Дамоклов меч Ивана Гончарова

(Репортаж №13)

Иван Александрович Гончаров (1812-1891) – знаменитый писатель, вошедший в историю мировой литературы как мастер реалистической прозы.

Существует мнение, что на творчестве Ивана Гончарова его психическое расстройство никак не отразилось. «Романы Гончарова даже утомляют своей нормальностью. Между тем это был полусумасшедший человек с тяжелейшими депрессиями и маниями». (Гинзбург Л.Я., 1989).

Попробуем ответить на два вопроса: страдал ли наш герой каким-либо психическим расстройством и отразилось ли оно на механизме его творчества? (О психическом расстройстве его героя Обломова мы уже писали раньше).

По признанию племянника Ивана Гончарова, семья у них была «психически больная и нестойкая». Неравный по возрасту брак отца Гончарова, которого родные считали «ненормальным меланхоликом», на молоденькой девушке подвергал определённому психопатологическому риску его потомство. «И действительно в детях его заметны следы неуравновешенности натуры и даже вырождения». (Чешихин В.Б., 1997). Подтверждением этого факта является заболевание брата Гончарова – Николая, который производил впечатление «психически больного человека, часто перед 2-мя сальными свечами сидел он целыми часами и громко разговаривал сам с собой. Он был постоянно задумчив». (Сегалин Г.В., 1925). Таким образом, психическая наследственность Ивана Гончарова имела явно «подмоченный» характер.

Будущий писатель с детства отличался странностями в поведении. Так, он «не любил афишировать свою личность», чему мешало не только провинциальное происхождение, но ещё врождённая неуверенность в себе, скрытность характера и болезненная подозрительность.

Любопытно, что молодой Гончаров в обществе пользовался успехом у женщин, умел ухаживать за ними и быть интересным. «Но обычно он не доводил свои ухаживания до конца, какая-то осторожность, недоверчивость к себе и другим удерживала его от того, чтобы сойтись с женщиной или жениться на девушке. Если же предмет его выходил замуж, то у него вспыхивала какая-то неосновательная ревность к сопернику». (Юферев Л.А., 2017).

Некоторые коллеги-писатели относились к Гончарову весьма негативно. Виссарион Белинский называл его «человеком пошлым и гаденьким»; Николай Некрасов, отмечая его жадность, обзывал Гончарова «скотом». Но не так однозначно плох был этот «ленивый и жадный» чиновник. В 1852 г. Гончаров совершил плавание от Петербурга до устья Амура, обогнув Африку и Южную Азию, а затем по сибирскому бездорожью в зимнюю пору проехал всю Сибирь, возвращаясь в Петербург. И в 1855 г. опубликовал интереснейшую книгу о своём путешествие - знаменитую «Фрегат “Паллада”». Поступок, на который мало бы кто решился из других писателей.

Сконцентрируем внимание на психопатологических расстройствах писателя и предполагаемом диагнозе.

Жил Гончаров «почти анахоретом, в довольно скучной обстановке, всё время в одной и той же сумрачной квартире на Моховой, во дворе, в первом этаже, в которую не проникало солнце». (Барсов Н.И., 1986). Избегал публичных встреч, не любил фотографироваться и остался холостяком. В силу болезненных переживаний Гончаров поддерживал отношения только с близкими ему людьми, а последние 20-25 лет жизни провёл почти отшельником. На фоне такой характеристики уже не вызывает удивления и последняя воля писателя: «Не печатать его личной переписки и судить о нём только по его литературным произведениям». (Безелянский Ю.Н., 2008).

Но вернёмся к молодым годам писателя. Если в юности всем бросались в глаза его чрезмерная впечатлительность и исключительная наблюдательность, которые и составили основу его творческих произведений, то с годами в характере нарастали черты неврастении и первые признаки болезненных идей «преследования».

