478 Вот так и никак иначе 22 сентября 1973

Александр Сергеевич Суворов

О службе на флоте. Легендарный БПК «Свирепый».

2-е опубликование, исправленное, отредактированное и дополненное автором.

478. Вот так и никак иначе. 22 сентября 1973 года.

Сводка погоды: Атлантический океан. Северо-Восточная Атлантика. Суббота 22 сентября 1973 года. Морской район "Фареро-Исландский рубеж" (англ. GIUK gap), где-то рядом с Фарерскими островами. С утра дневная температура: мин.: 6.0°C тепла; средняя: 6.8°C тепла; макс.: 8.0°C тепла. Эффективная температура (температура самоощущения человека) 1.4°C, сильно похолодало. Ветер с 10:30 до 13:00 был относительно умеренный (4 балла), дул со скоростью 7 м/с (25,2 км/ч). Волнение в океане было сначала тоже умеренное (4 балла), волны удлинённые, белые барашки на многих гребнях волн. Высота ветровых волн с утра была 1-1,5 м, длина - 15 м.

Осадков днём 22 сентября 1973 года не было. Небо было покрыто красивыми фактурными облаками и тучами, но они быстро неслись по небу, поэтому картинка неба (чёткая, резкая, контрастная, объемная) всё время менялась, прояснялась. В разрывах быстро плывущих в небе облаков появлялось ярко синее небо, ударно, пышно и феерично прорывались солнечные лучи, которые тут же, мгновенно, разукрашивали океанскую воду и волны в самые разные цвета и оттенки синего, зелёного, платинового и золотого. В результате солнечного творчества, море-океан сверкало как изумруды, аквамарины и брильянты, и солнечные зайчики играли с белыми пенистыми барашками на гребнях волн. Вечный спутник и соратник батюшки Океана - ветер - тоже включился в эту игру и уже днём в 12:00 начал шалить и срывать пенные барашки с гребней волн и швыряться ими в лица моряков. Утро субботы 22 сентября 1973 года, несмотря на все признаки приближающегося шторма, было прекрасным, удивительно красивым, завораживающим, притягательным...

Ближайшая метеостанция от нас, данные которой известны в архиве погоды Атлантического океана, была на острове архипелага Вестманнаэйяр (Исландия). Однако БПК "Свирепый" был ближе к Фарерским островам (Дания), поэтому в субботу 22 сентября 1973 года солнце в точке, примерно, с координатами 60°19'29.708", -12°39'13.243", реально, то есть по ощущениям, взошло в 10:33 и зашло за горизонт в 22:53. Световой день длился 12 часов 20 минуты и истинный полдень, то есть солнце в зените, был в 16:43. Именно в этот день и в это время БПК "Свирепый" догнал свирепый шторм, порождённый тропическим ураганом Эллен категории 3 - самым мощным и необычным атлантическим ураганом сезона 1973 года.

Возможно, батюшка Атлантический океан тоже решил созвать всех своих соратников из свиты морского бога: ветер, волны, облака, небо, солнце и устроить нам на прощание свой океанский аврал, свой праздник. При этом, вероятно, он не хотел нас отпускать, поэтому устроил нам очередное итоговое испытание силы воли, мужества, профессионализма, потому что к 17:00 на БПК "Свирепый" фронтом из вертикальных огромных сплошных дождевых облаков обрушился мощный атлантический шторм-циклон. Температура воздуха (по приборам) повысилась: мин.: 10.0°C тепла; средняя: 10.8°C тепла; макс.: 12.0°C тепла, но при этом эффективная температура (температура самоощущения человека) резко понизилась до -1.2°C. Ветер с 16:30 усилился до "очень крепкого" (8 баллов) и порывисто дул  со скоростью 19 м/с или 68,4 км/ч. Пошёл сильный порывистый дождь (20 мм осадков).

