SPQR

Мой сердечный друг Пенай !
Вот и старость - не радость… Даже пенсию, и то урезали. Клавдий всё же хитрая и изворотливая сволочь, ревностью полон и взят в полОн.
Конечно, он знал, что в принцепсы прочили именно меня, по моим заслугам и достоинствам. А то, что он дядя покойного императора, так это отговорка, ясная всем. Ничтожество он, вот недруги мои и протащили его на Капитолий, чтобы за его спиной продолжать своевольничать в Великом Граде. Будь я принцепсом, позволил ли бы я распоясаться этой патрицианской коросте, отмершей плоти, на теле нашей богоспасаемой отчизны? Разве позволил бы я этой шлюхе, Мессалине, владычествовать в Риме?
Да, урезав мне пенсию, Клавдий изгнал меня из сената, чтобы я не мешал творить беззаконие. Но мысль моя по-прежнему свободна. Ни пытки голодом, ни убийство бедной моей супруги, Пенелопы, на моих глазах, толпой пьяных преторианцев, не помеха моему ясному рассудку.
Друг мой Пенай, я не могу писать письма, но верю, что мысли мои дойдут до тебя, как всегда получалось во дни побед Зелёных. Радость удачи переполняли нас, ты помнишь? Осталось ли в твоей памяти приветствие императора, адресованное только нам, нам двоим? Ну, не ревнуй, не надо. Да, именно тогда я и стал богом. Я, а не ты. Но мы ведь всегда были вместе. Жив ли ты, мой верный Пенай, где ты теперь? Ведь хорошо, когда рядом друг…
Я вспоминаю славные дни, когда впервые был избран в собрание мудрых, как Юний и Марций покрыли меня бело-красной тогой и предоставили мне место одесную от принцепса, ведь хорошо, когда рядом друг.
Отцы нации сияли одухотворенными и искренними улыбками, смотря прямо и радостно мне в глаза. Я прекрасно понимаю человеческую искренность, я её вижу и в логике мне не откажешь. Как можно мной не восхищаться? Разве я не на голову выше и статнее любого из них? Разве мудрейшие из мудрых могут лицемерить? О нет, я вошёл в сенат по праву. Один я был в сенате по высшему праву любви. Меня любили все, и даже те, кто потом отрёкся от меня. Я их прощаю, несладко им пришлось под пятой Мессалины.
Ты скажешь, причем здесь отречение? Ты не прав, Пенай. Ведь я был богом, да и остался им. Думаю, что я жив остался только потому, что верующие римляне не допустили расправы надо мной. Из сената меня, положим, изгнали, но как им достать до моей божественной сути? Я слышал их молитвы, я отвечал им, в их душевной тоске. Я и только я.
Я часто вижу сны, в которых иду по ступеням Капитолия, но не в тоге сенатора, в лавровом венце принцепса. Народ вокруг меня ликует и пытается прорваться ко мне, чтобы облобызать те места, куда ступали мои ноги. Центурионы покрикивают на гвардию, чтобы она не давала им приближаться близко к моему пути, но люди в восторге теснят этих рослых меченосцев. Кападдокийские носильщики с паланкином остались далеко позади и мне непонятно, как я умудрился в него влезть, но разве я не бог?
Кстати, о богах. Клавдий уставил свою резиденцию в Байи статуями греческого культа Прометея. Он-де принёс людям огонь. Лизоблюды при новой власти, как-то раз, сравнили этого борова с древним титаном, и так метафора ему понравилось, что он всячески подчеркивает своё огненное воплощение. Я тоже поддерживаю эту его страсть. Но по другой причине. Прометей хоть и не Меркурий, но лучшего покровителя ворам не сыскать, ведь титан не просто принёс огонь людям, а украл его.
Вот он, отец воров, кому, если не ему, быть символом Клавдия, похитившего мой венок…
Лучшего кесаря, чем я, не сыскать римлянам. Ни разу я не солгал им, в бытность мою сенатором, не солгал бы и впредь. Выслушивал речи их, не перебивая собственными мудрствованиями, а просителей не распинал на Апиевой дороге. Что греха таить, благодетель мой и покровитель, кесарь Гай, часто гневался на желающих заслужить его благосклонность простым заискиванием, но всегда отвечал на ласку, если ходатай обращался к нему через меня. Я всегда выступал защитником римлян, будь то сенатор или простолюдин.
Ты скажешь, мой далёкий Пенай, что я брал взятки. Это неправда. Мерзкие слухи, распространяемые новой властью и единственным слугой моим, который остался при мне подмогой и наказанием. Вольноотпущенник Теренций служит мне много лет, но скверная его, рабская, душонка полезла наружу только сейчас, когда я, отстранённый от должности и всеми забытый, вынужден влачить существование далеко от Палантина. Раньше, он, лишь войдя ко мне, простирался ниц и вознося молитву мне и кесарю, приступал к своим обязанностям. Он омывал моё тело и подносил пищу не уставая приговаривать просьбы о благоденствии, ибо так принято в общении с богами. Ведь хорошо, когда рядом друг…
Однако, те времена прошли, и когда он, решением Клавдия, был оставлен при мне с жалованием, в децию от прежнего, его отношение ко мне резко изменилось. Теперь он не кланяется мне, как прежде, а лишь швыряет мне еду и даже бьёт меня, когда пьян. Серьёзной боли он мне доставить не может, так как стар и слаб, но обида гложет моё сердце. Но пуще того обижает меня его брань, в которой он называет меня мздоимцем.
Ложь. Бессовестная ложь. Разве дружеские подарки богатых патрициев и не бедных плебеев можно считать взяткой? Этим отвратительным словом? Разве моя дружба, честная дружба, не была тому причиной? И как от этой дружбы радовалось сердце кесаря, который глядел на нас в те минуты, когда я получал от них эти подарки. Ведь хорошо, когда рядом друг…
Было мне радостно и я слагал стихи в те славные дни.

