Все, что помню... 2. Ленинград

2. Ленинград.

Переезд был поспешным и первым в жизни молодой семьи. Контейнер кое-как собрали и отправили, а всю оставшуюся «мелочь» - меня, все мои коляски, пеленки , бутылочки и смеси пришлось везти с собой.
В дороге я не преминула отличиться:у меня расстроился кишечник, и в Бресте — основном пограничном пункте, на вокзале, в комнате «Матери и ребенка, маме пришлось варить для меня рисовый отвар (папа называл эту мерзкую субстанцию — клейстер), который пыталась влить в меня в качестве противодиаррейного средства.. Папа сказал, что пойдет за билетами до Ленинграда, а потом вернется, и они будут собираться вместе.
Папа ушел, а мама стала  кормить меня, потом перепеленала и стала, не торопясь,  мыть бутылочки и соски., ожидая папиного прихода.
Но в кассе оказалось много народа, папа задержался дольше, чем рассчитывал, поэтому когда он прибежал к маме, до отхода поезда оставалось минут десять. Мама безмятежно тщательно полоскала под краном бутылочки., разглядывая их на свет. Вещи мои валялись на кровати, вся еда была еше в кастрюльках и  баночках… В общем — полный развал!
Папа схватил все шмотки, рыкнул на маму, что могла бы и сообразить,,   что  если  его долго нет, то нужно самой собираться, схватил вещи в охапку,  мама  взяла меня и сумку с бутылочками, и они понеслись к поезду, который стоял явно не на первом пути и отправлялся через две минуты.
Можете представить себе картину: по перрону, сметая всех на своем пути, несется лейтенант с чемоданом  и детским одеялом под мышкой, в  другой руке у него ковшик с рисовым отваром, который периодически выплескивается ему на брюки, а за ним бежит женщина с ребенком на руках, а в сумке у нее громко звенят стеклянные бутылки.
В общем, в поезд мы погрузились почти на ходу, и всю дорогу мама старательно оттирала очень качественный клейстер от папиных, только что пошитых, форменных  брюк. Долго еще наш чистюля и щеголь папа припоминал маме эту поездку и свои испорченные новые брюки.
 
Комнату  нам дали прямо на набережной Мойки,  на пятом этаже в большом, пятиэтажном,   сером доме-колодце, без единого кустика или цветочка, с аркой для въезда машин.
По рассказам родителей, когда разгружали контейнер, папино роскошное немецкое пианино, купленное им еще до свадьбы, грузчики не смогли внести на пятый этаж: оно не умещалось на лестничной площадке, было очень тяжелое, и грузчики не смогли поднять его над уровнем перил, чтобы развернуться на лестнице. Тогда его вынесли во двор и тут же продали кому-то, кто случайно проходил мимо и взял его за бесценок. Так закончилось мое музыкальное образование.
Жизнь офицерских семей — эта особенная жизнь, связанная с постоянными переездами, поисками жилья, невозможностью для  женщин работать по специальности. Постоянная смена школ для детей, отсутствие возможности приобретать мебель — никогда не знаешь, какое жилье тебя ждет: от 11-ти метров на четверых до огромной четырехкомнатной квартиры.
Поскольку инструмента не было, музыкальные школы вовсе не везде были, да и таскать пианино по военным городкам — это просто немыслимо, мое музыкальное образование так и не состоялось, но в хоре я пела, там ничего , кроме слуха и голоса , не требовалось, а это у меня было.

Комната оказалась достаточно большой, метров  тридцать. Родители  тут же перегородили ее на две части с помощью наших знаменитых дюралевых сундуков, в которых мы перевозили одежду, книги, посуду, елочные игрушки и прочие ценные вещи. На новом месте из них сразу делали мне кровать: ставили все три в ряд, сверху клали толстый ватный матрас, накрывали красивой ковровкой, украшали  декоративными подушками — и кровать готова! Я очень любила это свое лежбище, и спалось мне на нем хорошо. А первую настоящую  мебель мы купили, когда переехали в Москву и получили постоянную квартиру. Мне тогда исполнилось 18 лет!
 
