Поезд 193 Ленинград-Свердловск 03

Любовь - это снег и глухая стена.
Любовь — это несколько капель вина.
Любовь — это поезд Свердловск-Ленинград и назад.

(Поезд №193 Свердловск –Ленинград» Александр Башлачев)

     Эта небольшая повесть всего о нескольких днях, которые изменили мою жизнь. Это история о возвращении из армии. События, о которых пойдёт речь, переведут стрелки моего жизненного пути на путь взрослой жизни. А на этом пути будут и повороты и, как на железной дороге - стрелки....


 ПИКНИК НА КОЛЁСАХ

    Горе у нас с Востоковым! Водка стоит под нижним сидением, а уже километров 25 позади. А у нас ни в одном глазу.
    Вскоре п/полковник объявил, что он пошёл в другой вагон к своим сослуживцам и удалился. Ирина стала рыться в какой-то безмерно большой авоське и выкладывать оттуда еду. Сказав, что пора покушать. А ведь и правда.
    Востоков достал две бутылки водки, полез за хлебом, колбасой и селёдочным маслом. Как вдруг в купе вернулся наш военный попутчик.
    — Вот ни себе х..., — такой непривычной фразой начал было он, выразив своё удивление, и оборвался на звуке ху….
     -Не много вам, орлы, будет? Ладно, я понимаю, сам солдат. Только без глупостей, дебоша и мата.
Он мотнул в сторону соседнего купе, откуда неслись уже совсем пьяные речи — не речи, а мат через слово. Встал и вышел, было слышно, как он громко рявкнул на разгулявшихся в соседнем купе солдатиков.
    — Если ещё услышу, вызову комендатуру и на первой же станции ссажу и пойдёте дослуживать до 30 июня, — произнёс настолько громко, чтобы мы с Востоковым тоже слышали.
Вернулся, что-то взял и ушёл, сказав нам с Востоковым, что он не против, если мы выпьем, но всё по-человечески. И ушёл.

     Уф!!! — водка не пропадёт.
Ирина смотрела на нашу скудную закуску. Но нам казалось, что всё в норме. Востоков сходил к проводнику за стаканами.
     Ирина приступила к трапезе, предлагая и нам присоединиться к её еде. Я молча встал и вышел. Вернулся со стаканом чая, ложечкой и сахаром. Предложил Ирине. За что получил «спасибо» и улыбку. Девочка осталась, явно, довольна моим вниманием к ней.
     А тем временем Востоков уже разлил по полстакана и сделал бутерброды с колбасой и селёдочным маслом. Вдруг сорвался, и принёс пустой стакан. Налил треть стакана и предложил Ирине выпить с нами. Надо было видеть, как Ирина глянула на него. Разумеется, вежливо отказалась, сказав, что она вовсе не пьёт.
    Описывать подробности процесса «обмытия дембеля» не буду. От волнения, видимо, водка не брала. Выпили в течении получаса бутылку.
    — Не чувствуется «дембель», — сказал Востоков и предложил открыть ещё одну бутылку.
Я кивнул в знак согласия. Колбаса заканчивалась, масло тоже. Хлеба — завались. Выпили и пошли курить.

    Водка с табаком сделали своё дело. Не спав больше двух суток, намотавшись по Ленинграду, захотелось прилечь. Ирина уже прибрала на столике и сидела у окна, навалившись на боковую стенку вагона, подобрав ноги в коленках, укутавшись простынкой, читала какую-то книжечку.
    Мы извинились, что снимем сапоги. Засунули их под нижнюю полку и завалились спать.
    П/полковника так и не было. Я буквально провалился в сон.


ВЕЧЕР ТРУДНОГО ДНЯ

    Очнулся, почувствовав на себе пристальный взгляд. Ещё с того случая, когда брали беглеца я обнаружил в себе это свойство: ощущать на себе чужой взгляд. Спиной стал чувствовать, что будто следят за мной. У меня и сейчас нет в машине радара. Где-то на под сознании ощущаю его «око» и сбрасываю скорость.

