Когда молчание золото

Под пристальным оком своей верной супружницы Семён уж забыл, когда выпивал. Смотрел вечерами очередной бандитский сериал и жадно, с тоской, сглатывал слюну вместе с выпивающими героями. А пили они постоянно: то виски со льдом из больших стаканов, то коньяк из изящных рюмочек, вино и другие веселящие напитки, но чаще пиво прямо из банок, бутылок да большими кружками с пышной густой пеной, и водку из горлышка на ходу. «Вот видишь, все нормальные люди пьют и ничего - живы, а ты – глупая баба, на голодный паёк меня посадила», – обижался на жену. «Врач сказал, ни грамма, – отвечала, как отрезала недовольная супруга, – у тебя ишемия и язва».

– Самая большая язва – это ты! – Семён аж замахивался на неё. – Я, может, на сухую быстрее помру. Мне уже блеять от твоей травы охота!
Жена лечила обострённую язву мужа настоями трав и прочих снадобий, и пристально следила за ним, стараясь как можно больше занять делами, дабы исключить любые искушения встретиться с друзьями и выпить.

Но как-то на днях за воротами показался Петрович. Ходит, оглядываясь, кругами, осторожно так, стараясь не попасть на глаза Семёновой жены – Верки. Баба, что змея гремучая, язва прободная, увидит, на всё село вой поднимет, что Семёна её спаивает. А как замаячила тень друга во дворе, руками замахал, головой закивал, моргая, выходи, мол, за ворота. «Выйдешь тут, – переживал Семён, – в осаде, хуже, чем у турок». Но сумел незаметно проскочить.
– Слушай, моя Нинка с внуками в город рванула, вернутся только к завтрашнему утру. Не дадим вечеру пропасть – приходи, баньку натопим, посидим, – озираясь по сторонам, торопливо зашептал Петрович.
– Да разве от моей ехидны скроешься?
– Да... это точно.

И стали они думать, как сварливую да хитрую Верку обмануть. Решили послать к ней Василича – третьего их дружбана. К нему у неё больше доверия было, как-никак ветеринар. Бегала в клинику постоянно: то кур лечила, то кроликов. Кошку Нюрку, а главное – пса своего любимого – Беляша. Кобель беспородный, бестолковый, но любовь у них с хозяйкой обоюдная была, наверное, на почве длинного языка сошлись. Тот брехал сутками – спать никому не давая, но зато и во двор чужих не пускал, а главное – у неё всегда было с кем поговорить.
Ну, Василич и подкатил к Верке, мол, так и так… помощь нынче вечером нужна, мотор в лодке надобно перебрать. А руки у Семёна золотые были, она и отпустила.

Банька у Петровича самая знатная во всей округе. Срубленная, с большой каменной печкой. В предбаннике стол с самоваром посередине и скамьи по бокам. Под потолком веники на любой вкус: берёзовые, дубовые, эвкалиптовые. Травы в пучках для отвара, что заваривали в тазике и на горячие камни выливали. Бочки да тазы - все из дерева. В парилке на двух широких полках также травы разложены.  Дух такой, что любая хворь выйдет! Там тебе и хвоя, и липовый цвет, и ромашка с мелиссой, мятой, розмарином.  А мужики любили на горячие камни домашний квасок вылить. Ох, и ядрёный аромат!

Тихой сапой, осторожно, пока Верка не передумала, Семён нырнул за калитку и трусцой побежал по улице к Петровичу.
– Фу, – радостно выдохнул от счастья!
Парились на славу! Но какая баня без самогонки? Тем более той, что Василич гнал. На травах – лечебная, чище любого коньяка. Мылись, томились, выпивали. А главное – от души поговорили и уже затемно Семён незаметно юркнул во двор и, не показываясь жене, что смотрела очередной сериал, блаженно растянулся на сенном матрасе в беседке. Закрыл дверь на крючок и молчок. Хорошо, что Беляша не было – брехливый был на пьяных. После баньки, да выпитого, сон сморил быстро, но неожиданно разбудила Верка.

– Пришёл, гад! И где, я хотела бы знать, ты шоркался? А?
Семён хотел было ответить, но решил не будить лихо. Притих, думает, пусть что хочет говорит – он спит. А крючок она ломать не будет – жадная – страсть!
Хитрый, громче похрапывать начал.

– Я тебя спрашиваю, кобель блудливый. Ишь, притих, чего молчишь? Сдохнешь, что я без тебя делать-то буду?
«Говори, что хочешь, язва сибирская, – подумал, – я не слышу, я сплю. Ишь, испугалась, вопить не на кого будет». И ещё громче захрапел.

– Опять какой-то гадости нажрался, ирод царя горохового, никаких денег не хватит тебя лечить.
«Пронюхала, – испугался Семён, и накрылся с головой, – пусть орёт, не открою и всё тут». И стал дышать под одеялом. А сам расстроился вконец, ведь если Верка разойдётся, то поносить будет его на всё село и до петухов не замолчит.

– Ишь, бесстыжий, лежит, не смотрит, якобы не слышит. Вот сейчас погоню со двора ... И кому ты нужен будешь – старый да больной кобель затасканный.
«Да тебе я уж точно не нужен, – обидно стало до слёз, – сам уйду, ежели что».

– Вставай, сказала! – в сердцах крикнула Верка. – Неужто помер? Вот сейчас присыплю прямо тут под деревом и будешь гнить в назидание всем, что нельзя жрать всё подряд, тварь неумная.
Всё громче и громче она поносила его, временами всхлипывая, и обзывала самыми непотребными словами, как последнюю скотину.

– Ну это уже слишком! Разошлась, краёв не видит, – рассердился Семён, высунул голову из-под одеяла и хотел было уже встать, как неожиданно услышал тихое поскуливание Беляша и радостный вопль жены: «Очнулся, шельмец! Очнулся мой пёсик дорогой, чума-холера!»

Она ещё долго причитала над псом, что, видимо, опять отравился какой-нибудь гадостью и лечила его, заливая шприцем в глотку водку.
Семён радостно выдохнул, прислушался к своей ишемии, язве и, не почувствовав их, с удовольствием вытянулся на широкой полке, вдохнул тёплых аромат ночи, и подумал: «Какой же я молодец, что сразу не откликнулся».

10.04.2019