А так мама изощрялась навести уют из ничего, как суп из топора! Поставит один чемодан вертикально,  на него другой плашмя, накроет красивой скатертью это сооружение — и тумбочка готова! Сверху появляется приемник, ваза с цветами или телевизор — и красота: и чемоданам место искать не надо. И без мебели прожить можно.

            Единственно, что было у нас из мебели — это большой, красивый, трехстворчатый  шкаф с овальным зеркалом посередине и тремя ящиками под ним.   Разбирался он буквально по досочкам и занимал в контейнере совсем мало места, но в собранном виде вмещал в себя столько вещей, что ничего больше и не требовалось. При очередном переезде папа собирал на новом месте прежде всего этот шкаф, и мама говорила:
- Шкаф собрали — считай -переехали!

Этот шкаф жив и до сих пор, он стоит в квартире родителей, где сейчас живет наша дочь с семьей. Я несколько раз предлагала его выбросить и купить что-то современное, но они закрыли его грудью и сказали, что лучше ничего не будет. Ни в один шкаф столько не влезет, сколько можно поместить в него. Теперь уже четвертое поколение  - внучка наша — встала на его защиту.  Так  и стоит наш дедушка, вызывая восхищенные взгляды гостей. Думаю, что еще одного переезда он бы уже не пережил — некоторые детали не на шурупах, а на гвоздях. А там — кто его знает! Старики у нас крепкие!
Но я отвлеклась.

В одной части комнаты родители сделали спальню с тремя спальными местами, а в передней части, с окном — гостиную с большим овальным столом, диваном, креслом и стульями. Ножная швейная машинка превратилась в письменный стол. А большой ящик для перевозки посуды — в комод. Шторы -это последний штрих — и вот она, наша очередная квартира, готова!

Когда родителям надо было куда-то уйти, со мной приходила сидеть сестра моей бабушки,  Клавдия Владимировна, а для меня просто бабушка Кланя. Очень добрая и веселая — она приносила в дом кусочек радости. Бабушка всегда находила, чем меня занять - мы лепили посуду из пластилина и украшали ее орнаментом из зерен риса, гречки, гороха, из фольги от конфет она умела сделать рюмки , стаканчики, вазочки, из бумаги — конфетницы, лягушку, лодочку, что-то еще — уже и не помню. К приходу родителей мы всегда свертывали обертки от шоколадных конфет, придавая им первозданную форму, и укладывали на вазу вместе с целыми.
  Это было мое излюбленное развлечение: когда родители садились пить чай, я  начинала уговаривать их взять по конфетке. Они сначала отказывались, потом все-таки брали ту, которую я им подсказывала, развертывали бумажку, а там… пусто! Они делали удивленный вид, а я смеялась и была в восторге от своего розыгрыша.

Но однажды родители решили купить маме новую сумку и отправились в магазин, когда я спала, и по идее должна была спать два часа. Меня заперли на ключ, сказали соседке, что через час вернутся и ушли. Мне было три года.

Но что-то пошло не так! 

Я  почему-то быстро проснулась и расплакалась: был вечер, темно, на улице шел дождь, а меня заперли, и соседки через дверь пытались меня успокоить. Я залезла на окно и пыталась на освещенной мокрой улице разглядеть родителей. Они скоро вернулись, сумку купили, но больше никогда меня одну без предупреждения не оставляли.
Помню еще  несколько моментов.
 