     Я открыл глаза. В вагоне уже царили сумерки. Но лица ёщё различимы. Ирина сидела в такой же позе, только уже у двери купе. Она, точно, смотрела на меня. Но увидев, что я проснулся, быстро отвела взгляд на окно. Я сел. За окном вагона замелькали огоньки, поезд начал останавливаться.
     Ирина оживилась и сказала, что это Тихвин. Тут я увидел, что над её полкой матрац скручен. Там уже никого не было. Ирина сказала, что военный ушёл минут десять назад, он до Тихвина.
     Поезд начал тормозить и подёргиваться. Востоков спал на животе, правая его рука, вытянутая вдоль тела, была на самом краю полки. Ещё один рывок поезда, и эта рука свалилась вниз, и огромный кулак стал раскачиваться перед моим лицом. Ирина захихикала. Я решил пошутить. Попытался закинуть руку назад, конечно, осторожно, чтобы не вывихнуть Востокову руку. Но она благополучно свесилась назад. Ирина снова захихикала. Делаю ещё попытку и так же неудачно.
     — Сыр, кончай издеваться, — пробубнил Востоков.
Так меня звал мой друг Востоков, а я, за его «восточную» фамилию, звал Балой, что в переводе с узбекского означает Малыш. Ростом он меня повыше, кулак на пол пуда весом. Оба были не мелких размеров. Ростом не ниже 1,83.
     Поезд остановился. По перрону забегали люди. Спали мы, оказывается, долго. Не менее трёх часов. Глянул на часы: 19-45. Что-то долго до Тихвина ехали. Ирина сказала, что минут сорок поезд стоял на каком-то разъезде.
     Востоков слез с полки. Морда опухшая. У меня, наверно, такая же. Надо бы умыться, да и побриться тоже не мешало, но поезд стоит, туалет наверняка закрыт.
     Пошли курить, вышли на перрон. На велосипеде подъехал паренёк, спросил, нужна ли нам водка. Решили отказаться, своей водки хватит.


    Когда вернулись в купе, Ирина уже расположилась к ужину. Предложила и нам. Я ушёл за чаем. За что был опять награждён «спасибом» и миленькой улыбкой. Мы поначалу отказывались от её угощения, но выпив по сто из начатой бутылки, остались с одним хлебом. И уже к следующей стопке согласились отведать Иринино угощение. Она опять залезла в свою авоську и достала сыр, колбасу копчёную…. Ещё что-то….
     Разговорились. Девочка Ирина оказалась в меру общительной. Рассказали, так поверхностно, о себе, она о себе.
     Мишка — так звали Востокова, насел на бутылку, а я через раз и помаленьку. Он быстро ушёл в аут.
     Вели с Ириной пустые разговоры. Так, лишь бы беседу поддержать. Я три раза уходил курить, а она каждый раз дожидалась меня, хотя могла спокойно лечь спать.
     Уходя курить последний раз, предложил проветрить купе. В нём стоял терпкий запах кирзовых солдатских сапог, точнее сапожного крема, и перегара. Она согласилась. Я вернулся, и мы ещё с час стояли у окна в коридоре и смотрели в окно в темноту. Почти молча.
     На небе светил месяц. Луна была молодой, растущей, и находилась в созвездии Весов 24 и 25 мая. В школе я увлекался астрономией, которую у нас в стране перестали преподавать в школах с 1992 года. Потом выяснится — Ирина по знаку зодиака — Весы.
     Так и стояли у окна. Мой локоть при покачивании вагона периодически касался Ирининой руки. При этом каждый раз казалось, что между нами протекал слабый разряд  тока.... Не уходил я, не уходила и она. Усталость и темнота за окном, да убаюкивающее покачивание вагона с ритмическим стуком колёс, делали своё дело — захотелось опять спать. Выключил свет,улеглись. Пожелали друг другу спокойной ночи и заснули под незамысловатую мелодию вагонных колёс.
     Было уже далеко за полночь.


