она уже скучала по Юле, с которой только вчера рассталась  -  о младшеньких всегда душа больше болит. 

9. Виктор Прутский  http://www.proza.ru/2018/12/04/513
4 место во внеконкурсной номинации
Специальный Приз №6  «За более 20 рецензий  на конкурсе «Внеконкурсных работ»

«Отец»

Говорил отец мало. Его рабочим инструментом были руки, а не язык. Навсегда запомнилась его фраза: «Если есть хлеб – какой же это голод?» Эта фраза во многом характеризует жизнь, доставшуюся на его долю. Родился в  Белгородской области в крестьянской семье в 1895 году ; в школу ходить не довелось, надо было зарабатывать хлеб насущный. Участвовал в первой мировой войне, был трижды ранен. При НЭПе  жизнь начала было налаживаться, но грянули коллективизация, голод. Уехал с женой и детьми на Донбасс, где, по слухам, можно было найти работу. Вспоминать  этот период отец не любил, слишком это было тяжело. Почти двадцать лет семья жила в землянке, оставшейся от строителей проходившей рядом шоссейной дороги. Их было несколько таких землянок, лепившихся одна возле другой, в каждой ютились  люди, в одной из них и прошло моё детство вместе с тремя старшими братьями.

Жили мы как бы на хуторе, а работал отец в жилищно-коммунальном хозяйстве в посёлке, находившемся от нас в двух километрах. Возил на лошади с бричкой стройматериалы, уголь. Работа  тяжёлая: ведь ты не только «водитель кобылы», как поётся в старой песне, но и грузчик. Но отец хорошо знал лошадей и любил их. Восторгался умом этих благородных животных. «Если человек на лошади заблудился, то опусти поводья, лошадь сама придёт домой».

Машины после войны были редкостью, и хлеб из пекарни развозили по магазинам тоже на лошадях. Однажды мастер сказал:

- Слушай, у них там кто-то заболел, завтра будешь хлеб возить.
- Дак там же надо расписываться, а я неграмотный, - возразил отец.

Мастер почесал затылок, потом взял клочок бумаги и написал на нём крупными печатными буквами  фамилию своего неграмотного работника.

- Вот, - протянул отцу бумажку. – Дома попрактикуешься, а утром мне покажешь.

И до конца дней своих отец, не зная ни одной буквы, рисовал свою фамилию в указанных местах. Подпись походила на детский рисунок, но фамилия читалась чётко.

А вот цифры  знал отлично. В закромах моей памяти есть такая  картинка: в  кухне у окна стол,  над ним отрывной календарь, а выше – часы-ходики с гирькой в виде еловой шишки, которую надо было периодически подтягивать.

Отрывной календарь был у нас всегда, сколько  себя помню. И вот за столом сидит отец и  старательно выводит карандашом на листках календаря цифры. 14-е число – это по старому стилю 1-е, 15-е число – 2-е. И так до конца месяца. Когда я начал ходить в школу, то эту процедуру он доверял проделывать мне. Помню, я это делал красным или синим карандашом.

Отец, как и мать , был человеком верующим, и непостижимым для меня образом знал все посты,  церковные праздники. А их, кроме всем известных  Рождества-Пасхи-Троицы, есть ещё великое множество. Он  знал все, но по старому стилю, для чего  и нужны были «поправки» в календаре.

В последние годы  обычно  возил на подводе уголь по накладным (он называл их почему-то «требования»).  Этих «требований» у него была обычно целая пачка. Планируя следующий рабочий день, он иногда их перебирал, некоторые протягивал мне:

- Это Петренко?
- Петренко, - удивлялся я. – А как ты узнал?

Улыбнётся и перебирает дальше. И я не помню, чтобы он хоть раз ошибся.

Отец был верующим человеком, но, как бы это сказать, - без фанатизма. Утром и вечером перед сном он всегда коротко молился. Посещал и церковь, но не часто; до неё было 8 километров, а автобусы тогда не ходили. Раза два, когда я был ещё дошкольником, родители брали и меня с собой. Помню лишь сладкий вкус причастия с чайной ложечки…
 
Нас, детей, молиться не заставляли, и никаких бесед на религиозные темы не проводили.  В святом углу всегда была икона и горела лампадка. Книг  же не только религиозных а вообще никаких в доме не было: некому читать. Насколько я могу судить теперь, отношения властей к церкви отец не одобрял, как не одобрял и многое другое. Но не распространялся об этом. Лишь  однажды,  когда я, как правоверный пионер, очень уж рьяно  доказывал преимущества советской власти над царизмом, он улыбнулся и сказал: «Был Николка-дурак – была булка пятак», определив тем самым цену  моей пропаганды.

Прожил отец 86 лет. Болел редко и скончался без мучений. Когда за несколько дней до смерти я спросил его, что болит, он ответил:
- Ничего не болит, и всё болит.

А потом просто остановилось сердце.

И вот уже более тридцати лет его нет. А я хожу по этой  грешной земле, часто думаю о нём, и многое хотел бы изменить. Но это невозможно. Прости, отец.

10. Нина Радостная  http://www.proza.ru/2017/05/12/962
Специальный Приз №3 «За поэтическое представление произведения»
Специальный Приз №6  «За более 20 рецензий  на конкурсе «Внеконкурсных работ»

«Сладку ягоду рвали вместе»
 
  Расцветала деревня, рождались детишки. В каждом доме счастливом - семья.
Здесь Евгений, Галинка, Настасья и Мишка. В избе рядом одни сыновья.

   А у Пряловых в доме сынок народился. Сыну-первенцу рад Никанор.
Пришло время и в церкви его записали:
  - Фёдор, имя своё не позорь.

   Через месяц  к соседям в семье тоже прибыль. Мама дочку на свет родила.
Что же долго решать? Её Надей назвали.
 - Пусть же с богом растёт, красота.

  Время быстро проходит, за месяцем месяц. Было утро, уж скоро закат.
Подрастают девчонки, взрослеют мальчишки. И уже о любви говорят.

  Фёдор наш возмужал и отцу стал опорой. Вместе с ним на работе в лесу.
Подрастает сестрёнка за ним и с охотой за братишкой бежит: - Помогу!

  Вот вернулись с работы, дела есть по дому. Идут матери все помогать.
-Ну, сейчас вы свободны.- отец разрешает.- Выходите, вас ждут уж гулять.

  Только вышли из дома, играет гармошка. Ах, как лихо выводит гармонь.
Не сдержались девчата, уже задробили  на досочках у дома, вдвоём.

  И пока там задорно дробили девчата, гармонист от души развлекал.
Остальные девчонки, а с ними ребята, побежали к своим, кто их ждал.

  У берёзы назначено место свиданий. Приглашает берёзка:- Я жду.
Надя Федю ждала, нежно ствол обнимала. Подбежал и шепнул ей:- Люблю!

  Феде скоро семнадцать и Наде не больше. Через год он уходит служить.
А любовь, им казалось, навечно  связала. Друг без друга не смогут прожить.

  Он смотрел на смуглянку свою, любовался. До чего же она хороша!
А она обнимала и чувств не скрывала, были счастливы он и она.

  Вечер проводов в клубе и вальс их любимый. И тревожная ночь впереди.
Он сегодня уйдёт на три года хранимый их любовью. Суди -не суди.

  Помнит Надя то утро, когда провожала. Он пошёл, не взглянув на неё.
По щекам её слёзы бежали, бежали. Она ж верила, выдержит всё.
               
                ***
  Вдруг в одну из ночей сон солдату приснился. -Папа- кто-то его окликал.
И к чему такой сон?- Фёдор тут же проснулся. В письмах  новости он ожидал.

  Новость... Нет, не пришла. Её скрыла Надежда. И о радости он не узнал.
У любимой тогда уж родилась дочурка. А какое бы имя он дал?

  Сложно Наде жилось, а в колхозе работа. Уставала уж очень она.
Вдруг в одну из ночей не смогла пробудиться. Жертвой доченька стала тогда.

  О трагедии Надя опять умолчала. Пусть не знает о горе отец.
 Но судьба во спасение к ней подоспела. Руку ей предложил  молодЕц.

  Согласилась. Что делать? Пусть мужем он станет. Она верная будет жена.
Время быстро идёт, скоро Фёдор прибудет... Но не муж и она не жена.

  Вот и встреча случится... Сегодня же танцы. Целый клуб наберётся людей.
- Милый Феденька, славный, любимый, приехал! Как хочу, чтоб обнял поскорей!

   Зазвучал снова ВАЛЬС, как и в день расставания. Подошёл Фёдор к ней,пригласил.
 Разошлись все по стенкам и место им дали. И смотрели, как ВАЛЬС их кружил.
 
   Был последним тот Вальс...
 
                ***

   А Надежда всю жизнь его очень любила, и у нас сохранился покой.
Через год, как ушёл он и Нади не стало  в тот же день: -Я с тобой, дорогой...
 
11. Вахтанг Рошаль  http://www.proza.ru/2018/11/24/869
2 место во внеконкурсной номинации
Специальный Приз №6  «За более 20 рецензий  на конкурсе «Внеконкурсных работ»

«Сразу после Бога»

Сразу после бога идет отец.
          Вольфганг Моцарт

   9 мая в Эйлате, как и во всем мире праздуют день Победы и проводят акцию "Бессмертный полк". Речи, венки, награждение ветеранов медалями в окружении портретов наших близких и родных людей - участников той страшной войны. И я тоже всегда там с фотографией своего папы, который прошел всю войну от Ленинграда до Потсдама. Моего папу Рошаль Еселя Шевелевича призвали 22 апреля 1941 года на сборы на три месяца. А вернулся он осенью 1945 года, за год до моего рождения. Я попросил свою старшую сестру написать о том, что она помнит из тех времен и вот маленький отрывок из её воспоминаний:

