За одного битого...

               

       Чтобы осуществиться и выжить в литературе, равно в прозе или поэзии надо быть, как говорят в народе – двужильным – иметь настоящий бойцовский характер в прямом и переносном смысле слова. Делая первые шаги в литературе, будь ты даже наделен чинами и семи пядями во лбу, знай - соломки тебе не подстелят. Не каждый начинающий способен выдержать критику и продвигаться дальше. Хлюпики и люди безвольные на этом поприще сходят с дистанции или попросту выпадают в осадок.
        Василий Макарович Шукшин был именно таким бойцом. Постоять за себя, не дать в обиду слабого, отстоять приглянувшуюся девушку, на которую другой имеет виды, способен не каждый. А ухарство-молодечество, когда подкатав рукава выходили стенка на стенку, улица на улицу?.. Ничто не ценилось превыше в этих баталиях как уменье, готовность несмотря ни на что держать удар…
        Не отсюда ли пошла гулять пословица: “За одного битого двух небитых дают?” Земляки, ровесники, друзья по техникуму - “автобурсе”, “други игрищ и забав”, так озаглавил Шукшин один из рассказов – (те, кто живы, конечно) воочию, лучше меня знают, каким он был в сшибках и драках юности.

                - Эй, кто поджилками дрожит,
                Тот далеко не убежит
                И, скулы сокрушая,
                Стояли мы спина к спине,
                Как топольки меж двух огней –
                Удары отражая!..           П. Я.         

          Эхо бойцовской юности Василия Шукшина неожиданно настигло и опахнуло меня в постперестроечные, так называемые “лихие девяностые” годы в нашем, старейшим в крае и остающимся молодым, городе. В ту пору я работал на одном из оборонных предприятий. Меня влекло творчество, что-то печатали  в городской, районной газетах, краевом журнале “Алтай”. Тогда начался настоящий газетный бум  – от одних названий рябило в глазах, все теперь и не упомнить: “Аспект”, “Апокриф”, “Субботние чтения…” 
          В творческом союзе с художником Егором Бралгиным, с помощью ветеранов Афганистана мне удалось выпустить первую книжечку, поэму “Калины Гроздь” о нашем замечательном земляке - режиссере, актере, писателе. Карманный формат, броская яркая обложка, иллюстрации молодого художника, символическая цена в районе трех-пяти рублей, которую зачастую ставил сам покупатель и определяли спрос, делали ее ходовым “товаром”. Время было интересное, страна оказалась безжалостно, одним махом опрокинутой в рыночную экономику, свирепствовал дикий рынок, повсюду можно было услышать не ласкающее слух обывателя одиозное словечко - бартер.
         Моя борьба с тиражом в пять тысяч экземпляров близилась к завершению.
Книгоношу и коробейника тогда можно было заметить повсюду – в районе Приобья, старого универмага; чаще всего у железнодорожного и автовокзалов, где книжка шла особенно ходко, разъезжаясь, к моему удовольствию в разные города страны и даже в ближнее зарубежье.
         С обеда и до вечера по рукам разлеталось 25-30 экземпляров. Внося посильную лепту в пропаганду творчества именитого земляка, я видел в лицо своих потенциальных читателей. Масса людей, множество мимолетных встреч, кратких бесед сливались в пестрый калейдоскоп. Удивительные то были встречи! Каюсь теперь, что не записывал их хронологически, по дням, документально – такой бы захватывающий дух бестселлер мог получиться!
         Феномен Шукшина, отношение к нему окружающих, усредненного человека из толпы прошли перед глазами без прикрас. Были единичные случаи, когда Шукшин отвергался. Бесповоротно. Иногда с матами. Патология. Больная психика. В мою удаляющуюся спину что-то орали…
          Однажды я подошел к видавшему виды, забрызганному грязью “Москвичу”, заглянул в полуоткрытое окошко водителя и  предложил: - “О Шукшине, его судьбе, последних киносъемках, недорого…” Показалось – “Москвич” просел: водила, солидный дядька в годах рявкнул из его тесного чрева:
       - “Да я с ним дра-ал-ся-а!..” Ноток восторга в крике я не уловил, а потому посторонился, разглядев рядом с хозяином авто дюжего молодца, смахивающего на его племяша. Впору было ретироваться. Как бы чего…
       - “Дра-ал-ся-а-а!..” – смодулировал на обертон выше, взревел раненым зверем автолюбитель и меня будто обожгло - он проиграл тот бой, был бит, повержен и сейчас переживал поражение заново. Вышло, что я сам того не ведая подарил человеку миг возврата в юность, где был он, допустим, Петькой, а Макарович – Васькой… Чего не поделили, что у них там произошло, при каких раскладах, мне узнать не довелось… Книжку он так и не приобрел.

                АВТОГРАФ

         Через несколько дней, возле одного из торгового центров, меланхолично жуя резинку, книгу купил детина из “новых русских”, качок с массивной золотой цепью на литой шее:
       - "Скок?" Я ответил в духе: - " Три ". Из приоткрытого тонированного окна черного “Ландкруизера” смахивающего на крокодила с раскоряченными лапами, в мою ладонь упал кругляк-“булыжник”, пятирублевка. Машина, выпустив сизое облачко дыма, рванула.
          Спустя час, я возвратился на то же месте, и неподалеку от бордюра увидел свою распятую книжицу. Сердце неприятно екнуло. Бережно поднял и попытался хоть как-то привести в порядок свое детище. Увы, тщетно - оттиск шины впился, заклеймил книгу несмываемым тавром. Жирный след протектора наискось пересек странички, иллюстрацию Телелецкого Федора с воздетой в руке балалайкой на фоне приземистых сростинских изб.
          Что ж, вот и я получил несмываемый автограф нынешних хозяев жизни. Не эти ли перемены, ломку социального строя и предвидел Шукшин, вопрошая: - “Что с нами происходит?” ...Значит, так нам и надо, Федя!