ИРИНА

     Утро. Раннее утро!
     Армейский режим сработал. Проснулся в пять утра. Подъём в нашей роте был раньше остальных рот полка: 6—00. Такова была специфика службы.
     Открыл глаза. Светло в купе. Спал лицом к стенке. Повернулся на левый бок. Не надо бежать вместе со взводом на зарядку. Не привычно! Зарядка с утра заряжала бодростью.
     Я отметил, что уснул без мыслей о доме, о предстоящем возвращении в опостылевшую квартиру…. Толи это усталость. Толи водка. А может и что-то другое. Наверно, та мирная атмосфера, которую привнесла в наше купе эта девочка.
     Напротив меня, почти на расстоянии вытянутой руки, на соседней полке мирно спала Ирина. Я присмотрелся к ней. Попытался запомнить её лицо. Закрыл глаза. Попытался воспроизвести в памяти. Не получилось. Нас учили запоминать людей по лицам и запоминать их фамилии. В полку было порядка полутора тысяч солдат. Почти всех знал в лицо и по фамилиям. Попробовал ещё. И опять неудача. Бросил это дело и стал просто смотреть на неё. А надо было бы запомнить! Но к этому мы ещё вернёмся. Она совсем девочка. Миленькая. Вчера я заметил, что у Ирины очень красивые глазки. Чуть-чуть кокетства.
      На ум пришёл романс «На заре ты её не буди»…. Впервые за два года во мне зазвучал романс. За службу вылетела из «репертуара» классика. Да и понятно: в армии в моде «трогательные» военные марши и строевые песни. Патриотические. Лирика наивная, до уровня десятилетнего пацана:

     А солдат попьет кваску, купит эскимо.
     Никуда не торопясь, выйдет из кино.
     Карусель его помчит, музыкой звеня.

Пипец полный!!! И дальше:
 
     И в запасе у него
     Останется полдня, останется полдня!

Ещё в песочнице в машинки поиграть.

 Иногда играл в полковом ВИА — так их тогда называли. Но времени на это не всегда хватало.
     А на досуге среди солдат в ходу, что-то вроде дворовых песенок, типа армейского шансона. Песни заунывные, про то, как не дождалась девушка, как трудно переносить трудности….. Солдатская «поэзия», переложенная на незамысловатые аккорды, в простонародии называемые «блатными» — это три-пять самых простых аккордов. Под них можно сыграть и спеть почти всё.
    Всегда вызывала улыбку переделанная песня военных лет:

Не успел за туманами догореть огонёк
На пороге у девушки уж другой паренёк.
Золотые погончики, с папироской в зубах
И приветной улыбкою на красивых устах.

    Там крутое продолжение, интрига похлеще шекспировской:

Не прошло и полмесяца парень весточку шлёт:
Повредило мне ноженьку, обожгло всё лицо,
Если любишь по-прежнему и горит огонёк
Приезжай, забери меня, мой любимый дружок

И подруга далёкая парню пишет в ответ:
Я с другим повстречалась и любви больше нет,
Ковыляй потихонечку, про меня ты забудь,
Может вылечишь ноженьку, проживёшь как-нибудь.

     Я выпадал в «осадок»! Это сродни моей фантазии: «вот убьют…. Поплачет Таня». Я невольно улыбался, когда кто-нибудь начинал петь эту песенку с явным выражением будущей интриги. Но улыбка была натянутая. Меня ведь это уже коснулось. От Оли я получил такое же почти письмо. Только не покалеченная моя ноженька была причиной тому. Так Оля отомстила за мою измену с Таней. Тогда я подумал, что ради того, чтобы сделать мне больно, она за три дня до моего ухода в армию пришла ко мне. Оля отказалась от общения со мной ещё в сентябре 1973 года, когда она увидела меня с Таней. В тот поздний вечер я и Таня возвращались домой и рискнули вместе войти во двор.
    И вот Оля перед уходом в армию допустила меня к себе: я стал её первым мужчиной. Тогда Оля не раскрыла мне до конца то, о чём ещё знала про меня и Таню. Узнаю в письме, в котором сообщила мне о разрыве наших отношений.
    Ну да не об этом.

