Влечение смерти

Орест. Понимаешь ли ты, что говоришь с людьми,
которые подобны мёртвым?
Ты не говоришь сейчас с живыми.
                Софокл «Электра»

Сломанные часы

«16:08», - Ира недовольно поморщилась, на бегу забрасывая телефон в сумочку, - «точно не успею». Магнитный замок жалобно пикнул, пошарпанная железная дверь истерично скрипнула в ответ, а порыв по-весеннему мокрого ветра, пахнущего разогретыми солнцем следами всеобщего зимнего беспредела, нелепо разбросал волосы по лицу. «Так, ладно. Сейчас занесу его часы в мастерскую и потом сразу на десятый - сначала там посмотрю... если там», - Ира перешагнула кучу неопределённого мусора, - «вот же твари грязножопые! средневековье грёбаное!» - плотно сжав губы, она несколько секунд ненавидела весь мир. Инерция несла вперёд её тело, но не мысли. - «... Так, если там не будет, успею ли я посмотреть на шестом и в «Плазе»? Боже, почему он сам ничего не может! Даже эти дурацкие часы ремонтировать приходится именно мне! И ведь не сделаю я, он так и поедет в отпуск с заклеенным скотчем браслетом! Не куплю я ему трусы, так и поедет в рваных! Как всё достало! Всё на мне! Хррр!» Внезапно ей захотелось плюхнуться в лужу и зарыдать. «И пусть все смотрят - мне уже без разницы», - тихо всхлипнув, Ира подавила нелепую гримасу, захватившую было её лицо, и тяжело выдохнула. «Я так устала. Мы оба устали. Это был жуткий год, и он ещё не закончился, но скоро, совсем скоро...» - на мгновение веки скрыли от её глаз неприглядные ряды серых пятиэтажек Петропавловска, застрявших в грязных осколках смёрзшихся комьев снега, плывущие по разбитым дорогам грязные иномарки и печальных, недовольных, сутулых прохожих, несущих свои тяжёлые тела. «Наконец-то у нас получится вместе куда-то поехать, вместе отдыхать, отдыхать... Какое это будет счастье!» - она даже улыбнулась, открывая глаза. «Да, море, песок, солнышко... И книга, которую хочется, а не нужно читать», - вся научная литература, вынужденно штудируемая Ирой последние три месяца, ей порядком осточертела. На прикроватной тумбочке лежал новый роман Джулиана Барнса «Нечего бояться». Она смогла его начать, но дальше двадцатой страницы так и не продвинулась. Когда твой муж большую часть времени на работе, у тебя на носу защита диплома и государственные экзамены, а на руках полуторогодовалый малыш, сил едва хватает на удовлетворение первостепенных нужд. Порой, уложив сына спать к одиннадцати и просидев за ноутбуком до двух ночи, ей даже душ принимать не хочется. «Просто упасть и умереть… О! Нужно бы в «Бубль-Гум» заглянуть. Там ведь тоже могут быть подгузники для плавания», - Ира сморщилась, укутываясь поглубже в свой бордовый палантин. От холодного ветра, с силой бьющего в лицо, у неё перехватывало дыхание и леденело всё тело. «Мы так давно не занимались сексом… Даже не верится, что я не могу вспомнить, когда?.. Раньше мы могли делать это по несколько раз за день. А теперь… Ладно. Осталось потерпеть ещё полтора месяца и…» - резкий глухой удар в бок подбросил её и ударил о капот скрежещущей тормозами машины. Мир дрогнул, пошатнулся и завис, перевёрнутый, словно кривой. Она замерла в каше из рыхлого снега, песка и воды. Из слетевшей с плеча сумки в грязь выпали пачка салфеток, потёртый кожаный кошелёк и часы мужа со сломанным браслетом. Ира не успела узнать, что теперь стекло их циферблата тоже разбито. Её мёртвый взгляд застыл на дверях часовой мастерской, к которой она пыталась перейти дорогу секунду назад. Вышедший оттуда в момент аварии мужчина почему-то странно выпучил на неё глаза и застыл, как все и всё, кроме дикой боли, пронзающей Иру насквозь. Но потом ничего этого не стало.
- Па-па, - нараспев пролепетал Артёмка и рассмеялся. Он сидел на кухонном полу, перекладывая с места на место мамины формы для выпечки.
- Только ничего никуда не прячь! - Попытался строго пожурить его отец, но тоже не сдержал улыбки. - Тёма, я серьёзно, мама расстроится, если мы их растеряем. Давай лучше что-нибудь вкусное ей приготовим. Она наверняка вернётся уставшая, - он включил электрическую плиту и, поставив на неё сковороду, принялся нарезать овощи. Он был готов встретить очередной тяжёлый вечер, потому что скоро, совсем скоро они все смогут выдохнуть: море, песок, солнышко…

