Интервью в Плёсе, 2001

ИНТЕРВЬЮ В ПЛЁСЕ, 2001

Борис Борисович Родоман, доктор географических наук, автор более 250 опубликованных сочинений, хорошо известен в географическом сообществе. Его доклад, посвящённый метаморфозам российского пространства, вызвал бурную дискуссию среди участников чтений.

– Борис Борисович, многие участники чтений нашли ваш доклад спорным…

– Я люблю прибегать к методу сомнительных антитезисов. Предлагаю спорное высказывание, иногда шокирующее, с тем, чтобы его опровергли. Если мои коллеги со мной соглашаются, то я с грустью делаю вывод, что дело действительно плохо.

– Чем вы руководствовались при выборе темы?

– Впервые после средней школы я написал сочинение на заданную тему. Идею доклада мне подсказал мой молодой покровитель В.А. Шупер. К счастью, мой личный научный архив позволяет практически не ограничивать себя в темах. Свыше трехсот папок, разложенных по алфавиту, наполненных моими сочинениями, и около ста многоцветных чертежей. В эти бумажные произведения перетекла моя жизнь, а все её события и впечатления послужили для научного творчества стимулами, фоном, почвой и сырьем.

– В вашем докладе вы упомянули, что культурный ландшафт России видится вам как совокупность ареалов, относящихся к двум различным классам территориальных образований…

– Да, именно так. Я имел в виду так называемые узловые районы и неузловые части узловых районов. Это и города, и населенные пункты. Для животных это тот луг или пастбище, на котором они пасутся. Люди же, кроме территориального деления, ещё четко разграничивают свою территорию административно.

– Бумажной документацией?

– Совершенно верно. Вот только по разные стороны узлового района не обязательно должно быть что-то разное. Различия не предполагаются, предполагается принадлежность разным владельцам, хозяевам, пролегание по разным сторонам границ сфер влияния разных городов и т.д. Это выражается в транспортных связях и перемещении населения.

– На территории бывшего СССР крупнейшие государственные образования возникали и исчезали неоднократно. Можно ли сказать, что с географической точки зрения смена правителей, названий и символов, переделы собственности означают, что прежнее государство исчезло, а на его месте появилось иное?

– Как раз напротив. К примеру, Москва и Подмосковье вот уже шесть столетий пребывают в составе одного и того же государства, глубинный фундамент которого не изменялся. Это экстенсивное хозяйствование за счет не возобновляемых природных ресурсов; раздаточная экономика, периодически модернизируемая путем частичной вестернизации; сакральный этатизм (почти религиозный культ государства, а часто и государя) как явная или не явная идеология. В результате распада СССР наша империя уменьшилась, потеряв недостаточно переваренные ею куски чуждых западных и восточных цивилизаций, но не утратила при этом военно-колониального характера, и следовательно, способности в дальнейшем терять или приобретать какие-то территории. Поскольку конфигурация страны приблизилась к той, которая была в XVII – XVIII веках, то перед властью, вынужденной имитировать какую-то деятельность, замаячили прежние геополитические задачи: расширять выходы к морю, предупреждать агрессию, якобы угрожающую из Западной Европы и Центральной Азии, удерживать Сибирь, реформировать административно-территориальное деление и т.д.

– После громоздкой петровской пирамиды, включавшей провинции, доли и дистрикты, установилась на целых полтора столетия более простая, классическая для России екатерининская система губерний и уездов, укрепленная стандартной духовной и материальной инфраструктурой. Например, дворянские собрания, училища, архитектурные комплексы присутственных мест, торговых рядов и т.д. Центры губерний превратились в процветающие, многофункциональные города.

– Почему, по-вашему, жизнеспособными оказались именно екатерининские губернии, а не петровское разделение на пирамиды?

– Петровские «пирамиды» были слишком велики. Екатерининские же губернии оказались ближе к начальственным местам, и соответственно, лучше контролировались. Недостаток же губернского деления был в том, что для огромной России оно оказалось слишком дробным.

– Как же развивалась система административного деления дальше?

– К концу 1944 года области России приблизительно совпадали с екатерининскими губерниями, а некоторые даже со средневековыми княжествами. В последующие полвека эти территориальные единицы настолько окостенели, что легче стало ввести новые градации деления, чем трогать старые. Поскольку РСФСР, а за нею и ельцинская Россия называлась федерацией, то в качестве её субъектов, за неимением более крупных единиц, выступили те же области, наряду с республиками и даже автономными округами, забравшие себе довольно много прав. Учрежденные в 2000 году федеральные округа стали новым уровнем административно-территориального деления, но уже не с выборными, а с назначенными начальниками. Эти округа не только дублёры военных округов, но и наследники петровских губерний и советских экономических районов. Теперь следует ожидать дробления федеральных округов и изменения их границ, то есть того, что Россия не раз проходила.

– Как вы объясните поляризацию территории современного государства?

