Великий потомок Лермонта

 
(Репортаж № 14).

«И ВСЁ, ЧТО ПРЕД СОБОЙ ОН ВИДЕЛ,
ОН ПРЕЗИРАЛ ИЛЬ НЕНАВИДЕЛ».

Русский поэт и драматург, прозаик и художник Михаил Юрьевич Лермонтов (1814 - 1841) предполагал, что его род ведёт своё начало от полумифического барда Томаса Лермонта из Шотландии, автора древнейшего варианта «Тристана и Изольды».

Некоторые биографы подтверждают, что предком Лермонтова действительно мог быть некий поручик польской армии шотландского происхождения Джордж Лермонт, который, в 1613 г. попав в плен, перешёл на русскую службу. Своим шотландским корням Лермонтов посвятил стихотворение «Желание»:

«На запад, на запад помчался бы я,
Где цветут моих предков поля,
Где в замке пустом, на туманных горах,
Их забвенный покоится прах».

Но если спуститься ниже по генеалогической лестнице к самому поэту, то картина выглядит менее жизнерадостно:

 «Я  сын страданья. Мой отец
Не знал покоя по конец.
 В слезах угасла мать моя:
От них остался только я,
Ненужный член в пиру людском,
Младая ветвь на пне сухом…»

Дед по линии матери Михаил Васильевич Арсеньев отличался экзальтированностью: выписал себе в имение из Москвы карлика и любил устраивать различные развлечения. Сошёлся с соседкой по имению, муж которой длительное время находился за границей. Когда на Рождество 1810 г. он узнал о возвращении мужа любовницы домой, то в отчаянии отравился ядом. Его жена, бабушка поэта, философски заметила: «собаке собачья смерть».

Мать поэта Мария Михайловна росла слабой и болезненной, даже взрослой женщиной выглядела хрупким и нервным созданием. Она передала сыну необычайную свою «нервность». Отца несколько односторонне описывали как «патологического самодура», вспыльчивого и жесткого, игрока и пьяницу «легкомысленного в своём поведении».

Будущий поэт родился с признаками наследственной отягощённости: он страдал рахитом (отсюда его невысокий рост) и «повышенной нервностью». С детства у него проявлялись черты жестокости, страсть к разрушению, раздражительность, капризность, упрямство, склонность к повышенному фантазированию и сознание собственного превосходства.

Практически вся его жизнь – и уж тем более детство! – прошла под гиперопекой безмерно любившей его бабушки - Е.А. Арсеньевой. Свидания отца с сыном она всегда встречала «в штыки». Вражда между матерью, отцом и бабушкой Лермонтова безусловно предопределила трагические мотивы его творчества. Ребёнок с самого начала должен был осознавать противоестественность своего положения. Его детство протекало в поместье бабушки, Тарханах; и хотя он постоянно был окружён любовью и заботой, но светлых впечатлений они у него не оставили.

Ранняя смерть отца вызвала настолько сильную реакцию, что повергла поэта в тяжёлое состояние скорби. Он уединялся, уходил на кладбище или проводил бессонные ночи с мыслью о самоубийстве. Был ли отец настолько плохим человеком, как об этом говорили современники? Сам Лермонтов писал о нём так:

«Мы не нашли вражды один в другом,
Хоть оба стали жертвою страданья!»

Биографы и врачи до сих пор гадают, что за болезнью болел будущий поэт в детстве, если она отложила отпечаток на всю его последующую жизнь? А речь идёт, скорее всего, о чрезмерной впечатлительности и общей болезненности. Каким образом они могли отразиться на психике, Лермонтов даёт понять в описании детства своего персонажа Саши Арбенина: «Болезнь имела важные следствия и странные влияния и на ум и характер Саши: он выучился думать. Лишённый возможности развлекаться обыкновенными забавами детей, он начал искать их в самом себе. Воображение стало для него новой игрушкой». Вот и рос будущий поэт ребёнком чрезвычайно замкнутым, необщительным, к людям относился с презрением, чем, разумеется, отталкивал от себя окружающих.

Существует один любопытный, но оспариваемый современными биографами факт чрезмерной заботливости бабушки о Лермонтове. «Когда Мишенька стал подрастать и приближаться к юношескому возрасту, то бабушка стала держать в доме горничных, особенно молоденьких и красивых, чтобы Мишеньке не было скучно. Иногда некоторые из них бывали в интересном положении, и тогда бабушка, узнав об этом, спешила выдавать их замуж за своих же крепостных крестьян по её выбору». А вот и противоположное мнение: «Зная, как панически боялась бабка за здоровье Мишеля, трудно допустить, чтобы она по своей воле могла преподнести такое сомнительно лекарство от деревенской скуки, как подкупленную благосклонность деревенских магдалин».

