Персик

      Я торгую на рынке тряпками. Это, если коротко.
      На самом деле вот уже несколько лет я являюсь индивидуальным предпринимателем, имею собственный контейнер на рынке и собственноручно привожу эти тряпки из Китая. Эта не слишком почётная деятельность даёт возможность выжить моей семье в сложное время, которое через десять-пятнадцать лет будет называться одним словом: девяностые.
      Когда-то я была начальником участка на оборонном заводе. Но обстоятельства в виде ставшей вдруг мизерной и раз в полгода выплачиваемой зарплаты заставили меня стать челноком. Сегодня я реализую себя одевая женскую половину Владивостока в довольно миленькие костюмы китайского производства.
      Не далее, чем прошлой ночью я вернулась с очередного шоп-тура и, поспав несколько часов, отправилась на свой рынок разбирать привезённые сумки с товаром, надеясь попутно продавать новинки местным модницам. Требования дресс-кода, совсем недавно введенного в учреждениях, заставляли работающих женщин прочёсывать рынки вдоль и поперёк в поиске подходящего делового костюма.

      - Чёёёрт! Он уехал!
      Троллейбус уверенно набирал скорость, быстро уменьшаясь в размерах и подмигивая мне издевательски задними фарами. Только один маршрут идёт с этой остановки до моего дома. Раньше, чем через полчаса другого не будет - это я понимала точно, и потому, опоздав лишь на несколько секунд, уже мысленно прикидывала: хватит ли у меня сил дойти до следующей остановки, где шансы благополучно доехать до дома возрастают в несколько раз; или, уже смирившись, сесть на остановочную скамейку и ждать следующий троллейбус?
      - Чего стоишь?! Пошли! - шлёпнула по моей руке набитым пакетом Ольга, моя соседка по рыночному контейнеру. Её руки, как и мои, были нагружены. Этой ночью, уже под утро, это мы с ней одним автобусом вернулись из поездки в Китай, и сейчас в её руках были такие же пакеты с вещами, которые необходимо было дома отутюжить, прежде чем наряжать в них манекены.
      Ночью, сойдя с автобуса, каждая с двумя огромными полосатыми сумками с товаром и отдельно упакованными фруктами, овощами и двумя разрешёнными для провоза литрами спиртного, мы брали такси, завозили товар на рынок, выгружали в свои контейнера, а потом уже всё остальное везли домой.
      Была осень, и челноки везли домой ящички с персиками, киви и абрикосами, а ещё длинные китайские огурцы, толстые до неприличия стрелки чеснока, упакованные, как сноп пшеницы, помидоры и даже лук-порей. В числе прочего мы умудрялись провозить мясо, готовую курицу, яйца, которые в Китае стоили копейки, по сравнению с ценами в наших магазинах.
      Мы с Ольгой жили в одном квартале, поэтому, вздохнув, я поплелась за ней в направление перекрестка, после которого на следующей остановке транспорта, поворачивая с широкого Океанского проспекта, в нашем направлении шли уже несколько троллейбусов и автобусов.
      Выйдя на своей остановке напротив дома, где живу, привычно порадовалась, что мне не требуется, как Ольге переходить на другую сторону дороги, а всего лишь надо спуститься с тротуара по ступенькам к серой, аккуратной пятиэтажке и дотопать до третьего подъезда.
      Навстречу мне вдоль подъездов дома двигалась бомжеватого вида женская фигура неопределённого возраста. Фигура медленно переставляла ноги, удерживая определённый баланс расставленными в стороны руками. Её движение напоминало шаги задумчивой утки.
      Подавив неприятные эмоции, вызванные данной встречей, я постаралась, глядя мимо, побыстрее разминуться с бомжихой, как мысленно уже окрестила фигуру. Но бомжиха остановилась точно посередине дорожки, полностью перегораживая мне путь. Дверь в мой подъезд призывно маячила у неё за спиной, но не было никакой возможности обойти препятствие, не коснувшись его. Руки были заняты пакетами, и данное обстоятельство не позволяло мне маневрировать.