Светом рожденный, стоял император у входа
Видел он мудрых людей, дары приносящих
Знал, что залогом их дружбы послужат богатства
Могучая Рея просящим отплатит стократно

Я много горького услышал про кесаря, после его трагической кончины. Знал ли я, уж прости мне такую лошадиную метафору, про его необузданный нрав? Мне сейчас кажется, что знал. Но любил ли я его от этого меньше? Вот уж, нет. Любовь всепоглощающее чувство. Оно в тебе, оно твоё, оно не может быть меньше или больше по каким-то внешним причинам. Оно неделимо как атом, этого фракийского путаника, Демокрита. Да, любовь может истощиться и иссякнуть, как это бывало и будет не раз. Но никакие качества объекта влюбленности не могут повлиять на любовь.
Я слышал, когда они пришли его убивать. До сих пор не могу простить себе свою трусость. Я молчал. Мне бы подать голос, взбунтоваться, выбить дверь ногами… Но я молчал. Я боялся, что меня тоже убьют, да и кроме того, признаюсь тебе, Пенай, подленькая мысль гнездилась в моём рассудке. Я ревновал к принцепсу, такова участь всех влюблённых, и в ревности своей, я желал ему смерти. Чтобы остаться его выбором навсегда. А я, взойдя вместо него и после него на Капитолий, увековечил бы его имя и свою любовь. Так трусость и ревность помешала мне избежать моей сегодняшней жалкой участи.
Сейчас я уже не боюсь ничего, каждый раз слыша топот ног солдат вблизи моей обители, я мечтаю, чтобы они ворвались ко мне, разверзли ударом меча мою грудную клетку и выпустили моё сердце наружу, а меня, к моему императору. Хорошо, когда рядом друг.
Мне пора мой добрый Пенай. Скоро уже будет светать. Ночные речи - не дневная болтовня. Сим завершаю свой гиппостолярий.
Прощай, всегда твой, Порцеллиус.

…Ну что ты колотишь, Митрич? Посевная, посевная..и что с того? Отворяй ворота, уже иду к телеге.