ИЛИ-ИЛИ

I Ретроспектива

Они сидели на берегу Невы, босые и беззаботные. Казалось, весь мир плещется у их ног. Подумаешь, пары прогуляли. Всё ещё успеется и выучится.
– Ты только представь себе: огромный кабинет, дубовый стол и я. Весь такой солидный и скучный, отчитываю молоденькую практикантку, а у самого зад зудит от геморроя, – Ваня расхохотался, повалившись на песок.
– Ты накурился, – Наташа тоже рассмеялась и, подскочив, побежала по воде, разбрызгивая её во все стороны.
Ваня бросился её догонять, а, поймав, повалил на землю и поцеловал.
– Чокнутый! Отвали, – она игриво сопротивлялась, зная, что уступит.
Вечером они бродили по центру, он читал ей свои сатирические стишки и шутил анекдоты, она беспечно смеялась и позволяла себя целовать. Какой-то уличный фотограф сделал их снимок с красными от солнца лицами и придурковатыми улыбками.
Наталья потёрла фотографию морщинистой рукой и, смахнув слезу, перелистнула страницу альбома.
В тот вечер они пошли на новую постановку в «Мюзик-Холл», Ваня подарил ей букет розовых тюльпанов, а после критиковал Рахлина за отсутствие мысли и глубины. Наташа пыталась ему объяснить, что такова специфика подобных спектаклей, но Ваня был непримирим: «Если в этом нет ничего, над чем стоит подумать, если нет ни крупицы окружающей нас действительности, это не имеет никакого смысла. Песенки и танцульки… Кому это нужно?»
Наталья хмыкнула, предаваясь сладостным воспоминаниям. В какой-то момент её жизнь понеслась вперёд с оглушительной скоростью. Пожалуй, так бывает со всеми, но от этого почему-то не становится легче.
«Ох, «Щелкунчик»!» У неё тогда отлично вышла Маша. Ваня был в восторге и потом всё время называл её Мари, когда хотел подразнить. «Моя милая девочка! Мари! Почему ты ещё не одета?» Она бросила в него туфлей, обмоталась шарфом и упала на кровать…
Наталья вздохнула, вспоминая запах того утра: мокрый снег, мандарины и мёрзлый чугун.
Кто знает, как сложилась бы её жизнь, не уйди она из балета. Такой яркий карьерный старт, а потом… Потом замужество, материнство, благотворительный фонд. Пуанты давно забыты, остались только нереализованные амбиции и отголоски глупых детских мечтаний.
И всё же, как красива она была в молодости! Никакие уколы не способны вернуть этой свежести. Да и пылкости той давно уже нет. «Утраченное очарование».

