Африканка часть первая

Маляр Федя Рыжиков не знал, что у него зелёные руки. Случалось, конечно, пачкал он их зелёной краской, но стоило потереть специальным средством, как к ним тут же возвращался коричневатый оттенок обычных рук трудового человека.
 
Вырос Федя при символическом участии родственников, и оттого натура его была самая несложная. Он любил рыбалку, Первое мая и кожуру печёной картошки, а из художественного – Вилли Токарева и группу Boney M.

Федя Рыжиков жил в старом городке под названием Старица, где протекала река Старчонка. Но, чтобы уж совсем не возникало ни у кого сомнений в старости городка, на гербе его изобразили бредущую невесть куда старицу с клюкой. «Идущая с костылём старица в серебряном поле», – пишут с тех пор в геральдических справочниках. В Старице действительно водились старцы и старицы, рождались даже старчата, а вот малярской работы было преступно мало.
 
Для выяснения причин, почему так мало малярской работы в старом городе Старице, следовало направиться в краеведческий музей. Минуя витрины с чучелами лис, кабанов, сов и мышей-полёвок, следовало пройти в зал, посвящённый Великой Отечественной войне, и на правой стене хорошенько рассмотреть большую фотографию. На фотографии была запечатлена главная улица города Старицы в момент, когда её только что покинули немецко-фашистские оккупанты. Эти, не побоимся честных определений, звери-захватчики разрушили старинные купеческие дома, выбили стёкла, выломали рамы, растащили кирпичи и вдобавок что-то несомненно гадкое написали на стенах.

Наглядевшись вдоволь, следовало покинуть музей и быстро, пока ещё жив перед глазами фотоснимок, дойти до центральной улицы. Там нужно было произвести нехитрую операцию совмещения фото с реальностью и убедиться, что отличия если и есть, то совершенно малозначительные. Например, вместо какой-то непонятной немецкой каракули красуется разборчивая надпись: СИВАЯ ГРЫЖА. А остальное всё, ну абсолютно всё, совпадает. В воздухе тогда немедленно раздавалось трагическое: «Враги сожгли родную хату…».  И если такова была картина на главной улице города Старицы, то что говорить о прочих улицах, переулках, проездах и тупиках. Сам собой как-то напрашивался вывод: очень дорожили и гордились стариной жители города Старицы. Вот почему Федя Рыжиков воспрял духом, когда сзади его окликнул Васька Кривохвостов.

- Эй, ты, Рыжа Федиков, - заорал Кривохвостов, - подработать хошь?
- Хошь! – отклинулся Федя, от радости не обидевшись даже на Рыжу. 
- Ну дык, ить сюды! – позвал Васька, стоявший, облокотившись о ржавые останки автомобиля (возможно, это было брошенное имущество Третьего Рейха).
- Короче, - сказал Кривохвостов, когда Федя перемахнул к нему через канаву, забитую колючей проволокой, - в стрёмном доме есть работа. Я бы и сам пошёл, да у меня тётка в Твери померла, поминки завтра.
На самом деле Васька просто не хотел идти в стрёмный дом. Он же всё-таки стрёмный. Мало ли какие там фантомы с аурами…  Но смелый парень Федя Рыжиков сплюнул в канаву и сказал:
- А я пойду.

Всего в городе Старице было три странных места. Во-первых, культовое сооружение – монастырь, который в 2010 году посетил Патриарх Московский и Всея Руси. Во-вторых, «Бюро ритуальных услуг» - тоже почтенное заведение. В-третьих, стрёмный дом на окраине города. Странность этих трёх мест заключалась в том, что они никак не гармонировали с остальными строениями города Старицы.  Неестественно выделялись они чистой побелкой, покраской, цветниками на территории и в целом возмутительно ухоженным внешним видом. Но если к монастырю и «Ритуальным услугам» жители города Старицы относились скорее одобрительно, то дом на окраине не нравился им категорически. Мало того, что там уединённо жили скрытные супруги Ягнёнковы, мало того, что они содержали дом в порядке, мало им было всего этого… так ещё в одном из окон этого дома замечалось неестественное бело-сине-розовое свечение. От такого необъяснимого свечения жители города Старицы доходили до белого каления и сами начинали светиться, как лампы накаливания.

