Военнопленный Фриц

             






                В 60-е годы, в далеком сибирском селе, власти решили передать местному поселковому совету территорию с обветшалыми постройками бывшего лагеря НКВД. Заборы и бараки пошли на дрова, а склад, сложенный из отборных бревен, передали сельпо, благо лагерь располагался рядом с поселком. Местные пацаны сразу же обследовали новую территорию, и заметили на тыльной глухой стене склада множество пулевых отметин. Самые настырные, расковыряв гвоздями дырочки, разживались пульками, толку от которых никакого не было, только оттягивали карманы до ближайшей стирки. На все вопросы детей взрослые отвечали уклончиво и вообще пытались отвадить от этого занятия. А служила та стена стенкой - той самой, расстрельной.

                По мотивам солдатских воспоминаний

                Предместья Берлина, май 1945 года. Фриц бежал, сзади раздавались крики русских: «Стой, стой!». Страх притупил боль в раненой ноге, но все же он не мог бежать наравне с остальными. Раздалась автоматная очередь. Фельдфебель, бежавший спереди, словно споткнувшись, упал и забился в предсмертных корчах. «Нет! Нет! Не надо в меня стрелять! Я уже не бегу»! — Фриц остановился как вкопанный, не оглядываясь на русских, откинул подальше от себя шмайсер, и как можно выше вытянул вверх руки. Тут он увидел, что и остальные, кто не успел скрыться в ближайшем подлеске, стояли, подняв руки, втягивая головы в плечи, в ужасе от предстоящей развязки. Русские приближались, вот они уже обступили со всех сторон. Пленных обыскали, и повели к дороге. Рана на ноге, от бега, снова открылась и сильно закровоточила. Кровь, заполнила сапог, хлюпала и стекала на землю. Боль становилась нестерпимой. Фриц начал отставать. Русский солдат, замыкавший колонну, внимательно посмотрел на него и снял с плеча автомат. Отчаянье завладело Фрицем: «Сейчас его отведут в сторону, и все! Как глупо погибнуть, в шестнадцать лет, когда война уже закончилось! Нет! Он сможет идти наравне со всеми»! Изо всех сил Фриц оттолкнулся здоровой ногой, и в следующий момент, когда весь вес тела пришелся на раненую, боль, как молния, пронзила тело, Фриц начал терять равновесие, падение казалось неминуемым, но чья-то крепкая рука удержала его. С изумлением и страхом оглянувшись, он понял, что солдат снял автомат, чтобы дать ему возможность опереться на освободившееся плечо. Так они и пошли. Солдат угостил его сигареткой, закурил сам и произнес, утешающее: «Войне капут, скоро всем домой». По всему было видно, что и ему осточертела эта кровавая бойня. Дойдя до дороги, солдат усадил Фрица на обочину, осторожно стянул с него окровавленный сапог и ловко наложил давящую повязку, чтобы остановить кровотечение. Слезы, не переставая, текли по чумазому лицу Фрица, это была и боль, и снятие напряжения последних недель, и радость: «Раз перевязали, значит, точно не расстреляют».


                Когда боль немного стихла, он осторожно огляделся. Рядом с ним на земле сидело трое раненых немецких солдат, теперь уже военнопленных. У одного была перевязана голова, на уровне уха сочилось большое алое пятно, другой баюкал перебитую руку, наспех зафиксированную толстой палкой, третий, как и Фриц, тоже был с ранением в ногу. Остальных военнопленных уже построили и повели в сторону города.


                Вскоре подъехал "Студебекер", солдаты помогли раненым подняться в кузов. По дороге к сборному пункту присоединилось еще несколько раненых, с отрешённой покорностью, ждавших своей участи на обочине. Игра закончена. Теперь не надо умирать, пересечена смертельно опасная черта в чужой, неизвестный мир, где ты пленник, чья жизнь и распорядок существования полностью зависит от благосклонности, правил и прихоти победителя. Зато появилась надежда, зыбкая и туманная.


                В лагере для военнопленных, под Берлином, Фрица сразу определили в госпиталь. Извлекли пулю из ноги, рана затянулась, и дело быстро пошло на поправку. Нашелся способ и родных известить. Так как почти всех инвалидов, безруких и безногих, после недолгого лечения отпускали домой (русским они видно были без надобности) Фрицу удалось с одним из них, Вилли из Бремена, отправить весточку тетке Марте из Потсдама. Вилли не подвел, наверно из сочувствия к молодым годам Фрица, нашел-таки фрау Марту. И какова была радость от встречи, когда фрау Марта одной ей только ведомой ценой и способом смогла пройти в госпиталь и принести столь желанные продукты. Более того, когда через неделю стало ясно, что выздоравливающих отправят в Россию, восстанавливать разрушенные города (хотя лично Фриц дальше Берлина и не воевал), Фрау Марта, всю войну проработавшая мастером на складе готовой продукции "Hugo Boss", где шили военную форму, сумела собрать и передать Фрицу ранец с зимней формой гитлерюгенд и различными житейски необходимыми мелочами.


                В конце июня всех легкораненых погрузили в вагоны и отправили в Советский Союз. Дорога была дальняя, и у Фрица было время вспомнить всю свою жизнь и попытаться понять, как же дошло до того, что теперь сами русские везут его на восток.


                Фриц (Фридрих) Майер родился в семье учителя физики Франца Майера, убежденного социал-демократа, но с 1933 беспартийного, так как в Германии все партии, кроме нацистской, были запрещены. Раньше в доме Майеров часто собирались коллеги-учителя со своими семействами, некоторые из них были евреями, в высшей степени образованнейшие интеллигенты.