На таком очень крепком ветру (8 баллов) слова и крики не были слышны, я сам себя слышал только внутренними ощущениями вибраций в горле. Зато вокруг всё ревело, свистело, шумело, орало и кричало, как буйная стихия. На берегу ветер такой силы ломает тонкие и сухие сучья деревьев, гнёт к земле траву и камыш. Говорить против ветра не получается, стоять и идти против ветра очень трудно - сдувает. Ветровые волны стали высокими, длинными, волнение на море достигло 7 баллов. Верхушки и края пенистых гребней волн срываются, взлетают в воздух, неровно, "порхая", летят по ветру и с силой вонзаются в корабельные надстройки, ударно бьют по лицу и фигуре моряка. Характерной внешней особенностью морского волнения на 7 баллов являются полосы пены, которые стелются по склонам и гребням больших волн, превращают поверхность моря-океана в "полосатое холмистое поле". Из-за того, что волны высокие (5-7 м) и длинные (100 м), море-океан приобретает величественный, неторопливый, основательный и грозный вид: волны идут неровными рядами, группируются, выстраиваются, а кое-где даже превращаются в валы. Самое главное, волны 7-балльного морского волнения уже воспринимаются всеми моряками как настоящий шторм...

Очарованный красотой гордящегося океана, я опять утром в 10:30 не удержался и, нарушая все запреты и приказы, поднялся с центрального поста сигнальщиков-наблюдателей БЧ-4 по вертикальному штормтрапу на крышу ГКП (главного командного пункта). Чтобы не подставлять моих друзей сигнальщиков, я дождался пока они не выйдут за углы на свои галереи сигнального мостика левого и правового бортов, а потом быстро и бесшумно взобрался на крышу ГКП. Здесь на внешней переборки надстройки, за который находились посты РТВ и выгородки высокочастотных блоков РЛС, были трубные поручни штормовых лееров. Держась за них, я опять устремился к своему "рабочему месту", с которого удобно было фотографировать весь передний и правый сектор вокруг корабля. Здесь были решетчатые и трудные фермы обслуживания антенных постов РЛС носового ЗРК "Оса-М".

Одну решетчатую площадку я поднял вверх, поднырнул в её проём, встал ногами на трубу фермы и, таким образом, оказался внутри фермы обслуживания, которая обхватила меня со всех сторон, как капканом, и я прочно стоял и держался "без рук", даже в моменты крутого крена на бок корпуса корабля. Волнение моря и крен были ещё не такими сильными, чтобы оказываться на весу не над палубой крыши ГКП, а над бушующим морем, поэтому я ничуточки на боялся, а наоборот, с ликованием смотрел и фотографировал прекрасные виды аврально "танцующего" океана, волн и ветра...

Мои внутренние голоса настороженно молчали, а я сам себе всё время твердил, что только чуть-чуть сфотографирую и всё, и сразу назад, я тут задерживаться не буду, и так в прошлый раз нахлебался страху... Волны громоздились, ветер крепчал и весело швырялся морской пеной мне в лицо, облака бесшумно, но очень быстро неслись по ветру, а солнце внезапно то появлялось, то исчезало за облаками и они все вместе играли со мной в игру "в догонялки", потому что я никак не мог уловить те моменты, когда солнце вдруг ярко и сочно освещало и раскрашивало океан, превращая его из стального сурового в изумрудно-сине-золотого, праздничного. Впитывая в себя эту красоту свиты батюшки Океана, придумывая ему красочные эпитеты, запоминая эти виды, картины и образы, я от души радовался, ликовал, кричал ветру в лицо, а он весело возвращал мне мой крик и я почти не слышал свой голос. Голос моря, голос океана, голос шторма всё перекрывали и это мне ещё не пугало, а радовало...

Я дал себе твёрдое слово не задерживаться здесь на крыше ГКП дольше, чем надо, дольше, чем необходимо для получения качественных снимков штормового океана. Дело в том, что я "краем уха" слышал о штормовом предупреждении, полученном из Главного штаба ВМФ СССР и ДКБФ. Нам было приказано уходить от циклона не к Исландии, где прогнозировался 9-балльный шторм и усиление ветра до 20 м/с (72 км/ч), а за Фарерские острова в Северное море, где шторм должен был быть потише. Причём курс БПК "Свирепый" командир корабля капитан 3 ранга Е.П. Назаров и штурман командир БЧ-1 старший лейтенант Г.Ф. Печкуров выбирали с учётом наших запасов топлива и безопасного удаления от всевозможных мелей, скал и территориальных вод стран, относящихся к нашим "вероятным противникам" (Великобритания, Дания). При этом никто из нас, даже командир корабля и штурман, ещё не знали, какой авральный сюрприз приготовил нам батюшка Атлантический океан и порождение африканских и карибских тропиков.

