Харитинья и Артём - такая любовь

 Из всех историй моей бабушки Харитиньи ярче всех помнится одна. Это история её любви  к  моему деду  Артёму. Сказка о скромной Золушке и добром принце.  Бабушка моя  - Зубцова Харитинья  (отчество  не помню, печально, но факт) - рано осталась без родителей и после их смерти притихших, испуганных братьев и сестёр  разобрали дальние  родственники. Её сироту с восьми лет отдали в чужие люди - нянчить маленьких детей. Она вспоминала, что жила трудно - много работала, спала мало, всегда была одета в обноски,  обуви не было - летом всё босиком бегала, зимой  старые лапти  набивала  соломой, что бы с ног не сваливались.

 - Бить меня не били, но теплого слова в детстве я не знала - вспоминала бабушка.
Летом  лунными ночами  она убегала на речку - сжавшись в комочек, пряталась под ивой, плакала, слушая, как шумела ива над рекой, как летали по ветру длинные, тонкие ветви. Порой ветер бросал нижние ветки на воду и они бились, поднимая и рассыпая кругом похожие на слёзы брызги. Ива словно плакала вместе с ней. Всей детской душой я чувствовала, как страшно и  тоскливо было моей бабушки в те часы.

 Ветер гнал тучи, начинался дождь. Мокрая, озябшая девочка бежала по скользкой тропинке домой. По шатающейся  лестнице забиралась на сеновал. Я так ясно вижу эту картину - старенькая юбчонка липнет к ногам. Коса растрепалась. Мокрые пряди, выбившись из под косынки, прилипли к щекам. Зарывшись в теплую солому, ребенок пытается согреться, выбивая зубами дробь. Внизу коровы гоняют свою жвачку, тяжело вздыхают, в углу тоненькими струйками льётся вода сквозь дырявую крыши, частые молнии освещают стропила, освещают сваленную в углу старую утварь. Я легко представляла всё, о чём рассказывала бабушка. Воображение рисовало и сеновал, и  заплаканное личико, и маленькие, исцарапанные ступни детских ножек словно волшебная кисть.
- Бедная моя! - я плакала навзрыд, слушая её рассказы, и моё сердце разрывалось от жалости и любви.
 - Порой  на берегу и заночую, коли теплая ночь то.  На рассвете пастушок обычно  погонит мимо коров, громко бичом защелкает я и проснусь от этого шума -  она   гладила меня по голове. И не было на земле рук,  ласковей чем руки моей милой бабушки. Большие, натруженные руки вечно и незаметно сующие 20 копеечек в кармашек моего школьного фартука - на мороженое тебе, внученька!

 Она не была красавицей. Мала ростом, со смешным курносым носиком на скуластом лице, худенькая, молчаливая. Но были у неё широко распахнутые синие глаза, как весеннее небо и такая милая, скромная улыбка, что хотелось всегда быть рядом с ней. И ещё была у бабушки чудесная коса  - светлая и пушистая, словно отбеленный лён. И вся она была до старости как пушинка - светленькая, легонькая. Божий одуванчик!

 Дед рассказывал, что в  Россию его предки прибыли  из Польши. Порой  вспоминал своего богатого прадеда, очень праведного человека, который надеялся переждать на чужбине тяжелые для поляков времена и вернуться на родину. От прадеда осталась старинная Библия семнадцатого века (к сожалению, она утеряна). Мой дед  был единственным ребенком в семье, которая считалась самой зажиточной в алтайском селе, куда  дедушку привезли ещё ребенком с Орловщины. Все в округе им в пояс кланялись - уважали за трудолюбие, за доброту и справедливость. Своего любимого сына  родители  баловали. Он был самый завидный жених в округе - богатый, красивый, веселый. Только долго не женился  - все девок перебирал. И та не хороша  и эта ни к душе - видно бабушку искал! До 26 лет искал.
 
 Фамилия дедушки моего - Липский  Артём Терентьевич. При переписи населения фамилию их семьи изменили на - Липских  да так и не исправили. Бабушкина семья тоже приехала на Алтай из России (так переселенцы называли земли за пределами Сибири), кажется, из под Могилёва.

 Алтай стал родиной для многих семей, которые приезжали туда с надеждой на лучшую жизнь. После Отечественной войны мой отец (активный комсомолец, потом такой же активный коммунист) с братом и младшими сестрами - Дусей и Полиной - решили перебраться в Сталинск (ныне Новокузнецк) на большую ударную стройку, строить город-сад. Там и родились мы с братом. Старшая сестра моего отца Шура - первая девушка трактористка на селе - тогда моталась по лагерям за то, что опоздала на работу на 15 минут. Опоздала не по своей вине, но во время войны сурово наказывали прогульщиков. Отсидев срок, она тоже приехала жить в Сталинск.

 Всего у бабушки было одиннадцать детей, но живых осталось  только шестеро. Я не знаю своих родных по отцовской линии, которые остались жить на Алтае. Мы с ними почему то не знались. К маминым же родным мы часто ездили - всю жизнь помню эти чудесные поездки.

