Трудности перевода. Из прошлой жизни

Львов. Вторая половина прошлого века.

Возле Жовтневого проезда нас с сокурсницей останавливает семейная пара средних лет. Ломая язык и подсказывая друг другу они пытаются сформулировать вопрос. Я внимательно вслушиваюсь, но коллега перебивает их:
– Говорите по-польски! Я понимаю.
– Prosz; pani, potrzebujemy sklepu dla dzieci, – обрадовались они, вздохнув с облегчением.
И что вы думаете последовало дальше? Никогда не догадаетесь. Моя спутница, на русско-украинском суржике, стала путанно рассказывать им, что детские склепы могут быть на Лычаковском кладбище. Надо было видеть их растерянные лица. Преодолевая желание расхохотаться, я объяснила ей, что склеп – это не только форма надгробия, но ещё и магазин, и что они ищут магазин с детскими товарами, а им – где эти магазины находятся – пришлось уже рисовать, поскольку польского языка я не знаю.

Но и сама я изъяснялась с поляками «не хуже». Одна из бывших сокурсниц попросила меня забрать её знакомых из гостиницы, покормить и договориться о встрече на следующий день, чтобы она передала им документы. А для связи дала им мой телефон.

В выходной день мне позвонил мужчина, который, вопреки уверениям попросившей меня знакомой, не говорил ни по-русски, ни по-украински, только по-польски. Из нашего диалога я поняла, что они остановились в гостинице «Львов», будут ждать меня напротив входа, его верхняя одежда будет гранатового цвета без пуговиц.

После долгого рыскания в поисках бордового свитера с разглядыванием публики в дверях и холле гостиницы, мне всё-таки хватило ума подойти к окошку регистрации и попросить перевести на русский язык фразу услышанную по телефону. Оказалось, что гранатовый – это тёмно-синий, а то, что я приняла за «без пуговиц» было «без рукавов».

А потом, за обедом, уже у меня дома, мы договаривались с его мамой о встрече:
– Ютро, – говорила дама.
– Вечером, – уточняла я, – утром я работаю.
– Сегодня? – переспрашивала дама по-польски.
– Нет, завтра, потому что документы для вас мне передадут только на следующий день в обед.
 Дама соглашалась, но опять твердила «ютро». Мы наверно минут пятнадцать пели каждый свою арию, пока сквозь дырку, которую просверлило её «ютро» в моём мозгу не начали прокрадываться смутные догадки, что если гранатовый это не свекольный, а сливовый, то может и «ютро» это не утро… И когда я начала выяснять обозначения времени сопутствующими вопросами, у её сына, которому видно порядком поднадоел этот спектакль, вдруг прорезался русский язык: «Ютро – это завтра по-вашему». 

Мы мило попрощались в центре города, куда я их проводила, ничем не выдав своего разочарования и сожаления, что согласилась им помочь.