Тарелка супа

Рассказ(12+) о детях и взрослых.


С коробкой пирожных тороплюсь домой! Три эклера с шоколадной глазурью, три бисквита с кремовыми розочками и листиками из цукатов. Порадую себя и своих мужиков!..
Чуть задержалась у почтового ящика на первом этаже и сглотнула голодную слюну – в парадной витал нежный аромат горохового супа на бульоне из копчёной грудинки… И я вчера сварила такой же! Павлик уже должен быть дома, а муж придёт только к шести, тогда и станем обедать, но супа остро захотелось прямо сейчас…

Дверь на лестницу чуть приоткрыта, а в прихожей – гора детской обуви… У моего парня вновь гости. Ну, так и есть! На кухне, вокруг обеденного стола, прожорливая компания стучит ложками; все поворачивают ко мне весёлые довольные лица со «Здравствуйте!», кто задорным, а кто и смущённым голосом. Кроме сына, обедают две незнакомые девочки и четверо ребят, которые бывают в доме часто – соседи и одноклассники. Перед ними уже полупустые тарелки с гороховым супом: золотистые кружочки масла на обжаренном луке с томатной пастой, кубики картошки и оранжевой морковочки, кусочки мяса и ёлочки зелёного укропа… Не забыл добавить! В хлебнице, в центре круглого стола, ещё осталась пара ломтиков батона – гороховый суп вкуснее именно с ним…

– А я пирожные принесла! – само вырвалось вместо «здравствуйте»… И громогласное детское «Ура!» огласило кухню, вырвалось в распахнутое окно, ударилось о стены двора-колодца и смахнуло стайку голубей с карниза лифта...
Чтобы не смущать едоков, я ушла в комнату и прилегла на диван, слышала как детвора спорит – кому какое пирожное, и как шесть штук поделить на семь человек. Неразрешимая задача! Улыбнулась и подумала, что мы с мужем остались без обеда. И вдруг вспомнилось…
*  *  *  *  *

Ещё с детского сада нас звали одним именем – «Триоли», а может быть и с яслей. Живя в соседних домах, наши мамы, порой, забирали нас вечером по очереди, чтобы была возможность после работы отстоять в магазине 2-3 часа за каким-нибудь «дефицитом». Если у других детей были фамилии, то у нас лишь цвета: «Оля-беленькая» – это я, «Оля-темненькая» и «Оля-рыженькая». И фамилии у нас появились лишь в школе, хотя «Триоли» перекочевало и туда – школа, как и детсад, была районной, и большая часть детсадовских одногруппников стала одноклассниками.

От класса к классу мы всё больше различались, и нас всё реже и реже называли Триолями. Оля-тёмненькая поступила в музыкальную школу и большую часть свободного, от школьных уроков, времени долбила по клавишам расстроенного пианино, вызывая откровенную зависть подруг. Оля-рыженькая носилась в шумных ватагах таких же беспризорных, как и она, детей по улицам городка, по садам и огородам, считая всё произраставшее в них своей собственностью. И рыжеволосой бестии завидовали ещё больше, стараясь это скрыть. Завидовал ли кто-нибудь мне? Не замечала! На моих руках был младший брат, а вернее – «гирей на шее» и «кандалами на ногах»; присмотр за ним отнимал львиную долю свободного и несвободного времени, вызывая у подруг лишь сочувствие. Единственное, что выделяло меня в классе, это способность за несколько минут набросать на тетрадном листке портрет учителя или подруги… Но рисовали на уроках, от скуки, многие!

И всё же, несмотря на наши различия, мы продолжали дружить. На уроках, сидя в разных рядах, нам достаточно было переглянуться, чтобы понять мысли друг друга – скривить насмешливые мины или прыснуть от смеха, осуждающе качнуть головой или повертеть пальцем у своего виска. И я, как и в детском саду или лишь потому, что сидела в центральном ряду  класса, оставалась в Триоли «центром». Мои подруги без меня выглядели отчуждёнными, и не мудрено!..

Оля-тёмненькая, дочь учительницы и внучка бывшего завуча нашей школы, полненькая грустная девочка, наглаженная и аккуратненькая, сторонилась Оли-рыженькой. Оля-рыженькая, дочь штукатурщицы и пьющего электрика, тощая, как палка от швабры, с вечно чумазыми руками в застиранных манжетах, пятнами на форменном фартуке и в неопрятных тетрадях, смотрела на Олю-тёмненькую свысока и с насмешкой, как на «маменькину дочку». А я, дочь заводских интеллигентов, сама была «маменькой» для брата, а потому умела и стирать и готовить, и следить за опрятностью вещей, чтобы быть для него, как «старшая», примером...

Оля-тёмненькая в гости ни к кому не ходила, ей это было запрещено родителями без объяснения причин, но к себе зазывала подруг часто. Бабушка, не потерявшая навыка педагога и скучавшая по детскому коллективу, усаживала нас в своём саду за стол, под раскидистой яблоней, и за угощением расспрашивала о школьных и классных делах. Зимой и в дождливую погоду такие посиделки устраивались на просторной веранде, пахнущей антоновскими яблоками, сушёным укропом и чем-то неуловимым, присущим лишь старым деревянным домам. Никогда позже я не едала таких вкуснейших пирожков с картошкой, морковкой, яблоком, какие пекла Олина бабушка! За них можно было отдать любые секреты и не только чужие, но и собственные, самые сокровенные. И Анна Васильевна, так звали Олину бабушку, слушала сбивчивые рассказы жующих детей, не перебивая; лишь покачивая головой, иногда – из стороны в сторону осуждающе, иногда – с улыбкой, одобряя. Наедине ей можно было задать неловкий вопрос и получить дельный совет... Ах, как мне нравилась Олина бабушка, всегда бывшая дома и готовая стать поддержкой и опорой всем вместе и каждому в отдельности!