Вот в такой подозрительный дом явился на следующий день Федя Рыжиков.  Навстречу ему вышла сама мадам Ягнёнкова. Она была в лиловой юбке колокольчиком, кофточке с рукавами колокольчиками и спросила колокольчиковым голосом:
- Вы – маляр Василий?
От звуков этих колокольчиков Феде сделалось не по себе. Не росли в Федином саду женщины-колокольчики, женщины-маргаритки или женщины-гортензии. Встречались всё больше женщины-крапивы.  Он очень смутился и, путаясь, ответил:
- Нет, я Рыжа Феди… то есть Федя Рыжиков, а Васька на поминках пьёт.
- Значит, вы – маляр Фёдор, - снова прозвучал колокольчик.
- Вы уж, простите, Фёдор, но малярской работы у нас нет, - продолжала мадам Ягнёнкова, провожая Федю к крыльцу, - зато карниз в комнате оторвался. Я, знаете, не терплю беспорядка в доме.  Супруг же, как назло, повредил руку да и затемпературил к тому же.
-  Карниз, это я запросто, - сказал Федя Рыжиков, озираясь немного затравленно.
Он и вправду без труда закрепил карниз, только в побелке чуть-чуть испачкался.
- Где бы у вас, хозяйка, руки сполоснуть?
- Сюда, пожалуйста, - пропел колокольчик. 

Федя шёл по коридору в направлении ванной комнаты, опустив глаза вниз. Коридор был тёмный, пахнущий какими-то незнакомыми веществами. Из-за двери по соседству с ванной струилось то самое нежное свечение, доводящее до белого каления жителей города Старицы. Федя невольно остановился.

- Хотите взглянуть? – вот так сразу без разбега спросила мадам Ягнёнкова.
- На что? – насторожился Федя, охваченный, однако ж, духом авантюризма.
Она молча распахнула дверь, и Федя перешагнул через порог. В комнате за письменным столом сидел пожилой мужчина с забинтованной правой рукой и, сжимая торчащими из гипса пальцами карандаш, кое-как делал пометки в журнале. На звук шагов он повернулся.
- Семён Петрович – муж вот этого колокольчика, - засмеялся он.
- Рыжа Федик…, - промямлил Федя в ответ.

Он смотрел на противоположную стену. Теперь-то стало ясно, откуда исходил свет. Он исходил от стеллажа, состоящего из нескольких деревянных полок. Все они были плотно заставлены горшочками, а в горшочках сидели фиолетовые, розовые, пурпурные, белые, кремовые, голубые, полосатые, крапчатые, бахромчатые, махровые, простые, розоподобные, тюльпановидные, ландышеобразные и даже золотисто-салатовые цветы.  Какие-то сигналы, отлетая от них, направлялись прямо в Федину грудь. Феде внезапно показалось, что рядом с этими созданиями он мог бы находиться вечно. Никогда не попадал он в такую глупую ситуацию. Он любил, конечно, рыбалку и кожуру печёной картошки, но не будешь ведь всю жизнь разглядывать карасей с пескарями, да и кожура хороша в меру.  Он даже чуть-чуть любил Ваську Кривохвостова, но вовсе не желал видеться с ним каждый божий день.

- Понравились узамбарские фиалки? – лукаво щурясь, спросил муж колокольчика.
- Это фиалки? – удивлённо выдавил Федя.
Он помнил пыльные угрюмые заморыши на окне у своей бабки - старицы Фроси. Редко-редко и мелко-мелко цвели они полупридушеными цветочками, которые и раскрыться-то до конца не могли.
- Отпад! – сказал Федя Рыжиков.

Так Федя познакомился с уважаемыми всей фиалочной общественностью коллекционерами Ягнёнковыми, обладателями многих призов специальных выставок и конкурсов. Слава о Ягнёнковых гремела во всём фиалочном мире, но, конечно, не в городе Старице.
Через час Федя уже знал, что такое детки, пасынки, стандарт, спорт, стартёр, химера, мини, фитиль и «процвела по сорту». А какая неведомая доселе поэзия фонтаном била из названий сортов: «Юная француженка», «Сонет», «Королева Бурлеска», «Пестрокрылый сон», «Трепет ожидания», «Розовая зайка» и таинственная «Мирштанти Гульбе»! Последнее, как пояснил Семён Петрович, по-литовски означало «умирающий лебедь».

