Россия и демократия

(Конспекты политологии)



Некоторые соображения о том, почему в России сейчас трудно (если вообще возможно) построение демократии по западному образцу.



В российской ментальности традиционно сложилось представление о государстве как самоценности,  доминирующей над интересами общества и людей. Государство выглядит как обязательное условие существования нации и не предполагает к себе критического отношения. Как следствие, обыденное сознане не приемлет точки зрения оппозиции да и ее саму, считая всех несогласных с «властью» изменниками и предателями, «врагами народа».

Далее, сама власть воспринимается обывателем лишь персонифицированной – как поток воли, исходящей от первого лица («царя»). Поэтому в России не было и нет политических партий в собственном смысле этого слова, есть лишь приближенные к той или иной «сильной личности». При этом вождю верят искренне и безоглядно (ибо он – «вожак стаи»), приближенным вельможам не верят вообще. Как ни странно, такое несоответствие не вызывает никакого когнитивного диссонанса. Равным образом рядовой представитель «широких масс» отказывается находить причино-следственные связи между действиями власти и ухудшением собственного благосостояния (впрочем, легко отыскивая таковые в случаях, когда благосостояние улучшается). Слабая способность к логическому мышлению на макроуровне связано с тем, что проктически во всей истории России соревнование ценностей и идей на этом уровне было практически исключено.

Наконец, социальные манипуляции ХХ века привели к тому, что в сознании подавляющего большинства жителей задачи перераспределения богатств являаются приоритетнее задач их умножения, что препятствует развитию как производства, так и «либеральной демократии», ассоциируя последнюю с узакониванием грабежа и блокируя любые инициативы. Отсутствие эффективной обратной связи между индивидом и государством придает государственной машине сакральный характер, преодолеть который представляется слабо возможным. Более того, это оказывает существенную поддержку программе огосударствливания экономики, переход ее в руки все той же элиты, сплоченной вокруг «верхобного правителя».

Ненышний политический режом в России В. Иноземцев называет «превентивной плебисцитарностью», выделяя следующие ее основные характеристики.

Во-первых, власть стремится не столько отвечать на реально существующие вызовы, сколько  предвосхищать их – либо даже конструировать. Вместо того чтобы выяснять предпочтения общества, она создает своего рода «развилки» и «перекрестки», навязывая обществу повестку дня. Во многом это связано с тем, что руководство страной находится в руках (выходцев из) силовых структур, для которых подобные спецоперации являются одним из основным методов работы.

Во-вторых, вопросы, которые власть таким образом вбрасывает, формулируются и подаются так, что не предусматривают никаких разногласий. Разве можно быть против борьбы с терроризмом? Или желать разрушения традиционных ценностей и этических норм? Или позволить зарубежным правительствам определять, как жить и развиваться нашему государству? При этом основные цели этих «вбросов» (а именно, укрепление собственной власти) оказываются максимально заретушированы.

В-третьих, создаваемая таким образом повестка дня оказывается максимально неэкономической. Если в большинстве успешных демократических стран основными вопросами являются налоги, финансирование регионов, устройство систем здравоохранения и образования, то в России они вообще не имеют влияния на политическую повестку. Перенос акцента с экономических проблем на сугубо политико-идеологические (например, упор на внешнеполитическую деятельность, обеспечение «величия» на планетарном уровне) позволяет потенциальным избирателям только одобрять очередные новации в политическом курсе элиты.


Созданная в стране политическая система, на взгляд Иноземцева, не позволяет говорить о наличии в стране демократии. В то же время два фактора не позволяют многим зарубежным политикам и экспертам признать, что они имеют дело с обычной авторитарной диктатурой. С одной стороны, это отмечаемый прогресс, которого Россия достигла по сравнению с коммунистическим Советским Союзом в обеспечении свобод своих граждан и их базовых прав, расширение пространства индивидуальной свободы. С другой стороны, это довольно искусное копирование российской властью формальных западных институтов.  На выходе получается свободное общество с авторитарной властью — достаточно прочный и устойчивый симбиоз.

В мире, где специалисты выделяют десятки видов «демократий», существует не меньшее число разновидностей авторитаризма. Между тем современные обстоятельства российской модели — прежде всего, концентрация всех рычагов власти и значительной части общественного богатства в руках узкой элитной группы — позволяют предполагать, что государство в России имеет вполне понятный идеал, к которому оно стремится: это идеал корпоративного государства, что подводит к понятию о «мягком» варианте фашистского уклада.

