Птица Семи Небес. Летопись

         


                1.

 И было утро. Было то странное состояние, когда ни до и не после, но и не так уж вовремя. Время бесчеловечно по своей сути, особенно с утра, отчего оно не бывает добрым, а может быть только ранним.

 Я проснулся рано. Настолько рано, что увидел, как Солнце вытаскивает из-за горизонта свой божий свет, свергая, отработавшую свою историю, тьму. С трудом разщелив глаза и оторвав тело от кровати, я поплёлся на кухню, выпить стакан воды порыться в холодильнике. Там обнаружилось три старых яйца, кусок завявшей колбасы и горбуха, начавшего плесневеть, хлеба. 
  - Неплохо, для начала, - подумалось мне, но колбасу пускать в ход я не рискнул, поэтому остановился на тройке яиц, так как на них единственных не было внешних признаков испорченности. 

  Птица Семи Небес появилась, как всегда, неожиданно, как появляется всё то, что с таким нетерпением ждёшь-ждёшь и не можешь дождаться.  И не можешь ничего поделать со своим ожиданием,  настолько не можешь, что перестаёшь ждать. И вот именно тогда и случается неожиданность. Стук её клюва в стекло моего окна, застал меня, как раз на кухне, за приготовлением яичницы – завтрака, который от слова завтра, но который  готовится уже сегодня, потому что ещё вчера вечером он не был бы завтраком.
  Птице не очень-то нравилось, когда кто-то готовил при ней блюда из яиц, поэтому мне пришлось, прежде чем открыть ей окно, запихнуть всё вместе со сковородой  в духовку газовой плиты, скрывая все улики, как всегда случайно, грохнув её дверцей. Её материнский инстинкт легко можно было понять, хотя я ни разу не слышал, приходилось ли ей, хотя бы раз, когда-нибудь высиживать птенцов...

 Птица Семи Небес боролась к культурной наследственностью, но хорошее воспитание давало о себе знать и она, сделав вид, что ничего не заметила, ничего не выказала, тем более, что клюв её был занят.
  В её клюве была какая-то живность, которую прижала лапой к подоконнику, когда я попросил её войти и впустил вовнутрь.
 - Нет ли у тебя трёхлитровой банки? - спросила она, прежде чем поздороваться, чтобы запустить туда это существо.
  - Это твоя еда?
Я отправился на поиски заказанной  стеклянной посуды, обрадовавшись, что Птицу не нужно будет кормить, раз она прилетела со своим перекусом.
 - Нет, - расстроила она меня. – Не еда.
 С третьей прокрутки в голове мыли о банке, я вспомнил, где она может находиться. С утра, особенно с утра, бывает трудно сразу вспомнить, когда застают врасплох, где что находиться, особенно если ты этого туда не клал или давно с этим предметом не сталкивался нос к носу. Это же не первый закон термодинамики или теорема какого-нибудь Ферма, а трёхлитровая банка. Лучше бы спросила, нет ли у меня аквариума...
Так я был ей очень рад, но уже немножко зол, но опыт научил меня, не давать волю чувствам.

 - Что это? -  хотя уместнее было спросить, кто?
 Это Кто было ещё живым и по виду походило на земноводное и вполне могло быть едой, но, видимо, ей не являлось.
  Спустя некоторое время, я отыскал банку нужного размера, которая оказалась закатанной яблочным компотом, переложил её содержимое в пятилитровую кастрюлю, и, сполоснув под краном, поставил на стол.
Налив воды, мы выпустили в банку существо, которое не подавало сначала признаков жизни, но потом очухалось и, затаившись на дне, подглядывало за моим любопытством, возможно пытаясь определить свою участь. На всякий случай, прикрыв банку картонкой, я наконец, закрыл окно, прищемив Птице хвост.
 - Ой, - вскрикнула она от неожиданности.
 Извинившись, как можно деликатнее, я положил ей в тарелку быстрой лапши, залив её кипятком. Специя не клал, так как Птица Семи Небес не переносила острое.
Ей понравилась лапша, так напоминающая червяков.

