Волчья сыть

          

                Быль

          Март в этих местах капризный гость, то “отпустит”, ближе к полудню повеет теплом до плача сосулек, и вдруг опахнет талой корой верб и берез, то прижмет, да так, что уши в трубочку сворачиваются… “Пришел марток, надевай трое порток” - говорят сибиряки. И все-таки, зима откряхтела свое - в следах санных полозьев, людей, лесных зверушек от лучей солнца образуются хрупкие пустотные корочки льда. Проседает лыжня - охотничий путик, на припеке, по боровым опушкам у оснований сосен образуются круги-выемки, где под наплывом наста прячется иногда заяц-беляк.
          С отменой календарной и фактической весны как-то не вышло у новой власти в Питере и Москве, а вот отречение царя-батюшки и смуту с последующим переворотом, там гордо поименовали Октябрьской революцией. Падение самодержавия на Алтае сопровождалось неслыханными доселе новшествами. Не только эхом от выстрела “Авроры”, в Петрограде, а коренной ломкой привычных устоев алтайских землепашцев-крестьян, докатилась она сюда в 1917 году, в глухой уголок Бийского уезда, на окраину поселения Ярки.
         “Мы из Ярков, ярковские”, и по сию пору, порой можно услышать  от коренных жителей. Название села, растянутого в длину рядом с Чуйским трактом, более чем на десять верст, пошло от высокого, обрывистого отбойного яра кусающего берег, полдугой, на версты простирающегося левобережьем стремительной Катуни.
          До поры до времени, селян никоим образом не касались бурные перемены
в “центрах”, далеко за Уралом-камнем. Земли и простора - вволю! Паши, прилагай труд - сибирские черноземы плодородны, сторицей воздают труженикам. Закрома,  по осени, доверху полнятся полновесным налитым  зерном пшеницы и ржи, щедры урожаи ячменя, гречи, проса и овса. Картошки, свеклы, моркови и прочего овоща - тоже, накатом, доверху!
          Но однажды все круто поменялось и полетело вверх тормашками. К власти в деревнях пришло пролетарско-бедняцкое сословие. Слух крестьянина неприятно потревожило корявое слово – реквизиция. И не только. Она, голубушка не обошла никого, прокатившись по селам и весям широкой волной. Еще с поздней осени алтайские большевики приступили к созданию продотрядов по изыманию излишков хлеба.
          Выгребали все подчистую, не оставляя ни на прокорм, ни на посев - под метлу! Мышке амбарной зернышка не оставляли! Было от чего запечалиться мужикам… К середине мая 1918 года хлеба было собрано (читай) конфисковано продразверсткой для нужд центральной России 4 (!) миллиона пудов. Но и доверие к Советской власти у людей было основательно подорвано. Это вызвало обратную реакцию - глухо зароптал народ…
          Случилась эта история в семье Пивоваровых ранней весной того же года,
ближе к Евдокии, церковному празднику, отмечаемому по календарю 14 марта, в четверг. Еще и солнце не взошло, когда ранним утром в понедельник, хозяева услышали негромкий стук в ворота усадьбы.
        - Ефим, слышь-ка, не иначе кто-то к нам пожаловал, - встревожено метнулась к окну Прасковья, она же, бабка Сафониха, как её нарекли жители поселка “Трудовой”, располагавшегося на острове, напротив Ярков, на реке Катуни. Крепко захворавший накануне Ефим, было засобирался, ища в темном углу поддевку, но Прасковья его остановила:
        - Куды уж тебе, давай лежи, коли приболел, с вечера горел весь, вот же. угораздило  простудиться… Кабы знать - обошлись бы и без энтих дров. Ефим позавчера упластался на их заготовке в глубине острова по глубокому снегу - рубил и пилил ветляк. Чтобы подобраться к древесине сперва отаптывал стволы: снега - коню по брюхо! Разгоряченный, скинул зипун когда грузил дрова на пошевни, не заметил, как обнесло морозом, прознобило - там видать и простыл. Вскоре в сенцах послышались голоса, и вместе с его женой вошел сосед Еремей, вечно хмурый мужик, промышлявший рыбалкой и охотой. Они были дружны не первый год. Он перекрестился на образа, шагнув за притолоку.
        - Вот что скажу, суседи мои дорогие, ждите вскорости гостей: вчерась комбед порешил к вам тоже наведаться, вычеркнули вас из середняцкого сословия - все зерно отымут за здорово живешь. Я был на том собрании ячейки комбеда, молвил за вас, да попал впросак - нимало удивил товарищей нестойкой классовой позицией, так что ждите гостей дорогих. Рискую я ради вас, упреждая, думайте дальше, что делать будете. Начнут именно с вашего подворья. Ну, ладно, бывайте, я пошел, а то дома беда - коровенка растелиться не может.
          После ухода Еремея воцарилось, как на похоронах тягостное молчание, настолько оглушила семью эта новость. Первой не выдержала Сафониха:
        - Ефим, да что же деется! Отнимут хлебушек потом нажитый, чем детей кормить будем - по миру пойдем с рукой протянутой... Не молчи истуканом, давай решать, делать-то что будем? Придут товарищи, а мы, как кур во щи?
        - Помолчи, Прасковья, ни сипети, - глухо отозвался Ефим, свесив худые ноги с печи, пытаясь свернуть цигарку. Трясущиеся от слабости и волнения руки не совладали, бумага порвалась и самосад просыпался на колени. Ругнулся: - Тьфу, ты, язвить-переязвить, - не вовремя одолела меня лихоманка... С трудом, подобрав ноги, откинулся на расстеленный овчинный тулуп. Расстроенная Прасковья, озабоченно ворча, готовила, подогревала ему на плите снадобье - смесь самогона, меда и барсучьего жира. 
         