 Бабушка вспоминала:
- Зимой надевала старый кожушок, который столетний дед (он лежал всю зиму на печи обычно) разрешал носить всем детишкам. Ещё была  шалька - мамина.  И ещё лента у меня была голубенькая, атласная  -  подарок от одной доброй странницы. Я  её берегла  - заплетала только по праздникам, да на Пасху. Вот и все мои наряды.

 Не раз видела я эту ленту  в бабушкином сундучке. Дед Артём был искусный плотник  и смастерил это резное чудо для своей любимой сразу после свадьбы. Бабушка Христя  хранила там документы, дедушкины почетные грамоты, его коричневатую  фотографию  в военной форме (по-моему, ещё царских времен). Очень дорожила открыткой с голубками - дед прислал её, когда был где-то на Трудовом Фронте (что это такое я не поняла).
 
 Бабушка была неграмотной всю жизнь (только имя могла написать - муж  научил)  поэтому текст открытки она знала наизусть. Там же хранились тяжелые янтарные бусы (подарок свекрови на свадьбу), дедушкины очки с перевязанной дужкой, вязанные детские носочки, простынка  с кружевным уголком, какие - то квитанции и большая ракушка с надписью «Евпатория 1897»  (её история осталась неизвестна мне).
 
 Сундучок стоял на верхней полочке самодельной этажерки. Рядом лежала любимая дедушкина Библия. Переплёт был потрепанный, кожаный. Заглавные буквы – узорные, затейливые, удивительно яркого красного цвета. Картинок в ней не было, маленькой (не умея читать) я  часами разглядывала эти волшебные буквы. Мне казалось, что  они живые - тихо дышат, ползают, смеются или шипят сердито.

 Помню, мы с братиком  болели корью - лет пять мне было - утром бабушка нас голышом заворачивала в красные куски ткани и сажала на широкий подоконник на кухне. И так мы сидели весь день. Взрослые были на работе. Дедушка Артём открывал Библию и громко читал притчи или Ветхий Завет. Бабушка тоже слушала, вечно что-то стряпая. Было так хорошо сидеть на окне, купаясь в солнечных лучах, под нагретой тканью. Так тепло-тепло было!

 С этажеркой связан мой  самый первый  момент памяти. Было мне около  2 лет  -  по маминым подсчётам. Помню - сижу  на домотканом половичке. Полоски синие, желтые, белые. День солнечный! На половичке, на стенах комнаты, на потолке  много-много солнца. Я ручонками вцепилась в кошку. Она рвется под этажерку и, видимо, истошно орёт. Но сцена отложилась в памяти без звука - солнечное  тепло комнаты помню, дедушку, подхватывающего меня с пола, помню. Помню упругость и колючесть его бороды, запах стружки, который сопровождал деда всегда. Мама говорила, что я слишком мала была, что бы помнить это, но ведь помню! Так ясно помню тепло картинки и полное беззвучие.

- Однажды устала я на покосе. Развязала свой узелок с сухариками, попила теплого кваску  и прилегла в тень под стожок - бабушка со слезами на глазах  рассказала мне эту историю, когда мне было лет десять.
 -  Кругом такая сонная тишина. Я не сплю. Смотрю на небо. А по небу белые облака плывут огромные - преогромные. Загляделась на них и вижу - идёт по ним невесомая женщина. Прямёхонько ко мне идет. Белое платье развивается. В руках охапка цветов синих, а сама смеётся. Я и побежала к ней. Она покачала головой, кинула мне цветы и пропала. Как облачко растаяла. Я подскочила на ноги, а вокруг меня васильки разбросаны. Откуда они здесь взялись? Никому я про это чудо не рассказывала. И ты внученька молчи об этом. Люди не поверят, смеяться будут. Молчи, а сама знай, что я Деву Марию видела.

 Так и жила моя бабушка - тихой,  молчаливой  мышкой  со своими тайнами, страхами, суевериями. Я не встречала человека более обязательного и ответственного, чем бабушка. И более беспокойного. Если ей что-то поручали она делала это с усердием. Однажды ночевала я у них. Утром меня нужно было отправить  в школу - её из окна было видно. Рядом! Бабушка подняла меня часов в шесть. Покормила полусонную и мы пошли в школу. Занятия начинались с 8 часов, кажется. Школа была ещё закрыта. Сели мы на крыльце. Ждём. Вышла сторожиха. Сидим вместе с ней. Разговариваем. Уже рассвело. Детишки начали подходить и меня запустили в школу. Бабушка домой пошла - очень довольная, что все сделала как надо.

 Лет 16 ей было, когда родственники стали поговаривать - мол,  надо замуж отдать девку. Она боялась, что будущий муж будет её обижать. Хотя и трудно ей жилось, но всё было привычно, знакомо. Перемен она боялась. Всегда. Всю жизнь. Да и часто видела, как пьяные мужики своих жен за косы таскали по улице. Разве не будешь здесь бояться даже разговоров о замужестве?

 В июле это было. Она спешила домой.  Мягкая пыль лежала на дороге толстым слоем. Нагрелась на солнце. Босые ноги жгло невыносимо. Бабушка быстро перебирала ногами. Казалось - она, не касаясь дороги, летела над пылью. В руках у неё были берестяные туески  с ягодой. Тяжелые туески, но она, почти не ощущала их тяжести - такое чудесное настроение было у неё в тот полдень.