   «...большой буфет, за который папа бросал пачки с оставшимися папиросами и который его выручил в блокаду - он там нашел около 500 пачек. Он курил очень много, почти до самой смерти. Я увидела отца первый раз четырехлетней - только в 43 году, когда он навестил нас после ранения. Я его называла «дядя Саша» (папой я стала звать его только в 1946). Когда я родилась, его посадили (или он уже сидел). К счастью,на дворе стоял уже не 37-й, его выпустили, а потом забрали на военные сборы. Потом началась война. 118 дивизия, в которой он служил, входила в 10 корпус 7-й армии, который отступал в сторону Ленинграда, под Нарвой папу ранило в первый раз в щеку и его отвезли в Ленинград. Хорошо, что не в госпиталь на Кирочной, в который попала бомба и там почти все погибли. Война и блокада - это страшные вещи, это трудно представить. Мой папа был не трусливый, он страдал не от голода, а от отсутствия курева, недостаток еды он компенсировал водой, пил так много, что весь распух. И сосед посоветовал ему постепенно сократить количество выпиваемой воды. Он много раз ходил по Ледовой трассе пешком. Я спрашивала его – не страшно ли, он говорил, что нет. Страшно было, когда немцы наступают, а нечем стрелять. Он очень жалел тех, которые приходили с маршевыми ротами – все без оружия. Необстрелянные, они почти все погибали. После ранения папу взял к себе майор Трошкин – он работал в контрразведке «Смерш». Папа был очень доволен тем, что служил в Ленинграде, на Ленинградском фронте. Хотя было тяжело, но все-таки...
   Папа вернулся с войны в конце 1945 года. Он приехал на виллисе (его подбросили) и карманы его были полны конфет. Он тут же начала угощать всех детей во дворе – и своих, и чужих...»
   Лучше мне не написать, но помню, папа рассказывал, что когда отступали голодные и разутые из Эстонии, им встретился склад. Немцы были рядом, надо было торопиться. Лейтенант,командир их взвода разрешил вскрыть склад,- солдаты  набрали продуктов и  вышли к своим. Там их уже ждал особый отдел, провел дознание и  комвзвода за самоуправство арестовали и расстреляли.
   Папа провоевал всю войну, но блокадные воспоминания были для него самыми тяжелыми.
   Вот такое было время... А вообще-то мне повезло, что папа вернулся с войны  живой. Ведь иначе бы меня на этом свете не было бы.
   Мой папа всегда был самым хорошим и щедрым. Он помогал всем родственникам, хотя сами жили бедно. Мама рассказывала, а она была очень красивой, что за ней в юности ухаживал кинорежиссер И.Ф., уже тогда достаточно известный. Они гуляли по Питеру и разглядывали витрины с красивыми платьями и обувью. Ухажёр говорил: "тебе нравятся эти  туфельки? А вот это платье? Выйдешь за меня - куплю." А мой папа просто заходил в магазин и покупал на последние денежки. Кого выбрала мама, вы догадались? А когда на улице вечером им встретились бандиты, папа, воспитанник детского дома, не испугался, наклонился, засунул руку в сапог, как будто доставая нож, и бандиты убежали.
   Папа дождался внуков и безумно любил их, ни в чём им не отказывая. Я всегда вспоминаю его с теплом и любовью. А вдруг он там, в космосе или в другом мире прочитает это: Я люблю тебя Папочка!
   Хочу пожелать и вам, чтобы про своих отцов Вы вспоминали с Любовью.

 "Почитай отца твоего и мать твою, дабы продлились твои дни на земле, которые Господь, Бог твой, даёт тебе."
И сразу ясно: кто уважает родителей своих, тому ОН даёт многая лета. (Исход 20,12).

12. Галина Рубан  http://www.proza.ru/2018/03/07/910

«Гулька и бабушкины руки»

    Гулька заболела, появился противный кашель мешающий спать.  Её  знобило, и совсем не было сил заниматься любимой куклой, которая  валялась  незаплетенной. Забившись в угол, она молчаливо смотрела на  окна в удивительных морозных завитушках, Гулька любила их разглядывать, фантазируя о чудесном волшебнике - рисующем   узоры. Но сегодня и  это  не радовало.  Скоро, думала Гулька, бабушка начнёт лечить,  и слегка поёжилась. Большущий рыжий кот, лениво дремавший у  печи, сочувственно посмотрел  на неё зелёными глазами. Интересно, подумала Гулька, у котов есть бабушки, должны быть, ведь без них никак.  А тем временем  бабушка зацепив за уши растянутые резиночки , которые служили дужками для очков,  уже искала в сундуке своё любимое камфорное масло -  свято верившая в его чудодейственную силу. Перебирала гремящие склянки - поднося к окну, щурясь, читала названия. Некоторые лекарства внезапно выскальзывали из  её рук, громко бухаясь о пол  и она  сердито бубнила себе под нос :

   - Ох – хо - хо, какие же неловкие руки стали, совсем неловкие.

Наконец – то найдя нужную бутылочку, сжимала её  в своих почти негнущихся пальцах, пытаясь согреть:

   - Ну, пичуга  моя, иди, ложись.

Ложится, нужно было на кровать, стоявшую у печи, которая была вытоплена и потому нестерпимо горяча. Гулька нехотя укладывалась,  зажмурив глаза. Она бы и нос заткнула только бы не слышать  резкого запаха  масла.  Бабушка, поправляя подушку, улыбалась одними глазами и, поглаживая  худенькие плечики тревожно  причитала:

   - Какая же ты дробненькая, Гулюшка. В чём только душа держится.  Как же ты  будешь жить такой худышкой. Ти, не кормят тебя там родители? Ничего, моя голуба, всё поправим.

И осторожно выплеснув масло на  ладонь, начинала свое действо:
 
   - К кошке  хвороба привяжись, к собаке привяжись, а от нашей детыньки отвяжись.

Загрубелые бабушкины руки   ужасно царапались. Гулькино тельце горело огнём.  А бабушка, нагнувшись над кроватью, втирала и втирала, и лишь  время от времени, кряхтя, разгибалась, чтобы отошла спина:
 
   - Потерпи, миленькая, потерпи.
 
Гулька старалась, терпела и только время от времени, приподнимая от подушки голову,  спрашивала тоненьким голоском:

   - Ба, скоро?

И только когда бабушка вынимала из сундука сироп шиповника, она понимала – лечение подходит к концу. А бабушка, наполнив   большую ложку, осторожно, словно птенцу, вливала сироп в уже открытый Гулькин рот. Из всего лечения - это был самый приятный момент.  Сироп был удивительно  вкусным, и Гульке казалось, разреши бабуля -  проглотила бы всю  бутылочку.
    Затем бабушка надевала на Гульку свою льняную рубашку, закутав её  до самых пят. Повязывала на голову  платочек в мелкий синий цветок и,  поцеловав  сухими губами в лоб, укрывала большим лоскутным одеялом, аккуратно подворачивая  края так, что не оставалось ни малейшей щелочки. Сидя рядом ласково гладила  укутанную Гульку своими шершавыми руками, и от этого - одеяло  загадочно шуршало и шушукалось словно живое.

    А потом, примостившись у кровати  со  старенькой прялкой - начинала прясть. Гулька долго смотрела на крутящееся  колесо  прялки. Наблюдала, как от кудельки, похожей на маленькую небесную тучку, сквозь бабушкины морщинистые руки бежит тоненькая  шерстяная нить. А руки   своим  цветом  напоминают любимую  горбушку хлеба испечённого бабушкой.  Гулька понимала, руки, как и бабушка – старенькие и поэтому их  хотелось  погладить. А  бабушка тем временем тихонько затягивала неизвестную и очень грустную песню.  У мамы на пластинках такой не было.  В доме пахло мятой, висевшей пучками на стене и берёзовыми дровами. Слушая, под чуть поскрипывающую прялку, протяжное бабушкино пение, больше схожее с плачем ветра в метель, Гулькины ресницы начинали слипаться, и она медленно  погружалась в сладкий  сон.
    А когда просыпалась – пропотевшей и  мокрой, как лягушонок  -  бабушка уже ждала  с  сухой и тёплой одёжкой  согретой на каменкЕ  и   горячим чаем с липовым мёдом.  Удивительно, но бабушкино лечение было самое быстрое, хватало одного раза.  Только Гульке всегда думалось, что это не масло помогает, как считала бабушка, а её руки. Гулька видела,  сколько они всего умеют – варить в чугунке  вкусный борщ, печь пахучий хлеб, стричь овец, прясть пряжу, вязать тёплые носки и варежки и даже вышивать.  Она знала - какими они бывают добрыми, поэтому, когда гладят  -  излечивают от всех недугов. Гулька верила – они особенные, а может быть даже волшебные -  эти бабушкины руки.

13. Роза Салах  http://www.proza.ru/2018/11/19/1334

«Бабушка своя. глава 7. Братья»

   Тихий, тёплый летний вечер. Только что опустился за горизонт ярко-розовый диск солнца. Окончился день, и на небе загорелись первые яркие звёздочки.
- Что случилось? Почему задерживаются? - вычерпнув из колодца воды, поглядывая в сторону оврага у лесочка, волнуется о своём брате Арслане Уналче. - Он с утра коров на дальние луга вроде бы погнал. Помощником себе взял сына Изерге. Изерге-то ещё мальчишка, мучает его! Только успела сказать Уналче - за домами, из оврага показались первые коровы, потянулось стадо. Уналче поспешила в дом. Сегодня её очередь кормить пастухов, и сноха Пиканай в Казань уехала, болеет с весны. Трудно ей, одной, семидесятилетней женщине, потерявшей на войне двух сыновей, а старшего, третьего, сына отправили куда-то на Север за то, что не вступал в колхоз, вслед за ним со двора угнали корову, быка и телёнка.
- Вот ведь как! Власти-то не пощадили троих детей, оставшихся без отца и матери. Шумату - восемь лет, а Эпике, младшей дочери Бетки, всего-то пять. Хорошо, что Лстий, старшей, недавно стукнуло восемнадцать лет. Она молодец! Следит за братом и сестрёнкой. Помогает и мне. На маслопроме с раннего утра до ночи работает, - тяжело вздохнув, накрывая стол для брата и маленького племянника Изерге, рассуждает Уналче.-    Как это она, Лстий, успевает? Совсем не спит! Поможет мне доить корову, распилит и наколет дрова, окучит, прополет грядки с овощами.
 Да, трудно ей, бабушке Уналче, высокой, не ссутулившейся временем и трудом-заботами, крепкой, красивой, всегда румяной, седоволосой, чернобровой, большеглазой женщине, таскающей на себе из леса дрова, зелёную траву, сено для скотины, иван-чай, другие лечебные травы. Вместе с внуками в лукошко собирает ароматные ягоды: душистую землянику, малину или чернику - на зиму всё это сушит на большом листе капусты или свёклы. Пусть ей семьдесят! Всё успевает, всё у неё получается! Пятеро детей - внуков на одном дворе. Рядом ещё двое: десяти- и шестилетние девочки Эвакима, младшего сына, Кечырна и Слбика. Овдачи, жена младшенького Эвакима, здорова, она сама с детьми справляется. Они тоже её, Уналче. Здесь же, рядом с ней играют, крутятся, вертятся. На опеке бабушки Уналче ещё две маленькие внучки, дети среднего сына, названного в честь любимого брата Арслана.
- Сестра! Ты нас, поди, потеряла. Мы спустились на речку, кусочек мыла на крылечке у тебя прихватили, с Изерге помылись, покупались. Мыла-то ведь нынче нет, стирать приходится золой. На огород твой заглянули. Всё так цветёт! Разрослись огурцы, листья прямо лопухи, помидоры, капуста и морковь. Чего только нет!   - рассказывает Арслан, разглядывая стол, угощения, для него приготовленные Уналче: пышные горяченькие блины из овсяной муки, разлитый в деревянные тарелки супчик из куриного мяса, сочные, только что с грядки сорванные огурцы.
- Садитесь, родненькие, за стол садитесь! - приглашает Уналче брата и племянника, а сама поглядывает на Розу и Римму - внучек, вошедших в дом следом за гостями. - Идите в сени, умойтесь, в кадушке тёпленькая вода. Римма-то вся измазалась, откуда?
- Она грызла морковь с грядки,- говорит Роза.
- Ой, не успеваю следить за ними, грязи где-то находят, обе дерутся с соседскими мальчишками Васли или Семёном, - жалуется брату Уналче,- младщая всё просит хлеба с маслом, кричит: "Хлеба с маслом!"
- А она, Уналче, на тебя похожа. Старшая - на Арслана, на моего племянника, а Римма - твоя.
- Все так говорят. И мы с тобой как две капли воды. Дочь-то твоя, Уалче, копия - ты!
  Да, как две капли воды Арслан и Уналче. Очень похожи! Я ещё тогда, давным-давно, сидя за гудящим, паром дышащим самоваром, перед очень вкусным супом, сравнивая их, брата и сестру, шепнула Римме:
- Гляди, и ты такая же, как они. Ешь давай! Расти большой, здоровой, красивой, как наша, бабушка своя!
- Пора домой. Скоро рассвет, рано вставать. Как заря-то занялась! - благодаря за ужин, поглядывая на небо, на несколько часов с сестрой прощается Арслан.
                2 февраля, 2013 год.