Насколько всем известны по литературе нравы барских усадьб XIX в., негативный вариант воспитания будущего гения представляется в условиях гиперопеки более вероятным. И несмотря на подобную «заботливость» Миша Лермонтов должен быть чувствовать себя «заброшенным» ребёнком и расти в условиях эмоциональной родительской депривации.

«Я ТОТ, КОГО НИКТО НЕ ЛЮБИТ»

В студенческие годы Лермонтов, в котором никто не мог предвидеть будущего великого поэта, имел тяжёлый, «несходчивый» характер, держался отдельно от своих товарищей, за что они ему платили тем же. Его не любили, отдалялись от него и, не имея с ним ничего общего, не обращали на него никакого внимания.

Интеллектуальная жизнь протекала за стенами университета в студенческих кружках, но Лермонтов не вступил ни в один из них. Склонный наблюдать за реальной жизнью, он больше предпочитал светское общество, чем отвлечённые научные беседы.

В университете Лермонтов не пробыл и двух лет. Выданное ему свидетельство говорит об увольнении «по прошению», но, существует версия, что уход из университета был обусловлен конфликтом с одним из профессоров, задевшим его самолюбие.

Будущий поэт поступил в Школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров. Первая неприятность, с которой он в ней столкнулся, заключалась в запрещение читать художественную литературу. Юнкера компенсировали недостаток беллетристики собственными сочинениями, издавая журнал «Школьная заря». В нём Лермонтов поместил ряд своих поэм, которые заслужили ему известность нового Баркова. Произведения отличались прекрасным стихом, развратной фантазией и отталкивающей циничностью. В них воспевались эротические забавы юнкеров, среди которые процветала педерастия. Как ни парадоксально, но именно эти юношеские вирши, обильно насыщенные нецензурными словами, снискали Лермонтову первую поэтическую славу.

Можно предположить, что журнал «Школьная заря» представлял неплохой выход для проявления своей вербальной агрессии, в которой Лермонтову не было равных. И, как следствие последнего, ложное чувство своего превосходства над окружающими.

Психопатическое поведение поэта так ярко бросалось в глаза, что не могло остаться незамеченным для современников. Все критики поэзии Лермонтова, признавая её автобиографический характер, подчёркивали, что она прямо или опосредованно выражала ту или иную черту его психопатической личности. Некоторые психиатры писали о «болезненном душевном складе» Лермонтова, который согласно учению Эрнста Кречмера, должен быть отнесён «к группе гениальных шизоидов». Думается, что точнее его можно было бы классифицировать как экспансивную, агрессивную шизоидную личность.

На характере юноши не могла не отразиться самым отрицательным образом его внешность. Он был далеко несимпатичным, и сам считал себя обладателем «дурной наружности». Последнее обстоятельство, по мнению княгини Е.П. Ростопчиной, «и решило его образ мыслей, вкусы и направление молодого человека, с пылким умом и неограниченным честолюбием».

Приведём одно из описаний его внешности: «Огромная голова, широкий, но невысокий лоб, выдающиеся скулы, лицо коротенькое, оканчивающееся узким подбородком, угрястое и желтоватое, нос вздёрнутый, фыркающий ноздрями, реденькие усики и волосы на голове, коротко остриженные. Но зато глаза!..»

Обладая блестящими способностями, Лермонтову нравилось проявляться своё остроумие в насмешках над окружающими. Меткими и злыми остротами оскорблял он иногда людей, достойных уважения. С таким характером и наклонностями он везде быстро наживал себе множество врагов. Была у Лермонтова ещё одна психологически понятная, но малопривлекательная черта – он отличался завистливостью. Будучи некрасив, неловок и злоязычен, Лермонтов не мог нравиться женщинам, а между тем был страшно влюбчив. Невнимание к нему прелестного пола раздражало и оскорбляло его беспредельное самолюбие, что служило поводом к беспощадным насмешкам, в том числе и над женщинами. Так что по своим человеческим качествам великий поэт был отнюдь не компанейской и несносной личностью. Ему ничего не стоило очернить имя какой-нибудь светской женщины, рассказав про неё небывалую историю. Был ли он зол от природы или просто забавлялся, видя, как гибнут в омуте его сплетен другие? Оказавшись в обществе, Лермонтов непременно должен был найти «жертву», над которой всячески подтрунивал и подшучивал, попросту говоря издевался. Объекты его насмешек периодически менялись. Часто шутки поэта были далеко не безобидными. Как это свойственно людям с подобными склонностями, сам поэт подобных издёвок над собой не переносил, сильно обижался и никогда не забывал.

Мы видим, что Лермонтов из-за болезненно преувеличенного самолюбия не был способен идти на компромиссы, что неудивительно, если вспомним его дефектное воспитание по типу «кумир семьи».