                Каково было удивление маленького Фрица, когда через некоторое время, возвращаясь из булочной, он увидел, как под всеобщее улюлюканье, окруженные возбужденной толпой, бывшие папины гости, герои уютных домашних посиделок, ползая на карачках, мыли руками грязную мостовую.


                Прибежав домой, он так и не получил вразумительного ответа, что же случилось. Впрочем, вскоре всех евреев, куда-то увезли, и об их судьбе не принято было говорить. Да и как-то было не до них — начиналась новая интересная жизнь! Национальная идея пересмотра несправедливых, как считали немцы, итогов мировой войны завладела массами. Фюрер олицетворял собой самые смелые ура-патриотические стремления. Нация жаждала реванша, одни примеряли новенькую военную форму, другие спешили под звуки бравурных маршей занять лучшие места, чтобы не пропустить великого зрелища.


                Фриц, как и все мальчики, вступил в гитлерюгенд, а это парады и факельные шествия. Любой мог найти в деятельности гитлерюгенда что-нибудь интересное для себя: занятия спортом или радиокружки, авиамоделирование, мотоспорт и т. д. Фриц выбрал радиодело. Инструктор, занимающийся с группой радистов, предложил каждому выучить иностранный язык, так сказать для международного общения — Фрицу достался русский.


                Жизнь вокруг кипела, всё менялось. Исчезла безработица, строились автобаны, магазины заполнились товарами, марка снова стала полновесной. На верфях закладывались гигантские линкоры, заводы начали выпускать самые современные вооружения. Весь германский народ был полон энтузиазма, Германия вставала с колен. В Берлине с триумфом прошла олимпиада, на которой по количеству медалей Германия превзошла все остальные страны-участницы, а сборная Италии, союзница Рейха, первенствовала в футболе. Даже чопорные английские спортсмены старательно вытягивали правую руку в нацистском приветствии, салютуя публике на олимпийском стадионе. Британский король Эдуард искал дружбы с фюрером. Германия избавлялась от позорного Версальского договора, был возвращен Саар, восстановлен контроль над Рейнской зоной, затем аншлюс Австрии, и понеслось! Чехия, Польша, Норвегия, Дания, Бенилюкс... В павшем Париже вежливые представители вермахта заполонили варьете, казино и бордели... Греция, Югославия, и вот уже танки Роммеля мчатся по Африке! И все это практически без потерь! Не то, что в первую мировую. Европейские народы вливались в рейх, строить новый немецкий порядок, а оставшиеся уже числились союзниками. И с СССР полный порядок: договор о ненападении прикрывал восток. Разве что британцы за Ламаншем никак не угомонялись. Черчилль все портил.


                Время было интересное, скучать не приходилось. Однажды на полевые соревнования связистов по радиоперехвату и пеленгации приехал сам Артур Аксман с группой кинохроники. И надо же! Фриц попал в кадр, когда, вскарабкавшись на телеграфный столб, совершал манипуляции с проводами. Этот киножурнал "Дойче вохеншау" №690 в ближайшем кинотеатре крутили целую неделю. Фрица стали узнавать на улице. Даже пожилые люди стремились первыми поприветствовать Фрица.


                Германия неслась к великому будущему, как Мерседес по автобану!


                Но тут Гитлер решил напасть на Советский Союз. Сначала была надежда, что будет, как с Францией, и поначалу действительно было так! Пехота не успевала за рвущимися вперед бронеколоннами. Но что-то пошло не так, сперва под Москвой, потом Сталинград, Курск. Удача отвернулась от Германии. Не получилось построить свою немецкую мечту за счет соседей. Немцы стали готовиться к худшему. Бомбежки Берлина становились все более частыми и разрушительными. Американцы с англичанами высадились в Нормандии. Ну а когда русские дошли до Зееловских высот, пробил час Фрица. Ему, как достигшему шестнадцатилетия, пришла повестка с предписанием прибыть на сборный пункт. 16-летние и 60-летние, последняя надежда Германии! Прививки, форма, группа крови, автомат, гороховый суп на обед. Ну, теперь ты точно настоящий солдат, Фриц! А дальше кровавый калейдоскоп, бои на улицах, в тоннелях, в метро, повешенные и расстрелянные полицией дезертиры, прорыв из пылающего Берлина и кровь, и трупы, трупы, трупы. Плен.


                В вагоне Фриц сдружился с обершутце СС Ханком, Ханк попал в плен в Чехии, к чешским повстанцам, что поначалу казалось ему большой удачей. Но не тут-то было! Чехи, никогда не воевавшие с немцами (ну, разве только Карел Павлик, да и тот, час повоевав, сдался), более того — чехи, ковавшие всю войну отличное оружие для вермахта, с подходом Красной армии люто возненавидели немцев. С пленными куда попал Ханк, они не церемонились, выстроили в шеренгу и приказали раздеться по пояс. Потом скомандовали развернуться лицом к стенке и поднять руки.


                Двое чехов пошли вдоль шеренги, один высматривал татуировки с группой крови под мышкой, второй — при наличии оной всаживал пулю в затылок.


                Как только наступил черед Ханка, внезапно появился советский офицер: «Отставить!», — криком скомандовал он, размахивая наганом: «Война закончилась! Прекратить самовольный расстрел»! Чехи нехотя подчинились. Так советский офицер спас эсэсовцев от неминуемой смерти. Обделавшийся по полной от остроты момента, Ханк даже представить бы себе раньше не смог, что так обрадуется появлению советского офицера. Чудеса, да и только!


