494 Отходняк от Эллен 24 сентября 1973

Александр Сергеевич Суворов

О службе на флоте. Легендарный БПК «Свирепый».

2-е опубликование, исправленное, отредактированное и дополненное автором.

494. "Отходняк" от "Эллен". 24 сентября 1973 года.

Сводка погоды: Атлантический океан. Северо-Восточная Атлантика. Понедельник 24 сентября 1973 года. Северное море. Пролив Скагеррак. Морской район вблизи мыса Скаген (северная сторона). В районе архипелага Вестманнаэйяр (Исландия, географические координаты: 63.400,-20.283) продолжается сильный шторм внетропического циклона "Эллен", там минимальная температура воздуха - 7.0°С, средняя температура - 8.2°С, максимальная - 9.0°С. Эффективная температура воздуха (температура самоощущения человека) была минусовая -8.1°С, потому что скорость ветра в океане 24 м/с (86,4 км/ч, 9 баллов, шторм) и он поднимает очень сильное волнение на 8 баллов по шкале Бофорта. Здесь в океане высокие волны, пена покрывает склоны и гребни волн плотными полосами по ветру. Гребни волн рассыпаются на брызги и пену, которые подхватывает ветер и несёт по воздуху. Видимость из-за брызг и пены в воздухе очень плохая. Высота волн - 7-8 метров, длина -150 метров. Порывы ветра достигают скорости 24,4 м/с или 88 км/ч. Такой ветер с порывами рвёт брезентовые покрытия на оборудовании корабельного вооружения.

В Северном море в районе пролива Скагеррак с северной стороны мыса Скаген (Дания, географические координаты: 57.783,10.733 или 57°46;59;, 10°43;59;), куда поздно вечером пришёл, наконец, БПК "Свирепый" тоже неспокойно: минимальная температура воздуха - 11.0°С, средняя температура - 11.9°С, максимальная - 13.0°С. Эффективная температура воздуха (температура самоощущения человека) - 3.2°С. Ветер дует со скоростью 13 м/с (24,1 км/ч). Такой ветер по шкале Бофорта считается "сильным", потому что он поднимает ветровые крупные волны с высотой гребня 2-3 метра и длиной - 50 метров, это по шкале Бофорта - крупное 5-балльное волнение и белые пенистые гребни волн выстраиваются "походными" рядами на большой площади моря. Сильный ветер "поёт" и завывает в неровностях между оборудованием и вооружением корабля, свистит в ушах, издаёт характерные штормовые звуки так называемого "голоса моря", но это уже не шторм. И то хорошо...

Рано утром в понедельник 24 сентября 1973 года я проснулся не потому, что выспался и отдохнул, а потому что мои биологические часы за период нахождения на БС (боевой службе) уже сработали автоматически, пробудив мой организм точно во время восхода солнца. В этот понедельник в районе мыса Скаген (северная сторона) солнце взошло по астрономическому времени в 06:50, по навигационному времени в 07:39, по гражданскому (рабочему) времени в 08:26, а фактически по видимости солнца над линией горизонта, то есть по местному времени, в 09:05. Полдень наступил по местному времени в 15:09 и длительность светового дня составила 12 часов 8 минут. Так вот, я открыл глаза и привычно поставил себе задачу встать, совершить утренний туалет, умыться, побриться, сделать зарядку и быть готовым к бою ровно в 07:00, то есть строго по корабельному вахтенному расписанию.

Глаза-то я открыл, но не встал... Не смог. Тело болело так, словно по мне топтался тяжёлыми матросскими "прогарами" целая боевая часть "рогачей" БЧ-2, "румын" БЧ-3 или маслопупов" БЧ-5, а может быть, все вместе и одновременно. Болело всё: руки, ноги, живот, спина, рёбра, все части тела и все органы, без исключения. Это было что-то необычное и очень болезненное. Единственное, что у меня работало "как часы" - это голова, мысли, ум, разум, который мне подсказывал, что я полностью разбит и не боеспособен к службе. Руки и ноги меня не слушались, я не мог пошевелить пальцем, а когда я пытался это сделать, то начинал жалобно скулить и стонать, причём самопроизвольно, без моего сознательного участия. Главное, я не мог отчётливо вспомнить, что же было вчера и что было ночью...