14. Ольга Сангалова  http://proza.ru/2012/02/21/1084

«Про счастье»
               
Что такое счастье?
       Моя бабушка, Анна Васильевна, прожила долгую и трудную жизнь, она была 1900 года рождения. Революция, раскулачивание, тиф, войну, паралич мужа и множество других испытаний пришлось ей пережить. Бабушка всегда говорила, что она родилась в рубашке, мне всегда было интересно, а как это? Не знаю, говорила она, но мама утверждала, что я буду всегда счастливой. И ты была, спрашивала я? Конечно, мне помогает Бог. Господь - это добрые люди, если просишь, то он нужную мысль посылает или человека!
      Приходили соседки и жаловались на родных, она слушала и давала советы. Когда спрашивали ее, она говорила, что у нее все хорошо. Как, удивлялась соседка, я слышала, вчера твои сыновья ругались? Бабушка, с удивленным видом, тебе показалось. Я счастливая, у меня все хорошо и дети не могут ругаться!
      Я долго не могла понять, чем моя бабушка такая счастливая, вроде все как у всех. Повзрослев, поняла, важно лишь твое внутреннее ощущение себя счастливой, твоя реакция на беды. Когда случалась беда, я сначала плачу, потом ищу выход, люди не должны видеть твою слабость, у тебя все замечательно. Я всегда говорю: « Я Счастливая!»
                Как счастье сохранить?
     Окружающий мир, проекция твоего настроения! У тебя выходной, а ты устал, что все раздражает, погляди, ты собой не доволен! Надо любым способом, подушку постукать, по Луизе Хей, или зарядку сделать, надо вернуть настроение! Мне помогает, вернуть настроение   кусок шоколада  или чашка кофе, еще хорошая музыка. Мир наша проекция! И, прежде всего проекция нашего настроения! Наслаждайся тем, что живешь, делай все с любовью! Помни, каждый прожитый  день  может стать последним! Есть притча, европеец в деревушке Китая пошел на кладбище, а там надписи: "жил 2 года, жил 1 год, жил 6 месяцев, жил пару месяцев, жил пару дней". Европеец спрашивает, почему вы так мало живете? Нет, мы все долгожители, а на памятниках время которое люди жили  и были счастливы!  А сколько ты действительно жил и был счастлив?  Замени слово -  должен, на можешь,  делай все с удовольствием, наслаждайся каждой минутой жизни!   
      Расскажу одну историю. В маленьком местечке жила женщина. Все у нее было хорошо: здоровье, муж,  дом, достаток, дети в городе успешны. Любила она  хвалиться:  то занавески красивые дочь привезла, то ей сын шубу подарил. Вдруг неприятности у нее пошли, дом загорелся, успели потушить, то сын в аварию на машине своей попал, жив,  остался, но машина разбилась вдребезги! Стала она думать на соседей, что сглазили ее, обида  наполнила её душу злом, сердце стало у нее болеть. Пошла она в храм и рассказала о своей беде священнику. Священник сказал ей: «А ты знаешь, что за правым плечом у каждого крещеного человека стоит ангел, за левым черт? Когда мы хвалимся, что бы, не  вмешались злые силы, нужно сказать:«Бог дал»! Ты жила в деревне более 50 лет, в мире с соседями, новые не приехали? Всем известно, что ты хвалиться любишь, может сама себя и сглазила?»  Подумала женщина  и поняла в случившимся больше всего ее вина, покаялась  в храме. Попросила священника освятил избу. После очищения избы, напекла пирогов и пригласила соседей чай пить, а за чаепитием попросила у всех прощение. С тех пор,когда хвалится упоминает: «Бог дал, и,  слава Богу»!
     Если  себя не сглаживаешь, благодаришь за каждый прожитый  день, не обижаешься, радуешься успехам других, то успех придет к тебе!  Что посылаем мыслями и поступками, то и получаем! Бабушка жила одна в частном доме без удобств, сама себя обслуживала,каждый день, молясь просила умереть на своих ногах и в здравой память, так было ей и дано.
     Счастье это только твоё внутреннее ощущение!

15. Галина Санорова  http://www.proza.ru/2014/05/26/1167

«Бабушкино лихолетье»

                Нас называют навозом истории.
                Но без навоза не вырастет и роза.

   Хоронили мою любимую бабушку. Воспоминания вихрем проносились в моей голове. Мне 5 лет. Воскресенье. Бабушка ещё не потеряла свою красоту, прихорашивается, одевается в яркое платье, и мы идем по гостям к ее деревенским подружкам и соседкам. Пьем чай, 45 - 50-летние «старушки» сплетничают, обсуждают деревенские новости. Вот Абрам вернулся с войны, женился на молоденькой учительнице, бросил деревенскую девушку, которая его дождалась, а лада в новой семье нет. Погнался за образованной, а толку-то. «Эх, война, ты война, ты меня обидела, ты заставила любить, кого я ненавидела». Вспоминают военный голод, когда ели пропастину, отваривая в нескольких водах. Собирали картофельную кожуру с председательской помойки, чтобы как-то дожить до весны. Обувь быстро износилась, сшить новую не из чего, ходили босиком до самых морозов, когда ноги уже примерзали к камням, грели ноги в свежих коровьих “лепешках”. Помолились за упокой души двух отроков, которые, не выдержав голода, наелись во время сева семенного протравленного зерна и умерли. Помолились и за деда Германа. Дед заболел и не смог выйти на работу, к нему пришел бригадир, сказал, что дед притворяется, и избил его. На следующий день Герман умер….. Вспомнили, как после революционного лихолетья, стали хорошо жить до войны, зерна давали вдоволь, а овечьей шерсти аж 7 килограммов на трудодни. Не было в колхозе лентяев, хорошо работали, вот и жили «будь, будь», а тут этот проклятый Гитлер. Осудили пьянчужку Ларьку, но что с него взять, он не из кержаков, он мирской, вот и пьет. А у кержаков питие – это грех. Но я – непоседа, верчусь, тяну бабулю домой.

   Бабушка верующая. В переднем правом углу прибита полочка (божничка), на которой стоят 3 иконы. Бабушка рассказывает мне про Бога и просит молиться, но у меня столько дел и совсем мне не до молитвы: и на улице так интересно, и в цветные стеклышки поиграть, и в прятки… Все-таки я соглашаюсь помолиться и бабушка достает с божнички из-за иконы полконфеты – божий подарок за усердную молитву. Время послевоенное и в нашей деревне еще не продают конфет, я каждый раз  жду с нетерпением эту сладость и верю, что мне ее послал Бог за усердие. Я так и не узнала, откуда у бабушки конфеты, спрашивала ее потом, но она, хитро улыбаясь, отвечала:”От Боженьки”.   

   Мне 9 лет. Мама и отчим переезжают в другое место и забирают меня с собой. Я теперь буду одна без бабушки, мне так плохо и тоскливо, слезы душат меня и я плачу навзрыд, никак не могу остановиться. Как же я теперь буду без бабушки! Кто будет за мою усердную молитву доставать с божнички конфету, кто будет меня жалеть, кому можно будет рассказать обо всех своих проказах, не боясь наказания. Мама сначала утешала меня, потом начала ругаться, ничего не помогло, слезы все текли и текли.

   Я  старшеклассница. Мы теперь живем в городе, и бабушка переехала к нам. Моя подружка и я – девочки красивые, отличницы и комсомолки, но на мальчиков уже заглядываемся и просим бабушку погадать на картах. Гадая нам, бабушка вспоминает и свою молодость. Была красавицей, любила парня из своей деревни, но родители выдали замуж за другого из соседнего села. Прожила с ним 2 года, муж ,суровый и злой по характеру, иногда даже бил ее , такого она не перенесла и убежала с ребенком на руках. Вышла снова замуж, родила 5 детей. «Работаю в поле, чувствую, что скоро рожать, иду домой, топлю печь, кипячу воду, собираю всё для родов, иду в баню, а оттуда прихожу домой с родившимся ребенком»,- рассказывала она. Мне и сейчас – дважды маме трудно представить такое. «А когда твоя мать – первородка не смогла разродиться трое суток и никакие повитухи не помогли, я своей рукой вытащила тебя на свет божий. Ты уже была синяя, и тебя еле удалось заставить заплакать. И вот какая девка выросла»,- продолжала она. Всюду мне помогала бабушка с первых секунд жизни!

   Вспоминает и голод во время войны, когда забирали всё, даже свою картошку выгребали из подпола, всё для фронта, всё для победы, а колхозники были еле живы от голода, ели всё, что можно и даже нельзя есть. «Вот пропадет корова на ферме, придет зоотехник, обследует ее и закопают за селом. А мы ночью с лопатами идем, откапываем, делим, отвариваем в нескольких водах и едим. Наверное, поэтому и болею теперь. Но не унывали же, старались выжить и верили в победу. А сейчас молодёжь совсем не умеет веселиться. С водкой – какое это веселье,  вот мы и частушки пели, и хороводы водили, и плясали и все от души, а не от вина. А какие весёлые случаи рассказывали, как шутили. А нынче сядут за стол, наедятся, напьются, разве это веселье»,- рассуждала бабушка. Она уже сильно начала болеть, но никогда я ее не видела праздной, всё время что-то вяжет, убирает, готовит. Часто повторяла бабушка, что только в городе и начала жить по-человечески. В колхозе работали от зари до зари, не разгибая спины, а придешь домой, скотину надо обиходить, детей накормить. Вот и ложишься спать после полуночи,  с рассветом уже встаешь и бежишь на работу. Работали за трудодни, на которые должны были выдавать часть урожая, но часто получалось, особенно после войны, что ничего не давали, и работали только за палочки в тетради бригадира. Я удивлялась, почему от такой тяжелой жизни не уехали из деревни. «У колхозников не было никаких документов, и чтобы получить паспорт, нужна была справка из сельсовета, а справки никому не давали. Вот так и жили»,- отвечала бабушка. Было ясно, что так бедствовать и мучиться никто бы добровольно не согласился,  вот и устроили крепостное право.
И я старалась хорошо учиться, чтобы получить высшее образование, а не надрываться в колхозе за палочки в тетради. Хотя жизнь в деревне становилась другой и колхозники стали иными. Но это уже следующая история.

