Ничего не случилось

 «Б» классу хронически не везло. Их первой учительницей была худющая, злая и очень крикливая женщина. Начальные классы располагались тогда на последнем - четвертом этаже школы, а классные комнаты - последовательно (чтобы первоклашкам было легче находить свой класс) - назывались 1-й «А», 1-й «Б», 1-й «В» и так до буквы «Е». Детей в те годы было много, и школа работала в три смены, а в 1967 году первые классы и вовсе учились в подсмене с 11-ти часов. В каждом классе было по 35-40 учеников.
Когда тишина уроков на четвертом этаже прерывалась грозными криками, все понимали – это распекает «Б» класс их учительница. Она орала на детей так, что стены дрожали. С первого дня она бесстрашно ставила детям "колы" за малейшую описку или помарку. Дисциплина и чистота в «Б» классе всегда были на высоте.  Другие классы относились к "бэшникам" с сочувствием. Однако сами ученики «Б» класса себя угнетенными или несчастными не считали и на учительские крики реагировали совершенно спокойно.

Потом все классы, перешедшие в среднюю школу, получили в классное руководство учителей по математике или по русскому языку, а «Б» класс почему-то никто из них не взял. И с того момента классные руководители менялись у них почти каждый год. В них побывали: и учительница физики, через год ушедшая на пенсию, и английского языка и даже физкультуры.
 
Это казалось странным, так как «Б» класс, по сути, брошенный  и неприкаянный, по окончании начальной школы, показал пример самостоятельности и ответственности. И хотя без крепкой направляющей руки классного руководителя "бэшникам" было непросто самим готовиться к смотрам-конкурсам: строя и песни, инсценировок и прочих постановок, они, в меру своих сил, старались.
Когда среди седьмых классов  проводился конкурс инсценированной песни военных лет, директор договорился с шефской воинской частью о выдаче школьникам военной формы. Песню полагалось не только спеть, но и показать картинку, к примеру: солдаты на привале, задумчиво глядя на костер, вспоминают мирную жизнь и поют о ней.
Обычно, классный руководитель находил песню, определял участников и их роли. «Б» классу, как всегда, пришлось все делать самостоятельно. Девочки-"бэшницы" выпросили у одного из уже выступивших классов плащ-палатку, надели ее на белобрысого подростка, дали ему в руки игрушечный автомат, расположились вокруг него журавлиным клином и запели: «Белеет ли в поле пороша, иль гулкие ливни шумят, стоит над горою Алеша (белобрысый парень) - в Болгарии русский солдат». Заняли предпоследнее место.

Но самое удивительное было то, что это был один из самых сильных по успеваемости классов из шести  своей параллели. Сразу несколько учеников в «Б» классе могли претендовать на золотые медали. Одна из них – Рита Биркина – целеустремленная, с первого класса учившаяся на одни «пятерки». Почти равноценной конкуренткой ей была тихоня Валя Морозова – замкнутая девочка, почему-то не имевшая среди одноклассниц близких подруг.
Обычно, круглыми отличниками бывают именно девочки, но в «Б» классе среди них оказался один мальчик – любимец всех учителей – Андрей Ардов. Умница, красавец и покоритель девичьих сердец, если и вздыхал о какой-либо девочке, то умело прятал свои чувства. Добрая половина девчачьих записочек и перешептываний была о нем. К удивлению учителей и одноклассников, он дружил с непроходимым троечником Женькой Стрельниковым, которому «тройки» часто ставили из жалости – у Женьки не было матери.

Конечно, были в классе, как и в других, свои двоечники, шуты и проказники. Ну, а как же без них? Особо выделялся один - шкодливый двоечник – Сенька Плясунов - всегда с какой-то глуповатой улыбкой на лице. Никогда не выполнял домашние задания, срывал уроки, педагоги с ним намаялись. Решили тогда на педсовете перевести Сеньку в школу для детей с отклонениями в умственном развитии, как ее называли в городе, «школа для дураков». Ею постоянно пугали хулиганистых учеников, но они не боялись. Однако появился прецедент – Сенька Плясунов. Первого сентября в седьмой класс он пошел в ту самую школу. А на третий день он явился в свой класс, сел на свое место и заявил, что в той школе он учиться не будет, так как там одни дураки.