Если бы не скандальная «литературная ссора» Гончарова с И.С. Тургеневым – оба уже были известными в России писателями, - то странности характера нашего героя не обсуждались бы столь широко и открыто. Писатель Пётр Боборыкин вспоминал: «Автор “Обрыва” заподозрил своего ближайшего сверстника Тургенева в похищении у него замысла лица Базарова, так как его собственный нигилист был им задуман давно, раньше появления “Отцов и детей”... Я слышал от тех же лиц, что в половине семидесятых годов писательская подозрительность всё в том же направлении дошла до того, что Гончаров видел во многом, выходившем тогда из-под пера парижских натуралистов, приятелей Тургенева, подкопы под него; находил у них даже свои сюжеты и замыслы лиц». (Боборыкин П.Д., 1986). Тургенев, естественно, возмущался и в письме к историку литературы Леониду Майкову в 1880 г. писал: «Представьте, что он, при свиданиях со мною, неоднократно обрушивался на меня с самыми раздражительными укорами в том, что будто бы я передаю всю сущность им задумываемых, ещё только предполагаемых произведений (о которых, заметьте, я ничего не ведаю), передаю, - кому бы вы думали? – французским романистам Флоберу, Доде, Золя и другим!.. Гончаров не шутя, с необыкновенным раздражением рассказывал, да и рассказывает весьма многим, что я подсылаю к нему, к Гончарову, соглядатаев, те подсматривают, что он пишет и как пишет: наконец, эти соглядатаи, подосланные то мною, то N.N., крадут у него со стола исписанные листы и пересылают их в Париж». («Тургенев без глянца», 2009).

Это уже не повышенная мнительность и не навязчивая идея. В данном случае речь идёт о бредовом состоянии. Современный психиатр Л.А. Юферев считает, что «Ссора с Тургеневым явилась толчком… тяжёлого процессуального заболевания, чтобы уже в недалёкое время развернулся паранойяльный синдром в полном объёме. …сам поиск “плагиата” был началом постепенного развёртывания паранойяльного бреда - первичного систематизированного бреда, развивающегося при формально ясном сознании… Своего недовольство Гончаров не скрывал, его обвинения стали предметом в редакциях журналов и в литературных салонах». (Юферев Л.А., 2017).

Аффективно-бредовые переживания явно прослеживаются в письмах писателя к друзьям. Начиная с середины пятидесятых годов XIX в., переписка свидетельствует, что в его характере всё сильнее проступают психотические переживания. «Ему мерещатся всюду происки врагов, им овладевает настоящая мания преследования. Его неотступно томит боязнь, что против него где-то ведётся какая-то сложная интрига мнимых друзей, над ним в тиши издевающихся, и все они задаются целью, в особенности Тургенев, Ауэрбах и др., выкрасть содержание его романа, чтобы опередить в печати». (Чешихин В.Б., 1997). В письмах появляются ссылки писателя на свою «мнительность», «бред», «нервные расстройства», страх сойти с ума или показаться окружающим сумасшедшим. Таким образом, частичная критика у Гончарова ещё сохранялась.

Обратимся снова к письмам Гончарова того времени.

Декабрь 1855 г.: «Хандра гложет до физического расстройства».
Май 1868 г.: «Забудьте навсегда всё, что я говорил о своих галлюцинациях, и я забуду и отныне никогда - что бы ни случилось со мной - ни слова не произнесу о моих снах. Это бред и останется бредом. Мне теперь уже покойнее, а будет, бог даст, и совсем покойно...» Но, перефразируя Александра Блока, можно предположить, что «покой ему только снился».
Письмо М.М. Стасюлевичу, июль 1868 г.: «Около меня раскинуты какие-то тенета, в которые меня ловят, как зайца, и травят собаками. И затравят – Вы увидите. И всё же я буду правее многих». (Гончаров И.А., 1952).

Мы видим, как разворачивается типичная картина бреда преследования с сопутствующими такому бреду защитными действиями. Поэтому Гончаров прячет от «врагов» рукопись, обёртывая её «синей бумагой», запечатывая и укладывая на дно чемодана. Ему приходится постоянно быть настороже. Депрессия и бредовые переживания не отпускают его.