На обратном пути с неба посыпалась дождевая пыль, невесомая, как пыльца.  Кто-то сверху производил опыление города Старицы. Федя шёл домой, а перед глазами его плавали фиалки. В одной из подворотен он затормозил, и, думая отвлечься, стал читать надписи на стенах. «Мой организм – не помойка», - прочитал Федя, но вокруг него по-прежнему толпились фиалки. «Алкоголь тебя не бросит», - фиалки закружились в хороводе. «Твои идеалы никчемны, как и ты сам», - фиалки сгрудились, сердито смотря на Федю жёлтыми сердцевинками. «Кря, ты будешь крякать со мной?»  - фиалки скорчили вопросительные рожицы. «Ты будешь вечно в моей голове, моя любимая пуля», - фиалки скорбно поникли. «Евген, Гуня, Фараон, Шумахер – love”, - фиалки вновь приободрились. «Ты не одинок, у тебя есть космос и лишняя хромосома», - цветоносы согласно помотали бутонами.  Намалёванная с краю фраза призывала: «Живи по своим законам и следуй за мечтой». Фиалки качнулись к выходу из подворотни.

Последнее предложение показалось Феде туманно заманчивым, и он снова шагнул под дождь-пыльцу. Второй раз в жизни ему захотелось крепко подумать. Первый-то раз случился лет пять назад, когда он полчаса задавался вопросом, не подарить ли кольцо Ленке Гребенюк, и по здравом размышлении решил: нет.

Очень кстати вдали замаячила часовня. Было сразу видно, что в 2010 году Патриарх Московский и Всея Руси обогнул её стороной, зато внутри нашли приют самые разнообразные отходы, произведённые жителями города Старицы: от вышелушенных упаковок таблеток до кукольной ноги, трагично розовеющей в буром месиве.
Федя уселся на обломки ящика из-под пива и принялся напрягать мозг, глядя на стену, на которую житель города Старицы распылил из баллончика: «Господи, спаси Русь от ига!». Федя силился понять, чьё это иго и как спасать от него Русь. Мысли его были волнистые, удлинённые, заострённые, изогнутые, стёганые, пёстрые, как фиалочные листья.

Ничего не надумав, Федя так и вернулся домой, где решил испытать другой способ отключения. Для отключения он включил Вилли Токарева. «Небоскрёбы, небоскрёбы, а я маленький такой…» - немедленно подхватили фиалки. Федя не сдался и поменял Токарева на Boney M.

«Ra-ra-rasputin, Russian famous love machine…” – дружно грянули цветы.
Тогда Федя лёг спать и видел во сне далёкую зелёную Танзанию, жирафов, похожих на подъёмные краны, слонов и зебр с антилопами, бродящих под парящими над саванной скалистыми Узамбарскими горами.  В этих горах у водопадов и речек, в расселинах между камней жили, питаясь влагой туманов, нежные маленькие существа – фиалки.
На следующий день Федя кое-как закончил ещё одну немалярскую работу и в пять часов вечера уже стоял у калитки стрёмного дома. К нему опять вышла мадам Ягнёнкова в костюме белого колокольчика.

- Здравствуйте, Фёдор! У нас, к сожалению, пока ничего не сломалось.
Ни с того, ни с сего Федя ощутил в горле ком сухой травы. Травинки и колоски щекотали и кололись, мешая ему донести свою мысль до мадам Ягнёнковой-колокольчика.  Очень стесняясь, Федя выплюнул часть кома прямо под ноги хозяйке, вытащил из кармана заработанные у Ягнёнковых деньги и через остаток застрявшего в горле сена прохрипел:
- Мне бы фиалок…
Мадам Ягнёнкова неудивлённо улыбнулась.
- Вы хорошо подумали?
Федя уверил её, что никогда в жизни столько не думал: аж целый вечер и половину ночи.

Через два часа Федя возвращался домой, напоённый чаем с самодельным кексом «Душа фиалки» и нагруженный несколькими десятками деток и листиков, пасынками химер, а также коробкой с пятью взрослыми цветущими растениями, полученными от Ягнёнковых в подарок.  Через три дня у Феди был готов стеллаж, зажжены над ним выписанные из Твери специальные лампы, и началась новая жизнь Феди Рыжикова.
   