В восьмом классе у "бэшников" произошел один случай.
Заканчивалась последняя четвертая четверть учебного года. Стояла почти летняя, теплая погода, и окна были распахнуты настежь.  Учиться уже не хотелось, и школьники с нетерпением ждали больших - в три месяца – каникул.
В то утро первым уроком была математика. Почти все уже собрались в классе.
Сегодня Алента, так не совсем уважительно называли учительницу математики Алевтину Егоровну, обещала провести самостоятельную работу. Алевтина Егоровна, простая и незлобивая женщина, предмет свой знала неважно, а уж тем более, не могла толково объяснить его детям. Родители жаловались на нее директору, но он лишь разводил руками: уволить Алевтину Егоровну, даже за профнепригодность, было нельзя, так как она - мать двоих малолетних детей.
 
Прозвенел звонок, но учительница не появилась. Школьники радовались оттяжке времени, надеясь, что на самостоятельную работу его не хватит. Девочки, многозначительно переглядываясь, передавали друг другу записочки. Стоял обычный шум и гам, какой бывает в отсутствие преподавателя. Андрей Ардов, безуспешно пытавшийся читать учебник, поднялся и вышел в коридор.
В класс влетел опоздавший Генка Курлов – троечник со стажем - и плюхнулся на свое место, толкнув соседа и спихнув его учебник на пол. Сосед по парте Сашка Грушко что-то писал на открытке, старательно выводя буквы. Открытку подписывал для одноклассницы ко дню ее рождения и старался, чтобы почерк был аккуратным. Из-за Генки открытка была испорчена. Сашка подхватил учебник и треснул им Генку по голове. Завязалась потасовка с беготней по классу. Потом Генка подбежал и, схватив стул Сашки Грушко, выбросил его в открытое окно. Все засмеялись. Хохот усилился, когда вошла запыхавшаяся учительница математики, все сели, а Сашка остался стоять.
- Почему ты не садишься? – удивилась Алевтина Егоровна, вытирая носовым платком вспотевший лоб.
- У него стула нет, - хохотнул кто-то.
- Может,слабительного дать? – подхватил Женька Стрельников.
- А у тебя оно всегда с собой? – съязвила Рита.
Класс снова разразился хохотом.
 - Тихо! Тихо! – Алевтина Егоровна пыталась перекричать всеобщий гвалт.

Внезапно шум стих. Все, как по команде, встали. В дверях стоял директор школы Николай Герасимович со сломанным стулом в руках. Не поздоровавшись, он тихо, но внятно произнес: «Кто?»  Наступила такая тишина, что было слышно жужжание мухи на оконном стекле. Алевтина Егоровна, не до конца понимая происходящее, с недоумением переводила взгляд с учеников на директора. Она чувствовала,  что-то случилось из-за ее опоздания на урок, и испуганно молчала.
 - Мне повторить вопрос? – с угрозой в голосе сказал директор.
Все стояли, опустив головы.
- Староста! – Николай Герасимович, наконец, опустил стул.
- Болеет, - пискнул кто-то.
- Я жду ответа.

Директор медленно прошел вдоль первых парт, пытаясь заглянуть в лица учеников. Желваки ходили на острых скулах, губы плотно сжаты.
Николай Герасимович – бывший фронтовик – слыл человеком строгим, но справедливым. В 17 лет, прибавив себе год, попросился на фронт. Но шел уже четвертый год войны, и Николай Герасимович, тяжело раненный в первом же бою, был отправлен в госпиталь, а потом и комиссован. Всю оставшуюся жизнь ходил, опираясь на тросточку.

В освобожденном от захватчиков городе ему поручили работу с детьми, оставшимися без родителей. Что-то вроде воспитателя в детском доме. В свободное от учебы время они вместе сажали огород, мыли окна, чинили уцелевшую мебель, налаживали скудный быт, а по вечерам читали книги. Ребята слушали, затаив дыхание. Книг было очень мало, и Николай рассказывал то, что успел прочитать до войны: про Тимура и его команду, про маленького мальчика Гавроша, про капитана Немо и про детей капитана Гранта.
Окончив вечернюю школу, Николай поступил в педагогический институт. Ему дали направление и отличную рекомендацию. И вот, спустя всего 13 лет, он – директор школы.