Ночной сон и женский образ тропического урагана и внетропического циклона-шторма "Эллен" помнился мен отрывками, неясно, туманно, но тревожно. Пока я лежал головой на мокрой от пота маминой пуховой небольшой подушке, которую она мне прислала в бандероли на БС (боевую службу), всё было нормально и я всё хорошо видел вокруг и соображал, где нахожусь, что надо делать и куда идти. Но стоило мне только попытаться приподнять голову и стать, как всё вокруг поплыло в тартарары, ужасно заболела голова, тело, руки, ноги, особенно, бока и рёбра, которыми я бился о трубы лючка фермы обслуживания РЛС ЗРК "Оса-М". Так продолжалось до того момента, пока в дверном проёме входа в библиотеку из ленкаюты не появилось лицо Мишки Сысоева.

Я не ожидал никого, потому что находился в какой-то прострации, в состоянии крайней смертельной усталости, полного опустошения, расслабленности и безвольности. Тело болело так, что я даже дышать боялся... Я молча смотрел, как Мишка заходит ко мне в библиотеку, как что-то спрашивает, обращается ко мне, трогает за плечо. Я не слышал голоса Мишки Сысоева, не понимал его слов и даже не догадывался, о чём он меня спрашивает. Мыслей не было вообще. Ничего не было: ни страха, ни ощущений, ни чувств. Было только полное оцепенение, потеря памяти, сознания и дикая боль во всём теле и организме. При этом я всё видел, всё или почти всё понимал и видел себя как бы со стороны…

Вот сидит голый снизу худой моряк в матросской рубахе-робе на вертящемся стуле-кресле с подлокотниками, глупо улыбается и ни на что не реагирует. Вот на рабочем столе фотографические лотки для проявки и промывки фотоотпечатков, а в них остатки еды: куски хлеба, крошки, недоеденный солёный огурец. Вот большая алюминиевая кружка на 500 миллилитров с осадком чайной заварки на полкружки, вилка, ложка, нож. Мишка Сысоев поднял с пола-палубы ленкаюты мои мокрые суконные и рабочие брюки, которые заскорузли от морской воды и уже начали покрываться белым налётом соли. Вот моя сырая тельняшка, которая ещё не высохла и тоже вся каляная от выступившей соли. Мишка показал мне мою одежду и что-то всё время меня спрашивал, но я ему не отвечал, потому что не понимал его слов…

Потом Миша Сысоев, которого я узнал и очень ему обрадовался, почему-то оттянул мне нижние веки вниз, приподнял мне подбородок кулаком и потряс меня сильно за плечи. От этой тряски мне вдруг стало как-то обидно, плохо в животе, проскочила какая-то неясная мысль и какое-то жалобное ощущение, и я вдруг… заплакал. Слёзы текли у меня из глаз сами по себе, ручьём, не переставая. Я очень удивился тому, что заплакал, хотел было встрепенуться, собраться, мобилизоваться, но мне было так хорошо оттого, что я плачу, было такое облегчение, что я перестал сопротивляться и потихоньку даже завыл…

Мишка Сысоев сначала отпрянул от меня, изменился в лице, а потом вдруг ни с того, ни с сего хлопнул пощёчиной мне по щеке. Да ещё так увесисто!.. Но отреагировал я на пощёчину Миши только внутренне, мысленно. Тело моё само продолжало плакать и выть, вернее, скулить, потому что даже я сам не слышал своего воя. Мишка Сысоев хлопнул меня по другой щеке. Мне почему-то стало приятно оттого, что он меня бьёт, потому что во мне стало что-то оживать по частям, вибрировать, сокращаться, трепыхаться, жить… Вдруг появилось ощущение другой боли, не тотальной, не всеохватной, а локальной, местной. Эта боль
постепенно распространилась по чреслам и органам. Болели руки, ноги, особенно, спина и рёбра, ступни ног и пальцы рук, на которых, как мне показалось, были сорваны ногти, будто меня кто-то пытал...

От этих местных болей, которых было множество, я ещё сильнее завыл, но теперь я выл избирательно, выбирая для каждой боли свой вой, свои хрипы, стенания, охи и вздохи. Я слушал свои хрипы и кряхтения как бы со стороны и мне было интересно, как разнообразно моё тело может издавать разные звуки. К этим звукам вдруг присоединились ещё какие-то звуки и я вдруг понял, что это звуки чужого голоса... Сквозь боль и собственный тягучий вой с рыдающими подвываниями я услышал знакомый голос Мишки Сысоева.