Поначалу Федя неукоснительно соблюдал все правила фиалководства. Ежедневно следил за временем освещения, проветривал теплички с укореняющимися листиками, смешивал в определённых пропорциях грунт, по мере роста пересаживал растения в ёмкость большую строго на один сантиметр.  По нескольку раз в неделю бегал он к Ягнёнковым за советом. И то ли советы эти были действительно столь хороши, то ли ещё что, но Федины фиалки росли превосходно.

Со временем Федя осмелел и взялся за эксперименты. Невзирая на скептическое отношение Ягнёнковых к этим опытам, он пробовал растить фиалки в горшках большого размера, при разном освещении и температуре и даже в обычной земле с огорода. Но что бы ни вытворял Федя, результаты по-прежнему оставались прекрасными.
- Ба, Фёдор, да у тебя же зелёные руки! – восклицал Семён Петрович, муж колокольчика.

Кроме того, обнаружился у Феди талант зелёного доктора. Даже Ягнёнковы приносили к нему заболевшие растения и оставляли их на лечение в Федином стационаре. А Федя, по правде говоря, ничего особенного и не делал. Ставил больных в комнате, обрабатывал каким-нибудь самым дешёвым средством и желал им выздоровления. Однако потерь среди Фединых пациентов было ничтожно мало. До того Федя полюбил это дело, что бродил порой по городу, высматривая в окнах больные или чахлые растения, и предлагал хозяевам отдать их ему на реабилитацию. Некоторые соглашались с радостью, а другие, видимо, подозревая в этом какой-то подлый камуфлет, не поддавались ни на какие уговоры, включая денежные.  И если Феде уж очень сильно было жаль растение, то он решался даже выкрасть его, за что, случалось, бывал бит в морду тем или иным жителем города Старицы.
- Ничего, - говорил Федя, накладывая компресс на очередную шишку, – добро должно быть с корешками!
- Зелёные, руки! Ой, зелёные руки! – восхищались колокольчик и муж колокольчика.

Ещё через пару лет Федя рискнул заняться селекцией. Новые сорта сразу выходили у него крепкими, с аккуратными розетками, с огромными цветами необычных раскрасок и форм, невиданными ещё в фиалочном мире. Те растения, из которых не получались сорта, Федя не выбрасывал, а безвозмездно раздавал их всем желающим.  Он открыл в Старице свою цветочную лавку, затем сделался поставщиком нескольких цветочных магазинов в Твери и Москве. Не имея специального образования, стал читать лекции по фиалководству для взрослых и детей.

Федин цветочный бизнес цвёл всё лучше и лучше, когда совершенно спонтанно, без подготовки и теории, Феде удалось вывести сногсшибательную чёрную фиалку. Она распустила свой бутон июньским утром. Кудрявая и пышная, похожая на шевелюру наблюдавших за ней с плаката участников группы Boney M, она поражала истинной чернотой. Не просматривались в ней фиолетовые или багряные оттенки, как в других цветах, условно называемых чёрными.  Увидев такое чудо, Федя немедленно бросился сорт проверять, перепроверять и переперепроверять, а времени такая переперепроверка занимает изрядно. Когда все манипуляции были произведены, и фиалка подтвердила, что она действительно сортовая, Федя пришёл в такой восторг, что отправился в Тверь и устроил там бесплатную раздачу фиалок на улицах. (Конечно, не чёрных, которых он берег для презентации в Москве.)

Что Федя обожал, так это давать названия новым сортам.  Были у него «Старицкая заря», «Песня Старчонки», «Голубоглазка», «Принцесса цирка», «Морозное кружево», «Ягнёнок» (в честь учителей Ягнёнковых), «Русалка». Над именем для чёрной фиалки Федя долго не раздумывал. Слово само вертелось на языке и просилось с него сорваться – негритянка. «Негритянка», - написал довольный Федя на специальной бирке и воткнул её в горшок с чёрной красоткой.

Через месяц Федя повёз Негритянку на выставку в Москву. Произвела она, конечно, фурор. Коллекционеры и любители теснились у стеллажа, где гордо стояло Федино детище, а рядом гордо стоял сам Федя и отвечал на вопросы. В конце дня он заметил, как с другого конца зала к нему движется высокий человек с ненормально огромными и ненормально белыми зубами. Впрочем, человеку зубы очевидно нравились, потому что рот он держал всё время открытым, как бы предлагая всем смотреть на его ненормально огромные и ненормально белые зубы.
 