         …Возок с  сеном и ребятишками наверху, увлекаемый в ложок с ускорением Чалым, окруженный настигшими и клацающими зубами хищниками оказался в низинке одновременно. Подростков охватил неописуемый ужас.
        - Гриша, хватайся за бастрык, иначе нам капец, слетим! - первым пришел в себя Ваня, пытаясь удержаться на шаткой и норовящей опрокинуться сенной вершинке. Он судорожно дергал ременные, бесполезные теперь вожжи, еще не до конца понимая всей полноты постигшей их опасности, свалившейся на головы так внезапно.
        - Чалый, Чалый! Н-но-о! - раздирал в крике рот вцепившийся ручонками в жердь Гриша. Ребятишки распластались поверху на сене, ни живы - ни мертвы. Ко всему равнодушное оцепеневшее небо затягивал морок, с шуршанием косо посыпала мартовская крупка. Не более сажени с двумя вершками отделяло детей от разъяренной волчьей стаи. 
          Между тем, четырехлеток-жеребец  умудренный опытом диких предков повел себя правильно, будто зная, что с догонявшими волками с ходу в горку не выскочить и, не принимая понукания, встал. Но не обреченно, а в готовности принять неравный бой. Упряжь, оглобли и воз сильно сковывали действия разгоряченного полу-кентавра. По его крупу, выпуклым мышцам упругими волнами прошла дрожь, мгновенно выступила горячая испарина. Преграждая путь пара волков обежала Чалого спереди.
          Вожак стаи, Лобастый (назовем его так) обнажив клыки, поднырнул под оглоблю норовя перекусить коню яремную вену. Но не тут-то было! Яростное ржание сотрясло округу. Р-раз! Чалый сместился и, вздыбившись резко вскинулся передними коваными копытами в воздухе. Клац!.. Уй-юй-юй, - по щенячьи успел взвизгнуть Лобастый, отлетая от страшного удара, с перебитой челюстью и сломанным шейным позвонком.
          Другого зубастого сородича, тоже прыгнувшего под оглоблю, выбравшего целью распустить ему пах, жеребец залягал, перемолотил и утрамбовал под щиток и днище саней бесформенным кровавым комом. Снизу муторно пыхнуло свежей кровью и калом. Еще раз пронзительно, победно заржав, Чалый вскинул зад и, взлягнув, ударом копыта с треском переломил березовую оглоблю. Путь к свободе был наполовину открыт. Оставшиеся четверо серых продолжали на него наседать с двух сторон, резко поумерив прыть, удрученные судьбой собратьев. Непрестанно дергающийся возок мог опрокинуться в любую минуту и тогда…
        - За бастрык, за бастрык держись! - подбадривал брата Ваня, выдергивая одной рукой воткнутые тройчатки-вилы. Кр-рак! - вывернулась из уключины изрядно  расщепленная другая оглобля. Испустив громкое ржание и сдернув ему с руки вместе с вожжами шубенку-рукавицу, жеребец с места сорвался в галоп, преследуемый тремя волками. Пара оставшихся, отощавших вконец хищников сразу же стала жадно пожирать еще парящие потроха своих сотоварищей.
          “Только бы не достали, только бы ушел Чалый!” - лихорадочно пронеслось в мозгу Гриши, - “в этом единственное наше спасение, иначе либо нас сожрут, или запросто окочуримся от холода. Одно радует - хорошо хоть серянки-спички дала в дорогу бережливая бабушка”.
          Вскоре на белом фоне увала показались три гуськом трусящие тени волков погнавшихся за Чалым - хвосты палками вниз, понурые...
