Качели Прелюдия

               
                Страдание – это главный стимул для деятельности,
                лишь посредством него мы ощущаем нашу жизнь;
                без него наступило бы состояние безжизненности.
                Иммануил Кант

          Гулять по летнему Бердянску полуденной порой, удрав с раскаленного и шумного пляжа, в компании ровесников было наслаждением.
          Город плавал в пыльном мареве, тени от широкополых каштанов и акаций были недолгими, и под ними постоянно стояли желтые винные бочки на колесах. Продавщицы были похожими одна на другую – полные, загорелые в несвежих белых халатах и ситцевых косыночках улыбчивые женщины, которые разливали крепленое яблочное вино редким дневным покупателям со словами искренней благодарности и пожеланиями здоровья и долголетия. Понятное дело, что если десяток плечистых парней свалит солнечный удар или простуда, то они не выполнят финансовый план. А мы не пропускали ни одной цистерны по розливу хорошего настроения по гривеннику за граненый стакан!
          После фанфар выпускного вечера на радостях, что непутевый сын окончил среднюю школу и с грехом пополам поступил в педагогическое училище, отец сверхурочно взял меня с собой на Азовское море отдохнуть на полторы недели. У него были секретные дела в конструкторском бюро завода «Южгидромаш», и мы поселились на даче его фронтового друга - секретаря райкома Бориса Петровича Перегуды. Родители дружили семьями и ежегодно проводили отпуска вместе: Перегуды приезжали рыбачить к нам на Волгу весной, а мы, Корсаковы, загорали у них летом.
         С его сыном Петром мы знались с безоблачного детства, и я привычно чувствовал себя в его компании. Она состояла из отпрысков председателей райсовета, горсовета, райкомхоза, райздрава, районо и гороно, директора завода и начальника райотдела МВД, и составляла команду юниоров по каратэ под названием «Торпедо».
          Занятия спортом занимали все полезное для усвоения иных знаний время, и наши «троечные» аттестаты зрелости свидетельствовали не об уровне наших знаний, а о заслуженном авторитете отцов. Устроив сына в библиотечный техникум в Запорожье, дядя Боря Перегуда ввиду повсеместного запрета каратэ как «несоветского вида спорта» по-быстрому преобразовал команду восточных единоборцев в добровольную народную дружину. Однако жителя приморского городка по-прежнему величали знакомых блюстителей порядка с красными повязками на бицепсах под модными нейлоновыми белыми рубашками «торпедовцами» и подобострастно раскланивались с нами, разметавшими мостовые модными клёшами невероятной ширины.
         Петр называл фланирование по пустынным центральным улицам «рейдами по профилактике правонарушений», но на порядок покушались только подвыпившие мужчины из отдыхающих, а на наше душевное равновесие – бледнолицые девушки из приезжих. Грубых приставаний не позволял статус народных дружинников, и мы «кадрили» их простым, но эффективным способом – билетами в кино в Дом культуры имени Островского. Там демонстрировались в течение трех-четырех дней цветные иностранные художественные фильмы, по разным соображениям не допущенные цензурой в кинопрокат. Предприимчивый директор Семен Иосифович Сахно из понятного уважения к отцу Петра товарищу Перегуде резервировал еженедельно десять билетов для «торпедовцев» из 150 посадочных мест.
          В 1977 году неизведанными наукой путями в его руки попала голливудская «Клеопатра», и все заезжие девицы пали перед ней ниц, и заодно - перед здешними атлетами. Мой черед пришелся на заключительный день показа заокеанского бестселлера и за три дня до возвращения в родной Калинин.
         Настроение было унылое, и я решил на прощание позабавить приятелей.
         На углу проспекта Победы и Красной улицы во время наших рейдов всегда сидела на низком стуле и скамеечкой для расклада карт у ног худенькая цыганочка в цветастом тряпье с огромным платком на голове, скрывающим лицо. Она негромко предлагала прохожим погадать, но при нас к ней никто не подходил. Я выпил лишний стакан сидра для храбрости и поспорил с ребятами на три червонца, что приглашу цыганку в кино и проведу с ней весь сеанс. Такого никто еще не выделывал – условия пари были приняты единодушно! Впрочем, я был уверен, что цыганка мне с крикливым скандалом откажет, но это тоже будет весело, и запомнится надолго.
