Обострение 2

[Здесь нет ничего серьёзного, — болтовня графоманки. Первый рассказ с названием "Обострение" читать не обязательно.]


Вечность, вечность целую я ничего не писала! Недели две уже. Мои друзья наверняка во мне разочаровались и нашли новую восходящую звёздочку. Вон у них на сайте то тут, то там новинки, отзывы, переклички. Жизнь кипит, как клубничное варенье, кто-то умудряется снимать с него пенки, не обжигаясь. А я всё. Отработанный материал вселенной. Выбранный до дна рудник. Пересохший ключ… Стою перед зеркалом и плюю себе в лицо, фигурально, разумеется. Ну, что, съела?

Кстати, о фигуре и еде. Надо бы подкрепиться. В последнее время я делаю это хаотично, и уже обзавелась парой лишних складочек и десятком угрызений. Нет, вселенная несправедлива. Она даёт всяким дохликам сумасшедший обмен веществ, когда калории просто выскакивают наружу, не успев толком заскочить в рот. Мне же достался такой обмен, который в прошлой жизни был ростовщиком. Всё в дом, всё под спуд, в мешочки и заначки. Один мой знакомый, правда, называет такое "роскошной фигурой, на которой отдыхает рука мужчины", но на мне (при всех несомненных возможностях) ничья рука не отдыхает, так что это утешение мимо.

И ещё зубы. Они посыпались. Нет, на подушке я их не собираю по утрам, однако в конце тоннеля явно светит вставная челюсть. Звала же меня подруга в свой новый зубоврачебный кабинет, уже полгода как звала, а я всё: "Потом, Ань, сейчас некогда". Аня! Точно! Мне нужна Анюта. Она же у меня не только по зубам, - психолог прирожденный, а кто ещё нужен психу? Бросив последний взгляд в зеркало (отражение покрутило пальцем у виска), я набираю Анькин номер.

— Доктор, скажите, я буду жить?
— Будешь, Мань, будешь. Кучеряво и непредсказуемо. Случилось что?
— Кризис…
— Скорая помощь выезжает. До восьми вечера продержишься?
— Я до двадцати семи лет продержалась, но силы на исходе.
— Всё так серьёзно? Тортиком не обойдёмся?
— Какой тортик! У меня жир! И зубы!
— Мартини?
— Ага.
— Или Бейлис?
— И его тоже.
— А ещё что?
— Бехеровку. Любую, я никакой не пробовала.
— Ууу, как всё запущено… Ладно, вскрытие покажет. Жди.

Мне хотелось, очень хотелось выглядеть соответствующим ситуации образом. Бледной и исхудавшей, с синевой под глазами, с температурой тридцать пять градусов и сердцебиением через раз. Но увы, я румяная пышка, любящая покушать и поспать. Даже умывание ледяной водой и тщательно зализанные волосы не придали моему облику трагичности. К тому же, Аньку встретить без улыбки невозможно. Она сама сияет, как солнце, делая окружающих, как минимум, отражающими свет лунами. Вот на глупую луну на этом глупом небосклоне я была похожа, открывая все три двери, сквозь которые в момент проник солнечный ветер по имени Анька.

Тысяча бликов в кронах летнего парка, птичий щебет за окном, тёплая завалинка, усыпанная понизу соняшниковой шелухой, — всё это моя Анюта. О чём я не замедлила ей сообщить. "Шелухой — это да, это прям не в бровь, а в глаз", — проворчала она, вылавливая мыском левой ноги ускакавший под обувную полку тапочек.

Минуя все вступления и возлияния, мы быстро подкатились к теме визита.
— Ну-ну, не кисни, Марусь. Давай, колись, что пишешь.
— Полдюжины стишат в корзине.
— Совсем никуда не годных?
— Да бред вообще. Выписалась. Выдохлась.
— Корзину не очищала пока? Почитай что-нибудь. Например, последнее.
— Я рыба, застрявшая
в кустах между ветками,
Откуда хладная
река не вынесет.
Я про летучих рыб
читала в детстве, но
Хотелось выше мне,
хотелось в синее.
— Стоп-стоп-стоп! — Анька откашлялась и вытерла слёзы, — Это вообще о чём?
— Ну, там рыба, такая бунтарка, сооружает катапульту и взлетает, но застревает в кустарнике…
— Мань, ты серьезно? Откуда ты эту рыбу взяла?
— Да так, какая-то картина попалась на глаза, гигантская рыба плывёт среди деревьев. И я подумала: ночь-рыба медленно движется в тёмных ветвях, изредка поблёскивая золотыми чешуйками, поглощая звуки медленно открывающимися губами.
— А почему так и не написала?
— Да ну, это банальщина, метафорические изыски и предсказуемые красивости.
— А тебе хотелось соригинальничать? Так, рыбу в баню, давай дальше. Что ещё?

