2. Девочка после войны

http://proza.ru/2018/05/05/1006 "Девочка на войне" (начало)

Работа в школах началась сразу после освобождения Минска.

До войны я сидела за партой с Саней Гольдштейн. В классе было много отличников – человек четырнадцать из сорока девяти. Первой в классе была девочка, у которой никогда не было ни одной четвёрки – круглая отличница; второй – Саня, которая станет профессором Пшённик, третьей – я.

Когда началась война, отец Сани, профессор БГУ, вывез семью из города. К счастью, их дом уцелел, и все соседи были живы. После освобождения столицы они вернулись в свою квартиру.

Во время войны дети школьного возраста вынужденно учились в немецкой школе из-за «аусвайса», который спасал от отправки в Германию. Я тоже ходила в ближайшую школу за Червенским рынком. Это было жалкое подобие школы: математику преподавали в небольшом объёме, дети в основном изучали немецкий язык, время от времени участвовали в концертах для немцев. Я читала стихотворение «Lorelei» Генриха Гейне. Так я прошла пятый, шестой и седьмой классы. Это всего лишь цифры – знаний за ними не было.

Меня записали, как и положено, в пятый класс, а Саню – в восьмой: она училась в России, была хорошо подготовлена, я же ничего не знала, у меня было всего четыре класса. Не хотелось учиться в пятом с малышами – стыдно!

В день испытаний по выявлению уровня знаний я оказалась среди учащихся восьмого класса вместо пятого – потянулась за Саней. На учёбу в восьмом классе претендовало до семидесяти девушек и юношей. Мебели в школе не было, поэтому сделали длинные деревянные козлы для распилки дров, накрыли их досками и щитами.

Первым был русский язык – диктант. Конечно, у меня были ошибки. Саня проверяла моё письмо и подсказывала. Я не знала многих правил грамматики. Что такое четыре класса в то время? Это сегодня после четырёх лет обучения дети много знают. Обошлось, двойку мне не поставили. Затем математика, геометрия, тригонометрия... а+в=с – тёмный лес, откуда выскочило это «с»?

По вечерам Саня обучала меня математике. Она решала задачи, а я смотрела. Если она что-то зачёркивала, то я автоматически делала то же самое у себя. Саня оказала мне неоценимую помощь в подготовке к экзаменам. Химию сдала только благодаря Сане. Подруга сдавала работу первой, а я – в конце, чтобы наши экзаменационные листы не соприкасались. Обошлось без двоек, и меня приняли в восьмой класс. Спасло то, что все экзамены были письменными, а не устными.

На первой перекличке моя фамилия, естественно, не прозвучала – её не было в списке. Я подняла руку:

– Почему меня нет в списке?
– А вы были на экзаменах?
– Да, я всё сдала. 
– Припоминаю, – сказала учительница присмотревшись, – вы были в кофточке бордового цвета с белым воротничком?

К счастью, я приходила на испытания всегда в одном и том же наряде, поэтому примелькалась. Все меня видели, но моя фамилия ни разу не прозвучала. Пообещав проверить, правду ли я сказала, учительница внесла изменение в список. Вряд ли она проверила: после войны все были понятливыми и не очень принципиальными.

Итак, я пошла в восьмой класс. Было трудно. Обрушилось столько предметов сразу, и материал по каждому – за три года. В первой четверти по русскому языку была двойка. Я не могла разобраться в частях речи. Пришлось лавировать между предметами и оценками – подтягивать один предмет в ущерб другому (на всё не хватало времени), чтобы выйти на нормальные итоговые оценки.

Класс был большой, учителям не позавидуешь. Это была железнодорожная школа. Вскоре нам объявили, что дети железнодорожников остаются в школе, остальные будут учиться по месту жительства. Мне досталась десятилетка №4 в моём районе, за Червенским рынком. Все годы я старалась, много, очень много работала. Училась хорошо. В нашем десятом классе на серебряную медаль претендовала Валя Орлова, я – на золотую. Оглядываюсь в прошлое, вспоминаю… Сегодня не сказала бы, что я заслужила ту медаль.

За два месяца до окончания десятого класса была выделена одна комсомольская стипендия (500 руб.) для лучшего ученика школы. В то время зарплата учителя составляла 300 рублей. На педсовете решался вопрос, кому дать эту стипендию. В седьмом классе училась умная девочка, круглая отличница. Она вернулась из эвакуации, училась без четвёрок. Второй кандидатурой была я. Учителя не знали, что стипендия разовая. Они решили так: «Семикласснице предстоит долго учиться, а Галина – выпускница, ей осталось провести в стенах школы два месяца, поэтому выбираем Галину». Учителям не понравилось, что ученик будет получать больше учителя, но официально объяснили свой выбор экономией в пользу государства. Я узнала об этом от классного руководителя.

Посыпались поздравления, а интуиция говорила: не радуйся, девочка… Предчувствие подтвердилось: на меня сразу свалилось такое одиночество, что трудно передать словами, даже слёзы проливала из-за этих денег.