Любуясь очаровательно красивыми, элегантными, объёмными, изумрудно-зелёными и иссиня-чёрными океанскими крупными волнами со стальными и платиновыми боками и пышными пенистыми белыми гребнями; щуря глаза от игры алмазных солнечных зайчиков на рябой поверхности этих волн; отворачиваясь от пены и брызг, которыми швырялся порывистый нахальный ветер; крича от восторга и радости, что я один вижу эту океанскую красоту и один на один сейчас танцую сейчас вместе с пышными и красивыми облаками, среди которых были чванливые, толстые и гордые кучевые облака и легкие, быстрые и переменчивые, как балерины, облачка в небесной лазури, я краешком сознания, шёпотом моих дружеских внутренних голосов, чуял, ощущал, предчувствовал, что Атлантический океан преподнесёт нам самый опустошительный, самый мощный и самый коварный шторм, какой мы ещё не видали и не испытывали...

Я нетерпеливо, но с выдержкой, зная, что океан покажет мне при лучшем освещении самый красивый штормовой вал, готовился, тренировался, отрабатывал движения руками, чтобы вовремя, то есть в нужный момент, выхватить из-за пазухи бушлата фотоаппарат "ФЭД-3" с откинутой передней крышкой футляра, вскинуть его к глазам, увидеть кадр, учуять композицию, уловить момент съёмки и щёлкнуть затвором, чтобы потом, за одну-две секунды, ловко увернуться от летящих мне в лицо брызг от носового буруна и спрятать фотоаппарат сначала в футляр, а потом за пазуху бушлата. Вот так десяток раз я сначала тренировался, а потом, уловив ритм и цикл идущих нам навстречу штормовых волн, начал делать первые снимки.

Странно, на пронизывающем и всё усиливающемся ветру, окроплённый морской пеной и колючими, как град, каплями пышных носовых отбойных волн-бурунов, которые огромным веером вставали, вспыхивали, взлетали вверх, вперёд и по бокам носовой части корпуса БПК "Свирепый", промокший до трусов и тельняшки, с замёрзшим лицом и руками, с каляными пальцами, которые я в промежутках между "некрасивыми" волнами и валами, грел в карманах штанов, поближе к озябшему "сашку" или в карманах бушлата, я не чувствовал усталости, голода, течения времени, я только ощущал, как устали от напряжения мои ноги в ботинках, как судороги всё чаще и чаще напрягают икры ног и как холодно моим коленкам, облепленным мокрыми штанинами. Я прочно стоял на трубчатой перекладине фермы обслуживания РЛС, но эта труба давила мне на свод ступни так, что я начал уже выть от боли.

Пора было уходить... Но батюшка Океан, шаловливый и наглый ветер, огромный сонм облаков и волн, раз за разом предлагали мне новую картину огромного пространственного балета, стихийного праздника, а солнце с любопытством выглядывало из-за туч и одаряло всех нас, участников этого штормового аврала, своим блеском, жаром и красотой. Я не мог оторваться, не мог уйти до того, пока не сделаю свой самый лучший снимков бушующего океана. Так продолжалось, пока у меня не закончились кадры фотоплёнки в фотоаппарате.

Нет... Я не снял своего самого лучшего кадра... Я был недоволен собой и океаном, потому что считал, что они не показали себя с самой лучшей стороны, не показали мне... "девятый вал". Вот что хотел запечатлеть на фотоплёнке... "Девятый вал" - огромный, тяжёлый, мощный, крепкий, высокий, как каменная или скальная стена, в которую врезается острый форштевень нашего корабля и два крутых кипящих буруна вырываются гейзерами высоко вверх из якорных клюзов на баке, а по скулам носа корабля взметаются ввысь два огромных отбойных "крыла", которые веером разлетаются вперёд и вверх перед пропастью длинной и глубокой ложбины между гребнями колоссальных волн-валов. Вот какой "девятый вал" я ожидал увидеть и сфотографировать...

Примерно в 16:30 я почувствовал, что скоро совсем не смогу даже вылезти из капкана труб фермы обслуживания РЛС ЗРК "Оса-М", потому что мои ноги, руки, спина, тело затекли, замёрзли, сковались холодом. Пальцы не слушались, руки не гнулись, а ноги совсем перестали двигаться, поэтому я не вылез из рамки фермы, а наоборот, опустился вниз, до самой палубы-крыши ГКП, с трудом закрыл за собой решетчатую площадку, ещё с большим трудом закрыл её на задвижку, а потом, чуть ли не ползком, попытался добраться до спасительных трубных штормовых лееров на переборке центральной надстройки под фок-мачтой.