                Уже в сборном лагере Ханк узнал, что ему грозила легкая смерть. Бывало, что пленных немцев чехи ставили на колени вдоль дорог и толкали под гусеницы проходящих танков, а некоторых подвешивали за ноги, обливали бензином и поджигали, словно крыс в амбаре. Наверное, рассчитывали, что немцы, а это каждый третий в Чехии, что те крысы, не выдержав воплей казненных, сбегут из страны.


                В русском плену Ханк понял, что никто не собирается выкалывать ему глаза, отрубать пальцы и другие выступающие органы, о чем твердила гебельсовская пропаганда. (Гебельс сам в это верил и перед тем, как покончить с собой, отравил всех своих детей, в то время как отпрыски Гимлера, Геринга, Бормана и других гитлеровских бонз прекрасно дожили до самой глубокой старости. Авт.). После спасения от, казалось бы, неминуемой гибели, плен Ханка не тяготил. На фронте бывало и потяжелей, а тут не хватало только дисциплины, к которой он так прикипел и Ханк взялся за обеспечение порядка в вагоне, распределение воды и хлеба, а так как он был редкостным здоровяком, это у него неплохо получалось.


                Фриц обучил Ханка некоторым русским словам и помогал ему при общении с конвоем.




                Кстати, о пленных.



                Первыми немецкими военнопленными были перебежчики, в основном бывшие коммунисты, переметнувшиеся через границу в ночь на 22 июня 1941 г., чтобы предупредить о вероломном нападении Германии. Никто из них не выжил, кроме Альфреда Лискова, и тот сгинул в 43-м, в Сибири. Им не поверили, их даже не успели переправить в глубокий тыл. Через несколько дней, замученные до неузнаваемости, они болтались в петлях перед строем своих бывших товарищей. С классовой солидарностью и интернационализмом было покончено. До Сталинграда немцы почти не сдавались, каких-то двадцать тысяч, а в немецком плену к этому времени в жесточайших условиях погибло уже более двух миллионов красноармейцев.


                Немцев, которые капитулировали в Сталинграде, поделили. В одну часть вошли генералы и старшие офицеры, из аристократии, чиновничьего сословия, буржуа. Во главе с фельдмаршалом Паулюсом все они были отправлены в образцовый лагерь в Красногорске. Грязные, обовшивевшие, но ехали с комфортом, в купейных вагонах, на накрахмаленном белье. За фельдмаршалом был сохранен адъютант, полковник Адам, а также были закреплены ординарец, врач и персональный повар, к обеду фельдмаршалу подавался графинчик с водочкой. Впрочем, нужно отдать должное — алкоголем Паулюс не злоупотреблял.  Ну а господам офицерам бойкие проводницы разносили напитки и закуски, обеспечивали сигаретами. Офицеры НКВД, на хорошем немецком, поддерживали задушевные разговоры. Эта часть военнопленных после окончания войны, кто раньше, кто позже, вернулась домой.


                А тех, кого Гитлер с помощью этой самой элиты и попутал — рядовых, унтер-офицеров и младших офицеров, из крестьян, рабочих и ремесленников, около девяноста тысяч — разместили в наспех приспособленных под лагеря развалинах, порой даже без крыши, в разоренной ими же Сталинградщине.


                Домой из них вернулось шесть тысяч. Вот такие парадоксы рабоче-крестьянского государства. Впрочем, с польскими военнопленными в Катыни, Сталин поступил с точностью до наоборот: рядовые были отпущены домой.


                В Сталинграде были и те, у кого шансы остаться в живых были равны нулю. Это 20000 хиви. В лучшем случае они могли рассчитывать на то, что их расстреляют сразу же, на месте.


                Со второй половины 43-го отношение к военнопленным начало меняться. И если в немецких концлагерях, после визитов Гиммлера, спешно оборудовались газовые камеры и крематории, то содержание немецких военнопленных после московских инспекций значительно улучшалось.



                По воспоминаниям эсэсовца Альфреда Гената (тот еще злодей)


                «Мы пришли в этот лагерь, и, во-первых, не поняли, что это лагерь. Он выглядел, как нормальный жилой микрорайон. Там на окнах висели гардины и стояли горшки с цветами.  Мы работали в шахте, шахта была в 150 метрах от лагеря. После нашей смены в шахте туда заступала русская смена. У нас не было охраны, мы участвовали во всех социалистических соревнованиях, и ко дню Октябрьской революции, и ко дню рождения Сталина, и лучший шахтер. Мы их все выигрывали! У нас был танцевальный оркестр. Мы получали зарплату, столько же, сколько и русские. Я повторяю: мы получали столько же, сколько и русские! И даже больше, потому что мы работали намного старательней, чем они. И деньги приходили к нам на счет. Но все деньги мы снять не могли, мы должны были перечислять с наших счетов 456 рублей за расходы на нас в лагере».


                Немцы валили лес, трудились в колхозах, прокладывали автомобильные и железные дороги, добывали торф и асбест, работали в угольных шахтах и на урановых рудниках, на металлургических комбинатах и автосборочных заводах, строили московские высотки, портные обшивали офицерских жен, краснодеревщики мастерили для лялек детские кроватки и деревянные игрушки. Все это они делали с таким же усердием и так же старательно, как еще недавно сеяли смерть и разрушения.