II Доктор

– Я никуда не пойду, – она устроилась в кресле поудобнее и твёрдо посмотрела на врача.
– Мам… – Таня протянула к ней руку, чтобы мягко погладить по плечу, но мать больше не обращала на неё внимания, полностью сосредоточившись на «вестнике смерти». Именно так Наталья, горько шутя, назвала лучшего в стране специалиста онколога, когда пару недель назад в её желудке обнаружили «новообразование», и муж настоял на «качественной диагностике».
– Это касается меня, доктор, меня, – она сложила руки на коленях и выдохнула, стараясь выглядеть максимально спокойной. – И Вы должны сказать мне всю правду. Я не хочу притянутых за уши надежд и прочей ерунды. Уже ясно, что это рак. Каковы мои перспективы? Не томите. Судя по всему, времени у меня может быть не так много, поэтому опустим предисловия.
Доктор ещё раз посмотрел на дочь пациентки, стоящую за её спиной с широко раскрытыми глазами, на которые вот-вот навернутся слёзы, потом перевёл взгляд на Наталью и выдал так, будто утверждал заказ на «Амазоне»:
– У Вас терминальная стадия – есть метастазы. Тем не менее, исходя из Ваших анализов, мы можем попробовать следующую схему лечения…
«Бум!» Наталья уже знала перспективы всех стадий в числовом эквиваленте (спасибо интернету). Эта была смертью со стопроцентной вероятностью. Нет надежды даже на пресловутую пятилетку. В такие моменты жалеешь, что не способен поверить в перерождение души или хотя бы в рай. Словно перед твоим лицом поставили огромный билборд со знаком «Стоп!», и, как только машина докатится до него, всё закончится. Мир перестанет существовать. А машина катится, и она уже слишком близка к повороту в никуда. Сложно описать смешавшиеся в ней тогда чувства, но сильнее всего, пожалуй, было разочарование.
– Это попытка замучить меня до смерти или подарить максимум боли напоследок?
– Зачем Вы так говорите? Если химия даст положительный результат…
Наталья снова его перебила:
– У меня уже метастазы, как Вы смели заметить. Это бессмысленная агония.
– Если опухоль уменьшится, мы проведём операцию, – доктор вздохнул, терпеливо борясь с возражениями, к которым давно привык. – Поймите, Вы можете продлить свою жизнь, – он посмотрел на дочь Натальи, которая отчаянно пыталась совладать с эмоциями. – Ради своих близких. Вы должны верить.
– Пфф... – Наталья подумала, что кому-кому, а им она давно уже не нужна. Дочь живёт своей жизнью, муж своими увлечениями. Она хотела жить. А кто не хочет? Но ради себя. Вот только не сложилось.
– Я понимаю, это трудно…
Наталья хмыкнула:
– Ни черта Вы не понимаете. То, что Вы видели это сотни, может быть, тысячи раз, ничего не значит.
– Вы правы, но…
– Сколько, доктор? Сколько я протяну в здравом уме, если ничего не буду делать?
– Это не вариант…
– Мам, мам… – Таня взывала к матери, не зная, что ещё сказать.
– За те деньги, что мы Вам заплатили, Вы не можете дать ответ на простой вопрос? – Наталья встала, намереваясь уйти.
– Дни, может, месяц, – доктор понял, что сегодня беседа дальше не продвинется. – Подумайте хорошо. Но лечение лучше всего начинать сейчас. Чем больше мы будем медлить, тем меньше у Вас шансов.
– Их итак уже нет, – Наталья повернулась к дочери:
– Пойдём.