          Я подошел к цыганке и, не зная толком, как себя вести, от волнения выпалил как пулемет:
          - Слушай, давай сходим с тобой сегодня в кино в шесть вечера, - я показал ей билеты. – Пойдешь?
          Она подняла маленькое немытое лицо, на котором блестели, переливаясь, как агаты  в песке, огромные черные глаза, и кивнула. Я быстро отошел к «торпедовцам», боковым зрением наблюдая, как она складывает брезентовый на алюминиевом каркасе стул и уносит под мышкой скамеечку для карт. «Крепко я влип с пьяных глаз, - подумал я, - но как-нибудь из принципа перетерплю четыре часа в темноте!»
         В июле на юге темнеет быстро без сумерек, и, томясь ожиданием, я думал, как хорошо, что мою спутницу трудно будет разглядеть в свете редких уличных фонарей при выходе из здания. Народ шел к дверям плотной вереницей, я вытягивал шею, высматривая неопрятную цыганку в лоскутном одеянии, когда на плечо легко легла рука. Скосив глаз, увидел белоснежную женскую кисть с кровавым маникюром и обернулся.
         Передо мной стояла стройная рыжекудрая девушка, по виду моя ровесница, в облегающем бордовом платье с ниткой кораллов на лебединой шее. Тщательно уложенные венцом тяжелые косы были подвязаны красной атласной лентой, а чуть оттопыренные большие ушки с золотыми рубиновыми сережками прикрывались ниспадающими на виски кокетливыми завитыми локонами. Распахнутые бархатные глаза полнились робостью и надеждой, что она мне нравится такой, от чего взволновано вздымалась и опускалась ее большая высокая грудь. Она благоухала незнакомыми духами. Я невольно склонил голову и, ликуя, галантно взял ее под локоть, подвинув перекинутый жгут кофточки вперед к запястью.
         - Ты красавица! Как тебя зовут? – изображая ловеласа, игриво спросил я, но осипший голос выдавал мою юношескую растерянность. Она была из иного, взрослого и таинственного мира, и совсем не походила на моих задиристых угловатых одноклассниц.
          - Флорика, по паспорту Флора, - певуче с мягким восточным выговором ответила она, стрельнула глазками и зарделась надеждой. – Я миловидная чаюра и похожа на цветочек, верно говорят?
          - Да, очень верно, – честно ответил я, пропуская вперед опаздывавших зрителей, чтобы приятели, стоящие за деревьями, увидели нас вдвоем. Их вытаращенные глаза и раскрытые рты свидетельствовали о том, что я победил в споре.
         – Прости, что не назвал себя. Я – Вадим Корсаков, приехал сюда погостить у знакомых.
         - Я знаю, - ее жемчужная улыбка повергла меня в сладкий жар. - Ты не похож на местных хлопцев по виду, потому что ты очень русский по сравнению с ними, будто изнутри старый потому, что умный. У тебя необычные глаза! Ты такой красивый и большой, что я десять дней приходила на угол Красной дороги тобой любоваться. И ничего не заработала! Но баро меня не наказывал.
         Такого бурного признания в чувствах я не ожидал, и стало неловко, что поспорил на нее. Мое молчание напугало Флорику:
         - Идем, я очень хочу увидеть кино про египетскую царицу, которая умерла от любви.
          В темноте кинозала я не отпускал ее руки из своей ладони, а на сцене смерти Клеопатры она спрятала лицо на моей груди и горько расплакалась. Мы вышли на улицу как влюбленная пара.
          - Проводи меня в табор – он стоит в Нагорье, - увидев, что я замялся в нерешительности, значительно добавила. – Мне нужно так сделать.
          Мы стали подниматься по крутым улочкам наверх, а за городом Флорика, утомившись, предложила присесть на траву. Южное чернильное небо над нами было усыпано немигающими звездами. Она расправила кофточку и села на нее под куст шиповника, густо спутанного повиликой. Я расположился рядом и закурил, чтобы чем-то занять руки.
          - Я научу тебя гадать на картах: первой выучишь за мной «черную розу»! Она легко запомнится. Ромалы раскидывают так карты только для себя, и никогда не делают для других. Это особое нечётное заповедное предсказание, и оно сбывается, как по линиям руки.