- Саш, с тобой всё в порядке? Ты как? – спрашивал меня Мишка Сысоев. Я узнал этот родной, знакомый, близкий мне человеческий голос и хотел ему кивнуть, успокоить, сказать, что «всё нормально», но у меня ничего не получилось, тело не слушалось....
- Ты можешь минут пять посидеть, подождать, пока я приду? – настойчиво спрашивал меня Мишка Сысоев. - Кивни, если ты меня понял!

Самое удивительное, что я кивнул ему. Я так хотел кивнуть и кивнул! Мишка Сысоев исчез, как будто его и не было, а я продолжил исследование болей своего собственного организма, теперь уже без воя, но с кряхтением и стонами. Мне было интересно ощущать и понимать состояние полного истощения, бессилия, упадка сил, полного угнетения своих рук, ног, органов чувств. Я осмотрелся по сторонам, увидел книги, мой рабочий стол, фотоувеличитель, полки, стеллажи и даже увидел за дверью библиотеки, как валяется на полу-палубе ленкаюты мой мокрый бушлат. Единственно, чего я не видел, так это чего-то очень важного, нужного, ценного и я начал беспокоиться, но никак не мог вспомнить чего мне не хватает.

Тело и организм мой внутри сильно болели, но болели как-то сами по себе, раздельно и отстранённо от меня. Я уже чувствовал, что с телом и моим организмом что-то случилось, но мне было всё равно. Я не хотел обращать на него своё внимание. Мне почему-то всё время хотелось не то, чтобы спать, а как-то забыться, отключиться, отрешиться от всего, что было вокруг меня. Может быть, поэтому перед моим взглядом всё время была какая-то пелена тумана, чего-то такое, то красно-бурое, то серо-белое, то серо-буро-малиновое... Сознание и осознание всё время как-то ускользали от меня, то отключались, то включались. Мне понравилась эта игра "в догонялки" сознания и осознания, я как бы бегал за своим собственным сознанием, прижимал его к себе, а потом снова отпускал. Потом мне надоела эта игра и я решил переключиться на что-то другое, поэтому я вздохнул…

О! Этот вдох я запомнил на всю последующую жизнь! Это был вдох с продиранием воздуха через горло, бронхи, лёгкие. Это была такая боль, что я очень пожалел, что решил резко вдохнуть. В лёгких что-то жгло, рёбра болели немилосердно, к ним подключились плечи, руки, спина, позвоночник, ноги и даже попа. Всё болело, причём так, что я не просто взвыл, а закричал от боли. В этот момент снова, как по волшебству, в воздухе появилось лицо Мишки Сысоева и мне так захотелось пожаловаться ему на мою боль, что я снова заплакал. Теперь я плакал жалостливо, тихо, сотрясаясь всем телом от судорожных рыданий. Я плакал так, что мне стало стыдно за самого себя.

- Ничего, ничего, - сказал голос Мишки Сысоева. - Это отходняк. Так всегда бывает с непривычки.

Я подумал, что теперь его голос станет ещё одним моим внутренним голосом, голосом моего участливого друга, земляка, родного и близкого мне человека. Кстати, а где они – мои внутренние голоса?..

- Всё пройдёт, - говорил Мишка Сысоев и я с удивлением услышал в его голосе звуки и интонации голоса моей мамы, Нины Васильевны Суворовой. – Всё пройдёт и всё забудется.
- Ты же был на верхней палубе? – спросил меня Мишка Сысоев. – Кивни, если это так…

Я кивнул.

- Вот видишь, - удовлетворённо сказал Мишка, а сам начал что-то делать с моим калорифером (электрообогревателем): снимать с него крышку, отвинчивать винты, ставить на ТЭНы какую-то большую консервную банку без этикетки, нарезать на моём рабочем столе чёрный хлеб большими кусками. Я смотрел на эти его движения и во мне начали просыпаться какие-то новые, забытые ощущения и чувства. Я даже плакать перестал…

- Ты что там, фотографировал?

Я кивнул.

- Что, хорошие кадры были?

Я кивнул и сглотнул набежавшую слюну…

- Ты был на крыше ходового мостика?

Я снова кивнул и нетерпеливо пошевелился…

- А фотоаппарат где?