 Из-за поворота внезапно показались два всадника. Они быстро подлетели к ней,  оставляя сзади себя прозрачное облако пыли.  Христя отпрыгнула в сторону и подняла глаза. На красивом, гарцующем  жеребце ловко сидел статный парень. Натянув поводья, он засмеялся и, резко обернувшись к другому всаднику - важному старцу - что-то весело сказал, указывая рукой на неё. Старец придержал свою лошадь, пристально посмотрел ей в глаза и неожиданно почтительно поздоровался. 
 
 Оробев, она стремглав побежала через канавы, просыпая ягоды. Ночью ей снился смеющийся всадник. Весь следующий день она везде видела его перед собой.
 - Вот бы мне такого  мужа - она вздохнула и, пригорюнившись, аккуратно собрала     мокрое бельё в корзину. С тех пор она часто думала и мечтала о незнакомце, но расспрашивать о нем боялась.

 А на Яблочный Спас её сосватали. День был ветряный, но солнечный. Пришли пять человек. На неё надели чистое платье хозяйки и заставили поднести сватам по чарочке. Платье было такое  длинное, что она всё боялась наступить на его подол и (не дай Бог!) порвать. Гости долго пели песни,  одаривали всех подарками. Кто-то из сватов похлопал её по спине и тихо  сказал:
 - Ничего, не лошадь выбираем. Откормится.

 Когда сваты ушли, она прибежала к  иве и горько заплакала:
 - Вот и кончилась мечта моя. Всё попусту.
В тот вечер долго сидела на бережку. Сплела венок и бросила его в воду. Он легко поплыл к другому берегу. Прям на середину, где били родниковые ключи.
- Утонет ужели? Ой, выплыл! Как крутит то, но ведь плывет... плывет.

 Как только капусту солить закончили, так и свадьбу затеяли. Сказали ей чтоб собиралась переезжать в дом жениха.
- Нарядили меня  в тоже платье. Подол подшили, правда, и туфли дали. Они мне впору пришлись. Надела это чудо первый раз в жизни - и пошла я тихо так, бочком в церковь - все боялась оступиться. Глаз от земли не отрывала всю дорогу.
- Пришли. Началось венчание. Священник спел: «Обручается раб Божий (имя жениха она не расслышала) рабе Божией  Харитиньи» и надел на безымянные пальцы жениха и невесты кольца. А когда поставили под  венцами и священник стал читать молитвы,  подумала: «Да за кого же меня выдают замуж то?» - и глаза подняла на жениха. Подняла да и рухнула в обмороке - стоит  перед ней её желанный, всадник  ненаглядный! Стоит и улыбается ей.

 Как подняли, как водой брызгали в лицо, как трижды обводили вокруг аналоя и благословляли венчальными иконами - она  помнит смутно. Как в  полусне была. Сердце от радости летало где-то в небесах и пело, пело. Места той радости было мало и счастью девичьему предела не было.

 Всю жизнь прожили молодые душа в душу. Дедушка был очень добрый. Берег её. Обижать не позволял никому. Бывало, скажет в сердцах - ЧЕМЕРЬ ТЫ ЭТАКИЙ! - и это было  самое страшное ругательство у него. А бабушка и сердиться то не умела вообще.

 После её смерти он всегда носил  фотографию бабушки с собой. Всегда. Бывало, придет с магазина, вытащит её фотографию из кармана, поставит на стол:
- Вот мы с тобой Харитя и хлебушка купили. Будем вечерить, чай пить...
 
 Так дедушка прожил двенадцать лет и умер в возрасте 89 лет - дочь старшая стала требовать - бросай курить! Заставила его специальные таблетки принимать «Табекс». Он и умер внезапно через  неделю - старому организму было тяжело перестраиваться. Всю жизнь дед крутил ЦИГАРКИ из крепкого табака и газетной бумаги. Ночами громко кашлял. В больницу они с бабушкой никогда не ходили. Врач говорил, что ещё бы пожил, если бы не таблетки эти. Да, видимо, бабушка заждалась, желанного своего...

 Тетушка порой упрекала родителей - мол забрали всё счастье себе, детям ничего не досталось. Бабушка молчала, но я видела как она молилась после таких упреков, видела её трясущиеся губы. Она никому не давала советов - особенно детям, ведь они были ГРАМОТНЫЕ, что она могла им посоветовать НЕГРАМОТНАЯ?

 Сейчас я часто замечаю, что ситуация повторяется. Мой сын, да и дети многих моих подруг не хотят слушать наших скучных советов. Они снисходительны к нам, но считают родителей чудаками. Старомодными, наивными и не знающими жизнь чудаками.
 
 Понимаю теперь бабушку. И так тяжело это позднее прозрение. Недаром тётушка моя перед смертью прошептала - прости, мамочка. Теперь я знаю, что и мои последние слова будут такими же. Это уже не новость для меня.  А вот для моего сына...   Впрочем я не о том. Всему своё время.


2019 год. Новосибирск.