III Чаепитие

Её тошнило от еды и ещё больше от их реплик. Она смирилась с тем бестолковым адом, который они вынудили её проходить. Но теперь ей приходилось мириться ещё и с их никчёмной всенощной заботой. Наталья почесала лысый затылок, поправляя платок, купленный дочерью за баснословные деньги в крутом бутике, но всё равно сидящий хуже, чем волосы, которые были там до первой химии. Да, теперь в гробу она будет лежать в парике. «Хотя не плевать ли?»
– Исключительно вкусная паста получилась, – Виктор деланно улыбнулся, погладив руку жены. – Не правда ли, мама?
Наталью передёрнуло, когда зять повернул к ней своё холёное личико со слащавой улыбкой. Этот позёр раздражал её и до рака.
– Да, конечно, – она тоже натянула улыбку и даже попыталась проглотить вилку безвкусных макарон. Нет, её дочь, на самом деле, хорошо готовила, но гадость, вливаемая ей ещё пять дней назад, забрала не только волосы. Головные боли, бессонница и, не к столу будет сказано, понос с рвотой попеременно стали верными спутниками Натальи. А если какая-то сила в ней и начинала просыпаться, то это чаепитие, неожиданно обратившееся званным ужином, точно её доконает. – У нас прямо пир во время чумы, – она не сдержалась и хихикнула.
– Мам, – Таня нахмурилась неудавшейся шутке. Виктор сложил свои тонкие губки и опустил глаза, осуждающе приподняв левую бровь.
– Ладно, давайте поставим чайник, – Павел Петрович попытался сменить тему. – Дорогая, тебе с бергамотом?
Наталья сурово посмотрела на мужа. И дело было не в нём, но, если умирающий не имеет право говорить, что думает, тогда какого хрена мы живём? Все эти условности во взаимоотношениях с окружающими, все эти поступки, которые мы совершаем, только чтобы оправдать чьи-то ожидания... Наталье казалось, что никогда ещё она не смотрела на мир так здраво. И знаете, что? Она определённо просрала свою жизнь задолго до рака, а вы, вполне возможно, делаете это прямо сейчас.
– Нет, спасибо. На сегодня с меня хватит, – она встала, облокотившись о стол. – Милая, прости. Паста, наверное, вкусная, но я сейчас с таким же успехом могу жевать туалетную бумагу. Однако мужа, на твоём месте, я бы поменяла. Он – отвратительное чмо в костюме от «Армани». Даже не знаю, как ты с ним спишь, потому что, если бы мужчина, лёжа на мне, хотя бы раз скорчил подобную мину, – и здесь она ткнула пальцем в лицо Виктора, которое начинало то ли багроветь, то ли зеленеть, – я бы ему двинула. Спасибо всем, – на этот раз Наталья искренне им улыбнулась и медленно удалилась в свою спальню.

IV Выбор

– Я не хочу оставлять тебя в таком состоянии, – Павел Петрович сидел на краю их большой кровати, в которой уже второй месяц не спал. Наталья попросила его переехать в гостевую на первом этаже, но он предпочёл бывшую комнату дочери, поскольку хотел быть ближе к жене. На всякий случай. А случаев было уже несколько.
Наталья слишком рано покидала больницу после обоих этапов химиотерапии, и вызывать скорую приходилось пять раз. Идею с сиделкой она тоже категорически отвергла, заявив, что «сама пока способна доползти до унитаза за стеной, а потому катитесь к чёрту со своими утками и их подносящими».
– Но я прошу тебя об этом, – Наталья собралась с последними силами. – Если мне понадобится помощь, есть телефон. Твоё присутствие не так уж и необходимо, – она протянула к нему худощавую, чуть более морщинистую, чем ещё месяц назад, руку и слегка пожала его по-прежнему крепкую ладонь. – Большую часть своей жизни я посвятила тебе. Все эти годы я делала всё необходимое для твоих многочисленных избирательных компаний. Надевала маску и была той, кем должна. Дай мне хотя бы один вечер посвятить самой себе.
Он вздохнул и, нежно поцеловав её руку, грустно улыбнулся:
– И я безмерно благодарен тебе. Прошу только: будь благоразумна. Я вернусь к десяти вечера.
Павел Петрович вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь, а Наталья с облегчением вновь откинулась на подушки.
Слабость была неимоверная. После второй химии она неделю пролежала в больнице под капельницей и до сих пор ела через силу: по две ложки пресного супа каждые четыре часа. Рвота, как и понос, теперь были с кровью. И боль, конечно. Непроходящая боль во вздувающемся жидкостью желудке. Ожидание смерти с каждым днём становилось всё мучительнее. Наталья задавалась вопросом, как скоро её мозг окончательно затянет пеленой. «Как скоро сорвёт мою кукушку, и я начну гадить под себя в бреду?»
Она открыла нижний ящик прикроватной тумбочки и, достав зажигалку с не слишком умело свёрнутой самокруткой, улыбнулась: прямо сейчас её мозг и потечёт, но это будет приятно. Должно быть так, насколько она помнила. А свои опиумные таблетки Наталья примет позже. Вот уж от чего нет практически никакого толка. Только скрипучая сухость во рту и чесотка.
Последний раз она курила травку ещё в университете. С Ванькой, большим балагуром и остряком, ставшим талантливым журналистом. Наталья украдкой следила за его карьерой, потому что… Наверное, потому что до сих пор питала по отношению к нему трепетные чувства, так до конца и не задушенные временем. Но замуж она вышла за Павла. Помнится, все ей тогда твердили, что у него большое будущее, и оказались правы. Только, как выяснилось с годами, большое не значит счастливое. В молодости Наташа думала, что благоразумие – её лучшая черта, но сейчас вдруг осознала, что именно благоразумием продиктованы худшие решения её жизни.
Тяжело вздохнув, она подкурила косяк и зашлась кашлем. Со второй затяжки стало проще. С наслаждением Наташа чувствовала, как её мысли замедляются, а боль уходит. Ей показалось, что она курила целую вечность, когда бычок затух в стакане с водой. Ещё вечность она смотрела, как он отказывается тонуть, всплывая каждый раз после того, как она пальцем погружала его на дно. Хихикнув, Наталья вдруг ощутила давно забытое чувство голода.
Спуск по лестнице оказался для неё невероятно сложным испытанием – ноги заплетались, с трудом перешагивая ступени. Она двигалась, обхватив перила двумя руками, и несколько раз останавливалась, почти задыхаясь. Но не садилась, боясь, что встать уже не сможет.
Добравшись до заветной кухни, Наталья была горда собой, словно одержала победу в многокилометровом кроссе. В холодильнике нашёлся пирог. Налив себе горячего сладкого чая, она, не задумываясь, вгрызлась в сыпучую песочную основу, покрытую ягодами и взбитыми сливками. Наталья давно не ела ничего подобного – строгая диета запрещала сахар и прочие быстрые углеводы. «Но как же восхитительно вкусно! Ради такого можно и умереть!»
Вдоволь насытившись, она улеглась прямо на полу и какое-то время смотрела в потолок, размышляя, чем ещё хочет занять себя перед смертью. А потом вспомнила про фотоальбом, который хранила в коробке из-под туфель в дальнем углу гардеробной, и заставила себя встать. «Ну что ж, ещё один забег, дорогая. Ты готова? Подбери сопли и двигайся вперёд! Ты сама врежешься в этот долбанный знак «Стоп!», и это будет почти единственным верным выбором в твоей жизни».