В тот весенний погожий день Николай Герасимович стоял у раскрытого окна своего кабинета на первом этаже, с наслаждением подставив лицо утреннему ласковому ветерку. Думал о предстоящих выпускных экзаменах, об обустройстве летнего лагеря для детей, как вдруг мимо пролетел и с треском ударился об асфальт школьный стул. И тут он увидел девочку с портфелем, направлявшуюся к школьному крыльцу и в испуге отпрянувшую от грохнувшегося перед ней стула. В ту же  минуту Николай Герасимович  буквально выпрыгнул в окно и, посмотрев наверх, понял, откуда он был сброшен. Схватив обломки стула, директор поднялся на третий этаж.

Учащиеся тех лет сидели на стульях с тяжелым металлическим остовом, к которому крепились полированные спинка и сиденье из фанеры. Такой стул, если его бросить с высоты, мог легко убить или покалечить человека.

Ученики старательно прятали глаза, стараясь не встречаться с испытующим взглядом Николая Герасимовича. Он пошел по рядам, подходя к каждому и задавая один и тот же вопрос: «Кто это сделал?» От прямого вопроса уйти было невозможно, и дети что-то мямлили о том, что в тот момент их либо не было в классе, либо они отвернулись, либо были заняты повторением домашнего задания. Даже Сенька Плясунов с неизменной глуповатой улыбкой отводил глаза.
 
Директор переходил от одного к другому ученику, взывал к совести и чести советского комсомольца, но все, как один, повторяли, что ничего не видели и не знают, кто выбросил стул в окно. Тихоня-отличница Валя Морозова сидела на последней парте в третьем ряду. Николай Герасимович остановился возле нее и посмотрел  в упор: «Ты же комсомолка! У тебя дед воевал! – укоризненно, почти с горечью, говорил он. - Как же ты можешь не сказать правду? Разве этому тебя учили в семье?» И Валя сдалась. Сдавленным голосом, не отрывая глаз от поверхности стола, обреченно произнесла: «Курлов». Директор повернулся, подошел к Генке Курлову и, почти взяв его за шиворот, вывел в коридор. Алевтина Егоровна выскочила следом. Класс на мгновение замер. Внезапно Женя Стрельников подошел к Вале и дал ей пощечину, прозвучавшую в тишине, как удар хлыста.  А в следующую секунду все зааплодировали. Валя вскрикнула и, схватив портфель, выбежала из класса.

Теперь никто не шумел. Тихо переговаривались  и ждали, что будет дальше. Уже в конце урока в класс буквально ворвалась  разъяренная классная руководительница – учительница физкультуры – Татьяна Яковлевна. Свистящим шепотом, и  зло кривящимся ртом она чеканила слова о том, что они чуть не убили девочку-первоклассницу, и что, если бы это случилось, они все стали бы соучастниками убийства, а их молчание – укрывательством преступления. Директора могли бы не только снять, но и посадить в тюрьму. Классного руководителя и опоздавшую Алевтину Егоровну уволить. А Курлова, вероятно, поставят на учет в детскую комнату милиции. Одноклассники недоумевали: за что? Это всего лишь шалость. Ничего же не произошло.
На остальных уроках учителя неодобрительно поглядывали на учеников, из-за чего в классе сохранялось напряжение. Ребята осуждали Валю Морозову, считая ее предательницей.

Родителей Генки Курлова вызвали к директору. Пришла одна мать, она отпросилась с обувной фабрики, где работала заготовщицей. Отца у Генки не было, он ушел из семьи, когда сыну было всего два года. Николай Герасимович рассказал испуганной женщине, чем могла закончиться с виду невинная шалость ее сына. Она, молча, слушала, силясь понять, в чем же так сильно провинился ее сын. Он неважно учится, но он не преступник. А ей нелегко воспитывать сына одной, без отца. Директор говорил о поведении и  ответственности за совершенные поступки, а мать Генки, подняла полные слез глаза и, всхлипнув, пролепетала: «Ничего же страшного не произошло». Потом, подумав, уже более уверенно добавила: «Ничего не случилось».

И, в самом деле, ничего не случилось. Никого не уволили и не отчислили. Лишь матери Генки Курлова пришлось выплатить стоимость школьного стула. Предстояли экзамены за курс средней школы, дальнейшее распределение оставшихся в старших классах учеников, и история довольно быстро забылась. Да и была ли она?


Апрель 2019