– Последствия переворота 1991 года способствовали многоукладности хозяйственной и культурной жизни в столице и провинции, но не устранили, а скорее усилили различия в уровне развития. Сосредоточение финансовых активов в Москве (70 – 80%) настолько велико, что доля Петербурга (12 – 15%) кажется неестественно малой для «второй столицы». Обратной стороной процветания Москвы стало одичание периферии. С одной стороны, это положительно повлияло на экологическое состояние районов, так как началось самовосстановление природного ландшафта, дикой флоры и фауны. С другой стороны – способствовало отпадению обширных земель от цивилизации из-за подорожания транспорта и связи. По моим самым грубым подсчётам, около 10 млн кв. км площади России не обслуживается никаким регулярным наземным транспортом.
Для России характерна внутренняя периферия, формирующаяся в центре ячеек магистральной дорожной сети, сравнительно недалеко от Москвы. Периферия на данный момент изобилует маргинальными зонами – мёртвыми для экономики, но живыми для природы. Так, при движении из Смоленска и Великих Лук к Москве кажется, что приближаешься к Западной Европе. А посредине между Москвой и Петербургом располагается типичное захолустье.

– Правильно пи мы поняли, что вы создали специальную модель для объяснения современной бюрократическо-географической субординации?

– Скажем так: я просто упорядочил всем известные факты. В бюрократическом пространстве различаются связи вертикальные – между начальником и подчиненным, и горизонтальные – между чиновниками одного ранга. В географическом пространстве различаются связи радиальные – между центром и точкой на периферии, тангенциальные – между равноудаленными от центра точками. Вот я и решил объединить оба пространства в одной модели. И теперь мы будем территориальные связи называть метафорически – вертикальными и горизонтальными. Тоталитарный режим стремится укреплять первые и уничтожать вторые. Вертикаль государства усиливается путем ослабления горизонтали обшества. В 1991 г.  российские регионы устроили революцию, добились эмансипации, получили какие-то права и возможности и стали объединяться помимо Москвы, исходя из собственных интересов, кооперируясь, устанавливая нецентрализованные взаимосвязи по горизонтали и диагонали. В 2000 г. эта тенденция была переломлена, стала восстанавливаться прежняя, феодально-имперская субординация. Такая структура, с преобладанием вертикальных связей над горизонтальными, обладает парадоксально-односторонней прочностью, бывает твёрдой, но хрупкой. Наша империя периодически рассыпается, погружаясь в анархию и смуту, а после склеивается из тех же кусков.

– Как вы добиваетесь реалистичности в своих моделях?

– Я разрабатывал свои концепции не по литературным источникам, а осмысливал тот ландшафт. который видел, передвигаясь пешком и на общественном транспорте. Тоталитарный ландшафт, такой, в котором вертикальные связи гипертрофированы, а горизонтальные практически атрофированы, в России формировался веками. Одна из последних перестроек географического поля прошла на моих глазах в сельской местности. До середины XX века из каждой деревни отходили три-четыре грунтовые дороги в соседние селения. К концу XX века личные связи между жителями близлежащих деревень оборвались, а бытовые связи направились на ближайшую твердую дорогу, связывающую сёла со своим райцентром, а через него с Москвой. Прежние просёлочные дороги на полях вокруг деревень были распаханы, а в лесах сохранились в виде широких, но почти непроезжих пеших троп.
        Государственный строй может изменяться, но выработанный специфический культурный ландшафт остаётся, к сожалению, на многие десятилетия. В этом реликтовом ландшафте нам и нашим внукам предстоит жить, к нему мы должны приспосабливаться, не разрушая полученного наследия, а превращая его минусы в плюсы.

– В своем докладе вы говорили об особенностях урбанизации в России…

– На фоне тенденций, провозглашённых глобальными и прогрессивными, Россия по-прежнему дрейфует в свою боковую сторону. Парадоксальна и не имеет адекватных терминов в современной лексике наша трансформация систем расселения. К тому моменту, как большинство россиян стали формально горожанами, они обзавелись загородными садовыми участками, сделали их чуть ли не основным местом работы и главным средством самообеспечения продовольствием; оказались крестьянами по преобладающим интересам. Традиционная деревня вымирает на окраинах и в глубинке, но её функциональное подобие и наследие возрождается в пригородах.

– Б. Б., давайте попробуем подвести итог нашего разговора…

– Я бы хотел, чтобы в развитии нашей страны было больше прогресса. Ведь я всю жизнь верил в его неуклонное и безудержное движение. В последнее время я вынужден обращать внимание на некую цикличность, повторяемость, застойность того, что сейчас происходит с Россией. Похоже, что наша страна никак не может выбраться из заведенного тысячу лет назад порочного круга и выйти на более прямую траекторию развития, чтобы государство, если оно ещё необходимо, было бы не циничным хозяином людского поголовья, а честным наёмным слугой самоорганизованного общества. Как я уже говорил в самом начале нашего разговора, я мечтаю, чтобы кто-нибудь отверг мои тезисы, разбил мой пессимизм вескими аргументами. И тогда я первый с глубоким удовлетворением констатирую, что не всё ещё так плохо в нашей стране, как мне представлялось.

Опубликовано: Знание – сила, 2002, № 5 (стр. неизвестны, так как текст скачан из Интернета).

Подготовлено для «Проза.ру» 28 апреля 2019 г.