 Тем временем, Солнце забралось по пожарной лестнице на крышу пятиэтажки напротив, и можно было рассмотреть его сияние во всех ярчайших подробностях. На этом месте, мною была поймана мысль о том, что я всегда знаю, как Птица появляется, а вот как улетает от меня – никогда не могу потом вспомнить.
 - Пусть посидит здесь, - Птица отвлеклась на банку, в которой земноводное надувала пузыри, словно хотело что-то аргументировано возразить, которые вырывались на поверхность с такой силой, что картонка, играющая роль крышки, подпрыгивала и готова была свалиться на стол.
- Пускай, - не трудно было мне согласиться.

- Я только что прямо из небесной канцелярии, - сказала Птица, после того, как втянула в себя последнюю пружинку доширака, вытягивавшуюся в струнку в её клюве, уничтожая улики неформального завтрака.
Я вытер ей клюв салфеткой.

                2.

«Вся это история произошла в те мутные времена, о которых, как о покойниках, мы  или ничего не знаем, либо  ничего плохого сказать не хотим, так как, что считалось в то время плохим, а что хорошим, неизвестно.  Со стороны птиц нашего не высокого полёта, по прошествии обстоятельств и округлении прожитых веков до приемлемых размеров, мы не можем судить об этом адекватно и объективно». 

 Её вступление сразу стало походить на лекцию, словно бы она к ней специально готовилась, что отвлекло, наконец, моё внимание от существа в банке и почти окунуло в скуку и желание её утопить поисках истины или вины в чашке кофе.  Существо злобно вперило на меня  свой взгляд из прозрачной баночной глубины и, казалось, выпускало пузыри уже из всего тела, словно бы кипевшую злость от недостатка нашего к ней внимания.
Тут меня встряхнуло, словно бы кто-то передёрнул во мне затвор, и я собрал свой не хитрый пазл, взяв себя в руки, сосредоточив всё внимание на Птице.
 -Не выспался, - пояснил я ей своё неловкое замешательство, но её это не так интересовало.
 Птица клювом долбанула по банке и пузыри на время прекратились. Я было сравнил это бульканье с закипанием воды в прозрачном электрическом чайнике, однако, отогнал свою догадку прочь, дотронувшись до банки внешней стороной ладони. Банка была холодная.
Но, что было – то было...

«Когда-то давно, а давно, в наше быстротечное время, это не два раза по недавно, а намного больше, люди часто вели войны, совершали набеги на соседние города... Это очень удобно, чтобы не работать самим, попытаться отобрать это у соседа и записать себе это в заслугу, вернувшись домой с победой и побрякушками.

 Одну такую историю сохранила старая летопись.
 Был один город, в те времена, о которых рассказывает летопись. Как многие города того времени, стоял он на берегу реки, укреплённый высокой стеной.
И жило там много людей. Так много, что даже те, кто умел считать, сбивались со счёта и им постоянно приходилось придумывать новые числа, чтобы как-то обозначить, как это так много. Правитель города, выделял на это очень много денег, не смотря на то, что горожане жили довольно бедно, а так же на то, чтобы все события, происходящие в том городе, записывались на листах вечными чернилами, совершенно без всяких помарок, специальными людьми, имеющими грамоту. Работа эта была сложная и ответственная, материал листов очень дорогой, а событий происходило так много, что иногда приходилось начинать записывать их заранее, для того чтобы успеть к вечеру всё оформить в лучшем виде. Потому что завтра должен состоятся новый день, новые события, а ещё ночью могло что-то случиться, что потребует специальной записи.  И как уж боялись писчие люди испортить каждый лист, так и сходили с ума понемногу от своих переживаний.
 И пришёл тот год, когда напал этот на город враг, несметным войском осадив его. И стоял многое время около него, потому что искал, как взять его штурмом...»

 Тут Птица Семи Небес сделала паузу, оценивая мою внимательность с высоты своего высокомерия и на то, чтобы испить воды... Солнце почти в упор сочилось в  окно, так что пришлось оторваться от стула и задёрнуть штору, вернувшись на то место, где уже прилегла тень.