К Оле-рыженькой никто, кроме меня, в гости не ходил. Жила она в соседнем многоквартирном кирпичном доме, в однокомнатной заваленной тряпьём квартире. Родителей вечно не было дома: они или ходили на «халтуры» ради дополнительного заработка, или «по гостям», где этот заработок благополучно спускали. Оля росла, как трава при дороге – предоставленная сама себе, и потому частенько была голодной. Помню как меня поразил её «обед», который я случайно застала: пивная кружка воды с содой и сахарным песком и полбатона вприкуску! И я затащила не очень сопротивлявшуюся подругу к себе домой на «нормальный», по моему мнению, обед. Брат, который капризничал и говорил, что мама готовит лучше, в этот день «смёл» всё, что я поставила ему под нос, тараща глаза на аппетит голодной Оли. Так и пошло! Не часто, но регулярно Оля обедала у нас, пока брат не «заложил» меня родителям...

Мне казалось, что наша семья обеспечена – было с чем сравнить! Но мои родители, ради шаткого достатка, после работы спешили в садоводство, где на маленьком клочке земли росли кусты с ягодами, пара яблонь, груша и грядки с овощами и зеленью. Всё это надо было посадить, удобрить, проредить, полить, порыхлить, собрать и сохранить... Но зато к нашему столу были и свежие салаты и варенья-соленья, а часть урожая в базарный день мама продавала и покупала на вырученные деньги мясо. Современным молодым хозяйкам трудно понять – как может быть целый город без единого магазина «Рыба-Мясо»; а было время, когда эти продукты можно было купить лишь на рынке: грудинка с косточкой, для супа, – по цене детских сандалей. Потому многие мои одноклассники видели котлеты лишь в школьной столовой, а нас мама баловала, но и руки её, привычные к карандашу и ватману, никогда идеально не отмывались. Мама страшно стеснялась этого, но… Сытые дети ей были дороже красоты собственных рук!..

И вот, сытый братишка, ковыряя ложкой в тарелке супа, без задней мысли, я так думаю, рассказал родителям, что днём была Оля и съела ТРИ котлеты! У нас столько за раз не съедал папа. За столом почему-то повисла тишина, и мне она показалась столь зловещей, что я перестала жевать и положила свою ложку на стол. Родители переглянулись, и мама за руку вывела меня из-за стола и с кухни, где мы обедали...

В гостиной она села на диван, а меня поставила на ковёр перед собой и, глядя строго в глаза, спросила:
– И часто ты к нам водишь обедать?..
Я мотнула головой, дескать «нет». Говорить я не могла – горло перехватило, и неприятно засосало под ложечкой.
– Итак, три котлеты – это обед нашей семьи. Ты ей и суп наливала?..
Я вспомнила, с каким аппетитом Оля уплетала ароматные щи из свежей капусты, с соломкой нежной телятины в нём, и качнула утвердительно головой.
– Значит сегодня мы без котлет, а ты и без супа, свой суп ты отдала подруге! – и звонкая пощёчина поставила точку в нашем разговоре.
Мама ушла доедать приготовленный мною обед, а я стояла, прижав ладонь к горящей щеке и звенящему уху, не понимая, что же произошло! За что я получила очередную оплеуху?..

Анна Васильевна, заметив синяк на моём лице, и, выслушав сбивчивый прерываемый всхлипываниями рассказ, объяснила, что «маме слишком трудно достаётся то, что я легко дарю подруге», и пообещала поговорить с моими родителями и с Олей-рыженькой...
В результате её разговора уже мне, без объяснения причин, было запрещено родителями ходить к кому-либо в гости. Оля-рыженькая на обед ко мне больше не напрашивалась, но и я не лакомилась пирожками в саду Анны Васильевны; в моё раненое сердечко закрался невольный страх: вдруг и Оле-тёмненькой из-за того, что я ем пирожки… То же самое, что мне – «за тарелку супа»!.. Глупо, но что возьмёшь с двенадцатилетней девчонки!
Я стала отдаляться от подруг, боясь ходить в гости к одной и приводить к себе другую, а они между собой никогда особо и не дружили. Теперь-то я понимаю, что дружба наша рассыпалась естественно: мы росли и общих интересов, кроме школьных, становилось всё меньше и меньше. Но, как ни странно, именно тарелка супа явилась спусковым крючком нашего отдаления...
*  * *  *  *

Кажется, я задремала. Очнулась от прощального оклика сына, в прихожей. Пока поднялась и, поправив платье и волосы, вышла из комнаты, вся ватага ребятишек, обедавших у нас, успела обуться и выкатиться на лестницу...
Я подошла к распахнутому окну и увидела – как девочки парой под руку, а мальчишки, подпрыгивая вокруг них, и, подталкивая друг друга, смеясь и весело болтая, пересекают двор. Возле арки сын привычно оглянулся, чтобы махнуть мне рукой, и вся компания повернулась следом за ним. Друзья замахали руками и запрыгали, от сытой радости! Кто-то уронил мяч, и он покатился через двор... Вся компания разом рванулась за ним, смеясь и толкаясь, сталкиваясь плечами и стукаясь лбами!.. А я смотрела на них сверху, завидуя юности и ничем не омрачённому счастью дружбы!