         Она была хорошим учителем, и через полчаса я, в общем, усвоил сложную методику объяснения модальности карт в их расположении на ее округлых коленях. Правда, сильные белоснежные ноги Флорики занимали меня больше тузов, валетов и роковых пиковых девяток, означающих любовь с сексуальными потрясениями. Я несколько раз получил порицание, поскольку не сдавал зачета с первого раза. Наконец, она похвалила меня, убрала карты и задумчиво произнесла:
          - Трудная тебе предстоит судьба. Всего ты будешь добиваться нелегким трудом, и для этого будешь забывать о себе. И чем выше будешь расти, тем больше у тебя будет врагов, а многие женщины будут хотеть завладеть тобой. И в злобе из-за того, что откажешь им в праве рожать от тебя детей, они будут порождать твоих врагов. Берегись красной масти – они не смогут одарить тебя счастьем. Твоя судьба – в черной масти треф, причем любви будет с ней много, но когда встретишь ее, то испугаешься неба в очах. Все кончится хорошо, но это будет нескоро: после того, как ты потеряешь бубновую и пиковую любовь, которые будут короче жизни. А детей у тебя народится много: три девочки и три мальчика, но они поздно к тебе придут.
         Флорика легла, просторно раскинула ноги, и, сдвинув трусики, с силой притянула меня на себя:
         - Тэрэ якха сыр чиргиня! Мэ тувэ чиргенори! Яв кэ мэ! Мэ тут камам, шун эса?! Ту миро камло! Мэ битэро тыджевау на мужинав!
          Я обнял ее, и неумело с напором вошел в нее. Мы оба громко застонали от острой боли: она была первой женщиной в моей жизни, а я – ее первым мужчиной!  Утерев слезы на лице и обильную густую кровь между ног трусиками, она молча погладила меня по волосам. Мы победно рассмеялись, и вновь и вновь кружились в упоительном танце соединившихся тел. Тогда я впервые почувствовал вкус пьяной вишни на наших сливавшихся в бесконечном поцелуе губах...
          Через много лет я перевел дословно ее слова, смысл которых в ту ночь почувствовал: «Твои глаза как звезды! Я - твоя звездочка! Я тебя люблю, слышишь? Ты мой любимый! Я не могу жить без тебя!»
         Флорику и ее урока гадания на любовь, я не забывал никогда, ни на минуту….
          На следующий день Флорики не было на привычном месте, а всезнающие «торпедовцы» объяснили, что цыганский табор снялся утром с места по требованию первого секретаря райкома Перегуды «очистить от антисанитарных элементов курортную зону» и отбыл со всем скарбом в сопровождении милицейского конного наряда в неизвестном направлении навсегда.
         Не встретив Флорику, я отпросился у Петра Перегуды и принялся бродить по улицам Бердянска, надеясь на чудо – вдруг она сбежала из табора, и ждет меня где-нибудь в тихом переулке. Обойдя памятник знаменитой летчице Герою Советского Союза Полине Осипенко мимо сквера, где играли, бегали, толкались и ревели маленькие детишки под надзором бабушек и полных молодых женщин, видимо, на сносях, остановился закурить.
        Оглянувшись на очередной детский плач из сквера, я увидел волка. Матерый и не по-летнему облезлый с тусклыми глазами зверь шел на меня, вывалив язык. Я поспешно уступил дорогу, и он протрусил в метре от моих ног с бессильно поджатым хвостом. Недоумение сменилось озарением – волк был бешеным!
        Детство я провел в отдаленных лесных гарнизонах, где служил отец до перевода в центральный научно-исследовательский институт. Досуг скрашивали книги о животных, которые составляли половину фонда библиотеки, занимавшей две комнаты в цокольном этаже клуба, перестроенного из дореволюционной помещичьей усадьбы. Почему так случилось с ассортиментом изданий, знали немногие старшие офицеры из Особого отдела, - вероятно, прежний владелец был дарвинистом-библиофилом. Однако фронтовики отлично понимали, что значит перечеркнутый чернильным крестом штамп «Библиотека МТБ ГУЛаг’a НКВД СССР. Инв. №… ИТ №…». Первую непонятную аббревиатуру отец расшифровал сразу – «Библиотека Материально-технической базы», а о второй распространяться не стал со словами: «Подрастешь, расскажу!»