Этот тезис кажется парадоксальным, учитывая российскую историю и роль СССР в борьбе с фашизмом. Однако фашистское государство в своем оригинальном значении совершенно необязательно предполагает нацистский элемент. Исторически фашизм возник как движение и как политическая система, воплощавшая в себе именно корпоративизм, вождизм и имперство, но совсем не обязательно требовавший этнических чисток. Согласно классическому определению Р. Пакстона, фашизм — это политическое движение, отмеченное болезненной концентрацией внимания на социальном упадке, унижении или ощущении себя жертвой и, как следствие, на компенсаторном культе единства, энергии и чистоты. Другие определения акцентируют внимание на таких чертах любого фашистского режима, как культ традиций, убежденности в том, что несогласие является синонимом предательства, маниакальной боязни перемен, опоре на антиинтеллектуализм и иррациональные сущности, одержимость «теориями заговоров», выборочный популизм и т.п.

Можно отметить несколько характерных черт, которые позволяют уверенно констатировать протофашистские черты современного Российского государства.


Во-первых, это очевидная апологетика силы, войны и империализма. Рефреном звучат тезисы о былом величии страны, которое необходимо восстановить. Сознание общества усиленно милитаризируется, все большее число государственных деятелей церкви прямо заявляет, что война не является чем-то неестественным. Откровенно говорится о «разделенных народах», об искуственности границ Российской Федерации, и даже предпринимаются попытки их расширения. Постоянно эксплуатируется тема враждебности внешнего мира, который спровоцировал постигшую страну политическую и экономическую катастрофу. Именно для того, чтобы взять реванш, нужна опора на силу, собственные возможности и способность бесконечно долго выживать во враждебном окружении.

Во-вторых, это четкая экономическая программа, ориентированная на установление тотального контроля центральной власти над основными отраслями экономики и крупнейшими корпорациями. Как собственность олигархов, так и полномочия профсоюзов давно стали условными. Большинство крупных бизнесов действуют в секторах, где они остаются полностью зависимыми от решений чиновников и от выделяемых бюджетных средств, с другой стороны, больше половины населения получают свои основные доходы непосредственно от государства или от государственных предприятий.

В-третьих, это резкое увеличение количества силовых структур и численность их персонала. Сегодня в полиции, Национальной гвардии, ФСБ, прокуратуре, Следственном комитете, ФМС, Службе судебных приставов и т.п. служат 4-4,5 млн человек. Параллельно этому возникают корпоративные структуры безопасности госкомпаний и коммерческих структур, аналоги фашистских чернорубашечников, контролирующие «общественную нравственность», а также частные военные корпорации.

В-четвертых, нельзя не отметить совершенно особой роли пропаганды, которая позволяет оправдывать массовую мобилизацию и харизматическое лидерство, а также допущение насилия «от имени народа». В российской ситуации сама по себе пропаганда и «идеологическая работа» сталкиваются с серьезными трудностями — прежде всего потому, что идеологии как таковой у режима нет, а история, на возвеличивание которой он опирается, крайне противоречива. Это приводит к опоре на масштабную ложь и фальсификацию данных, к последовательному искажению фактов, которое прослеживается на всех уровнях.

При этом не следует проводить параллелей между современной Россией и нацистской Германией. Авторитарная власть в России не имеет прочной националистической составляющей, российское имперство не предполагает националистического уклона — именно поэтому главное внимание уделяется внешней угрозе, территориальному фактору, унижению, которое было пережито страной, а не отдельными народами. С другой стороны, не следует полагать, что описанный тренд возник в России только с приходом в Кремль Путина и стал следствием «узурпации» власти представителями силовых структур. Большинство предпосылок для его развития было заложено непосредственно после распада Советского Союза. Корпоративная структура экономики не была разрушена. Конституция 1993 года дала президенту полномочия, сравнимые разве что с полномочиями, предоставленными фюреру. И она была написана, казалось бы, демократами. Идея безальтернативности президента была заложена на выборах не 2012-го, а 1996 года. Единственной особенностью становления в России нового авторитаризма стала неспособность режима выработать привлекательную идеологию. Здесь можно вспомнить Муссолини, ставшим «вероятно, первым в истории партийным лидером, который отказался от четкой программы и заменил ее одухотворенным лидерством и впечатляющими акциями».

Россия в ее сегодняшнем виде не может быть названа демократической страной. В то же время она остается страной европейской — потому что все ее метания между авторитаризмом и демократией, частными интересами и общественными ценностями происходят в рамках европейских альтернатив. Совсем недавно Россия прошла через исторические события, схожие с теми, которые привели к антидемократической реакции в Европе в 1920-х и 1930-х. Сложно предположить, почему их последствия должны были оказаться существенно иными по сравнению с тем, что произошло без малого 100 лет назад. При этом европейцы сделали в 1990-е в точности ту же ошибку, что и в 1920-е: они торжественно объявили, что Россия стала «нормальной», как сочли в свое время нормальной ту же Веймарскую республику — и получили аналогичный результат, разумеется, с учетом общей гуманизации политической жизни.

Нужно исходить из того, что в новейшей европейской истории отклонения от демократического пути развития хотя и встречаются часто, всегда остаются временными. Более того, история корпоративных режимов характеризуется тем, что они никогда не переживают ухода своего основателя.


(По материалам книги В. Иноземцева «Несовременная страна»)