В конце выпускного года было много контрольных работ. Наша учительница математики и физики была слабенькой. Она часто путалась в решении задач. Сложные примеры, которые не могла решить сама, давала мне и Вале Орловой. Не знаю, имела ли она соответствующий диплом. После того как педсовет определился с кандидатурой на стипендию, я получила сложное задание по геометрии, с которым долго не могла справиться. Почти все ученики сдали тетради, осталось несколько человек, и я среди них. Учительница прошла мимо меня и прошипела: «Денежки получать будет хорошо, а решать-то всё равно надо». Трудно подростку выносить насмешки учителя, но Бог не оставлял меня никогда. Сосредоточилась на задании, и решение пришло как бы само собой – осенило. На следующий день она сказала с ехидцей: «Всё-таки удалось получить правильный ответ».

В райкоме комсомола узнала, что стипендия разовая. Получила двести рублей, остальные обещали выдать позже. Меня ждали в школе, но я пошла на базар и купила себе шерстяной джемпер салатового цвета, остальные деньги вручила маме. Школа обрадовалась, что стипендия разовая, успокоилась и снова стала дружить со мной. Впервые столкнулась с открытой завистью. Было обидно, что взрослые и дети так резко изменили своё отношение ко мне из-за денег. Неприятное явление… Если бы с самого начала учителя знали правду о стипендии, она досталась бы тому, кому следовало.

На вечере, посвящённом окончанию занятий, было весело: музыка, танцы, игры. Одноклассники подходили, поздравляли с золотой медалью, а я сказала:

– Рано поздравлять, медаль не утверждена окончательно, она может оказаться картофельной.
– Не может этого быть, так не бывает.
– У детей врагов народа может быть всё.

Районо утвердило всех претендентов на медали. Следующая инстанция – гороно. Там начинали с биографии выпускника.

Мы с братом долго думали, как написать, что нет отца. Не хотелось свидетельствовать, что его расстреляли в 1937 году невесть за что. И утаить нельзя. Во время ареста отца я была в санатории, оттуда меня забирала мама. Она ни словом не обмолвилась о нашей беде. Узнав от брата, что папу забрали в тюрьму, я расплакалась и прошептала: «Значит, будет война». Плакала не об отце… Почему так сказала – не знаю. Часто вспоминаю тот момент и думаю: что же произошло тогда, откуда взялись эти слова о войне, почему первым пришло страдание не из-за отца? 

Остановились на варианте: «Отца нет. Умер в 1937 году».

Как только комиссия ознакомилась с моей биографией, назначили перерыв. Председатель, несомненно, споткнулась о 37 год и хотела выяснить, нет ли чего крамольного в нашей семье. Комиссия тем временем знакомилась с сочинением. Оно всем понравилось, возникла лишь претензия к запятой: то ли её не хватало, то ли она оказалась лишней – не помню. Комиссия состояла из восьми человек, классные руководители в неё не входили и права голоса не имели. За медаль проголосовали три человека, против – тоже три. Председатель присоединила свой голос к последним. Вот так, легко и просто, меня лишили золотой медали.

Если бы четвёрка была по другому предмету, то вместо золотой медали дали бы серебряную. Объяснили так: русский язык – решающий, поэтому медали не будет никакой. Подробности голосования мама узнала от классного руководителя. Он переживал за меня. Многодетная семья учителя жила в бараках недалеко от нас. Сосед зашёл к маме по бытовому вопросу, она поделилась с ним овощами, так как огорода у них не было. Он и рассказал тогда, как было дело.

*

Мне нравилась химия, поэтому решила поступать на химфак. Туда же собралась и моя подруга. Узнала от знакомых ребят, что поступить в институт трудно: у одного парня потребовали представить разработанную тему и защитить её. Какую тему, что значит «защитить»? «Нет, пойду лучше в медицину, – решила я, – всё-таки кукол лечила с трёх лет, перевязки делала. И мама так говорит». Подала заявление в мединститут. На экзамене получила три пятёрки и одну четвёрку – по физике. Девушка, сдававшая передо мной физику, не ответила ни на один вопрос по билету и получила двойку. Запомнила её фамилию: Островская.

Пришла за результатом, но себя в списках не нашла, зато наткнулась на Островскую. Зашла в деканат.

– Почему меня нет в списках?
– Вы не сдавали.
– Как это я не сдавала, у меня пятёрки и четвёрка. А почему Островская есть, у неё два по физике?

Сидевший в деканате военный ударил кулаком по столу так, что подпрыгнула чернильница:

– Отвечайте за себя!
– За меня говорят мои отметки!

Позже узнала, что отец Островской восстанавливал мединститут.

Моя мама до войны работала в лаборатории 1-й клиники на улице Мясникова. Директором в то время был Лившиц. После освобождения он вернулся с семьёй из России и был принят на работу в клинику. Он часто беседовал с мамой о жизни в оккупированном Минске. Ему-то и поведала мама горькую историю поступления дочери в институт. Он обнадёжил:

– Не переживайте. У меня есть знакомая партизанка, имеющая вес в городе. Её фамилия Солдатенко. Запишем вас к ней на приём. Она поможет.

Мама сходила на приём, всё рассказала. Помощь последовала незамедлительно: дочь «врага народа» стала студенткой мединститута.


http://proza.ru/2019/06/19/961 (продолжение)