К нам должны были прийти гости, мама накрывала на стол, , я ей помогала — носила  столовые приборы,  солонку, салфетки — все, что можно доверить ребенку в четыре года. Доверили мне отнести и баночку с горчицей для холодца. Я принесла банку в комнату и уже хотела поставить ее на стол, но любопытство оказалось сильнее, и я , сунув нос  глубоко в банку, понюхала ее содержимое. Я не сразу поняла, что произошло: у меня перехватило дыхание, из глаз полились слезы! Я сунула банку на стол и стала бегать как угорелая кошка, молча,  из одного конца комнаты в другой. Папа ничего не понимая, схватил меня на  руки и понес на кухню к маме:

- Что это с ней?
К этому времени я смогла вздохнуть, зареветь в голос и произнести:
- Я понюхала вашу противную горчицу!
- Ну, это не смертельно! - успокоился папа, а мне было все еще больно и обидно. Я ушла к своим игрушкам, и сидела там, пока не пришли гости, и  бабушка Кланя нашла способ вернуть мне хорошее настроение. Но горчицу я до сих пор никогда не нюхаю в банке.

Я всегда была сластена. Но меня ограничивали в сладком - диатез. Мама предупредила всех соседок, чтобы не угощали меня сладостями. Но вот я забрела в гости к одной  из соседок, благо двери все были открыты, когда они пили чай с вареньем. Увидев банку, я сразу спросила:
- А можно мне варенья?
Помня наказ мамы, соседка решила вывернуться:
- Понимаешь, деточка, у нас нет белого хлебушка, чтобы на него варенье положить!
Я огорченно посмотрела на соседку и серьезно спросила:
-  Ну  хоть черный-то хлеб у вас есть?
Раздался дружный хохот, прибежала мама и увела меня домой. Потом они с папой тоже смеялись, рассказывая про этот случай. Но чтобы я не расстраивалась, мама выдала мне пару каких-то «безвредных» карамелек.

         У меня с детства было плохое зрение из-за косоглазия, и мама часто и подолгу занималась со мной на специальном аппарате, похожем на бинокль. В одно окошко, например, вставляется картинка с квадратом, а в другое - с желтым цыпленком, и нужно так настроить глаза, чтобы эти картинки совместились, и цыпленок оказался внутри этого квадрата. В пять лет в Ленинграде мне прописали очки для постоянного ношения, и начались мои мучения! Особенно я страдала, когда одно стекло мне заклеивали непрозрачной бумагой, чтобы заставить работать "ленивый" глаз, он видел плохо, и я старалась выглянуть из-за бумаги или стащить очки.
         Это сейчас в очках ходит половина человечества, а раньше это были единичные случаи, поэтому один Бог знает, сколько слез  было пролито мной из-за всяких насмешек и дразнилок!
          Я прятала их в карман, как только выходила из дома, но мама бдительно следила за мной: она предупреждала всех учителей во всех школах, чтобы они напоминали мне надеть очки, если я вдруг "забуду". Каждый год мне проверяли зрение, чтобы выписать новые очки. Для этого капали в глаза атропин для расширения зрачков, потом смотрели глазное дно и определяли размер диоптрий. После этой процедуры я еще сутки не могла смотреть на свет и глаза слезились, очертания предметов расплывались, и я могла идти только с мамой за руку и в темных очках. Ужасная процедура!

       Оправы для детей были безобразные, с круглыми стеклами, темно-коричневые, как  у кота Базилио. Такая оправа портила любое лицо! Очки мне не нравились, я их стеснялась, и это на всю жизнь оставило свой негативный отпечаток  на моих отношениях с противоположным полом. Я долго считала себя гадким утенком и прятала свои переживания за деланной холодностью и неприступностью. Уже позже мне рассказывали, что мальчишки в институте меня прозвали Снежной королевой, от которой неизвестно, чего ждать, и не решались на выражение чувств. Все эти муки продолжались до 18 лет, пока окулист не констатировал тот факт, что глаза больше не исправляются, и дальнейшее ношение очков бесполезно.
       Мама своего добилась: из полной слепухи сделала вполне видящего человека, и косоглазие почти прошло. Один глаз стал 1, а второй,  ленивый,всю жизнь видел только первую строчку проверочной таблицы - Ш и Б. Но это не помешало мне до сорока лет работать без очков.