        - Живем, фигу им с маслом! Ушел наш Чалый, невредим, - обрадованно привстал с колен Ваня, и заморгал, часто утирая рукавицей не то нос, не то глаза…
        - Ничего, как-нибудь отобьемся, сжимая вилы, приободрил его Гриша, - будем обороняться, насколько нас хватит… Чалый теперь на полпути к выселкам, будет нам помощь - хуторские поднимут тревогу. Утешителя и самого бы кто ободрил - парнишку мелкой дрожью трясло чувство жуткой неопределенности и страха - им предстояла ночь в окружении матерых хищников.
          Чувствуя обоюдную вину, походя, грызанув пару дежуривших у возка с окровавленными мордами волков оторвавшихся от жуткой трапезы, звери с удвоенной яростью атаковали ребят. Серые разбойники жаждали разорвать плоть маленьких двуногих: подпрыгивали, клацали зубами почти доставая парнишек. Остервенелая банда желала отомстить людскому племени за все, нескончаемая дьявольская карусель только набирала обороты... С каждым броском волчьи когтистые лапы стаскивали клочьями и пучками сено. Возок начал худеть на глазах.
          Братьям вскоре пришлось пустить в ход вилы, иногда попадая в оскаленные волчьи пасти. Пуще всех наседал возглавивший стаю после гибели вожака матерый волчина - он был смышленее и крупнее остальных. Гриша терпеливо выжидал и выцеливал именно его и, улучив момент, угодил рожком тому в ноздрю.
        - Ую-ю-у! - взвыл тот, и закрутился волчком. Остальные отбежали, с недоумением глядя на тяжело травмированного сородича. Волчище бил себя лапой по уху, тряс башкой, словно отмахиваясь от роя шершней, то и дело утыкая нос в снег. Нота боли, взятая четвероногим певцом, перешла в одно сплошное - У-ю-у-у!
        - Ваня! Пока они не очухались, крути жгуты из сена, давай подбросим проклятым огоньку, спички я прихватил, - крикнул Гриша брату. Беглым огоньком сразу занялось сухое сено. Пылающий, потрескивающий факелок ненадолго отпугивал лязгающих зубами волков. Звери, поджимая хвосты клацали зубами отскакивая от огненных всполохов. Зрачки их глаз, преломляя свет, вспыхивали желто-зелеными огоньками, как на ведьмацком шабаше. Прижигая поочередно “заряды”, и швыряя их, ребята на какое-то время обезопасили себя от очередных нападений.
        - Не робей, братишка, авось продержимся чуток, - продолжал подбадривать брата Ваня, с ужасом понимая, что спичек на дне коробка почти не остается. Была опасность загореться самим, что вскоре и произошло. Меняясь в лице, Гриша вне себя вскричал:
        - Ваня, сбивай вилами пламя, иначе сгорим! К счастью, занявшийся огонь им удалось погасить. В холодной ночи продолжалось единоборство ребят с поредевшей стаей оголодавших волков. Ко всему усилился мороз, доставал, пронизывая не слишком теплую одежду, вгоняя в дрожь и озноб.
        - Держись, Гриша, нас обязательно вызволят: подмога спешит, вот-вот объявится, поднял Чалый тревогу, оповестил, - похлопал по плечу братишку Ваня. Тот уткнулся лицом в сено и вздрагивал от рыданий.
        - Ничего не бойся, возьми мои шубенки, погрей руки, теплые они, согреешься.

                (материал в работе, окончание следует)