                Но вернемся…


                Лагерь в Сосновке



                Еще летом 43-го, когда народу в ГУЛАГе поубавилось, было решено лагерь НКВД в Сосновке передать для содержания военнопленных. Первая партия пленных должна была прибыть из расформировывающегося лагеря Хреновое. Положение в Хреновом было аховое даже для сурового военного времени. Дошло до того, что уже бывший начальник управления по делам военнопленных полковник НКВД Сопруненко, в срочном порядке вылетел в Хреновое, в качестве начальника лагеря — для исправления ситуации. Лагерь решено было закрыть, военнопленных распределить по другим лагерям. Из 24 000 поступивших в лагерь пленных, живыми удалось вывезти 3045. Вагоны с военнопленными шли долго, со всевозможными остановками, пропуская все поезда, которые могли встретиться по пути. Продукты, выделенные на дорогу, быстро закончились, а в пути, в разоренной войной стране, где люди на улицах умирали от голода, никто кормить не собирался. Снова оживились каннибалы, пристрастившиеся к человеченке еще в Сталинграде, но если в сталинградских подвалах ее как-то готовили и называли верблюжатиной, то в вагоне из-за неимения ножей вгрызались зубами в тела еще не успевших остыть своих товарищей. Те же, кто с более сложной душевной организацией, забивались умирать по углам вагонов, своей смертью создавая повод для очередного пиршества каннибалов. На обгрызенные тела натягивались лохмотья, останки оттаскивались к дверям.


                На станциях двери вагона отворялись, и жизнерадостный румяный конвоир наводил справки: «Сколько сегодня капут»? Умерших выгружали прямо на перрон. Пройдет пионер с пламенным взором, кумачовым галстуком на груди: "Как? Почему их сразу же не расстреляли? Наших за колоски... А эти! Они же убивать нас пришли. И всё ещё живы. Впрочем, хорошо, что уже не все". Девушка скажет: "Так им и надо". Одобрительно посмотрит на нее кавалер — одноногий парень, фронтовик. И только у старухи скатится предательская слеза по онемевшему от ужаса лицу. Лишь старухи с высоты своего возраста воспринимали пленных как мальчишек, хоть и чужих, ввязавшихся в смертельную эпическую драку. Разнять бы их да растащить по домам…


                Наконец поезд из Хренового прибыл к месту назначения. Оставшиеся в живых, измотанные и полуобезумевшие от долгой дороги, с трудом сползали с крутой насыпи вниз, где их ожидал начальник лагеря с группой офицеров и строем конвоиров. Один из сползавших, ефрейтор Ганс, крепко прижимал к себе обглоданную человеческую руку, игнорируя все призывы избавиться от неё, и только увидев направленные на него дула автоматов в отчаянии со слезами на глазах откинул ее от себя.


                — Расстрелять бы его, — шепнул, нагнувшись к уху командира замполит.
                Но начальник лагеря был уже ознакомлен с приказом об аресте капитана госбезопасности Кузнецова, начальника лагеря №81, допустившего высокую смертность военнопленных. Двусмысленность в отношении пленных отпала. Процент выживаемости пленных напрямую влиял на устойчивость служебного положения. Развернувшись к политруку, начальник лагеря громко, чтобы все слышали, ответил:


                — Не для того их через всю страну, к нам везли, чтобы мы их здесь сразу расстреляли. А что, товарищ политрук, вы от них еще ожидали. Это же фашисты… Людоеды.


                — Вам товарищ старший лейтенант, — обратился он к заму, — приказываю всех прибывших обрить, провести санобработку и на помывку. Выдать трофейное белье и обмундирование. Накормить. Больных и раненых в лазарет, здоровых распределить по баракам. Выполняйте.


                В дальнейшем капитан Зырянов добился больших успехов в организации работы лагеря. И даже вывел его в число образцовых, за что был премирован трофейным BMW, мотоциклом с коляской. Ну а Ганс, как и все из первой группы поступивших в лагерь получил свое место в лагерной иерархии — стал лагерным поваром.

                К моменту прибытия Фрица и Ханка лагерь был полностью обустроен, пленные работали на лесоповале, распиловке и отгрузке леса. В лагере был свой клуб с театральной труппой и танцевальным оркестром, и даже штатным комиком. Забавные подробности рассказывал о фюрере комик Кнауб, служивший электриком в рейхсканцелярии, а заодно обслуживавший системы вентиляции в бункере. Ну то, что фюрер был вегетарианцем, знали все. Впрочем, это не мешало ему в приватной обстановке баловать себя баварскими колбасками, мясными паштетами и фаршированными голубями (где их ему только отлавливали?). Ну а так как он чаще обедал на виду, с соратниками или помощниками, то мясо в рационе заменялись бобовыми и поэтому фюрера, точнее его окружение, сильно мучали газы. Спонтанный, неконтролируемый, едкий метеоризм — вот беда! А представьте, каково это в бункере! Ходили слухи, что взрыв в Вольфсшанце, в Волчьем логове, организовал не Штауффенберг, а кто-то в неподходящий момент чиркнул зажигалкой. Но это слухи. Почему? Да потому что фюрер категорически запрещал курить рядом с собой! Он знал. Пилюли, которые прописывал личный доктор Морелль, Гитлеру не помогали. При каждом конфузе фюрера генералы, старые вояки, которых трудно чем напугать, дружно делали глубокий вдох, чтобы в дальнейшем запах не сильно отвлекал от военного планирования. Хотя, ну вы сами понимаете, что они после этого могли напланировать? Наконец Борман, которому все это надоело, придумал изящное решение. Так как фюрер любил собак, он подарил ему овчарку Блонди. Теперь, фюрер мог, под предлогом выгула собаки, в любой момент, не привлекая особого к себе внимания, выйти из помещения и основательно пропердеться. Во-вторых, наличие псины отлично маскировало крепкий запашок от фюрера.