Я опешил и во мне как будто всё оборвалось… Действительно, а где мой фотоаппарат? Только тут я понял, что меня всё время беспокоило и тревожило... Я начал оглядываться по сторонам. Во мне возникла и пересилила все боли тревога, боевая тревога. Я даже попытался встать со своего стула-кресла, к которому приклеился… Фотоаппарат оказался на том самом месте, на котором он и должен был быть – в шкафчике-сейфе, в котором хранились все мои три рабочих фотоаппарата визуального разведчика, пачки фотобумаги и коробочки с покупной фотоплёнкой. При этом фотоаппарат «Зенит-Е», которым я фотографировал волны урагана Эллин, был без «кобуры», то есть без кофра. Кофр висел отдельно на стойке стеллажа, и внутри кофра была скомканная газетная бумага… Странно, но фотоаппарат был почти сухой, завёрнутый в мою старую летнюю тельняшку-майку, от которой сильно пахло спиртом…

До сих пор не знаю и даже не предполагаю, как могло так случиться, что мой фотоаппарат оказался не только почти сухим, но и потом работоспособным, ведь он же был полностью под слоем морской воды, когда я барахтался под леерами у торпедного аппарата. Я также не знаю, кто его вынул из кофра, кто очистил от морской соли спиртом, кто его сушил спиртом и кто всё это сделал. Это непонимание
вновь пробудило во мне такую волну ужаса и страха за содеянное вчера, что я опять совершенно забыл о фотоаппарате, о себе, о ленкаюте, о Мишке Сысоеве и даже о корабле. Всё опять во мне сконцентрировалось на болях в теле и организме, на ощущении, что я ещё продолжаю брыкаться ногами в воздухе за бортом корабля, а подо мной стремительно несутся пенистые живые и хищные волны океана. Ужас снова сковал меня и я опять взвыл «нечеловеческим голосом»…

- Шас! Щас! – засуетился Мишка Сысоев. – Потерпи чуток! Сейчас всё будет в лучшем виде!

Он что-то накладывал в лоток для проявителя из консервной банки мне, а в лоток для закрепителя себе, потом что-то налил из фляжки точь-в-точь такой же как у меня, только в зелёном армейском чехле, в мою большую алюминиевую кружку, уже очищенную от старой заварки, чистого спирта и поднёс её к моим губам.

- Пей, Сашок, пей, - сказал мой друг Мишка Сысоев. – Это лекарство, оно тебе поможет. Пей!

И я выпил…

Это опять оказался чистый медицинский спирт - "шило". Я узнал его по характерному запаху, с которым ещё в детстве познакомился на работе у мамы в инфекционном отделении Суворовской городской больницы №1 и дома, когда мама протирала спиртом свои медицинские инструменты и кожу больных перед уколом. Странно, я знал, что спирт обжигает, но этот спирт из алюминиевой кружки я пил, как пьют обыкновенную воду, то есть жадно, одним большим глотком и весь сразу. Я выпил почти весь спирт, который мне налил Мишка Сысоев, и ничего не почувствовал. Только по уголкам рта и по подбородку текли быстровысыхающие ручейки. Мне захотелось выпить этой чистой прозрачной воды ещё раз и я протянул руку к кружке, но Мишка Сысоев отвёл мою руку в сторону.

- Пока этого хватит, - сказал Мишка. – Опохмелился, а теперь ешь давай, а то тебя сейчас развезёт…

Он дал мне в руки мой лоток с вкусно пахнущей говяжьей тушёнкой (я её узнал по запаху!) и вилку, а когда я не смог взять эту вилку пальцами, он сам стал меня кормить, пихая мне в рот ароматные, очень вкусные, замечательные кусочки мяса.

Как я ел! Я не ел, не кушал, я поглощал, захватывал, хватал, хапал! Мне было очень стыдно, но я ничего не мог с собой поделать, потому что я жутко хотел есть. Вскоре оба лотка были пустые. Мишка кусочком чёрного хлеба вытер всю юшку, которая там оставалась, и вложил этот сочный кусочек чёрного хлеба мне в рот. Я не стал его глотать, как только что глотал куски мягкого сочного мяса, а начал его смаковать, сосать как конфету. Мне вдруг стало настолько хорошо, что я почувствовал себя счастливым человеком. Правда у меня опять потекли слёзы непрерывным потоком.

Мишка Сысоев гладил меня по голове, по плечам и что-то говорил, а я вдруг увидел, что сижу перед ним абсолютно голый, только в одной рубахе робы. Это открытие меня не просто поразило, а мгновенно почти отрезвило. "С какой стати ты сидишь в ленкаюте перед Мишкой Сысоевым и голый?!" - спросил во мне оживший внутренний голос моего друга деда «Календаря». - «Оденься, дурень!».