   А бабушку я буду вспоминать, как самого близкого, доброго, родного человека. Она любила меня, баловала, хотела, чтобы моя жизнь была счастливой. Не дай Бог нам пережить то, что пережило её поколение. Даже 90-е ельцинские годы просто цветочки по сравнению с их ягодками. Она была трудолюбивым, светлым человеком. Перебирая бумаги после её смерти, я нашла почетную грамоту лучшей доярке с портретом Сталина и его словами:"Сделать колхозы богатыми, а колхозников зажиточными". Бабушка вспоминала о слётах передовиков колхозного производства в краевом центре, но никогда не говорила, что работала так хорошо, что была лучшей дояркой. Вспоминала только изнуряющий труд. При такой жизни ни разу не накричала на внуков, всегда была с ними ровной ласковой. Злой я её никогда не видела. Рассказывали, что когда я научилась ползать, то добралась до ведёрной корчаги с мёдом, разлила мёд, а бабушка вместо того, чтобы ругаться, начала меня целовать со словами: «Наконец-то дождалась, когда внучка начала проказничать».
 
   Светлая тебе память, моя милая бабушка Елена Кондратьевна Медведева.

16. Светлая Ночка   http://www.proza.ru/2011/04/13/1630
Специальный Приз №7 «ЗА произведение, получившее большее число рецензий ДО его презентации  на конкурсе»

«Вишнёвые слёзы»

Сквозь ресницы вижу плавающих солнечных зайчиков...  "вода в бочке поймала"  —лениво-радостно отвечает едва проснувшийся мозг на вопрос: "откуда они здесь?"  Взгляд скользит дальше,  к окну,  касаясь кипенно-белых занавесок с вышивкой ришелье.  Бабушка не признает современных тяжелых штор,  «заслоняющих белый свет»  и,  не ленясь,  кипятит и крахмалит их,  отчего окна в её доме дышат…  Их дыхание касается «яранки»  —  герани,   и нежные белые и розовые бутоны слегка колышутся. Из кухни вполз нестерпимо-родной запах,  —  смесь легкого  дымка «только неделю назад щели в печке промазала,  а они, вон,  разошлись,   таперь сызнова придётся затирать»…  и свежеиспеченных пирогов.

—  С вииишнями…   —   сладостно потягиваюсь я и вскакиваю с постели,  встав босыми ногами прямо в солнце.  Как себя помню,  бабуля неизменно красила пол в ярко-желтый цвет.
—   Погодь чуток,   —  говорит бабушка,   —  дай им отдохнуть.  Если зачнем резать прям сейчас,  весь сок утекёт в полотенце.  А вот как отпыхнут,  то и можно будет их тревожить.  Во всяком деле,  Веточка,  нужен тон да голос.

Я сижу за столом,  покрытым белоснежной,  связанной крючком,   скатертью.   В открытое окно заглядывают мальвы.  Передо мной,   на огромном подносе,   на  льняных полотенцах   —   четыре пирога-полумесяца.  Блестящие корочки отражают солнце.  Беру один,  разрезаю пополам и,  держа двумя руками, зажмурившись в предвкушении удовольствия,  начинаю есть.   Пирог  буквально тает во рту,  из крупных вишен,  раздавленных язычком,  льется сок.  Перепачкав губы,  нос и щеки,  я тянусь за вторым куском.  Мне нравится,  что я вся перемазалась.  Чувствую себя маленькой девочкой,  которую не заботит то,  как она выглядит.

—   А вот зря говорят,   —   будет коровка, да курочка, состряпат и дурочка. Вон,  Нюрынька  Мудренова до семидесяти годов дожила,  а стряпать так и не научилась.  Я ей ко всем праздникам-бедам,  крестинам-поминкам все готовлю. Чуть что, она ко мне.  Айда, говорит, Аннушк, ты.  А то мою стряпню никто есть не будет. Иду... чай,  —  не чужие. Почитай,  всю жизнь в одном селе живем,  —  как бы продолжая начатый разговор,  но отвечая,  видимо,  каким-то  своим мыслям,  молвит бабуля.
—   Ты же сама говоришь,  что во всем нужен тон,  да голос.  А ведь голосом-то не каждый наделен.  Вот,  к примеру,  хор.  Людей в нем много,  а солирует только один,  а остальные подпевают.  Это ты у нас  —   солистка!   —  прижавшись к родной щеке,  похвалила я бабулю за неподражаемое умение готовить еду. 

Даже сваренная в мундире картошка в бабушкиных руках становилась лакомством.  Она её очищала особым способом (непременно руками,  а не ножом,  облупливая тонкую шкурку,  не захватывая мякоть,  отчего она была кругла и гладка,  как бильярдный шар),  складывала в глиняную «чаплашку»,   ставила в теплую печку.  Картошечка покрывалась солнечной  вкусной корочкой.  Затем она её крупно нарезала,  пересыпала зеленым луком и укропчиком,  солила,   поливала подсолнечным маслом  и встряхивала.  И никакого «провожатого»  к ней не требуется,  разве что капуста в вилочках.  А уж это её "колбаса" из пшённой каши со шкварками,  —  вершина вкуса!

Выходим на крыльцо.  Она усаживается на верхнюю ступень,  я  —  на нижнюю,  положив голову свою ей на колени.  Мои волосы струятся по чистым половицам,    бабушкина рука оглаживает их,  мурашки блаженства скачут по всему телу,  я прикрываю глаза и слушаю журчание её голоса…

—  Я вот сама Библию не читала,  но свёкор мой  —  твой прадед,  царствие ему небесное,  золотой человек был…  да…  а вот он  —  читал.  Бывало,  придет из церквы,  возьмет книгу,   раскроет наугад,  пальцем водит и губами шепчет про себя.  А потом нам сказывал,   о чем там писано.  Будут,  —  калякал,   —  по небу летать птицы железные,  на земле не останется цветов  —  все на лядях будут.   Да...  и вода исчезнет.  Люди побегут,  подумают,  что вода блестит,  а это  — золото.  А небо всё железной паутиной опутают.  И по земле будут ходить девицы  —  бесстыжи лица. И взмолится и стар,  и млад,  но будет поздно.  Почитай всё и сбылося,  о чем свекор-то  сказывал.  Вон —   опять гудит железна-то птица.  А в городах,  я  прослышала,  воду  для питья в бутылках продают.  Скоро,  поди,  и воздух в бутылки закупорют и будут по выдаче отпускать ём дышать.  А про девиц и калякать не хочется.
—  Тогда давай про мужчин поговорим,  —  улыбаясь,  перевожу тему  разговора.
—  А че про них баить,  их наблюдать надобно.  Вон,  глянь на кочета.  Он ведь ни в жисть не будет топтать ту курочку,  которая сама присела,  а будет гоняться за той,  которая от него убёгла.  А всё потому,  что не по сердцу им то,  что само в руки идет.  Нация у них такая.  Охотничья.  Высмотрит лису  из всего лесу,  которая ему приглянется больше других,  и будет на пузе лежать суток трое на промерзлой земле,  чтобы только её дождаться.  Вот такие они,  —  мужчины-то.

Она тихо запевает:   «Куда бежишь,  тропинка милая, куда зовёшь, куда ведёшь?.." и начинает заплетать мне косы,  вплетая в них ромашки,   сорванные тут же,   у крыльца. Я подхватываю:  «Кого ждала,  кого любила я,  уж не догонишь,  не вернешь...»
—  Бабуль,  а что ласточки, — так и прилетают к тебе?
—  А куды ж им деваться-то?  Это их дом родной.  Никак, лет пятьдесят они гнездуются у меня.  Скоро опять начнут учить деток своих летать.  Помнишь ведь, не раз мы с тобой глядели,  как ласточки крылами своими с обеих сторон дитё поддорживают,  пока оно само не взлетит? Да... Люди,  и то не все так заботливы,  как эти птицы.

Я поднимаюсь,  сажусь рядом и прижимаюсь к роднуле своей. Так, молча,  сидим некоторое время.

—  Я тебе не сказывала,  про Поленьку-то  Седугину?  Нет?  Ну, что ты...  она чудить начала.  Выстирает в доме все до нитки и сама ходит в одной мужниной безрукавке.  Я ей калякаю,  — ты  чего стары-то руки выставила?  А она в ответ: чай всё, не как – без рук.  А что,   говорю,  кофту не поддела?  Жалею,  —  бат,  —  недельку так похожу,  а оно пускай себе полежит, чистое.  Да...   всяк по-своему с ума сходим.  Я  вот,  от одиночества,  с курами разговаривать начала.  Говорю им:  цыпурыньки мои,  да расцыпурыньки,  а они мне в ответ,  протяжно так:  кооооо,  коооооо...
А,  вон и Поленька,  легка на помине.  Глянь,  опять всё выстирала!   Заходи-заходи,  соседушка! 
—  А у тебя,  Аннушка,  я гляжу,  гости?
—  Да...  радость моя нецененна приехала.  Скучилась,  говорит,  очень.  И пирогов моих с вишнями давно не ела. Пойдём,  я тебя угощу.

Они заходят в дом,  а я иду навестить свою вишенку.
—   Какая же ты большая стала!  — говорю я ей,  поглаживая по тонкому стану и усаживаясь напротив на скамеечку.  —   Соскучилась?  И я по тебе,  —  тоже.  Сейчас расскажу тебе все-все-все...
—  Ты…  плачешь,  вишенка?  —  На стволе проступили янтарные капельки.  Я нагнулась и слизнула их. 

Вкус вишневых слез неповторим.   

17. Евгения Серенко  http://proza.ru/2018/11/22/253
1 место во внеконкурсной номинации
Специальный Приз №13 «За более 70 рецензий в сумме основной  и внеконкурсной номинаций»
Специальный Приз №5 «ЗА большее число рецензий во «Внеконкурсной номинации»

«Голубые следы»

   Мама позвонила вечером:

 - Мы только от бабушки. Хорошо бы ты съездила к ней, попрощалась.
 
 - Ну, не знаю. Позвонить - позвоню, но съездить… вряд ли. А что случилось?

 - Она в больнице. Нам сообщила Анна Аркадьевна. Как это – кто такая? Давно ж ты у бабушки не была… Соседка её, из дома через дорогу. Так вот, бабушка в больнице с инсультом. По-моему, она нас не узнала: смотрит в одну точку и молчит. В общем, плохи дела. Я понимаю, что ты занята, но Питер - не дальний свет.

 - Мам, я действительно занята.

 - Ну, смотри… чтоб потом не жалеть.


 ***

   Я ехала в белую ночь.
 
   Оставила дома дела (подождут: не впервой!), заботы, от которых всё равно никогда не избавиться, проблемы, умеющие решаться сами собой - и поехала в Питер прощаться с бабушкой.