                Перед смертью фюрера Блонди сослужила хозяину еще одну службу. Фюрер отравил ее цианистым калием, чтобы лично убедится в качестве яда. Представляете? Вегетарианец отравил свою собственную собаку, впрочем, хорошо, что под рукой была собака, а то пришлось бы адъютанта. А так — адъютант жив-здоров, кинотеатр в райцентре достраивает, хороший из Гюнше каменщик получился!


                Еще Кнауб любил пройтись по участникам марша немецких военнопленных, а таких в лагере было множество. Летом 1944 г. было решено для демонстрации успехов Красной армии, провести через центр Москвы только что захваченных под Минском 57 000 военнопленных. Да и для пленных экскурсия по Москве, прекрасному городу, не тронутого войной, была бы интересной и отвлекала бы от унылых мыслей в плену. Организаторы предусмотрели все и даже распорядились для придания сил выдать пленным перед маршем усиленный паек, кашу с мясом и хлеб с толстым куском сала. Но то ли то, что русскому хорошо, то немцу не всегда, то ли желудки пленных ослабли в окружении и на этапе, вот только в самый ответственный момент марша началась массовая, острейшая диарея. Так что поливальные машины, следовавшие за колоннами, пришлись весьма кстати.


                Вот такой был комик Кнауб. Клозетный юмор пользовался успехом. Ну не о Сталине же ему шутить.


                Еще в лагере была баня, библиотека, футбольное поле и даже продовольственный магазин, где можно было потратить заработанные на лесоповале деньги. Пленным всегда хочется есть.


                Подкармливали пленных и местные, хотя чаще могли и камнем кинуть, но были и те, кто из христианского милосердия или просто человеческого сострадания приносили еду, кто  что мог. Для молодежи и детей это было что-то вроде развлечения. Как сходить в зоопарк и покормить фашистских зверей: кто огурцом, кто морковкой, а может и выменять на что-нибудь. Среди всех, кто приходил к лагерю, выделялась вдова Марья. Жила она по соседству, через дорогу от лагеря, в большой сибирской избе. Муж у нее умер еще до войны. А сын у них был только один, Ванюша. Как исполнилось Ванюше 18, добровольцем ушел на фронт, не удержала его мать. Всего три письма от Ванюши успела получить Марья, а четвертое казенное, долго стоял почтальон у калитки, не решаясь занести тяжелую ношу. В письме извещалось, что ваш сын рядовой Егоров Иван Федорович в ноябре 1943 г. пропал без вести, попав в окружение под Житомиром. Воем выла Мария в пустой избе, никого у нее больше не осталось. Почти обезумела она от горя. Лишь теплилась призрачная надежда, что отыщется Ванюша. Шло время, а вестей все не было. И решила Мария по ей только ведомой логике, что если поделит свой хлеб с пленными немцами, то и на чужбине найдется добрая душа, не даст пропасть Ванюше. И каждую неделю выпекала из своих скудных запасов круглый домашний хлеб, делила его пополам и половину относила к забору из колючей проволоки. Так решила она! Кто только не отговаривал ее, как только не проклинали, но от решения своего не отступала, уж который год.


                По ту сторону колючей проволоки знали о судьбе Марии. И капеллан, что обычно принимал у нее хлеб, не зная русского, на немецком произносил слова утешения и надежды. Ни слова не понимала Мария, лишь ждала, когда поделят немцы хлеб меж собой и уходила. И не было в бараке в тот день досужих разговоров на тему: "А в том бою я из пулемета 20 иванов уложил".


                За время, пока Фриц находился в госпиталях и сортировочных лагерях, лето уже закончилось, а зима в этих краях наступает рано. Фрица определили в хозяйственное подразделение. Отчасти это было связано с желанием руководства иметь всегда под рукой русскоговорящего немца. В его обязанности входила расчистка лагеря от снега. Вот с чем, а со снегом проблем в России не было. Каким только снег этот не был! Воздушно пушистый, мелкой крупкой, мокрый, липкий, ледяной, по рождественски красивым и по дьявольски злым и колючим. Иногда снегопад шел так долго, что, закончив уборку, приходилось начинать заново. Ну а уборка снега по определению заканчивалась во дворе лагерной столовой, где, исполнив пару пустяковых поручений повара Ганса, можно было рассчитывать на кружку горячего чая. В железной кружке чай особенно горячий.


                И вот однажды, когда Фриц, по обыкновению, махал лопатой, его кто-то окликнул. Обернувшись, он увидел приближающегося часового.


                Фриц воткнул лопату в сугроб, встал по стойке смирно и скороговоркой доложил подошедшему часовому:


                — Военнопленный Фриц Майер хозяйственного отряда, выполняет поставленную задачу — уборку снега.


                — Да расслабься, — неожиданно ответил часовой.


                Фриц посмотрел с удивлением на часового, не по уставу приветливое лицо насторожило еще больше.


                — Тебя Фриц зовут? — спросил часовой.

                — Так точно, Фриц.

                — Я давно хотел узнать, почему среди немцев так много Фрицев?

                — Фриц — это Фридрих, а в Германии было много Фридрихов королей, наверно поэтому. Ну как в России царей Иванов.