Легко сказать… Во что одеться? Вся моя рабочая матросская роба: штаны, рубаха, носки и трусы валялись сейчас на палубе в ленкаюте. Мишка Сысоев опять исчез и вернулся с моей обычной рабочей робой, которую нашел в столе президиума в зале ленкаюты. У этого стола длинная столешница поднималась, как крышка рундука, а внутри стола было множество разных вещей, в том числе мой флотский аттестат? шинель, бушлаты, форменка, суконные брюки, второй комплект рабочей робы, ботинки и т.д. Мишка нашёл штаны от рабочей робы и подал их мне. Я не сопротивлялся. В матросской рубахе и штанах на голое тело мне было очень приятно и хорошо. Мне вообще вдруг стало очень приятно и хорошо оттого, что внутри меня разливалась по жилам приятная сытость, тепло и даже жар от выпитого спирта. Я знал, что сейчас меня развезёт и уже чувствовал на подходе новый сладкий забывчивый сон.

Я счастливо улыбнулся и в моих глазах вспыхнул ослепительный свет... Это Мишка Сысоев сделал вторым моим рабочим фотоаппаратом "ФЭД-3" снимок со вспышкой. Потом я долго внимательно рассматривал этот фотоснимок и не мог поверить, что всего несколько часов назад я был на краю правого борта БПК "Свирепый" и отчаянно боролся, чтобы не выпасть в бушующий штормовой Атлантический океан, вернее, в Северное море, в котором внетропический циклон "Эллен" играл со мной и желал моей жертвенной гибели. Я слабо и благодарно кивнул головой Мишке Сысоеву, улыбнулся ему и как подкошенный уронил голову на свой рабочий стол фотографа, художника и библиотекаря БПК "Свирепый".

Дальше я ничего не помню до того момента, когда резкий телефонный звонок и ещё более резкий голос вахтенного офицера вдруг не вызвал меня на ходовой мостик. В голове был полный кавардак, мысли путались, бегали, суетились, но руки всё делали сами. Преодолевая боль, стиснув зубы, я быстро надел на себя новейшее (ДМБовское) бельё, фланелевую тельняшку, новую серо-зелёную робу, вооружился, стеная и охая, фотоаппаратом "ФЭд-3", сумкой-планшетом с карандашами, фломастерами и альбомом для рисования и портативным кассетным магнитофоном "Десна" в кожаном футляре, блоком питания и микрофоном. В самый последний момент перед уходом из ленкаюты я вдруг увидел под рабочим столом мой дневник-ежедневник. Я его поднял, чтобы положить на своё место между томами сочинений Вильяма Шекспира, но он оказался раскрытым и я невольно прочитал вот эту запись...

23 сентября 1973 вс
21:50. Волны взлетают выше сигнального мостика. При ударе форштевня в волну взлетает двойной бурун выше мачт. Сижу сейчас в ленкаюте весь мокрый и в икрах ног противная мелкая дрожь. Только сейчас осознал, что произошло и что могло бы быть. Однако главное – фотоаппарат цел. Подошли к мысу Скаген…

На ходовой мостик я бежал трусцой. Время было - 09:55 24 сентября 1973 года. Опаздывал и думал про себя: "Когда я это написал? Вчера ночью? Сегодня утром? Чёрт побери! Совсем распустился, Саня. Теряешь контроль над ситуацией... Держись, Сашок! Прорвёмся!".

Фотоиллюстрация: 24 сентября 1973 года. Северо-Восточный Атлантический океан. На фотографии не БПК "Свирепый", но точно также наш корабль "пахал" форштевнем штормовую волну и омывался водами пролива Скагеррак Северного моря в дни противоборства с атлантическим внетропическим циклоном "Эллен". Где-то далеко одноимённый ураган затихал, растворялся в огромном свободном пространстве Атлантического океана и оставался в истории как самый мощный и сильный ураган сезона 1973 года. Наша БС (боевая служба) продолжалась и БПК "Свирепый" спешил к месту проведения учений ВМС НАТО, чтобы, во-первых, показать своё вооружённое присутствие, во-вторых, предостеречь нашим оружием от каких-либо провокаций против наших советских судов и кораблей, в-третьих, разведать и узнать, что они делают во время учений. Служба продолжалась и никому не было интересно, что у тебя "отходняк" и как ты себя чувствуешь, переживаешь и страдаешь. На боевую вахту, марш! И бегом по трапу!!!