     Я смотрел на спящую девочку Ирину, а в голове звучал романс на стихи Афанасия Фета:

На заре ты ее не буди,
На заре она сладко так спит;
Утро дышит у ней на груди,
Ярко пышет на ямках ланит.

И подушка ее горяча,
И горяч утомительный сон,
И, чернеясь, бегут на плеча
Косы лентой с обеих сторон.

А вчера у окна ввечеру
Долго-долго сидела она
И следила по тучам игру,
Что, скользя, затевала луна.

И чем ярче играла луна,
И чем громче свистал соловей,
Все бледней становилась она,
Сердце билось больней и больней.

Оттого-то на юной груди,
На ланитах так утро горит.
Не буди ж ты ее, не буди…
На заре она сладко так спит!

      Как минувшей ночью. А Ланиты — это щеки на старорусском. Только соловьёв мы слышать не могли. Стучали колёса вагонные. И думаю, что не бледнела она, и сердце учащённо не билось. С чего бы?

     Я встал тихонечко, чтобы не нарушить её сон, ушёл умываться, бриться. Заканчивались вторые сутки, как с Востоковым вышли за КПП полка.
     Привёл себя в порядок. Хотелось пить. Пошёл к проводникам. Те не спали. Попросил крепкого чая. Вернулся к окну напротив нашего купе. Минут через десять дверь купе открылась. Я был уверен, что это Востоков. Но я ошибся.
     Ах Сыров, то была Ирина. С полотенцем и туалетными принадлежностями. Поздоровалась. Направилась в тамбур.
     Я сходил к проводникам и попросил ещё стакан чая себе и для Ирины.

     Вскоре появилась она. Подошла ко мне и стала смотреть в окно. Я предложил чай. Она занесла полотенце в купе и вышла, приняла стакан. Подала мне несколько печенинок. Поезд, видимо, двигался в это время на север и эта сторона вагона, где мы стояли, была освещена восходящим солнцем.
     — Красиво, не каждое утро такое можно увидеть, — сказала Ирина.
     Мы опять стояли у окна и смотрели. Смотрели, как клубится туман над самой землёй. Как медленно Солнце продолжало свой путь по небосклону, всё выше и выше поднимаясь над горизонтом.  Ирина каждый раз вздрагивала, когда неожиданно проносился встречный поезд. Молчали.
     Я решил спросить, что это был за подполковник. Выяснилось, что Ирине и ему попало купе с двумя поддатыми солдатами. Форма их была немыслимо украшена всякой фигнёй, как павлины. И он решил найти более походящее купе, так как ехать ей было далеко. Оказывается, он ещё на подходе перехватил наших будущих попутчиков, и они поменялись местами. Так и попали в наше купе. Какое-то время купе у нас было открыто, и он, пробежавшись по проходу вагона, заприметил меня и Мишку.
     Так по воле п/полковника мы оказались в одном купе!

     Я незаметно поглядывал на неё. Иногда она перехватывала мой взгляд. Глянет и улыбнётся. Приятная девочка. Она и правда вела себя так, будто была под нашей защитой. Совсем не опасалась. Даже когда мы выпили с Мишкой. Я уже и не помню, о чём мы говорили. Мало говорили. Просто стояли рядом и смотрели на пробегающие мимо поля, перелески, мелкие речушки. Солнце испаряло туман. Его сметанная густота рассеивалась и через приземную пелену просвечивались кусты.
     Поезд повернул на восток, и солнце перестало светить нам в лица.

     Ирина рассказала, что в феврале бросила институт на первом курсе. Химия оказалась не интересной. Устроилась на военный завод в Перми, который для секретности выпускал мотопилы под названием «Дружба». Работала на заводе архивариусом. Послали в командировку в Ленинград с пакетом документов для завода. Чисто курьерская командировка. И вот сейчас едет домой.