V После

После того, как мать попыталась совершить самоубийство (отец нашёл её, лежащей в луже собственной рвоты, в бессознательном состоянии), Таня взяла на работе бессрочный отпуск.
Это был месяц бесконечной апатии. Наталья отказывалась говорить с ними, даже когда ещё могла. Смотрела всегда в сторону, а потом и вовсе большую часть времени спала под сильными обезболивающими, вливаемыми ей внутривенно. Чтобы не расстраивать мать, Таня убирала за ней сама. Сначала она пыталась как-то её разговорить, но в конце концов отчаялась. Тишина тяготила Таню даже больше, чем необходимость выносить утку или менять бельё, перекатывая мать с одной стороны кровати на другую, параллельно обтирая её невесомое тело влажной губкой. Но ушла Наташа тихо, во сне.
Когда утром Таня подошла к матери, чтобы поправить одеяло и проверить работу систем, она увидела, что та больше не дышит. Таня угрюмо села рядом, смотря на пожелтевшую кожу ввалившихся щёк и навсегда закрытые глаза. Она молча заплакала, прижавшись лицом к прохладной ладони матери, чувствуя одновременно неизбывную тоску потери, облегчение и стыд.
Через три дня Наталью похоронили. Выйдя покурить из ресторана, в котором проходили поминки, Таня позвонила мужу, чтобы заявить ему о разводе. Виктор начал говорить что-то о том, как это всё неудобно и на чём отразится, но она повесила трубку, не став слушать.