                Ваське, так звали часового, в голову вообще-то пришел Иван-дурак, но немцу ничего говорить не стал. Итак, шибко умный.


                Васька только полгода, как призвался, на войне, конечно, не побывал и немцев впервые увидел здесь в лагере.


                — А откуда ты русский так хорошо знаешь? — Ваську распирало от любопытства.

                — Мой отец работал в школе, где я учился, я не мог плохо учиться, вот и выучил, — Фриц всегда отвечал так, отчасти это была правда.

                — Меня немецкому научишь?

                — Времени для этого много надо, может слов 10-20.

                — Время у меня есть, мне еще два с половиной года служить. А вас освободят, когда все восстановите, так Молотов сказал, — «утешил» Васька.


                Вечером в бараке Фриц рассказал друзьям о разговоре, впрочем, никто и не рассчитывал на быструю репатриацию, на родину отправляли только калек и безнадежно больных. Насчет контактов с конвоиром мнения разделились. Кнауб изрек в своем стиле:


                — С русскими надо быть настороже, они самого фюрера до самоубийства довели.


                На, что Ханк ответил:

                — Да пусть учит немецкий, не этого ли мы хотели.


                Наступила весна, снег растаял, и Фрица перевели в бригаду по заготовке леса. Иногда бригаду к месту работы конвоировал все тот же Васька. Фрица он ставил в конец колонны и всю дорогу без умолку с ним болтал. И если неуклюжие попытки повторения немецких слов еще вызывали веселые смешки, то, когда Васька завязав с немецким болтал, о чем угодно, и только по русски, у многих это начало вызывать недоумение: о чем же так долго можно говорить с конвоиром, не сболтнет ли чего лишнего. Только покровительство Ханка берегло Фрица.


                На деляне конвоир и военнопленные столовались из одного котла. Первым подошел Василий. Кашевар Ганс услужливо до краев наполнил Васькин котелок, не забыв положить туда неплохой кусок тушенки. После сытного обеда Васька присел на пенечке, свежий воздух и ласковое солнышко делали свое дело, дремота тут как тут, подкралась, нежно обволакивала, приглушила звуки. Васька крепко зажал в руках винтовку, оперся на нее и только на мгновение закрыл глаза…


                Звонкий звук гонга, обухом о кусок рельса — как две пули в оба уха. «Почему гонг»!  — еще как следует, не проснувшись и не открыв глаза, возмутился Васька. — «Что разве рабочий день уже закончился? Кто приказал»! — И тут Васька почувствовал подвох: винтовка в руках изменилась в формах. Васька осторожно приоткрыл один глаз. Да, руки сжимали черенок от лопаты. Во дела! Тут полсотни фрицев, на чей совести столько смертей, а у него только черенок от лопаты. Что делать? Вот уже со всей деляны на сбор потянулись немцы, в руках у каждого были топоры да пилы. Тут до Васьки дошло: ведь топорами не только сучья обрубают. Броситься на них с черенком и потребовать, чтобы вернули винтовку? Вот смеху будет. Нет, этого удовольствия он им не позволит.


                Нужно оглядеться, изучить обстановку, а потом принять решение. Васька невозмутимо отложил черенок, встал, потянулся, достал из кармана кисет и благосклонно изрек:


                — Кому махорки, угощаю, – и внимательно осмотрелся. Винтовки нигде не было видно.


                Немцы, смотревшие на него с любопытствующим ожиданием, одобрительно загалдели, обступили, стали протягивать ладони.


                — Не все сразу, по очереди! – и тут он увидел Фрица. «Вот кто ему может помочь»! — Васька испытал такой импульс надежды, что, когда их взгляды встретились, Фриц почувствовал это и не удержавшись, глазами показал на раскидистую ель и слегка кивнул.

                Там винтовка и оказалась.


                Всех бы перестрелял! Жалко, патронов мало. А Фриц молодец! Выручил. Ох уж эти немцы, даже своего надзирателя хотят к порядку и дисциплине приручить.

                Но как оказалось, стукачи в бригаде все же были. Старшине доложили об инциденте, выносить сор из избы он не стал, но устроил Василию такую взбучку, что тот забыл, как с Фрицем общаться, а на деляне с тех пор стоял в карауле, как стойкий оловянный солдатик.



                Прошло еще два года.



                Уже первые группы начали отпускать в Германию, уехали берлинцы восстанавливать Берлин, встречали их там на вокзалах духовыми оркестрами, богато накрытыми столами, уехали румыны, венгры и австрийцы, еще какие-то группы, составленные по непонятному никому принципу. Лагерь наполовину опустел. Единственные, кто исключались из всех списков и пока не подпадали под репатриацию — члены СС. Только смертельно больные... Ханк решился. Проверенный уже многими надежный способ: крутой раствор соли и сера со спичек сделали свое дело. Рвота, кровавый понос. Ханк стал тенью самого себя. Ничто уже не напоминало пышущего здоровьем бутуза. Никакое лечение не помогало, становилось только хуже. Но в последний момент все пошло не так. Санитарный эшелон с умирающими промчался не остановившись. До следующего Ханк просто не дотянул. Перед смертью он попросил позвать к себе Фрица и капеллана. Врач Майя Фельдман, добрейший в лагере человек, со словами «он умирает» впустила их в палату. Когда они зашли, силы уже стремительно покидали Ханка, цепляясь из последних возможностей он с благодарностью взглянул на вошедших, затем его взгляд уперся в потолок, и он только и успел произнести:


                — Не будь дураком Фридрих, война — дерьмо...