Читателя патографий не должно удивлять преобладание негативных оценок современниками лермонтовского характера. Большинству гениям свойственна «многоликость». Только «полифоничность» психики позволяет перевоплощаться то в княжну Мери, то в Печорина, то в Казбича, а то в Максима Максимыча. Английский мыслитель конца XVII в. Джон Локк считал основанием творчества человека его «неудовлетворённость» собой. Другими словами, человек творит шедевры по той причине, что ощущает в себе какую-то «нехватку». А Лермонтов не мог не видеть и не сознавать свои «дурные качества» характера, а также «неудовлетворённость» своей внешностью. Возможно, что этот «закон Локка» проявлялся у него в столь гипертрофированной форме?


«И СКУЧНО, И ГРУСТНО, И НЕКОМУ РУКУ ПОДАТЬ».

После сочинения своего знаменитого стихотворения «Смерть Поэта» последовал арест и суд. Благодаря заступничеству близкого императорской семье В.А. Жуковского и родной бабушки, имевшей влиятельные великосветские связи, участь молодого поэта, несмотря на всю дерзость его сочинения, была смягчена. Корнета Лермонтова перевели в воевавший на Кавказе драгунский полк.

В горах, на окраине России юношеская весёлость Лермонтова уступила место состоянию вполне понятной ситуационной депрессии, которая глубоко проникла в его мысли и наложила особый отпечаток на его поэтические произведения. Первое пребывание Лермонтова в ссылке длилось всего несколько месяцев. Хлопоты бабушки не прошли зря: в апреле 1838 г. он был возвращён в гусарский полк, сохранив чин корнета. 

Очутившись в «свете», Лермонтов снова играет роль «льва», тем более, что за ним теперь ухаживали все любительницы знаменитостей и опальных героев. Лермонтов привёз с Кавказа массу стихотворений, и теперь почти каждый номер журнала Краевского «Отечественные записки» выходил с новыми произведениями поэта. Кавказским впечатлениям он обязан и своими поэмами «Демон» и «Мцыри». Лермонтов становится одним из самых популярных писателей в России, входит в круг пушкинских друзей и начинает регулярно печататься.

Но его поведение, как и настроение, остаётся таким же неустойчивым и психопатоподобным. Лермонтова можно было бы назвать хулиганом в современном понимании этого слова. Совершенно нетерпимые выходки сопровождались постоянными скандалами с окружающими и бесцеремонностью в обращении с женщинами. По воспоминаниям князя П.П. Вяземского, характер у поэта «был крайне неровный и настроение часто и резко менялось: от неудержимой весёлости он переходил к мрачной задумчивости и угрюмо сидел молча, еле отвечая на вопросы. И в такие минуты он бывал небезопасен».

Писатель И.С. Тургенев оставил нам описание гениального поэта, которое относилось к 1839 г. «В наружности Лермонтова было что-то зловещее и трагическое; какой-то сумрачной недоброй силой, задумчивой презрительностью и страстью веяло от его сумрачного лица, от его больших и неподвижно-тёмных глаз. Их тяжёлый взгляд странно не согласовывался с выражением почти детски нежных и выдававшихся губ. Вся его фигура, приземистая, кривоногая, с большой головой на сутулых плечах возбуждала ощущение неприятное; но присущую мощь тотчас сознавал всякий... Не было сомнения, что он, следуя тогдашней моде, напустил на себя известного рода байроновский жанр, с примесью других, ещё худших капризов и чудачеств. И дорого же он поплатился за них!»

«И никого-то он не любит» - жаловались на него бабушке. Поэт сам бессознательно стремился к замкнутости и отчуждённости, являя тип человека, поглощённого «злой гордыней».

Возможно, был прав Дмитрий Мережковский, когда предполагал, что Лермонтов «мстил миру за то, что сам не от мира сего; мстил людям за то, что сам «не совсем человек».

«Душа сама собою стеснена,
Жизнь ненавистна, но и смерть страшна,
Находишь корень мук в себе самом,
И небо обвинить нельзя ни в чём».

В феврале 1840 г. Лермонтов стрелялся на дуэли с сыном французского посла де Баранта – Эрнестом, за что бы повторно сослан на Кавказ. Оставляя Петербург в очень угнетённом состоянии, не переставал пророчески уверять друзей, что не вернётся живым:

«Уже не жду от жизни ничего я,
И не жаль мне прошлого ничуть...»