   Не было ни тоски, ни ощущения горя: как будто умирал совершенно чужой человек.

   Бабушку я не любила.

   Нет, не то, чтобы не любила: была равнодушна. Потому что равнодушной была она.

   Тепла и любви я получала достаточно и от родителей, и от маминой мамы, поэтому такое к себе отношение меня не тревожило.

   Знала о ней немного: киевлянка, филолог, после войны переехала в Пушкин, который упорно называла Царским Селом.
   Была редактором в какой-то ленинградской газете, вышла замуж, родился сын: мой отец.
   Вот, пожалуй, и всё.

   В детстве меня отправляли к ней на каникулы: чистый воздух, козье молоко, которое приносила соседка, огромный сад, заросший малиной.
   Варенье вместо конфет, сушёные ягоды - панацея от всех болезней, листья и веточки в чае… малина, малина, малина.

   И стихи.

                Родиться, вспыхнуть, ослепить,
                Исчезнуть, не дождясь рассвета.
                Так гаснут молнии в степи,
                Так гибнут звёзды и поэты.

   Надо же – вспомнилось под стук колёс. И плечо заболело…

   Иногда бабушка сажала меня на стул и читала стихи: свои ли, чужие – не знаю.
   Она читала, закрыв глаза, но стоило пошевелиться, как тяжелая рука опускалась мне на плечо.
   
                День весенний - голубая бестолочь,
                Зимний ветер – голубая бестия.
                Это ж надо им на землю вместе лечь –
                Солнцем греть, а зимним ветром выстегать.

   Вот уж поистине, у детей голова пустая: что положишь, то и лежит.
   Столько лет уж лежит.

***

   Мама встретила меня на вокзале, и мы сразу поехали в Пушкин.

   Бабушка лежала совсем незнакомая: маленькая, высохшая – как восковая фигура. Когда-то яркие голубые глаза неподвижно уставились на побелённую стену.

 - Я съезжу к Анне Аркадьевне,  - сказала мама, - а ты посиди, попрощайся.

 - Бабушка, как ты?

   Ни слова в ответ.

 - Помнишь, ты поднимала меня чуть ли не на рассвете и велела идти собирать малину? Я на неё уже смотреть не могла, а сейчас вспоминаю – и улыбаюсь: столько бы съела!

   Ни звука.

 - Бабушка, ты прости, что я давно не приезжала. Конечно, я могу найти оправдания, но… Этому нет оправдания.

   Ни шороха, ни движения.

 - Помнишь, ты когда-то сказала, что глаза у меня – будто звёздочки?
 
   Молчание.
 
 - А как стихи мне читала, помнишь? Теперь я тебе их почитаю:
 

                Упала, скользнув по небу чёрному,
                Высокая зарница, почти что молния,
                Встречная девушка, почти девчонка,
                Меня ночною тревогой наполнила.

   Тишина.
                А под навесом (кругом гроза)
                Двое. Такие счастливые,
                Что мимо них, не зажмурив глаза,
                Пройти ни за что не смогли бы вы.

 Неподвижный взгляд, высохшая рука в коричневых пятнах старости.
 И тишина: особенная, безнадёжная.

 - Бабушка, я эти стихи тогда не понимала. А теперь понимаю: в них жизнь. Не уходи, подожди: я прочитаю всё, что сумею вспомнить, а остальное прочитаешь мне ты. Я не буду стараться сбежать, обещаю.

                Ноги мои подкосились,
                Губы в солёном и вязком…
                Жёсткие брусья носилок,
                Боль полевой перевязки.


 - И ещё:

                Я хочу упасть, не веря,
                В то, что умер навсегда...

***

   Я уехала из Пушкина на девятый день.

   Взяла на память фотографии, какие-то безделушки и небольшой свёрток, на котором синим фломастером было крупно написано: Моей единственной внучке.
 
   Развернула его уже дома: перевязанные шёлковой ленточкой три школьных тетрадки в линейку и книга:
 
   Павел Винтман.
   Голубые следы.
   Издательство «Радянський письменник», Киев, 1977 год.

   Тетрадки оказались Дневником, написанным то чернильным карандашом, то  чернилами – но неизменно чётким, почти каллиграфическим почерком.
 
   Лето 1938 г.
   Сегодня к нам приходили Борины друзья по университету. Он меня представил: «Моя сестрёнка: будущее светило литературы».

   Я смутилась, хотела уйти, чтобы им не мешать, а один парень – кудрявый, весёлый – мне говорит: «Я у вас в саду малину увидел. Это моя любимая ягода. Не угостите?»

   А когда я вернулась с полной миской малины, все сидели, а он стоя читал им стихи. И как читал… У меня мурашки побежали по коже и руки похолодели: так всегда бывает, когда с чем-то очень хорошим сталкиваюсь. Борька смеётся: говорит, это признак моей гениальности.

    Лето 1938г.
   Снова приходили Павел с Зинаидой: это его невеста. Красивая, черноглазая. Хорошо, что Боря заранее предупредил: мы с мамой пирогов напекли, я свежую малину собрала. Павел читал стихи. Я в прошлый раз почти всё запомнила, только несколько строк пропустила. Сегодня переспросила – и вот у меня уже двадцать восемь его стихов.

   Лето 1939 год.
   Приходили Зина и Павел. Они только что поженились, мы их поздравили, и он снова читал стихи: тревожные, наполненные предчувствием неизбежного.

      Осень 1942 год.
   Только сейчас я узнала, что лейтенант Павел Винтман, командир стрелковой роты 748 стрелкового полка погиб смертью храбрых 21 июля 1942 года на Шиловском плацдарме в сражении под Воронежем.

***

   Так вот чьи стихи читала мне бабушка.

   Она встретила поэта пятнадцатилетней девчонкой – и любила всю жизнь.
 
   Сажала малину, хотя дед её видеть не мог, дружила с его вдовой, посылала подарки дочке; читала своей внучке его стихи и оставила самую великую ценность: скромный томик "Голубые следы".

                Нет, не зря торжествует охотник,
                Поднимая ружьё на бегу.
                Остаются в просторах холодных
                Голубые следы на снегу.
                С этой долей поэту б сравниться,
                Как ружьё, поднимая строку.
                А стихи на холодных страницах -
                Голубые следы на снегу.

18. Михаил Туллер  http://www.proza.ru/2016/02/16/611

«Афоризмы. На склоне лет»
 
Укрась свою старость! Займись тем, чем не мог заняться ранее - собой!

Наконец то старость поняла, как много она упустила в юности!

Находясь на вершине жизни - забронируй себе плавный спуск.

Не жди от старости особой радости - и с этим легче доживешь! 

Старость - много знаешь и мало за это хочешь.

Бояться нужно не смерти, а ее спутников - немощи, боли, забвения.

Старость - это потеря старых друзей и уже невозможность приобрести новых.

Спокойная старость - это достойно прожитая жизнь без особых угрызений совести.

Наша жизнь – сначала выживаем, а потом доживаем.

Старики жалеют не о том, что многое уже не могут – а о том,
 как много упустили, когда еще могли.

В старости не пытайся  встретиться со своими юношескими «пассиями»,
 а то расстанешься с последней радостью - воспоминаниями.

Энергия - Дар Божий!  Оправдай  ожидание - не трать ее по пустякам!

Не раздражайтесь на стариков, скандалящих в общественных местах - это
 для них  разрядка от одиночества и отсутствия общения!

19. Татьяна Фролова 4  http://www.proza.ru/2018/01/07/2117

«Моль»

    Семьдесят зим  за плечами!И все они похожи одна на другую.Вокруг белым бело!Из труб печных валит дым.На улицах деревни ни души.Только собаки лают иногда,наверное гости к кому то пришли.Тоска.Татьяна Васильевна и Владимир Никонорыч коротали зиму вдвоём.Дети и внуки навещали их либо по праздникам,типа пасхи.Либо летом.
     Раньше,когда глаза видели,Татьяна Васильевна вязала  косынки,варежки,перчатки и носки из кролечьего пуха.Кроликов у них водилось полно.Были и мясные и пуховые.Владимир Никонорыч был очень хорошим хозяином,у него водилось все:коровы,свиньи,козы,овцы,кролики,голуби.В саду ранетки,крыжовник,смородина,яблони.Ещё он держал пчел.
      Но и это было уже в прошлом.Здоровье не то.Да и с кормами стало худо.Дорого стало запасаться.
      Вот так сидели они без дела.Перемололи всю свою жизнь по тысячу раз.И ссорились,когда в памяти всплывали обидные случаи.И радовались смешному.Надоели друг другу до чертиков.Все!Татьяна Васильевна взбрыкнула,хватит!Поставила перед фактом:-Все! Еду в город к детям на месяц!
      Утром пришёл автобус,Владимир Никонорыч поцеловал её в щеку,погрузил сумки с гостиницами и обещал писать.
      Вечером Татьяна Васильевна была уже в гостях.Приезд мамы дети воспринимали по разному.С одной стороны соскучились,да и гостинцам рады.А с другой,начиналась жизнь по её правилам.Спасало одно,что дочерей было шесть и гостила она у всех по очереди.
      Был такой случай:у предпоследней дочери родилась дочь,т.е. бабе Тане внучка.А назвали её Екатерина.Это ошибка в выборе имени стоило семье новой Екатерины двухлетним разрывом.А все дело было в том ,что у бабы Тани в соседях жила женщина одна ,звали её Катькой ,а кличка у неё была Коза.За нрав её козий!Очень уж она была задиристая.Всю жизнь прожила без мужика,вот и закалила характер.А Татьяна Васильевна всегда была на страже семьи и знала,что одиноких баб нельзя близко к Володьке подпускать,вот и держала оборону.Вообщем, были они в ссоре с Катькой Козой.Вот поэтому и внучка оказалась не в милости.
      Первый раз Татьяна Васильевна подошла на внучку посмотреть через два года,когда приехала на свадьбу к внучке от второй дочери.
      Все дети и внуки знали эту черту характера и старались следить за разговором,как бы что не вышло.А то вот в прошлый раз,осенью приехала она после сбора урожая к ним в гости ко всем.Навестила одну дочку,а внучок
Вовка(в честь деда)уже говорить начал.Увидел бабу Таню и говорит:-А мы два мешка картошки бабе Маше отдали!
-Какой ещё бабе?Это чо,я горбачусь на поле,а этой звезде даром два мешка моей картошки!!!Увидите вы у меня ещё картошку,я вам покажу Кузькину мать!Это за какие такие заслуги этой толстожопой халявка такая!
     Вообщем  дети были не рады!Не рады ,это мягко сказано.Когда дочь приезжала вместе с остальными прибраться к пасхе мать принципиально её игнорировала.
      Только время иногда стирало эти воспоминания.Дети знали и терпели.Даже зятьям доставалось!
      Один из зятьев служил заведующим нейрохирургическим отлелением.Но в деревне люди тёмные и особо не стремились распознавать,а что лечат там?Поэтому как "бзнут" или чихнут,сразу к Анатолию Петровичу,мол спасай-умираем.Так вот и Татьяне Васильевне похужело чой то ,ну она туда же.
      Назначил ей Анатолий Петрович лечение.Лежит она чисто барыня!А как же тёща самого АП!Закончили ей делать уколы,а она ждёт.Утром нет,в обед опять нет,вечером зовёт она медсестру,чтобы напомнить нерадивой про уколы.А сестричка говорит,что все их отменили.
-Кто отменил?.
-Анатолий Петрович!
-Ну-ка давай этого Анатолия Петровича сюда!
  Сестричка метнулась за АП.
-Это чем это я перед тобой провинилась,что ты мне уколы отменил?Это ты на мне экономить решил!Минуты здесь не останусь,и так уже неделю лежу!
       Отчитала его как двоешника перед всем персоналом!Вот бабка даёт!Еле угомонилась,пришлось успокаивающий  укол делать.Полегчало.
      Вот и в этот раз не обошлось без выкидона.
      Настроение сразу было не фантан.А тут куда не приедит недостаточно рады.Покоя нет.То спать неудобно.То жрать вовремя не подадут,видишли они работают!А тут письмо от Володьки пришло!
     Пишет он,что дома все хорошо.Тепло,светло и мухи не кусают!Чтобы отдыхала она и не волновалась,чтоб гостила сколько душе угодно,а он скучает и ждёт.А соседка, Нюрка Аверина привет передаёт и тоже скучает!
      Ох зря он тогда эту Нюрку Аверену приплел!Ох зря!
-Я тебе,кобель старый,такую Нюрку Аверину покажу!Все молодость у забора проторчала,ловила ,как он через забор шастал!Только я за порог,а он к Нюрке.Так все нагостилась,еду домой!
      Первым же поездом проводили мамочку домой!
      Приехала домой!Закатила скандал!Наоралась,аж устала!Кое как утыркалась спать.
      Спит и снится ей сон,что её шаль жрёт жырная МОЛЬ!
Вскочила,давай шаль искать ,а её нет!
Забыла в попыхах!
     Утром,налегке без гостинцев,опять в автобус и на вокзал!Там дала телеграмму, чтобы встречали.Поездом четыре часа и она на месте.На вопрос: -Что случилось?
    Она ответила:-В вашей провальной яме что угодно может потеряться,а тем более моя новая шаль!
    На этот раз визит быстро закончился,на следующий день она уезжала домой к Володьке в спасенной от МОЛИ шали!
     Вот до чего доводят тихии зимние вечера!
    