Тише

Лысые, обледенелые деревья корчились, словно в судорогах. Хмурая камчатская зима, длящаяся бесконечно. В этом монохромном однообразии мало что способно впечатлить. Но узкая тропинка, криво стоптанная завсегдатаями и даже в большей степени случайными прохожими, ведущая к Областному психоневрологическому диспансеру, вдоль двадцатого дома на Кавказской таит не мало трагичных своей ординарностью историй.
Помнится, в тот день на потёртой верёвке, протянутой от окна их квартиры к одному из скрюченных деревьев, болталось бельё. Серое, как и всё вокруг, оно давно не выстирывалось, больше походя на грязные половые тряпки, что использует уборщица Людмила для помывки пола в коридорах нашей больницы.
Лиза сидела на кухонном табурете, глядя на яичную скорлупу, лежащую в сковороде, когда Тёма привёл домой очередного гостя. «Надо… надо…», – думала она, но мысли застревали и расплывались в её голове, не успев схватиться друг за друга.
– Где кропаль?
– А? – Лиза с трудом перевела взгляд на мужа, нависшего над ней (отчего ей стало не по себе).
– Кропаль. У тебя?
– Ааа… – она так и не закрыла рта, но, покачнувшись, встала и начала медленно шарить по карманам своих джинсов. – Да…
– Нашла? – Тёма пристально, почти зловеще, взирал на жену, в то время, как гость нетерпеливо переминался с ноги на ногу.
Сумрачное пространство квартиры создавало неприятное ощущение. С того момента, как он вошёл, ему хотелось поскорее отсюда уйти. На окне, заваленном всяким хламом, вроде запылённых банок-склянок, разнокалиберных крышек и прищепок, стоял покосившийся горшок с еле живым цветком. Его местами пожелтевшие листья всё ещё тянулись к солнцу, которого здесь, казалось, не существовало.
Во взгляде Лизы отразилось непонимание, сменившееся излишне восторженной искоркой, когда она смогла наконец вспомнить название найденного ею предмета и свести воедино знак и его содержание:
– Жвачка, – осознав, что с нею делать, Лиза начала разворачивать фантик, совершенно позабыв о цели своих поисков.
– Лиза. Кропаль, – Тёма мог бы показаться терпеливым, но, на самом деле, был просто также заторможен, как и его жена.
– Ааа, – она нахмурилась, положив жевательную подушечку на стол, и вывернула второй карман. – Нету… – озадаченно пожав плечами, Лиза поджала нижнюю губу.
– Может, в ванной? – Тёма задал этот вопрос, уже отвернувшись и смотря в окно, как бы риторически рассуждая вслух. Но Лиза молча пошла в ванную и почему-то там заперлась.
Гость, пришедший с одной простой и незатейливой целью – накуриться и захватить кое-каких наркотиков домой, обречённо плюхнулся на один из кухонных табуретов. Судя по состоянию домочадцев, он залип в этой напоминающей дешёвый притон квартире надолго.
Тёма почесал щетинистый подбородок и тоже сел:
– Скоро всё может кончится, – он наркотически вдумчиво посмотрел на вынужденного собеседника. – В Саудовской Аравии выпадает снег, вода из Африки обрушиваются на Москву и Крым, землетрясения, опять же, наши вулканы… Для нас всех, да, для нас всех…
Слушая апокалиптический бред Тёмы про трубы ангелов смерти, библейские пророчества и таящие ледники, гость задавался вопросом, зачем на плите стоит сковорода с яичной скорлупой, когда на кухню зашла семилетняя дочь хозяев Вика.
Девочка подошла к стоявшему у окна огромному зеркалу в старинной резной оправе из тёмного дерева, накрасила губы блескучей помадой и покачалась несколько минут из стороны в сторону, смотря на своё отражение. Больше всего в ней пугало не то, что она как бы не замечает присутствующих, а взгляд на саму себя: бессмысленный, пустой и тусклый. Уже выходя, Вика всё же сказала гостю:
– Привет, – и скрылась в одной из жилых комнат.