— Было ль, не было, августом тигельным
Пропечатано шрифтом сиреневым.
Мы так быстро на "ты" перепрыгнули,
Миновав менуэта вступление.
Закружиться хотелось, вальсируя,
И забыться в безудержном танце.
Вам так нравилось, как я грассирую,
Ну, а я не могла надышаться.
— Опять про него? — снова перебила Аня, — Никак не забудешь. Это слишком личное, не нужно такое публиковать. И вообще, почему "тигельным"? Ради рифмы только? Допустим, оригинально, но потом "в танце — надышаться", пошли банальности. Про любовь всегда банально. Давай что-то из прозы. Подожди, ты не умеешь читать свои вещи, я сама.
Анька повернула к себе мой ноутбук и задумалась. Пробежала глазами пару строк, разулыбалась:
""Однажды кто-нибудь залепит моим тортом мне же в лицо, я всё жду", — Славка засмеялся, открывая ровные зубы.
Боюсь показаться предвзятым, но к его улыбке, загару и манерам невольно клеился эпитет "по-американски". Впрочем, чему удивляться, он и приехал из Америки, притащив оттуда эклеры собственного изготовления.
— Ты с ума сошёл — пирожные через океан тащить!
— А ты попробуй, прежде, чем говорить. После моих эклеров никаких других не захочешь.
— Мм, обалдеть, что ты в них кладёшь?
— В первую очередь, душу. Ну, ингредиенты самые лучшие, конечно. Вот этот теперь попробуй, он экспериментальный. Не кислит?
— Это божественно, Слав! А чего там с тортами?
— Понимаешь, в Америке вообще не развита культура чаепития с изящными десертами. Их торты просто чудовищны. Когда мы с Яной начали делать панкейки, то все удивлялись, как можно украсить обычные, казалось бы, кексы. А когда пробовали… Я тебе честно скажу, все мои клиенты — постоянные.
— Тогда за что в лицо тортом?
— А за дизайн. Ты же Янку знаешь, она в первую очередь художник. Заказы с индивидуальным дизайном всегда оформляет она. Меня не подпускает даже близко. Вот недавно стоматологи заказали два торта на корпоратив, один торт классический, второй на наше усмотрение. И что ты думаешь, сделала Яна? Сейчас фотографию покажу.
Славик нетерпеливо листает что-то пальцем в новеньком айфоне, а потом поворачивает экран ко мне. Да… На торте изображена женщина, зафиксированная в стоматологическом кресле, во рту у неё подобие домкрата, а вокруг разбросаны пыточные инструменты.
— Я очень боялся это везти. Но знаешь, им понравилось!
— Это точно стоматологи были, а не садо-мазо какое-нибудь?
— Точно. Садисты тоже были, но это другая история.
Слава на миг перестаёт улыбаться, но тут же подхватывает тему:
— Мы вообще несём культуру и вкус в тёмные массы. Безвкусные заказы — торт в виде задниц и сисек — я не беру. И никаких заменителей сахара, сливок и муки. Если бы ты знал, как там сложно найти натуральные продукты!
Я съел последний эклер и кошусь на вторую коробочку. "Эй, заканчивай, это семье", — американская улыбка Славика уже невыносима. Я бы дал ему тортом в лицо. А можно и не тортом. Завидую? Это я-то завидую бывшему однокурснику, вылетевшему из универа за систематическое разгильдяйство? Выходит, да…"
— Марусь, по-моему, неплохо. А дальше что?
— А дальше ничего. Либо байки из жизни кондитеров-самоучек, либо драма, которую я не вытяну, либо выбросить, что я сделаю прямо сейчас.

— Строга ты, мать. А это что за стихи?
Я зажигаю свечи,
Тонкие, ломкие, алые,
Их загорелось немало, но
Тьма накрывает плечи.
Нет на земле подсвечника,
Чтобы расставить поровну:
Для каждой голубки и ворона,
Для каждой жертвы и вора,
Без пафоса и без укора, —
Сотни и тысячи свечек.
А я зажигаю, упрямая,
Перечисляя шёпотом,
Словно не слыша ропота,
Имя за именем жалуя.
Имя за именем милуя,
В сердце впуская до боли, и
Эта-то боль, что сродни любви,
Дарит меня силою.
— Да это так, забыла уже, когда сочиняла. Пафосно.
— Мань, ну ты же талантище у нас. Ты же не можешь не писать. Помнишь, Вовка про тебя сказал, что ты пишешь даже подвешенная за ногу? Или вверх ногами? Неважно. Тебя давно не хвалили? Давай я тебя похвалю. Мартини будешь? Можем обняться и посмотреть кино, а хочешь, — пару чашек раскокаем, просто так?
— Нет, мама не поймёт. Ты лучше вот здесь посмотри, никак не допишу, но…
— Никаких "но"!
Анька делает вид, что она важный лектор и начинает читать вслух:

"Саше карие глаза от деда достались. И упрямство от него же, — бабушка так постоянно говорит. Хотя, бабуля по-доброму, ворчит-ворчит, а сама то пирожок сунет, то карамельку без фантика: "На, полакомься, мосластая. В кого жалкая такая? И в чём только душа держится"…
Тростинка Сашка, голенастая, с короткой стрижкой. Сама себе волосы отчекрыжила, надоело косу заплетать, теперь на мальчишку похожа"…
С каждой фразой читает всё тише, а потом и вовсе замолкает, продолжая чтение про себя. Я наливаю себе мартини, но не пью, а отставляю бокал в сторону. Сейчас решается моя судьба. Анька отрывается от ноутбука:
— Маня, а это хорошо! Давай пиши, чего ты зависла-то?
— Да не идёт, понимаешь, как через кусты прорываюсь. Два месяца мурыжу этот рассказ.
— Ничего не знаю. Только я с тобой разговаривать не буду, если не напишешь, что там с Сашкой дальше случилось!

Тут раздаётся звон ключей, мама пришла. Заходит на кухню и начинает ворчать про моё домоседство, явно намечающийся алкоголизм, неправильную работу (на дому не бывает правильных работ), загубленную жизнь матери, — в общем, всё в обычной манере. Аня уже привыкла, что мама её не замечает, и потихоньку ретируется восвояси. Хорошая она, Анюта моя. Я только после её ухода (сегодня сквозь стену, она оригиналка та ещё) понимаю, что моя мерехлюндия тоже куда-то испарилась.
Матушки мои, чего это я рассиделась?! У меня же отчётов нестреляно! И рассказ нужно дописать…

Некогда рассупониваться, марш-марш вперёд!