- Мистьер Рьижиков, - сказал человек по-русски, энергично утягивая Федю в сторону. – Я – Джек Костенчук, новый президент ВААФ - Всьеамьериканской ассоциации фиалок. Имьею честь пригласить вас в Нью-Йорк на прьезентацию суперрьезультатов вашей новой сельекции. Амьериканским любитьелям фиалок ваш визит будьет ньеобыкновьенно интьересен. Мы, амьериканцы, – поклонники всьего самого пьерьедового. Бильеты и отьель за наш счёт.  Кроме того, обьещаю участие в тьелевизионном шоу!

Ошарашенный Федя быстро кивал головой, в которой уже вовсю вертелось: «А над Гудзоном тихо тучи проплывают…». Мысленно он уже взбирался на статую Свободы, обозревая вид на нью-йоркскую гавань.

- Есть толко одно «но», дорогой мьистер Рьижиков, совсем чьепуха, малусенький нюанс, льегко устраньимый барьер, крошешное ньедоразумение, которое мы уньичтожим в секунду, как милный пузыр…
Федя прошёлся по Бруклинскому мосту, покатался на лодке по озеру в Центральном парке, покрутился на Таймс-сквер, прошвырнулся по Пятой Авеню и уже покупал на Бродвее билет на мюзикл, когда из московского выставочного зала к нему пробился глухой голос Джека Костенчука.

- Чьёрную фиалку не могут звать Ньегритянка. Это не тольерантно, понимаете? Это вообще ньедопустимо в совремьенном мултикултурном мире, в Соединённых Штатах в особьенности. Однако это такая мьелочь, повьерьте. Вы просто пьереименуете ваше растьение, к примьеру, в Африканку – African girl, и всьё будьет улажено. 
Федя тотчас вернул билет в бродвейскую кассу. Он был очень упрямый – простой парень Федя Рыжиков.
- Не понял, – насторожился он, чувствуя, что с историческим врагом надо держать ухо востро.
Джек Костенчук, понизив голос, прошептал:
- Ньедавно голландский музьей пьереименовал картину «Молодая ньегритянка» в «Дьевушку с вьеером», чтобы не оскорбльять… вы понимаете… слово “ньегро” ньехорошее и вызывает у наших собратьев с другьим цвьетом кожи ньеприятные воспоминания о рабовладьении.
- А что означает слово «негро»? – спросил Федя.
- Слово «ньегро» означает «чьёрный», - с готовностью сообщил Джек Костенчук.
- Тогда как же вы зовёте негров? – осведомился Федя.
-  Мы зовьём их «блэк мэн» и «блэк вумэн».
- А что означает «блэк»?
- Слово «блэк» тоже означает «чьёрный», - несколько занервничав, ответил Джек Костенчук.
- Ну и ну… - пробурчал сбитый с толку Федя.
- Лично мне, - ещё больше понизив голос, залопотал президент ВААФ, - слово «блэк» тоже нье нравится. Чьёрный день, чьёрная полоса, чьёрная магия… всьё это свьязано с ньехорошим… Я настоятьельно рьекомендую вам во избьежание чьего-ньибудь исползовать слово «афро»…
 
Чёрный дом, чёрная рука, чёрный гроб на чёрном столе… Полезли в Федину голову детские страшилки. Федя ничего не понимал.

- А сам цвет фиалки не оскорбит ваших посетителей? – спросил он. – Может быть, им, в принципе, не понравится чёрный цветок? У нас как кто помрёт, так все старицы повяжут чёрные платки и голосят хуже выпи на болоте… Может, я лучше привезу вам фиалку Белоснежку?
- Ах, что вы, Фьёдор, всья сол в чьёрном цвьете, ваше растьение – уникално, а в Америке мы должны видеть у сьебя всьё самое пьередовое, от вас трьебуется всьего лишь…
- Назвать чёрное белым… - подсказал Федя.
Он был очень упрямый парень, Федя Рыжиков.

Часть вторая http://www.proza.ru/2019/01/06/702