                Тут он дернулся, словно волна прошла через него и затих.


                После того как совершивший необходимый обряд капеллан вышел, Фриц взял в руки похолодевшую ладонь Ханка, будто пытаясь ее отогреть. Из всех людей, с которыми связала его судьба, Ханк был самым близким, как старший брат: заботливый, но строгий и справедливый. Смерть Ханка опустошала, а ведь только начинали строить планы на будущее.


                — Да, не получилось у нас открыть свою мастерскую, как ты хотел Ханк, а мастерская была бы что надо, в ней всегда была бы чистота и порядок и станки работали бы, как положено. Не получилось. Обещаю тебе, что запомню ту траншею, где тебя похоронят, я обязательно запомню, я оставлю там какой-нибудь приметный знак — камень или деревце прикопаю. Буду проситься в похоронные команды, и навещать тебя. А когда вернусь домой, ведь к этому все идет, я найду твоих родителей, я хорошо запомнил их адрес. Как ни крути, мирная жизнь наладится, и люди снова будут ездить через границы, и тогда я привезу их сюда, к тебе, на твою могилку.


                Вошли санитары забрать труп для вскрытия и установления причины смерти.


                Только Фриц вышел из лазарета, как увидел бегущего к нему нарочного из штаба:

                — Фриц, бегом в штаб! К Зырянову!


                Ночью по тайге прошла буря и пропала телефонная связь с райцентром, штатный сержант связист уже неделя как демобилизовался, а сменщик, не добравшись до лагеря, слег в том же райцентре с пневмонией. Нужно было срочно решать проблему. Единственным связистом в лагере остался Фриц. Было решено отправить его с конвоиром обнаружить место повреждения и восстановить связь. К удивлению Фрица, этим конвоиром оказался все тот же Васька. Васька кивнул Фрицу, но больше его в этот момент занимало то, что пропал футбол! Вечером должен был состояться матч Италия-Германия. Тольятти уговорил товарища Сталина отпустить итальянцев домой, по этому случаю, их команда с группой поддержки уже прибыла из соседнего лагеря на прощальный матч. Но делать нечего — приказ есть приказ, в каптерке связиста нашли нужные инструменты, провод и палатку, там же пару старых, но вполне еще приличных сапог — как раз на Фрица. Васька пожертвовал свои запасные портянки, терпеливо и наглядно показал Фрицу, как наматывать. В солдатской столовой получили сухой паек, уложили в вещмешки и двинулись в путь.

                В первый день прошли километров десять, Фриц залез на столб и подсоединился наушниками к проводам, сигнала все еще не было. Решили расположиться на ночлег. Вот незадача — палатка одна, а ночевать как-то надо. С одной стороны Васька — конвоир и должен содержать военнопленного под стражей. «Но не много ли чести Фрицу спать в палатке, а ему, Ваське, всю ночь караулить его? Да и некуда бежать — до Германии пять тысяч километров, тайга кругом непролазная, ну не дурак же он. А если дурак? Ведь чужая душа потемки. А Ваське под трибунал. Может привязать его к дереву? И руки за спину, чтобы не отвязался. Вот только комары из него за ночь всю кровь выпьют, и вообще раньше так людей казнили. Делать нечего, придется спать в палатке с Фрицем вместе». Обустроились — Васька посередине, винтовка справа, Фриц слева. Для надежности Васька повернулся к Фрицу и обхватил рукой. «Чтоб не убежал», — полушутя полувсерьез пробормотал Васька. От Фрица исходило тепло. «Тоже человек», — подумал Васька. Так и проспали до утра.


                Когда Васька проснулся, подконвойного в палатке не было. Винтовка! На месте. Васька высунулся из палатки. Фриц с идиотски счастливым выражением лица (полчаса без конвоя!) копошился у костра. В котелке уже бурлила вода. Васька хмуро, для порядка, посмотрел на Фрица, но ничего не сказал. На дым костра подошел местный охотник. Васька угостил его махоркой, охотник в долгу не остался и достал из рюкзака рябчика, посоветовал, как его потом сготовить. Вместе позавтракали, обсудили очередное сталинское снижение цен.— Демобилизуюсь, куплю себе мотоцикл «Ковровец», — сказал Васька.

                Охотник поддержал решение Васьки, мотоциклы сильно подешевели, да и вещь в хозяйстве полезная, допил чай и засобирался идти дальше своим путем.

                Ну а Васька решил спуститься к роднику и наполнить фляжку водой — дорога дальняя, а день обещал быть жарким. Наполнив фляжку, он обернулся и обомлел. На тропинке сидел крупный медвежонок и с игривым любопытством смотрел на него. Нет в тайге страшней ситуации, когда так рядом с тобой находится этот забавный зверек. Медведица, которая обычно сторонится людей, при малейшем намеке на безопасность детеныша теряет всякий инстинкт самосохранения. Васька прошептал:


                — Вали отсюда!


                На медвежонка это не произвело никакого впечатления, видно совершенно непуганый, он даже попытался принюхаться к Ваське — уж больно необычные от того исходили запахи. Тут Васька не выдержал и закричал:


                — Пошел вон! — и швырнул в нос медвежонка фляжкой с водой.