Еще почему-то  помню отдельные кадры из фильма  "Тарзан",  но мама заверяла меня, что этого не могло быть, поскольку этот фильм они смотрели, когда я была еще у нее в животе. А я так ясно вижу эти кадры. Как такое может быть? Так мы с ней к единому выводу не пришли. Может, действительно ребенок видит или слышит уже в утробе матери?....

Помню наши прогулки по Летнему саду,  сфинксов-львов, коней на Аничковом мосту, вкуснющее мороженое Эскимо и себя в красивых креп-жоржетовых платьях.

Помню ленинградские полуподвальные помещения каких-то контор после наводнения: письменные столы стояли там по...колено в воде, а на них лежали кучи папок, на которых сидели огромные крысы! Жуткое зрелище!

Помню красную икру в хрустящей белой пергаментной бумаге.  Мама покупала по 100 г икры. перекладывала ее в стеклянную икорницу, а я добирала с бумаги последние икринки, а потом получала целый бутерброд и съедала его, запивая сладким чаем. Так есть люблю и до сих пор!

С соседями мы всегда жили дружно, расставались как с родными или близкими друзьями, потом до конца жизни переписывались, приезжали в гости, если где-то пересекались по службе или оказывались в одном городе.
У каждой хозяйки мама обязательно перенимала какое-нибудь новое блюдо! В ее кулинарной тетрадке так и было записано: Наполеон Ольги Васильевны (Легница), Эклеры (Женя,Ростов), хачапури (Тамара, Новороссийск) и т.д.
  Одним из них был рецепт орехового пирога с вареной сгущенкой. Папе он очень нравился тем, что его удобно было брать в командировки: мало того, что он был очень вкусный, он не рассыпался при транспортировке, был очень сытным и долго не черствел! В командировках иногда  и позавтракать по-быстрому негде, или вечером поздно возвращался в гостиницу -уже все закрыто. А тут - пирожок есть! Чайку с ним попил - уже не голодный! И в поезд с собой мама его частенько брала, чтобы было, чем перекусить, если чай принесли.

Одно из самых неприятных воспоминаний — это посещение общественной бани! Я до сих пор помню то мерзкое ощущение от скользкого пола, оцинкованных шершавых шаек , потоков мыльной воды, в которую надо было наступать босыми ногами, и несметное количество толстых, безобразных теток с отвисшими животами и прочими болтающимися частями тела. Даже то, что в холле этой бани стояло чучело медведя на задних лапах, с которым я всегда здоровалась за лапу, не заставило поменять свое отношение к этому процессу в этом заведении. С тех пор бани ненавижу и никогда не пойду, даже если там теперь все по-другому!

Мы прожили в Ленинграде 4 года, пока папа учился. В процессе учебы ему приходилось много читать и конспектировать ленинских работ. И я помню, как я стою в своей кроватке, вплотную придвинутой к его столу, и завороженно смотрю, как он по линейке красным карандашом подчеркивает нужные фразы.
- Папа читает! Его трогать нельзя! - как молитву повторяла  мне мама. - Вот будет у него перерыв - он с тобой поиграет!
         И я честно ждала этого перерыва. И когда он наступал, папа вынимал меня из кроватки, и нес на диван, где мы возились от души, или сажал на плечи и бегал по комнате - в общем общался с ребенком. Но проходили эти 10-15 минут, и он снова садился заниматься, а я - играть в свои игрушки и ждать очередного перерыва. Так  мы вместе и учились!

        После учебы папу  должны были направить служить аж на Кушку, несмотря на красный диплом. Но у мамы был врожденный порок сердца, и такой жаркий климат был ей противопоказан. Поэтому она взяла справку у врача, и папу направили в Сталинград. Тоже жарко, но это все-таки Россия!
Сколько же я всего помню, оказывается!

  http://www.proza.ru/2019/03/27/2045