     Утро разгуливалось. Проснулся Востоков. Ушёл приводить себя в порядок. Я забрал у Ирины стакан, спросив надо ли ещё. Она предложила ещё с печеньем выпить по стаканчику.
     Пока я ходил за чаем, на столе уже была порезана колбаска копчёная, сыр и что-то ещё, и, конечно, печенье.
     Тут и Востоков вернулся. Потянулся за новой бутылкой — это уже в ход пошла третья. Я отказался с утра пить. Мне вдруг стало неудобно и стыдно напиваться на глазах у молодой девочки - красавицы. Да, да… я уже считал её красивой.
     Востоков «намахнул» сразу грамм сто, закусил колбасой и ушёл курить..

     Позавтракали. Опять сидели и просто смотрели в окно. Периодически поглядывая друг на друга. Я не знал о чём говорить с совсем ещё юной особой.
     Пришёл из курилки Востоков. Опять потянулся к бутылке. Я опять отказался. Ирина достала ещё колбасы и сыра. Казалось, что авоська у ней безразмерная.
     Пришлось приструнить Востокова, что не останется водки на мой день рождения. Ирина оживилась. Доложил, что 26 мая, что «стукнет» мне двадцать три года. Она, вроде, даже как-то обрадовалась, что успеет меня поздравить, так как поезд в Пермь прибывает около шести утра 26 мая. Значит, она утром сможет поздравить меня.
     А разве обязательно меня поздравлять? И я вдруг осознал, что рано или поздно она уйдёт, и я больше её не увижу никогда. Стало грустно немного.
     Вспомнилась моя Таня. Наверно мои воспоминания о Тане были уже просто самоедством. Но никак не мог её забыть.
     Ну и уйдёт Ирина ранним утром 26 мая …. И что? Мы ничем не обязаны друг другу. А поезд непреклонно катил на восток, с каждой секундой сокращая расстояния до места расставания с Ириной. Странно, зачем я думаю об этом?

     Востоков, выпив уже полбутылки, изрядно окосел. Я ещё на службе заметил, что меры он не знает. Будет пить, пока не прикончит всё и не потратит всю солдатскую зарплату. У рядового она была тогда три рубля восемьдесят копеек. Целая бутылка водки. Я на свою сержантскую зарплату с учётом должности мог купить целых шесть бутылок.
     Забегая вперёд, скажу, что пьянство его закончится кодированием на год, а повторное на пятнадцать лет. Выдержит он только тринадцать и снова начнёт попивать.
     Всё время службы Востоков уже был женат. Уходя на службу в мае 1978 г. его сыну было 3 месяца. Востоков младше меня на один год. Он классно рисовал и в стихах писал через день письма жене. Творческая личность. Служил не совсем добросовестно — пил потому что.

     Мне пришла в голову идея: в обед посетить вагон-ресторан. Ирина отнекивалась, но потом согласилась. Я понял, что она боялась оставлять купе без надзора. Я сказал, что попрошу проводников, что бы его закрыли на время нашего отсутствия. Ирина согласилась.
     Востоков решил поспать. Похоже, Востоков оправдывал своё имя — Миша, как медведь. Он опять выпил. Залез на свою полку, в свою берлогу, и через пять минут задал нам такого храпа — уши вяли. После армейская спячка.
     Я предложил Ирине выйти из купе. Опять стояли и смотрели в окно. Уже приближался полдень. Скоро обед, а Востоков всё ещё заливисто храпел.

     Поезд останавливался на какой то невзрачной станции. Из нашего вагона сразу вышло пять или шесть человек в военной форме. На платформе было несколько солдат в парадках, похожие на дембелей. Они пошли в конец поезда, двое собрались заходить в наш вагон. У одного из них была гитара. Они зашли в освободившееся купе. Я запомнил, в какое именно.


Продолжение, часть 4: http://proza.ru/2019/04/28/1009