     Вот такими запомнились мне мои бабушка и дедушка!Выростили они шесть дочерей,у каждой по двое детей!Всегда дом полная чаша.Всю жизнь пахали.Два огорода,делянка в поле под арбузы и тыкву.Скотины полный двор.Дедушка играл на гитаре,аккордеоне,магдалине.Бабушка пела песни.Все дочери поют,пляшут и играют на гармошке!!!
    Светлая им память!!!

20. Валентина Хрипунова  http://proza.ru/2017/08/31/1577

«Наша бабушка»

Большая часть детских воспоминаний связана с бабушкой. Анна Николаевна родилась 11 декабря 1924 года, станция Обозерская Архангельской области. Она была младшая в семье. Когда ей было 2 года, семья лишилась матери. Отец работал на железнодорожной станции телеграфистом, поэтому морзянку в семье знали все дети. Этот навык спас бабушку в годы Отечественной войны.
 
В 1941 году шестнадцатилетнюю Анну вместе с другими женщинами отправили на лесозаготовки в тайгу. Не выдержав суровые условия, она сбежала домой, а по закону военного времени за это могли отдать под суд и отправить в лагерь. Как раз в это время на станции заболела телеграфистка и заменить ее было некем, тогда в смену вышла бабушка. Так и проработала почти до конца войны. Познакомилась с назначенным по распределению молодым начальником станции и вышла за него замуж. У них родилось трое детей в том числе и моя мама. По истечении положенного срока дедушка уже с семьей вернулся в Подмосковный Ногинск.
 
Молодой семье дали комнату в деревянном бараке с туалетом на улице и прогнившими нижними венцами сруба. Отдельную квартиру они получили спустя десять лет. Несмотря на непростые жилищные условия и троих маленьких детей Анна Николаевна всегда работала, причем был период, когда она совмещала сразу три работы. Вечером она убирала железнодорожную контору, а днем, как экспедитор, оформляла накладные Обуховского коврового комбината и еще одного предприятия.  На ковровом комбинате ей давали обрезки шерстяных ниток со станков. Мама рассказывала, как они с сестрой часами распутывали эти многоцветные пучки. Бабушка обвязывала всю семью, а из тонких хлопчатобумажных ниток вязала ажурные подзоры и кружево на заказ.
 
Когда родились мы с сестрой, бабушка работала контролером на железобетонном заводе. Война и ранее замужество не позволили молодой женщине получить образования выше средней школы, но отличная память и трудоспособность выручала. Требования нормативов и ГОСТов она знала не хуже дипломированных специалистов. По результатам аттестации Анне Николаевне был присвоен пятый разряд, в то время, как молодые инженеры имели только третий, но ей не завидовали, наоборот - уважали, приходили советоваться. Веселый боевой характер помогал находить общий язык со всеми.
 
В детстве мы часто оставались с бабушкой, и она брала нас в цеха. Я помню грохот крана, движущегося высоко под фермами перекрытий, формы для производства железобетонных плит, арматуру разного диаметра, искры от сварочных работ, горы щебня и песка на площадках за цехами. Рядом с родным человеком нам не было страшно, мы смотрели вокруг, широко раскрыв глаза.
 
Но самые яркие дни были тогда, когда бабе Ане не надо было идти днем в смену. Вставала она всегда очень рано, ставила тесто, и к девяти утра квартира наполнялась ароматом пирогов. Ее пироги славились среди друзей и родственников. Бабушку даже в гости звали с оговоркой: «Подарков не надо, принеси лучше пирог с вареньем!» Этот ее знаменитый пирог: два-три слоя теста промазанных малиновым вареньем с румяными хрустящими цветочками и решеточкой сверху. Даже простые пирожки с картошкой или рисом у бабушки получались вкусными. Уже от воспоминаний слюнки текут. Никаких тортов не надо. Бабуля специально ничему нас не учила, просто давала нам по кусочку теста, а сама лепила пирожки, мы копировали движения. Как бы криво не получилось, наш пирожок бережно укладывался на противень, а мы с сестрой гордились своей работой. Тоже самое было и с рукоделием. Мне было три года, когда бабушка мне доверила иголку и нитку, а в четыре я уже шила крошечные мешочки для семян укропа и сухих трав. Первый шарфик для куклы тоже был связан с помощью бабы Ани.
 
 Вместо детского садика мы шли на огород. На шести сотках Анна Николаевна умудрялась вырастить все. Чеснок и лук рос между клубничными кустиками, чтоб не занимать отдельной грядки. Зонтики укропа тоже росли там, где им вздумается, а вот с сорняками велась беспощадная война, в которой у сорных растений не было шансов на победу. И тут тоже работы хватало на всех. С возрастом бабушкины пальцы сковал артрит, и во время посадки мы стали для нее настоящими помощниками. Помню, как она нас учила сеять репу, морковь, редис, и мы своими маленькими пальчиками легко справлялись с поставленной задачей. Вечером бабушка обязательно рассказывала нашей маме, как мы ей помогли (для нас это было важнее прямой похвалы). Когда урожай начинал поспевать, тут уж никого не надо уговаривать помогать. Собирать ягоды любили все (одну в ведерко, другую в рот), да и самая вкусная морковка и репка та, что с грядки.
 
Еще с севера у Анны Николаевны сохранилась любовь к лесу. Собирать грибы – была ее страсть. Она умела ориентироваться среди деревьев и определяла время по солнцу. Мы ходили за грибами и даже в небольшом лесочке за заводом набирали белые, подберезовики, подосиновики, а как мы радовались рыженьким семейкам лисичек и розовым бархатным волнушкам. Ходя по лесу, бабушка пела старые застольные песни, а иногда из озорства веселые частушки, и мы дружно подпевали, потом смеялись.
 
А после обеда мы читали. Баба Аня всегда находила время для книг и прекрасно читала вслух. Помню, когда к нам приезжал в отпуск ее старший сын, то он нередко просил: «Мам, почитай!» Она любила читать о людях, переживших войну и лишения. Наверно это возвращало ее в молодость, пусть не легкую, но такую яркую, полную надежд. Поражала бабушкина память. Она помнила огромное количество стихов, географических понятий и еще много всего. Когда кто-то из взрослых, разгадывая кроссворд, натыкался на незнакомое понятие, то, прежде чем лезть в справочник или географический атлас, спрашивали ее.
 
Перед началом школьного этапа жизни мы с мамой переехали в отдельную квартиру, бабушка ушла с завода и каждый день приходила к нам, встречала со школы. Потом мы переехали в другой город и уже сами по выходным навещали бабу Аню. Она тогда уже была тяжело больна. Помню, как ездила с мамой навещать ее в раковом корпусе. Рак желудка. После больницы мы забрали ее к себе. Сестра училась на первом курсе института, родители весь день на работе. После уроков я пол дня была с ней наедине. Варила ей жидкую овсянку, но организм не принимал даже такую пищу. Она терпела боли, я это видела, обезболивающее принимала только перед возвращением родителей с работы. Такая маленькая (в 15 лет я была выше нее на целую голову), беспомощная перед тяжелой болезнью. Тогда ей никто не мог помочь. Анна Николаевна умерла в 72 года. На похоронах я не плакала. В моем юном сознании стояла мысль, что теперь ей хорошо и больше нет страданий. Только спустя пару лет, рассказывая однокурсницам о своей бабушке, у меня полились слезы. Это были слезы утраты. Так мало она была с нами, но так много дала.
 
Когда вязну в домашних хлопотах и обязанностях, я вспоминаю о ней и многих таких же женщинах, которые в военные и послевоенные годы без особых условий, без стиральных машин и газовых плит, без водопровода управлялись с домашними делами, рожали детей, сами шили и перешивали им одежду. Эти мысли дают мне дополнительные силы и заряд бодрости. Как нам сейчас комфортно живется! Какое счастье что над нами мирное небо!
 
Мы помним ее веселой трудолюбивой, молодой. До 70 лет у нее практически не было седых волос, лицо было гладким и загорелым. И я верю, что там – в своем бессмертии она счастлива!
28.08.2017г.

21. Владимир Цвиркун  http://www.proza.ru/2017/09/17/838
Специальный Приз №6  «За более 20 рецензий  на конкурсе «Внеконкурсных работ»

«Сказ о матери»

Не знаю, как я очутился в Большом лесу, что заставило меня пойти туда не знаю куда. Но когда увидел цветущую черёмуху, у которой белые цветы свисали огромными серёжками, решение пришло само собой. Я наломал большой букет и помчался домой. Вприпрыжку бежал по улице, а было мне десять лет, не чуя под собой ног, прижимая к груди слегка дурманящие цветы. Я твердо знал, кому подарю этот первый в моей жизни букет – маме.
Наверное, я первый раз проявил таким образом свою любовь к самому дорогому мне человеку.