«Никто в городе не знал, что делать дальше, когда ждать штурма и ждать ли его вообще. Жизнь замерла и только летописцы что-то скрипели своими перьями, выводя красивые буквы на дорогой бумаге. Они чувствовали, что времени оставалось совсем мало. Исторический опыт, передаваемый слухами и рассказами выживших очевидцев, говорил о том, что есть два варианта намечавшихся событий – либо сдать город без боя, либо он будет сожжён вместе с рукописями, постройками и жителями. Поскольку осада города была уже достаточно долгой и новой бумаги никто не привозил, на два варианта её уже точно бы не хватило, поэтому они старательно начали записывать один из них, самый логичный и правильный в их представлении последствий, для сохранения истории этого города в записанных ими летописях. И вот, когда  они старательно вывели историю о том, как открылись ворота, в город вошли добрые захватчики и спокойно ушли с награбленным, оставив летописные книги, красивые дома и жителей нетронутыми, к ним пришёл глава города и рассказал, что этой ночью отряд выберется по подземелью из города и нападёт на спящий лагерь врага.
 Тогда мудрецы сказали ему, что в летопись всех времён уже записали, как город был сдан без боя и что бумаги нет переписывать историю, а летописи не должны и не могут врать...
  - А, ну ладно, - согласился тогда с ними глава города и на следующее утро открыл ворота и впустил пришедших захватчиков. Те удивились такому решению и просто вырезали всех жителей города и сожгли его дотла, без всякого на то их сопротивления, сохранив самое ценное, что было  в нём – летопись».

  Тут она бросила в меня свой пристальный взгляд, каким она любила бросаться всегда, когда ей хотелось неожиданно увидеть чью-то реакцию, но я увернулся от него, рассматривая следы протечки на потолке.
  - Летопись – вещь непредсказуемая, - заметил я ей, давая понять, что внимательно следил за её рассказом. – Иногда, у целого народа остаётся есть один единственный шанс выжить в истории, это быть упомянутым в летописи.
 Я незатейливо скорчил из себя философа, на какое-то время забыв, про существо в банке.

                3.

 Не смотря на то, что было светло, светлое будущее наступило ещё не везде и кое-где приходилось включать свет. Некоторые считают, что будущего просто нет. Совсем нет. И оно возможно только в наших представлениях о том, каким оно могло бы быть, если бы существовало. С определённой уверенностью, можно говорить только о череде сменяющихся цифр в календаре и то, могут возникнуть неприятности, если отсчёт не станут вести от какого-то другого события.
 А так, есть только прошлое и настоящее, которое тут же становится прошлым, едва успеешь об этом подумать.

 Птица Семи Небес занялась чисткой своих перьев, и мне пришлось встать, размять отёкшие ноги и пойти собирать растёкшиеся мысли о вечном в комнате, что  метр на метр.
Как только я сделал выключателю вкл,  лампочка перегорела так, что вышибло пробки и свет посоветовал обойтись некоторое время без себя. Так теперь перегорали лампочки, что горели предохранители.
Поменяв пробку, я вернулся на кухню, на которой ни одной птицы, ни духа её,  уже не было, только в банке лежало скорчившееся прессованное  китайское полотенце...
  Солнце сочилось из всех дырок в занавеске, оставаясь последней спицей в колесе этой истории. Для полной картины, пора было приговорить яичницу.

--------

Весна из личных поблуждений
Патологических фантазий.
Цветок, приговорённый к вазе -
Оставшийся от наваждений,    
Кофейник, бьющийся в экстазе,
Тачанка на попутном газе,
Мастер идейных одолжений,

Он видел за работой Бога...

Бродит, завёрнутым в пальто.
По мокрым переборкам улиц,
На взлёте подрезая куриц...
В третьеразрядном шапито,
Освоив прейскурант шато...
Под радио тупиц и ступиц.

Ища предлог ради предлога...

Превысив ледяное сальдо,
Любви до гроба под залог.
Наточен нож, отточен слог,
Под беспробудное контральто.
Итог побега  со всех ног.
Утрачен болевой порог,
Освоено тройное сальто.

Короток путь, длинна дорога...