           С горькою иронией обращается поэт к Творцу:

«Устрой лишь так, чтобы тебя отныне
Недолго я ещё благодарил…»

Вторая ссылка кардинальным образом отличалась от первой: тогда это была приятная прогулка, позволившая Лермонтову знакомиться с восточными традициями, фольклором, много путешествовать. Теперь же его прибытие сопровождалось личным приказом императора не отпускать поэта с фронта и задействовать в военных операциях. Лермонтов окунулся в боевую жизнь и быстро отличился, согласно официальному донесению, «мужеством и хладнокровием». Поэт удивлял своей удалью даже старых кавказских джигитов, которые считал его поступки самоубийственными. В походах Лермонтов не подчинялся никаким приказам и приданная ему команда, «как блуждающая комета», носилась всюду, где ей вздумается, в поисках самых опасных для жизни местах.

«Пусть паду как ратник в бранном поле.
Не оплакан светом буду я,
Никому не будет в тягость боле
Буря чувств моих и жизнь моя».

В Пятигорске Лермонтов стал «душою общества и делал сильное впечатление на женский пол». Но конфликты со знакомыми продолжались. И наконец, один из них, не выдержав насмешек поэта, вызвал его на дуэль. Им оказался старый друг Лермонтова ещё по юнкерской школе Николай Мартынов…

Один из друзей поэта А.И. Арнольди вспоминает, что все «его товарищи-офицеры, нисколько не были удивлены тем, что его убил на дуэли Мартынов, которому столько неприятностей делал и говорил Лермонтов; мы были уверены, что Лермонтова всё равно кто-нибудь убил бы на дуэли: не Мартынов, так другой кто-нибудь». У поэта, как было уже сказано, практически отсутствовал инстинкт самосохранения. Так, перед началом последней дуэли он ещё раз оскорбил своего противника, обозвав «свиньёй», затем легкомысленно выстрелил в сторону и, естественно, стал лёгкой жертвой.

Мы видим, насколько сильно были выражены у поэта два личностных радикала: агрессия и аутоагрессия – «две стороны одной медали». Нельзя обойти вниманием и сопутствующую аффективную патологию, проявляющуюся депрессией с оттенком гневливости и дисфоричности, которая иногда носила психологически понятный характер, иногда возникала как самостоятельное расстройство.

«…КИПЯТ НА СЕРДЦЕ ЗВУКИ,
И БАЙРОНА ДОСТИГНУТЬ Я Б ХОТЕЛ…»

Уже в самых ранних произведениях Лермонтова сказывались все характерные черты его музы; ранняя печать грусти, тяготенье жизнью, неудовлетворённость собой, мрачные предчувствия роковой гибели. Среди людей он чувствует себя, как «дуб в стране пустынной», как «лист, грозой оборванный», как «беспечный странник, для мира и небес чужой», как «шести досок жилец уединенный... оставленный, забвенный». Поэта продолжает угнетать предчувствие, что свет не поймёт его призвания и он погибнет «в цвете лучших дней».  Жизнерадостные нотки чрезвычайно редко звучали в его произведениях. Лучший показатель душевного настроения поэта, по его собственным словам, - стихотворения «Для чего я не родился» и «Что толку жить!», названия которых говорят сами за себя.

При той жизни, что была у него на Кавказе, да и в Петербурге - маршировки на плацу, учебные стрельбы, офицерские вечеринки, длившиеся, как правило, до утра, переходы полка по горной местности и ожесточённые схватки с непокорными горцами – писать Лермонтову чаще всего приходилось, как говорится, на коленке.

Поэт-мистик уже нашего времени Даниил Андреев писал: «Миссия Лермонтова - одна из глубочайших загадок нашей культуры. С самых ранних лет - неотступное чувство собственного избранничества, какого-то исключительного долга, довлеющего над судьбой и душой; феноменально раннее развитие бушующего, раскалённого воображения и мощного, холодного ума... Вся жизнь Михаила Юрьевича была, в сущности, мучительными поисками, к чему приложить разрывающую его силу».

Можно согласиться с теми авторами, которые находили у Лермонтова черты шизоидной психопатии. Соматическое неблагополучие, фактическое отсутствие родителей в детстве, гиперопека и уродующее личность воспитание бабушки, усугублённые внешней «некрасивостью», склонность к инфантильному фантазированию обусловили развитие шизоидного расстройства личности. Не только все основные (и лучшие!) произведения Лермонтова овеяны холодным ветром Танатоса, но и вся его жизнь прошла под этим знаком. Поэт искал раннюю смерть и нашёл её. А личность конкретного исполнителя его подсознательного влечения уже не имела никакого значения; как говорили современники: «не Мартынов, так другой кто-нибудь». Лермонтов не умел быть счастливым. А вот дар быть всегда несчастным, у него был.

«Ты затаил, о чём томилась дума.
И вышел к нам с усмешкой на устах.
И мы тебя, поэт, не разгадали,
Не поняли младенческой печали
В твоих как будто кованых стихах!»
/В. Брюсов, «К портрету М.Ю. Лермонтова»/.

***