        Я проследил за маршрутом волка, который прошел по солнечной стороне большим кругом и вновь оказался рядом со мной – с языка начала капать слюна. У больного животного заканчивалась продромальная угнетенная стадия, и по всем симптомам она скоро сменится агрессией. Я дошел до постового милиционера, который ел арбуз, сидя на чугунной урне под акацией.
        - Товарищ сержант, у вас пистолет в кобуре есть? Здесь ходит бешеный волк!
        Он повернул ко мне упитанное и измазанное сладким соком лицо щирого хохла и добродушно предложил:
        - А ну-ка дыхни, малец! Хлебнул винца за углом? Проходи, не дури! А сброи у меня немаэ – в денном наряде она ни к чему. И вовков тута нету, и ни коли не було.
       Волк появился рядом и просеменил аллюром мимо нас. Милиционер удивился, прищурился и начальственно объявил:
       - Тож собачка приблудная!
       - Вы что, никогда живого волка не видели? – возмутился я, а он покачал головой. - Внимательно смотрите, сержант: узкая обтекаемая грудная клетка уже черепа, сильные ноги с пятью пальцами на передних конечностях и покатая спина. Голову он держит ниже загривка, и хвост прямой без заверчивания! Вызывайте автоматчиков!
      - Да, и ошейника нет! Откуда ты, такой знаток зоологии, появился на мою голову? – зазвучала чистая русская речь.
      - Я – из команды «Торпедо», - отчеканил я. - Волков я повидал у себя на верхней Волге достаточно. Их по весне много из леса к дачам выходит. Берите рацию и зовите стрелков, а я увлеку волка за собой подальше от детской площадки, - я поискал глазами пустой тупик, и указал в проулок между кинотеатром «Родина» и книжным магазином на противоположной стороне площади. – Я туда заманю зверя.
       Не знаю, откуда во мне взялась решимость – я, не раздумывая, вытащил нож из мякоти арбуза и полоснул себе по запястью. Кровь брызнула фонтаном, и я выпрыгнул перед волком, завершавшим пятый круг обхода. Я взмахнул рукой, и брызги крови рассыпались по его морде. Он обнажил клыки и зарычал, а я медленно порысил впереди него, держа голову повернутой вбок, чтобы видеть преследователя. В душе я лихорадочно просчитывал, как мне поступить, если в ближайшие десять минут не подъедет милицейский патруль.   
       Волк догонял меня, когда я вбежал в захламленный дворик и встал за покрытыми паутиной порожними ящиками. Зверь прижал голову  к земле, и оскалил покрытые пеной клыки. Пальцы на тяжелых лапах расползлись, натянув перепонку между когтями. Я столкнул вперед ящик и пожалел, что потерял нож. Волк прыгнул как-то боком и свалился на спину: с координацией движений у него по болезни не ладилось. Вторая попытка будет удачной, подумал я, и услышал долгожданные пулеметные очереди и звон рикошетирующих об камень пуль….
       В луже необычно темной крови подыхающий волк бился несколько секунд в конвульсиях, не отпуская жизнь из сильного тела. Трое в черных кожаных куртках опустили дымящие стволы непривычно коротких автоматов вниз, и вперед прошел доктор в зеленом халате, чтобы засвидетельствовать смерть животного. Я выбрался из-за ящиков и начал стряхивать пыль – нейлоновая рубашка порвалась на плече, а брюки приобрели жалкий вид выкопанных из канавы ржавых водопроводных труб.
       Ко мне подошел старший наряда офицер, и учтиво взял под козырек:
       - Лейтенант Терещенко! Извините, но вам придется задержаться до уточнения некоторых обстоятельств. Пройдемте в машину, я вам вколю противостолбнячную сыворотку и перевяжу руку.
       Перебинтованный, я уселся на задний диван желто-синего «уазика», курил одну за другой сигареты,  долго наблюдая, как милиционеры в резиновых перчатках закатывают в целлофан скукожившийся плоский волчий труп, а врач берет в пробирки пробы из кровавого киселя с лохмотьями седой шерсти на асфальте. Мне стало жутко и страшно: я не понимал, что толкнуло меня на безумный шаг отвлекать на себя бешеного волка, но сейчас медленно осознавал, чем рисковал.