                Эффект превзошёл все ожидания. Медвежонок, оглушительно скуля, ломанул в лес, оттуда уже раздавался треск кустарника. Спасаясь от неминуемой гибели, Васька рванул в направлении палатки, но медведица уже нагоняла его. Всем известна истина, если в лесу за тобой гонится медведь, убежать от него невозможно. Васька развернулся, выхватил из ножен нож, в последней надежде напугать зверя. Но зверь, разгоряченный погоней, и не попытался остановиться. Медведица, оскалившись, бросилась на Ваську. Уже зловонное дыхание обдало Ваську как вдруг тонкая, но сильная струя крови, вырвавшись из промеж глаз зверя, ударила Ваську в лицо. Медведица крутанулась, едва не цапанув лапой и, круша все на своем пути, завалилась в подлесок, дернулась и затихла. «Выстрел»!— пронеслось в голове, — «охотник? Фриц»?!!!  — Васька обернулся. Фриц стоял с высоко поднятыми руками, словно вот только что сдался в плен, рядом валялась винтовка.


                — Что же ты ее бросил, песок же, — проворчал Васька, обтирая лицо и гимнастерку от медвежьей крови, — а говорил, что плохо стреляешь.


                Проблема, что же делать с медвежьей тушей, решилась быстро. На выстрел возвернулся не успевший далеко уйти охотник. Васька быстро с ним договорился, чтобы он забрал себе медвежатину, но приберег шкуру до Васькиного дембеля, он у него уже осенью. А насчет медвежонка охотник успокоил Ваську, что, судя по всему, тот должен осенью сам отделится от матери. Похвалил Ваську за меткий выстрел, удивившись, насколько близко Васька подпустил медведя. Васька криво улыбнулся и закивал головой. Все трое понимали, что иначе и быть не может. Прихватив хороший кусок медвежатины, двинулись дальше. К вечеру подошли к месту повреждения. Причина оказалась в упавшей на провода высоченной подгнившей березе. Пока ликвидировали обрыв, наступила ночь.


                Утром, осмотрев свой внешний вид, Васька принял волевое решение, устроить постирушки. Гимнастерка, пропитанная потом, была вся в разводах от медвежьей крови в таком виде возвращаться в лагерь никак нельзя.


                На песке, отсвечивая белоснежными ягодицами, лежали конвоир и военнопленный. Рядом, на кустах, в лучах жаркого полуденного солнца, подсыхали гимнастерки, портянки и белье. Фриц похрапывал.


                «Вот Фриц, какой он мне враг»? — размышлял Васька, — «Да такого дружбана еще поискать! От смерти спас. А мог бы не спасать, какой с него спрос? Да и вообще, война давно закончилась, а мужики после драки всегда мирятся. Не враги нам больше немцы. Недаром товарищ Сталин отменил празднование 9 мая. Вот многие, как вернулись с фронта, так и остановиться не смогли: на войне уцелели, а от водки не убереглись. До войны вообще никто не пил, на фронте-то от наркомовских ста грамм кто откажется, вот и пристрастились. Сколько можно праздновать. И смертную казнь товарищ Сталин отменил, для всех. Теперь даже за военные преступления перестали расстреливать. Времена меняются. А немцы? Во всем лагере пара-тройка, что волком смотрят, ну это как говорится — не без урода. А так все работящие, каждый в чем-то мастер. Что им не поручат — делают на совесть, не за страх. Бывает, конечно, что особисты вызовут то одного, то другого на ночной допрос, так ведь служба у них такая. Дисциплинированнее немцев только японцы, что в соседнем лагере. Они настолько организованны, что их выпускают за пределы лагеря вообще без конвоя, под началом своих офицеров, ходят они всегда строем, даже когда по двое. Хорваты забавные, всегда лопочут о братских славянских корнях... Усташи, раскудрить их» …


                Вскоре Ваське наскучило думать, да и много думать солдату не положено и начал шутливо задирать Фрица. Сколько можно стеречь его сон? Фриц сперва отмахивался, уворачивался, а потом посмотрел на Ваську — да какой из него конвоир! На нем даже пилотки нет, да и решил дать отпор. И понеслись они кубарем по горячему песку в полушутейской, полусерьезной борьбе. К удивлению Васьки, Фриц оказал достойное сопротивление. Наконец Васька завалил Фрица. Ну ведь иначе, и быть не могло! Крепко зажал, и, упершись лбом в лоб Фрица, с нарочитой суровостью спросил:

                — Чё, будешь еще с нами воевать? Мир?



                — Да! Да! Мир! — Фриц уже не сопротивлялся, он совсем не против, пусть будет мир во всем мире!


                Васька смирился, и они крепко обняли друг друга…


                — Айда купаться!

                ***


                А в это время по пыльной летней дороге шел солдат. В потертой и выцветшей добела гимнастерке. На плече у солдата полупустой вещмешок, вот и все его пожитки. Ни погон, ни медалей, да и ладно, главное — живой. Руки, ноги на месте, что еще надо. А за поворотом родной поселок. И бежит уже детвора по улице, и орет: "Марьин Ванька вернулся"! И крики эти уже доносятся до родного дома. И наполняются радостью и смыслом глаза Марьи. И вот изо всех сил бежит она навстречу сыну, обнимает, целует его:


                — Так, где же ты был, Ванюша?


                — Да в лагерях, сперва в немецком, потом в нашем... Проверяли...


                — Так хоть бы весточку, письмецо прислал!


                — А там, мамуля, без права переписки.


                И текут у матери и сына слезы радости долгожданной. И оглядевшись, спросил сын:


                — Мам, а, что немцы за колючкой — радуются, руками машут?


                — Так они тебя тоже ждали, сынок...