– Если наш Гигант проснётся, то всё. Там мощь, в этой впадине. Она превышает все известные вулканы. Этот котёл нас зальёт и потопит в магме, –Тёма достал из початой пачки, валяющейся на столе, сигарету и закурил. – Вспомни Нефтегорск, хотя бы. Нас это ждёт. Или ещё хуже. А может, под воду уйдём, как Атлантида, – он безразлично пожал плечами.
Устав от псевдонаучных фактов и шокирующих гипотез, гость воспользовался паузой:
– Слушай, она что там делает?
– Кто? – Скачущие мысли Тёмы давно ушли в сторону от предмета их встречи.
– Лиза, в ванной.
– Блин, не знаю, – Тёма встал и пошёл было за женой, но на полпути вернулся, порылся в навесном кухонном шкафу и, достав пакет с маленькими голубыми кристалликами из пожелтевшей пластиковой банки с надписью «РИС», протянул его гостю. – Пока не видит. Всё сдолбает, что найдёт.
Гость молча кивнул, пряча пакетик в карман куртки, которую он так и не снял. Не хотелось.
– Лиза. Открывай, – пока Тёма тарабанил в дверь, гость ненароком заглянул в комнату с детьми. Они выглядели странно.
В каком-то коматозном состоянии пятилетняя Оля лежала на диване, наматывая свои длинные чёрные волосы на безголовую куклу, Вика уже стригла себе чёлку большими металлическими ножницами, загребая обрезанные волосы под детскую кроватку, в которой понуро сидел их младший братик, тупо глядя в телевизор, где без звука сменялись клипы «MTV».
Лиза так и не подавала признаков жизни, Тёма стучал, повторяя одно и тоже, как запрограммированный робот, и внезапно зазвонил домофон. От творящегося вокруг него сюрреализма, гостя начинало подташнивать. Тёма пробурчал: «Блин… Зачем она припёрлась сейчас…», и продолжил стучать в ванную. Домофон всё звонил и звонил, а Тёма больше никак на него не реагировал. Пожалуй, только на третьей попытке неизвестной, он поднял трубку, но ещё какое-то время молчал, ничего не делая. Гость не знал, говорили ли ему что-то – лицо хозяина оставалось непроницаемым.
– Бл*, – откровенно недовольно протянул Тёма матерное приветствие, прежде чем нажать на кнопку. Его явно слышали у подъезда.
В квартиру зашла, мягко говоря, угрюмая девушка лет двадцати пяти. Казалось, что она смотрит вниз, потому что физически не способна поднять тяжёлые, чуть вспухшие и покрасневшие веки. Тонкие, выбеленные и местами тонированные в грязно-фиолетовый цвет, волосы слегка курчавились, торча в разные стороны. Несколько ломких кривых сосулек частично прикрывали её глаза и прыщавые щёки. Ни на кого не смотря, она молча прошествовала на кухню, подобно призраку.
– Пришла Ваня, – использовал Тёма последний довод, и свершилось чудо: Лиза выползла.
Гость не знал, о чём беседовали девушки на кухне, будучи приглашён в их туалетную обитель зла, но складывалось впечатление, что они так и просидели там, не сказав друг другу ни слова, бессмысленно пялясь в пол и яичную скорлупу. Обладательница странного имени явно тоже была под чем-то.
На стиральной машине – самодельный бонг, вокруг него пыль и мелкая россыпь снадобий, в грязной ванне какие-то вещи, сваленные в кучу, в унитазе, судя по виду, и вовсе некая новая жизнь активно заявляет свои права на существование. Только заглянув в него, гость сразу же перехотел освобождать свой мочевой пузырь в эту клоаку.
Тёма рассеянно ковырялся в поисках утерянного кропаля.
– Нашёл, – наконец улыбнулся он, подняв свёрнутый кусок квартирной квитанции и закрывая дверь на щеколду. – Это я его спрятал и забыл. А она не нашла. Сто пудово искала всё это время, чтобы сдубасить в одну харю.
Покурив травы, они вернулись на кухню, где кисли две одупляющиеся девушки. Гость хотел уже уйти, но Лиза остановила его внезапным вопросом:
– А у тебя с кнопочкой сиги?
– Да, – гость протянул ей свою пачку.
– Можно? Я тебе жвачку дам, – она смотрела на него своими стеклянными, ничего не выражающими глазами снизу-вверх (отчего было жутко). – На.
– Не надо, бери так.