       В райотделе милиции, который мои милицейские спасители называли не иначе, как штаб МВД, меня по приезде напоили кофе с коньяком, но в обратной последовательности – я опрокинул в себя стакан коньяку и запил маленькой чашкой кофе. Когда приехал щирый хохол-сержант, я уже изрядно захмелел и подписал протокол, не читая. Сообщение главного ветеринарного врача, подтвердившего бешенство убитого волка, меня совсем развеселило:
       - И меня проверьте, больного на всю голову, который с бешеной тварью тягаться посмел! Доктор, а, может, мне надо уколы прописать для того, чтобы от врожденной дури избавиться – школу с одними «трояками» окончил?   
       Все вокруг смеялись, хлопали меня по плечу и, подливая в стакан коньяк, убеждали, что спирт – самое лучшее лекарство для взбесившегося мужчины. Скоро я притих, и плохо помню, как отец с дядей Борей Перегудой транспортировали меня под локти в ведомственную черную «волгу» и отвозили на дачу, где я проспал почти сутки.
       Наутро после завтрака меня с отцом пригласили приехать в райком партии. К моему удивлению у дверей нас встречала многочисленная празднично одетая толпа, которая встретила наш выход аплодисментами. Когда мне нарядные девушки в украинских «вышиванках» торжественно преподнесли хлеб-соль, замелькали частные магниевые вспышки фотоаппаратов. Отец на ухо командовал, как преломлять хлеб и макать в солонку, и я, совершенно растерявшись от такого приема, выполнял его приказы, как робот, и аккуратно поцеловал в щечки местных красавиц. Затем последовали охапки цветов от набежавших женщин, и свернутые трубочкой ватманские листы с рисунками детей, которых я спас.
       В прохладном холле меня ожидали корреспонденты областных газет и журналов, которые засыпали меня вопросами о том, что подвигло меня на подвиг. Я отвечал одно и то же – меня беспокоили малыши на детской площадке, которые могли выбежать на тротуар наперерез бешеному волку: если взрослых он инстинктивно обходил из-за их размеров и резких запахов, то чисто пахнущие небольшие живые существа на уровне глаз могли запросто спровоцировать нападение.
       В кабинете товарища Перегуды был накрыт богатый праздничный стол для городского актива и именитых журналистов, прилетевших из Москвы и Киева, и я вновь был вынужден рассказывать о «схватке с бешеным зверем» – так потом называлась большая статья в журнале «Огонёк».
       Когда Борис Павлович разрешил мне сесть, я чувствовал себя героем. После трех тостов в мою честь, объявили перерыв, во время которого мне вручили 50 рублей, полагающиеся по закону за убийство волка, и 25 рублей премии от райисполкома. От штаба МВД мне вручили фотоаппарат ФЭД с зеркальной оптикой, а от райздрава – радиоприемник «Сокол». К ним были прикреплены медные таблички с надписью вензелями, которые свидетельствовали о том, что они являются даром лично мне от благодарных граждан Бердянска.
       Самым актуальной наградой для самоотверженного героя оказался набор из четырех бутылок марочных молдавских вин в красивой двухъярусной картонной коробке, которые мы вечером распили с друзьями из команды «Торпедо» и «заполировали» горилкой местного разлива.
       Когда стемнело, ребята разошлись, а я ушел на косу, чтобы целый вечер выть от горя, и плакать от счастья, не стесняясь своих слез! От меня сегодня сразу ушла безмятежная юность и приходила трудная молодость, - границей между ними стал чудесный миг по имени Флорика и первый настоящий мужской поступок.
       Утром отец позвонил маме в Калинин и подробно рассказал о случившемся со мной. Я удивился и спросил, почему он отчитывается перед ней как школьник перед директором - ведь он глава семьи. Он ответил, что в нормальной семье, которая основана на взаимной любви, начальников и подчиненных не бывает:
        - Настоящая любовь – это качели, где каждый из двоих обязательно побывает внизу, чтобы потом взмывать вверх. Такова бесконечная гармония взаимоотношений мужчины и женщины. Ее естественным результатом является семейный союз, где подобное равновесное колебание сохраняется. Любовь знает начало, но не имеет конца: в ней прошлое – грусть, настоящее – счастье, а будущее – надежда. Сильнее любви на свете ничего нет, разве что только милосердие.