Постепенно лучшие друзья становятся сообщниками преследователей. Гончаров пишет в своём редко издаваемом произведении «Необыкновенная история»: «Так, например, я видел, что за мной следят и на улицах – и угадывал, кто именно, хотя эти личности употребляли такой маневр, что будто им до меня дела нет. Но мне стоило только обернуться и я всегда узнавал того, кто следит. Редко кто из них не смущался, а большею частию бросались они уходить скорою походкою или начинали смотреть в окна магазинов». (Юферев Л.А., 2017).

В последующем литературные критики выражались более прямолинейно. Семён Венгеров пишет: «Перед нами крупнейший писатель, и притом представитель редкого литературного бесстрастия, который, вместе с тем, сплошь да рядом находился на границе настоящего безумия. Происходя из патологической семьи, некоторые члены которой даже кончили жизнь в доме для умалишённых, Гончаров был психопатически-мнительным человеком, одержимый по временам определённо-выраженной манией преследования». (Венгеров С.А., 1993).

Параноидная шизофрения у Гончарова развивается классическим образом. Присутствует начальный период, который носит затяжной характер и похож на клинику вялотекущей шизофрении. В возрасте 45 лет возникает первый аффективно-бредовой приступ с характерными для шизофрении синдромами: паранойяльный синдром протекает с постепенным расширением круга действующих лиц, а бредовые переживания усложняются в динамике и на пике активности переходят в параноидный синдром. В конце 50-х годов можно отметить возникновение мировоззренческого сдвига, усиливаются симптомы эмоционально-волевого дефекта, развивается выраженный аутизм личности.

А как обстояло дело с механизмом литературного творчества Гончарова, романы которого, как считали некоторые литературоведы, «даже утомляли своей нормальностью»? Здесь читателей ожидает тоже много интересного и неожиданного. Гончаров пишет: «…лица не дают мне покоя, пристают, позируют в сценах, я слышу отрывки их разговоров - и мне часто казалось, прости господи, что я это не выдумываю, а что всё это носится в воздухе около меня, и мне только надо смотреть и вдумываться». (Гончаров И.А., 1952). Известна необыкновенная устойчивость писательского воображения у Гончарова: «...он имел обыкновение вынашивать целый роман в голове, даже с разделением на главы. Лишь тогда Гончаров садился писать и, конечно, писал очень скоро». (Энгельмейер П.К., 1911).

Летом 1856 г. в Мариенбаде имело место странное отчуждение такого интимного явления, как творческая деятельность: у Гончарова она проявлялась в виде «”диктовки” с появлением присутствия постороннего лица, от которого исходит текст». Это нарушение сознания называется в психиатрии деперсонализация. Начав работать, Гончаров испытывал психическое возбуждение: «Целыми днями писал я, с утра до вечера, без всяких остановок, точно меня что-то несло». (Юферев Л.А., 2017).

Писатель начинает в буквальном смысле приспосабливаться к течению своего заболеванию, прогнозируя занятия творчеством на состояния продуктивных «летних гипоманий», когда бредовые переживания у него временно затихали. Так, по воспоминаниям юриста и государственного деятеля Анатолия Кони, в 1868 году «засев за “Обрыв” после разных колебаний, написал в две недели своим убористым и мелким почерком шестьдесят два листа кругом, что должно составить от двенадцати до четырнадцати печатных листов». Гончарову для творческой работы была «нужна простая комната, с голыми стенами, чтобы ничто даже глаз не развлекало, а главное - чтоб туда не проникал ни один внешний звук, чтобы вокруг была могильная тишина и чтобы я мог вглядываться и вслушиваться в то, что происходит во мне, и записывать». (Кони А.Ф., 1989). Мы встречаемся с не редким примером своеобразной адаптации творческой личности к своему психическому расстройству.

Гончаров боялся, что его внезапная смерть сделает доступным его архив, чего не мог допустить по бредовым соображениям. Поэтому после перенесённого инсульта в начале 1889 г. (за два года до смерти) сжёг почти всю свою переписку, заметки, воспоминания, неопубликованные переводы и рукописи своих художественных произведений.

Предположительный диагноз: параноидная форма шизофрении с прогредиентным типом течения.