– Не, на, – настаивала Лиза, тыча в него помятой упаковкой.
– Ладно, – с неохотой согласился гость.
– А можно две?
– Бери всю пачку.
– Правда? – Лиза недоверчиво заглянула внутрь и, обнаружив, что та почти полная, покачала головой. – Не, у меня больше ничего нет.
Опасаясь, что она предложит себя и стремясь скорее закончить это мракобесие, гость пожал плечами:
– Как хочешь, – но пачку назад не взял. – Ладно, я пойду, Тёма, счастливо.
– Ага, звони, если что, – его радушная улыбка была обоснована: исходя из веса купленного пакетика, он неплохо так угостился – «комиссия агента».
Выходя, гость не сдержался и обернулся: Лиза сидела с неподкуренной сигаретой в зубах, Тёма стоял рядом с подкуренной, Ваня колупала ногтем клеёнку на их столе, Оля скрылась в туалете, а Вика меняла подгузник брату.
Я не была тем гостем, если вы об этом подумали. Но история рассказана мне из первых уст и впечатлила больше, чем способны любые киноленты. Мы часто ходим в кино на ужастики в поиске ярких впечатлений. Но настоящая жуть рядом с нами. Это страшнее Синистера, это страшнее тьмы, которая готова поглотить тебя без остатка. Во тьме ничего не видно. Но эта серость, сумрак, в котором видно всё, – это ад наяву. Это убогая повседневность, в которой они существуют постоянно, пока не умрут.
Впрочем, если вам интересно знать, чем всё закончилось, то этого я не могу сказать, потому что они всё ещё существуют в той самой квартире на жалкие государственные подачки. Однако могу сказать, как закончился для них тот день и начался новый.
Чуть позже Тёма куда-то ушёл – жизнь кладмена полна скитаний, а Лиза отправила старшую дочь в магазин за пивом и дошираками. Потом они все, включая годовалого малыша, поужинали лапшой быстрого приготовления и зависли в телевизор.
Отправив детей спать, Лиза снова осела на кухне, рассматривая свои ладони, сильно пожелтевшее и осунувшееся лицо. Она никогда не была красива. Корякская кровь дала ей лишь смуглую кожу, чуть раскосый разрез карих глаз и слегка приплюснутый широкий нос. Зато она была стройна и когда-то почти грациозна. Она не знала, зачем живёт и никогда этим вопросом не задавалась, но в последнее время жизнь её тяготила. Не настолько, чтобы с ней покончить, но всё же. Сложно назвать любовью то, что она испытывала к своим детям. Скорее, она их просто принимала. Как данность. Как мужа, как необходимость раз в месяц ездить к бабушке за продуктами или стирать бельё. Вспомнив, что так и не сняла его с верёвки, она тут же об этом забыла.
Большинство из вас осудит её за безответственность, за приём наркотиков и отсутствие должной любви к детям. Но нельзя сказать, что она всегда была такой. Просто в какой-то момент серость её поглотила. Иногда смотреть вперёд ясным взглядом бывает так тяжело, что наркотическое забытье становится единственным способом скрасить реальность. Но продолжим.
Ночью, когда Максик проснулся и завизжал, скорее всего, от колик, первой проснулась Вика. Она испугалась, что мама тоже услышит его в соседней комнате. Тогда она проснётся и будет злиться. Очень злиться. А ещё ей самой очень хотелось спать. Подскочив к кроватке брата, она сначала попыталась его покачать, взяв на руки. Но он никак не унимался. Вика запаниковала и, вернув его в кровать, накрыла подушкой. Чтоб приглушить его крики. Просто приглушить. Она слегка придавила подушку – Максик немного побрыкался, но в итоге затих. Вика прошарпала босыми ногами к дивану, на котором спала вместе с сестрой, и, зевнув, закопалась поглубже в одеяло.
Утром девочки не поняли, почему Максик не встаёт, и позвали маму. Лиза обнаружила сына чуть посиневшим, с застывшими неровной серой дорожкой слюнками у губ. Она несколько минут смотрела на него, а потом снова укрыла подушкой и закрылась в ванной.