      - Мать! - сказала бомжиха, по виду лет на двадцать старше меня по возрасту.
      - Мать! - повторила она,
      - Дай чё-нибудь покушать!.. Хлебушка!
      На грязном лице женщины с заплывшими маленькими глазками неопределённого цвета ярко выделялись грязные дорожки высохших, по-видимому, слёз. На меня пахнуло устоявшимся запахом перегара и давно не мытого человеческого тела.
      - Да нет у меня ничего! - сердито буркнула я.
      Бомжиха безнадёжно и беззвучно пошевелила губами и даже чуть сдвинулась влево, а я, облегчённо выдохнув и ускорившись, преодолела оставшиеся метры до моего подъезда и, с трудом удерживая плечом дверь на жёсткой пружине, скрылась в спасительной тишине.
      - Мать! - бурчала я про себя, карабкаясь на свой четвёртый этаж,
      - Нашла себе мать!
      Но жалость уже из маленькой точки в районе солнечного сплетения, пульсируя, быстро превращалась в круги, которые, расширяясь, уже достигли горла и перехватили дыхание.
      - Мать, ети её! - уже вслух произнесла я, бросив на пол в прихожей пакеты и быстро освобождая ноги от обуви. Потом, торопясь, вошла на кухню, сунула руку в холодильник, вытащив оттуда толстый обрубок докторской колбасы, шмякнула её на разделочную доску и, почти не примеряясь, резанула два толстых кругляша. Добавив к колбасе так же толсто порезанный хлеб, завернула всё в прозрачный пакет для бутербродов и почти уже метнулась назад в прихожую, как взгляд упал на подоконник окна со стоящей на нём коробкой с персиками.
      Они были очень крупные, тёплого, вкусного цвета с нежно-розоватыми бочками и ароматным запахом. Секунду поколебавшись, взяла один и, сунув ноги в сапожки, заторопилась вниз по лестнице.
      Бомжиха за это время уже успела доковылять до соседнего дома. Она почти ползла, опираясь одной рукой на очень крутой земляной склон, и почти достигла ступенек, ведущих с тротуара вниз к соседнему дому. Во Владивостоке ровная местность встречалась редко.
      - Женщина! Постойте! - позвала я, уже нагоняя.
      Бомжиха с видимым усилием развернулась в мою сторону. Я протянула упакованные бутерброды. Женщина приняла их равнодушно, не выказав ни одной эмоции, находясь то ли под воздействиям алкоголя, то ли просто обессилев. Было видно, что ей очень трудно стоять. Следом за бутербродами я протянула персик.
      Бомжиха грязной рукой взяла фрукт и недоверчиво поднесла к глазам.
      - Персик! - сказала она удивлённо и шумно его понюхала. Потом перевела на меня по-прежнему удивлённый взгляд, как оказалось, бледно-голубых, словно выцветших глаз, из которых уже по проторенным чёрным дорожкам покатились слёзы, и совсем тихо сказала:
      - Спасибо...
      - Мать! - добавила про себя я.
      Вслух же, заторопившись, сказала:
      - Вы съешьте! А то мало ли... отберёт кто!
      И, не удержавшись, спросила, понимая, что ничего мой вопрос не изменит:
      - Как же так?! У вас дом есть хотя бы?
      - Был... детки выжили... да ещё тепло... ничего... как нибудь...
      Взгляд бомжихи уже потух, и при всём желании уже невозможно было разглядеть, какого цвета её глаза.
      Несчастная трудно развернулась и вновь заковыляла по дорожке, ведущей к соседнему дому. Начинал накрапывать дождь. Я тоже повернулась и пошла к своему дому, положа себе одну руку выше живота, на место в районе солнечного сплетения, стараясь тем самым усмирить разбушевавшиеся кольца жалости и вновь загнать их в маленькую точку.
      - Это ничего... - звучало во мне,
      - Как-нибудь...

                Владивосток, 1997 год