Фотоаппарат в корпусе футляра, наглухо закрытый отворотами бушлата у меня на груди, мне сильно мешал, сковывал движения рук, но я сумел рывком, уловив момент, когда корпус корабля качнулся на левый борт, схватиться за трубу, а потом уже почти спокойно, неторопливо, останавливаясь и пережидая крен вправо на борт, когда подо мной я видел обрез (край) крыши ГКП, а под ним не галерею сигнального мостика, не шапку-ушанку вахтенного сигнальщика, а открытое море-океан, пробрался к месту, где начинались скобы вертикального штормтрапа, ведущие на площадку центрального поста сигнальщиков-наблюдателей БЧ-4. Здесь уже всё было проще и легче, потому что если бы я упал, соскользнул или сорвался с перекладин трапа, то упал бы на широкую площадку этого центрального поста. Тем более, что пространство этого поста было ограничено сигнальными фалами, которые тянулись ввысь к реям мачты, всякими кронштейнами, стеллажами с сигнальными флагами и ящики с хозяйством братишек-сигнальщиков.

Выглянув за обрез (край) крыши ГКП, убедившись, что рядом никого нет, я быстро, как учили, соскользнул по штормтрапу и через секунду столкнулся с командиром отделения сигнальщиков-наблюдателей старшиной 2 статьи Владимиром Григорьевичем Тимошенко (призыв 19 мая 1971 года). Он только что вышел из дверей, ведущих в ГКП (главный командный пост) и с удивлением воззрился на меня...

- Суворов?! Ты откуда? Я только что был здесь, тебя тут не было.
- С ходового мостика, - ответил я, мгновенно сообразив, где нахожусь. - Вышел подышать свежим воздухом...
- А чего мокрый такой?
- Сам не знаю, только вышел и тут же попал под шквал.
- А что это у тебя за горб на груди? Обычно горбы на спине бывают, а у тебя на груди...
- Не знаю... Наверно, роба задралась... Сейчас поправлю.
- Ну, всё равно. Говорят: встретишь горбатого, прикоснись к горбу... На счастье. Дай прикоснусь...
- Так я ж не горбатый! Это так, одежда задралась... От меня счастья не будет...
- Ну, ладно... Только ты смотри, Саня, не будь "горбатым". Горбатого только могила исправляет... Понял?
- Я, Володя, за "понял" год сидел, ты понял? - машинально и доброжелательным тоном ответил я другу на его заботу. - Но я тебя понял, друг.

Добравшись при сильной качке до ленкаюты, я переоделся в сухое, немного подрожал от морозного холода, пропитавшего всё моё тело и организм, а потом отправился "обедать и ужинать в одном флаконе", как шутили моряки, опоздавшие на обед или ужин. Коки на камбузе уже знали, что я работаю "запойно", что часто забываю позавтракать, пообедать и поужинать, поэтому молча просто давали мне двойные порции тушёного мяса или котлет, каши или картофельного пюре, салатов и кабачковой икры. Такой привилегией двойных порций пользовались только наши "великаны" - матросы и старшины, рост которых был более 190 см, а также некоторые годки, которых коки уважали и отмечали больше других.

У дверей на камбуз я встретил друга-кореша Славки Евдокимова матроса-годка моториста БЧ-5 Виктора Петровича Фёдорова (призыв 14 ноября 1970 года). Он только что получил вторую или третью кружку с "годковским компотом" и свежеиспечённую булочку с яблочным повидлом и крайне недоброжелательно встретил меня и мою просьбу кокам дать мне "что-нибудь покушать". Вокруг были другие моряки, в том числе дежурные по камбузу и посудомойке, поэтому Виктор, видимо, решил показать свой "годковский нрав".

- Чтобы кушать, Суворов, надо работать, - сказал "весело" годок Витька Фёдоров. - Тебе лучше нас известно, что "кто не работает, тот не ест".
- Как вас понимать, Виктор? - от неожиданности такого поведения друга моего друга, спросил я официально и вежливо.
- А так и понимать... Если вахту не стоишь, как все, то и кушать права не имеешь... Не заработал.
- Вот как?
- А вот так и никак иначе... Ходишь во всём чистом, пальчиком снимочки делаешь, а потом всякие картиночки на стенках рисуешь. Это разве вахта?