В нашей семье росли три сына. Старший – Николай, я – средний и Василий – младший. У каждого свой характер, свой нрав, а стало быть, и своя дорога, а вернее, своя судьба в жизни. Но больше всех хлопот, правда, поначалу  доставлял родителям я. Одним словом – непоседа. Во мне всегда жизнь била ключом. А от этого и поступки, приносящие (особенно матери) горесть и переживания. Вот почему ремешок по мне ходил куда чаще, чем по братьям.
Трудно было в послевоенные годы. Жили то в землянке, то в сарае, то в бараке. Было иногда голодно. Однажды я подошёл к печке, где недавно сварилась мелкая картошка для скотины, и стал её чистить для еды неумелыми детскими ручонками. Я не видел, что за мной наблюдает мать. А она, закрыв лицо руками, тихо плакала, потом выбежала на улицу и разревелась. Потом, когда я наелся, она взяла последнее, любимое, самое дорогое для неё платье и продала соседке. А на  те деньги купила нам, ребятам, гостинцев, а точнее еды. Для нас тогда любая еда, кроме картошки, была гостинцем. А тут ещё кто-то подбросил нашей козе хлеб с булавкой. Та и околела.
Росли сыновья, прибавлялось и хлопот. А тут Василий угодил головой в бочку с дождевой водой. К счастью, я увидел  и вытащил его полуживого из воды. Тонул он и в траншее. Я успел увидеть только кончики пальцев рук. Не умея плавать, спас брата. Потом он уже взрослым решил переплыть Дон, но не рассчитал своих сил и стал тонуть. И в тот раз я помог ему выбраться на берег…

Букеты душистой черемухи появлялись теперь в нашем доме каждую весну. Мама всегда любила, да и сейчас любит, полевые цветы. Эту весеннюю радость обожаю и я. Красота, а точнее чувство прекрасного, если оно есть в душе человека, то обязательно проявится.
Мать всегда старалась, чтобы мы на улице и в школе выглядели чистыми и опрятными. Собирая по крохе деньги и подрабатывая осенью в соседнем колхозе, она почти каждый год ездила в Москву и покупала нам к школе обновки. По приезде долго считала, на что сколько потратила. И очень огорчалась, если недосчитывалась нескольких копеек или рубля. А потом вспоминала, что в суете покупала два-три пончика, и счастливо улыбалась.

В семье были четыре мужика. У меня и сейчас перед глазами натруженные, больные руки матери от стирки белья. Ведь каждую вещь надо было продраить на стиральной доске. До сих пор в ушах: жиг, жиг, жиг. А рядом на печке – кастрюля с кипящим белым бельем, чуть подальше кастрюля с дымящим борщом и сковородка с жареными грибами.
Сколько радости было в семье, когда в доме появилась первая стиральная машинка. Мать после каждой стирки тщательно мыла ее и протирала, приговаривая: «Ты моя дорогая помощница, подружка». И машинка прослужила очень долго.
Наша мама успевала везде. Она была не только экономкой, ведя все текущие дела, но и планировала наше будущее. Она помогала решать нам задачки. С её легкой руки, когда мы немного повзрослели, а она пошла работать, купили первый велосипед, первый приёмник с проигрывателем, первый телевизор. Поставили электросчётчик. Потом приобрели первый, второй, третий мотоциклы. Она даже хотела купить мне гитару. Но что-то сразу не получилось. Зато чуть позже она подарила мне аккордеон. Надо сказать, что Бог мне дал почти всё, а вот музыкальным слухом, видимо, второпях не одарил. Если б я научился играть на аккордеоне, да ещё бы пел (при моих внешних данных и красноречии), мне бы не было цены. Зато теперь я знаю, чего стою. Спасибо тебе, Господи, за мою скромность.
Я уже учился в техническом училище, когда в один из выходных дней застал нашу маму почти убитую горем: – Что случилось?
– Ой, горе, горе мне с вами.
– А конкретно?
– А конкретно, Васька в понедельник снял с лошади, что стояла у пекарни, уздечку. Мужик кинулся хлеб везти в колхоз и не смог.
– Зачем уздечка-то ему?
– Лошадятником сделался. А в среду сбил вечером на мотоцикле человека. Еле уговорила не подавать в суд. Дала денег, может, обойдется. Ты как там, в училище, не голодаешь, как себя ведешь?

Не один рубец на сердце матери оставил и я в пору своей юности. Почти каждый месяц её исправно вызывали в школу на предмет моего «примерного» поведения. Я рос лидером, а поэтому приходилось пускать в ход кулаки налево и направо. Да и учителей доставал своими розыгрышами. То во время урока вдруг плакаты на стене заходят ходуном, то кошку в класс или птицу принесу, то скажу что-нибудь нелицеприятное. Даже в училище пришлось матери приезжать по вызову. Я за пачку сигарет на спор спустился по балконам с пятого этажа на второй. Мастер, когда увидел это, поседел. Ведь он отвечал за меня. К радости нашей мамы, старший сын Николай рос спокойным и смирным мальчиком, хлопот родителям  не доставлял.
Однако я старался, как мог, сделать нашей маме и приятное. Будучи в гостях у своей бабушки, я всё лето собирал ей деньги на пальто. Сдавал бутылки, играл в лото. В эту игру мне, надо сказать, здорово везло. И к концу лета большую часть суммы я собрал. Мы ехали с ней на поезде домой. Товарный поезд проходил мимо нашего поселка. Мы должны были прыгать на ходу, но мать побоялась за меня. И мы проскочили лишних десять километров. Возвращались ночью одни. Я всю дорогу спрашивал:                – Мам, а деньги у нас не отберут бандиты?                – Нет, – успокаивала она меня. – Даст Бог, доберёмся до дома благополучно.
Сыновья подросли настолько, что подошло время обзаводиться своими семьями. И я привёл в дом свою бывшую одноклассницу, с которой мы ходили ещё в одну группу в садик. Ее зовут Рая. Отец с матерью души не чаяли в ней. Наконец, в семье появилась девушка. Матери и помощница, и подруга, и собеседник. А вскоре появилась ещё одна девочка, внучка Юлианна. Мать с отцом были на седьмом небе. Потом родились у моих братьев дети. Дом был полон счастья. Внуки по одному, а потом и пачками часто гостили у приветливых и заботливых дедушки и бабушки.

Быстро течет река. Чуть медленнее растут деревья, оставляя каждую осень годовые кольца. Настало такое время, когда мать стала жить одна. Отец рано ушел от нас по нерасторопности врачей. Она каждый вечер примащивается своим больным телом на кровати, закрывает глаза и начинает перебирать в памяти всех своих сыновей, снох, внуков, не забывая и уже о взрослом правнуке. Когда позволяет здоровье, ездит в церковь, а чаще  перед сном дома молится о здравии своего потомства и за упокой умерших родственников. Жизнь не вечна. Но пока живёшь, надо жить по-человечески, с Богом в душе, с радостью к людям. Вот и  наш приезд трех пар – глубокая дань уважения и любви к тебе, наша дорогая и всеми любимая мама, бабушка, прабабушка. Низкий поклон и большое спасибо тебе за всё, за всё, за всё!
    
22. Лора Шол  http://www.proza.ru/2016/03/21/2014

«Моя небожительница»

   Господи... Когда же уляжется эта пыль на дороге. Она клубится, клубится, машины несутся нескончаемым потоком, отрывая колёсами от земли целые пласты пыли. Пыльная завеса закрывает от меня мелькающий силуэт женщины. Она сидит на обочине дороги. Плечи опущены. Голова чуть склонилась на бок. Судорожно глотая эту раскачивающуюся серую мглу, вдруг понимаю - это моя мама.

  - Мамочка, мамочка ! - кричу я, - Сейчас я переведу тебя через дорогу.

   Голос мой дрожит. Сквозь слёзы я пытаюсь совладать со своим разумом, понимая, что мамы нет. Она умерла...

   Так происходит. Наши мамы уходят. У каждого своя боль с уходом близкого человека. Моя боль двойная. Первая мама, красивая и молодая гречанка Раечка трагически погибла, когда мне и пяти месяцев не было. Вторая мама, по имени Лидия, появилась на пороге нашей квартиры, когда мне было четыре года. Она пришла посмотреть на дочь мужчины, с которым хотела связать судьбу, а девочка с порога бросилась к женщине, которую видела впервые в жизни, крикнув: "Мама..." Получается, я сама выбрала себе маму. И этим выбором дорожила всю жизнь. Когда она постарела, однажды сказала мне: "Я всегда поражалась с какой неистовой силой ты защищала меня от слова "мачеха". Да, так и было. Никому не позволяла, даже родным погибшей Раи, ревновавшим меня к чужой тётеньки. В 10-ом классе, утром после выпускного, начала новую жизнь с того, что обрезала косу. При этом я сразу заявила, что коса для мамы на шиньон и мастер срезала так, что меня, ставшей пацанкой, не узнавал никто. Мои волосы были идентичны маминым. Русые, с  таким же золотистым отливом. Отец и мама работали на оборонном заводе, маме часто приходилось уезжать в Москву. Не было случая, что-бы она не позвонила по межгороду или не прислала почтовую открытку и не спросила, что с Ларисой? Чувствовала меня на расстоянии, когда со мной случалась беда. В нашу с отцом маленькую семью она пришла со своим сыном. У меня сразу же появился старший брат. Мы, совершенно не родные по крови с ним, имеем одинаковую группу крови и любим друг друга по настоящему, по родственному.

  ... Дорога смилостивилась и поток машин замер на несколько секунд. Мне хватает этих мгновений, что бы поднять с земли женщину и взяв её за руки, перевести через дорогу.
  Мама...
  Не могу оторвать глаз от любимого лица, глажу её растрёпанные, седые волосы, прижимаюсь губами к рукам и ужас искажает моё лицо. Руки её так грязны, под ногтями въевшаяся земля, словно она сажала рассаду на своей любимой даче без инструментов, выкапывая лунки руками.

   - Никогда не видела тебя такой, твои красивые пальчики всегда были ухожены, а волосы подкрашены и уложены в полюбившуюся с детства ракушку. Мама... Любая, пусть такая, но живая. Что она говорит, о чём это она? На меня смотрят глаза, полные небесной синевы и изумрудной зелени, вобравшие в себя все солнечные лучи.

   - Доченька, я  так долго шла к тебе. Если бы ты знала, сколько земли я перекопала, сколько прошла подземных ходов. Мои руки без устали, день и ночь трудились, что бы вырваться на свет Божий.

  О чём она говорит?
  Не понимаю. Глажу её руки. Она рядом.
  Живая.

  Мама смотрит в мои глаза. Поток света проникает в меня и вместе с ним и её слова.

  - Я должна тебе это сказать. ТАМ ничего нет. Понимаешь? Помнишь, как однажды, провожая меня до калитки, сломленная семейной трагедией, ты сказала: "У меня нет сил, а железная дорога так близко, один шаг и конец моим мучениям. Лучше быть под землей, чем так жить на земле"?

