Всего одна остановка

               
                Моей юной соседке посвящаю...

      Ветер туго закручивал золотистый локон осени вместе с дорожной пылью, шуршащим фантом дорогой нерусской конфеты, рваным целлофановым пакетом и лихо нырял под лавку, чтобы перевести дух, набраться силенок, и, вырвавшись на широкий простор, творить людям мелкие пакости.

    Им было по шестнадцать. Он – высокий и крепкий (не Ромео – дядя Степа!) сидел на скамейке, широко расставив джинсовые ноги, а она – прелестная и совсем крошечная  (не Джульетта – Дюймовочка!) стояла между и целовала его в нос, в щеки, в губы. Они друг с другом не говорили – щебетали. Видимо, самое главное они уже сказали, поэтому все остальные слова были легкими, ни к чему не обязывающими:
 
   - Ты молодец, что прибежал! – она крепко держала его за шею, сияя глазами.
   - Попробовал бы я не прийти, ты бы меня…потом…- он бережно сжимал ее тоненькую талию.
   - Ой, да ничего бы я тебе не сделала! – у нее в руках был учебник неорганической химии, и он девчушке явно мешал.
   - Это ты сейчас так говоришь, а потом…- басил юноша.

   Я смотрел на них с балкона четвертого этажа и завидовал черной и белой завистью: черной – Уже Всего Сбывшегося и Повторенного Сотню Раз и белой – Несбывшегося, и Которое  Не Сбудется Никогда. Сбывшееся радовало своей глубиной и основательностью, а то, которое не сбудется никогда, колыхалось маревом волгоградских пожаров и сидело занозой глубоко под сердцем. Я видел и чувствовал кожей собственных рук смятение и нетерпение юношеских сердец и рук. Я видел, что ей до обморока хочется закрыть глаза и, замерев, повиснуть у него на шее. Я видел, что только усилием воли он сдерживает уже мужские сильные руки, останавливая их на полпути…

        Волнение юности передавалось, как по натянутым жилам, и мне, но мои школьные и университетские, культуровские и милицейские, комсомольские и партийные татьяны, елены и людмилы бледнели и блекли за ДАВНОСТЬЮ, уступая энергии и напору юности. Они крутили в руках сотовые телефоны, передавали из рук в руки учебник, мимолетно касаясь друг друга губами. Мир вокруг них перестал существовать.

    Им было без разницы сейчас, где они: в России или Китае, в Тайшете или в Париже. Для них не существовало время суток и время года. Они не замечали людей, проходящих мимо, мальчишек, играющих в баскетбол, меня , жадно вдыхающего обжигающую и  опьяняющую энергию любви. Тысяча встреч и тысяча разлук ожидает их, но до конца дней будет согревать и волновать их энергия четырех океанов, бушующих в любимых зрачках.

   - Чего же ты сидишь, болван? Тебе уже никогда не будет шестнадцать!
И даже тридцать пять не будет!
 Вставай и беги!
 Бросай этот дурацкий рассказ и беги!
 Всего одна остановка. От госбанка до шпалозавода.
 Беги же, ну!
 И хотя вы оба твердо знаете, что вы не в Китае и не в Париже, и хотя знаете наверняка, что за окном свистит холодный сентябрьский ветер, а на улице половина десятого…
 Всего одна остановка! А там кирпичный дом, темный подъезд и – дверь. Совсем новая. Стучи, как ты умеешь!
 А она знает, что ты так умеешь! Что так стучишь только ты!
 Открыла? Попробовала бы не открыть!
 Все!
 Прямо возле порога нежно-нежно бери ее за уши и, волнуясь, как в шестнадцать, говори…
 Ну, говори же!
 Го-во-ри бол-ван!
   - Ирочкин… Я… тебя… люблю..! Я люблю тебя, мое солнце! Люблю! Не так, как в шестнадцать. Страстно и безрассудно – не получается! Не так, как в сорок. Крадучись, таясь от взрослых детей. Не получается, потому что не шестнадцать. Не получается потому, что было другое время, и мы были совсем другие. Не лучше и не хуже. Просто – другие!..
Я люблю тебя, Ирочкин!

                09.09.10 г.
                г. Тайшет