Я сменил не только рабочую форму одежды матроса, которая у меня была чистая, отутюженная, свежая, белая, но и фотоаппарат (сырой "ФЭД-3" я сменил на "Зоркий"). Слова годка Витьки Фёдорова были обидные, несправедливые, горькие, но понятные, потому что никто из присутствующих здесь матросов не знал, где я только что был, что видел и что делал...

- Нет вопросов у матросов, - сказал я годку. - Давай поменяемся. Я буду нести вахту рулевого, а ты - будешь фотографом, художником, библиотекарем, комсоргом. Будешь помогать замполиту, выполнять его поручения, рисовать, писать передовицы и статьи в стенгазеты, проявлять фотоплёнки, делать фотокарточки, а до этого слазишь на крышу ГКП и сфотографируешь открытый штормовой океан. А потом примешь годков, своих друзей, и сделаешь им по несколько десятков фотографий из той фотобумаги, которой нет... Хочешь?
- Нет, Суворов, не хочу...
- А что так? Не хочешь? Не умеешь? Или тебе это западло?
- Да нет, просто это не моё... Я больше по двигателям, по моторам...
- Тогда займись своим делом, - сказал я, напрочь "выключая" из тона разговора всю свою дружелюбность. - Будь на своём месте, а я на своём и всё у нас будет на своих местах. Верно?
- Да ладно, чего ты? Я ж так, по дружбе...
- Это ты меня по дружбе обвинил, что я тебя объедаю, что не даю тебе вкусить своего годковского пайка?
- Ты что? Я просто так... Пошутил...
- Шутки у тебя, Виктор, боцманские. Торпеда-то мимо прошла!

Все присутствующие моряки весело и дружно рассмеялись, радуясь "разрядке напряжённости", а я вскинул фотоаппарат и сделал публикуемый снимок. После того, как меня от души накормили коки и я отведал аж их пищи (жареной картошечки на сале и с лучком!), ко мне подсел кок-мичман и тихо спросил...

- Правда, что ты вылезал на крышу и фотографировал шторм в океане?
- Правда, - тихо признался я.
- Сделай мне пару фоток на память.
- Хорошо. Сделаю.

Вот так и получилось, что я наделал много, очень много небольших по размеру фотографий штормового Атлантического океана и раздал их почти всем, с кем был хорошо знаком или дружен. В следующих новеллах я постараюсь показать и рассказать в подробностях и в хронологическом порядке о самом впечатляющем приключении за всю мою флотскую службу и БС (боевую службу) в море-океане. Впереди рассказ о жестоком шторме тропического урагана и внетропического циклона - Эллен.

Поздно вечером, проснувшись после сытного обеда и ужина "в одном флаконе", я записал в своём дневнике-ежедневнике:
22 сентября 1973 сб
За бортом шторм 9 баллов. Океан ревёт и мечет огромные волны нам на голову. Вернее не океан, а Северное море. По сравнению с океаном здесь «мелкая» волна. Ветер сбивает с ног. Был наверху, на «крыше». Если удастся проявить плёнки, то будет грандиозно!

Фотоиллюстрация: 22.09.1973 года. Северная Атлантика. "Фареро-Исландский рубеж" (англ. GIUK gap). Встреча с годками у дверей камбуза в столовой личного состава после того, как я 6 часов пробыл на крыше ГКП (главного командного пункта) БПК "Свирепый", где зачарованно фотографировал буйство штормового Атлантического океана. Пальцы скрючило от холода, ноги затекли и не слушались, спина болела так, будто я таскал мешки с картошкой или сахаром. Годок-моторист БЧ-5 Виктор Фёдоров и его друзья после обеда получали на камбузе дополнительную "годковскую пайку", а я пропустил обед и пришёл просто покушать чего-нибудь, что осталось от обеда на камбузе. Поцапались... После этого я сфотографировал годков "на память", а помощник кока (тот, что справа от Виктора), накормил меня жареной картошечкой на сале и с лучком, котлетой величиной с ладонь, маринованными огурчиками и компотом из абрикосов с свежеиспечённой булочкой с яблочным джемом. Главное не то, что ты "годок", главное, в каком ты авторитете у моряков... Вот так и никак иначе.