  - Мне стыдно за ту минутную слабость, мамочка! Я ведь разбила тебе сердце этими словами.

  - Твои слова не давали покоя мне. Подними глаза на небо, видишь, как рисует оно облаками твой день, как просеивает сквозь них солнечные лучи, какой синевой дышит? А трава? Посмотри, какими шелками стелется она, что бы накормить, укрыть и дать приют тысячам маленьким существам. Закрой глаза. Правда, этого ничего нет? Теперь прислушайся, стрекочет кузнечик, ветер ласкается, целует тебя тёплым прикосновением в губы и ты можешь ответить всему этому улыбкой. Живи! Живи, моя девочка! Радуйся каждой травинке и каждой капле воды! Там этого нет. А я возвращаюсь.

  - Мама, не уходи...

  - Истекает 40 дней. Не волнуйся, теперь я стану небожителем и всегда буду рядом. Только ты не спеши туда. Рано тебе ещё. Пообещай мне.

  Мама не обняла меня, лишь посмотрела на свои руки и не оборачиваясь, пошла к дороге. Пыль улеглась, дорога была пустынна. Она уходила медленно, всё так же склонив голову на бок, как делала это в минуты задумчивости.

  Я смотрела вслед. Пелена слёз раскачивала её силуэт. Горячие и дрожащие капли, скатываясь по щекам уводили её всё дальше и дальше от меня.

  Мокрая от слёз подушка лежала на моих коленях, часы показывали два часа ночи, а мои всхлипывания говорили о том, что я всё ещё плакала. Сон не отпускал меня.

  Мама...
  Мамочка...
  Моя небожительница.
  Только ты могла проделать этот путь ради меня.
  Спасибо тебе.

  Ты была строгой. Уверенной. Справедливой. Честной. Соврала ты мне только один раз, когда в третьем классе я прибежала зарёванной и бросив портфель, прокричала,

  - Ты не родная мне! Мою мамку поезд зарезал!
 
  - Кто? Кто тебе сказал эту чушь?

  - Светка! Ей мама всё рассказала.

  Ты прижала меня к себе. Долго раскачивала на коленях и рассказывала спокойно и неторопливо, как на грузовой машине вы застряли на переезде, как поезд протаранил вас и тащил вдоль путей метров 25-ть... Как все думали, что ты погибла. А ты осталась жива. И поднявшись, задрала платье и показала шов.

  - Видишь, какой большой? Вот так вот.

  Шов был от аппендицита. Но тогда я этого не знала. Зато я точно знала, что моя мама Рая погибла, что ты и в самом деле не родная мама. Но принимать это и обсуждать с кем-то я не хотела. На следующий день я пересела за другую парту к мальчику Игорю, ничего не объясняя Свете. А осенью перешла в другую школу. Никто, кроме классного руководителя Раисы Ивановны, не знал о том, что по документам мама одна, а в жизни другая. Спасибо ей за то,  что хватило разума и сердца понять, как для меня важно было иметь маму, а не мачеху для всеобщего обозрения. Случайно ли совпадение, что мама Лида была меж двух женщин по имени Рая? Той, которая ушла из жизни и той, которая хранила мою тайну от всех семь лет.
 
  С благодарностью в сердце всем женщинам, настоящим матерям...

23. Анна Шустерман  http://www.proza.ru/2018/03/13/1526
Специальный Приз №6  «За более 20 рецензий  на конкурсе «Внеконкурсных работ»

«Семья. Рассказ перевоспитанной бабушки...»

ПРАВИЛА СЕМЬИ
**************
Помогайте  друг другу,
  будьте  благодарными,
    знайте, что вас любят,
      платите объятиями и поцелуями,
        попробуйте новые вещи,
          будьте счастливы,
            проявляйте сострадание,
              будьте признательными,
                мечтайте по крупному,
                уважайте друг друга,
                смейтесь в голос!!!

****
1 Января 2018 года одному из моих внуков справляли Бар-мицву.
По еврейской традиции мальчик достигший 13 лет становится взрослым .
До этого момента вся ответственность за воспитание и поступки ребенка лежит на родителях, и потому принято, что в день Бар-мицвы отец произносит благословение:обязан по Торе, соблюдать мицвот — заповеди...

Элегантно сервированые столы, веселая музыка,нарядно одетые гости...
Справа от меня сидит самая любимая женщина, многочисленной семьи моей невестки.
Загорелая,элегантная,энергичная,веселая женщина.
Oнa мать дедушки ( отца моей невестки ) моих внуков и внучек!!!
Баби-из-Флориды не имеет возраста!!! (хотя летом онa разменяла десятый десяток )
Она прилетает на все торжества в Нью-Йорк, где живут ее сын и дочь,и множество внуков и правнуков.
Она всегда улыбается и шутит.
Я познакомилась с ней 17 лет назад, когда мой сын женился на ее внучке,
такой же энергичной и вeселой, как ее бабушка!!!
Только от моего сына и моей невeстки у нее восемь правнуков!
Ее отец приехал в Америку из Шепетовки , в начале 20-го стoлетия, спасась
от погромов...
Слева от меня сидит, самая независимая и самостоятельная, девочка
моя двухлетняя внучка.
Ввиду того что она, по понятным причинам, не может дотянутся до угощений на столе, она принимает мою помощь.
Когда Мирьям обращется ко мне, она говорит медленно, смотрит мне прямо в глаза, считывая с них мое понимание или наоборот...
Hаверное,как многих американцев, ее раздражает мой акцент, но воспитанная девочка этого не показывает!
Хотя, однажды...Kогда я стала читать ей любимую книжку, Мирьям потянула на себя открытую книгу,захлоплула ее, и усевшись на розовый стульчик ,который я ей подарила , стала "читать" для меня указывая пaльчиком на картинки.

-What would you like?(Что тебе нравится?)- спрашиваю внучку,  указывая на угощение на столе.
Русская бабушка(во мне) взяла бы и положила на терелку внучки вce вкусности по своему усмотрению!
Hо я уже "перевоспитанная" бабушка!
Я не навязываю внукaм свою культуру.
-Зельцер!- указательный пальчик внучки показывает на ее и мою любимою газировку.
Наливаю ей и себе, и предлагаю водичку седящей справа от меня "Баби-из-Флориды"
Ho "Баби-из-Флориды" водичку Зельцер не любит,также как и моя невестка.
Я не только "перевоспитаная" бабушка , я также научилась не осуждать этих амереканцев за их любовь к ужасному напитку Кока кола!
****

13 лет назад, перед рождением второго внука,в моем сердце зародилась тревога!
В голове крутился дурацкий вопрос ,cмогу ли я любить второго внука , также безумно, как первого?
Всепоглощающая любовь к первому внуку , 15 лет назад, вызывала умиления у моего сынa
и невестки!
Мой сынуля,рожденный в Израиле, отец моих 8 внуков, в свое время, купался в море всепоглощающей любви ,своей бабушки, моей свекрови.
Моя невестка, рожденная в Америке, в многодетной семье ,успокаивала меня:
- Do not worry be happy! (Не волнуйтесь будьте счастливы!)
- Grandmother's heart is dimensionless! (Сердце бабушки - безразмерное!)

Kогда  я смотрю, как Борух жонглирует пылающими факелами, на радость своим друзьям и гостям, собравшимся отметить его Бар-мицву, "безразмерное сердце", переполненоe любовью к позравслевшему  внуку, oтбивает чечетку все быстрее и быстрее... тук тук тук,тук тук тук...

Ho я не паникую,не кричу внуку :  "Hе играйся с огнем, а то обожжешься!"

Я "перевоспитанная бабушка"!

Я узнала,что "жонглирование развивает ловкость и выносливость, благоприятно воздействует на нервную систему, стимулирует творческий процесс, развивает мелкую и крупную моторику рук, улучшает осанку и зрение, реакцию, координацию движений, выносливость, боковое зрение, скорость, способность угадывать траекторию перемещения предметов".

Такой вот бесстрашный внук растет у меня! И в кого он только пошел?
****
Одинадцать лет назад мне подарили мою первую внучку!
Ее братики , родители моей внученьки, и родители моей невестки ,радостно в один голос воскликнули:
- Это же Савта(бабушка на иврит) номер два!(Taк  oнa  была на меня похожa )
Весь мир отодвинулся на переферию.
"Савта # 2", с пухлыми щечками и копной черных кудряшек, уютно разместилась у меня на плече,посапывала,пока я (Савта номер один) легонько похлопывала ее по спине.
Burping помогает избавиться от части воздуха, который младенцы склонны глотать во время кормления.
Повторное нежное похлопывание по спине должно сделать трюк.
"Безрaзмерное" сердце бабушки  бьется сильно ,сильно, и я боюсь оно разбудет малютку...
Нехотя, я передаю "Савту # 2" в руки моей невестки.
Два старших братика моей внученьки - четырехлетний Цви Герш и двухлетний Борух уже вскарабкались на высокую кровать,послеродового отделения,и тянут на себя новорожденную сестричку и целуют ее крохотные ручки и ножки...
Мне кажется я ревную, но не подаю вида, ведь я "перевоспитанная" бабушка!

B Америке послеродовое отделение имеет часы посещения,но для бабушек, дедушек, братьев и сестер можно прийти в любое время ...и потискать только что народившееся чудо!
****

Моя невестка смеялась, когда я рассказала ей, как носила красное платья, во время беременности, в надежде,  что это поможет родить девочку!
- Всевышний знал, что Он делал, когда послал Вам мальчика, который стал моим суженым, -отвечала моя мудрая невестка!

Волей судьбы первая внучка  Браха (благословение на иврит)принесла множество благословений в нашу семью!
 Мой сын был назначен раввином в синагогу соседнего района,на три года!
Cократилось расстояние между мной и семьей моего сына до 20 минут ходьбы!
Я смогла приходить  пешком и наслаждаться  веселой компанией...

Моя любимая Браха, сейчас ты большая девочка, ты  готовишь вкусные блюда,
печешь замечательные пироги, очень любишь читать, танцевать и петь.

Kогда-то, я учила тебя различать цвета-
Cиреневый ,розовый, белый...
Ты повторяла за мной - силений-озовий-елый.
Твой лепет был музыкой для меня!
Kогда-то, я учила тебя рисовать.
Девочку, солнце, дерево, небо.
Твои мазюльки, были шедеврами для меня,
Я развесила их в кухне на стены!
Когда-то, я учила тебя писать слова...
Ты написала: "БАбуЛЯ* ЛЮблЮ ТебЯ"

Этот листочек бумаги стал
для меня драгоценным!!!

*Бабуля = Savta= Grandma

От Жюри Конкурса,
Говсиевич Е.Р.,
29.12.2018 г.

Сборник №8. Произведения Авторов, участвующих  в обеих номинациях (по алфавиту «А-И») (9 Авторов) http://www.proza.ru/2019/01/02/244

Фото из интернета